Показать все теги
Лекция IX. Объединение со сторонниками Маете
В конце предыдущей лекции мы покинули Миннеаполис и находились на обратном пути в Нью-Йорк, думая о новых мирах, которые предстоит обрести. Великая забастовочная волна 1934 года, вторая при администрации Рузвельта, еще не исчерпала свою силу. По числу участников, но не по другим показателям, она достигла своего писка в сентябре, когда произошла всеобщая забастовка рабочих текстильной промышленности. 750.000 рабочих текстильных фабрик вступили в забастовку 1 сентября 1934 года. Militant откликнулся на забастовку большим редакционным комментарием, в котором звучали предположения о том, что должны делать бастующие, чтобы извлечь максимум из ситуации. Находясь на гребне волны массового движения рабочих, наша политическая организация двигалась вперед. Однако наше продвижение было в это время ненадолго прервано мелким препятствием, а именно финансовыми затруднениями. Тот же выпуск Militant, который сообщал о забастовке 750.000 текстильщиков и содержал несколько статей о последствиях забастовки в Миннеаполисе, опубликовал на первой полосе следующее объявление. Я воспроизведу его сегодня, чтобы вы почувствовали особенности этой ситуации, как мы их чувствовали в тот момент.
"Мы находимся в кризисе... Наша деятельность в Миннеаполисе истощила наши ресурсы до самого дна... Вот факты: это лишь вопрос нескольких дней, когда в нашей типографии появится судебный исполнитель и вынесет наше печатное оборудование на улицу. Извещение о лишении собственности мы уже получили. И даже если домовладелец будет проявлять милость еще несколько дней, нам, возможно, в любом случае придется прекратить деятельность. Счет за электричество уже давно просрочен; скоро отключат свет и электроэнергию. Газовая компания, бумажная компания и хозяева других предъявителей счетов держат нас за горло, требуя оплаты. Присылайте взносы. Действуйте немедленно!"
Оснащенные и отягощенные таким вот образом, мы направили Американской Рабочей партии (АРП - American Workers Party) новое предложение о единстве. Мы призывали их объединиться с нами и создать новую партию, чтобы обрести весть мир. Мы возобновили дискуссию своим письмом от 7 сентября, предлагая АРП занять конструктивную позицию в пользу объединения и создать комитет для обсуждения с нами программы и организационных деталей. На этот раз мы получили от Американской Рабочей партии быстрый ответ. Это было письмо на двух страницах. С одной стороны, под влиянием рядовых активистов, собравшихся на конференции в Питтсбурге и довольно настойчиво выступавших в поддержку единства, письмо АРП, подписанное Национальным секретарем Маете (Muste), было примирительным по своему тону и тоже говорило в пользу единства, если нам удастся прийти к соглашению. В этом проявлялись чувства честных и активных элементов, рядовых тружеников АРП. Полагаю, что и сам Маете в это время придерживался подобной позиции. Однако это же письмо имело и другую сторону, содержавшую провокационные выпады против Советского Союза. Таким образом выразилось влияние Салуцкого и Буденца (Budenz), которые крайне враждебно относились к объединению с троцкистами.
АРП не была однородной организацией. Ее прогрессивный характер определялся двумя факторами: 1) благодаря своей энергичной активности в массовом движении, в профсоюзах и среди безработных, она привлекала некоторых рядовых рабочих- активистов, которые совершенно искренне хотели бороться против капитализма; 2) общее направление, по которому несомненно двигалась в это время Американская Рабочая партия, шло влево, к революционной позиции. Эти два фактора определяли прогрессивный характер движения Маете в целом и притягивали к нему. В то же самое время, как я уже говорил, мы понимали, что это неоднородная организация. Пожалуй, ее правильно было бы назвать политическим зоопарком, в котором был представлен каждый тип политических существ. Иными словами, среди членов АРП можно было найти кого угодно - от пролетарских революционеров до реакционных жуликов и негодяев.
Выдающейся личностью в Американской Рабочей партии был А. И. Маете, замечательный человек, к которому я всегда проявлял огромный интерес и испытывал самые дружеские чувства. Он был способным и энергичным человеком, несомненно, искренним и преданным своему делу, своей работе. Ему мешало его происхождение. Маете начинал свой жизненный путь в качестве проповедника. С самого начала это мешало ему. Ведь из проповедника вряд ли может получиться что-нибудь стоящее. Я говорю это не в насмешку и скорее с горечью, чем со злостью. Я видел много раз подобные попытки, но всякий раз они были безуспешны. Маете, можно сказать, был последним и лучшим шансом; однако даже он при всем старании не смогло пройти весь путь из-за этого ужасного церковного окружения, которое влияло на него в годы формирования его личности. Принимать опиум религии плохо само по себе - а Маркс правильно определил ее как опиум. Но торговать религиозным опиумом, как делают проповедники - это намного хуже. Такое занятие деформирует сознание человека. Ни один проповедник среди многих, приходивших в радикальное рабочее движение Америки за всю его историю - ни один из них не преобразился и не стал в конечном итоге искренним революционером. Ни один. Но Маете, вопреки воздействию его окружения, вселял надежду благодаря своим исключительным личным качествам, благодаря огромному влиянию, которое он оказывал на связанных с ним людей, благодаря своему престижу и хорошей репутации. Маете вселял надежду на то, что он станет настоящей силой в качестве лидера новой партии.
Маете был не единственным лидером в АРП. Но он был, можно сказать, единственным, кто находился в центре, кто был умиротворителем, центрирующим лидером, который удерживал баланс между противостоящими сторонами.
В Национальном комитете Американской Рабочей партии был и другой человек выдающихся способностей. Я упоминал о нем в одной из предыдущих лекций: его звали Салуцкий. Под этой фамилией мы знали его в Социалистической партии и в первые дни американского коммунизма. Теперь мы знаем его как Дж. Б.С. Хардмана (Hardman), редактора газеты Advance, официального органа Объединенного профсоюза ткачей, и он занимает этот пост последние двадцать лет. Салуцкий был двойственным человеком. В идейном плане он был социалистом. Он происходил из социалистического движения России, из еврейского Бунда. Он был выдающимся лидером Еврейской социалистической федерации в Американской Социалистической партии. В течение многих лет он был редактором официального издания Еврейской федерации и, безусловно, самым способным человеком в ней; он был на голову выше, чем Олджин (Olgin) и другие столь же выдающиеся люди в этом движении. Но в моральном плане Салуцкий был слабовольным человеком, колеблющимся оппортунистом, который никогда не мог посвятить себя какому-либо делу целиком. Он хотел поступать так и не хотел поступать так. Он всегда разрывался в своих привязанностях: каждый шаг, который он делал в одном направлении, тут же пресекался внутренними противоречиями, раздвоенностью личности, которая одновременно подталкивала его к другому направлению. Он жил двойной жизнью. По воскресеньям он хотел принадлежать к партии, читать лекции, обсуждать вопросы теории, общаться с убежденными в своих идеях людьми. Но по рабочим дням он был Дж. Б.С. Хардманом, пресмыкающимся редактором Advance, интеллектуальным снайпером, который выполнял все виды грязной работы для этого невежественного грубияна и ловкача, каким был Сидней Хиллмен (Hillman), босс Объединенного профсоюза ткачей.
Я очень хорошо знал Салуцкого лично. Когда я встретился с ним в 1934 году во время переговоров с Американской Рабочей партией, это оказалась уже вторая встреча при подобных обстоятельствах. Тринадцатью годами ранее, в 1921 году, он и я - противостоящие стороны - были представлены в совместном переговорном комитете "Рабочего Совета" и подпольной Коммунистической партии. "Рабочим Советом" называлась недолго просуществовавшая группировка левых социалистов, отколовшаяся от Социалистической партии в 1921 году, то есть через два года после большого, решающего раскола в 1919 году, и искавшая пути к единству с нами на основе создания легальной Коммунистической партии. Его позиция в те времена была характерной для этого человека. В 1919 году, когда произошел главный раскол и когда все движение разделилось на коммунистов, с одной стороны, и социал-демократов - с другой, Салуцкий отверг коммунистов и остался с Социалистической партии. Однако его склонность к левой стороне и его знание социализма были на таком уровне, что он не мог полностью примириться с правым крылом, и он начал игру с созданием новой левой группы в Социалистической партии. Это была группа коммунистов второго ряда и второго уровня.
К 1921 году Салуцкий, его друзья и ему подобные прошли через новый раскол в Социалистической партии и создали другую организацию, "Рабочий Совет".
Характерным для Салуцкого было именно то, что он не вступил в Коммунистическую партию прямо и открыто ни в 1919 году, ни в 1921 году. Он не хотел вступать в подпольную КП, а хотел только создавать вместе с нами новую партию с умеренной, строго "легальной" программой. В 1921 году он вошел, так сказать, через заднюю дверь, через то слияние, которое произошло у нас с "Рабочим Советом" для создания нашей легальной партии - Рабочей партии. Получилось так, что это слияние совпадало тогда с нашими целями. Коммунистическая партия Соединенных Штатов находилась в подполье, и мы пытались вывести ее на открытый простор с теми целями, о которых я уже говорил. В то время мы хотели создать легальную организацию не как самостоятельную партию, а как прикрытие для подпольного движения и как шаг в нашей борьбе за легализацию. Нашим целям очень хорошо соответствовало объединение с половинчатыми группами вроде организации Салуцкого, "Рабочего Совета" для того, чтобы создать легальную партию, в которой просматривалось бы убедительное коммунистическое большинство. Эта легальная партия - Рабочая партия - полностью находилась под влиянием Коммунистической партии. Все знали, что это - легальное проявление Коммунистической партии. Салуцкий и другие люди, такие как Энгдаль (Engdahl), Лаур и Олджин, стремились к участию в этой легальной организации, но не в подпольной Коммунистической партии. То, что сделал Салуцкий, было стыдливым подключением к коммунистическому движению. Но он оставался там недолго. Когда Рабочая партия, находившая под влиянием и руководством Коммунистической партии, развернула кампанию против профсоюзной бюрократии, он предпочел незаметно уйти. У Салуцкого не было большого интереса к подобным делам.
Одно дело - выступать по воскресеньям с лекциями о социализме и классовой борьбе, разъяснять противоречия капитализма и неизбежность революции. Другое дело - участвовать в практическом революционном действии, которое проводит вас к конфликту с профсоюзными трюкачами, тем самым ставя под угрозу ваши шансы служить им на хорошо вознаграждаемых местах. Через некоторое время Салуцкий вышел из Рабочей партии или был изгнан из нее - я точно не помню. Это не имеет значения. Однако Салуцкий не мог прекратить игры с идеями социализма и революции. Он вступил в Конференцию за прогрессивное рабочее действие, предшественницу Американской Рабочей партии. Он помогал продавать КПРД определенную политическую ориентацию и поддерживал идею превращения ее в партию, но он хотел создать псевдореволюционную, а не настоящую партию. Он не хотел никаких столкновений с профсоюзными бюрократами. Сильнее всего остального он боялся союза с троцкистами. Ничто не осталось не сделанным из того, что Салуцкий мог сделать, чтобы помешать объединению. Он, как и многие другие, знал ту характерную черту нашего движения, которую я упоминал в предыдущих лекциях: троцкизм означает действие. Салуцкий знал, что когда произойдет слияние АРП с троцкистами, у него уже не останется возможностей маскироваться под социалиста вместе со своей псевдорадикальной партией.
На переговорах мы с Салуцким встретились как враги; конечно, как это обычно бывает с участниками переговоров, мы были вежливы, в течение целого дня обменивались шутками и прятали ножи - по крайней мере, сначала. Я вспоминаю первый день, когда мы - Шахтман и я, и еще, кажется, Эберн (Abern) или Ойлер (Oehler), не помню точно, кто из них, - шли в офис Американской Рабочей партии, чтобы встретиться, как договаривались, с Маете, Салуцким и Сиднеем Хуком (Hook), профессором Нью-Йоркского университета, который тогда заигрывал с социализмом. Когда мы обменивались любезностями перед
началом переговоров, Салуцкнй с той грустной улыбкой, которую он, казалось, постоянно носил, сказал мне: "Я всегда читаю Militant. Мне хочется знать, что говорит Троцкий".
С моего языка уже был готов сорваться ответ, что я всегда читаю Advance, поскольку хочу знать, что говорит Хиллмен. Но я удержался. Мы вели себя самым лучшим образом, намереваясь добиться единства и свести, по возможности, к минимуму наши трения из-за незначительных вопросов. Салуцкий всеми средствами пытался саботировать это движение к единству, но в конечном итоге проиграл свою партию. Вопреки замыслу удаления Американской Рабочей партии от троцкистов, мы смогли приблизить ее к нам, приблизить к окончательному объединению, а он был выброшен как старое кухонное полотенце. Это завершило деятельность Салуцкого в качестве "социалиста". Он вышел из партии и вместе с этим - из радикального крыла в политике. Сейчас он находится в лагере Рузвельта - и этому лагерю он действительно принадлежит.
Другим выдающимся лидером Американской Рабочей партии в это время был человек по имени Луис Будене (Budenz). Он был тем общественным деятелем, с которым можно приступать к делу. Его интерес к рабочему движению был интересом исследователя, наблюдателя и издателя существующего на субсидии журнала, интересом человека, который дает рабочим советы, но не представляет никакого организованного движения. В конечном итоге он через Конференцию за прогрессивное рабочее действие впервые пришел в массовое движение, а в этой сфере у него, несомненно, имелись немалые таланты.
Работа с массами - это трудная работа, и она поглотила многих людей. К 1934 году Будене, не имевший социалистической базы и образования, был на 100 % патриотом и на три четверти сталинистом, а также уставшим и в чем-то больным человеком, который искал возможность совершить предательство. Он был злостным противником объединения. Будене уже присматривался к партии сталинистов, также как и значительная часть АРП. Только энергичное вмешательство троцкистов и воздействие наших переговоров по объединению помешали в это время сталинистской партии поглотить большую часть АРП. Я должен добавить, что Будене в конечном итоге нашел возможность совершить предательство; сегодня он является редактором Daily Worker (газета Компартии США - ред.), и уже в течение многих лет выполняет всю грязную работу, за которую ему платят.
И, наконец, был там еще Людвиг Лоур (Lore), хорошо нам известный с первых дней Коммунистической партии. Лоур, один из первых коммунистов в Соединенных Штатах, один из редакторов Class Struggle, первого коммунистического журнала в нашей стране, в своем сердце был скорее левым социалистом, чем коммунистом, который понемногу двигался назад, проходя в то время через АРП по пути к полному примирению с буржуазной демократией. В конечном итоге он остановился на посту сверхпатриотичного автора собственной колонки в New York Evening Post. Лоур выступал против объединения.
Такими были некоторые из руководителей АРП. Когда вопрос об объединении с мастовцами обсуждался в наших рядах, мы столкнулись с оппозицией, с формирующейся сектантской фракцией внутри нашего движения, которую возглавляли Ойлер и Стэмм (Stamm). Мы услышали давно знакомые аргументы всех сектантов, замечавших только официальных лидеров другой организации, а не рядовых членов, и выносивших суждения соответствующим образом. Они спрашивали: "Как же мы можем объединяться с Салуцким, Лоуром и им подобными?" Если бы в Американской Рабочей партии не было
никого, кроме Салуцкого, Лоура и компании, то в подобной позиции имелась бы определенная логика.
Но за этими хитрецами и ренегатами мы видели и некоторых серьезных людей, рабочих- активистов. Раньше я уже говорил о товарищах, которые руководили забастовкой в Толидо. От Пенсильвании до Среднего Запада имелось немало подобных элементов. Они создали организацию безработных, достигавшую значительных размеров. Нас интересовали именно эти пролетарские активисты в рядах АРП; вместе с самим Маете они могли, как мы думали, превратиться в большевиков. Помимо Маете, который сам по себе являлся особым типом, помимо Буденса, Салуцкого и Лоура, в этой разнородной массе, именовавшейся Американской Рабочей партией, имелось много других людей: люди из Толидо, рядовые активисты из движения безработных, несколько рядовых участников профсоюзного движения. Кроме этого, в Американской Рабочей партии можно было обнаружить несколько девушек из YWCA, людей, занимающихся изучением Библии, разрозненных интеллектуалов, профессоров из колледжей и некоторых не поддающихся описанию персонажей, которые как-то раз заглянули в открытую дверь.
Наша политическая задача состояла в том, чтобы не дать сталинистам поглотить это движение, убрать с нашего пути центристские преграды посредством объединения с пролетарскими активистами и всеми серьезными людьми, изолировать обманщиков и мошенников, отбросить неподдающиеся ассимиляции элементы. Это была достаточно большая задача, но, в конечном итоге, мы добились своего, приложив огромные усилия и преодолев немало трудностей.
Я уже упоминал, что в письме АРП, присланном в ответ на наше второе предложение о переговорах, содержалась провокация по поводу русского вопроса, несомненно, инспирированная Салуцким и Буденсом. Я процитирую несколько предложений из того письма, чтобы вы могли представить, какой эта провокация оказалась. "Мы должны подчеркнуть, что наше критическое отношение к политике КП и КП не только не является, но и ни в какой мере не должно выглядеть, как некие нападки на Советский Союз. Сколь бы справедливой ни была критика CLA по поводу некоторых аспектов политики Советского Союза, она будет восприниматься общественным мнением как проявление антагонистического подхода к Советскому Союзу".
Далее в своем письме они говорили, что должно быть ясное понимание следующего факта: объединяясь с нами, они не собираются становиться антисоветчиками. Когда мы читали это письмо на заседании своего Национального комитета, мы были потрясены. Такой была наша субъективная реакция - ведь мы защищали Советский Союз, начиная с 1917 года. Эти люди в большинстве своем только что узнали об этом, но уже готовы читать нам лекции о том, в чем состоит наш долг по отношению к Советскому Союзу. Доведенные до белого каления, мы сели и составили для них сокрушительный ответ, чтобы поставить их на место. Мы остыли только тогда, когда написали этот ответ, разъяснив им, в чем им следует помалкивать. Мы расценили это так, как и следовало: как провокацию. Было бы глупо с нашей стороны попасться в такую ловушку и упустить из виду свои политические цели и задачи. Поэтому мы подготовили для заседания комитета другой ответ, который должен был: 1) четко определить нашу позицию в отношении Советского Союза; 2) показать, что мы не обращаем внимания на провокации; 3) вновь подчеркнуть необходимость единства. Подобный ответ был направлен на то, чтобы провокаторам все труднее становилось мешать движению к единству, наметившемуся в рядах АРП.
Пока мы в своей штаб-квартире на Второй авеню проводили заседание, обсуждая различные детали этого ответа и решая, кто должен сделать заявление, с визитом в нашу штаб-квартиру прибыли профессора Хук и Бернам (Burnham), оба состоявшие в этом фантастическом Национальном комитете Американской Рабочей партии. Они выступали за слияние. Нам это давало бы большие преимущества - иметь в комитете АРП пару профессоров, выступающих за единство, независимо от того, в чем заключаются их подлинные мотивы. Хук стремился к слиянию потому, что рассчитывал выпустить АРП из своих рук и тем самым завершить свои недолгие похождения в партийной политике. Он хотел отступить во вторые ряды, единственное место, где он чувствовал себя в своей тарелке и которое никогда не хотел покидать. Бернам, как показали дальнейшие события, стремился к объединению с троцкистами потому, что совершал тогда некоторый шаг вперед, становился чуть более радикальным; он хотел чуть глубже опустить носок в ледяную воду пролетарской политики, твердо при этом оставаясь другой ногой на буржуазном берегу.
Два доблестных профессора предупреждали нас насчет провокации. Они боялись, что мы ответим соответствующим образом, и это разрушит все планы. Вот почему они пришли к нам. Они испытали большую радость и облегчение, когда мы показали им в черновике второй вариант нашего ответа.
Пока разворачивались все эти события в нашем лагере, под воздействием развивающегося массового движения повсюду, во всех организациях стали происходить интересные вещи. В это время к нам стали притягиваться небольшие группы людей из лавстоуновских и других кругов. Militant сообщал в номере от 8 сентября: "В Детройте раскололась лавстоуновская группа. Пять человек присоединились к Лиге". В том же номере Militant сообщалось, что из лавстоуновской организации вышел Герберт Зэм (Zam), и что Зэм и Гитлоу (Gitlow) собираются вступить в Социалистическую партию. Militant от 29 сентября сообщал, что "французские большевики-ленинцы вступили в Социалистическую партию Франции в качестве отдельной фракции". Это был первый большой шаг в ходе "французского поворота", - указанной Троцким линии, которая предписывала нашим товарищам вступать, где это возможно, в реформистские социалистические организации, которые могут быть для них открыты, чтобы установить контакты с развивающимся левым крылом и тем самым заложить основы для новой партии.
Наши организационные предложения, которые мы представили Американской Рабочей партии во время третьего заседания, заходили достаточно далеко, чтобы сделать более простым путь к объединению. Мы всегда верили, что программа решает все. Той группе, которая готова к принятию марксистской программы, уже не нужно бороться изо всех сил по поводу каждой организационной детали. Общая политическая ошибка неопытных активистов заключается в преувеличении организационного вопроса и недооценке решающей роли программы. В ранние дни американского коммунистического движения многие необязательные столкновения и даже расколы были вызваны преувеличенным вниманием различных фракций к организационным высотам, которые, как считалось, дают этим фракциям преимущество. Этот опыт кое-чему научил нас, и теперь это сослужило нам хорошую службу.
Когда во время переговоров мы увидели, что мастовцы движутся в нашу сторону в вопросах программы, мы выдвинули целый блок предложений по организационной стороне слияния, той стороне, которой многие из них очень сильно интересовались. Мы предложили им всеохватывающее соглашение по принципу пятьдесят на пятьдесят. К тому времени мы превосходили сторонников Маете по численности. Если обратиться к такому показателю, как число членов организации, уплачивающих взносы, то мы располагали более значительными силами. Возможно, что их движение было более крупным в смысле некоей расплывчатой формы; возможно, у них было больше просто сочувствующих людей, но у нас было больше настоящих активистов. Наша организация была более компактной. Но мы не ссылались на это и предложили им заключить соглашение, по которому все официальные должности в партии будут поровну разделены между двумя сторонами. Более того, в каждом случае, когда речь шла о двух одинаково важных постах, мы оставляли выбор за ними. Например, по поводу двух ведущих постов мы предложили, что Маете станет Национальным секретарем, а я стану редактором газеты. Или наоборот, если они так предпочитают, я стану Национальным секретарем, а Маете - редактором. Им было бы очень трудно это отвергнуть. Мы знали, что для них, с их чрезмерным вниманием к чисто организационным вопросам, много значил контроль над секретариатом, поскольку секретарь, по крайней мере, в теории, контролирует партийную машину. Для нас же большой интерес представляла редакционная коллегия, так как она имеет более прямое отношение к формированию идеологии движения. То же самое происходило с постами секретаря по рабочему вопросу (labor director) и воспитательной работе (educational director). Мы предложили им взять второй и оставить нам первый, или наоборот, и они нашли это приемлемым.
В Национальном комитете предполагалось обеспечить каждой стороне равное представительство; на такой же паритетной основе предполагалось решать все остальные организационные вопросы, если они возникнут. Таким было наше предложение. Его очевидная честность и даже великодушие произвели сильное впечатление на Маете и его друзей. Наши "организационные предложения" не провоцировали конфликты и тупиковые ситуации, как это часто бывает в подобных случаях, а, напротив, в огромной степени облегчали продвижение к единству. Как я уже говорил, мы смогли сделать это, смогли одним ударом разрушить то, что так часто становится непреодолимым препятствием, поскольку извлекли уроки из прежней организационной борьбы в Коммунистической партии.
Мы проявляли либеральный и примирительный подход в организационных вопросах, сберегая свою непреклонность для вопросов программы. Для составления проекта программы был избран объединенный комитет. После составления, обсуждения и исправления двух или трех вариантов программы, после небольших конфликтов и попыток оказать давление, программа, в конечном итоге, была согласована. Это произошло после утверждения на объединенном конвенте "Декларации принципов" Рабочей партии Соединенных Штатов (Workers Party of the United States), которую товарищ Троцкий охарактеризовал как строго принципиальную программу.
В это же время мы получили несколько советов от сталинистов, которые прозевали вторжение маленькой, презренной и "сектантской" группы троцкистов на то поле, которое они считали своим безраздельным владением. Они намеревались полностью поглотить организацию Маете и имели больше оснований рассчитывать на успех, чем мы. Но мы полностью их переиграли; мы стали действовать в нужное время, - а выбор времени - это сущность политики, - и успели далеко продвинуться на переговорах по объединению с АРП, прежде чем сталинисты смогли понять, что же происходит. Когда же они проснулись, они вдруг разразились в своей прессе потоком предостережений и советов. Заголовок Militant от 20 октября гласит: "Сталинистская пресса "предостерегает" АРП от объединения с нами". Речь шла об опубликованной в Daily Worker статье пресловутого Биттлмена (Bittleman), который под заголовком "Знает ли Американская Рабочая партия, с кем она объединяется9", чистосердечно предостерегал обе стороны. Мастовцам этот сталинист говорил: "Мы должны предупредить рабочих, идущих за Маете и его Американской Рабочей партией, насчет той ловушки, которая подготовлена для них их
лидерами, ловушки контрреволюционного троцкизма". А потом, чтобы показать свою беспристрастность, он в той же самой статье разворачивается в противоположную сторону и говорит "малочисленным дезориентированным рабочим, которые все еще идут за троцкистами: Кэннон, Шахтман и компания ведут вас к объединению с Маете, сторонником буржуазного национализма".
Мы отвечали им: "Если троцкисты - это контрреволюционеры, а мастовцы - буржуазные националисты, то их вполне можно бросить в один мешок. От этого не будет никакого вреда, поскольку в результате слияния никому хуже не станет". Мы поблагодарили их за этот беспристрастный, двусторонний и предусматривавший двойное воздействие совет - и продолжили заниматься объединением. Две наши организации начали сотрудничать в практических делах. Еще до слияния мы проводили совместные митинги. Militant от 6 октября сообщает, что Маете и Кэннон выступали на совместном массовом митинге KJIA и АРП в Патерсоне, штат Нью-Джерси, перед 300 рабочими шелкопрядильных предприятий и обсуждали уроки забастовки.
Примерно в это же время, в октябре 1934 года, я был направлен нашим Национальным комитетом за границу, на Пленум Исполнительного комитета Международной Коммунистической Лиги в Париж. Оттуда я отправился на встречу с товарищем Троцким в Гренобль, на юге Франции. Это была моя первая личная встреча с товарищем Троцким за все время после его изгнания из СССР несколько лет назад. Многие другие американские коммунисты бывали за рубежом, но для мета это была первая поездка. Шахтман побывал там дважды; также и некоторые другие члены нашей организации, которые могли оплатить собственные поездки в Европу, уже встречались с ним. В это время на товарища Троцкого ополчились французские фашисты.
Некоторые из вас помнят, что в то время, в 1934 году, пресса французских фашистов подняла страшный шум по поводу пребывания Троцкого во Франции. Они развернули такую агитацию - в которой были заодно со сталинистами под общим лозунгом "прогнать Троцкого из Франции", - что заставили правительство Даладье отнять у него визу. Его лишили права оставаться в стране и предписали покинуть Францию. Однако они не могли найти во всем мире ни одной капиталистической страны, которая дала бы ему въездную визу, и им приходилось держать его во Франции. Но там он находился в самом неопределенном и опасном положении, без какой-либо реальной защиты и законных прав, да еще сталинисты и фашистская пресса постоянно на него нападали. Тогда он укрывался в Гренобле, в доме одного сторонника. У него не было ни помощников, ни секретариата, ни машинистки, поскольку ему приходилось находиться в очень неустойчивом состоянии. Он сам делал всю работу. Псы реакции заставляли его всегда быть готовым к переезду: изгоняемый с одного места на другое, он лишь поселялся в доме своего сторонника, лишь пытался приступить к работе, как местные фашисты тут же узнавали о его проживании в новом убежище. На следующее утро в газете появлялся кричащий заголовок: "Что делает Троцкий, этот убийца из России, в нашем городе?" Потом поднимался большой шум, и ему, чтобы спасти свою жизнь, приходилось исчезать глубокой ночью, так быстро, как только возможно, и искать другое безопасное место. Так повторялось снова и снова. Здоровье Троцкого было в это время очень слабым, и он едва не умер. Это были очень тревожные дни для всех нас.
Для меня это было очень, очень счастливым моментом, когда рано утром, часов в семь, всю ночь перед тем добираясь из Парижа, я смог войти в его деревенский дом и убедиться, что он жив. Я пришел к нему еще до завтрака, но он предложил сесть и сразу начать разговор о политических вопросах. Его первыми вопросами были: "Что произошло на Пленуме? Они приняли резолюцию?" Я осторожно затронул проблему ограниченности средств. А потом у нас был завтрак с Троцким и Натальей, и я нарушил одно из их домашних правил, о чем позднее очень сожалел. Я поступил по незнанию. Я уже слышал, что не позволяется курить в его присутствии. Глотцер (Glotzer) и другие возвращались с яркими рассказами о разносе, который им устроили по этому поводу. Я думал, что со стороны Троцкого это только лишь идиосинкразия, и воспринимал это не слишком серьезно. Я же привык курить после завтрака, и когда подали кофе - а это тот момент, когда курение доставляет наибольшее удовольствие - я зажег свою сигару, и только когда наполовину выкурил ее, весело спросил: "Я слышал, что некоторых людей за курение прогоняли. Это правда?" Он сказал: "Нет, нет, вы можете продолжать курить". И добавил: "Я не позволяю курить мальчиками вроде Глотцера, но уважаемому товарищу это можно". И я все время, пока продолжался мой визит, курил в его присутствии. Только через несколько лет я узнал, что курение чисто физически было него невыносимым, и даже делало его больным, и я глубоко сожалею о том, что так поступил.
Днем хозяин, у которого жил Троцкий, взял нас в поездку на своем автомобиле к вершинам французских Альп. Там, на горной вершине, мы долго обсуждали предполагавшееся объединение с мастовцами. Старик одобрил все, что мы делали, включая наш ответ на провокацию по поводу СССР. Мы пришли к согласию по одному или двум вопросам, которые оставляли нерешенными до получения его совета; речь шла о мерах, облегчающих наше объединение с мастовцами. Он полностью одобрил их, а также сильно заинтересовался личностью Маете, задав мне несколько вопросов про него и выразив надежду, что впоследствии Маете превратиться в настоящего большевика.
В октябре 1934 года в Париже состоялся Пленум Международной Коммунистической Лиги (International Communist League). Задача Пленума состояла в том, чтобы окончательно подтвердить решение, уже одобренное Международным Исполкомом и поддержанное на референдуме национальных секций: решение осуществлять "французский поворот", то есть поворот, совершенный нашей французской организацией, которая коллективно вошла в состав Социалистической партии Франции, чтобы на правах фракции работать внутри этой реформистской партии, устанавливать контакты с ее левым крылом, стараться повлиять на него и объединиться с ним и тем самым расширять базу для построения, в конечном итоге, новой революционной партии во Франции. Пленум поддержал эту линию, которая означала переориентацию нашей тактики по всему миру. Эта акция происходила под общим лозунгом, который я уже упоминал: перейти от этапа пропаганды, которой мы занимались пять лет, к работе в массах, установить контакт с живым рабочим движением, смещающимся в сторону революционного марксизма.
Когда я вернулся из Парижа, чтобы рассказать о прошедшем Пленуме нашей организации в Нью-Йорке, мы столкнулись с оппозицией, которую возглавляли Ойлер и Стэмм (Stamm) и которую усиливал многоречивый, страдавший болезнью левизны эмигрант из Германии по фамилии Айфель (Eiffel). Они в принципе возражали против нашего вступления во Второй Интернационал в качестве какой-либо секции. Их доводы, как и доводы любых сектантов, были формалистическими, искусственными, далекими от реалий дня. "Второй Интернационал, - говорили они, и совершенно правильно, - предал пролетариат во время Мировой войны. Роза Люксембург называла его "смердящим трупом". Коммунистический Интернационал был основан в 1919 году в ходе борьбы против Второго Интернационала. И вот теперь, в 1934 году, вы хотите вернуться в эту реформистскую, предательскую организацию. Это означает измену нашим принципам".
Напрасно мы объясняли им, что в 1934 году Второй Интернационал был уже не совсем той организацией, какой он был в 1914 или в 1919 году. Что бюрократизация вытолкнула новый слой пробуждающихся рабочих-активистов из Коминтерна в социалистические
партии с их более свободной, более демократической формой организации. Что выросло новое поколение молодых социалистов, не участвовавшее в предательстве 1914-1919 годов. Поскольку для нас закрыты какие-либо возможности участвовать в работе Коминтерна, мы должны признать новую силу. Если мы хотим построить новую революционную партию, мы должны направить наши силы во Второй Интернационал и установить контакты с этим новым левым крылом.
Тогда наша сектантская оппозиция выдвинула новый довод. "Не является ли одним из принципов марксизма, а также одним из условий принятия в троцкистское движение то, что мы должны выступать за безусловную независимость революционной партии во все времена и при любых обстоятельствах? Разве это не является нашим принципом?"
"Да, - отвечали мы, - это наш принцип. В этом состоит великий урок Англо-Русского комитета. В этом состоит основной урок Китайской революции. Мы издавали памфлеты и книги, доказывая, что революционная партия не должна растворяться в другой политической организации, никогда не должна смешивать свои знамена с чужими, но должна оставаться независимой, пусть даже в изоляции. Поражение венгерской революции отчасти объясняется малообоснованным слиянием коммунистов с социал- демократами".
"Все это верно, - говорили мы, - но в ваших доводах есть одна маленькая неувязка. Мы еще не является партией. Мы - это только группа, занимающаяся пропагандой. Наша задача в том, чтобы стать партией. Наша задача, как ставит ее Троцкий, нарастить немного плоти на нашем скелете. Если наши французские товарищи смогут проникнуть в массовое политическое движение Социалистической партии, привлекут на свою сторону жизнеспособное левое крыло и соединятся с ним, тогда они смогут создать партию в полном смысле этого слова, а не какую-то карикатуру. Тогда они уже смогут придерживаться принципа независимости партии при любых обстоятельствах, а сам принцип наполнить содержанием. Вы же используете этот принцип таким образом, что он становится преградой против любых тактических шагов, необходимых для того, чтобы сделать возможным создание настоящей партии".
Мы не смогли сдвинуть их с места. Формалистическое мышление - это отличительная черта сектантства; отсутствие чувства соразмерности, неадекватное восприятие реальности, бесплодные и мелочные споры в замкнутом кругу. Мы в своей Лиге начали борьбу вокруг вопросов о "французским повороте" еще за год до того, как он мог быть поставлен здесь в том же виде, что и во Франции. Предполагаемое слияние с мастовцами было тем же самым действием, только в другой форме, но сторонники Ойлера не признавали его - именно потому, что форма была иной. Они простили нам слияние с мастовцами, но с глубокой тревогой, страхом и предсказаниями страшных дел, которые произойдут от объединения в этими странными людьми. Как высказался позднее в своем письме один из наших ребят, Ларри Тернер (Turner), сектантов всегда беспокоит их собственное подавленное желание быть оппортунистами. Они боятся вступать с оппортунистами в контакт, поскольку оппортунисты могут повлиять на них. Но мы, уверенные в своих силах, решительно продвигались вперед. Во время споров по французскому повороту в 1934 году в нашей организации нарастали разногласия. Эти конфликтные тенденции в конечном итоге привели к настоящему расколу. Споры 1934 года вокруг акции наших французских товарищей были генеральной репетицией той сокрушительной, беспощадной и решающей борьбы с ойлеровским сектантством, которая развернулась в наших рядах в следующем году. Наша победа в этой борьбе была предварительным условием для любых дальнейших шагов.
Мы быстро продвигались к слиянию, ведя переговоры день за днем. Мы сотрудничали с мастовцами в разнообразных практических делах, и общая тенденция развивалась в сторону объединения двух организаций. В конце концов мы пришли к соглашению по проекту программы, то есть к соглашению пришли два комитета. Мы также пришли к соглашению по организационным вопросам. После этого оставалось только представить все на утверждение съездов двух соответствующих организаций. С обеих сторон еще оставались некоторые сомнения насчет того, как поведут себя наши рядовые сторонники. Мы не знали, насколько влиятельными ойлеровцы могут оказаться за пределами Нью- Йорка, а Эберн, как всегда, успешно маневрировал в темноте, держа в руках разводной гаечный ключ. Маете к этому времени стал убежденным сторонником слияния, но он не был уверен насчет большинства в своей собственной организации. Поэтому вместо того, чтобы созвать объединенный съезд, мы сначала провели отдельные съезды двух организаций. Эти съезды работали отдельно с 26 по 30 ноября 1934 года и внимательным образом разрешали свои внутренние дела. В конечном итоге каждый съезд проголосовал за Декларацию принципов, разработанную объединенными комитетами, а также за организационные предложения. Затем, на основе этих по отдельности принятых решений, мы назначили совместное заседание двух съездов на субботу и воскресенье, 1 и 2 декабря 1934 года. Militant, сообщая про объединенный съезд в своем следующем номере, писал: "Образована Рабочая партия Соединенных Штатов... Объединительный конвент Американской Рабочей партии и Коммунистической Лиги Америки выполнил свою историческую задачу в минувшее воскресенье в "Стьювесант Казино" (Stuyvesant Casino)... Миннеаполис и Толидо, послужившие примерами новых боевых настроений в среде американского рабочего класса, оказались звездами, освещавшими это рождение... Новая партия приступает к выполнению своей грандиозной миссии: свержению капиталистического правления в Америке и установлению государства рабочих".
