Показать все теги
Лекция 1. Первые дни американского коммунизма
Товарищи, представляется весьма уместным прочитать курс лекций по истории американского троцкизма в этом Храме Труда (Labour Temple). Здесь, именно в этой аудитории, еще в начале нашей исторической борьбы в 1928 году я произнес первую публичную речь в защиту Троцкого и оппозиции в России. Это выступление не обошлось без некоторых трудностей, поскольку сталинисты попытались сорвать наш митинг с помощью физической силы. Но мы смогли пройти через это. Мы, как общепризнанные троцкисты, начинали кампанию наших публичных выступлений здесь, в этом Храме Труда, тринадцать, почти четырнадцать лет назад.
Читая литературу о троцкистском движении в этой стране, вы, несомненно, часто замечали повторяющиеся утверждения о том, что мы не принесли никакого нового откровения: троцкизм является не новым движением и новой доктриной, а лишь восстановлением, возрождением подлинного марксизма, который был развит и воплощен в жизнь русской революцией и первыми днями Коммунистического Интернационала.
Большевизм и сам стал возрождением, реставрацией подлинного марксизма, после того как это учение было искажено оппортунистами из Второго Интернационала, чье предательство по отношению к пролетариату увенчалось поддержкой империалистических правительств в Мировой войне 1914-1918 годов. Когда вы изучаете тот самый период, о котором я собираюсь рассказать в этом курсе, - то есть последние тринадцать лет, - или любой другой период со времени Маркса и Энгельса, надо иметь ввиду одно обстоятельство. А именно, непрерывную линию революционного марксистского движения.
Марксизм никогда не испытывал недостатка в настоящих последователях. Несмотря на все искажения и предательства, которые время от времени дезориентировали движение, каждый раз поднимались новые силы, вперед выдвигались новые люди, которые возвращали его на верную дорогу, то есть на дорогу ортодоксального марксизма. Так было и в нашем случае.
Наши корни глубоко уходят в прошлое. Наше движение, которое мы называем троцкизмом, кристаллизовавшееся теперь в Социалистическую Рабочую партию (Socialist Workers Party), не появилось сразу в готовом виде из ничего. Оно выросло непосредственно из Коммунистической партии Соединенных Штатов. Сама же Коммунистическая партия выросла из предшествовавшего ей движения Социалистической партии, и отчасти из Промышленных Рабочих Мира. Оно выросло из движения революционных рабочих Америки предвоенного и военного времени.
Коммунистическая партия, которая получила организационное оформление в 1919 году, изначально была левым крылом Социалистической партии. Именно из Социалистической партии происходит основная часть коммунистических сил. В сущности, официальное провозглашение партии в сентябре 1919 года было лишь организационным завершением длительной борьбы внутри Социалистической партии. Именно там была разработана программа и именно там, внутри Социалистической партии, сформировались первоначальные кадры. Эта внутренняя борьба, в конечном итоге, привела к расколу и образованию отдельной организации - Коммунистической партии.
В первые годы консолидации коммунистического движения - то есть, можно сказать, от большевистской революции 1917 года, до образования Коммунистической партии нашей страны два года спустя, и, может быть, еще год или два после этого, - главным делом была фракционная борьба против оппортунистического социализма, представленного тогда Социалистической партией. Так бывает почти каждый раз, когда рабочая политическая организация распадается и в то же время дает начало революционному крылу. Борьба за большинство, за консолидацию сил внутри партии почти неизбежно сводит изначальную деятельность нового движения к довольно ограниченной внутрипартийной борьбе, которая не заканчивается с наступлением официального раскола.
Новая партия продолжает искать своих сторонников в старой среде. Новой партии нужно время, чтобы научиться твердо стоять на ногах. Таким образом, даже после официального раскола, произошедшего в 1919 году, фракционные конфликты продолжались, - как в силу инерции и привычки, так и из-за того, что борьба еще не была завершена. В Социалистической партии остались люди, которые не смогли принять решение и которые были наиболее вероятными кандидатами на вступление в новую партийную организацию. На протяжении почти всего первого года Коммунистическая партия сосредоточивала свои усилия на борьбе за разъяснение доктрины и завоевала на свою сторону новые силы из Социалистической партии. Конечно, как почти всегда происходит в подобных исторических процессах, этап фракционной борьбы в конечном итоге уступил место
прямой активности в классовой борьбе, привлечению новых сил и развитию новой организации на совершенно независимой основе.
Левое крыло Социалистической партии, ставшее позднее Коммунистической партией, находилось под непосредственным влиянием большевистской революции 1917 года. До этого времени американские рабочие-активисты (militants) имели очень мало возможностей, чтобы получить подлинно марксистское образование. Лидеры Социалистической партии не были марксистами. Марксистская литература, публиковавшаяся в этой стране, была весьма скудной и почти всегда ограничивалась лишь экономической стороной учения. Социалистическая партия была разнородной структурой; ее политическая деятельность, ее пропаганда и агитация представляли собой ужасную мешанину из реальных, революционных и реформистских идей всех сортов. В те предшествовавшие последней войне дни, и даже во время самой войны, молодые рабочие- активисты приходили в партию в поисках ясного программного руководства и должны были немало потрудиться, чтобы найти его. Они не могли получить его от официального руководства партии, которому не хватало серьезных знаний о подобных предметах.
Самые лучшие умы Социалистической партии были лишь американскими двойниками оппортунистических лидеров социал-демократических партий Европы, только еще более невежественными и высокомерными в вопросах теории. Поэтому, несмотря на все порывы и воодушевление, большое число молодых активистов в американском движении имело мало возможностей постигать марксизм, а без марксизма невозможно создать подлинно революционное движение.
Большевистская революция в России изменила все почти мгновенно. Завоевание власти пролетариатом было продемонстрировано на деле. Как и в любой другой стране, огромное воздействие этой пролетарской революции потрясло наше движение в Америке до самых оснований. Одно только воодушевление от этого события невероятно усилило революционное крыло партии, дало рабочим новую надежду и пробудило новый интерес к тем теоретическим проблемам революции, которые до этого момента еще не получили должного признания.
Вскоре мы смогли увидеть, что организаторы и лидеры русской революции были не просто революционерами действия. Они были настоящими марксистами и в области теории. Из России, от Ленина, Троцкого и других лидеров мы впервые смогли получить серьезное изложение революционной политики марксизма. Мы знали, что они долгие годы вели борьбу за восстановление неискаженного марксизма в международном рабочем движении. Теперь, благодаря огромному авторитету и престижу их победы в России, они наконец-то могли быть услышаны во всех странах. Все настоящие рабочие-активисты тянулись к ним и начали изучать их работы с таким интересом и таким рвением, какого мы никогда прежде не знали. Авторитет их учения десятикратно возрастал благодаря тому, что оно было проверено на практике. Более того, месяц за месяцем, год за годом, несмотря мобилизацию против них всех сил мирового капитализма, они оказались способными углублять великую революцию, создавать Красную Армию, сохранять и укреплять позиции. Вполне естественно, что большевизм стал авторитетным учением среди революционных кругов во всех рабочих политических движениях мира, включая и наше собственное.
На этой основе сформировалось левое крыло Социалистической партии. Оно имело собственные издания, оно имело организаторов, ораторов и публицистов. Весной 1919 года, то есть за четыре или пять месяцев до официального образования Коммунистической партии, - мы провели в Нью- Йорке первую Национальную
конференцию левого крыла. Я был делегатом на этой конференции, приехав тогда из Канзас-Сити. Именно на этой конференции фракция левого крыла действительно получила оформление как партия внутри партии, что подготовило последующий раскол. Официальный орган левого крыла был назван "Революционный век" (The Revolutionary Age). Эта газета первой принесла рабочим Америки подлинное объяснение учений Ленина и Троцкого. Ее редактор был первым в этой стране, кто разъяснял и популяризовал учение большевистских лидеров. Поэтому он в историческом плане может считаться основателем американского коммунизма. Этим редактором был человек по имени Луис С. Фрэйна (Fraina). Его сердце было не таким сильным, как его голова. Он не выдержал борьбы и стал поздним неофитом буржуазной "демократии", когда она уже вступила в период предсмертной агонии. Но это было только его личным несчастьем. То, что он сделал в предшествующие дни, остается вполне ощутимым, и ни он, ни кто-либо другой не смогут изменить это.
Другим выдающимся деятелем нашего движения был в те дни Джон Рид. Он не был ни лидером, ни политиком. Но его моральное влияние было очень велико. Джон Рид был американским журналистом социалистических убеждений, который отправился в Россию, участвовал в революции, правдиво освещал ее и написал о ней великую книгу - "Десять дней, которые потрясли мир".
В первые дни левого крыла Социалистической партии большинство его сторонников были по рождению иностранцами. Тогда, более двадцати лет назад, очень значительная часть рабочих Америки в базовых отраслях была иностранного происхождения. До войны ворота иммиграции были широко открыты, поскольку это служило потребности американского капитала в накоплении огромных резервов рабочей силы. Многие из этих иммигрантов привезли из родных стран в Америку и социалистические настроения. Социалистическое движение среди иноязычных групп очень быстро росло под влиянием русской революции. Люди иностранного происхождения объединялись в федерации по языковому признаку, которые были практически автономными филиалами Социалистической партии. Насчитывалось целых восемь или девять тысяч членов в Русской Федерации, пять или шесть тысяч поляков, три или четыре тысячи украинцев, около двенадцати тысяч финнов и т.д. - огромная масса членов партии. Подавляющее большинство сплотилось под лозунгами русской революции, а после ухода из Социалистической партии эти люди составили основную часть членов молодой Коммунистической партии.
Лидеры этих федераций стремились к контролю над новой партией и фактически добились его. Имея за собой отряды иноязычных рабочих и представляя их, эти лидеры в первые дни коммунистического движения приобрели необычайное влияние. И это, в общем, было к лучшему, поскольку в основной своей массе они были честными коммунистами и помогали распространять учение большевизма.
Но их преобладание имело и негативные стороны. На самом деле их мысли были не в Соединенных Штатах, а в России. Они превращали движение в некую противоестественную конструкцию и мешали ему с самого начала экзотическим сектантством. Наиболее влиятельные лидеры партии - влиятельные в том смысле, что они имели реальную власть благодаря множеству шедших за ними сторонников, - были людьми, совершенно незнакомыми с американской экономической и политической сценой. Они не понимали психологию американских рабочих и не уделяли им особого внимания. В результате партия страдала от недостатка реализма и имела даже оттенок романтизма, который уводил партию во многих ее поступках и мыслях от настоящей классовой борьбы в Соединенных Штатах. Странным образом эти лидеры иноязычных
Федераций, во всяком случае многие из них, были убеждены в своей мессианской роли. Они были полны решимости контролировать движение с тем, чтобы сохранить в нем чистоту веры.
С самых ранних дней левого крыла Социалистической партии, а затем и Коммунистической партии, американское коммунистическое движение разрушалось отчаянной фракционной борьбой, "борьбой за контроль", как они это называли. Преобладание лидеров с иностранными корнями создало парадоксальную ситуацию. Вы знаете, что обычно в жизни большой империалистической страны, вроде нашей, иноязычные рабочие - иммигранты занимают положение национального меньшинства и вынуждены вести постоянную борьбу за равенство, за свои права, никогда их полностью не получая. Но в левом крыле Социалистической партии и изначально в Коммунистической партии соотношение было противоположным. Очень широко был представлен каждый славянский язык. Большинство составляли русские, литовцы, поляки, латыши, финны и т.д. Они были подавляющим большинством, а мы, американцы по рождению, полагавшие, что у нас есть некоторое представление о том, как движением надо руководить, - мы оставались в меньшинстве. С самого начала мы вели борьбу, будучи гонимым меньшинством. И наши успехи были очень скромными.
Я принадлежал к той фракции, сначала в левом крыле Социалистической партии, а затем и в независимом коммунистическом движении, которая нуждалась именно в американских лидерах, в американском руководстве движением. Мы были убеждены, что в этой стране невозможно построить движение без таких руководителей, которые были бы более глубоко знакомы и более тесно связаны с исконным движением американских рабочих. Но они, или многие из них, в свою очередь были столь же убеждены, что американец не может быть настоящим, подлинным большевиком. Они нуждались в нас и ценили нас - как их "англоязычное проявление" - но думали, что они должны сохранить контроль, чтобы не дать движению превратиться в оппортунистическое и центристское. В продолжение долгих лет очень много времени тратилось на ту борьбу, которая для иноязычных лидеров могла оказаться только проигранной борьбой. В конце концов движение должно было обрести местных лидеров, иначе оно не смогло бы выжить.
Борьба за контроль приняла облик борьбы вокруг организационной формы. Должны ли иноязычные группы оформляться в автономные федерации? Или они должны стать местными отделениями без национальных структур и права автономии? Должна у нас быть централизованная партия или партия федераций? Естественно, концепция централизованной партии была большевистской концепцией. Однако в централизованной партии иноязычные группы не могут быстро вырасти в мощные отряды; тогда как в партии федераций лидеры этих федераций могут противостоять самой партии при поддержке мощных отрядов своих сторонников, голосующих на съездах, и так далее.
Эта борьба подрывала Конференцию левого крыла в Нью-Йорке в 1919 году. К тому времени, когда в сентябре 1919 года мы собрались в Чикаго, то есть ко времени Национального Конвента Социалистической партии, на котором произошел раскол, силы левого крыла уже срослись между собой. В момент разрыва с Социалистической партией коммунисты были неспособны создать собственную единую партию. Через несколько дней они известили весь мир о том, что создали не одну Коммунистическую партию, а две. Одной из них была Коммунистическая партия Соединенных Штатов, перетянувшая на свою сторону большинство и находившаяся под влиянием Иноязычных Федераций (Foreign Lanuage Federations); другой же была Коммунистическая Рабочая партия - она представляла уже упомянутую мной фракцию меньшинства с более высокой долей местных жителей и американизированных иностранцев. При этом, естественно,
наблюдались различные вариации и индивидуальные колебания, но главная линия разграничений была именно такой.
Вот таким несчастливым оказалось начало независимого коммунистического движения: на сцену вышли две партии с идентичными программами, ведущие между собой жестокую борьбу. Хуже того, наши расколотые ряды подвергались еще и ужасным гонениям. Тот год - 1919-й - был для нашей страны годом великой послевоенной реакции. Когда правители закончили войну, "чтобы сделать мир открытым для демократии", они решили написать дополнительную главу и сделать США "открытым цехом". Они начали неистовый патриотический поход против всех рабочих организаций. Тысячи рабочих были арестованы по всей стране. В ходе этого наступления основной удар приняли на себя новые коммунистические партии. На всем пространстве от океана до океана произошли налеты почти на каждую местную организацию; почти каждый руководитель движения на национальном или местном уровне оказался под арестом и был обвинен в том или ином преступлении. Осуществлялась массовая высылка активистов иностранного происхождения. Движение преследовалось в таких масштабах, что ему пришлось уйти в подполье. Руководители обеих партий полагали, что продолжать открытую, легальную деятельность невозможно. Итак, уже в первый год существования американского коммунизма мы имели не только позорную и скандальную организационную катастрофу двух раздельных и соперничающих коммунистических партий, но, кроме этого, обе наши партии уже через несколько месяцев действовали в виде подпольных групп и отделений.
Движение оставалось подпольным с 1919 года до начала 1922 года. Когда первый шок от преследований прошел, а группы и отделения приспособились к своему подпольному существованию, тогда среди руководства обрели силу те элементы, которые не были склонны к реализму, ведь в то время движение было полностью изолировано от общественной жизни и от рабочих организаций страны.
Фракционная борьба между двумя партиями по-прежнему поглощала невероятно много времени; изощренная полемика о доктрине и мелочные споры превратились в приятное времяпрепровождение. Именно тогда я, со своей стороны, впервые осознал всю зловредность болезни ультралевизны. Существует, похоже, своего рода закон: чем глубже становится изоляция партии от живого рабочего движения, чем меньше остается у нее связей с массовым движением и чем меньше готова она к корректировкам под влиянием массового движения, тем более радикальной она становится в своих лозунгах, программе и т.д. Тот, кто хочет внимательно изучать историю движения, должен углубиться в некоторое изучение партийной литературы, появившейся в те дни. Как вы понимаете, немного стоит сверхрадикал, ставший таким потому, что никто не обращает на него внимания. У нас не было публичных митингов, мы не беседовали с рабочими и не видели их реакцию на наши лозунги. Поэтому в руководстве движением все более и более влиятельными становились самые громкие крикуны уединенных собраний. На поле выходил фразерский "радикализм". Первые годы коммунистического движения в этой стране были в огромной степени посвящены ультралевизне.
Во время президентской компании 1920 года движение оставалось нелегальным и не могло перевести средства на поддержку собственного кандидата. Кандидатом от Социалистической партии был тогда Юджин В. Дебс, однако, ведя с этой партией острую фракционную борьбу, мы ошибочно полагали, что не можем его поддерживать. Поэтому наше движение предпочло очень радикальную программу: оно опубликовало звонкую прокламацию, призывавшую рабочих бойкотировать выборы! Как вы понимаете, нам оставалось только сказать: "У нас нет своего кандидата; мы ничего здесь не можем поделать". Так получилось, например, с Социалистической Рабочей партией, партией троцкистов, в 1940 году: из-за технических, финансовых и организационных трудностей мы не смогли участвовать в избирательной компании. Мы посчитали невозможным поддерживать кого-либо из кандидатов и поэтому не стали вмешиваться в ход событий. Зато Коммунистическая партия прежних дней не пропускала ни одного повода издать прокламацию. И если сейчас я очень часто скептически отношусь к прокламациям, то это происходит потому, что я видел их слишком много в первые дни Коммунистической партии. Я абсолютно не согласен с идеей, что по каждому событию должна появляться прокламация. Лучше ограничиться меньшим числом; лучше издавать их лишь по более важным случаям. Тогда они обладают большим весом. Действительно, когда в 1920 году появилась брошюра, призывавшая бойкотировать выборы, из этого ничего не получилось.
В нашем движении росла сильная антипарламентская тенденция, и потребовались многие годы, чтобы преодолеть нехватку интереса к выборам. Как раз в это время мы прочитали памфлет Ленина "Детская болезнь левизны в коммунизме". Теоретически все признавали необходимость участия в выборах, однако не было стремления делать в этой сфере что- либо реальное, и потребовалось несколько лет, прежде чем партия смогла развить сколько-нибудь серьезную предвыборную активность.
И еще одна ультрарадикальная идея получила преобладание в молодом и нелегальном движении коммунистов: представление о том, что оставаться в подполье - это вопрос революционного принципа. В течение двух предыдущих десятилетий мы извлекли некоторые преимущества из нелегального положения. Практически все товарищи в Социалистической Рабочей партии не знают иной формы существования, кроме легальной партии. В такой ситуации среди них вполне могла укрепиться привычка к легальности. Такие товарищи в период преследований могут пережить настоящий шок, а ведь партия должна быть способной сохранять свою активность при любом отношении правящего класса. Революционной партии необходимо знать, как она должна действовать даже и в условиях подполья. Но это должно происходить только по необходимости, а не в результате выбора.
Когда человек хорошо знаком и с подпольной, и с открытой политической организацией, ему легко убедиться, что более бережливой и эффективной является вторая. Она является самым простым способом установления контактов с рабочими, самым простым способом привлечения сторонников. Следовательно, даже во времена самых жестоких репрессий настоящий большевик всегда пытается найти и использовать любую возможность открытых действий. Если же он не может открыто сказать все то, что хочет, тогда он скажет все, что сможет сказать, - и дополнит легальную пропаганду другими действиями.
В раннем коммунистическом движении, когда мы еще не всегда могли правильно понимать работы и учение лидеров русской революции, среди нас усиливалась тенденция рассматривать подпольную партию именно как принцип. С течением времени волна реакции пошла на спад, и стали открываться возможности для легальной работы. Однако потребовалась ужасная внутренняя борьба, чтобы партия смогла сделать самый маленький шаг к собственной легализации. Совершенно нелепое представление о том, что партия не может быть революционной, если она не является нелегальной, разделялось большинством сторонников коммунистического движения в 1921 году и в начале 1922 года.
"Радикализм" господствовал также и в вопросе о профсоюзах. Эта ультралевизна была ужасным вирусом. Она расцветала в изолированном движении. Именно там вы всегда встречаетесь с этим явлением в самом худшем варианте - именно в таком движении, которое изолировано от масс, которое не изменяется под влиянием массы. Вы можете видеть это на опыте наших собственных "фанатиков", отшельников троцкистского движения. Чем меньше люди их слушали, чем меньше влияния оказывали их слова на события человеческой жизни, тем более экстремистскими, неразумными и истеричными становились их заявления.
Вопрос о профсоюзах стоял на повестке дня самого первого подпольного съезда коммунистического движения. Этот съезд был отмечен одновременно и расколом, и объединением. Фракция, возглавляемая Рутенбергом (Ruthenberg) вышла из той Коммунистической партии, в которой преобладали иноязычные группы. В мае 1920 года фракция Рутенберга собралась на общий съезд с Коммунистической Рабочей партией в Буржмене (Burgeman), штат Мичиган, чтобы создать новую организацию под названием "Объединенная Коммунистическая партия" (это событие не надо смешивать с другим съездом в Буржмене, который в августе 1922 года был разогнан полицией). Объединенная Коммунистическая партия взяла верх и через год слилась с оставшейся половиной изначальной Коммунистической партии.
Съезд 1920 года, как я совершенно отчетливо помню, принял резолюцию по профсоюзному вопросу. В свете того, что было известно в троцкистском движении, эта резолюция могла вызвать просто ужас. Она призывала к "бойкоту" Американской Федерации Труда. Она заявляла, что тот член партии, которого "рабочее место заставляет состоять" в АФТ, должен работать в ней так же, как коммунист работает в буржуазном Конгрессе, - не укрепляя его, а разрушая изнутри. Эта чепуха впоследствии была опровергнута многими вещами. Многие люди, которые приняли эти глупости, впоследствии приобрели опыт и действовали в политическом движении уже иначе.
Под влиянием русской революции молодое поколение, возмущенное оппортунистическим предательством социал-демократов, принимало радикализм в слишком больших дозах. Ленин и Троцкий на Третьем Всемирном Конгрессе Коммунистического Интернационала в 1921 году возглавили "правое крыло" - так они демонстративно именовали эту тенденцию. Ленин написал свой памфлет "Детская болезнь левизны в коммунизме", направленный против германских левых, подняв в нем вопросы парламентаризма, профсоюзов и т.д. Этот памфлет, вместе с решениями Конгресса, с течением времени очень сильно помог в деле избавления от левацкой тенденции в молодом Коминтерне.
Я вовсе не хочу изобразить формирование американского коммунизма в виде некого цирка, как это делают посторонние обыватели. Это было совсем не так. В нашем движении были положительные стороны, и эти стороны преобладали. Оно состояло из тысяч смелых и преданных революционеров, готовых ради нашего движения пойти на жертвы и риск. Несмотря на все свои ошибки, они построили такую партию, какой никогда прежде не было в этой стране, то есть партию, основанную на марксистской программе, с профессиональным руководством и дисциплинированными рядами. Те, кто прошел через период подпольной партии, приобрели привычку к дисциплине и научились тем методам работы, которым позднее суждено было сыграть великую роль в последующей истории нашего движения. Сейчас мы возводим постройку на этом фундаменте.
Они научились серьезно относиться к программе. Они смогли навсегда отказаться от представления о том, что революционное движение, стремящееся к власти, может находиться под руководством людей, для которых социализм - лишь занятие в часы досуга. Типичным лидером в старой Социалистической партии был юрист, занимающийся юридической практикой, или проповедник, читающий проповеди, или писатель, или же человек какой-либо иной профессии, изредка снисходящий до того, чтобы прийти и произнести речь. Занятые на постоянной основе функционеры были лишь наемной силой, которая занималась грязным трудом и не имела реального влияния в партии. Между рядовыми рабочими с их революционными порывами и стремлениями и мелкобуржуазными дилетантами, находившимися наверху, была ужасная пропасть. Молодая Коммунистическая партия смогла со всем этим порвать и смогла сделать это легко потому, что никто из руководителей старого типа не обратился всем сердцем к поддержке русской революции. Партия должна была выдвинуть новых лидеров из своих массовых рядов, и с самого начала утвердился принцип, что эти лидеры должны быть профессиональными партийными деятелями, что они должны посвящать партии все свое время и всю свою жизнь. Если мы говорим о партии, намеренной вести рабочих на постоянную борьбу за власть, то невозможно представить какой-либо иной тип руководства.
В условиях подполья продолжалось образование, постигались труды русских лидеров. Ленин, Троцкий, Зиновьев, Радек, Бухарин - они были нашими учителями. Мы приступили к образованию с настроением, совершенно отличным от старой и апатичной Социалистической партии, - с настроением революционеров, которые относятся к идеям и программе очень серьезно. Движение жило напряженной внутренней жизнью, тем более, что оно оказалось изолировано и загнано само в себя. Фракционные столкновения были острыми и продолжительными.
На темной аллее подполья движение начало застаиваться. Лишь немногие среди нас в руководстве стали искать выход, путь к сближению с американскими рабочими легальными методами. Эти попытки встречали отчаянное сопротивление. Мы сформировали новую фракцию. В руководстве этой фракции со мной тесно сотрудничал Лавстоун (Lovestone). Позднее к нам присоединился Рутенберг, освобожденный из тюрьмы весной 1922 года.
Эта борьба, борьба за легализацию движения, не ослабевала полтора - два года. С нашей стороны это была решительная позитивная борьба; столь же решительным было на другой стороне сопротивление людей, глубоко убежденных, что подобный шаг означал бы что-то вроде предательства. Наконец в декабре 1921 года, располагая в Центральном комитете незначительным большинством, мы, сделав в это время один неосторожный шаг, начали двигаться к легальности.
Из-за того, что сопротивление в рядах партии все еще было слишком сильным, мы не могли легализовать ее как таковую, но мы организовали несколько легальных групп для чтения лекций. Затем мы провели собрание, чтобы объединить эти группы вокруг центральной структуры, названной Американским Рабочим Союзом, который мы превратили в пропагандистскую организацию. Тогда, в декабре 1921 года, мы обратились к такой организационной схеме, при которой Рабочая партия является открытой, легальной организацией, дополняющей подпольную Коммунистическую партию. Мы не могли обойтись без этой последней. Было невозможно уговорить на это большинство, однако удалось найти компромисс, при котором мы, сохраняя подпольную партию, создали также Рабочую партию как ее легальное продолжение. Две или три тысячи твердолобых подпольщиков восстали против этого шага к легализации, ушли и создали собственную организацию.
Мы продолжали сохранять две партии - легальную и нелегальную. Рабочая партия имела очень ограниченную программу, но она стала средством, с помощью которого велась вся наша легальная общественная деятельность. Контроль остался за подпольной Коммунистической партией. Рабочая партия не подвергалась гонениям. Реакционная волна прошла, в Вашингтоне и по всей остальной стране преобладало что-то вроде либерального политического настроения. Мы могли проводить публичные митинги и устраивать лекции, издавать газеты, участвовать в предвыборных компаниях и т.д. И тогда встал вопрос: действительно ли нам нужна эта обуза в виде двух партий? Мы хотели ликвидировать подпольную организацию, сосредоточить всю нашу деятельность в легальной партии и пойти на риск в случае дальнейших преследований. Однако мы столкнулись с обновленной оппозицией.
Макс Истмен, Джеймс Кэннон и Билл Хейвуд на Четвертом Конгрессе Коминтерна в Москве в 1922 году.
Борьба продолжалась непрерывно, пока мы, наконец, не поставили этот вопрос перед Коммунистическим Интернационалом на его Четвертом Конгрессе в 1922 году. На этом Конгрессе я был представителем фракции "ликвидаторов", как нас называли. Это имя пришло из истории большевизма. Одно время после поражения революции 1905 года секция меньшевиков выступала с предложением ликвидировать в России подпольную партию и ограничить всю деятельность рамками царской "легальности". Ленин беспощадно боролся против этого предложения и тех, кто его выдвинул, поскольку это означало бы отказ от революционной работы и организации. Он заклеймил их как "ликвидаторов". Поэтому вполне естественно, что когда мы выступили с предложением ликвидировать подпольную партию в нашей стране, леваки, чьи представления были привязаны к России, механически перенесли выражение Ленина и уже нас заклеймили в качестве "ликвидаторов".
Итак, мы поехали в Москву, чтобы отстаивать нашу позицию в Коммунистическом Интернационале. Именно тогда я встретился впервые с товарищем Троцким. В ходе нашей борьбы мы пытались заручиться поддержкой отдельных представителей российского руководства. Летом и осенью 1922 года я много месяцев провел в России. Долгое время я был чем- то вроде парии, поскольку эта кампания вокруг "ликвидаторов" шла впереди нас, а русские не желали иметь с ликвидаторами никакого дела. Не зная ситуацию в Америке, они испытывали предубеждение по отношению к нам. Они полагали, что в действительности наша партия находилась вне закона, и когда перед ними ставили вопрос, они были склонны отвечать экспромтом: "Если вы не можете делать вашу работу легально, тогда делайте ее нелегально, но вы должны делать вашу работу".
Но в действительности вопрос стоял совсем иначе. Политическая ситуация в Соединенных Штатах делала возможной легальную Коммунистическую партию. Так мы утверждали, и дальнейший опыт это подтвердил. Наконец, я и некоторые другие товарищи встретились с товарищем Троцким, разъясняя наши представления в течение примерно часа. После того, как мы закончили, он задал несколько вопросов, а потом сказал:
"Довольно. Я поддержу "ликвидаторов" и поговорю с Лениным. Я уверен,
что он вас поддержит. Все русские вас поддержат. Это просто вопрос
понимания политической ситуации. Нелепо связывать себя смирительной рубашкой подполья, когда в этом нет необходимости. Здесь не о чем спорить".
Мы спросили, не может ли он устроить для нас встречу с Лениным. Он сказал нам, что Ленин болеет, но если возникнет необходимость, и если Ленин с ним не согласится, он мог бы устроить для нас такую встречу. Через несколько дней узел начал развязываться. Для рассмотрения американского вопроса была создана комиссия Конгресса, и мы пришли на обсуждение в эту комиссию. Уже прошел слух о том, что Троцкий и Ленин одобрили "ликвидаторов", и направление потока поменялось в нашу пользу.
На слушаниях в комиссии с великолепной речью о легальной и нелегальной работе выступил Зиновьев, обрисовавший огромный опыт русских большевиков. Я никогда не забуду эту речь. Память о ней наилучшим образом служит нашей партии по сей день, и еще послужит в будущем, в этом я убежден. Радек и Бухарин выступали примерно в том же ключе. Эти трое были в те дни представителями российской Коммунистической партии в Коминтерне. Делегаты от других партий, после исчерпывающей и продолжительной дискуссии, выразили полную поддержку идеи легализации американской Коммунистической партии.
Поскольку за нашим решением стоял теперь авторитет Всемирного Конгресса Коминтерна, оппозиция в Соединенных Штатах вскоре умолкла. Рабочая партия, которая была создана в 1921 году как легальное ответвление Коммунистической партии, провела новый съезд, приняла более четкую программу и полностью вытеснила подпольную организацию. Весь наш опыт после 1923 года подтвердил мудрость этого решения. Существование легальной организации было оправдано местной политической ситуацией. Оставаться в подполье, когда это не вызвано необходимостью, означало бы ужасную катастрофу, напрасную растрату сил и ослабление революционной активности. Это очень важно, что революционеры могут смело идти на риск, которого невозможно избежать. Но, думается мне, столь же важно для них иметь достаточно благоразумия и избегать ненужных жертвоприношений. Главное, чтобы нужная работа велась наиболее рациональным и оперативным способом из всех возможных.
И последний в этой теме сюжет: одна маленькая группа не смирилась с легализацией партии. Несмотря ни на что, они решили остаться в подполье. Они не собирались предавать коммунизм. У них была штаб-квартира в Бостоне и отделение в Кливленде.
Еще неоднократно в течение ряда лет мы будем слышать об этой подпольной группе, распространяющей заявления того или иного рода.
Семь лет спустя, уже после того, как мы были изгнаны из Коммунистической партии и приступили к организации троцкистского движения, мы услышали, что эта бостонская группа проявляет некоторую симпатию к идеям троцкизма. Это заинтересовало нас, поскольку мы крайне нуждались в любой возможной поддержке.
Во время одной из моих поездок в Бостон наши местные товарищи организовали встречу с ними. Они были глубоко законспирированы и доставили нас к месту встречи со старыми подпольными предосторожностями. Нас встретил официальный комитет. После обмена приветствиями их руководитель сказал:
"Итак, товарищ Кук, сейчас вы нам расскажете, в чем состоят ваши предложения".
Под псевдонимом "товарищ Кук" он знал меня еще в подпольной партии. На подпольной встрече он не хотел легкомысленно называть меня легальным именем. Я объяснил, почему мы были изгнаны, в чем заключается наша программа, и т.д. Они сказали, что намерены обсуждать троцкистскую программу в качестве основы для единства в предполагаемой новой партии. Но прежде они хотели бы добиться согласия по следующему вопросу: партия, которую мы собираемся организовать, должна быть, по их мнению, подпольной организацией. Поэтому мы лишь перебросились с ними парой шуток, а потом я вернулся в Нью-Йорк. Подозреваю, что они и сейчас остаются в подполье.
Итак, товарищи, все это лишь некий фон, вступление к истории нашего троцкистского движения. На следующей неделе я обращусь к изложению дальнейшего развития Коммунистической партии в ее ранние годы, до нашего исключения и до восстановления движения под знаменем троцкизма.
