Показать все теги
III
Несмотря на избрание Выговского, власть его была очень нетверда. Лесницкий, как видно, продолжал досадовать и надеялся, что- на другой раде избрали бы его, а не Выговского. Пушкаренко, полтавский полковник, был другой враг и соперник Выговского. В Чигирине рада была неполная и могла казаться незаконною: надобно было со-’ брать другую. Выговский хотя взял булаву, но только в качестве временного правителя; для соблюдения казацких прав он сам назначил снова раду в Корсуне к 25 сентября. На эту раду съехались старшины; были на ней все сотники и из каждой сотни по два простых казака. Таков был избирательный обычай у козаков. Новоизбранный предводитель хотел несколько разузнать дух своих товарищей. В то время прибыл от шведского короля в Чигирин Юрий Неми- рич. Он привозил от Карла-Густава предложение союза, чтобы, по старому доброму расположению, козачество помогало шведскому королю, а шведский король козакам. Сам Юрий Немирич снова отдался служить козацкому делу. Дело шло к возобновлению дружбы со Швециею; с Московщиною, напротив, шло к недоразумениям и неудовольствиям.
Явился к гетману царский посланник Артамон Матвеев. В царской грамоте гетман назван был писарем, а не гетманом, хотя царь уже известился, через киевского воеводу, о его избрании на гетманское достоинство. Он получил царский выговор за то, что не объявил о смерти Хмельницкого и о своем избрании через своего посла. Царский посланник требовал, чтоб Запорожское Войско отправило к шведскому королю посланцев — советовать ему помириться с царем, оставить притязания на пограничные земли, которые московский царь считал своими, и отнюдь не надеяться на помощь Войска Запорожского; напротив, если он будет во вражде с царем, то Войско Запорожское пойдет на него войною. Гетман отвечал, что исполнит приказания царские, а от выговора отделался так·: «Когда гетмана Богдана Хмельницкого не стало, я в тот же день хотел отправить к царскому величеству своих трех урядников; а начальные люди, услышав об этом, стали бунтовать, толковали, будто я посылаю от себя, оттого я не послал, а написал к воеводе киевскому Андрею Васильевичу Бутурлину и к князю Ро- модановскому в Белгород, чтобы они известили государя»·.
Артамон Матвеев сказал: «Его царскому величеству учинилось ведомо, что гетмана Богдана Хмельницкого не стало; и великий государь, жалуя вас, указал ехать в Войско Запорожское ссвоим государевым милостивым словом и для своих государственных великих дел боярину и наместнику казанскому, Алексею Никитичу Трубецкому, да окольничему и ржевскому наместнику Богдану Матвеевичу Хитрово, да думному дьяку Лариону Лапухину. Гетман должен послать к полковникам и велеть съехаться в Киев, и сверх того, чтоб из всех полков по пяти человек было прислано. Дело будет великое. Да чтоб в черкасских городах были собраны кормы и приготовлены подводы для их приходу. Да еще Павел Тетеря, когда был в Москве посланцем у государя, то просил оберегать вас против не'- приятелей ваших; и теперь приказана князю Ромоданов- скому идти наскоро с конными и пешими людьми, да велено также боярину Василию Борисовичу Шереметьеву выслать конных и пеших; а ты, гетман, вели приготовить им запасы и подводы».
Гетман, разумеется, обещал, но как услышали старшины, то стали видеть в. этом тайное намерение нарушить их права. Немедленно явилось великорусское войско и стало двумя отрядами: один, с Ромодановским, — в Переяславе, другой, с Ляпуновым, — в Пирятине. Ожидали, как объявлено было, еще прихода Трубецкого с товарищами; это особенно пугало старшин, потому что не сказано было, для каких дел придет это войско. Артамон Матвеев привез приказание собирать по Украине запасы на прокормление войску с доходных статей (оранд); а все эти статьи были в распоряжении старшин, и они видели теперь посягательство на свои доходы.
Нужно было представить все это дело на обсуждение рады. Рада собралась в назначенный день. Иноземные пособники шляхетской партии: со стороны польской — Ее- невский, со стороны шведской — Немирич, по известию киевского воеводы, явились туда же. Сами между собою противники, они тут невольно действовали заодно против общего для них обоих соперника. Рада происходила в поле. Выговский положил свою булаву и бунчук, поклонился собранию и сказал, что ему присланы от царя такие пункты, чтоб у козакав прежние вольности отнимать. «Я в неволе быть не хочу», — прибавил он, и отказывался от гетманства. Он объявил, что рада вольна -выбрать другого гетмана, и поехал прочь. Тогда начальные люди последовали за ним, воротили и начали просить, чтоб он остался на гетманском достоинстве. Судья Самойло Богданович Зарудный вручил ему булаву.
«Мы, — говорили козацкие чиновники, — будем стоять за свои вольности заодно, чтоб у нас ничего не отняли, чтоб не было перемены, чтоб как прежде были, так чтоб и теперь остались мы — свободны».
Выговский, как будто исполняя всеобщую волю, принял снова булаву. Этой церемонией и кончилась рада.
На другой день была рада во дворе. Посланный путив- льским воеводою на проведки, посадский человечишка Ни- колка затесался между козаками, уверял, что находился там, где происходила рада, и передал потом в общих чертах это совещание («И я, Николка, был в той светлице, где была рада», доносил он своему начальству в роспросе).
Выговский сказал: «при покойном гетмане Богдане Хмельницком у нас не бывало рады и совета, но теперь вы меня избрали гетманом, и я без вашего воинского совета не стану делать никаких дел. Ныне я объявляю вам: прислал к нам шведский король, зовет нас к себе в союз (в «подданство», переиначил Николка: в письме Бутурлина просто — союз, а не подданство), а царское величество прислал к нам грамоту с выговором, зачем мы без его, государева, ведома сложились с Ракочи; хочет, чтобы Антона Ждановича наказать: «вы уже, говорит, прежде изменили шведскому королю, изменили и крымскому хану, и Ракачию венгерскому, и господарю волошскому, а теперь и нам хотите изменить. Долго ли вам быть в таких шато- стях?»
Гетман хотел, очевидно, раздуть зародившееся неудовольствие к царской власти, но в то же время выгораживал себя, если преждевременно дойдет весть об этом в Москву, потому стал советовать казакам покорность.
«А только нам, — продолжал он, — отложиться от царского величества, никто нам более не поверит за непостоянство наше, и мы дойдем до конечного разорения. Теперь, без всякой шатости, дайте мне совет, как поступить?»
Выступили полковники: нежинский Гуляницкий, полтавский Пушкаренко, прилуцкий Дорошенко, ирклеевский Джеджалы и сказали:
«Мы не отступим от присяги, данной его царскому величеству».
Другие начальные люди, сотники и есаулы с левой стороны Днепра повторили то же: «мы не отступим от его царского величества; как присягали, так в той мысли и СТОИМ».
Когда гетман стал допрашивать их, как ему поступить, вместо совета они закричали:
«Як ти нам прирадишь, так ми й будемо!»
Гетман не добивался от них совета о шведском предложении, а должен был, потакая им, сказать:
«Я вам свою мысль объявляю, что нам быть надежно при милости царского величества, по присяге своей, неотступно, а к иным ни к кому не приложиться».
Но правобережные полковники — Зеленский, Богун и третий полковник («имени его не упомню», — говорит свидетель) отозвались не в таком духе.
«Нам, пане гетмане и все паны-рада, не ладно быть у царского величества: он, государь, к нам милостив, да начальные его люди к нам не добры, наговаривают государю, чтоб навести нас в большую неволю и достояние наше отнять!»
Выговский, выслушав эти речи, принял суровый вид и сказал:
«Вы, панове, не дело гов орите, и в Войске смуту чините; а нам от царского величества отступать за его государеву милость не следует и помышлять!»
Наконец, порешили послать к царю посольство и просить о ненарушении данных вольностей.
«И все тогда, — пишет Бутурлин в своем донесении к царю: — меж собою душами укрепились, что им всем за гетмана и за свои права и старые вольности стоять заодно. И много других непристойных речей у них было».
С этих пор, вероятно, Выговский выбросил из своей подписи выражение: на тот час, которое, — по сказанию украинского летописца, — наложил на себя как условие, когда казаки на первой раде вручили ему булаву.
По приговору корсунской рады, отправили в Москву посланцами: корсунского полка есаула Юрия Миневского и сотника Ефима Коробку — просить царского подтверждения Выговского на гетманское достоинство и казацких прав, сообразно прежней царской грамоте, данной после переяславского присоединения. Гетман отпустил Беневского с дружелюбными уверениями. Но Польша не хотела оставлять Украины без наблюдения, и тотчас же за Беневским приехал другой гонец и агент, Воронич. Как искренно было это сближение с застарелыми врагами, видно из того, что в то же время, как Беневский от имени Речи Поспалитой сулил казакам права, свободу и дружбу, у Выговского в руках было перехваченное письмо польского полковника Маховского к одному из крымских мурз. Польский пан уговаривался, как бы сделать на казаков, своих душманов, вместе с крымцами нападение. А Выговский, принимая радушно польских посланцев, отправил перехваченное письмо в Москву с Миневским, и вместе с тем извещал, что после Беневского приехал в Украину Воронич — по-прежнему склонять козакав к подданству Польше; но казаки не дозволят себя провести и останутся верны его царскому величеству. Крым быль очень опасен Украине. В последнее время союз хана с Польшею более всего не дозволял Украине брать верх в борьбе с поляками. Услышали в Крыму, что в Украине недолюбливают московского владычества, и хан первый подал желание примириться, а Выговский отправил в Бахчисарай посланца своего, Бута, с товарищами.
После избрания, в раде, гетмана казацкие обычаи требовали еще освящения от Церкви. Гетман, полковники и старшины отправились в Киев. 13 октября встретили Выговского с почестью у земляного вала. В то время умерла сестра Выговского, жена Павла Тетери; вся семья и родные Выговского были в сборе: отправляли похороны; потом уже обратились к делам. 17 октября в Братском монастыре, в присутствии царских воевод, принесли в церковь жалованную от царя гетману Хмельницкому булаву, саблю и бунчук. По совершении обедни, епископ черниговский Лазарь Бараиович окропил святою водою эти знаки достоинства и отдал их гетману. «Принимая гетманство, — говорил ему архипастырь, — ты должен служить верою и правдою великому государю, как служил до сих пор: управляй и укрепляй Войско Запорожское, чтоб оно было неотступно под высокою рукою его царского величества». Сказав это, епископ осенил крестом новоизбранного вождя.
Из церкви епископ позвал гетмана и старшин на обед. Туда же были приглашены и воеводы с товарищами. Когда вино развязало язык гетману, он стал уверять в своей преданности царю, доказывал пред воеводами, что еще как был писарем, то и покойного гетмана Хмельницкого привел к подданству. «Но я теперь опасаюсь, — прибавил он, — государева гнева, что без его указа выбран гетманом: мы получили грамоту от государя, а в ней я назван не гетманом, а писарем».
Тогда Богданович, генеральный судья, проговорил такую речь:
«Когда мы, козаки, поддались под высокую руку его царского величества, то государева милость была к нам такова, чтоб вольностей наших у нас не отнимать; а теперь присланы к нам пункты, по которым приходится потерять нам вольности; а мы как были под королевским владением, то у нас вольностей король не отнимал; мы же отступили от короля и поддались под государеву высокую защиту только ради обороны христианской веры от ляшского гонения, чтоб нам не быть в папежекой вере, либо в унии».
Бутурлин, обратясь к Выговскому, сказал:
«На тебя, гетман, нет никакого гнева государева; а от тебя перед великим государем так есть неисправление: выбирают тебя на Богданово место, а ты великому государю о том и не написал и не учинил никакой ведомости Великому государю неведомо, что ты гетманом учинился; потому-то в государевых грамотах к тебе и назван ты писарем; как ты был прежде писарем, так писарем и назван. Ты, гетман, о том не оскорбляйся и служи по-прежнему великому государю, а государево жалованье и милость будет тебе свыше прежнего».
«Когда только меня стали выбирать в гетманы, — сказал Выговский, — я не хотел брать на себя этого регимента без государева указа; я долго отговаривался; но полковники и чернь мне дали булаву и знамя с большим упросом; пусть государь нас пожалует: не велит у нас отнимать прежних вольностей; а мы, ему, великому государю, готовы служить и стоять против всякого неприятеля и никогда не отступим от высокой руки его величества!»
Скоро после того брошена была новая тень опасения в нарушении вольностей. Наступал выбор митрополита. Съехались в Софийский монастырь духовные и старшины казацкие. Гетман пригласил киевских воевод. Бутурлин отвечал, что не поедет без царского указа. Уже прежде он передавал, и духовным, и светским, желание московского правительства, чтоб киевский митрополит -подчинился московскому патриарху и был бы от него назначен. Теперешний отказ приехать на выбор указывал, что московское правительство намеревается нарушить одно из важнейших прав присоединенного края. Выбор тогда не состоялся. Отложили выбор до Николина дня; между тем возросло и неудовольствие к московскому правительству, и страх за свои права.
Из Киева гетман поехал в Переяслав и 24-го октября свиделся с Ромоданавеким в присутствии своих старшин: обозного Носача, Тетери, Богдановича, Ковалевского и своего брата Данила. Ромоданавский уже два месяца стоял под Переяславом с ратными людьми и не получал никаких запасов. Он жаловался, что его прислали сюда по просьбе казаков, чтоб оборонять край от неприятеля, а продовольствия не дают, и грозил уйти назад.
Несмотря на подозрение, которое рождалось от прихода великороссийских войск, гетман старался удержать всеми способами Ромодановского, и совсем не в том духе с ним говорил, как на раде в Корсуне. Он извинялся в недаче запасов тем, что в Украине, после смерти. Богдана, он, Выговский, еще не был настоящим гетманом; не было еще начальства, которого бы все слушали; он представлял, что неприятели сделают нападение на Украину, как только великороссийское войско отступит прочь, и, наконец, описывал внутреннее беспокойство края. «После Богдана Хмельницкого, — говорил он, — в черкасских городах учинился мятеж и шатости, и бунт; а как скоро ты, окольничий его царского величества и воевода князь Григорий Григорьевич, пришел в черкасские города с ратными людьми, то, милостию Божиею и государевым счастием, все утишилось; теперь в Запорожье большой мятеж: хотят побить своих старшин и поддаться крымскому хану! Я, помня свое крестное целование, за такие заводы, бунты и измену царскому величеству, поеду их усмирять с войском, а ты, окольничий и воевода, с ратными людьми перейди за Днепр; с тобой будут полковники: белоцерковский, уман- ский, брацлавский и другие; а я управлюсь с бунтовщиками и предателями. Они наговаривают на нас, бунтовщики, будто бы мы царскому величеству неверны; а мы живым Богом обещаемся и клянемся небом и землею: чтоб нам Бог своей милости не показал, если мы мыслим или вперед будем мыслить какое-нибудь дурно и неправду! Как за Бога, так и за него, великого государя, держимся».
Но Ромоданавский отвечал, что не пойдет за Днепр без воли государя. Напрасно Выговский, через три дня после того, снова. просил его и извещал, что пойманы татары, которые объявляют, что хан собирается с поляками нападать на Украину, — Ромодановский не пошел за Днепр. Советуя таким образом и стараясь перевести Ромоданавско- го за Днепр, Выговский в самом деле, кажется, руководился страхом. Ему хотелось отрезать Ромоданавского от Трубецкого и поставить его в таком крае, где всякое покушение, если бы оно в самом деле могло быть, как ходили слухи, было бы встречено с негодованием и с противодействием, и где Ромоданавский не в силах был бы противостать туземной массе.
Потом Выговский отправил Юрия Хмельницкого в Киев учиться, а сам вынул из-под земли зарытые им вместе с Хмельницким сокровища — более миллиона, и начал дарить и угощать старшин, значных и простых казаков. Веселые пирушки несколько недель шли без перерыва. Выговский был человек трезвый, но чтоб понравиться толпе, прикидывался пьяным, показывал бурлацкое обращение с простыми казаками, был чрезвычайно обходителен с подчиненными, и казаки в восторге кричали: «от щирий, не гордий казак!»
