Показать все теги
Глава 5. ВОЕННАЯ АКАДЕМИЯ: НА ПОДСТУПАХ К СУДЬБЕ
Существует легенда, что Чавес ступил на порог академии с томиком «Партизанских дневников» Че Гевары. Поддерживают её в оппозиционных кругах для того, чтобы доказать: Чавес с самого начала военной карьеры вынашивал конспиративные планы и в свои 17 лет действовал последовательно, ухищрённо и двулично по отношению к армии, которая, по большому счёту, дала ему путёвку в жизнь. Соответственно трактуется роль коммуниста Руиса: он был якобы «контролёром» Уго от компартии. Все последующие шаги Чавеса рассматриваются под этим углом: коммунисты тайно руководили им, чтобы со временем захватить власть в стране, однако Чавес оказался хитрее и повёл собственную игру, оставив коммунистов ни с чем.
Таких сомнительных легенд вокруг жизни Чавеса сложилось много, и они охотно используются недобросовестными биографами, исполняющими идеологический заказ по компрометации президента Венесуэлы.
Поступить в Военную академию Уго помогла его бейсбольная одарённость. Академия нуждалась в техничных игроках, и Чавес сумел-таки показать во время экзаменационного матча, что обладает хорошим классом для своего возраста. Проваленный экзамен по химии ему разрешили пересдать позже.
Итак, Уго стал членом большой кадетской семьи, в которую входили юноши из скромных по достатку социальных слоёв венесуэльского общества. Одни, как Чавес, приехали в Каракас из провинциальных городков, другие и вовсе были из деревенской глуши. Чуть выделялись столичные ребята, правда, не из богатых восточных районов новой застройки, а из западных — пролетарских, густо заселённых и окружённых убогими кварталами ранчос.
Военные эксперты, указывая на «народные корни» венесуэльского офицерского корпуса, часто сравнивают его с командным составом самой «элитарной» армии на континенте — чилийской. Военная карьера в Чили всегда считалась привилегированной. Нет, наверное, ни одной состоятельной семьи в этой стране, представители которой не служили бы (и не служат) в национальных вооружённых силах. Отбор в военные училища осуществляется с предельной строгостью и по классовому принципу. Учитываются расовая принадлежность кандидата, традиционная политическая ориентация его семьи. Десятилетиями в Чили существовал запрет на приём в училища индейцев мапуче и аймара. Элитарный характер формирования офицерского корпуса Чили сохраняется до сих пор. Чавес с его пролетарскими корнями и «расовым многоцветьем» ни при каких условиях не смог бы в Чили стать офицером.
В первое же увольнение (после шести месяцев строгого казарменного режима) Уго посетил Южное кладбище в Каракасе, отыскал могилу своего бейсбольного идола Исаиаса Латиго Чавеса и поставил поминальную свечу в знак благодарности за «помощь оттуда» при поступлении в академию.
Этот визит был также прощанием с мечтой о звёздной карьере в бейсболе. «Я пошёл туда, — объяснял позднее Чавес, — потому что ощущал внутри какой-то узел, что-то вроде непогашенного долга, из-за чего я чувствовал себя плохо. Я начал говорить с могилой, с духом (Латиго), который обволакивал всё вокруг, с самим собой. Я словно говорил ему: “Прости, Исаиас, я отказался идти этим путём. Сейчас я солдат”. Покинув пределы кладбища, я ощутил себя свободным».
«Так, — вспоминал Чавес, — я вступил в военный мир, который был полностью неизвестным мне. Всё было внове, начиная от первой побудки под звук трубы в пять часов утра.
Шло время, и я проникался военным духом, ощущал в себе иную жизненную мотивацию. В солдатской форме я совершал на учениях долгие марши и часто видел на обочинах дорог истощённых детей. По ночам в читальном зале академии я писал дневник. Перечитывая его через двадцать с лишним лет, я убедился, что у меня уже тогда что-то пробудилось в душе. Потому что, когда я, будучи кадетом 18 лет, увидел сеньору у бедной хижины и рядом с нею малышей, полумёртвых от голода, я почувствовал, что должен сделать что-то для них. Причём гораздо больше, чем просто отдать им баночки с сардинами и леденцы из военного рюкзака».
Самыми трудными в академии были первые дни и недели, которые в учебных инструкциях назывались «Предварительный кадетский период». Далеко не все зачисленные выдержали его. Из 375 принятых в академию через два месяца осталось меньше половины. У кого-то обнаружилось плоскостопие, кто-то не выдержал ранних побудок, кто-то болезненно относился к постоянной требовательности командиров, особенно в усвоении воинского устава. Чавес с улыбкой вспоминал о своих тогдашних страданиях: «Мы, мальчишки, не имели даже представления о том, как отдают честь. Я — левша, и в один из первых дней в академии отправился за чистым бельём. Возвращался я с рюкзаком в правой руке, и когда увидел в коридоре офицера, отдал ему честь левой рукой. “Новичок, вы что, спятили?” — такова была его реакция. Помню, что во время первого обеда в столовой академии я держал ложку с супом в левой руке. И, конечно, дежурный сделал замечание: “Ты с ума сошёл! Как можно есть левой рукой? Едят только правой!” Ложка в правой руке дрожала, суп проливался на форму, надо мной смеялись. Это было ужасно, хотелось сбежать, но когда ты имеешь твёрдую цель в жизни, это помогает преодолевать и более суровые испытания».
В повседневной жизни курсантов было много обязанностей. Уборка помещений и территории, чистка пуговиц, ботинок и портупей, парадных касок и кинжалов занимали немало драгоценного времени. Плюс к этому напряжённый ритм занятий — с подготовкой «домашних заданий» по девяти-десяти предметам. Чтение монотонно-наукообразных монографий, сочинённых преподавателями (попробуй прояви равнодушие к этим многостраничным трудам). Вечером кадеты без сил валились в кровати, а утром — в пять утра по сигналу трубы — на пробежку. Уго с головой погрузился в учёбу, привыкая к армейской дисциплине, жёсткому распорядку дня. Можно представить, чего это ему стоило при его вольнолюбивом темпераменте «льянеро» — степняка.
В тот год, когда Уго поступил в Академию, началась модернизация национальной армии. Подготовка офицеров новой формации носила название «План Андрес Бельо». Академия перешла на новые учебные программы — более сложные, университетского уровня. Это только раззадорило Уго. Учебно-воспитательный процесс был построен в соревновательном ключе: по набранным баллам ежегодно определялся «рейтинг» курсанта. Престижно и перспективно было находиться в начале списка, не слишком почётно в его последних строках. Спортивный дух всегда был доминантой характера Уго. Трудности только подстёгивали его.
Раз в неделю кадеты в обязательном порядке писали письма родным. Не все были сильны в эпистолярном жанре, и здесь Уго заметно выделялся: он писал домой часто и охотно. Желание поделиться впечатлениями, переживаниями и планами переполняло его. В первые месяцы учёбы все его письма были посвящены бейсболу. Через год всё изменилось, темы посланий на родину стали разнообразнее, он писал о своих мировоззренческих поисках, размышлял о смысле человеческого существования. В одном из писем (в 1973 году) Уго написал родителям о том, что когда-нибудь станет президентом Венесуэлы. Как видим, идея, овладевшая им в юные годы в Сабанете, с годами не покидала его.
Стремительно бежали дни, и Чавес всё меньше скучал по Баринасу и родительскому очагу. Постепенно слабел интерес к тому, что происходит нового у некогда неразлучных друзей и в баре «Noches de Hungria». Расписанная по минутам кадетская жизнь неумолимо вытесняла тоску по беззаботной провинциальной жизни, по родным и близким.
За всё время учёбы в академии Уго ни разу не ездил в Баринас на рождественские праздники. По распорядку академии курсант, чтобы добиться права на эти каникулы, должен был не только успешно сдать экзамены и не иметь дисциплинарных взысканий, но и получить все зачёты по физической подготовке. Вот тут-то и была загвоздка. В первый год учёбы Уго не сумел выполнить норматив — прыгнуть в воду с вышки и проплыть 50 метров в бассейне. Как он ни старался, водная стихия ему не подчинялась. После прыжков Уго отчаянно хватался за край бассейна, глотая воздух. Поэтому Чавес под любым предлогом избегал нормативных «водных процедур» и, как следствие, оставался в академии на Рождество в полном одиночестве. Уго утешался тем, что библиотека переходила в его полное распоряжение. Можно было читать дни и ночи напролёт.
В академии Уго увлёкся историей и военной философией, во многом благодаря генерал-лейтенанту Хасинто Пересу Аркаю, который преподавал эти дисциплины. Перес Аркай возглавлял учебно-воспитательную работу в академии, сформировал три поколения офицеров. Культ Боливара, национализм и антиимпериализм были составляющими элементами его идеологической доктрины для офицеров-патриотов. Уго знал, что Перес Аркай в середине 1950-х годов принимал участие в заговорах против диктатора Переса Хименеса. Причиной для вооружённого выступления Переса Аркая и его товарищей стало вопиющее по цинизму решение диктатора проигнорировать негативные для него результаты плебисцита о пребывании во власти.
Однажды Перес Аркай выступил перед кадетами на торжественном акте, посвящённом памяти Симона Боливара, и с таким воодушевлением говорил о нём, словно сам участвовал в его походах, преодолевал невзгоды, громил армии испанских колонизаторов, был объектом покушений и предательств. Этот эффект «личной причастности» оратора к жизни Боливара поразил Уго. К тому же наставник, человек энциклопедических знаний, был автором самой лучшей монографии, посвящённой Федеральной войне. Уго разделял пассионарное отношение преподавателя к личности Эсекиэля Саморы и его роли в Федеральной войне. Чавес не раз говорил, что именно Перес Аркай зажёг в нём пламя боливарианца-патриота: «Я отношусь очень серьёзно ко всему, что касается воинской чести, и сохраняю это в себе, как и клятву верности флагу. Тот день, когда нам поручили поднять его и дать клятву верности отечеству, я воспринял очень серьёзно, и я сохраню это в себе навсегда».
На двадцатилетнего кадета Чавеса генерал впервые обратил внимание после научной конференции на тему «Боливар — государственный деятель». Докладчиком был доктор Акоста Родригес, который с упорством начётчика отстаивал тезис о том, что Боливар был типичным диктатором. Чавес внимательно выслушал аргументы учёного мужа и после завершения его выступления, когда заглохли последние хлопки благодарной аудитории, взял слово. Ему разрешили выступить, предполагая, что кадет скажет спасибо докладчику от имени всех присутствующих.
Оказалось, что намерения Чавеса были другими. Он заявил, что тезис о Боливаре-диктаторе глубоко ошибочен, что Либертадор был по убеждениям республиканцем. Кадет привёл в доказательство целый ряд аргументов, которые убедительно опровергали научные построения Акосты Родригеса. Конфликт возник нешуточный, причём он был истолкован не в рамках чисто теоретической дискуссии, а как «недопустимое проявление неуважения к профессору». Рапорт о происшествии «по вине Чавеса» пошёл по инстанциям, и самым вероятным результатом могло стать отчисление недисциплинированного кадета. Руководство академии потребовало письменных объяснений всех сторон, в том числе Чавеса.
Как вспоминал Перес Аркай, объяснение Чавеса с приведённой им аргументацией в защиту Боливара-республиканца «было блестящим, я не мог скрыть изумления». Члены комиссии по расследованию происшествия не нашли никаких признаков «непочтения» к профессору. Но в частном порядке чрезмерно эрудированному кадету было рекомендовано воздерживаться от полемических выступлений на мероприятиях подобного рода.
Уго дорожил учёбой в академии и урок усвоил: никаких дискуссий по поводу концепций и доктрин, излагаемых преподавателями, а если есть сомнения, то лучше всего их развеять при помощи корректно сформулированных вопросов. Чавесу пришлось взять на вооружение армейскую мудрость — «не возникай, когда тебя не спрашивают».
Учебный процесс шёл своим чередом, Уго сдавал экзамены и «не возникал». Он убедился в том, что академия не поощряет прямоты, честности, что она — не такая демократичная, как кажется, и слишком авторитарна для внутренне независимых людей. Бунтарству была отдана другая часть его жизни, полностью скрытая от непосвящённых. Откровенные беседы можно было вести только с проверенными соратниками, конспиративно, многократно убедившись, что за тобой не следят, что тебя не прослушивают, что тебя не окружают агенты полиции и контрразведки.
После инцидента на научной конференции отношения Чавеса с Пересом Аркаем приобрели новое качество. Многие «чавесологи» ищут для разных этапов жизни Чавеса «менторов», «наставников», «гуру». Если следовать этим подходам к его биографии, то наибольшее влияние в годы Военной академии на Чавеса оказал именно генерал-лейтенант Хасинто Перес Аркай. Кадету было ясно, что тот «не похож на всех других преподавателей, суть его идей коренным образом отличается от того, к чему призывают они». Эта близость наставника и ученика позволила Пересу Аркаю сделать интересное заключение о личности Чавеса: «Он по натуре самоучка, способен выслушивать все точки зрения, выбирать суть из сказанного, делать какие-то исходные заключения, а потом подбирать другие дополнительные сведения по тому вопросу, который его интересует», «его отличала безграничная и отчаянная жажда знания».
Кого только нет среди авторов, проштудированных Чавесом в годы учёбы, — от Симона Боливара и Наполеона до Клаузевица и Клауса Хеллера, книга которого «Армия как источник социальных перемен» рассматривала вооружённые силы в качестве влиятельного фактора в развитии гражданского общества. Уго увлёкся военными работами Мао Цзэдуна и использовал впоследствии его идеи при формировании новой доктрины вооружённых сил Венесуэлы. Главный тезис: армия без опоры на народ ничего не значит. Уго снова пытался изучать Маркса, но, по его признанию, поверхностно и без внутреннего позыва. Впрочем, в академии, несмотря на карт- бланш для всякой развивающей интеллект литературы, Маркс и Ленин не приветствовались.
На соревнованиях по бейсболу Уго познакомился с игроками команды Центрального университета. Так у него появились дружеские связи в студенческой среде, о которых Чавес не упоминал в стенах академии. Университет считался рассадником левого экстремизма. Уго посещал культурные мероприятия, организуемые студентами, два-три раза участвовал в театральных постановках, пробивался в первые ряды слушателей, когда в университетском концертном зале «Aula Magna» выступали с песнями протеста популярные барды Али Примера, Соледад Браво, Сесилия Тодд, Лилия Вера и другие. Ещё больше привлекали Чавеса диспуты на политические темы, в которых участвовали видные марксисты-интеллектуалы Ани- баль Насоа, Моисес Молейро, Эктор Мухика, Людовико Сильва. Друзья-студенты помогали Чавесу получать книги из университетской библиотеки.
Эта вторая, невидимая для военного начальства и друзей-кадет жизнь Уго была необходимой отдушиной для тех беспокоящих мыслей, которые клокотали в нём, как подводные гейзеры. Чему посвятить свою жизнь? Только ли военная карьера должна его интересовать? Стоит ли следовать за марксистскими проповедниками социальной справедливости, которых он слушал в университете? Почему он не такой, какими являются его однокашники в академии? Многие из них довольствуются тем, что есть, живут сиюминутными интересами, охотно подчиняясь приказам, не делая ни шага вправо или влево. Не свидетельствует ли о его особом предназначении это неугасимое стремление выбиться из рутины жизни?
В академии Чавес дружил с однокурсником Рафаэлем Мартинесом Моралесом, который помог ему окунуться в иную жизнь, отличную от той, что неспешно текла в Баринасе. Рафаэль был каракасцем, причём из самого боевитого пролетарского района столицы — «23 Января». В начале 1970-х годов таких потенциально протестных народных зон в Каракасе было несколько — Пропатрия, Катия, Петаре. В них активно работали члены левых партий и группировок — коммунисты, «масисты», «миристы» [1], чуть позднее активисты партии «Causa R». Шаг за шагом они распространяли своё влияние на пригороды Каракаса, на города Лос-Текес, Ла-Гуайра, Виктория и Маракай.
Во время увольнений, бывая в гостях у Мартинеса и его приятелей, Уго впитывал в себя настроения обитателей пролетарских районов столицы. В 1973—1974 годах он уже приблизительно знал, чем отличаются небольшие, преследуемые полицией, левые партии от узурпировавших власть буржуазных партий COPEI и AD. Когда во время очередных каникул в Баринасе в 1974 году Чавес встретился с Федерико Руисом и тот попросил сделать пожертвование на нужды партии «Causa R», Уго, не задумываясь, вручил ему деньги. Другой сверстник и земляк Чавеса — Рафаэль Симон Хименес — вспомнил, как однажды встретил Уго в Баринасе и тот на обычный вопрос: «Как дела?» — ответил с многозначительной улыбкой: «Отлично, брат! Не за горами 2000 год, а ещё раньше я стану генералом. Вот когда я потрясу всю страну!»
Академия дала Уго возможность больше узнать о существовании прогрессивных военных режимов в Латинской Америке. Особенное внимание преподавателей и кадет привлекало развитие событий в Панаме и Перу, где правили Омар Торрихос и Хуан Веласко Альварадо, националистически настроенные военные с сильным зарядом антиамериканизма. Дискуссии на эти темы — и в учебных классах, и в свободное время — вспыхивали постоянно.
В то время в академии в рамках программы двустороннего военного обмена вместе с другими панамцами учился (с 1971 по 1973 год) сын президента Торрихоса. Чавес часто играл в бейсбол с общительным парнем и подружился с ним. Друг из Панамы подарил Уго труды своего отца, под влиянием которых венесуэлец, по его позднейшему признанию, «стал убеждённым торрихистом». Чавес прочитал всё что мог о новейшей истории Панамы и народной борьбе за канал, узурпированный Соединёнными Штатами. Омар Торрихос противостоял местной олигархии, фактически вручившей страну североамериканцам и транснациональным корпорациям. Уго подолгу рассматривал фотографии Торрихоса. Какие необычные кадры: президент — всегда в военной форме! — дружески беседует с портовыми рабочими, крестьянами, индейцами! Этот президент не чурается народа!
В 1974 году в составе группы прапорщиков Уго ездил в Перу, чтобы принять участие в праздновании 150-й годовщины битвы при Айякучо, в которой войска под командованием маршала Сукре нанесли окончательное поражение армии испанской короны. Чавеса включили в группу в качестве эрудита, его знания могли быть востребованы. В академии он обладал репутацией боливарианца, способного при необходимости выступить с докладом на любую тему об эпохе освободительных войн. Но Чавес всё же подстраховался и посвятил несколько дней чтению всего, что имелось в библиотеке академии о Республике Перу.
«Мне исполнился тогда 21 год, — вспоминал Чавес,— я учился на последнем курсе академии и уже ощущал в себе ясную политическую мотивацию. Для меня, военного юноши, опыт знакомства с национальной перуанской революцией был вдохновляющим. В Перу я лично познакомился с Хуаном Веласко Альварадо». В один из вечеров президент принял во дворце венесуэльскую делегацию и после беседы подарил каждому кадету свои книги с «Революционным манифестом», «Планом Инка» и текстами речей. На долгое время эти книги стали для Уго настольными. Их содержание он выучил почти наизусть, а речи Веласко Альварадо даже произносил вслух (конечно, без свидетелей).
Во время мероприятий, посвящённых битве при Айякучо, венесуэльцы не раз общались с членами чилийской делегации. Уго пришлось делать большие усилия, чтобы не выдать своих подлинных чувств. Эти парни в военной форме представляли «армию Пиночета», которая участвовала в заговоре против законно избранного президента Сальвадора Альенде. Президент погиб в осаждённом дворце, сжимая в руках автомат Калашникова. Достаточно было обменяться несколькими словами с чилийцами, чтобы почувствовать: эти ребята понятия не имеют о бедности, о ранчос, о пролетарских тяготах жизни. Все они — из привилегированных слоёв, высокие, крепкие, ухоженные, внешне скорее европейцы, чем латиноамериканцы. «Мы спасли континент от расползания коммунистической угрозы», — заученно повторяли чилийцы. Нет, каких-либо симпатий у Чавеса они не вызывали: «Свержение Альенде в сентябре 1973 года стало для меня и, думаю, для других членов венесуэльской делегации трагическим событием и вызывало у нас осуждение, презрение к тем гориллам в армейской униформе, которые возглавили путч. Пиночет казался нам отвратительным типом».
Впечатления и наблюдения, сделанные во время пребывания в Перу, позднее пригодились Уго при написании курсовой работы по предмету «Политические науки». Он критически оценил достижения перуанского военного режима: «Этот эксперимент некогда революционной направленности последовательно сдавал позиции, ослабевал, даже с точки зрения используемой терминологии. Если проанализировать речь Хуана Веласко за 1968 год, то она очень похожа на выступления Фиделя Кастро, но в последние годы правления это уже было реформистское месиво. В проекте отсутствовала направленность на защиту народных интересов».
В 1975 году Чавес окончил Военную академию. Этот выпуск офицеров, обучавшихся по новым программам, получил имя Симона Боливара. Клятву верности республике и её демократическим идеалам принимал президент Карлос Андрес Перес. Он вручил каждому выпускнику офицерскую саблю.
На фотографиях, сделанных в тот торжественный день, Уго смотрится безукоризненно: военная форма сидит на нём как влитая, ремень подчеркивает стройность фигуры, ботинки вычищены до блеска. Без преувеличения можно сказать: бравый, исполнительный служака, дай приказ, и он без раздумий бросится его исполнять. Дисциплина превыше всего!
Но это обманчивое впечатление. Уго был уверен, что ему и его друзьям по академии, их боливарианскому выпуску, суждено сыграть огромную роль в трансформации армии, сближении её с народом. Некоторые преподаватели намекали на то, что для этого необходимо уменьшить влияние Соединённых Штатов на вооружённые силы Венесуэлы, которое было неограниченным в период борьбы с партизанами. Изучение идейного наследия Боливара побуждало занять чёткую позицию: нам с Империей не по пути. Многие из друзей Чавеса, которые позднее учились или проходили переподготовку в военных академиях США, возвращались с убеждением, что «гринго» испытывают презрение к латиноамериканцам. Они используют «туземных» военных для полицейско-карательных функций, чтобы контролировать континент и держать в узде народы, населяющие его.
Сразу после академии Уго направили служить в родной Баринас, где его терпеливо дожидалась невеста Нанси Кольме- нарес. Новоиспечённый младший лейтенант и Нанси сыграли свадьбу, подыскали скромную квартиру, кое-как обставили её и были счастливы в первые годы семейной жизни. Семья пополнялась новыми членами: две дочери, Роса Вирхиния и Мария Габриэла, и сын Уго Рафаэль. Любовь Чавеса к ним была безмерна. Он старался быть нежным, преданным, всё понимающим отцом. Для некоторых «чавесологов» его аффектированное отношение к детям является косвенным подтверждением того, что Уго чувствовал себя обделённым родительской любовью.
Есть свидетельства, что Нанси не вызывала симпатий у свекрови. Из всех невесток донья Елена выделяла только одну — Кармен, жену Адана, которую называла «дочерью». Объясняя свои отношения с невестками, донья Елена не прибегала к дипломатическим формулам: «Дело не в том, что я плохо отношусь к ним. Я трудилась на износ, чтобы мои дети стали профессионально образованными людьми, и хочу, чтобы рядом с ними были достойные женщины». Её реквизитам «достойности» Нанси отвечала не вполне: Уго стремился к самоусовершенствованию, настойчиво пополнял багаж знаний, а Нанси хотела простого семейного счастья, революционных порывов мужа не разделяла, боясь, не без оснований, что это может обернуться бедой для них и детей. Самый первый подарок, который Нанси получила от мужа, — энциклопедический словарь, — остался невостребованным, она в него даже не заглянула, а потом и вообще задвинула на дальнюю полку. В жизни Нанси всё было просто и ясно, непонятных слов она никогда не употребляла.
Из всех спутниц жизни именно Нанси доставила Чавесу меньше всего хлопот. Ни одного сказанного публично критического слова, никаких упрёков, никаких жалоб.
Глава 6. РЕВНОСТНЫЙ СЛУЖАКА, НАЧИНАЮЩИЙ КОНСПИРАТОР
К служебным обязанностям Уго относился так же ревностно, с тем соревновательным настроем, которым он отличался, выступая на бейсбольной площадке или на диспутах в академии. Его назначили в подразделение связи батальона егерей «Мануэль Седеньо», который был сформирован в 1960-е годы для разгрома партизанских «очагов». Всего таких батальонов в составе армии было тринадцать. Почти весь офицерский состав этих частей получил специальную подготовку в учебных центрах Соединённых Штатов. К тому времени, когда Чавес начал свою службу, партизанское движение было фактически уничтожено. Попытка геррильерос повторить кубинский опыт захвата власти с помощью оружия провалилась.
Ла-Маркесенья, под Баринасом, где располагался батальон, раньше была коммуникационным центром региональных операций № 3 (ЦО-3). Ещё подростком, выезжая из Сабанеты на соревнования по бейсболу, Уго обращал внимание на огороженную рядами колючей проволоки военную базу. У местного населения она пользовалась дурной славой, а отец Уго однажды даже угодил в её каталажку. Грузовичок, на котором он возвращался с друзьями после какого-то местного праздника, по вине нетрезвого шофёра перевернулся неподалёку от базы. Все были задержаны и подвергнуты проверке по подозрению в «подрывной деятельности». И вот — парадоксы судьбы — младший лейтенант Чавес направлен в Ла-Маркесенью для обеспечения охраны дорогостоящего радиооборудования, предоставленного Венесуэле Соединёнными Штатами. Высокая антенна, установленная на холме, служила для бесперебойной связи с координационным центром Группы Южного командования ВС США в Панаме.
В Ла-Маркесенье Чавес впервые прикоснулся к событиям антипартизанской борьбы. Однажды, ревизуя складские ангары, он наткнулся на старую, изрешечённую пулями автомашину, которая когда-то была захвачена у партизан. В её багажнике он обнаружил несколько десятков книг. Часть из них («нейтрального содержания») Уго отдал в библиотеку батальона, другие — явно «подрывного марксистского характера» — оставил себе. Потом он порылся в старых отчётах об операциях в зоне ЦО-3 и в ближайший выходной день разыскал кладбище, на котором под убогими деревянными крестами были похоронены безымянные партизаны. События недавнего прошлого побуждали к размышлениям, поиску правды о причинах, которые заставили этих людей взяться за оружие...
Служба в Баринасе позволила Чавесу осуществить мечту детства: заняться поисками сведений о Педро Пересе Дельгадо по прозвищу Майсанта, которому некогда принадлежала земля Ла-Маркесеньи. Если бы прадед спокойно сидел на месте и не ввязывался в авантюры, то, возможно, его имение до сих пор принадлежало бы родственникам Чавеса. Но Майсанта был сыном своего времени, принимал участие во всех восстаниях, которые подворачивались. В результате его земли были конфискованы и перешли в собственность государства. Дед Чавеса, сын Майсанты, с документами в руках и с помощью дорогостоящих адвокатов пытался вернуть имение, но без какого-либо успеха. Только растратил свои сбережения на ненасытных адвокатов.
На самой известной фотографии Майсанта выглядит романтично: в широкополой шляпе, с широким кожаным поясом наездника. В левой руке — уздечка, рядом угадывается конский силуэт, правая рука твёрдо сжимает рукоятку сабли. Аккуратно подстриженные усы, тесно сжатые губы без намёка на улыбку, взгляд устремлён в неопределённую даль, и в нём можно ощутить некий фатализм. Этот портрет особенно нравится Уго. Может быть, потому, что в облике Майсанты есть еле уловимое сходство с братом Аданом.
Дополнительный импульс к разысканиям дал врач из Баринаса Хосе Леон Тапия, ещё один любитель-историк, который опубликовал книгу «Майсанта, последний мужчина на коне». Тапия с сочувствием описывал нелёгкие жизненные обстоятельства героя народных легенд, опасные ситуации, из которых тот с честью выходил благодаря мужеству, ловкости и предприимчивости. У Майсанты было много врагов, и он, безоглядно рискуя собой в схватках, больше всего опасался наёмных убийц. Не было препятствий, которые не мог бы преодолеть Майсанта, но как предусмотреть предательскую пулю или внезапный удар кинжалом?
Уго встретился с автором книги и, беседуя с ним, понял, что в биографии прадеда по-прежнему остаётся много белых пятен. Буржуазные историографы не жаловали Майсанту, акцентировали внимание на его «бандитизме» и умалчивали об эпизодах, когда он проявлял себя как защитник народа, бескорыстный венесуэльский Робин Гуд на коне. Поэтому Чавес начал собственные разыскания в военных архивах и служебных библиотеках, в которых пылились отчёты об охоте на неуловимый конный отряд Майсанты. Уго изъездил штаты Баринас, Апуре и добрался до Арауки, приграничного района в Колумбии, где его загадочный предок тоже ухитрился оставить свой след.
«Я был младшим лейтенантом, — вспоминал Чавес, — молоденьким и неопытным, и меня задержали на одном из колумбийских КПП с чемоданчиком, магнитофоном, фотоаппаратом, военной картой той зоны, где я искал информацию. Я фотографировал старичков, записывал беседы с ними, сверял их рассказы с картой, с местностью, на которой развертывалась “Битва при Перикере” в 1921 году. Мой прадед был одним из тех генералов, которые рядом с Аревало Седеньо участвовали в той баталии» [2]. Два дня находился Уго в «колумбийском плену». Его действительно можно было принять за военного разведчика, использовавшего «легенду Майсанты» для сбора информации. Ситуацию усугубляло то, что в его автомашине нашли ручные гранаты.
Колумбийский офицер строго отнёсся к арестованному венесуэльскому «шпиону», и у него было изъято всё — от автомашины до шариковой ручки. Допрос длился до поздней ночи. Потом Чавеса отвели в арестантскую каморку с тощим тюфяком, брошенным на деревянный настил. Уго долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок, боясь не столько нового раунда допросов, сколько последующего возвращения в свой батальон. «Самоволка» в Колумбию могла закончиться для него самым плачевным образом, вплоть до изгнания с военной службы.
На следующий день колумбиец был более расположен к Чавесу, возможно, ознакомился с содержимым его блокнотов, прослушал магнитофонные записи бесед со стариками, ветеранами баталий Майсанты. Во время завтрака они заговорили о Великой Колумбии, государстве, в которое раньше входили их страны, о Симоне Боливаре и героической плеяде генералов, сражавшихся под командованием Великого Либертадора. Потом речь зашла о парадоксах истории, когда возникают никому не нужные границы, разделяя фактически один и тот же народ на колумбийцев и венесуэльцев. Колумбийский офицер оказался страстным поклонником и знатоком жизни Боливара, и надо ли говорить, что Чавес с упоением поддержал беседу на столь захватывающую тему. Он и думать позабыл о своём положении арестанта.
Обычной процедурой в случае ареста в приграничной зоне «подозрительных лиц» была их отправка в штаб для дальнейшего следствия. На этот раз колумбиец поступил иначе. Он пригласил Чавеса в местный ресторанчик, угостил его обедом, а потом проводил до границы. Машина и всё имущество было Чавесу возвращено, кроме гранат.
«Не забудь прислать мне свою книгу о Майсанте!» — крикнул колумбиец на прощание.
Почтительное отношение президента Чавеса к прадеду, как и следовало ожидать, побудило историков «от оппозиции» высказать свою, в корне противоположную точку зрения на Майсанту и с фактами в руках утверждать, что президент и тут был «не прав». С разгромными тезисами выступил в печати академик Олдман Ботельо, автор книги «Документированная история легендарного Педро Переса Дельгадо, Майсанты», выпущенной в 1995 году.
По мнению историка, реальные стороны личности «бандита» не слишком совпадают с тем идеальным портретом, который создал Хосе Леон Тапия и «разрекламировал» Чавес. Майсанта, служивший в армии диктатора Гомеса, дважды предал его. После первого предательства Гомес, несмотря на все враждебные набеги «последнего мужчины на коне», простил его и, более того, определил на государственную службу. Но второй раз «партизанщину» Майсанты оставлять безнаказанной было нельзя: он участвовал во вторжении генералов- авантюристов с территории недружественной Колумбии.
Перес Дельгадо, находясь под арестом, прибег к испытанному средству, написал Гомесу хвалебно-покаянно-просительное письмо: «Я повторяю клятву в том, что являюсь вашим верным другом и готов доказать это. Надеюсь, что вы с вашим всепрощением и чувством справедливости окажете мне честь, я выйду на свободу и смогу служить вам самоотверженно и верно. В этом я вам клялся и в этом снова клянусь» [3]. Гомес уже знал, чего стоят лесть и клятвенные заверения Майсанты, приказал заключить его в казематы крепости Пуэрто- Кабельо. Педро Перес Дельгадо умер в 1924 году, и есть серьёзные подозрения, что он был отравлен.
Чавес несколько раз пытался установить место захоронения Майсанты. Последнюю попытку он предпринял, став президентом. Были подняты архивные дела, связанные с тюрьмой Пуэрто-Кабельо, привлечены к делу краеведы, просмотрены регистрационные книги городских кладбищ. Никакого намёка, никакого следа могилы выявить не удалось. Вполне вероятно, что по приказу Гомеса, который умел мстить даже мёртвым, тело Майсанты просто бросили в море на съедение рыбам.
В ноябре 1976 года в соответствии с батальонным графиком Уго был направлен на границу с Колумбией. Его взвод патрулировал в районах Кутуфи, Эль-Нула и Ла-Виктория, куда периодически просачивались отряды Армии национального освобождения Колумбии (ELN). Чавес впервые столкнулся с жестокой обыденностью подобных вторжений. Ему пришлось опрашивать жителей венесуэльской деревушки Ла-Чирикоа в глухой сельве Сан-Камило. В деревушку вошли партизаны и завладели нехитрым товаром из лавчонки. Владелец пытался оказать сопротивление, раздались выстрелы, появились убитые и раненые.
Составляя отчёт, Чавес написал, что грабителями были партизаны. Но уверен в этом не был. Разве партизаны могут быть заурядными грабителями и убийцами? После бумажных формальностей Чавес и его патруль отправились на катере вниз по реке Сараре искать партизан, но те как в воду канули. Единственные колумбийцы, которых они встретили, были рубщиками леса: испуганные взгляды, истощённые тела, рваная одежда. На все вопросы отвечали «не знаем», «не видели», «не слышали».
Новые впечатления, новые попытки осмысления жизни. Вспоминая о службе на границе, Чавес всегда подчёркивал, что она не прошла для него напрасно: «Партизанская война, армия, нищенский народ, мёртвый ребёнок. И в итоге ты, выходец из низов и когда-то тоже очень бедный мальчишка, начинаешь обдумывать всё увиденное, и если ты имеешь какое-то понимание исторического венесуэльского процесса, то эти размышления уже не остановить... И тогда я начал снова читать (книги) о Че, Мао, искать материалы в библиотеках, пытаться узнать причины этих процессов».
Не удивительно, что полученные знания требовали какого-то воплощения, росло желание поделиться ими. Так молодой офицер оказался на городском радио Баринаса, где начал вести еженедельную программу, а в местной газете «Эспасио» получил колонку, которой дал претенциозное название «Патриотическо-культурная проекция Седеньо 12». Статьи Чавеса того периода отличались высокопарностью и многословностью, избытком пышных эпитетов. Но патриотизм и боливарианская пассионарность пробивались через недостатки стиля и лексические излишества.
По его инициативе в воинской части при поддержке местного университета было создано аграрно-животноводческое хозяйство. Солдаты в свободное время выращивали овощи и выкармливали кроликов, что значительно улучшило рацион питания. На пустырях в окрестностях батальона были разбиты спортивные площадки, на которых вместе с военнослужащими охотно тренировалась городская молодёжь.
Офицеры «старой закалки» относились к нетрадиционному поведению младшего офицера если не презрительно, то с иронией: они слишком много мнят о себе, эти новые лейтенанты-боливарианцы, licenciados чересчур учёные, «почти адвокаты»! Уго на насмешки реагировал остро, защищал свою честь, невзирая на чины и звания, и в итоге наказывался «за неподобающую форму ответа непосредственному начальнику».
Влетало ему и за дело. Так, однажды он без разрешения командира батальона ушёл играть за городскую бейсбольную команду. В тот вечер Чавес был в ударе, в радиорепортаже со стадиона постоянно звучало его имя. Солдаты в казарме шумно приветствовали успехи своего лейтенанта и, конечно, привлекли внимание капитана. Он выяснил, в чём дело, и после возвращения Чавеса с игры наказал его суточным арестом.
Конфликты Чавеса с начальниками чаще всего вызывались его непокорным характером, стремлением оспорить «неправильные» с его точки зрения приказы. Постепенно нарастал внутренний протест против попыток «затолкать» его неоправданными наказаниями в рутину армейской жизни, вытравить из него тот дух боливарианского свободолюбия, который был усвоен в стенах академии.
Сам Чавес так вспоминал о первом периоде своей армейской службы: «Я сталкивался, и очень жёстко, с прямыми начальниками, когда видел случаи коррупции, причём не только в использовании небольших ресурсов батальона, но — моральную коррупцию вооружённых сил, служить в которых я готовился серьёзно, с моралью и правдой. По меньшей мере, с нашей правдой, в которую мы, боливарианцы, верим, возможно, потому, что наш выпуск получил имя Симона Боливара».
Через год батальон, в котором служил Чавес, был перебазирован в Куману, город на побережье Карибского моря. Причина смены дислокации — угроза возобновления партизанской активности на востоке страны. Попытки экстремистской части расколовшейся марксистско-ленинско-маоистской партии «Bandera Roja» («Красное Знамя») открыть «фронт вооружённой борьбы» встревожили правительство. В селении Сан-Матео (штат Ансоатеги) надо было развернуть пункт связи Центра операций № 2 (ЦО-2). Лейтенанту Чавесу поручили обеспечивать бесперебойную связь, следить за техническим состоянием радиостанций, командовать взводом, охранявшим военный лагерь.
Отношения с начальником лагеря у Чавеса с самого начала не сложились. Во-первых, тот — для собственного удобства — дал указание расположить радиопункт поближе к селению, где он арендовал квартиру. На замечание лейтенанта, что радиопункт должен быть хорошо замаскирован и что надёжной связи со штаб-квартирой в Матурине не будет из-за близости ЛЭП высокого напряжения, начальник прореагировал с раздражением: «Опять ты твердишь о теории электромагнитных волн и прочей чепухе! Придумай что-нибудь!» Пришлось ставить более высокую антенну, но и в этом случае наладить связь с Куманой и Матурином не удалось. Только тогда начальник разрешил перенести радиопункт на возвышенность в полутора километрах от Сан-Матео. Связь тут же появилась. Чавес, заведомо зная, что снова нарвётся на скандал, напомнил начальнику, что командный пункт должен находиться рядом с радиостанцией, а иначе нарушается инструкция. Не моргнув глазом Чавес также сказал, что станцию охраняет взвод численностью всего в десять человек и потому она может стать заманчивым объектом для диверсии партизан.
Надо ли говорить, что подобные предостережения «зелёного» лейтенанта воспринимались как вызов, как стремление подчеркнуть свою «образованность». В частности, негодование начальства вызывала непозволительная «демократичность» Чавеса по отношению к нижним чинам. Он нарушал неписаный закон: не обедать вместе с сержантами и солдатами за одним столом. На замечания возражал, приводя примеры из биографий великих венесуэльцев — Симона Боливара или Хосе Антонио Паэса. В ответ — придирки, служебные претензии, попытки «подставить выскочку». В армейской жизни для этого много возможностей.
Однажды, когда капитан, начальник ЦО-2, отсутствовал, в расположении радиопункта появился грузовик с людьми. Вышедший из машины человек представился отставным полковником, бывшим контрразведчиком. Он и его помощники привезли крестьян со связанными руками. Их подозревали в связях с партизанами. Чавес разрешил на ночь поместить пленников в свободную палатку. Когда стемнело и, казалось, что все, кроме часовых, спят, из арестантской палатки раздались страшные крики. Чавес прихватил с собой трёх солдат и побежал выяснять, в чём дело. Оказалось, что полковник и его подручные развлекались тем, что избивали «захваченных партизан» бейсбольными битами. Разгневанный Чавес поставил ультиматум: прекратить надругательство над людьми и передать крестьян под охрану его солдат или всем убираться из лагеря. Полковник предпочёл последний вариант, пригрозив Чавесу «серьёзными последствиями».
Он и в самом деле накатал рапорт, обвинив Чавеса в «сочувствии к партизанам». В ходе последовавшего расследования также обнаружилось, что Чавес «разъяснил» подчинённым антигуманную суть произошедшего, а это не соответствовало никаким военным уставам и положениям. Отдавать Чавеса под суд его непосредственный начальник не решился, но, чтобы сбить гонор с «лисенсиадо», направил его в подчинение другому лейтенанту. Несколько недель в составе мобильной группы Чавес патрулировал районы Санта-Росы, Анако, Кантауры, в которых действовали небольшие партизанские группы.
Отбыв наказание в «патрульной ссылке», Чавес вернулся в свою палатку на радиопункте. Нарушителем дисциплины он себя не считал, но протестовать по поводу незаслуженного наказания не стал. Не раз убеждался, что это бесполезно. Однако размышления о несправедливости многих сторон армейской жизни молодого офицера уже не оставляли. Разве можно терпеть разгул коррупции в Венесуэле? Разве не отражается эта всеобщая коррумпированность на армии? На батальоне, в котором он служит? Разве его начальник, капитан, не отправляется каждый уик-энд на курортный остров Маргарита, опустошая кассу батальона для своих развлечений в казино и с дамами лёгкого поведения? Разве нельзя было избежать тех смертей в далёкой деревеньке Ла-Чирикоа на границе с Колумбией? Разве не преступление — избиение беззащитных крестьян всего лишь за подозрение в связях с партизанами? Не из-за этих ли бесчеловечных пыток бросился в пропасть один из них?
Среди немногих акций, которые успели осуществить партизаны, стало нападение на военных в окрестностях селения Ла-Глория (в октябре 1977 года). В тот день Уго находился на базе в Барселоне, где получал дополнительные комплекты боеприпасов для батальона. Когда поблизости приземлился вертолёт с убитыми и ранеными, Уго бросился помогать санитарам. Неожиданно кто-то схватил его за руку, и Чавес узнал солдата из своего подразделения. Тот был в очень плохом состоянии, марлевая повязка на груди пропиталась кровью: «Мой лейтенант, не дайте, не дайте мне умереть!» Этот солдат скончался в госпитале на следующий день...
Запись из дневника Уго Чавеса, конец октября 1977 года:
«Военные берутся за сабли для защиты социальных гарантий. В этом есть надежда. Вполне возможно. Пять гамаков. Офицеры спят. Солдаты тоже. Команда “Магальянес” проиграла 6:4 “Лос Тибуронес”. Я утратил прежний фанатизм. Этот бейсбол не наш. Он тоже североамериканский. Где-то в отдалении слышу хоропо. Это наша музыка. Она, как и всё другое, подавляется иностранной музыкой. Венесуэлец никогда не мог встретиться сам с собой. Со своей землёй, со своим народом. Со своей музыкой. Со своими обычаями. Мы лишены идентичности. Мы всё импортируем. Но имеем “деньжата”. Мы “нефтедобытчики”. Для нас важно только одно: заработать “деньжат”. Иметь автомашину последней модели. Быть туристом. Получить “статус”. Таково сознание этого народа, изъеденное “нефтедолларами”. “Золото коррумпирует всё”. Снова Симон Хосе Антонио [Боливар]. Не могу избежать его [цитирования]. Это единственно ценное и прекрасное, что остаётся нам, любящим эту землю: вцепиться в то героическое прошлое и его людей, созидателей своей истории. Что ещё?»
Несмотря на большую концентрацию войск в регионе, партизаны продолжали свои действия. Лейтенант Чавес пытался разобраться в их стратегии и тактике. Было известно, что отряд Габриэля Пуэрты Апонте ставил главной задачей «пропагандистскую работу с массами, разъяснение народу целей борьбы». Казалось бы, в таком случае партизаны должны избегать прямых столкновений с военными. Но стычки становились всё более частыми. Видимо, партизаны с трудом уходили от преследования из-за плотности патрулей, засад и манёвренных групп. Вероятнее всего, у них слабая поддержка среди населения, что, в перспективе, обрекает их на поражение. Чавес сравнил состояние боевого духа солдат и партизан, оказалось — не в пользу первых. В его батальоне 300 военнослужащих, но их эффективность низкая, а моральное состояние тем более: «Солдаты не чувствуют, не понимают свои задачи. Очень просто. Их интересы как социального класса не совпадают с целями этой борьбы. В свою очередь, партизаны соответствуют этим требованиям, необходимым для перенесения трудностей, долгой изоляции и готовности к самопожертвованию».
В некоторых операциях Чавес принимал прямое участие. Ему и его напарнику лейтенанту Перейре поручили захватить партизанку Сириаки Карвахаль, жительницу Сан-Матео. Стало известно, что её дедушка тяжело заболел, и она должна была появиться в посёлке, чтобы проститься с ним. В записи от 29 октября Уго описал всё случившееся в духе дневников Грэма Грина и Че Гевары: «Переодевшись в штатское, я выехал в посёлок с группой “SWAT”. Изобразив, что грузовик “попал в аварию”, мы разошлись — это было в пятницу — по опьяневшим и шумным улицам ночного Сан-Матео. Перейра был с гитарой-куатро. Я подпевал. Мы изображали пару пьянчужек. Деревенщину. Мы устроились на каком-то углу, и каково было наше удивление, когда после песни “Молиться — это далеко не всё” люди, которые болтали и смеялись поблизости, прониклись её содержанием настолько, что предложили нам сигареты. Нам пришлось спеть снова. Али Примера нас не подвёл. Получилось так, что мы находились в квартале от дома Сириаки. Я воспользовался возможностью пообщаться с жителями селения. Простые люди. Искренние. Территория, где с лёгкостью зарождается дружба, без какого-либо побочного интереса. Я проспал до утра в грузовике. Сириаки так и не пришла. Звучит жестоко, но это необходимо — отказаться от сентиментализма или, по крайней мере, от его внешних проявлений, если хочешь выжить в этой войне. Другой вывод: поддержка народа тоже необходима. Но чтобы она была, важно добиться её и сохранить мотивацию. Совместить в едином пункте интересы этого народа и цели борьбы. Необходимо создание программы, которая привлечёт народные симпатии. Более привлекательные, чем те, которые существуют сейчас. Но каковы в настоящее время интересы народа? Земля? Оружие? Богослужение? Равенство?»
По содержанию дневника Чавеса «периода антипартизанской борьбы» легко сделать вывод, что он симпатизирует революционным идеям. Его ссылки на Че Гевару, анализ создавшейся ситуации с точки зрения партизан, отсутствие враждебных выпадов в их адрес — весьма симптоматично определяют характер его поисков. Нельзя не заметить подчёркнуто нейтральную позицию, когда Уго затрагивает различные аспекты противостояния армии и партизан. Это объяснимая необходимость. Дневник может попасть в чужие руки.
У начинающего командира растёт понимание того, что нужна какая-то реакция, какое-то противодействие всеобщей государственной деградации, в том числе в армии. И вот — первая попытка конспирации. Октябрь 1977 года. Уго создаёт «свою» подпольную ячейку, в которую входят три подчинённых ему сержанта, один из которых приходится ему племянником. Ячейка получила громкое название «Армии освобождения народа Венесуэлы». Вспоминая об этом первом протестом эпизоде своей жизни, Чавес признавался, что не имел никакого представления о том, каким именно путём, под какими лозунгами и во имя каких идеалов должна была действовать «Армия освобождения». Единственный результат её кратковременного существования был эмоциональный: создание армии позволило Уго сбросить пар негодования, доказать самому себе, что он способен на решительные поступки, вопреки давящей армейской атмосфере и враждебности начальства.
В декабре 1978 года лейтенанту Чавесу во главе взвода солдат довелось обеспечивать охрану избирательного участка, расположенного в школе на окраине городка Сан-Карлос-де-Кохедес . На тех президентских выборах победил Луис Эррера Кампинс, кандидат партии COPEI. Молодой офицер стал свидетелем того, как относились к «свободе волеизъявления» в Четвёртой республике. На улице начался ливень, и Чавес, чтобы не промокнуть насквозь, попросил разрешения у «шефа» избирательного участка войти в здание. Разрешение было дано, и он с солдатами пристроился в углу зала. В то время голосовали карточками с изображением партийных символов, а подсчёт поданных голосов осуществлялся вручную.
На карточке компартии был изображён её традиционный символ — красный петушок. Наблюдатели при подсчёте голосов были только от двух партий — AD и СОРЕ!, — чем они и пользовались. Сговорившись, приписывали «по очереди» голоса коммунистов своим кандидатам.
«Кукареку, это для меня!»
«Кукареку, это для тебя!»
«Голосов, поданных в Сан-Карлосе за коммунистов, было немного, — вспоминал Чавес, — но и эти голоса были украдены под звуки “кукареку”. Вначале это рассмешило меня, но потом вызвало возмущение. Я изложил всё, чему был свидетелем, в рапорте и вручил моему начальству. Принесло это мне одни проблемы: «Вы не должны вмешиваться, это не ваше дело». В итоге я получил нагоняй и едва не попал под арест».
Между тем армейская жизнь шла своим чередом. Уго повышал офицерскую квалификацию на различных курсах, вовремя получал новые звания. Брат Адан окончил университет. Вначале он работал в Мериде, потом со своей семьёй вернулся в Баринас.
Если Уго ещё не определился с политическим выбором, то Адан уже состоял в Партии венесуэльской революции (PRV)'. В конце 1979 года к нему обратился член нелегального аппарата партии Нельсон Санчес. По заданию Дугласа Браво он занимался подбором перспективной военной молодёжи для задуманного проекта «военно-гражданского восстания». Браво сделал выводы из партизанской эпопеи 1960-х годов: кубинский опыт для захвата власти в Венесуэле не пригоден, надо менять стратегию. Вовлечение в революционную борьбу националистически настроенных военных казалось перспективным, поскольку в армию Венесуэлы набирали молодёжь из малообеспеченных слоёв. По теории Дугласа Браво, заряд «социальной ненависти» у части военнослужащих был настолько силён, что даже после суровой муштры и «промывания мозгов» их можно было рекрутировать в организацию. Расчёт оказался верным. За несколько месяцев работы были установлены первые контакты среди сержантского и младшего офицерского состава.
Нельсон Санчес вспоминал, что Адан Чавес «нам сказал, что у него есть брат, который обладает определёнными задатками революционера, и он поговорит с ним... Адан выполнил обещание... Уго конспиративно, загримировавшись до неузнаваемости, побывал на нескольких встречах, послушал, о чём говорят на них студенты и представители народа. Потом, где-то в январе—феврале 1980 года, Адан подтвердил, что его брат хочет участвовать в нашей работе и стать членом организации по подготовке гражданско-военно-религиозной боливарианской революции». Только после этого Нельсон Санчес лично встретился с Уго, обсудил с ним условия работы и представил лидеру Партии венесуэльской революции Дугласу Браво. Легендарный партизанский команданте поначалу осторожно отнёсся к молодому офицеру, прощупывал со всех сторон, особенно «по идеологической части». Впечатление о «новобранце» было не слишком благоприятным: «Незрелый!» Но потенциальные возможности и способности лейтенанта для привлечения военной молодёжи в партию были несомненными: он контактен, напорист, энергичен, обладает даром убеждения.
К этому времени Уго уже был переведён из провинции в Каракас и продолжал службу в качестве спортивного организатора в Военной академии. Авторитета и влияния на кадет ему было не занимать. Сегодня это кадеты, завтра — командиры боевых частей. Вот когда его парни скажут решающее слово.
Позднее Санчес с похвалой отзывался о вкладе новобранца в работу нелегального аппарата партии: «Уго Чавес всегда проявлял методичность и настойчивость, старался оказывать внимание офицерам, которых привлёк к делу. Многие из них после окончания академии были направлены на службу в глубинку, и Чавес, чтобы сохранить с ними связь, в свободные от службы дни отправлялся в далёкие гарнизоны: по-братски поддержать друзей, поговорить на текущие политические темы. Чавес заботился об укреплении своего лидерства и был самым эффективным офицером в подпольной структуре. Он обладал огромным чувством принадлежности к организации, делал всё возможное для повышения её боевитости. Чавес добивался того, что было намечено, потому что внутренне верил в правильность избранного пути».
Нужно отметить, что отношения с PRVу Чавеса складывались сложно. Он так объяснял причины: «Некоторые левые хотели манипулировать нами, опираясь, возможно, на идею, что мы, военные, должны быть своего рода вооружённой рукой политического движения. У меня не обошлось без стычек с Дугласом Браво... Моя уверенность в том, что Дуглас ошибается, заставила меня в большей степени сблизиться с партией “Causa R”, которая тогда больше работала среди народа, что было жизненно важным для вйдения гражданско-военной борьбы, которое начинало созревать во мне. Я уже тогда очень ясно осознавал необходимость связи с массами, а этого не было в партии Дугласа. Напротив, в партии “Causa R” я ощущал присутствие масс».
Об основателе этой партии Альфредо Манейро Чавес отзывался с неизменным уважением. Один из свидетелей их знакомства вспоминал: «Альфредо сказал младшему лейтенанту, что надо иметь терпение, что в стране не произойдёт ничего значительного в течение многих лет, потому что для иного варианта развития событий не сложились условия: “Поэтому старайся не рисковать, продвигайся по службе, формируйся политически, готовь кадры и будь особенно внимательным и ответственным к делам организации. Сейчас трудно сделать что-то значимое, поэтому надо работать спокойно. Будущие успехи заключаются именно в этом: не быть разоблачённым. Сейчас важнее печатный станок, чем автомат. Надо иметь терпение, накапливать силы до того времени, когда будет смысл сменить этот станок на автомат”. Лейтенант хорошо понял его. Когда он ушёл, Альфредо сказал: “Настанет день, когда мы поднимем восстание с помощью этого младшего лейтенанта”».
С самого начала приобщения к конспиративной работе Чавес отказывался быть пассивным исполнителем чужой воли. Он искал свой путь. Первым опытом стало формирование в рядах армии «Движения Боливарианской революции» — «MBR-200» . Цифра «200» появилась в названии потому, что в 1983 году страна готовилась к празднованию двухсотлетия со дня рождения Симона Боливара. Идея Уго назвать движение — «MBR-200» — была единодушно одобрена подпольным руководством.
Год 1982-й начался для Уго печальным известием: 2 января скончалась Мама Роса. Ещё несколько дней назад, на Рождество, он был в Баринасе, в доме родителей, разговаривал с ней, утешал, говорил, что болезнь её излечима. На самом деле надежды не оставалось никакой. Адан показал ему рентгеновский снимок её лёгких, от которых не осталось почти ничего.
В одном из углов комнатушки Росы Инес Уго устроил ре- sebre — традиционную рождественскую композицию на тему рождения Иисуса Христа. Мама Роса с интересом наблюдала за его работой с кровати, давала советы, улыбалась, когда Уго доставал из корзины хорошо знакомые ей фигурки малыша Иисуса, Девы Марии, святого Иосифа, пастухов и овец. Из картона, фольги, бумаги и зеркала, подкрашенного синей краской, он соорудил пещеру, колыбельку для малыша, озеро и небо с большой Вифлеемской звездой. Много раз в прошлом Уго сооружал для Мамы Росы рождественские сценки, но это pesebre, — он это предчувствовал, — было для неё последним.
Дни в Баринасе пролетели быстро, надо было возвращаться в Военную академию. «Мне было очень тяжело уезжать, — вспоминал Чавес, — но иного выхода не было. Прощаясь с Мамой Росой, обнимая её, я плакал, и она мне повторяла: “Тихо, тихо, сын, не плачь, с таким количеством таблеток и лекарств я снова стану здоровой”... Я смотрел в её глаза, и что- то в глубине души мне говорило: “Я больше тебя не увижу, Роса Инес”»...
Склонность к выделению «ключевых моментов» жизни всегда отличала Чавеса. Одним из таких ярких моментов его биографии стала символическая клятва под саманом Гюэре, вошедшая в новейшую историю Венесуэлы. Саман Гюэре — старое дерево в Маракае, где Чавес, уже капитан, проходил переподготовку в десантно-парашютном батальоне. Дерево считалось исторической реликвией: в древности под ним совершали обряды индейцы, а в эпоху борьбы за независимость не раз отдыхал Симон Боливар.
Внешне незаметное событие произошло 17 декабря 1982 года. В тот день офицеры-парашютисты — Уго Рафаэль Чавес Фриас, Фелипе Антонио Акоста Карлес, Хесус Урданета Эрнандес и Рауль Исаиас Бадуэль — оделись по-спортивному, чтобы не привлекать внимание, и в привычном ритме тренировочной пробежки отправились в путь...
За день до этого к Уго обратился его непосредственный начальник полковник Манрике Манейро: «Чавес, я хочу собрать завтра всех парашютистов, чтобы отметить годовщину смерти Боливара. Прошу подготовить доклад и выступить».
Поручение Чавес воспринял с энтузиазмом. Он оповестил о предстоящей церемонии все батальоны и вечером, прогуливаясь по пустынному плацу, стал обдумывать свою речь. Уже тогда он отдавал много сил пропаганде идей Боливара в военной среде: устраивал беседы, развешивал в казармах плакаты с цитатами из него, покупал книги с трудами Либертадора и вручал офицерам, которых собирался привлечь к конспиративной работе. Так что спасибо полковнику! Какая великолепная возможность: обратиться сразу ко всем парашютистам, доказать тем, кто ещё остаётся в стороне от общего дела, что мысли и идеи Боливара сохраняют актуальность и должны применяться для преобразования и обновления страны!
В час дня 17 декабря, когда парашютисты уже были выстроены на плацу, майор Флорес Хилан, отвечавший за проведение церемонии, спросил:
— Где текст вашего выступления, капитан? Я должен приложить его к отчёту.
— Текста у меня нет, — развёл руками Чавес. — Полковник сказал: достаточно нескольких слов.
— По регламенту содержание доклада должно быть представлено в письменном виде до выступления...
Настаивать майор не стал, потому что времени на препирательство не оставалось.
Чавес начал своё тридцатиминутное выступление с цитаты Хосе Марти: «Стерегущим и обеспокоенным пребывает Боливар в небесах Америки, поскольку то, что он не завершил, остаётся незавершённым до сего дня». Эти слова были необходимы Чавесу для того, чтобы связать прошлое с настоящим, напомнить о бедственном положении народа Венесуэлы: «И не надо говорить, что Боливару сейчас нечего делать в Америке — с такой нищетой, с такой униженностью; как это Боливару нечего делать?»
Когда Чавес завершил свою речь, он уже знал, что его слова взволновали всех присутствующих. Многие согласились с тем, что он говорил, другие, их было меньше, — насторожились: что это за подозрительная пропаганда под прикрытием имени Боливара? Майор Хилан сказал недоброжелательно, с явной обвинительной интонацией:
— Вы, Чавес, похожи на политика.
В армии сравнить кого-то с политиком было равноценно оскорблению: политики воспринимались как демагоги, профессиональные обманщики. На помощь другу подоспел Фелипе Антонио:
— Послушайте, майор. Капитан Чавес не является политиком, как вы его обозвали. Дело в том, что именно так думаем мы, боливарианские капитаны. И когда один из нас говорит подобным образом, все вы мочитесь в штаны.
Атмосфера стала накаляться, но вмешался полковник Манейро. Он сказал, что капитан Чавес минувшим вечером в «устной форме» доложил ему о содержании выступления и получил «добро». Полковнику не поверили, но это был устроивший всех выход из конфликтной ситуации.
Чтобы сбросить напряжение и поговорить без посторонних глаз и ушей, Фелипе предложил Уго совершить пробежку, к ним присоединились капитан Хесус Урданета и лейтенант Рауль Бадуэль.
«Было немногим больше двух часов дня, — рассказывал Чавес, вспоминая тот день. — Вначале мы пробежались к казармам Ла-Пласера, затем свернули к саману. Когда мы остановились у дерева, мы ещё были под влиянием того, что недавно произошло, и полны негодования. Я предложил ребятам произнести слова клятвы. Мы воспользовались клятвой Боливара: “Клянусь Богом моих родителей, клянусь ими, клянусь моей честью и клянусь моей родиной, что не дам отдыха моей руке, ни покоя моей душе до того, пока мы не разорвём цепи, которые нас давят по воле испанской власти”. Я чуть изменил последние слова, стало: “по воле власть имущих”. Я повторил эти слова, и мои друзья выслушали их... С этого момента мы стали серьёзнее относиться к нашей революционной работе. В тот день мы ещё обсудили тему привлечения офицеров в наше движение. Был определён строгий принцип: приём производится только по общему согласию».
Клятва под саманом Гюэре была импровизацией, чуть театральной, но искренней. Помимо заимствования из Боливара она включала цитату из прокламации Эсекиэля Саморы: «Земля и свободные люди, народные выборы, страх олигархам, родина или смерть».
В этой четвёрке молодых офицеров, близких друзей, Хесус Урданета был первым, с кем Чавес, ещё в конце 1977 года, поделился мечтой о создании «чисто военной подпольной организации». Урданета придерживался национал-патриотиче- ских взглядов, негативно относился к левомарксистским «подрывным» структурам и тем более к партизанским способам борьбы. Чавес с ним не спорил: «Мы в герилью не пойдём. Это уже в прошлом. Наша боливарианская философия и наша военная подготовка с этим не стыкуются».
О Рауле Бадуэле Чавес как-то сказал: «Мы, члены “MBR-200”, относились к нему с большим уважением и ценили в нём образованность, его дружелюбие». В офицерской среде Бадуэль выделялся увлечением китайскими философами и военными стратегами. Тяготение к Востоку наложило отпечаток на его характер, придало ему некую загадочность или даже мистичность. Цветистая и замысловатая речь Бадуэля, в которую он вплетал изречения буддистских мудрецов, ничем не напоминала о его революционных наклонностях.
Из тех, кто давал клятву под саманом, до триумфа Болива- рианского движения не дожил Фелипе Антонио Акоста Кар- лес. Он погиб при странных обстоятельствах в 1989 году, в дни «Каракасо», стихийных народных протестов, вызванных неолиберальными реформами правительства Карлоса Андреса Переса. Фелипе Антонио был в то время начальником административной части Военной академии. 27 февраля его направили в одну из «критических зон» столицы для выяснения обстановки. Родственники и члены «MBR-200» так никогда и не узнали, что произошло с Фелипе. Их попытки получить материалы аутопсии натыкались на глухое сопротивление тайной полиции DISIP и угрозы: «Если дорожите жизнью, не вмешивайтесь, иначе...»
В дни «Каракасо» Чавес был болен ветрянкой, и врач во дворце Мирафлорес, где тогда служил Уго, категорически запретил ему появляться на работе. За кровавыми событиями Чавес следил по телевизору. Трагическое известие он получил по телефону и, по его словам, оплакал смерть друга вместе с Нанси и тремя детьми. «Фелипе был настоящим товарищем, — вспоминал о нём Чавес, — человеком действия, который никогда не подавал признаков уныния и умел поднимать дух своих товарищей, как это характерно для уроженцев штата Гуарико». О погибшем друге Чавес сложил поэму, которую не раз читал на митингах.
Комментируя события «Каракасо», Чавес говорит, что, если бы не болезнь, в дни 27—28 февраля его могла ожидать та же судьба, что и Фелипе Антонио Карлеса Акосту. В обстановке хаоса и насилия специальные группы полиции охотились за «установленными» врагами правительства. Счёт смертей шёл на сотни и тысячи, и списать ещё одну на «террор преступных элементов» было проще простого.
Оглавление
Глава 1. «Бенито Адольф Уго Чавес...»
Глава 2. Каракас, июнь 2002 года: первые впечатления
Глава 3. Венесуэльцы такие, какие они есть
Глава 4. «Бандит Майсанта» — неукротимый предок
Глава 5. Военная академия: на подступах к судьбе
Глава 6. Ревностный служака, начинающий конспиратор
Глава 7. Компаньера «Педро» — тайная любовь
Глава 8. Ел из одного котла с индейцами йарурос
Глава 9. Пора браться за оружие!
Глава 10. Вооружённое выступление 4 февраля 1992 года
Глава 11. Тюрьма как фактор популярности
Глава 12. Путь наверх в «чреве чудовища»
Глава 13. Избирательные урны вместо винтовок
Глава 14. Друг Фидель, олигарх Сиснерос и пятая колонна
Глава 15. Новая конституция и трагический декабрь 1999 года
Глава 16. Первый визит в Москву
Глава 17. «Венесуэлой правит сумасшедший...»
Глава 18. Дни апрельского путча: на волосок от смерти
Глава 19. Схватка с нефтяными заговорщиками
Глава 20. Империя — главный враг
Глава 21. Друзья и враги. «Отзывной» референдум
Глава 22. Русское оружие для Венесуэлы
Глава 23. Чавес против «дьявола Буша»
Глава 24. Президентские выборы 2006 года
Глава 25. Президенты-«популисты» — новые союзники
Глава 26. Чавес и Россия
Глава 27. Западный «накат»: «Во всём виноват Чавес!»
Глава 28. Чавес — «вождь коррупционеров»?
Глава 29. Частная жизнь Чавеса
Глава 30. «Если со мной что-то случится...»
Глава 31. Жёны и женщины Чавеса
Глава 32. Поражения и победы в информационной войне
Глава 33. Обвинения в культе личности
Глава 34. По пути к «Социализму XXI века»
Глава 35. Книга в подарок Обаме, или Тучи сгущаются
Глава 36. Борьба с беспощадной болезнью
Глава 37. Прощальный взгляд Чавеса
Глава 38. Ненаписанная книга
Основные даты жизни и деятельности Уго Чавеса
Литература
[1] Миристы — члены партии MovimientodeIzquierdaRevolucionaria (MIR),которая была создана в 1960 году в результате раскола партии ActionDemocratica.В основном в MIRвошла прогрессивная молодежь из ActionDemocratica, которая была увлечена идеалами кубинской революции.
[2]Agustin Blanco Munoz. Habla el comandnte Hugo Chavez Frias. Caracas: Ed. Catedra Pio Tamayo, 1998. P. 29
[3]Rafael Simon Jimenez. Maisanta, Guerrillero pedigueno уtraidor // Zeta. № 1554. 17.03.2006.
