Показать все теги
Н. К. Юрковский
Из сборника «РОССИЯ В XX ВЕКЕ», изданного к 70-летию со дня рождения члена-корреспондента РАН, профессора Валерия Александровича Шишкина. (Санкт-Петербург, 2005)
События 1917-1918 гг. остаются по-прежнему одним из самых сложных, противоречивых и заслуживающих внимание исследователей периодов отечественной истории. Роль народных масс в Октябрьской революции также является дискуссионной проблемой: кто они, эти массы, творцы исторического процесса или инструмент в руках демагогов и экстремистов? В обширной историографии Октября значительна литература об участии в событиях рабочих и солдат,[1] а также и других социальных слоев.[2] Меньше внимания уделено военным морякам, хотя их активная роль в 1917 г. общеизвестна.[3] И лишь в немногих работах исследуются ментальные особенности отдельных социальных групп и слоев, так или иначе проявившиеся в ходе революции.[4] Между тем проблема изучения «человека на войне», как, впрочем, и в других обстоятельствах, (с учетом опыта исторической психологии школы «Анналов») становится все более актуальной.[5] В данной статье предпринята попытка проследить некоторые социально-психологические, ментальные черты одной из социальных групп: моряков военного флота, которых Ленин и Троцкий называли «красой и гордостью революции».
На 1 января 1917 г. личный состав военного флота России (вместе с офицерами и ратниками морского ополчения) насчитывал около 180 тысяч человек,[6] причем более половины приходилось на Балтийский флот. Социальный состав моряков долго оставался не поддающимся серьезному анализу сюжетом, пока в 1960-х гг. не были привлечены хранящиеся в Российском военно-морском архиве статистические данные Главного морского штаба о призывах новобранцев. Но штаб интересовали профессии призывников, а не их социальный облик, поэтому среди «судоходцев» (по терминологии ГМШ) могли оказаться как матросы торгового флота, так и шкиперы-судовладельцы, а «плотники» могли состоять и из строительных рабочих, и из хорошо владеющих топором крестьян; среди «медников», по-видимому, были и фабрично-заводские рабочие, и индивидуальные ремесленники, и т. д. Отсюда разнобой в подсчетах разных авторов. Более предпочтительны данные Д. А. Гаркавенко, сумевшего частично расшифровать неопределенную категорию «прочих» (25 % общего количества), куда ГМШ заносил специальности, не интересные для флота (каменщики, текстильщики, чернорабочие, прислуга ит. д.). По подсчетам Гаркавенко, «пролетарии» (преимущественно рабочие крупных предприятий) составляли 53,3 % матросов Балтийского флота и 47,6 % — Черноморского, соответственно крестьян и мелкой буржуазии было 35 % и 45 %.[7] Подсчеты С. С. Хесина более строги в смысле отнесения новобранцев к «пролетариям», но, безоговорочно зачислив всех «прочих» в «полупролетариат» и мелкую буржуазию, он невольно искажает картину (25,5 % рабочих в Балтийском флоте и около 19 % в Черноморском, крестьян — около 48 % на Балтике и свыше 60 % на Черном море).[8] Кроме того, Хесин просчитал только три, правда, самых массовых, призыва (1914— 1916), хотя в 1917 г. во флоте еще служили призванные из запаса моряки 1904—1909 гг. сроков службы и задержанные войной призывы 1910—1913 гг. Наши подсчеты по тем же трем призывам таковы: более 51 % рабочих в Балтийском флоте и 38 % в Черноморском, крестьян и мелкой буржуазии соответственно 24% и 38 %.[9] Свои подсчеты по четырем призывам (1913—1916) предложил и В. В. Петраш, но только по Балтике: 36,2 % рабочих, 23,2 % крестьян, (рыбаков и торговых моряков он выделил в особую группу).[10] Итак, несмотря на тенденцию к повышению удельного веса «пролетариев» во флоте, оставим приоритет за данными Гаркавенко — они выглядят более обоснованными.
Непростым делом является и выяснение национального состава. Главный морской штаб, не вникая особо в этнические различия, записывал в «русских» как собственно русских (великороссов), так украинцев и белорусов. В целом, во Флоте их насчитывалось до 95 %. Однако отдельные флоты внутри этой категории различались между собой заметно: около трех четвертей русских и до 15 % украинцев на Балтике, и до двух третей украинцев и 28 % русских на Черном море.
(Эти примерные подсчеты удалось сделать с учетом национального состава населения губерний, откуда поступали призывники.) Среди других национальностей можно отметить 5—7 % белорусов в Балтфлоте, менее 5 % молдаван из Бессарабии на Черном море и примерно столько же прибалтов и поляков на Балтике.[11]
Нетрудно представить, что этот социальный и национальный состав в некоторой степени детерминировал общественно-политические процессы 1917—1918 гг. в разных флотах России: более быстрые темпы «полевения» матросских масс на Балтике, чему способствовала и близость Петрограда, и определенный успех украинской националистической агитации на относительно периферийном Черном море.[12]
Для социокультурной характеристики небезынтересен процент грамотных: в целом он был почти втрое выше, чем в среднем по стране. В Балтийском флоте он достигал 80—88 % (плюс 8 % «малограмотных», то есть плохо умеющих только читать), в Черноморском — свыше 75 % (малограмотных 15 %).[13] Этот фактор также способствовал интенсивной политизации матросских масс в период революции. В армии, где процент грамотных новобранцев был вдвое ниже, эти процессы шли медленнее.
Как известно, «настроения» являются наиболее подвижным и поддающимся внешнему воздействию компонентом человеческой психики.[14] Очевидно, что политическим силам, претендующим на влияние в массах, необходимо в первую очередь учитывать их и соответственно строить свою тактику. Как известно, большевикам это удалось в высокой степени, и, например, их теория вооруженного восстания требовала учета психологического фактора.
Смена настроений матросских масс в 1917 г. представляется в общих чертах следующим образом. События Февральской революции в Кронштадте и Гельсингфорсе (в меньшей степени в Ревеле и Петрограде) воочию показали всю «бессмысленность и беспощадность» русского бунта: было убито 94 офицера, кроме того, четверо покончили с собой, 11 человек считались пропавшими без вести, еще погибло 20 флотских кондукторов и унтер-офицеров.[15] (Причем были убиты не только жестокие притеснители матросов вроде известного Р. Вирена, но и вполне толерантные офицеры, как командующий флотом А. Непенин или командир Свеаборгского порта генерал В. Протопопов.) Эти события стали опасным прецедентом.
Акты антиофицерского террора повторялись в Балтийском флоте, хотя и не в таких масштабах, а позднее разразились кровавыми эксцессами на Черном море.
Из-за низкой политической и общей культуры матросы, как правило, видели в офицерах своих классовых врагов, буржуазных собственников, (хотя те, разумеется, относились к другой социальной группе, к интеллигенции) и воспринимали их, прежде всего, как защитников «старого порядка». Так сложилась почва для многочисленных и далеко не безобидных конфликтов: от смещения какого-нибудь мичмана-ревизора, возражавшего против дележа «экономических сумм»,[16] до полного драматизма изгнания А. В. Колчака с поста командующего Черноморским флотом в июне 1917 г. или протестов против назначения тогда же Д. Н. Вердеревского командующим Балт-флотом. Зажатые ранее жестокой, нередко формальной, дисциплиной матросы в ходе революции стремились к «настоящей свободе», что на практике превращалось в анархическую распущенность и губительные для флота своеволие и безответственность. В частности, с марта 1917 г. матросы настаивали на своем «праве» выбирать командиров.
Акты террора не могли не повлиять на дальнейшее поведение и психологическое самочувствие офицерства. Весной 1917 г. начались выборы в демократические организации флота: в матросские секции советов военно-морских баз (Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель, Севастополь, Архангельск и т. д.) и в комитеты кораблей, частей и соединений, несколько позже сформировались центральные комитеты флотов и флотилий. Комитеты, первоначально возникнув с ограниченными функциями, постепенно расширяли сферу своей компетенции, вытесняя из этой сферы офицерство. Все это не могло самым пагубным образом не сказаться на состоянии дисциплины во флоте: командование все больше теряло уверенность, что его приказы будут выполнены без предварительного согласования с демократическими организациями. Комитеты контролировали материальное и продовольственное снабжение, вопросы строевой жизни, в частности, кратковременные отпуска, культурно-просветительную работу, распределение кадров и, наконец, в конце 1917 г. важнейшую область жизни любой организованной вооруженной силы — оперативную часть, то есть право и возможность распоряжаться этой силой в боевой обстановке.
Падение дисциплины, естественно, резко снижало боеспособность флота, что было особенно опасно в условиях мировой войны.
Большевики и левые эсеры активно способствовали этому процессу, борясь за расширение функций комитетов из опасений, что в ином случае флот (как и армия) мог быть использован офицерством против революции. В результате в декабре 1917 — январе 1918 г. офицеры из командиров-единоначальников превратились в своего рода советников-экспертов, не гарантированных от угрозы физического насилия. Благодаря такой демократизации флот в прогрессирующем темпе утрачивал боеспособность.
Обострение политической борьбы вновь и вновь приводило к вспышкам террора: 31 августа 1917 г. в Гельсингфорсе были расстреляны четыре офицера линкора «Петропавловск». По постановлению Центробалта все офицеры, начиная с командующего флотом, должны были дать подписку о готовности бороться с мятежом Корнилова. Четыре младших офицера, отнюдь не контрреволюционеры, а молодые люди, полагавшие, что в демократическом государстве армия вне политики и их политические взгляды это их частное дело, поплатились жизнью за свою наивность. В Або тогда же был убит еще один офицер морской авиации.[17]
Победа Октябрьской революции сопровождалась новыми актами неоправданного насилия. 14—15 декабря 1917 г. в Севастополе были расстреляны 42 офицера, многие из которых были уже арестованы и заключены в тюрьму, откуда их извлекли и потащили к Малахову кургану на расправу. Это была злобно-мстительная реакция на неудачу отрядов черноморцев в боях с казаками Каледина: по возвращении с Дона они решили истребить «контру» у себя дома.[18] Феномен российского политического терроризма, начавшись выстрелом Каховского 14 декабря 1825 г., получил в годы революции новые импульсы, нередко смыкаясь с откровенным криминалом. Характеризуя массовые настроения, Ленин писал весной 1918 г.: «В мелкокрестьянской стране <...> осталось, естественно, немало стихийного анархизма, усиленного озверением и одичанием, сопровождающим всякую долгую и реакционную войну, создалось немало настроений отчаяния и беспредметного озлобления».[19]
Матросам 1917 г., как и российским народным массам вообще, было присуще примитивное, упрощенное представление о социальной справедливости. Они понимали ее как уравнительную дележку в духе булгаковского Шарикова. Политические партии, работавшие среди масс, особенно эсеры, не мешали распространению этих настроений. Это сказалось в феврале 1918 г. в Севастополе, когда матросы пошли «собирать» непосильную 10-миллионную контрибуцию, наложенную Советом на немногочисленную и небогатую буржуазию города. «Сбор» превратился в вакханалию грабежей и убийств, причем никакой контрибуции не собрали, все было растащено. «Убивали маленьких девочек, убивали женщин, убивали стариков, подло приканчивали больных в постели». Это не цитата из антисоветской прессы, а слова одного из лидеров крымских большевиков председателя исполкома Севастопольского совета Н. А. Пожарова на 2-м Общечерноморском съезде моряков.[20] За три «варфоломеевские» ночи 23—25 февраля 1918 г. пострадали и трудовая интеллигенция, и многие рабочие Севастополя. По некоторым данным, только убито было 386 человек.[21] В январе-марте 1918 г. волна кровавых погромов с активным участием матросов-черноморцев прокатилась по городам Крыма и Юга России — мемуарные свидетельства об этом[22] были использованы
С. Мельгуновым,[23] их не могла игнорировать и советская литература.[24] Нетрудно заметить, что антиофицерский террор стимулировал белое движение, вносил дополнительное ожесточение в разворачивающуюся гражданскую войну, а февральские события предопределили крах советской власти в Севастополе в апреле-мае 1918 г.[25]
Неспокойно было и в «колыбели революции» — Петрограде: широко известен факт убийства бывших министров А. Шингарева и Ф. Кокошкина матросами-анархистами в январе 1918 г. Разгул криминального террора с участием матросов 2-го Балтийского флотского экипажа зафиксирован в известном мемуарном очерке В. Бонч-Бруевича «Страшное в революции».[26] Следует отметить, что если большевики, хотя бы на словах, осуждали подобные самосуды и иногда пытались бороться с ними, то левые эсеры не видели в них ничего предосудительного. Они, упорно отрицая смертную казнь по суду, одновременно провозглашали «право» масс на «эмоциональный» террор. В соответствии с этим главный комиссар Черноморского флота левый эсер В. Б. Спиро взял под защиту февральских палачей, ограничившись словесным осуждением их на съезде моряков.
Другой сферой проявления смены настроений матросских масс было отношение к войне. Так же, как и вся Россия, весной 1917 г. моряки отдали дань так называемому «революционному оборончеству». Характерно, что в мае-июне эти настроения как-то мирно сочетались с массовыми требованиями о предоставлении отпусков на «полевые работы», а к осени сменились острыми демобилизационными устремлениями. С 16 ноября 1917 г. началось увольнение старослужащих контингентов (с 1906 года), причем Черноморский флот по темпам демобилизации резко опережал Балтийский и сухопутные войска. (Правда, флот не знал такого массового дезертирства, как армия.) Вчерашние патриоты и оборонцы — еще недавно «вся Россия» рукоплескала делегации Черноморского флота, разъезжавшей по фронтам с оборонческой агитацией — теперь настойчиво требовали немедленного увольнения, не дожидаясь ни подписания мира, ни даже объявления перемирия. Так, контингенты 1907-1910 гг. на Черном море были уволены уже к 17 декабря, тогда как на Балтике и других морских театрах — только с 23 января 1918 г.[27] В армии соответствующие контингенты увольнялись в феврале 1918 г.[28]
Быстрая демобилизация привела к обезлюдению кораблей и береговых частей, в дальнейшем создала дополнительные трудности для комплектования флота на новых, добровольческих принципах, объявленных декретом Совнаркома от 29 января 1918 г. Этот декрет, по которому окончательно распускался старый флот, основанный на воинской повинности, ожидался на местах с огромным нетерпением.[29] Сказывалась усталость от войны, нежелание жертвовать собой во имя чуждых, как казалось массам, интересов.
Политические настроения моряков также менялись, для них характерны импульсивность и восприимчивость к социальной демагогии большевиков и левых эсеров. С лета 1917 г. все возрастающую популярность в массах стал обретать лозунг «Вся власть советам!», что означало для них подлинно народную власть, способную «просто и быстро» решить все жгучие вопросы российской жизни: мир, земля, хлеб, рабочий контроль над производством. Например, 21 июня собрание представителей судовых комитетов на линкоре «Петропавловск» потребовало в течение 24 часов передачи власти советам, «ареста всех реакционных сил», изгнания из правительства «министров- капиталистов», угрожая в противном случае идти на Петроград для обстрела столицы из орудий главного калибра (12 дюймов).[30] (То, что при этом пострадают невинные люди, трудящиеся, «братья по классу», авторов кровожадной резолюции не смущало.)
Эти настроения, впрочем, не отличались ни однородностью, ни стабильностью. Если на Балтике свержение самодержавия сопровождалось кровавыми эксцессами, то на Севере во Флотилии Северного Ледовитого океана оно вылилось лишь в претензии «нижних чинов» к материально-техническому и вещевому снабжению, и даже комитеты там были созданы только благодаря активному участию офицеров. Мемуаристы отмечают эсеровско-оборонческие настроения моряков Ре- вельской базы в отличие от большевистско-анархического радикализма команд гельсингфорсских линкоров, в Учредительное собрание балтийцы избрали В. И. Ульянова-Ленина, черноморцы — правого эсера И. И. Бунакова. Матросы Минной дивизии Балтфлота — опора большевиков в первые недели новой власти — в мае-июне 1918 г. поддержали забастовку рабочих Обуховского завода, потребовали роспуска Петроградской трудовой коммуны и введения «морской диктатуры», кое-кто высказывался за созыв Учредительного собрания.[31] Декабрьско-февральские истребители «контры» в Севастополе в сложной обстановке эвакуации боевого ядра флота в Новороссийск в апреле-мае 1918 г. смиренно склонились перед ультиматумом антисоветски настроенного контр-адмирала М. П. Саблина, согласившегося командовать флотом при условии ликвидации выборных комитетов и полного единоначалия. («Команды начинали выздоравливать», — вспоминал позднее офицер, участник событий.[32] Недаром большевики, чтобы как-то влиять на столь изменчивые настроения, кроме ранее введенных комиссаров осенью 1918 г. начинают выстраивать систему органов политического контроля и политического воспитания.
Если устремление ко всеобщему дележу и уравниловке не считать атрибутом сугубо социалистического сознания, как нередко подразумевалось в советской литературе, то очевидно, что психология масс 1917 г. сама по себе еще не создавала основы для социальноэкономического эксперимента большевиков. Лозунги Октября имели буржуазно-демократическое содержание, что позволяет поставить и нетрадиционно решить вопрос о самом характере Октябрьской революции.
В целом же, видимо, следует отказаться от сложившейся в советской литературе известной идеализации народных масс, которые якобы обладают более высоким уровнем морали, чем представители так называемых господствующих классов. (Это, например, заметно в книге В. Ф. Шишкина «Великий Октябрь и пролетарская мораль». М., 1976.) Конечно, моряки, как и все народные массы пореформенной России, накопили немало «гроздьев гнева» и социального протеста, усиленных лишениями войны. Однако низкая политическая и этическая культура, анархический радикализм, презрение к личности и к самой человеческой жизни, жестокость, а также примитивное представление о социальной справедливости делали их сторонниками радикальных утопических учений и экстремистской тактики левых политических партий.
1 Степанов 3. В. Рабочие Петрограда в период подготовки и проведения Октябрьского вооруженного восстания. М.; Л., 1965; Бакланова И. А. Рабочие Петрограда в период мирного развития революции (март-июнь 1917). Л., 1978; Революционное движение в русской армии в 1917 году. Сборник статей. М., 1981; Смольников А. С. Армия победившей революции. М., 1984; Соболев Г. Л. Петроградский гарнизон в борьбе за победу Октября. Л., 1985 и др.
2 Борьба за массы в трех революциях в России. Пролетариат и средние городские слои. М., 1981; Демократический фронт накануне Великого Октября. М., 1982; Тюкавкин В. Г., Щагин Э. М. Крестьянство России в период трех революций. М., 1987; Смирнов А. С. Крестьянские съезды в 1917 году. М., 1979; Осипова Т. В. Российские крестьяне в революции и гражданской войне. М., 2001; Знаменский О. Н. Интеллигенция накануне Великого Октября. Л., 1988; Российская интеллигенция на историческом переломе. Первая треть XX века. Тезисы докладов и сообщений. СПб., 1996 и др.
3 Петраш В. В. Моряки Балтийского флота в борьбе за победу Октября. М.; Л., 1966; Хесин С. С. Октябрьская революция и Флот. М., 1971 и др. Работы о событиях на периферийных морских театрах, как правило, носят обзорноочерковый характер.
4 Соболев Г. Л. В. И. Ленин о психологии революционных масс Петрограда в 1917 г. // В. И. Ленин в Октябре и в первые годы Советской власти. Сборник статей. Л., 1970; его же. Революционное сознание рабочих и солдат Петрограда в 1917 г. Период двоевластия. Л., 1973; Гоголевский А. В. Классовое сознание рабочих Советской России в 1917-1920 // Рабочий класс России, его союзники и политические противники в 1917 году. Сборник научных трудов. Л., 1989 и др.
5 См.: Сенявская Б. С. Военно-историческая антропология — новая отрасль исторической науки // Отечественная история. 2002. № 4.
6 Хесин С. С. Октябрьская революция и Флот. С. 24.
7 История СССР. 1968. № 5. С. 52.
8 Хесин С. С. Указ. соч. С. 27.
9 Судостроение. 1968. № 6. С. 62.
10 Петраш В. В. Моряки Балтийского флота... С. 21.
11 История СССР. 1968. № 5. С. 52.
12 Подробнее в нашей статье: Большевики в борьбе с украинским буржуазным национализмом в Черноморском флоте (1917-1918) // Революционное движение в русской армии в 1917 году. Сборник статей. М., 1981. С. 227-238.
13 История СССР. 1968. № 5. С. 55.
14 Парыгин Б. Д. Общественное настроение. М., 1966. С. 266 и др.
15 Граф Г. Х.На «Новике». Балтийский флот в войну и революцию. 2-е изд. СПб., 1997. С. 456-457. В советской литературе: жертв 76. (Петраш В. В. Указ. соч. С. 52).
16 «Экономические суммы» — деньги, сэкономленные на питании матросов, употреблялись на культурные цели или на улучшение быта команды, в отдельных случаях расхищались. После революции нередко делились матросами между собой. «Ревизором» обычно назначался кто-то из младших офицеров для контроля над расходованием «экономических сумм», работой буфета и т. п. хозяйственно-бытовыми делами.
17 Протоколы и постановления Центрального комитета Балтийского флота. 1917-1918. М.; Л., 1963. С. 157-158, 165, 167-170.
18 Жуков В. ^.Черноморский флот в революции 1917-1918. М.; Л., 1931. С. 95.
19 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 174.
20 РГАВМФ. Ф. Р-183. Д. 40. Л. 92.
21 Сирченко И. Г.«Погибаю, но не сдаюсь!». Краснодар, 1969. С. 60.
22 Граф Г. Х.Указ. соч. С. 386-390 (записка Н. Р. Гутана); Архив русской революции. Берлин, 1924. Т. 13; Шрамченко Я. В. Жуткие дни (Агония Черноморского флота) // Морские записки. Нью-Йорк, 1961. Т. 19. № 1-2; и др.
23 Мельгунов С. П.Красный террор в России. М., 1990. С. 90-91.
24 Например: Велидов А. С. На путях к террору // Вопросы истории. 2002. № 6. С. 107-108.
25 Подробнее в нашем сообщении: Из истории Севастополя в 1917-1918 // Клио. Журнал для ученых. СПб., 2000. № 1(11). С. 211-214.
26 Бонч-Бруевич В. Д.Воспоминания о Ленине. Изд. 2-е. М., 1969. С. 171-198. Автор явно путает 2-й Балтийский флотский экипаж и Гвардейский экипаж. Судя по его описанию, действие происходило в Крюковских казармах, где размещался 2-й БФЭ; Гвардейский экипаж, как известно, располагался на Екате- рингофском проспекте. (Так же как при описании встречи Ленина на Финляндском вокзале 3 апреля 1917 г. В. Д. Бонч-Бруевич перепутал петроградских моряков с кронштадтцами, которых там не было.)
27 РГАВМФ. Библиотека. Приказы по Черноморскому флоту за 1917 год; Приказы по Флоту и Морскому ведомству за 1917-1918 гг.
28 РГАВМФ. Ф.1. Оп.1. Д. 24. Л. 116; РГАВМФ. Ф. Р-5. Оп. 1. Д. 643. Л. 11; Д. 644. Л. 4.
29 Подробно об этом в нашем сообщении в сборнике статей: Лениниана. Продолжение поиска. Л., 1987. С. 223-224.
30 Балтийские моряки в подготовке и проведении Великой Октябрьской социалистической революции. Сборник документов. М.; Л., 1957. С. 101-104.
31 Балтийский флот в Октябрьской революции и гражданской войне. Сборник документов. М.; Л., 1932. С. 120-125; Андреевский Флаг (межрегиональный морской информационно-исторический вестник). 1992. № 2. С. 7.
32 Граф Г. К. Указ. соч. С. 393.
