Показать все теги
Глава 7. КОМПАНЬЕРА «ПЕДРО» - ТАЙНАЯ ЛЮБОВЬ
В апреле 1984 года Уго познакомился с женщиной, которая стала его тайной любовью и надёжной помощницей в конспиративных делах.
Эрма Марксман была на пять лет старше Чавеса. Она выросла в штате Боливар. Родной отец Эрмы умер, когда ей было два года. Мать снова вышла замуж — за Эдуардо Бенито Марксмана, служащего компании «Ориноко Майнинг» в Пуэрто-Ордасе. Он удочерил Эрму и сделал всё для того, чтобы она получила хорошее образование. Марксман был профсоюзным активистом, боролся за права рабочих, улучшение материальных условий их жизни. Его главным увлечением была история, он преклонялся перед гением Симона Боливара и возмущался тем, что в Пуэрто-Ордасе не было площади с памятником в его честь. «Пуэрто-Ордас — это единственный населённый пункт Венесуэлы, где игнорируют Либертадо- ра», — возмущался он. Пуэрто-Ордас был молодым промышленным городом, но, по мнению Марксмана, это не являлось оправданием. Благодаря усилиям отчима такая площадь с небольшим бюстом Боливара всё-таки появилась.
После окончания школы Эрма поступила в Центральный университет Каракаса на отделение биологии. Это был конец 1960-х годов, и, венесуэльские студенты, как и в других странах мира, политизированные до предела, устраивали уличные беспорядки, сражались с полицией. Для того чтобы сбить волну студенческих волнений, университет на девять месяцев закрыли. Сидеть дома Эрма не захотела и перешла в Педагогический институт на историческое отделение. Сказалось влияние отчима. Получив диплом учителя истории, девушка продолжила учёбу в аспирантуре университета Санта-Мария.
Научным руководителем её был известный в стране коммунист Федерико Брито Фигероа, считавший метод материалистической диалектики единственно возможным для анализа исторических процессов. Он охотно взял Эрму к себе, определил исследовательскую тему — «История жизни Франсиско Фарфана». По научной традиции считалось, что Фарфан был похитителем скота, бунтарём, почти разбойником. Но стоило чуть копнуть в архивах, как возникали сомнения: этот персонаж не так зловещ и примитивен. Своей исторической судьбой он напоминал Майсанту.
Эрма вышла замуж за адвоката Армандо Очоа, но брак, по признанию Эрмы, не сложился по разным причинам — от несходства характеров до принципиальных разногласий по идеологическим мотивам. Армандо был членом партии Action Democratica, Эрма — беспартийной, но ратовала за справедливость, равноправие, демократию для всех и с этой точки зрения критиковала партию мужа как буржуазную и псевдонародную. Круг чтения её был явно «левым»: «Красная книга» Мао Цзэдуна, «Мать» Максима Горького, «Как закалялась сталь» Николая Островского, даже «Коммунистический манифест» по рекомендации Брито Фигероа был ею проштудирован.
Когда Эрма познакомилась с Уго, она была уже в разводе, воспитывала сына и дочь, писала диссертацию о Фарфане и работала в одном из министерств.
По воспоминаниям Эрмы, никаких знаковых предчувствий в день её знакомства с Уго у неё не было. Она жила тогда в пригороде Каракаса Прадо-де-Мария, где снимала квартиру в доме своей подруги Элисабет. Первый этаж большого дома Элисабет сдавала для проведения разного рода праздничных мероприятий. Как-то у подруги возникло срочное дело в городе, поэтому она попросила Эрму выяснить, что именно потребуется офицеру Уго Чавесу, который звонил по телефону и обещал подъехать.
Эрма выяснила всё, о чём просила Элисабет. Оказалось, что бейсбольной команде Чавеса предстояло играть в ближайшие дни и он был настолько уверен в победе, что решил заранее договориться об аренде помещения для банкета. Попутно Эрма и Уго обменялись несколькими словами об экономическом кризисе в стране. Уго посетовал, что кризис затронул армию, Эрма пожаловалась на нелёгкую ситуацию в школах. На том и разошлись. Как признавалась позднее Эрма, на следующий день она «даже не вспомнила» о Чавесе...
Команда Чавеса победила. Банкет был в разгаре, когда Эрма вернулась домой после работы. Особого желания общаться с кем-либо у неё не было, но Уго проявил настойчивость: «Нет, не уходи, давай побеседуем. Мне показалось очень интересным то, о чём ты говорила. Побудь хоть немного». Он так располагающе улыбался, что Эрма не смогла отказаться. Она осталась, и, как потом выяснилось, осталась надолго...
В Эрме Марксман Чавес встретил женщину, близкую ему по духу и интересам. С ней можно было обсуждать любые идеологические, политические и исторические темы, потому что Эрма обладала и глубокими знаниями, и здравомыслием. В чём-то она напоминала ему мать: у неё был такой же твёрдый характер, она умела настоять на своей точке зрения, но всегда оставляла возможность для примирения, всепрощающего поцелуя. За её внешним спокойствием угадывались доброта и нежность и — при необходимости — хладнокровие, умение выбрать то решение, которое больше всего соответствовало создавшейся ситуации. Чавесу было за что ценить Эрму. Эта умная женщина, с детства приученная к самодисциплине, была находкой не только для Чавеса, но и для его организации.
Сама Эрма Чавеса принимала таким, каким он был, со всеми его увлечениями, недостатками, крайностями и перепадами настроения. Она умела гасить его тревогу и озабоченность, если у него что-то не ладилось, поддерживала в сложных ситуациях, которые нередко возникали у него, импульсивного, бескомпромиссного, живущего в предощущении событий, которые определят его судьбу. К мировоззренческим поискам Уго, его стремлению создать боливарианскую идеологию, которая стала бы объединяющим началом для всех недовольных порядками, сложившимися в Венесуэле, Эрма относилась с пониманием.
...Сначала Эрма думала, что Чавес поддерживает с семьёй Элисабет чисто деловые отношения, но потом стала замечать, что он появляется у них и по другим причинам. Уго часто спрашивал о некоем Мартине. Звонил ли он? Приходил ли? Оставил ли послание? Эрма не выдержала, спросила у Элисабет:
— Кто этот загадочный Мартин?
— Друг моего двоюродного брата Нельсона Санчеса, — ответила она. — Уго иногда встречается с ним, чтобы поговорить по душам.
Объяснение показалось Эрме не слишком убедительным. Уго — человек занятой, просто «говорить по душам» не в его обычае. Атмосфера загадочности, окружавшая «Мартина», была развеяна в тот день, когда Эрма решила навести порядок на чердаке и среди старых вещей, пыльных журналов и книг обнаружила тайник с левомарксистскими брошюрами. Эрма попросила у подруги разъяснений. Та хитрить не стала, объяснила, что её двоюродный брат является членом Партии венесуэльской революции, правой рукой её руководителя Дугласа Браво, он же — Мартин. Дом Элисабет использовался для конспиративных встреч.
Эрма спокойно восприняла известие о том, что она живёт в «гнезде конспираторов». Тем более что и Уго не стал скрытничать и признался: «Я веду двойную жизнь. Днём я обычный офицер и дисциплинированно исполняю служебные обязанности, а вечера я посвящаю другим задачам, работаю в пользу революционного проекта на благо страны. Я встречаюсь с людьми, воспитываю и убеждаю их в нашей правоте, чтобы потом привлечь к делу».
Постепенно Уго втянул Эрму в конспиративную работу. Позже он признался ей, что предварительно навёл о ней справки через проверенных людей: «Все мы ходим по краю пропасти, полиция упорно ищет заговорщиков среди военных». Эрма и не подумала обижаться: она видела, как много внимания уделяет Уго вопросам конспирации, понимала, что он чувствует свою ответственность за общее дело и, особенно, — за безопасность товарищей.
Когда Эрма стала полноправным членом организации, ей был присвоен псевдоним «Педро». Предполагалось, что мужское имя затруднит работу агентов, если какие-то подпольные документы попадут в руки полиции. По этому же принципу у Чавеса был псевдоним «Люс» (Luz). Это женское имя, означающее свет, луч, восторга у Чавеса не вызывало. Но пришлось подчиниться.
В день военного переворота 4 февраля 1992 года он взял в качестве радиопозывного слово «Кентавр» (Centauro). Оно звучало внушительнее, чем «Люс». Возникали даже исторические ассоциации с президентом Паэсом, генералом, участником освободительной войны Боливара. Паэса нередко называли «Кентавром из Баринаса». Оппозиционные остряки использовали потом слово Centauro для насмешек над Чавесом: Кентавр из Сабанеты! Это звучало комично.
Когда Эрму спрашивали, каким был Чавес в первые годы их совместной жизни, она, не задумываясь, отвечала: «Он был человеком спокойным, любящим, нежным, заботливым, как всякий товарищ. Я чувствовала, что он нуждался в большой любви и что внутренне он был подвержен мучительным переживаниям. Уго объяснял их той двойной жизнью, которую вёл. С одной стороны, он был занят своим проектом и своей конспирацией и работал, не жалея сил. И другое — его жизнь в академии, и все эти строгие военные дела, которые он должен был выполнять. Я думаю, что всё объясняется именно этим. Он всегда переживал за своих детей, был очень ласков с ними. Если они присылали ему красивые рисунки, он поздравлял их, писал им тёплые слова. И я всегда ощущала в нём огромное сострадание к обездоленным людям. Я не могу отрицать этого».
Иногда между Эрмой и Уго возникали трения, которые впоследствии она объясняла так: «Я воспринимала его как человека одинокого, со многими переживаниями, постоянными тревогами. Уго нуждался в большом чувстве, считал себя обездоленным в любви и искал её. На нём сказывались обстоятельства детства (частое отсутствие родителей) и крестьянские ограничения жизни. Однажды, это было в 1985 году, он вышел из Военной академии на бульвар Лос-Просерес и сел в мою автомашину. По какой-то пустяковой причине мы с ним поспорили, в чём-то не сошлись мнениями. Я сказала ему в заключение: “Больше не спорю. Скажи мне, где ты сойдёшь, я спешу домой”. Он вылез из машины и посоветовал мне “не поддаваться эмоциям, держать их под контролем”. Он так и остался на бульваре, а я уехала».
Через три дня Уго пришёл к Эрме домой довольно поздно, часов в девять вечера. Она работала с книгами, делала выписки и печатала на машинке. Чавес прилёг в гамак, начал курить, а Эрма продолжала писать. Не выдержав затянувшейся паузы, Уго поднялся, бросил сигарету на кафельный пол и с досадой придавил её ногой. Не отрываясь от машинки, Эрма сказала: «Слушайте, майор, эмоции надо держать под контролем». Это были те самые слова, которые она услышала от Уго на бульваре Лос-Просерес.
Та искренность, с которой Чавес ответил, поразила Эрму: «Да ты никак не хочешь понять, что я — из крестьян и что иногда даже не знаю, как обратиться к тебе и как говорить с тобой. Потому что, ясное дело, у тебя другое происхождение, которое сильно отличается от моего».
Из этого неожиданного признания Эрма раз и навсегда сделала вывод, что для её друга его социальное происхождение было определяющим фактором жизни. Не напрасно он с таким проникновенным и щемящим чувством вины вспоминал о Сабанете, о женщинах своего рода с натруженными руками, о бедном домике бабушки Росы Инес, о тех обделённых удачей людях из его доармейской жизни, перед которыми Чавес считал себя в неизбывном долгу.
От Уго Эрма знала, что его «официальная» семейная жизнь была благополучна лишь внешне. Первоначальная влюблённость давно прошла. Нанси не разделяла его взглядов, была занята домашними делами, а политических увлечений мужа откровенно боялась. Зато о детях — девочках Росе Вирхинии и Марии Габриэле и сыне, которому исполнился один год, — Уго рассказывал с любовью. «Уго всегда был озабочен, — вспоминала Эрма, — записали ли его детей в школу, купили ли форму, карнавальные костюмы или игрушки. Надо признать, он был хорошим отцом».
Квартира Эрмы стала для Уго «альтернативным» семейным пристанищем. Он охотно занимался с её детьми, делал им подарки, помогал учить уроки, если был свободен (что случалось редко). Эту его жизнь на две семьи Эрма считала «ужасным испытанием» для себя. Она всегда подчёркивала, что в отношениях с Уго была более свободна, чем он, обременённый семьёй. Она утверждает, что он боялся огласки, опасался последствий для своего «имиджа», если «враги» захотят использовать связь с Эрмой для его компрометации.
Сдружился Уго и с Кристиной, младшей сестрой Эрмы. Она умела гадать по картам-таро и линиям руки. Однажды Чавес, отправляясь в текущую командировку в штат Апуре, попросил Кристину «посмотреть» его будущее. Она разложила карты, долго всматривалась в них и потом сказала:
— Слушай, Уго. Тебе придёт по воде какое-то письмо. Ты должен порвать его. Ни в коем случае не отзывайся на приглашение тех, кто его отправит.
Через две недели Чавес вернулся из командировки и, вручая Кристине подарок — тряпочную ведьмочку на метле, сказал:
— Ты не ошиблась. Твоё предсказание сбылось.
Он рассказал, что в Элорсу по реке Капанапаро прибыла лодка с людьми, которые хотели встретиться с Чавесом. Не найдя его, они вручили конверт лейтенанту Кералесу. Офицер только дома, разглядывая конверт, понял, что это «приглашение» колумбийских партизан на встречу. Кералес поспешил сжечь послание. Встречи подобного рода никому ничего хорошего не сулили.
Кристина с гордостью подвесила ведьмочку в своей комнате: заслуженный гонорар за своевременный совет.
Этот эпизод из биографии Чавеса, рассказанный Эрмой, часто приводят «чавесологи», когда дискутируют на тему: поддерживал ли «объект» их научно-исследовательского интереса связи с колумбийскими партизанами? У Чавеса в армии был высокопоставленный недруг — генерал Карлос Пеньялоса, который утверждал, что такие «несанкционированные» встречи во время службы Чавеса на границе имели место. Но доказать это генералу не удалось. Слухи о контактах с герильей преследовали Чавеса постоянно. При любом осложнении венесуэльско-колумбийских отношений всплывали версии, что Чавес действует «в интересах» партизан против законного правительства Колумбии. «Аргументировали» эти утверждения тем, что колумбийская геррилья называет себя боливарианской (то есть идеологически близкой к Чавесу!), а также тем, что венесуэльский президент недоволен превращением Колумбии в военный плацдарм Соединённых Штатов.
Идиллия в Каракасе не могла быть вечной. Чавесу предстояла очередная «ссылка» в провинциальную глушь.
В то время Чавес отвечал в академии за подготовку выпускного курса, носившего имя Хосе Антонио Паэса, участника борьбы за освобождение страны от испанской короны. Паэс называл своих отважных всадников «кентаврами» («Los Centauros»). Чавес любил исторические аналогии, и его подопечные тоже стали «кентаврами». Он уделял им много времени, никогда не отказывал, если кто-то обращался за помощью или поддержкой. В академии существовали жёсткие правила, регламентирующие характер отношений между офицерами и кадетами, но Чавес поступал по-своему: ему был интересен каждый «кентавр», его заботы и проблемы. Сближению помогал бейсбол. Ответственным за сборную команду в академии тогда был кадет четвёртого курса Дьосдадо Кабельо [1]. Невысокий энергичный крепыш был хорошим игроком, да к тому же увлекался историей. Чавес навёл о нём справки: отзывы были схожими — надёжен, смел, критически отзывается о порядках в стране. Такой предложение о вступлении в «MBR-200», без всякого сомнения, примет.
Много позже Кабельо узнал о том, что именно Чавес возглавляет «MBR-200». Кадеты считали его требовательным инструктором, особенно в том, что касалось военных ритуалов. Если, например, капитан Чавес замечал, что дежурный наряд провёл спуск флага без нужного пиетета и торжественности, он обязывал кадет повторять эту процедуру до тех пор, пока, с его точки зрения, не достигались идеальная синхронность и слаженность движений. Однако въедливый служака Чавес преображался, когда наступал час патриотических бесед о великих венесуэльцах прошлого — Франсиско де Миранде, Симоне Боливаре, Симоне Родригесе, Хосе Антонио Паэсе.
Причинами перевода Чавеса из столичной академии в приграничный гарнизон стали его «негативное влияние на курсантов-выпускников» и «неподобающая реакция» на гибель певца Али Примеры. Близкие к Уго люди знали, что песни Али оказывали на него вдохновляющее действие. Сам он подтверждал это: «В творчестве Али есть нечто такое, что передаёт мощный заряд энергии и одновременно побуждает к борьбе. Я храню память о нём в моём сердце и стараюсь не подвести его».
В день гибели барда Чавес не скрывал своих чувств. В академии военная контрразведка была вездесущей. В агентурных сообщениях февраля — марта 1985 года отмечалось, что «“объект” признавался друзьям, что тяжело переживает гибель Али Примеры, и вёл себя так, словно потерял близкого родственника». Подобные эмоции, недостойные офицера, прямо свидетельствовали о симпатиях к тем идеям, которые воспевал «красный бард».
Весьма кстати пришлись письменные заявления родителей, обративших внимание на «подрывной характер» занятий Чавеса с кадетами по истории. Генерал Пеньялоса, гонитель Чавеса, приобщил жалобы к секретному рапорту в министерство обороны о том, что в стенах академии «зреет заговор».
В министерстве обороны к Пеньялосе относились по-разному: кто-то считал его принципиальным защитником чистоты армейских рядов, кто-то типичным карьеристом, который старается привлечь к себе внимание, чтобы доказать лояльность Четвёртой республике и со временем претендовать на пост министра обороны. Оставить рапорт без последствий было нельзя. Но и открытые гонения в «духе Маккарти» на офицеров, «пропагандистов идеалов Боливара», были бы контрпродуктивны. Военные инстанции ограничились «служебными перемещениями». Никаких политических репрессий! Чавеса отправили в штат Апуре, пусть «пропагандирует» среди индейцев. И для других возмутителей спокойствия нашли медвежьи углы: в Венесуэле их предостаточно...
Эрма ехать в глухомань не хотела, да и не могла. Оба надеялись, что эта «ссылка» (а именно так было воспринято назначение) не будет долгой. Отныне они могли видеться только урывками во время служебных поездок Уго в столицу.
Оглядываясь назад, вспоминая прошлое, Эрма не раз называла Чавеса «очень одиноким человеком». По её мнению, он сам считал себя по жизни одиночкой, и в доказательство приводила его стихотворение, написанное во время служебной командировки в Гватемалу в 1988 году. Чавес побывал в соборе городка Эскипулас и сфотографировался на его фоне — серьёзный взгляд, белая рубашка, заправленная в брюки, в левой руке блокнот, в котором, наверное, и было записано стихотворение: «Чёрный Христос из Эскипуласа. / Я гляжу на тебя, / я хотел дойти до тебя / из очень далёких мест. / Жизнь меня вела, одинокого, / с моим крестом / невидимым / и тяжёлым, по моим мечтам, / которые исчезли, / которые пришли. И они сейчас рядом. / От тысяч твоих огоньков, / которые мерцают / и вызывают блеск твоего тела, / дай мне один, / для плодов моей жизни Уго Рафаэля, / Марии Габриэлы, / Росы Вирхинии, / они мой посев, / они моя кровь, / чёрный Христос, / дай им свет».
Это стихотворение — не единственное свидетельство того, что человек, который собирал многотысячные колонны последователей, боготворимый ими, нередко ощущал себя одиноким путником в пустыне. Он признавался в письме матери: «чувствую себя одиноким». На двери в квартире Эрмы он написал мелом слова о том «бесконечном одиночестве», которое его иногда охватывает. «Он часто говорил, — объясняла Эрма, — что в самом конце пути останется в одиночестве. Я уйду один».
Было время, когда Эрма интерпретировала слова Уго об одиночестве как признание революционера, намного опередившего время и перешагнувшего через эпоху неолиберализма, безумного потребительства мирового обывателя и массового предательства тех, кто не так давно причислял себя к «левым», «марксистам» и даже «коммунистам».
Глава 8. ЕЛ ИЗ ОДНОГО КОТЛА С ИНДЕЙЦАМИ ЙАРУРОС
Несколько часов болтанки в транспортном самолёте ВВС, в иллюминаторы которого видно, как стелются бескрайние просторы штата Апуре, отмечаются дымками очагов редкие селения, сигналят солнечными бликами извилистые ленты рек. Наконец появились скромные постройки аэродрома на окраине городка Элорса. Итак, начался новый этап жизни на краю цивилизации: 22 августа 1985 года Чавес вступил в командование моторизированной частью «Полковник Франсиско Фарфан» [2].
Для капитана Чавеса служба в Элорсе стала поворотным пунктом биографии, там он, по его словам, «открыл самого себя». Вместе с ним на новое место службы приехала Нанси с детьми. Их жизнь отныне, как и у всех обитателей городка, была тесно связана с тем, что происходило в гарнизоне. От военных зависело многое: транспорт, завоз продовольствия, защита от капризов погоды, от «лихих людей» с оружием, которых много бродило по необжитым просторам штата: разведывательные группы колумбийских партизан, парамилитарес, контрабандисты, уголовные банды, наркотрафиканты. Чавес впервые по-настоящему ощутил вкус власти. Его голос был непререкаем, к нему прислушивались, дружбу с ним искали, и не всегда для благих дел. Таким он указывал на дверь.
Властью Чавес не злоупотреблял, но порядок и дисциплину наводил твёрдой рукой, так что сомнений ни у кого не возникало: это прирождённый лидер, он знает, что делает. Чавес был уверен, что в звании капитана ему придётся оставаться очень долго. Начальство на дух не переносит фрондёров и потенциальных бунтарей. Но так получилось, что в Элорсу с внезапной инспекционной проверкой нагрянул главнокомандующий армией Хосе Умберто Вивас. Его считали человеком непредсказуемым, капризным до самодурства. От него можно было ожидать самых неожиданных выводов и, соответственно, служебных последствий. Благополучно завершив инспекцию, генерал, перед тем как сесть в вертолёт, спросил Чавеса: «Когда вы ожидаете очередное звание?» — «В текущем году, мой генерал», — последовал ответ.
В Каракасе Хосе Умберто затребовал список офицеров, которым по выслуге лет надлежало присвоить звание майора. Отметив галочкой фамилию Чавеса, генерал сказал: «Поставьте его первым в списке. Ему нелегко приходится в Элорсе, у чёрта на куличках. А того, кто был первым из столичного гарнизона, перенесите на второе место».
Не только службой жил Чавес, он был душой гарнизонных торжеств и праздников. Его не надо было упрашивать: он с нескрываемым удовольствием пел на товарищеских встречах, и репертуар его был разнообразен — coplas и фольклорные песни, танго и болеро. Коронным номером было исполнение баллады (corrido), посвящённой прадеду Майсанте. Друг Чавеса вспоминал, как тот произносил речитативом слова баллады, аккомпанируя себе на куатро: «Он делал это с таким глубоким чувством, что у нас, скажу честно, мурашки бегали по коже».
Иногда Чавес организовывал музыкальные праздники для офицерских семей, жителей Элорсы и её окрестностей. Прежде подобные мероприятия проходили, но за большие деньги и для избранной публики: богатых скотоводов, землевладельцев, крупных чиновников. Певцы и певицы предпочитали петь для них шлягеры на английском языке. Всё проходило за высокими оградами, с изысканным угощением и изобилием виски двенадцатилетней выдержки. Этот устоявшийся ритуал Чавес отверг с ходу. В Элорсу зачастили те фольклорные звёзды, которые ему особенно нравились, — Кубиро, Кристобаль Хименес, Рейна Лусеро, Луис Сильва, Сексахесимо, Денис дель Рио. Они выступали для всех жителей на специально возведённых на площади подмостках.
Чтобы заплатить артистам, Чавес прибегал к традиционной для этих степных мест практике — «аукционам скота». Чтобы получить животных для аукциона, Чавес с двумя-тремя солдатами отправлялся за город, встречался с пастухом и просил «какую-нибудь тощую корову» для организации праздника. Потом эта просьба звучала снова и снова, но на других пастбищах. Пастухи с пониманием относились к обращению майора, и очередная «тощая корова», которую было не жалко пожертвовать, обязательно находилась. Продажа с аукциона «тощих коров» не только помогала собрать средства для оплаты солистов, но и подготовить для гостей щедрое угощение с мясом на вертелах в лучших традициях льянерос.
Эту сторону жизни Чавеса в Элорсе отчасти отражают воспоминания певца Кристобаля Хименеса:
«Я познакомился с ним примерно в 1985 году в Элорсе. Он был майором, начальником гарнизона и президентом тамошних праздников. Он пригласил меня выступить, а я после нескольких концертов в Маракае был не в голосе. Объяснил ему: “Шеф, много петь не смогу”, на что он ответил: “Если ты споёшь народу ‘Corrido de Maisanta’, я оплачу тебе как за полный концерт”. Своё обещание он выполнил. На следующий день после выступления Чавес решил отвезти меня на военном джипе в Маракай. Мы добрались до переправы на реке Араука, но паром дал течь, и мы долго не могли перебраться на другой берег. С Чавесом время пролетело незаметно. Мы много говорили о революции, о народных страданиях, о переменах, которые нужно произвести в Венесуэле. Конечно, я тогда не знал, что говорю с человеком, который посвятил свою жизнь борьбе за такие перемены. Мы просидели в джипе до восьми часов утра. В какой-то момент Чавес почувствовал усталость и прикорнул. Я замолчал, потом тоже заснул и увидел сон. Хотя, не знаю, был ли это сон или видение. Передо мной предстал Чавес, но не в полевой униформе, а в белом торжественном мундире с золотым позументом. От удивления я проснулся, не зная, как истолковать это видение. И вот через много лет я увидел по телевизору парад на Лос-Просерес и Чавеса в белом президентском мундире, точно таком, который мне привиделся на берегу Арауки. Да, Чавес — это загадочное явление, личность, выбивающаяся из безликой толпы...»
В Элорсе Уго продолжил поиски «следа Майсанты». Расспрашивая о нём престарелых обитателей селения, через семьдесят с лишним лет после боевых подвигов Майсанты, Уго открывал всё новые эпизоды жизни героического предка. Однажды Уго познакомился со старушкой Флор Амарильо, которая видела Майсанту, когда была девочкой. Флор рассказала, что партизанский вождь заглянул в их дом, чтобы встретиться с хозяином, и застал всю семью в слезах. Женщины объяснили, что неделю назад в селение нагрянул отряд полковника, служившего Гомесу. Полковник хотел арестовать хозяина дома, друга Майсанты. Не обнаружив его, увёз с собой одну из дочерей как заложницу. Расспросив обо всём, Майсанта сказал женщинам: «Я скоро вернусь» и ускакал.
Прошло несколько дней, и Майсанта снова появился у дверей скромного жилища. Он сумел найти и спасти девочку. Старушка, не скрывая слёз, сказала Чавесу: «Знайте, в стенах этого дома все боготворили вашего прадеда».
По словам Чавеса, именно в Элорсе он научился понимать индейцев. В венесуэльском обществе всегда существовало отторжение «коренных народов». Они жили как бы вне пространства и времени. Индейцев не считали венесуэльцами, они не имели документов. Энтузиасты-антропологи и социологи призывали изменить государственную политику в отношении исконных обитателей страны, но к ним мало кто прислушивался. Дилемма для туземцев была простой: или ассимиляция (если повезёт), или физическое уничтожение. По мере освоения окраинных земель страны натиск на индейцев усиливался. Судебными властями, как правило, игнорировались случаи насильственной гибели индейцев. Всё списывалось на «неблагоприятные условия жизни», «пьянство», «межплеменную вражду».
Вокруг Элорсы обитали племена йарурос (yaruros) и куивас (cuivas), которых белые пришельцы методично выживали и безжалостно преследовали, загоняя в труднодоступные, непригодные для жизни места. Священник Гонсало Гонсалес посвятил Чавеса в историю взаимоотношений местных землевладельцев с индейцами. В начале 1960-х годов на берега реки Каньо-Карибе прибыли вооружённые люди, претендовавшие на «колонизацию» неосвоенных земель, которые принадлежали индейцам с незапамятных времён. Чтобы согнать их с насиженных мест, применяли самые дикие методы устрашения, вплоть до геноцида.
Один из таких эпизодов вошёл в историю Венесуэлы как «кровопролитие в Рубейре». Землевладелец позвал на работу индейцев, обитавших по соседству с его имением. Первый день прошёл спокойно. Хозяин и его подручные присматривались. На следующий день, когда после нескольких часов работы индейцы сделали перерыв на еду, на них внезапно обрушились удары хорошо отточенных мачете. Хозяйские головорезы были безжалостны, убивая всех подряд — и мужчин, и женщин, и детей. Спастись удалось двум индейцам: они прыгнули в реку, несколько дней прятались в зарослях и потом глухой ночью пришли к священнику. Он тайком переправил их в Каракас. Разразился скандал. В ходе расследования в окрестностях Рубейры нашли сожжённые человеческие останки. С помощью адвокатов и подставных свидетелей дело спустили на тормозах: «виновными» оказались сами индейцы.
Разбогатевшие наследники тех землевладельцев приходили к Чавесу жаловаться на «самоуправство и наглость туземцев». Ничего не изменилось: для богачей индейцы всегда были без вины виноватыми. Чавес старался не вмешиваться в спорные проблемы гражданского характера, советовал обратиться к судье: «Отправляйтесь в селение, сделайте официальное заявление». Нейтральная позиция Чавеса вызывала недовольство латифундистов, привыкших к тому, что прежние начальники охотно помогали «ставить индейцев на место», часто — с применением силы. Чавес был непреклонен: это не моя задача.
Однажды пришли не латифундисты, а пожилая женщина со слезами на глазах: «Меня ограбили индейцы, забрали двух поросят, разбили копилку с деньгами, а это всё, что у меня было». Чавес решил действовать. Он взял с собой 15 солдат, опытного проводника и организовал погоню. Вскоре индейцы были обнаружены. Мужчины, женщины и дети остановились на привал под манговым деревом. Изучив индейскую «дислокацию» в бинокль, Чавес отправился на переговоры. Проводник пытался отговорить офицера от безрассудного поступка, но Чавес верил в благоразумие индейцев: на его стороне подавляющее преимущество, солдаты настороже и готовы по его приказу в любой момент открыть огонь на поражение.
Как только Чавес вышел из укрытия и направился в сторону индейцев, они незамедлительно приняли боевое построение. «Это было похоже на двадцать молний, возникших из рощи, — вспоминал Чавес. — В мгновение ока мужчины приступили к активным действиям. Они вытащили ножи, осыпали нас тучей стрел. Одна из них пролетела так близко от меня, что чудом не попала в голову. Индейцы считали, что мы собираемся их атаковать. Дело даже дошло до рукопашной схватки с солдатами. Я схватился за пистолет и выстрелил в воздух. Приказал моим парням, чтобы они отступили. К счастью, обошлось без раненых».
Категорический приказ солдатам «не стрелять!» дал индейцам возможность без потерь покинуть «поле битвы». Отряд ещё некоторое время следовал за племенем. Неожиданно послышались женские крики: одна из индеанок попала в стремительный речной водоворот. Всё это происходило «венесуэльской зимой», которая ничем не отличается от лета, если не считать частых проливных дождей. Река Каньо-Карибе превратилась в бурный поток и стала опасной. Индеанка выбивалась из сил, в плетёной заплечной сумке виднелась чёрная головка ребёнка. Женщина тонула, но продолжала крепко сжимать нож в руке.
«Никогда, пока я жив, не забуду глаз той женщины, — продолжал Чавес. — В её взгляде, направленном на меня, было столько испепеляющей ненависти, что это потрясло меня. Она то исчезала в воде вместе с ребёнком, то снова появлялась на поверхности».
Чавес забил тревогу:
— Ещё немного, и они погибнут. Надо спасти их!
Но проводник исступлённо закричал:
— Капитан, стреляйте, стреляйте в неё!
Чавес опешил:
— Зачем? Им надо помочь!
— Убейте их, это — животные! Этот чертёнок, когда вырастет, будет пускать в нас стрелы!
Но Чавес распорядился иначе, и солдаты помогли женщине выбраться на противоположный берег, на котором угрожающе столпились её соплеменники.
Этот случай заставил Чавеса задуматься. Почему даже крестьяне, люди, как правило, бедные, неграмотные, с презрением относятся к индейцам? Только ли из-за сложившихся расовых предрассудков, лишающих индейцев человеческой сути? Но ведь и в нём, Чавесе, есть индейская кровь. Что, он должен стыдиться её? Стыдиться того, что является частью его собственной природы?
Чтобы разобраться с проблемой коренных народов в Венесуэле, Уго при первой же возможности обратился в региональный отдел по индейским вопросам, прочитал всё, что было по этой теме в городской библиотеке губернского центра Сан-Фернандо-де-Апуре, встретился с этнографами и социологами Центрального университета в Каракасе. Под видом студента присоединился к одной из экспедиций университета в зоне расселения индейцев. Провёл в индейском селении несколько дней, ел с йарурос из одного котла, совершал с ними охотничьи вылазки, ночевал в хижинах под зыбкими крышами из пальмовых листьев. Всё для того, чтобы понять внутренний мир индейцев, проникнуться их проблемами.
Недели через две Чавес, уже в военной форме, но без оружия, вновь заглянул в это индейское селение. Вождь насторожился, увидев идущего к нему офицера, напряглись мужчины, окружавшие его. Когда Чавес снял фуражку и обратился к вождю по имени — Висенте! — тот глазам своим не поверил. Неужели именно с этим офицером он ел из одного котла? Этот широко улыбающийся человек в военной форме не выглядел опасным. Висенте пожал протянутую Чавесом руку, завязался разговор, лёд настороженности начал таять.
Позже племя во главе с Висенте регулярно заглядывало в дом семьи Чавесов в Элорсе. Нанси вздыхала, доставала деньги и отправлялась закупать хлеб и продукты, чтобы приготовить еду на три десятка гостей. Всякий раз после такого «дружественного визита» она обнаруживала нехватку каких-либо вещей и удручённо вздыхала: «Ну как это возможно? Посмотри, индейцы унесли тапочки наших девочек». Чавес разводил руками: «Ничего, купим новые, не сердись». После своих «университетов» в сельве он знал, в чём дело: «У индейцев нет понятия о частной или личной собственности. У них нет различия между “твоё” и “моё”. Они берут то, в чём нуждаются, как плоды с деревьев или рыбу из реки».
Отдалённость Элорсы от крупных гарнизонных городов не была препятствием для поддержания конспиративной переписки через курьеров и надёжные «оказии». Когда необходимо было лично встретиться с кем-либо, Чавес выезжал в Каракас, Маракай, Баринас, Сан-Кристобаль.
Об укреплении «MBR-200» свидетельствовали регулярные нелегальные съезды офицеров-боливарианцев из разных родов войск. В руководящее ядро «Движения Боливарианской революции» входили, помимо Чавеса: Франсиско Ариас Карденас, Рауль Исаиас Бадуэль, Фелипе Антонио Акоста Карлес, Хесус Мигель Ортис Контрерас, Луис Рейес Рейес, Хесус Урданета Эрнандес, Рональд Бланко Ла Крус, Вильмер Кастро Сотелдо. В разных гарнизонах страны на них замыкалось не менее сотни офицеров, каждый из которых имел свою конспиративную группу.
Для справки следует сказать, что за три года начиная с 1983-го прошло пять съездов движения «MBR-200». Инициатива их проведения принадлежала Чавесу. Он готовил программу, дискуссионную повестку, разрабатывал меры безопасности и «легенду прикрытия». В Первом съезде (Каракас) принимали участие 15 членов движения, и о них можно было сказать тогда, что «узок был крут этих революционеров». Следующие съезды с каждым разом становились всё более представительными. На этих форумах разворачивались нешуточные дискуссии. Чавесу казалось, что Венесуэла погружена в дремоту и бездействие. В Мирафлоресе царили коррупция, аморализм, бездуховность, и народ взирал на всё это с непонятным равнодушием. Требовалось встряхнуть его, переломить неблагоприятную для движения тенденцию, разбудить народные массы. Для этого Чавес предложил взрывать мосты, линии электропередачи и радиотрансляционные башни.
Франсиско Ариас не согласился с его радикализмом. Взрывчаткой ничего не добиться. Этому масса примеров. Надо терпеливо продолжать работу по консолидации движения. Главный тезис Ариаса: «Если мы хотим взять власть в свои руки, чтобы добиться реальных перемен, мы должны понять, что не должны выходить за функциональные рамки вооружённых сил». Чавес и Рональд JIa Крус тут же поставили под сомнение «революционность» Ариаса: «Мы находимся едва ли не в эпицентре революции, а ты этого не замечаешь, поскольку не можешь избавиться от социал-христианских пережитков, прочно засевших в тебе».
На одном из съездов вниманию делегатов впервые были представлены тезисы теории «Трёх Корней», которую Чавес разрабатывал в качестве идеологической основы для «MBR-200». Он считал, что у истоков этого проекта стояли великие венесуэльцы прошлого: Симон Родригес (Учитель), Симон Боливар (Лидер) и Эсекиэль Самора (Генерал суверенного народа). Для краткости Чавес предложил обозначать проект как систему «EBR»: Е — от Эсекиэля Саморы, В — от Боливара и R — от Родригеса. Это и есть первоисточники, создавшие ту национальную идею, которая соответствует социально-исторической сущности венесуэльского народа. Но и здесь Ариас выступил с возражениями, настаивая на чисто боливарианском акценте — патриотизм и национализм, — и категорически никаких теоретических элементов, напоминающих о «классовой борьбе». Так наметилось противостояние двух членов «MBR-200» с ярко выраженными лидерскими задатками.
Пятый съезд прошёл в 1986 году в местечке Парагуайпоа, на берегу Венесуэльского залива неподалёку от границы с Колумбией. В таком удалённом месте можно было не опасаться полицейских шпионов и агентов военной контрразведки. Это было особенно важно, так как главным вопросом повестки дня стоял захват власти. Делегатами фактически отрабатывалась хронограмма действий на ближайшие годы. Все прогнозы говорили о том, что на президентских выборах в декабре 1988 года победит Карлос Андрес Перес. Сомнений в том, что его правительство продолжит линию всех предыдущих и будет таким же антинародным, ни у кого не было. Чавес и «радикалы» в «MBR-200» очень рассчитывали на «эффект гамака», характерный для Венесуэлы: чередования относительно спокойных и предельно кризисных моментов. Удар по ненавистному режиму намечалось нанести на высшей точке кризиса. Предполагалось, что он придётся на июль—сентябрь 1991 года. Важным элементом плана было то, что ежегодно в июле производились перемещения в структуре вооружённых сил, и практически все члены руководства «MBR-200» могли рассчитывать, что возглавят боевые мобильные части.
Последний, шестой, съезд был проведён в 1987 году в экзотическом месте — на берегах реки Апуре, на южной границе. Это был самый многочисленный съезд, в котором участвовало не менее двухсот офицеров. Курс на захват власти был определён ранее, в Парагуайпоа, поэтому в целях конспирации участники съезда сосредоточились на вопросах боливарианской идеологии, её массового распространения. Чавес вспоминал, что два выходных дня — уик-энд — были посвящены обсуждению теоретического наследия Боливара, Родригеса и Саморы, целей революции, различных политических течений. Внешне это напоминало занятия в школе: проекты, схемы, аналитические прогнозы. Каждый мог высказаться, внести в дискуссию что-то своё.
В тот период в вооружённых силах Венесуэлы существовало несколько конспиративных организаций. Чаще всего это были малочисленные военные ложи, которые в целях безопасности редко принимали новых членов. Внутренние дискуссии, критика коррумпированного режима, подготовка проектов на перспективу — дальше этого подпольная работа не шла. Считалось, что выйти из тени, замахнуться на власть можно будет тогда, когда кризисное развитие событий в стране станет необратимым.
Из общего ряда военных конспираторов выделялся майор Вильям Исарра. Он в 1967 году с отличием окончил академию ВВС, перед ним открывалась блестящая карьера. Переломным моментом в его жизни стал эпизод с захватом кубинского лейтенанта Брионеса Монтото, который с группой партизан высадился на пустынном берегу штата Фалькон. Пилоту Исарре, которому было тогда 19 лет, поручили провести предварительный допрос кубинца. Тот держался с достоинством, о пощаде не просил и с самого начала заявил, что участвовал в операции по созданию очередного партизанского «очага» добровольно как революционер-интернационалист. Этот допрос-разговор на всю жизнь запечатлелся в памяти Исарры. Кубинец был человеком образованным, убеждённым коммунистом, готовым к самопожертвованию. Когда Исарра на следующий день решил навестить его в тюрьме, Монтото был уже мёртв. Его пытали, а потом выстрелили в затылок. «Та история с кубинским лейтенантом стала для меня переломной, исходной точкой пересмотра моих прежних представлений о мире, обществе и социальной справедливости», — вспоминал Исарра.
Вскоре, навещая в тюрьме Сан-Карлос младшего брата, арестованного за издание «подрывного» журнала, Вильям познакомился с ведущими партизанскими командирами Венесуэлы, включая Теодоро Петкова. Позже состоялась встреча с Дугласом Браво, который воспринимался революционной молодёжью как живая легенда, героическое воплощение партизанской романтики. Чтобы лучше подготовиться для политической работы, Вильям поступил в университет, а потом отправился в Соединённые Штаты, где в Гарвардском университете защитил диссертацию о прогрессивных военных режимах в Панаме, Перу и Боливии.
В конце 1970-х — начале 1980-х годов Исарра работал над созданием подпольной организации в вооружённых силах. Она получила название Революционный альянс активных военных (ARMA). Неутомимый лётчик установил полезные контакты на Кубе, в Ираке и Ливии. В 1983 году Исарра интенсивно общался с Чавесом. Их революционные проекты были объединены, причём в этом союзе стал доминировать проект ARMA как более зрелый и подготовленный. В условиях всё более изощрённой слежки связь между Чавесом и Исаррой поддерживалась спорадически, а потом и вовсе прервалась, что привело к фактическому распаду союза между подпольными организациями военных. К тому же ARMA пережила внутренний раскол, a «MBR-200» набирало силу, пополняло свои ряды, в том числе за счёт активистов ARMA.
В 1980-х годах Чавес пришёл к выводу, что руководство революционным процессом должен осуществлять лидер, рядом с которым не должно быть никаких потенциальных соперников, могущих претендовать на свою долю властных полномочий. Подобная конкуренция вредит процессу, порождает соперничество, конфликты и раскол. Исарра пользовался авторитетом среди прогрессивных военных, обладал несомненными задатками лидера и революционного теоретика. По всем этим причинам Чавес предпочёл держаться от Исарры на расстоянии. Каждый должен идти своим путём. Будущее покажет, кому суждено стать единоличным лидером. Впрочем, друзья Чавеса и Исарры объясняли это дистанцирование как проявление «соперничества сильных характеров».
Некоторые историки, занимающиеся изучением боливарианского процесса, называют Исарру «предтечей» Чавеса по известной аналогии: Франсиско де Миранда — Симон Боливар. Исарра такой параллели не опровергает. Она гарантирует ему особое место в венесуэльской истории. Но Чавес предпочитал делать акцент на том, что в вооружённых силах на закате Четвёртой республики существовало много конспиративных групп и ячеек. «Военные секции (бюро)» левых партий пользовались тем, что офицерские кадры формировались в основном из представителей бедных слоёв населения и среднего класса, и направляли в военные училища надёжную партийную молодёжь. Теодоро Петков и Дуглас Браво подтверждали, что с конца 1950-х годов в армии Венесуэлы только по линии компартии служило не менее 170 офицеров. Вооружённые выступления военных начались задолго до начала армейской службы Чавеса в различных гарнизонах, по различным поводам. Но успеха в борьбе за власть за все годы Четвёртой республики добился только один офицер — Чавес, и это до сих пор не даёт покоя тем военным — от капитанов до генералов, — которые пытались сделать то же самое, но потерпели поражение. Почему Чавес, почему именно он?
В «эпоху» Элорсы Чавес окончательно уверовал, что судьба его будет особенной. От него потребуются настойчивость, выдержка и готовность к риску. Если он будет последователен в действиях, сбудутся самые смелые его мечты. Ни в коем случае не надо забывать о конспирации. Размах партизанского движения в Центральной Америке, участие в герилье венесуэльских добровольцев из левых партий привели к тому, что полицейская слежка за «подрывными организациями» в Венесуэле усилилась. В Сальвадоре с начала 1980-х действовала
специальная группа венесуэльских спецслужб, которая под руководством ЦРУ помогала местным коллегам выявлять партизанские базы и ячейки, каналы поступления оружия и финансирования. Сальвадорский опыт спецслужб нашёл широкое применение в Венесуэле.
Время от времени Эрма присылала Чавесу с оказиями вырезки из газет на темы конспирации и безопасности. Оказывается, Эден Пастора, прославленный «Команданте Зеро» в Никарагуа, был платным агентом ЦРУ. Как научиться отличать «своих» от «чужих» в Венесуэле?
Среди газетных вырезок попадались материалы о работе ЦРУ в Венесуэле. «Эта организация обладает огромным влиянием, но в мире трудно найти другую страну, которая была бы в большей степени, чем наша, пронизана щупальцами ЦРУ», — написал один из авторов. Он не преувеличивал. Власти Четвёртой республики не хотели конфликтов с Соединёнными Штатами. Политика постоянных уступок — вот лучший способ развития двусторонних отношений, в том числе в сфере сотрудничества спецслужб. Резидентура ЦРУ подготовила бегство террориста Луиса Посады Каррилеса[3] из венесуэльской тюрьмы. В DISIP не только знали о готовящемся побеге, но и содействовали ему. Посада — враг Фиделя Кастро, и это перечёркивало все другие соображения.
Однажды в начале 1988 года в расположении батальона появился мужчина средних лет в клетчатой рубашке и шляпе «льянеро». Он попросил одолжить несколько литров бензина: не повезло, направлялся в имение в Капанапаро, а катер заглох из-за нехватки топлива. Уго приказал помочь незнакомцу. Позже Чавес узнал, что это был Хесус Рамон Кармона, видная фигура в партии Action Democratica, правая рука кандидата в президенты Карлоса Андреса Переса. В прошлом Хесус Рамон был студенческим лидером и членом партии MIR, но предпочёл революционным иллюзиям гарантированное пребывание в высших структурах государственной власти.
Знакомство произошло на исходе правления Хайме Лусинчи. Карлос Андрес Перес уже начал борьбу за второй президентский срок, и Хесус Кармона входил в его команду. По рекомендации Кармоны, не забывшего об услуге, Чавеса вызвали в Каракас и назначили адъютантом генерала Родригеса Очоа, который выполнял обязанности секретаря Национального совета по безопасности и обороне. Очоа проникся симпатией к Чавесу как толковому и перспективному офицеру новой формации.
Вскоре после победы Переса Чавес в одном из коридоров Мирафлореса столкнулся с Хесусом Кармоной. Не нужно было обладать даром физиономиста, чтобы понять: Кармона получил вожделенный пост министра администрации президента. Для Чавеса эта встреча в Мирафлоресе была даром небес. Генералы-недоброжелатели продолжали направлять в министерство обороны «совершенно секретные» материалы о заговорщицкой деятельности Чавеса. Поэтому в беседе с Кармоной он, как бы между прочим, пожаловался на неоправданные преследования, которые могли навредить его карьере. «Не беспокойся, — сказал новоиспечённый министр, похлопав Чавеса по плечу, — я их заткну». Ну как тут не поверить в удачу?
Прошло несколько недель после вступления в должность, и Карлос Андрес Перес объявил о начале неолиберальных реформ, которые патронировались Международным валютным фондом.
Для венесуэльцев, ожидавших от Переса повторения изобильных дней его первого президентского правления, когда после национализации нефтяной отрасли на граждан полились нефтедоллары и Венесуэлу назвали второй Саудовской Аравией, крутой вираж победителя стал неожиданностью. В результате «реформ» резко ускорились инфляционные процессы, подскочили цены на товары первой необходимости, в первую очередь продукты питания. Возмущённые венесуэльцы буквально выплеснулись на улицы. Стихийный протест сопровождался погромами и грабежами, характерными для
кризисных эпизодов венесуэльской истории XIX и XX веков. Нападениям подверглось более двадцати тысяч магазинов и торговых центров в семи городах. Для нормализации обстановки в стране Перес не нашёл ничего лучшего, как применить силу и отменить конституционные гарантии. Для карательных акций, помимо полиции, были привлечены лояльные режиму воинские подразделения.
Кровопролитные события 27—28 февраля 1989 года в Каракасе и городках-спутниках вошли в историю страны под названием «Каракасо» (Caracazo). Они совпали с болезнью Чавеса. Врач Мирафлореса обнаружил у него ветрянку: «Ты заразишь здесь всех, включая президента. Отправляйся домой и лечись!» Когда события приобрели особую остроту, — счёт пошёл на сотни убитых, — Уго вернулся в Мирафлорес, но его вновь отправили домой: «Не распространяй болезнь!»
Народный бунт был подавлен. События «Каракасо» показали, что власть в стране висит на волоске. Требовался ещё один решительный толчок, и коррумпированный, насквозь прогнивший режим развалился бы как карточный домик. Заговорщицкие планы военных приобрели второе дыхание.
Уго по-прежнему встречался с Эрмой, продолжая жить на два дома. Ритм их жизни был напряжённым. Конспиративная работа вступила в решающую фазу. На Эрму было возложено множество обязанностей. Надо ли говорить, что именно она готовила дискуссионные материалы для всех съездов «MBR-200». А её «нештатная должность» личного водителя Чавеса? После очередного нелегального совещания Эрма садилась за руль, чтобы в дороге Уго мог выспаться и не опоздать на службу. Ночные маршруты были самые разные: из Маракайбо в Маракай, из Баркисимето в Каракас, из Сьюдад-Боливара в Кума- ну. Объём работы в «MBR-200» у неё был такой, что приходилось использовать несколько псевдонимов: Анабелья, Лихия, Педро Луис или Педро. Уго и самые близкие друзья называли её Команданте Педро.
В 1990 году на территории Форта Тьюна, где располагаются части столичного гарнизона и министерство обороны, произошёл странный, возможно, спровоцированный военной контрразведкой, эпизод «неповиновения». Некий полковник вывел свою танковую часть из ангаров, чтобы блокировать министерство обороны. Завершить операцию ему не дали, но сама акция породила множество противоречивых слухов. Кто стоит за ней? Кому выгодна такая демонстрация силы?
Подозрения пали на Чавеса, имя которого уже давно фигурировало в многочисленных «тайных донесениях». От комиссии по расследованию, составленной из генералов, Уго пощады не ждал. Но держался стойко, понимая, что каких-либо доказательств его вины у них нет. Когда в высоких кабинетах решалась судьба Чавеса, всё тот же добрый ангел Хесус Кармона поддержал его, заявив, что обвинения в «заговорщицких намерениях» и прочих грехах не имеют основания. Он добавил также, что такого же мнения придерживается президент Перес. Это стало решающим аргументом.
Генералы из комиссии доказательств не нашли, но «по совокупности претензий» выдворили Чавеса из столицы в Матурин. Чтобы реабилитировать себя в глазах начальства, Уго, помимо исполнения рутинных обязанностей, продолжал заниматься наукой в заочной аспирантуре на кафедре политологии в столичном университете «Симон Боливар» [4].
В начале 1991 года Чавес сказал Эрме, что очень хочет, чтобы она родила ему ребёнка. Для неё вопрос о детях был закрытым: у неё есть двое детей, они требуют внимания, родить третьего означало бы сильно осложнить себе жизнь. За всё время их отношений Уго впервые заговорил о ребёнке. Временами Эрме даже казалось, что их интимная жизнь была всего лишь приложением к конспиративной работе.
Размышляя позднее об этом неожиданном желании Уго, Эрма пришла к выводу, что он «предчувствовал приближавшийся конец их связи», не хотел этого и надеялся, что ребёнок символически скрепит их союз. Против настойчивости Уго трудно было устоять. Эрма забеременела, но через полтора месяца из-за нервных перегрузок и постоянно возникавших проблем с подготовкой восстания у неё произошёл выкидыш.
О болезненных психологических переживаниях того времени Эрма старается вспоминать как можно реже. Реакцию Чавеса на это печальное событие она описала коротко: «Он тогда говорил, что мы должны попробовать снова, но вооружённое выступление, как снежная глыба, нависло над нами, и ход дальнейших событий предугадать было невозможно».
Оглавление
Глава 1. «Бенито Адольф Уго Чавес...»
Глава 2. Каракас, июнь 2002 года: первые впечатления
Глава 3. Венесуэльцы такие, какие они есть
Глава 4. «Бандит Майсанта» — неукротимый предок
Глава 5. Военная академия: на подступах к судьбе
Глава 6. Ревностный служака, начинающий конспиратор
Глава 7. Компаньера «Педро» — тайная любовь
Глава 8. Ел из одного котла с индейцами йарурос
Глава 9. Пора браться за оружие!
Глава 10. Вооружённое выступление 4 февраля 1992 года
Глава 11. Тюрьма как фактор популярности
Глава 12. Путь наверх в «чреве чудовища»
Глава 13. Избирательные урны вместо винтовок
Глава 14. Друг Фидель, олигарх Сиснерос и пятая колонна
Глава 15. Новая конституция и трагический декабрь 1999 года
Глава 16. Первый визит в Москву
Глава 17. «Венесуэлой правит сумасшедший...»
Глава 18. Дни апрельского путча: на волосок от смерти
Глава 19. Схватка с нефтяными заговорщиками
Глава 20. Империя — главный враг
Глава 21. Друзья и враги. «Отзывной» референдум
Глава 22. Русское оружие для Венесуэлы
Глава 23. Чавес против «дьявола Буша»
Глава 24. Президентские выборы 2006 года
Глава 25. Президенты-«популисты» — новые союзники
Глава 26. Чавес и Россия
Глава 27. Западный «накат»: «Во всём виноват Чавес!»
Глава 28. Чавес — «вождь коррупционеров»?
Глава 29. Частная жизнь Чавеса
Глава 30. «Если со мной что-то случится...»
Глава 31. Жёны и женщины Чавеса
Глава 32. Поражения и победы в информационной войне
Глава 33. Обвинения в культе личности
Глава 34. По пути к «Социализму XXI века»
Глава 35. Книга в подарок Обаме, или Тучи сгущаются
Глава 36. Борьба с беспощадной болезнью
Глава 37. Прощальный взгляд Чавеса
Глава 38. Ненаписанная книга
Основные даты жизни и деятельности Уго Чавеса
Литература
[1] Дьосдадо Кабельо Рондон (р. 1963) родом из бедной провинциальной семьи, учился в Политехническом университете Вооружённых сил (UNЕРЛ), затем в Военной академии. Участвовал в избирательной кампании Чавеса 1989 года. После победы был назначен генеральным директором телекоммуникаций (CONATEL), затем — министром секретариата президента. В январе 2002 года стал вице-президентом. В 2004—2008 годах — губернатор штата Миранда. В январе 2012 года был избран председателем Национальной ассамблеи.
[2]Escuadron de Caballeria Motorizada «Coronel Francisco Farfan».
[3] Рассекреченные документы ЦРУ и ФБР содержат неопровержимые данные о террористической деятельности этого кубинского эмигранта. Так, Посада Каррилес вместе с другим кубинцем-«антикастристом» — Орландо Бошем — организовал в октябре 1976 года взрыв кубинского пассажирского самолёта. Каррилеса арестовали и осудили, однако в 1985 году он бежал из венесуэльской тюрьмы, переодевшись священником. Потом он «засветился» в Сальвадоре, где под именем Рамона Медины занимался поставками американского оружия никарагуанским «контрас». В 1998 году Каррилес дал интервью газете «NewYorkTimes», в котором признался в организации серии взрывов в кубинских отелях. В 2000-м его арестовали в Панаме по обвинению в подготовке покушения на Фиделя Кастро. Четыре года спустя, в последние часы своего правления, президент Панамы Мирейя Москосо помиловала Каррилеса и его сообщников. После этого, снабжённые фальшивыми паспортами, они покинули Панаму. Как следствие — разрыв Кубой дипломатических отношений с этой страной. В апреле 2005 года 77-летний Каррилес обратился к властям США с просьбой предоставить ему политическое убежище.
[4] Свою научную работу Чавес защитить не успел из-за событий 4 февраля 1992 года — попытки «MBR-200» захватить власть вооружённым путём.
