Показать все теги
Как только я прибежал к их окопам и влетел в окоп – я был охвачен гневом и ненавистью: передо мной вскочил товарищ в чине капитана (с одной шпалой) и поднял руки вверх. Я кричу: «Зачем это?» Тогда он узнал во мне моряка, стал со мною говорить по-русски: «О, кацо, моряк, моряк… С тобой я хоть куда!..»
Конечно, меня трудно было отличить от немца. На мне была такая одежда, что сейчас мне кажется − я был похож на чучело: ботинки американские, шапка из сукна, брюки и фуфайка ватные. Кроме того, на мне была рубашка армейская, тельняшка флотская, китель флотский, гимнастёрка армейская. Ну что ж, это была война, а зима в Крыму в тот год была холодная. С 15-16-го декабря были небритые и немытые.
У меня появилась мысль пристрелить этого капитана. И тут же я отработал обратно: я к нему прыгнул в окоп, он же тоже может меня пристрелить. Решил этого не делать. Я рассказал ему обстановку, и мы с ним стали поднимать его личный состав, который лежал в окопах. Я стал им говорить, что теперь им нужно хорошо смотреть, чтобы ждали немцев и с тыла, а не только со стороны деревни Камышлы. На все мои объяснения они отвечали: «О, камандир, мая па-руски не панимай!». Побыл я в этой роте минут тридцать и вернулся к своим. Мы почувствовали, что остались одни, на этих надеяться нечего.
Примерно в двадцать два часа 21-го декабря я со своим личным составом, оставшимся к тому времени, что смогли – забрали, поднялись и ушли. Шли мы по оставшейся нам дороге Камышлы – Севастополь. К утру пришли на позиции, занятые нашим батальоном, а в девять часов пришли в штаб батальона на командный пункт «Ленинград». В штабе нас считали погибшими, т.к. с 19-го декабря ни с кем из своих я не имел связи. Первым в штабной землянке меня встретил командир роты лейтенант Сафронов. Он тоже очень удивился, увидев нас, тоже сказал, что считали нас погибшими, спросил, сколько нас прибыло, что с остальными.
Я стал докладывать, сколько ранено, сколько убито. Командир хотел отдать приказ, чтобы нас накормили, но обстановка не позволила это сделать: к штабу подбирались немецкие танки и пехота. Нам с пятью моими товарищами приказали занять оборону штаба. Траншей здесь, конечно, никаких не было. Нам пришлось откапывать себе штыками лунки, чтобы хоть немного прикрыть голову. При таком оборонительном сооружении нам долго держать оборону не пришлось. Немцы накрыли нас миномётным огнём. Мои краснофлотцы стали один за одним выбывать из строя, через пять-десять минут мы оставили оборону штаба. Последнего тяжелораненого краснофлотца я вынес сам. В это время штабу было приказано отойти за Мекензиевы Горы.
Около штаба остановилась машина, до этого она находилась в укрытии, полуторка «ММ». Я положил раненого в машину, помог погрузить штабное имущество. Машина с командованием ушла, а мы пошли пешком.
Мы отошли на Мекензиевы Горы, туда, где до войны были топливные склады флота, быстро приступили к сооружению штабных землянок. К вечеру уже было сделано две землянки. Но долго находиться в землянках нам не пришлось. 24-го декабря немецкие автоматчики оказались на Мекензиевых Горах. Весь личный состав, что оставался при батальоне, кинулся защищать от немцев район Мекензиевых Гор. На выполнениеэтой задачи командиром с нами пошёл лейтенант Сафронов. В этой операции он был тяжело ранен в обе ноги немецким автоматчиком, мы только не поняли, откуда ударил по Сафронову немец. Тогда мы стали искать немецких автоматчиков в русской одежде. Так оно и вышло: несколько немцев было переодето в русскую солдатскую одежду и тайно били по нам. Мы эту группу ликвидировали, к вечеру вернулись к штабу.
После ранения командира роты до конца операции по ликвидации немецких лазутчиков командование принял на себя главстаршина Романченко Костя. В это время командованию батальона стало известно, что санчасть наша осталась на своём месте, не смогла отойти. Нам приказали пробиться к ним, вывести их из окружения. Санчасть была расположена так, что немцы её не заметили, поэтому нам удалось забрать её без всяких осложнений, без потерь. Переправили санчасть мы в железнодорожный домик в Сухарной балке.
Затишье после второго штурма
Из воспоминаний И.Ф. Жигачёва
После нового года началось относительное затишье. Новый год, 1942-й, встречали в окопах, без каких-либо изменений, скромно – было не до этого.
Второго января 1942г. пошли в баню, сменили подозрительное бельё, одели чистое, хорошо простиранное нашими прачками, женщинами, работавшими в нашем тылу –бухте Голландия. Старшую прачку звали Пашей, а остальных не помню, а желательно было бы отметить их скромный благородный труд.
После второго штурма немцы понесли большие потери, но уходить добровольно не собирались. Враг ещё не добит. Предстоит тяжёлая, упорная, напряжённая борьба до полного уничтожения немецкой оккупации и освобождения родной земли от фашистов.
В январе и феврале 1942г. в батальоне шла напряжённая работа, укрепляли линию обороны, не хватало инструмента, так что лопаты, кирки, ломы не были выходными, да и краснофлотцы поняли, что нужно закапываться глубже в землю.
После декабрьских боёв батальон электромеханической школы в оперативном отношении был подчинён командиру 25-ой Чапаевской дивизии генералу Коломийцу Т. К.
Огневые налёты снарядов противника уносили всё новые жертвы. Накануне 1-го мая 1942г. выехал на совещание в Севастополь на автомашине скорой помощи врач батальона товарищ Бляхман. В тот же день вечером мне сообщили, что товарищ Бляхман убит прямым попаданием бомбы в машину, с ним погибли санитар, шофёр, машина разбита вдребезги.
В декабрьских боях врач Бляхман проявил себя хорошим храбрым командиром, бесстрашно помогавшим раненым под сильным обстрелом врага. Медсёстры Галя Ковалёва и Шура под его руководством спасли жизнь десяткам краснофлотцев, вынося их с поля боя. Героическое поведение в боях и трагическая смерть врача тов. Бляхмана осталась в моей памяти на всю жизнь.
Из записок Прохорского А.А.
После декабрьских боёв наступило затишье. Стали подсчитывать свои потери и комплектовать новые части из разбитых. Это примерно с 5-го января 1942года. Я был при штабе батальона с января по 3-е марта, командовал штабным взводом или, как его называли, комендантским.
3-го марта меня и главстаршину Булашевича Бориса Константиновича откомандировали учиться на младших лейтенантов, командиров взводов (в школу Береговой обороны при ГБ ЧФ, которая размещалась на Куликовом поле за Панорамой). (Булашевич Б.К. и Прохорский А.А. были направлены учиться на младших лейтенантов в качестве награды за отважное поведение в декабрьских боях 1941г. –Л.П.)
В школе мы пробыли до 22-го мая 1942 года, т.е. три месяца, а посылали нас на один месяц. 22-го мая нам сделали выпуск и присвоили звание «младший лейтенант».
Во время учёбы мы были резервом на случай прорыва, все были расписаны по-боевому и готовы были к тому, что нас в любую минуту могут бросить в любую точку. При себе мы имели полное вооружение. Кроме того, мы несли караульную службу на Историческом бульваре, охраняли сооружённое там водохранилище, там выставлялись два поста.
В то время нам часто приходилось видеть, как прибывшее пополнение первым долгом приходило смотреть Панораму обороны Севастополя 1854-1855г.г. Панорама действовала до 27-го мая.
С 22-го по 27-ое мая мы с Булашевичем были во флотском экипаже в резерве. Из резерва нас хотели забрать в 8-ю морскую бригаду полковника Горпищенко. Нам пришлось звонить в штаб своего батальона капитану Жигачёву, доложили о себе, о том, что нас отправляют в другую часть. Жигачев прибыл в экипаж и забрал нас опять к себе в батальон.
Третье наступление на Севастополь в июне 1942 г
Из воспоминаний И.Ф. Жигачёва
После получения миномётов, начальник боепитания получил ещё оружие: противотанковые ружья, огнемёты и даже ампуломёт. Только одно было плохо: очень мало получили мин, их не успевали делать.
В начале июня месяца 1942года началась интенсивная перестрелка с обеих сторон. Слов нет, перевес был на стороне противника. Главным образом, у противника было много авиации. Так что в первые дни июньских боёв миномётную батарею пришлось перенести на главный нажим противника, между 9-м и 10-м дзотами, недалеко от КП батальона. Бои шли круглые сутки, особенно с 7-го июня. В этих боях принимал участие весь личный состав батальона. Отражение самой сильной атаки немцев было 27-го июня, здесь особенно отличились наши миномётчики, они уничтожали участников психических атак, пьяных головорезов.
Из записок Прохорского А.А.
Непосредственным защитникам Севастополя в июньских боях было очень и очень трудно. Была сильная жара, воды не было. Пыл. Это был сплошной ад. Кто не был, тот не может представить, какой это был ад…
Трудно всё описать после прошедших двадцати шести лет.
7-го июня, рано утром, немцы сделали сильнейшую артподготовку по всей нашей обороне, как и в декабре 1941 года. После артподготовки сразу пошли в наступление на отдельных участках: это район долины Бельбек, деревня Камышлы, Камышловский район и Балаклава –Камары . В районе Бельбека начали наступать на 79-ю морскую бригаду и армейские полки. Примерно к 12-14-ти часам первую линию обороны 79-й бригады немцы потеснили и начали расширять прорыв по нашей передовой. Слева от меня в окопе №7 находился наш взвод под командованием младшего лейтенанта Коренного Николая, выпускника нашей электромеханической школы. Он был выпущен старшиной 2-ой статьи, а за храбрость в декабре ему было присвоено звание «младший лейтенант». Он отлично дрался. Разделяла нас с ним небольшая долина. Между нашими позициями были ещё размещены солдаты 51-го полка. Долина, разделявшая шестой и седьмой окопы, была нами, т.е. нашими войсками, заминирована. И вот я заметил: немцы обстреливают долину, выпустят один-два снаряда, а взрываются пять-шесть. Это они специально стреляли, чтобы долину разминировать, значит, это мины и взрывались.
8-го июня немцы стали давить нас, моего соседа обошли сзади и стали забрасывать его гранатами. Мы помочь не могли, т.к. окопы не были построены для круговой обороны. Я своим огнём мог бить по его личному составу. Но он тоже продержался долго, почти весь день, только к вечеру перебежал с кучкой своих людей в мой окоп. Перебегая из седьмого окопа в шестой, они бежали через заминированную долину, и никто не подорвался на минах. Видимо, долина обстрелом уже была разминирована.
В шестом окопе мы продержались ещё сутки, т.е. до девятого июня. Отразили несколько атак немцев, но своих потеряли половину личного состава. Все попытки немцев смять нас – мы выдержали.
Только к вечеру узнали, что мы остались одни, тогда отошли и мы в дзот № 9 и в траншею.
На новом рубеже мы простояли до 24-го июня 1942 года, за это время отбили несчётное количество немецких атак. Конечно, с нами были и другие части. Мы устояли, ведь делали общее дело: отбивали атаки, а сами одновременно зарывались в землю, т.е. рыли окопы для ведения огня.
Руководители ЭМШ. Слева направо: Жигачёв И.Ф. командир батальона, представитель ПО, Старев С.К., комиссар.
На переднем плане Пастукян А.Г, уполномоченный ОО, и Кравченко Н.Н, начальник штаба. 1942г.
24-го июня ночью, не знаю точно во-сколько, ко мне прибыли связные от командира роты, принесли приказ об отходе взвода на сопки в Инкерман, т.к. немцы могли нас окружить: они уже подошли к Сухарной балке.
В Инкермане я занял со своим взводом, состоявшим всего из семи человек, оборону на сопке, где раньше стояла церковь. Мне дали ещё взвод, в котором было человек десять, они расположились немного выше церкви. Вот с этими людьми я и держал оборону этой сопки один день. К вечеру я потерял больше половины личного состава, нас весь день бомбила авиация, а как только самолёты улетали, немцы накрывали нас миномётным огнём. И всё же до вечера мы устояли.
Как только мы прибыли к месту обороны, командир роты лейтенант Сафронов с группой краснофлотцев (писаря, конюха, повара), два или три человека взял из моего взвода и с этим личным составом занял оборону в балке, а мне было приказано занять оборону на верху сопки. Это от немцев было в 25-40 метрах. Прибыли мы на сопку, нашли там человек пять-шесть защитников. Во главе их был младший лейтенант, очень молодой. Он увидел меня, понял, что я старше него и сказал: «Я буду подчиняться вам. Вы старше меня по годам, кроме того – вы моряк». В это время чинов было делить некогда. Он мне ползком показал место, где можно поставить станковый пулемёт «максим». Ночью мы разместились. Как разместились – никто не знает и не узнает! Просто обложили себя камнями. Счастье наше, что светила луна. Она освещала нам местность, и мы к утру, плохо ли, хорошо ли – замаскировались, а, вернее, чуть-чуть прикрылись. Я со своим связным краснофлотцем Морозовым занял место на склоне сопки под естественным бруствером, который спас нас от сильного миномётного огня. В общем, позиция у нас была такова: всё, что делали мы – слышали немцы; что делали они – слышали мы.
Едва рассвело, немцы открыли по нам ураганный миномётный огонь. Конечно, они слышали, что на сопку прибыло подкрепление, но какое – они не знали. Нас прибыло всего пять-шесть человек. Посылали нас на помощь батальону, который тоже состоял из семи-десяти человек. Вот и весь гарнизон для защиты этой сопки на подступах к Севастополю, не считая тех, что были внизу с командиром роты. Их тоже было человек восемь-десять. Мы эту сопку держали часов до тринадцати- четырнадцати. Сколько раз немцы нас штурмовали! Но нас так и не выжгли. Тогда они посадили снайперов. Первым они сняли лейтенанта, который был на сопке до меня, ранили его. Не помню, откуда у нас взялся второй лейтенант, он стал второй жертвой снайперов, а третьей жертвой стал я.
Мой связной сделал мне перевязку, для этого он снял с меня рубашку, оторвал от неё кусок и перевязал.
Сделали мне перевязку, прошло совсем немного времени, ко мне подполз матрос от командира роты, передал мне приказание уходить, т.к. им, возможно, придётся биться врукопашную, а мне биться нечем. И я ушёл.
На этом и закончилась моя боевая деятельность.
С передовой прибыл я в санчасть 51-го полка, размещалась она в Инкерманской долине, ниже нас. В санчасти мне забинтовали всю руку, привязали и положили в землянку. А скоро прилетели немецкие самолёты, пробомбили этот участок, и упавшая рядом бомба засыпала землянку, в которой был я. Меня сильно контузило. Кто нас откапывал, кто нас спасал – этого я ничего не знаю, и как очутился на лидере «Ташкент» 27-го июня, я тоже не знаю. Пришёл я в сознание, находясь на лидере «Ташкент», уже в море. Со слов товарищей, которые оказались со мной на «Ташкенте» и после, в госпитале города Черкесска на Северном Кавказе, я узнал, как было дело. Нас, оказывается, откопали санитары 51-го полка, погрузили вечером на автомашину и привезли в штольню под Учебный отряд ЧФ. Это было 25-го июня 1942года, а оттуда с 26-го на 27-ое июня нас отправили в Камышовую бухту, где и погрузили на «Ташкент». Как дошёл «Ташкент» до Новороссийска, об этом подробно написал его командир Ерошенко, он очень подробно всё описал.
