Показать все теги
VI
Во все продолжение времени, когда боярин находился в Переяславле, Пушкарь со своими дейнеками стоял в Гадяче, власть его расширялась на побережье Пела. С ним были: весь Полтавский полк и толпа из Миргородского полка, из Чигиринского и других. Предводитель хотел было идти прямо на Переяславль, но остановился: там был царский боярин, приехавший решить дело о Выговском. Нападать теперь на Переяславль показалось бы бунтом против царской власти. Притом разнесся слух, что Выговский опять посылает войско на полтавский полк; Полтавцы боялись, если они отойдут далеко на запад и оставят за собою свои места, то противники разрушат их беззащитные жилища. Пушкарь стоял в Гадяче, посылал к Хитрово в Переяславль и просил собрать великорусскую рать и приходить к нему на Лубны: он уверял, будто Выговский намерен напасть врасплох на великороссиян. Он отправил снова козака, по имени Яковенка, гонцом в Москву с доносом, писал сверх того угрожающие вести путивльскому воеводе. Выговский, — уверял он всех, — помирился тайно с ляхами и с Ордою, идет против нашего войска на украинские наши города, хочет взять их, опустошить огнем и разрушить всю Украину, а потом идти на рать его царского величества. Он прибавлял, будто получил от Юрия Хмельницкого извещение, что Выговский изменяет царю. С своей стороны, Григорий Лесницкий, письмом к путивльскому воеводе, указывал на Пушкаря, как на изменника царю; уверял, что он желает разорения православной России и производит смуту, к искоренению святой веры, на радость окрестным неприятелям: татарам, ляхам, волохам, мултянам, венграм, которые всегда угрожают набежать на Украину и разорить ее. Тогда как Пушкарь, обвиняя Выговского в измене, ссылался на свидетельство Юрия Хмельницкого, Лесницкий, воспитатель Юрия, изъявлял готовность ехать с Юрием в Москву за гетмана Выговского, если последнему нельзя будет оставить Украины без главы.
Хитрово, который был послан утишить беспокойство утверждением Выговского, возвращаясь назад, виделся с Пушкарем и уговаривал его оставить вражду и пребывать в повиновении у гетмана. Он в то же время уверял_ в царской милости и Пушкаря, одарил его, как и всех чиновников, подарками и деньгами, и вообще оказывал к нему знаки расположения. Пушкарь старался как можно более очернить своего врага гетмана и уверял, что он изменник и недостоин милостей царя. Боярин терпеливо выслушал эти уверения и все-таки приказал ему оставить возмущение.
«Побачите, — сказал Пушкарь, — який огонь з сего розгоритця!»
Полтавский полковник не оставил. своей вражды, и продолжал писать доносы. Московское правительство хвалило его за верность, в которой он уверял, ласкало, но не давало ему перевеса.
Прибыли к нему посланники: стольник Иван Олфимов и дворянин Никифор Волков. Они привезли Пушкарю приказание оставаться в покое и не нападать на гетмана.
«Не я нападаю на Выговского, — отвечал Пушкарь, — а Выговский нападает на меня, — хочет принудить меня не мешать его замыслам; но я, верноподданный его царского величества, не хочу нарушать своей присяги; я замечаю из поступков Выговского недоброжелательство, а потому отделился- от его властолюбия и прошу, как себе, так и всем верноподданным — царского заступления и покровительства».
С таким ответом гонцы отправились обратно в Москву. Пушкарь продолжал посылать в Москву донос за доносом и в то же время восстановлял народ против гетмана.
Гетман был поставлен в неловкое положение. Он видел, что московское правительство, настроенное Пушкарем и запорожцами, не благоволит к нему, хотя и признает его начальником края; Пушкарь и запорожцы. высказывая желание подчинить малороссийский край теснейшей зависимости от Московии, естественно, должны были в Москве нравиться больше, чем Выговский и старшина и вообще партия, стоявшая за местное самоуправление.
Требование ехать в Москву не иравилось гетману. В ожидании его приезда, правительство не приступало ни к каким изменениям: не вводило воевод, не посылало войска. Он понимал, что если поедет в Москву, то должен будет согласиться на всякие условия, какие ему предложат. Мысль отторгнуться от Московии и сойтись с Польшею стала теперь тверже в голове его. Он выжидал только, чем кончатся дела Польши с Швециею, и откладывал свою поездку под благовидными предлогами. Хитрово писал к нему беспрестанно и торопил ехать. В Путивле готовили ему подводы и провожатых.
Он отговаривался в письме своем тем, что нельзя .ему покинуть Украины в смутных обстоятельствах. «Хотя — писал он от 18 марта к отцу своему, с уверенностью, что это письмо покажется воеводе, '— окольничий его царского величества часто ко мне пишет, но поездка моя замедляется, и я остаюсь в раздумье более от того, что меня со всех сторон извещают: польский король со шведским помирился, и оба государя хотят вместе идти на великого государя; полки подходят к Межибожью; с другой стороны, великая литовская рать подвигается, а тут у нас дома от татар добра не надеяться, — стоят уж на Кисилях с ханскою великою ратью». Заднепровские полковники брацлавский, умань- ский, корсунский и другие, собрались в Чигирин и представили, что гетману не следует ехать . «Ума не приберу, как мне и быть, —,писал он в Киев, — куда мне повернуться, не знаю».
В Москву поехал Лесницкий, — он оставил полковнический уряд; место его заступил избранный полковник Стефан Довгаль. Это был недоброжелатель поляков, сторонник Пушкаря. Он 7 апреля писал к путивльским воеводам для доставления сообщаемого известия в Москву: «Извещаем вашим милостям, что никогда Иван Выговский к его пре- светлому величеству ехать на столицу не думает; везде послов своих порассылал: к туркам, к крымскому хану, и письма татарам и ляхам послал!»
Не надеясь выиграть е Москве, потому что противники его предлагали больше, чем он с своею партиею мог предложить, Выговский искал помощи у татар. Первое его посольство в Крым было неудачно. Запорожцы утопили посла и письмо отослали к царю. Второе — достигло Крыма. Перекопский бей известил гетмана, что и хан соглашается оказать ему помощь. В половине апреля донесли Выговско- му, что обещанные татары пришли в Украину. Гетман, в сопровождении старшин, полковников и сотников, отправился на встречу желанным союзникам на берег Ирклея. Прибыл старинный приятель казаков, победитель при Батоге — Карабей с ордою, которая — по сказанию одного современника — простиралась до сорока тысяч, а сверх того находилось пятьдесят тысяч, по известиям самого Выговского,, с султаном Нуреддином у Полтавы.
Оба предводителя выехали друг к другу, и, после приветствий, уехали в уединенное место и там около двух часов разговаривали между собою. Потом они вместе приехали в казацкий лагерь и там, перед собранием чиновников, утвержден был дружественный союз между казаками и крымским ханом. Татары и казаки обязывались помогать одни другим и идти всюду, где бы ни предстояла опасность кому-нибудь из союзников. Козаки целовали крест. Потом отправлялась веселая пирушка с пушечной пальбой; татары не уступали союзникам в употреблении напитков. Вечером Карабей уехал в свой лагерь и двое казацких чиновников сопровождали его; они отобрали от татар присягу, или шерть, по их закону.
В следующую ночь, если верить Коховскому, Выговский чуть было не лишился жизни, тайный разговор его с Кара- беем возбуждал подозрение. В тот же день приехал в лагерь Джеджалы. Природный татарин, он во время беседы услышал такие двусмысленности в разговоре Выговского с Ка- рабеем, которых не поняли другие, но молчал и пил за здоровье Карабея. Выговский, по обыкновению своему, прикинулся пьяным и, после ухода Карабея, лег спать в своем шатре. Джеджалы, сам пьяный, подкрался к шатру гетмана и пустил в него копье: он думал, что убил· Выговского, и выскочивши, кричал: «Лежить собака, що козаць- кую кров Ляхам да Татарам продае! У чорта тепер гроши личитимеш!» Но гетман был жив, и, понявши, что против него существует заговор, убежал в татарский обоз.
Неизвестно, как расплатился Джеджалы за эту выходку, но с тех пор имя этого сподвижника Хмельницкого не упоминается в истории. Уже он ирклеевским полковником не был и прежде; еще, во время последней переяславской рады, при боярине Хитрово, вместо него полковницкий уряд занимало другое. лицо, какой-то Матвей Пацкеев (Пацько?). Дружелюбные сношения Выговского с Ордою напугали народ, настроенный и без того против гетмана его недоброжелателями. Паволочский полковник Суличич извещал киевского воеводу о соединении гетмана с крымским ханом, о сношении с ляхами. Киевский полковник Павел Яненко-Хмельницкий, наказный киевский полковник Дворецкий, киевские мещане, духовенство и сам митрополит показывали знаки негодования, хотя неискренно, потому что сами принадлежали к партии Выговского. Приезжавшие с разных сторон в Киев украинцы кричали: «уже татары пришли к гетману; скоро и ляхи придут, начнут враги церкви Божии разорять, людей наших в полон -погонят». Некоторые письменно изъявили Бутурлину желание, чтобы государь прислал свое войско на. по.м:ощь Пушкарю и оборонил бы Украину, — иначе ляхи с татарами бросятся и на порубежные московские области. С другой стороны, Бутурлин получал письма в противном духе: излагались жалобы, что москали стоят больше за гетмана, старшину, а не за все Войско; в одном таком письме было сказано: Пушкарь никакой услуги не учинил царю, разве то за услугу считать, что вырезал царских людей над Донцом (факт неизвестный), и теперь пожог загородные дворы, а его люди грабят: однако, он становится праведен с своею злобою, а мы с правдою места не находим; он сродников наших и козакав много побил, и жен и детей их помучил, а у вас чист». Бутурлин послал паскарей гонцов в Москву просить войска, извещал, что Украина в· опасности: поляки уже пришли, татары, принимают угрожающее положение, внутри края неурядица. В Москве пришли в нерешительность. В марте приезжал протопоп Максим Филимонов, по поручению гетмана, как говорится в современных московских делах. Он просил, от имени гетмана и всего Войска Запорожского, устроить без отволоки межевание и провести определенный рубеж между малороссийскими городами и польскими владениями. Вместе с тем Максим изъявлял желание, чтоб в знатнейших украинских городах были царские воеводы с московскими ратными людьми. Понятно, что этот человек, старавшийся всеми силами подделаться к московскому правительству, постарался на словах еще более, чем в своих пижмах, очернить гетмана, старшину и вообще козацких значных людей и наговорить много любезного для Москвы. В последних числах апреля приехал в столицу Лесницкий посланцем от гетмана и всего Войска Запорожского, за ним вслед прибыли и другие гонцы — Бережецкий и Богун с дополнительною просьбою об усмирении мятежников. Малороссияне объясняли, что татары призваны по крайней необходимости, и если бы они не пришли, то мятежники убили бы гетмана и разорили бы весь край. Предложения, которые тогда делал Лесницкий, сообразовались с тем, чего только могло желать московское правительство. Видно, что, желая вооружить московское правительство против Пушкаря, Выговский и его партия решились прельстить москалей такими же предложениями, какие делал Пушкарь: Лесницкий, от имени гетмана и всего Запорожского Войска, просил комиссаров для приведения в строгий порядок реестра, чтоб козаков было не более 'определенного числа — шестидесяти тысяч; чтоб, таким образом, отбить у мужиков охоту самовольно делаться козаками, ибо от этого происходят смуты и бунты; вместе с тем он предлагал послать в украинские города воевод и указывал на шесть городов, где удобно пребывать воеводам: Белую Церковь, Корсунь, Нежин, Чернигов, Полтаву и Миргород: «об этом, — говорил Лесницкий, — и гетман, и Запорожское Войско бьют челом пренизко; только’тем и может усмириться бунт; но хотя бы великий государь пожелал и в другие города поместить воевод, тем лучше будет для Войска: смирнее станет. Вот и теперь Богдан Матвеевич Хитрово, уезжая, оставил немного ратных людей, а бунту стало меньше».
Правительство приняло благосклонно посольство и назначило комиссаром для реестрования козаков боярина Василья Борисовича Шереметева; он определялся в Киев на воеводство. и должен был вести перепись по полкам, начиная с тех полков, которые размещаются поблизости к польским границам. В подтверждение известий о неистовствах Пушкаря, Лесницкий привез просьбу от Юрия Хмельницкого. Юрий жаловался, что пушкаревцы разорили его имения, ограбили eFo людей, некоторых варварски замучили, других взяли в неволю, и просил приказать освободить задержанных.
Несмотря на расположение, которое в Москве оказывали Выговскому и его посланцам, их поступки уже казались подозрительными. На Лесницкого еще в октябре доносил путивльскому воеводе боярину Зюзину селитреный уговорщик, миргородский мещанин Михайла Каленик, что миргородский полковник распускал вести, будто царь хочет прислать своего ближнего боярина Трубецкого и воевод с ратными людьми затем, чтоб в Малороссийской земле уничтожить волю, завести разные подати, уменьшить число козакав до десяти тысяч, а остальных повернуть в мещане; тех же, которые не захотят быть в мещанах, обратить в драгуны и солдаты, и по этой; причине гетман и старшина хотят отступить от царя. Такой донос подтверждался и наговорами протопопа Максима, и известиями из Киева; Бутурлин описывал, что делалось на корсунской раде, извещал, что там произносились непристойные речи, и все укрепились стоять за гетмана и за свои прежние вольности, и для этой цели заключили договор ' с шведским королем, чтоб заодно стоять против кого бы то ни было, если казацким вольностям будут угрожать. В Москве знали и были недовольны, что у гетмана живет Немирич: о нем доносили, что он подговаривает Выговского на всякое дурно. Чтоб изведать подлинно, что делается в Украине, послан был в апреле к гетману стольник Иван Опухтин. Он ехал к гетману с благовидным предлогом: _он вез ответ на просьбу. переданную протопопом Максимом о размежевании и назначении границ с Польшею. Гетману поручалось выбрать достойных людей и послать на съезд, который предполагался в Вильне между русскими и польскими комиссарами. Так как еще при Богдане Хмельницком в Малороссии произвело сильное раздражение то обстоятельство, что в 1656 году не допустили казацких послов к совещаниям, то на этот раз давалось положительное уверение, что казацким послам не будет заказа входить в съезжие шатры и вместе с тем была сделана такая оговорка: «а что наперед сего присылал прежний гетман Богдан Хмельницкий на съезд посланцев своих, и те его посланцы были люди незнающие, царские послы имали их на съезд с собою, а они едва приезживали упився, дела никакого не знали, а-все ходили за пьянством и по шинкаркам». Ясно, что Москва сознавала свой промах и 'старалась оправиться.
Но то был более предлог; Опухтин собственно послан для ^наблюдения и для этого взял с собою пять человек путивльцев для посылок и дознания; сам он должен был оставаться при гетмане, узнать всю подноготную, поверить, справедливы ли слухи о смутах в Украине и о нетвердости гетмана и сообразно тому, что узнает, говорить с гетманом.
1 мая, прибывши в Чигирин, Опухтин застал гетмана в кругу полковой старшины Чигиринского полка с полковником Карпом Трушенком. Прослушав царскую грамоту, Выговский сказал:
«У нас в войске междоусобие: полтавский полковник собрал самовольцев, призвал к себе кошевого атамана Бара- баша с запорожцами — людей бьют, города и села жгут, я просил у царского величества милости, много раз писал, чтоб государь велел сократить самовольцев, но государь меня не пожаловал, а ему, полтавскому полковнику, даны Грамоты, а он к ним всякую ложь прилагает. Он послал в Переяславль и в · разные города письма, чтоб все казаки шли к нему на службу, по указу царского величества, идти войною на гетмана Выговского и начальных людей, убивать их или хватать и отсылать к царю, а его царское величество велит их ссылать в Сибирь. Мартын называет меня ляхом и изменником, пишет, что государь дал ему в помочь разных людей своих сорок тысяч, пушки и знамена. Я посылал к нему посланцев, а он их побил. Я все ждал от государя указа, а указа нет, теперь ждать нельзя более; я потому призвал татар, орду Карабея сорок тысяч и с ними пойду укрощать мятежников».
«Не вели, гетман, ходить татарам за Днепр, — сказал Опухтин, — и сам не ходи, а ожидай указа от великого государя; государь прикажет укротить самовольцев. Государь, по вашему прошению, указал быть в черкасских городах воеводам, а Пушкарю не посылал ни войска, ни знамен, ни пушек: это Мартын затевает;государь хочет, чтоб не было междоусобия и в своих грамотах пишет, чтоб все жили в любви и совете, а у тебя, гетмана, в послушании. А татары — какие доброхоты христианам? где ни бывают, то разоряют.
Ты говорил гетману, что Пушкарю не присылали в полк ни знамен, ни пушек, ни ратных людей, а вот Мартын и Барабаш пишут в разные города и села, чтоб шли, по указу царского величества, на гетмана Выговского и начальных людей, а кто не йойдет, тем угрожают пленом, огнем и мечем. Пишут, что из Белагорода прислано ратных людей сорок тысяч. Гетман этим письмам верит. Ты гетману правды не сказал. Завтра гетман выступает на Пушкаря и Ба- рабаша, а тебе не велит посылать никого к Пушкарю и самому тебе здесь оставаться в Чигирине».
Опухтин еще раз· заверял, что письма Пушкаря и Бара- баша затейные. Но это ни к чему не послужило. Гетман выступил на другой день, а Опухтину велено было не выходить из двора; его берегла стража.
Но через два дни Опухтин получил от гетмана письмо, где, между прочим, говорилось: «не думай, друг мой, чтоб я царскому величеству и его людям желал чего-нибудь противного; своевольцы покушаются на мою жизнь, учат людей, убивают детей и . женщин, грабят имущество и прикрываются царскими грамотами и ратью, которая стоит в Белогороде: будто бы его царское величество послал ему ратных людей проливать -христианскую кровь. Мы этому не верим: это одна неслава на его царское величество, я же всегда остаюсь верным слугою. и подданным царским. Не кручинься, друг мой, я бы рад был тебя отпустить, да трудно, пока не укрощу своеволия, а как даст Бог укрощу, тотчас же тебя, друга моего, отправлю». После того приходили к нему Павел Тетеря и брат Выговского, Данило, оставленный в качестве наказного гетмана; оба они утешали царского гонца; .сам гетман еще раз прислал ему любезное письмо; но, тем не менее, Опухтина с его людьми не выпускали из-под. стражи и не дозволяли иметь ни с кем сношений.
Но к Выговскому на пути прибыл новый царский посланец, стольник Петр Скуратов: его послали надзирать за поступками гетмана. Скуратов встретил гетмана, когда тот, идя к Полтаве, остановился с войском под Голтвою. Гетман, не видавшись с посланцем, оставил его в Голтве и велел ждать, пока сам не кончит дела с Пушкарем. Это делалось под тем предлогом, чтобы царский посланец не подвергался опасности; но Скуратов объявил напрямки, что прислан государем проведывать вестей; что ему велено быть при гетмане и разузнавать, нет ли еще какой смуты в Войске; в послушании ли у гетмана полковники и все казацкие чиновники. Он требовал настоятельно, чтобы Выговский взял его с собою. Вслед затем, не дождавшись ответа, Скуратов поехал прямо к казацкому обозу и дал знать, что прибыл с царскими милостивыми грамотами. Гетман поневоле должен был принять его, н^ уже плохо скрывал свою досаду.
Посланца ввели в обоз и поместили близко гетман с кого шатра; явился казак и объявил, что гетман зовет его идти пешком в свой шатер, потому что недалеко; посол заупрямился: ходить пешком вообще для знатного человека считалось несообразным с его достоинством. Ему начали седлать коня; как увидел это вводивший посланца в обоз Самойло Выговский, родственник гетмана, то сейчас дал знать, и от гетмана привели лошадь. Около шатра козац- кого предводителя встретили посла полковники. Сам гетман выступил несколько шагов из шатра. Посол проговорил перед ним заученную речь, написанную до слова в «наказе», и подал царские грамоты. Их было две. Подавая гра.: моты от имени царя, он спросил о здоровье гетмана и полковников. И гетман и полковники поклонились низко в знак благодарности. Одну грамоту гетман прочел про. себя. В этой грамоте извещали его о скором прибытии в украинские города воевод с ратными людьми. Гетману. не понравилась эта грамота; он не читал ее в слух, но и не изъявлял неудовольствия, пока дело с врагом еще не кончилось. Другую грамоту Выговский велел читать вслух писарю своему, Груше. Едва только Груша окончил в грамоте длинный царский титул и приступил к делу, Выговский сел на свою походную постель и приглашал сесть гостя. Но Скуратов сказал: «Достоит царского величества грамоту слушать всю со всякою подобающею честию, а не сидя». — «Все у вас высоко», — сказал гетман, и прослушал грамоту стоя. Эта грамота извещала, что Пушкарю посланы убеждения прекратить бунт и пребывать в согласии с гетманом и старшинами. Взяв ее у Груши, Выговский пробежал сам и сказал:
«Этой грамотою не унять Пушкаря, взять бы его самого, да голову ему отрубить, или прислать в Войско Запорожское ЖИВОГО».
«Такая грамота, — объяснял Скуратов, — отправлена была: к полтавскому полковнику со стольником Алфимье- вым, и в Запорожье тоже послано, и уже два раза; и со мною прислан тебе, гетману, список для ведома, а ,мне велено при гетмане побыть».
Выговский заговорил сердито: «Давно бы следовало вора поймать и прислать в Войско, как я и писал уже много раз его царскому величеству, — можно было укротить Пушкаря еще до Пасхи; а если не изволят его смирить, то я сам с ним управлюсь: можно было до сих пор его усмирить; целы были бы православные христиане, которые от него безвинно побиты; а я все терпел, все ждал указа его царского величества. Иначе еще зимою я смирил бы Пушкаря огнем и мечом. Я не домогался булавы, — хотел жить в покое, но Богдан Матвеевич Хитрово обещал мне взять Пушкаря и привести ко мне; да не только не привел, но пуще ободрил его, надарил ему соболей и отпустил, и к Барабашу написал. Барабаш теперь с Пушкарем. Мы присягали его царскому величеству на том, чтоб никаких прав наших не нарушать; и в пунктах написано, что государь вольность нам обещает паче того, как было при польских королях, а по нашим правилам следует так: ни к полковнику, ни к кому иному не должно посылать грамот мимо гетмана. Один гетман чищшт во всем расправу; а вы всех в гетманы произвели; поиадавали Пушкарю и Барабашу грамоты, а от таких грамот и бунты начались. А как мы присягали царю, в ту пору Пушкаря и не было, — все это сделал покойник Богдан Хмельницкий; да и других статей, кроме наших, никто не видал. Не следовало было того начинать. Теперь Пушкарь пишет, будто ему позволено взять на четыре года на всякого козака по десяти талеров на год, а на сотников побольше; будто бы мы завладели шестьюдесятью тысячами талеров, а этого и не бывало! Не впервые к нему такия грамоты посылаются, да Пушкарь их не слушает вовсе».
«Это уже в последний раз! — сказал Скуратов: — подожди, пан гетман, что сделает Пушкарь. Если он теперь не учинит по государевой грамоте, тогда своевольство ему от его царского величества даром. не пройдет, а я останусь и буду ждать».
«Ты, стольник, — сказал гетман, —-приехал проведывать, а проведывать тут нечего: все ясно; вестей про неприятеля нет; я иду на Пушкаря и смирю его огнем и мечом. Куда бы он ни убежал, я его там найду и стану доставать; хоть бы он ушел и в царские города, так я и туда пойду, и кто за него станет, тому самому от меня достанется, а государева указа долго ждать. Я перед Пушкарем не виноват; не я начал — он собрался с самовольниками и пришел под Чигирин — Дубраву. Я с ним хочу биться не за гетманство, а за свою жизнь. Дожидаюсь рады; я булаву покину, а сам пойду к волохам, или сербам, или к мультянам, — везде мне рады будут. Великий государь нас прежде жаловал, а теперь верит ворам, которые государю не служивали, — на степи царских людей убивали, казну царскую грабили: тех государь жалует, принимает их посланцев, деньги и соболей им отпускает, а этих бунтовщиков надобно было бы прислать в Войско Запорожское».
Выговский с досадою расстался с царским посланцем; его очень огорчало то, что посланец открыто возвещал, что приехал смотреть за ним. В тот же день сошелся с ним Самойло Выговский и говорил:
«В Войске Запорожском большое сомнительство: думают, что царь потакает Пушкарю; сам Пушкарь толкует, что во всем Войске были царские воеводы; кричат они, что не замолчат до тех пор, пока воевод _не пришлют. А при королях польских было подобное: назначили полковников из ляхов, и при каждом из них было человек по десяти ляхов; зато сделалось возмущение: и полковников и ляхов побили».
Здесь, очевидно, был намек на положение Скуратова; его предостерегали, — хотели, чтобы он сам побоялся оставаться при гетмане.
17-го мая пригласил Выговский московского посланца обедать в свой шатер. Гетман уважительно поднял чашу за здоровье государя, но потом заговорил еще резче, чем прежде:
«Обычай, видно, у вас таков, чтоб все делать по своей воле. Отчего бунты начались? .. Все от ваших посланцев; вот также и при королях польских было: как начали ломать наши вольности, так и бунты стали. Вот и теперь в Колантаеве задержаны наши казаки и сербы, и терпят муку такую, что и невольникам подобной не бывает! Что же, разве не ведает этого его царское величество? Я готов поклясться, что ему хорошо это известно. Михайла Стрын- джу зачем отпустили из Путивля? Подержали-подержали, да и выпустили, а его бы в Войско — вот бы и бунты унялись!»
«Не делом клянешься, паи гетман, , — сказал Скуратов; — великому государю неизвестно, что твои казаки и сербы задержаны. Это сделалось без государева указа, и как только твои посланцы пожаловались — сейчас велено было задержанных выпустить и воеводу переменить; а Ми- хайло Стрынджа и его товарищи из Путивля ушли, а не отпущены».
Стольник старался опровергнуть жалобы Выговского, а гетман оставался на своем.
«Тебе нельзя идти со мною, — говорил Выговский: — оставайся в Голтве, пока я покончу с Пушкарем. Ждать нельзя: к Пушкареву совету много черни пристает и кое кто из полковой старшины против меня; оставайся в Голтве, — я пойду и буду тебя извещать».
В то время возвратился из Москвы Лесницкий и извещал, что царь принял его отлично; а Пушкаренкова посланца Искру велел задержать в Москве. Прибыл к Выговскому новый царский посланец, стольник Василий Петрович Кикин. Он пытался примирить обе стороны. Выговский присягнул, что не будет мстить никому из противников, если они покорятся, и прежде, чем приступил к Полтаве, отправил еще раз последнее увещание к полтавцам и хотел этим показать перед царским посланцем, что он не прочь исполнить миролюбивую царскую волю, да не хочет Пушкарь. Гетман желал доброго здоровья старшине, черни Полтавского полка и всем запорожцам, находящимся при Пушкаре. «Мы не знаем до сих пор, — писал гетман, — с какого повода запорожцы вышли из Запорожья, пришли до Кременчуга и других городов, чинят похвалки на Войско наше, обещаются грабить пожитки наши и убивать нас'. Только и слышно о беспрестанных убийствах; мы долго терпели, но теперь должны защищать жизнь свою и идем на вас вовсе не для пролития крови, как заверяют вас старшины ваши, а для усмирения своевольства. Ваши старшины достали себе какие-то грамоты, возмущают и обманывают вас, простых людей; у нас теперь есть список с грамоты, что прислал государь к Пушкарю с дворянином Никифором Хрисанфовичем Волковым; пришлите двух своих товарищей прочитать ее, — уверитесь, что царское величество не соизволяет никакому своевольству, а повелевает вам, так как и нам, жить между собою в любви и соединении; из того правду нашу можете понять, что царское величество милостиво и ласково принял и отпустил посланцев наших: Прокопия Бережецкого, Ивана Богуна и миргородского полковника Григория Лесницкого, с почестью отпустил, а Искру с товарищами за неправду велел задержать в столице. Что не хотим пролить крови, можете видеть из того, что мы задержали своевольных и непослушных людей, и не убивали никого, а храним их. Сам Бара- баш свидетель нашей кротости и рассудительности. Хотя он и много дурного наделал, однако, мы не лишили его маетностей, как он лжет на нас, а напротив, хлебом и деньгами дали ему вспоможение; так и никому из вас не хотим мстить; оставьте только ваши затеи и не слушайте старших своих, которые ложно вам пишут, будто бы от царя прислана за четыре года заплата у Войска, а мы будто удержали ее себе, и вам не даем; старшины ваши полковые у себя в руках имели за те годы винные и табачные аренды и все доходы Полтавского полка, а мы ничем не корыстовались, и теперь вам ничего возвращать не можем: когда не хотите терпеть никакого зла, так присылайте скорее товарищей; а если этого не сделаете, то уже после вам времени не будет, потому что война начинается». '
Товарищи не прибыли с покорностью. Говорили, что Пушкарь готов был помириться, но запорожцы удержали его, к ним пристали и полтавские козаки, по наущению Довгал,я. Произошла первая стычка пушкарцев с гетманскими людьми, неудачная для первых: гетманцы отняли два знамени и литавры, и Выговский всем обозом подвинулся к Полтаве.
Скуратов оставался в Голтве. «Не кручинься, прошу твою милость, — написал к нему Выговский с похода, что ты оставлен в Голтве, ибо как верить врагам царского величества? Я оберегаю тебя, чтоб ты не попал в их руки. Я послал увещательное послание к бунтовщикам: не знаю, что из того выйдет; но если покорятся, то все будет им прощено: я не так скор на кровопролитие, как Пушкарь, и если мы помиримся, то сейчас же извещу тебя и отпущу к его царскому величеству.
Скуратов остался на несколько дней, прислушивался к народному говору и замечал полное раздвоение: одни хвалили Выговского, друте Пушкаря, но вообще простой народ, чернь явно склонялась на сторону последнего. Простые козаки бегали толпами из войска Выговского. Козаки местечка Голтвы, в виду царского посла, упрямились и не хотели идти с Выговским на Пушкаря; гетман только тем и принудил их, что обещал сжечь и разорить местечко, если они не послушают. «Куда я ни ехал, — писал Скуратов в Москву, — с кем только ни говорил, козаки на этой стороне Днепра желают, чтоб государь прислал в города своих воевод и ратных людей; но заднепровские не того желают: «Пушкарь, — говорят они, — хочет, чтоб были в Украине государевы воеводы: никогда этого у нас не будет, мы не допустим!»
В последних числах мая Выговский разместил Орду в ущелье в Сокольем-Байраке; потом с козаками и немцами пошел ближе к Полтаве, оставил немцев вдолине Пол- узори, а сам с козаками и с многочисленным обозом отправился еще далее, и, приблизившись к самой Полтаве, растянул свой обоз в виду города, между селениями Жуками и Рябцами на полугоре, так что возы бросались в глаза.
Пушкарь не решался-было выходить и предпочитал засесть в Полтаве и отражать неприятеля; но дейнеки взбунтовались: кричали, что войска у Выговского очень мало, укоряли предводителя своего в трусости и требовали, чтоб он вел их на неприятеля. Голоту соблазняли возы в обозе Выговского, — голота не предвидела, что Выговский рассчитывал именно на это желание овладеть возами и для того выставил их напоказ.
1-го июня, на рассвете, Пушкарь вышел ,из Полтавы. Войско Выговского тотчас же разбежалось во все стороны. Голота бросилась на возы: там были бочки с горилкою: «тут, — говорит летопись, — они не надеялись конца своему счастию!»
Того только и хотел Выговский. Он прибежал в долину Полузори, двинул вперед немцев, а сам побежал в Сокольи-Байраки за Ордою.
Немцы исполнили свое поручение худо. Дейнеки отколотили им бока дубинами и прогнали, а сами опять принялись за горилку и перепились мертвецки.
Тогда Выговский и Карабей ударили на них с татарами. Барабаш заранее отступил и ушел с своими запорожцами. Пьяная голота не в силах была не только защищаться, но даже двигать руками и ногами, и вся погибла под татарскими саблями.
Пушкарь держался до последней минуты: умолял, заклинал, грозил... все было напрасно; негде было взять столько воды, чтоб протрезвить несчастное войско! Наконец какой-то козак, желая прислужиться Выговскому, умертвил полтавского полковника, отрубил мертвому голову и принес к ногам победителя.
Выговский вошел в Полтаву: половина города была тогда же разорена и сожжена. Полтава, — по замечанию летописца , — удаленная от войны в продолжение сорока девяти лет, со всем окрестным краем находилась в цветущем состоянии, а после посещения Выговским не скоро оправилась. Татары рассеялись по окрестностям, жгли селения, умерщвляли людей, насиловали женщин. Так продолжалось четыре дня, пока, наконец, Войско не взволновалось: козаки стали укорять Выговского за позволение Орде разорять отечество. Кикин припоминал ему данную клятву. Тогда Выговский сказал, что охотники могут остановить своеволие крымцев. Хотя татар было много, но так как они разбились на отряды или загоны, то козаки отбирали у них и пленников, и награбленную добычу; и татары, оказавшие Выговскому помощь, возвратились ни с чем. Выговский не боялся раздражить их, потому что всегда мог перед ханом сложить вину на своевольных козаков. Пробыв несколько дней в Полтаве, гетман вновь организовал Полтавский полк и назначил' над ним полковником Филона Горкушу.
В то же время Гуляницкий усмирил волнение в Лубнах. Хотя лубенский полковник Швец держал сторону Выговского, но простые казаки и по^политые пристали к Пушкарю, и Швец поневоле должен был исполнить общую волю. Когда Гуляницкий подошел к Лубнам, жители заперлись, — Швец убежал. Город был взят приступом. Народ в беспамятстве бежал, спасаясь от враждебной партии; множество потонуло в Суле. Миргородского наказного полковника Довгаля сами миргородцы, опасаясь участи Лубен, схватили и арестовали; выбрали другого — Козла, и объявили себя за Выговского. Оттуда Гуляницкий пошел к Га- дячу и также взял его. Мятежная голота бросала свои рогатины и дубины и просила пощады, втайне оплакивая своего защитника. Некоторые еще собирались в отряды и напрасно искали счастия. Так сотник Полтавского полка Михайло Зеленский и какой-то Дзюк собрали полторы тысячи гультаев, преимущественно из работников на винокурнях, и напали на Глухов. Они объявляли, что у них есть царский указ, который повелевает им убить сотника, войта и знатных людей в Глухаве и ограбить их достояние. Они показывали какую-то писанную бумагу, завернутую в лубок. Глуховцы им не поверили и вступили с ними в бой. Сто пятьдесят человек пало в битве. Зеленский с четырьмя товарищами попался в плен и был расстрелян. Дзюк с остальными убежал в Великороссию, но был схвачен в Путивле.
