Показать все теги
Глава 10
НАСЛЕДНИК УЗУРПАТОРА
Смерть Нур ад-Дина в мае 1174 года дала Саладину великолепную возможность выйти из тени сирийских Зангидов. Вечный второй получил наконец шанс стать лидером, утвердить свое право на полностью независимое правление и примерить на себя мантию поборника исламской священной войны против франков. Очень легко представить себе историю ближневосточного ислама XII века как эру линейного движения, в которой возрождение джихада набирало скорость при Занги, Нур ад-Дине и, наконец, Саладине, при этом факел лидера беспрепятственно переходил от одного исламского «героя» к другому. Такое впечатление поощряли и энергично продвигали некоторые современники-мусульмане.
Определенный изъян в этой, по общему признанию, крайне привлекательной иллюзии заключался в том, что Саладин не был объявлен наследником Нур ад-Дина в 1174 году. У Нур ад-Дина имелся одиннадцатилетний сын аль-Салих, который должен был получить власть. У великого сирийского правителя имелись и другие кровные родственники, которые могли выступить в защиту династии Зангидов на Среднем и Ближнем Востоке. Иными словами, на самом деле у Саладина не было единственного, открытого перед ним пути. Вместо этого он оказался перед выбором: он мог отдать предпочтение укреплению своей власти в Египте, создав независимое и самодостаточное царство, или пытаться подражать или даже затмить достижения Нур ад-Дина и стать главным исламским лидером в Леванте.
ГЕРОЙ ДЛЯ ИСЛАМА
Саладин выбрал второй путь — со всей преданностью и страстью. Фундаментальный вопрос — почему? Стремился ли Саладин к власти, к созданию деспотической пан-Левантийской исламской империи, чтобы воплотить в жизнь свои личные амбиции? Или он действовал во имя высшей цели, а объединение мусульман было средством ее достижения, необходимым этапом на пути достижения успеха в джихаде против христиан? Необходимо сделать попытку разобраться в мотивах и складе ума Саладина хотя бы потому, что он был значимой исторической личностью, особенно в исламской культуре. В современном мире Саладин считается одним из главных поборников ислама эры Крестовых походов, мощным талисманом исламского прошлого, глубоко почитаемым героем. Поэтому задача убрать наслоения легенд, пропаганды и предвзятости, чтобы разобраться в реалиях его карьеры, является тонкой и требует особой тщательности и усердия.
Современных источников, в которых описывается жизнь Саладина, относительно много, однако почти все они вызывают определенные сомнения. Многие мусульманские очевидцы писали о его удивительных достижениях, в том числе два его ближайших соратника — секретарь Имад аль-Дин аль-Исфахани (с 1174 года) и советник Баха ад-Дин ибн Шаддад (с 1188 года), но оба они написали облагороженные биографии своего хозяина. Их труды основаны на идее, что Саладин был охвачен религиозным рвением и рвался служить исламу и бороться с франками. Если верить Баха ад-Дину, религиозные убеждения Саладина углубились после того, как он захватил власть в Египте в 1169 году, он отказался от вина и отвернулся от фривольных забав. Якобы с этого момента он стал очень набожным, в своих поступках руководствовался «страстью, постоянством и пылом». Его преданность священной войне была абсолютной.
Саладин был человеком упорным и преданным джихаду. Если кто-то поклянется, что после начала джихада Саладин не истратил ни одного динара или дирхама на что-то, помимо джихада и его поддержки, он скажет правду. Джихад, любовь и страсть к нему завладели его сердцем и всем его существом, так что он не говорил больше ни о чем и ни о чем не думал, кроме средств для его ведения.
Это в высшей степени благоприятное описание в некоторой степени уравновешивается другим свидетельством. Иракский хронист Ибн аль-Асир, сторонник Зангидов, изложил более непредвзятый взгляд на Саладина. Также уцелели некоторые письма — деловые и частные, — написанные для Саладина его писцом и доверенным лицом аль-Фадилем. Это решающее, хотя по сей день до конца не исследованное собрание материалов дает ценное представление о мышлении Саладина и широком использовании им пропаганды в деле создания имиджа.[1]
Важно также увязывать суждения о характере и карьере Саладина с обстановкой. Будучи средневековым правителем, он действовал в злобном, бесчеловечном окружении. Чтобы выжить, он не мог всегда поступать благородно, честно и справедливо. Немногие великие исторические личности могли бы утверждать, что обладали подобными качествами (если таковые существовали вообще).
Тем не менее представляется очевидным, что Саладин не был просто кровожадным тираном. Желая отобрать власть у наследников Нур ад-Дина, он мог бы последовать примеру Занги, прибегнув к запугиваниям и жестокости, чтобы сосредоточить в своих руках власть и удержать ее. Вместо этого он предпочел в политике подражать своему бывшему господину — Нур ад-Дину. Можно утверждать, что, по крайней мере, в этом он был истинным преемником Нур ад-Дина. Задача Саладина в 1174 году заключалась в воссоздании достижений Зангидов, но, наоборот, подчинив Дамаск, Алеппо и Мосул. Для этого он искусно соединил военное могущество и гибкие политические манипуляции. И всегда он придавал большое значение понятиям законности и правого дела. Тяга к признанию законной силы усиливалась социальными и этническими связями Саладина. То, что было истинным для турок-Зангидов, было вдвойне таковым для курдских наемников Айюбидов — слишком легко их можно было назвать пришлыми выскочками на Ближнем и Среднем Востоке, где исторически доминировала арабская и персидская мусульманская элита.
В 1170-х годах и далее Саладин всячески старался узаконить свое восхождение к власти и известности, подчеркивая свою роль защитника ислама и суннитской ортодоксальности, а также предполагаемого слуги багдадского халифа из рода Аббасидов. Он также использовал понятие джихада, чтобы оправдать необходимость объединения мусульман под одним правителем. Так же как папа Урбан II использовал силу страха перед мусульманскими противниками для объединения Западной Европы в поддержку Первого крестового похода, Саладин старался изобразить левантийских франков грозными и очень сильными врагами.
Одновременно он явно желал укрепить собственную власть и создать прочную династию. В 1170-х годах он стал называть себя «султаном» — титулом, говорящим об автономной власти. Он также стремился создать как можно больше потенциальных наследников. О его многочисленных женах и рабынях, рожавших ему детей, сохранилось немного свидетельств, но уже к 1174 году, в возрасте тридцати шести лет, он имел пятерых сыновей, старший из которых, аль-Афдаль, родился в 1170 году.
ПО СЛЕДУ НУР АД-ДИНА
Начиная с лета 1174 года не только Саладин желал использовать вакуум власти, образовавшийся на Ближнем Востоке после кончины Нур ад-Дина. Влиятельные придворные и большая семья — династия Зангидов — стремились отстоять или собственную независимость, или право действовать как его преемники. В течение нескольких месяцев государство Зангидов, тщательно и терпеливо создаваемое в течение более чем двадцати восьми лет, распалось, изменившись до неузнаваемости. На сцене появилось просто-таки сбивающее с толку количество претендентов на главную роль.
На востоке — в Месопотамии — властью обладали два племянника Нур ад-Дина — Саиф ад-Дин в Мосуле и Имад аль-Дин Занги в соседнем Синджаре. Теперь оба стали конкурировать за контроль над территорией на западе — по направлению к Евфрату. В Сирии юный сын Нур ад-Дина аль-Салих стал политической пешкой, поскольку разные фракции по очереди заявляли, что являются его «защитниками». Через некоторое время мальчик был тайком увезен в Алеппо, где после серии кровавых интриг господствующее положение занял евнух Гумуштегин. А тем временем в Дамаске власть захватила группа эмиров, возглавляемая военным по имени Ибн аль-Мукаддам. Неудивительно, что латиняне тоже активизировались тем летом. Король Амори страстно желал вернуть себе Банияс, пограничное поселение, захваченное Дамаском десятилетием раньше. Он осадил город, но через две недели резкое ухудшение здоровья не позволило ему продолжить осаду, и он согласился на перемирие с Ибн аль-Мукаддамом в обмен на выплату тем некоторой суммы и освобождение христианских пленных.
Лихорадочная деятельность охватила Сирию, но Саладин в Египте выжидал. В середине лета сицилийский флот напал на Александрию, а в Верхнем Египте уцелевшие эмиры из Фатимидов попытались поднять мятеж. С этими угрозами Саладин легко справился, но к вопросу о власти в государстве Нур ад-Дина он продолжал относиться с настороженностью. Понимая, что должен избежать обвинений в деспотической узурпации власти, он отказался от прямых инструментов вторжения и подавления, вместо этого используя хитрую дипломатию против навязчивой пропаганды. Один из его первых актов — письмо аль-Салиху с заверениями в лояльности и утверждением, что имя юного правителя заменило имя его отца в пятничной молитве. Также Саладин сообщал, что готов и желает защитить аль-Салиха от его врагов. В другом письме султан уверял, что будет исполнять роль меча в битве против врагов аль-Салиха, и напомнил, что Сирия со всех сторон окружена врагами, такими как франки, которых необходимо разгромить.
Эти документы показывают, что уже через несколько недель после кончины Нур ад-Дина Саладин объявил официальную программу, в соответствии с которой действовал на протяжении большой части 1170-х годов. В последующие годы он всячески старался расширить свою власть над остатками государства Нур ад-Дина. Но неизменно его стремление к власти прикрывалось публичным провозглашением двойных принципов. Во-первых, Саладин утверждал, что неустанно трудится, как защитник аль-Салиха, не думая о собственном вознаграждении, исключительно для того, чтобы сохранить власть Зангидов. Во-вторых, что стремление к мусульманскому единству чрезвычайно важно потому, что мусульманский мир ведет историческую борьбу с неумолимым христианским врагом, который даже теперь держит в своих руках священный город Иерусалим.[2]
Конечно, многие противники султана считали, что Саладин всего лишь хочет построить свою империю, даже если она будет служить интересам джихада, и при любой возможности излагали свои страхи и обвинения публично. При таких обстоятельствах Саладин прибегал к политике страха, чтобы добавить силы к своей программе лицемерия. Если бы в Сирии все шло мирно, у султана не было бы повода для вмешательства — ирония судьбы! Поэтому в 1174 году Саладин надеялся, что его противники начнут действовать против интересов аль-Салиха, да и франки тоже перейдут в наступление.
Оккупация Дамаска
После того как Саладин сделал Египет своей оперативной базой, первой целью в деле собирания владений Нур ад-Дина под его правлением должен был стать Дамаск. Ухватившись за решение Ибн аль-Мукаддама выторговать мир с Иерусалимским королевством в Баниясе, султан адресовал двору Дамаска обвинения в слабости и назвал его неспособность вести священную войну поводом для вмешательства в дела Сирии. Бывший секретарь Нур ад-Дина, персидский писец и ученый Имад аль-Дин аль-Исфахани, описал последующую переписку. Ибн аль-Мукаддам пожурил Саладина, написав: «Только не говори, что у тебя есть планы на дом того, кто тебя создал, поскольку это не свидетельствует в твою пользу». Султан ответил убедительным перечислением своих намерений: «Мы избираем для ислама и его людей только то, что объединит их, а для дома Зангидов только то, что сохранит его корни и его ветви. <…> Я пребываю в одной долине, а те, кто думает зло обо мне, — в другой. <…> Если бы мы были склонны к другому пути, мы бы не прибегли к переписке и консультациям».
Это послание Саладин пожелал довести до сведения сирийцев, но, хотя его слова действительно кажутся энергичными, вряд ли они могли оказать решающее влияние на политику. Скорее всего, страх перед потенциальным союзом Мосула и Алеппо в конце лета привел Ибн аль-Мукаддама на сторону Саладина, который призвал его на помощь Дамаску. Именно на такую возможность надеялся султан. Оставив своего брата аль-Адиля управлять Египтом, Саладин в октябре 1174 года вошел в Сирию, имея при себе армию для силового подавления возможного сопротивления и, что еще более важно, десятки тысяч динаров для покупки поддержки. 28 октября он мирно вступил в древний город.
Один из биографов Саладина описал этот день, стараясь подчеркнуть личную связь султана с Дамаском, городом его детства. Он заверил, что Саладин первым делом направился к своему дому, и люди шли за ним ликуя. Его щедрость тоже не осталась без внимания. «В тот же день он раздал людям крупные суммы денег и показал, что он доволен и очарован жителями Дамаска, так же как и они им. Он подошел к крепости, и его власть была твердо установлена». Чтобы подчеркнуть традиционность и великодушие своего правления, Саладин отправился на молитву в мечеть Омейядов, приказал немедленно отменить некораническое налогообложение и запретил мародерство. Позднее он назвал свою оккупацию города шагом на пути к взятию Иерусалима, утверждая, что «воздерживаться от священной войны — преступление, за которое не может быть оправданий». Но все же многие не были убеждены заявлениями Саладина. Например, Юрдик, его бывший союзник по Египту, перешел на сторону Алеппо. Даже франки, живущие в Палестине, знали о начавшейся борьбе за власть, и один латинский современник заметил, что оккупация Саладином Дамаска идет вразрез с «верностью, которую он обещал своему повелителю и хозяину [аль-Салиху]».[3]
Тем не менее в конце 1174 года некоторые сирийские мусульманские правители приняли решение поддержать Саладина, рассудив, что это их самый верный шанс уцелеть, и султан смог распространить свою власть на север, проведя ряд в основном бескровных кампаний. Теперь он контролировал Хомс, Хаму и Баальбек (где Ибн аль-Мукаддам в награду за верность занял пост командующего). Саладин постарался найти оправдание для всех этих завоеваний. После Хомса он написал: «Мы сделали этот шаг не для того, чтобы захватить новые владения для себя, а чтобы поднять знамя священной войны». Его противники в Сирии стали, по его заверениям, «врагами, мешающими достичь нашей цели в отношении этой войны». Он также подчеркнул, что принял меры к сохранению города Хомса, «зная, как близок он неверующим». Однако в более личном письме, написанном примерно в это же время и адресованном племяннику Фаррух-Шаху (бывшему очень способным помощником своего дяди), изложен менее приукрашенный взгляд на события. Здесь Саладин резко критикует «жалкие умы» жителей Хомса и признается, что «ключ к этим землям» — создание собственной репутации справедливого и снисходительного человека. Он даже пошутил относительно своих будущих перспектив. Теперь его главная цель — Алеппо. Это название по-арабски (Halab ) также означает «молоко» или «дойку». Саладин предсказал неминуемое падение города, заявив, что «нам надо только подоить, и Алеппо будет наш».[4]
Путь к Алеппо
К началу 1175 года Саладин уже мог представить для Алеппо нешуточную угрозу, но, несмотря на его смелое предсказание, город оказался крепким орешком и остановил распространение власти султана на территорию Сирии на годы. Наличие грозной цитадели Алеппо и сильного гарнизона означало, что любая попытка осады потребует терпения и обширных военных ресурсов. Но даже в случае успеха такой прямой подход, вероятнее всего, приведет к затяжному и кровавому конфликту — такой вариант не вписывался в тщательно создаваемый Саладином образ скромного защитника ислама. Султан, вероятно, надеялся, что противники дадут ему повод для нападения на город, оскорбив или даже убив аль-Салиха, но Гумуштегин был слишком умен, чтобы совершить подобную глупость. Юный наследник Зангидов, источник законности, был ценнее живым — марионеточным правителем в его руках. Гумуштегин даже убедил мальчика произнести эмоциональную слезную речь перед жителями города, моля их защитить его от тирании Саладина.
Чтобы еще больше усложнить положение, правители Алеппо и Мосула отбросили былые противоречия, чтобы объединиться против Айюбидов. В течение следующих полутора лет Саладин оставался в Сирии, проведя ряд ограниченных по времени и по большей части ничего не решивших осад Алеппо и расположенных вокруг городов. В апреле 1175 года, а затем годом позже — в апреле 1176 года он сталкивался с объединенными силами Алеппо и Мосула в решающих сражениях и оба раза одержал убедительные победы. Эти конфронтации укрепили репутацию Саладина как ведущего исламского полководца и доказали превосходство опытных армий Египта и Дамаска. Но на практике они тоже не дали ничего существенного. Убежденный, что господства над Сирией нельзя достичь, проливая мусульманскую кровь, Саладин хотел ограничить размер конфликтов между мусульманами и запретил своим войскам преследовать отступающих противников. Таким образом, те получили возможность «зализать раны» и перегруппироваться.
К лету 1176 года комбинация сдержанной военной агрессии и непрерывной пропаганды вроде бы достигла цели. Гумуштегин остался у власти в Алеппо вместе с аль-Салихом, а Саиф ад-Дин в Мосуле, но эти союзники постепенно были вынуждены пойти на некоторые уступки. Право Саладина править на захваченной им территории к югу от Алеппо было признано в мае 1175 года. Впоследствии его статус был официально признан багдадским халифом. Когда в июле 1176 года установился мир, Саладин признал, что не может больше называть себя единственным защитником аль-Салиха (хотя султан упорно продолжал именовать себя слугой Зангидов), но к этому времени правитель Алеппо согласился, хотя и в весьма туманных выражениях, выделить войска для участия в священной войне.
На протяжении этого периода Саладин пытался, и небезуспешно, нанести ущерб репутации Гумуштегина и Саиф ад-Дина, постоянно обвиняя их в переговорах с латинянами. Саладин часто писал халифу, жалуясь, что они создали предательский союз с христианами, закрепленный обменом пленными. Также он осудил мир, который заключил Ибн аль-Мукаддам с Иерусалимским королевством в 1174 году. Султан пытался изобразить свои сирийские кампании идеологической борьбой за объединение ислама против франков. На самом деле все это было чистейшей пропагандистской риторикой, поскольку сам Саладин заключил в этот период с латинянами два мирных договора.[5]
Старец Горы
Попытки Саладина покорить Сирию в середине 1170-х годов были затруднены вмешательством ассасинов. К этому времени сирийское крыло этого тайного ордена твердо обосновалось в горах Ансария и процветало под руководством замечательного иракца Рашида ад-Дина Синана, известного в народе как Старец Горы. Он управлял орденом больше трех десятилетий в конце XII века и приобрел репутацию человека блестящего ума. Его уважали и мусульмане, и христиане. Вильгельм Тирский утверждал, что Синан пользуется абсолютной преданностью и подчинением своих последователей, которые ни одно его поручение не считают слишком грубым и сложным и по его приказу с готовностью бросаются исполнять даже самые опасные приказы.[6]
Ассасины были независимой и по большей части непредсказуемой силой в ближневосточных делах, и их главное оружие — политические убийства — оставалось высокоэффективным. Попытка Саладина овладеть Сирией, и в первую очередь кампании против Алеппо, привела его в поле зрения ассасинов. В начале 1175 года Синан решил сделать Саладина мишенью, возможно частично по подсказке правителя Алеппо Гумуштегина. Когда султан находился перед Алеппо, группа из тринадцати вооруженных ножами ассасинов проникла в самое сердце лагеря и напала на правителя. На помощь подоспели телохранители Саладина. Хотя покушение оказалось неудачным, были жертвы среди салахии. После этого Саладин написал письмо своему племяннику Фаррух-Шаху, приказав ему постоянно держаться настороже. Впоследствии стало стандартной практикой разбивать шатер султана на отгороженном укрепленном участке, охраняемом стражей и изолированном от остального лагеря.
Несмотря на принятые меры предосторожности, в мае 1176 года ассасины снова нанесли удар. Когда Саладин отправился в гости в шатер одного из эмиров, на него напали четыре ассасина, и на этот раз едва не добились успеха. Им удалось нанести султану удар, и только броня спасла его от тяжелого ранения. Его люди снова убили нападавших, но Саладин получил легкое ранение — у него была рассечена щека — и тяжелое моральное потрясение. С тех пор к нему допускались только те люди, которых он лично знал.
В августе 1176 года Саладин решил разобраться с этой нешуточной угрозой. Он осадил главный замок ассасинов Масиаф, но уже через неделю снял осаду и удалился в Хаму. Причина ухода султана и детали его договоренностей (если таковые были) с Синаном остаются тайной. Некоторые мусульманские хронисты утверждают, что, получив угрозу ассасинов уничтожить всех Айюбидов, Саладин согласился на договор о ненападении со Старцем Горы. Один хронист из Алеппо предлагает еще более ужасное объяснение, описав, как султан принял посланника Синана. Прибывшего обыскали, не нашли у него оружия и допустили к Саладину. Посланник потребовал беседы с глазу на глаз. Саладин неохотно согласился отпустить всю свою стражу, кроме двух самых доверенных телохранителей, людей, к которым он относился как к своим сыновьям.
«Вошедший посланник повернулся к оставшимся телохранителям и спросил:
— Если я прикажу вам именем своего хозяина убить султана, вы сделаете это?
Оба ответили утвердительно, вынули мечи и сказали:
— Приказывай, что делать.
Саладин был потрясен, а посланник ушел, взяв телохранителей с собой. После этого Саладин и решил заключить мир со Старцем Горы».[7]
Правдивость этой истории вызывает большие сомнения. Если ассасины действительно имели своих агентов в ближайшем окружении султана, они, безусловно, сумели бы его убить в 1175 или 1176 годах. Но мысль, переданная ею, вполне понятна: от ассасинов защититься практически невозможно. Как бы то ни было, Саладин и Синан, вероятно, в 1176 году пришли к какому-то соглашению, потому что султан больше никогда не приближался к горному анклаву ордена, и на его жизнь покушений больше не было.
ГОСУДАРСТВО САЛАДИНА
В конце лета 1176 года Саладин завершил почти двухлетнюю военную кампанию против Алеппо. Завладев Дамаском и большей частью Сирии, он охотно сохранил фиктивную подчиненность аль-Салиху. Во владениях Саладина имя юного правителя продолжало звучать в пятничных молитвах и чеканиться на монетах. Но теперь султан решил узаконить свою власть, женившись на вдове Нур ад-Дина Исмат, дочери Унура. Это был прежде всего политический союз, поскольку брак с Исмат связал Саладина с двумя историческими правящими династиями города, тем не менее постепенно между супругами возникла настоящая дружба и даже любовь.[8] К этому времени султан предпринял и другие шаги, чтобы взять под контроль аппарат правительства Зангидов. На службу был принят секретарь Нур ад-Дина Имад аль-Дин аль-Исфахани, а аль-Фадиль вскоре стал одним из ближайших доверенных лиц султана.
В сентябре 1176 года Саладин вернулся в Египет. Это дало ему передышку после опасностей последних месяцев. В марте 1177 года он провел три дня в Александрии со своим шестилетним сыном аль-Афдалем, чтобы послушать рассказы о жизни пророка Мухаммеда, — но это тоже было частью новых обязанностей, которые на него налагал титул султана. Владея огромной территорией, раскинувшейся от Нила до сирийского Оронта, он столкнулся со всеми практическими трудностями, сопутствующими управлению географически обширным государством в Средние века. Первостепенной задачей была связь. Имевший аналогичные проблемы Нур ад-Дин использовал обширную сеть конных курьеров и гонцов, а также почтовых голубей. Саладин последовал его примеру. Он также содержал агентов в Сирии и Палестине для получения разведывательной информации. Однако, независимо от способа перевозки, послания всегда могли оказаться в руках противника, и султан иногда использовал шифр. Важной чертой этой эпохи, и для мусульман, и для христиан, был тот факт, что даже в рамках государств-союзников информация передавалась неточно, а знания о намерениях и перемещениях врага нередко основывались на догадках. Неведение, ошибки и дезинформация — все это влияло на принятие решений не в лучшую сторону, и все годы своего правления Саладин старался владеть ситуацией и получать информацию о событиях на всей территории мусульманского мира, а также иметь хотя бы частичную информацию о действиях и планах франков. В этой ситуации роли аль-Фадиля и Имад аль-Дина, осуществлявших переписку, связь и занимавшихся пропагандой, имели очень большое значение.
Уния Каира и Дамаска под властью Айюбидов также вынудила Саладина использовать помощников, которые управляли в его отсутствие. На протяжении всей своей карьеры для нахождения кандидата на такой пост султан всегда сначала обращался к своим кровным родственникам. Иногда эта семейственность работала очень хорошо. Осенью 1176 года он вернулся в Каир и обнаружил, что его брат аль-Адиль и племянник Фаррух-Шах управляли Египтом в его отсутствие осторожно и благоразумно. В Сирии, однако, дела обстояли менее удачно. Назначенный правителем Дамаска старший брат султана Туран-Шах не оправдал доверия. Получив финансовую свободу, он накопил большие личные долги, вел распутный образ жизни. А когда в конце 1170-х годов Сирию поразила продолжительная засуха, стало ясно, что Туран-Шаха необходимо заменить. К 1178 году Саладин признал, что можно «не замечать мелкие провинности и молчать относительно несущественных промахов, но когда вся страна рушится… это подрывает основы ислама».
Султан достиг большего успеха в попытках сбалансировать использование физических и финансовых ресурсов на землях, которые теперь контролировал. В 1177 году он уделял первостепенное внимание Нильскому региону, укрепив оборону Александрии и Дамьетты и приступив к сооружению мощной крепостной стены вокруг Каира и его южного пригорода Фустата. Он также принял дорогостоящее, но дальновидное решение перестроить некогда грозный флот Египта. Некоторые судостроительные материалы, так же как и матросы, были доставлены из Ливии, но потребность Саладина в самом лучшем дереве вскоре привела его к установлению торговых связей с Пизой и Генуей. Это лишь один из примеров ведения международной торговли военными материалами, технологиями и даже оружием между Айюбидами и Западом, которая велась даже в разгар священной войны. Инвестиции султана имели потрясающие стратегические последствия: через несколько лет он уже имел флот из шестидесяти галер и двадцати транспортных судов. Долгое время лишенный реальной власти над торговым и военным судоходством в Средиземноморье ближневосточный ислам снова обрел власть на море.[9]
ПРОКАЖЕННЫЙ КОРОЛЬ
Пока Саладин укреплял свою власть над Египтом и Дамаском, обретал самостоятельность новый латинский король Иерусалима. В 1174 году король Амори прервал осаду Банияса из-за ухудшения состояния здоровья. Вероятно, у него была тяжелая дизентерия, и в июле тридцативосьмилетний монарх скончался. Его преемником стал его сын — Бодуэн IV, юный суверен, правление которого было омрачено трагедией и углубляющимся кризисом. Статус Бодуэна в момент его стремительного восшествия на престол был необычным. В 1163 году Амори согласился, по настоянию Высокого суда, развестись со своей супругой Аньес де Куртене (дочерью графа Жослена II Эдесского), прежде чем принять корону Иерусалима. Официальной причиной аннулирования брака стало кровное родство: они были очень дальними родственниками — четвероюродными братом и сестрой. Однако истинная причина, вероятнее всего, была другой: Аньес могла попытаться продвинуть интересы теперь по большей части безземельного клана де Куртене в Палестине. Амори и Аньес уже произвели на свет двоих детей — Бодуэна и его старшую сестру Сибиллу, и было принято решение, что они будут по-прежнему считаться законнорожденными, хотя Амори вскоре женился на византийской принцессе Марии.
Детство и юные годы Бодуэна IV
В 1163 году в возрасте двух лет Бодуэн фактически был лишен семьи. Его мать Аньес тоже почти сразу после развода повторно вышла замуж и не принимала участия в воспитании сына, поскольку в основном отсутствовала при дворе, а его мачеха Мария всячески сохраняла дистанцию, больше занятая продвижением интересов собственных отпрысков. Даже сестра была, в сущности, чужой для юного принца, потому что воспитывалась в уединенном монастыре.
Одним из самых близких друзей мальчика стал священнослужитель и придворный историк Вильгельм Тирский. В 1170 году он стал наставником юного принца. Его задачей было формирование характера и обучение грамоте, а также другим наукам. В исторических трудах Вильгельма Тирского содержится трогательное и очень личное описание Бодуэна, когда тот был еще мальчиком. Очень похожий на своего отца, легко подражавший его голосу и походке, принц был симпатичным мальчиком, сообразительным, с хорошей памятью, обожавшим чтение и верховые прогулки. Кроме того, Вильгельм описал, как произошло ужасное открытие, перевернувшее жизнь юного Бодуэна.
Однажды — принцу тогда было девять лет, и он жил в доме Вильгельма — он играл с другими мальчиками. Они состязались в стойкости — щипали друг друга за руки ногтями, как часто делают дети, чтобы проверить, кто первым закричит от боли. Несмотря на все усилия, никому не удалось заставить Бодуэна даже поморщиться. Сначала решили, что это знак его королевской выносливости, но Вильгельм написал: «Когда это повторилось несколько раз, мне рассказали… Я начал задавать вопросы и понял, что половина его правой руки мертва, так что он совершенно не чувствует щипков и даже укусов. Я забеспокоился… рассказал его отцу. После консультации с докторами начали предприниматься попытки помочь принцу. Использовались мази, припарки и даже заклинания, но все напрасно. Со временем мы поняли, что это начало более серьезной, неизлечимой болезни. Невозможно удержаться от слез, рассказывая об этом ужасном несчастье».[10]
У Бодуэна была ранняя стадия проказы. Маловероятно, что в это время могли поставить точный диагноз. Для лечения принца были приглашены лучшие врачи, в том числе араб-христианин Абу Сулейман Дауд, и в течение какого-то времени казалось, что состояние мальчика не ухудшается. Бодуэн продолжал учиться верховой езде. Его наставником в этой области стал брат Абу Сулеймана. Он научил принца управлять конем, используя только колени, а оружие держать левой рукой.
В начале 1170-х годов Амори стал подыскивать подходящего мужа для Сибиллы, надеясь обеспечить наследование трона, если окажется необходимым заменить Бодуэна. Но к моменту неожиданной смерти самого Амори в 1174 году муж для Сибиллы еще не был найден, а единственным выжившим ребенком от его брака с византийской принцессой Марией была еще одна дочь — маленькая Изабелла. В июле 1174 года принц Бодуэн был далеко не идеальным кандидатом на престол. Рожденный в браке, который позже распался, он едва достиг тринадцатилетнего возраста (то есть до его совершеннолетия по законам королевства оставалось еще два года), и было известно, что он страдает от какой-то неведомой болезни. Тем не менее Высокий суд согласился на его восшествие на престол. Бодуэн был должным образом коронован и помазан иерусалимским патриархом в церкви Гроба Господня 15 июля — в годовщину завоевания города участниками Первого крестового похода.
Историки имеют обыкновение рассматривать правление Бодуэна IV как явную катастрофу для латинского Востока. Получилось, что, как раз когда возвысился Саладин и приступил к объединению мусульманского мира, франкская Палестина была поставлена на колени слабым и больным монархом. Бодуэна критиковали за то, что он эгоистично удерживал корону, когда обязан был отречься от престола, винили за раскол страны, который возник, когда отдельные представители знати Утремера стали бороться за влияние и власть.
Репутация юного монарха была несколько восстановлена в последние годы, когда стал делаться акцент на тяжесть ноши, которую ему пришлось взвалить на плечи, на жизнеспособность его правления на раннем этапе и его упорные попытки защитить королевство и найти надежного преемника. Одна истина между тем остается непреложной. Крестоносные государства нередко потрясали кризисы, связанные с наследованием престола, и они оказывались особенно опасными, когда правитель умирал неожиданно — от болезни или погибал в сражении. Случай с Бодуэном IV был другим, и урон от его правления был тяжелее и глубже именно потому, что он не умер. Засидевшись на троне, часто вынужденный прибегать к помощи регента во время обострения болезни, прокаженный король привел и в конце концов оставил Иерусалим в чрезвычайно опасном и крайне уязвимом состоянии.[11]
Первые два года своего правления Бодуэн был еще мальчиком, и значительная часть работы по управлению государством велась его кузеном — графом Раймундом III Триполийским, осуществлявшим регентство. Тридцатилетний Раймунд лишь недавно был освобожден после девятилетнего мусульманского плена, и его почти никто не знал. Худощавый, небольшого роста, смуглый, с проницательным взглядом, граф держался сдержанно и немного отчужденно. Осторожный по природе, он тем не менее был не чужд честолюбия, и, женившись на завидной наследнице — принцессе Эскиве Галилейской, он стал самым крупным вассалом Иерусалима. В качестве регента он использовал примирительный подход в общении с Высоким судом и избегал прямых конфронтаций с Саладином. Именно он согласовал условия мирного договора 1175 года во время наступления Саладина на Алеппо.
Самой насущной проблемой Раймунда в те годы было наследование престола, поскольку сразу после коронации здоровье Бодуэна IV стало резко ухудшаться. Возможно, ситуацию усугубило половое созревание. Проказа приняла самую тяжелую форму, и вскоре признаки болезни стали очевидными. «Его конечности и лицо были поражены особенно сильно, и его преданные сторонники сочувствовали ему всем сердцем». Со временем он лишился возможности ходить, видеть и даже говорить, но пока был обречен страдать от бессилия, наблюдая, как превращается в полного инвалида. Социальное и религиозное значение, придаваемое проказе, было очень велико. Обычно ее рассматривали как Божье проклятье, признак высшей немилости. Кроме того, болезнь считалась очень заразной, и страдальцев изгоняли из общества.[12] Положение Бодуэна было в высшей степени уязвимым. Как монарх он был не защищен от критики и не мог обеспечить стабильное правление. Также он был не в состоянии обеспечить продолжение рода — с одной стороны, современники считали, что проказа передается половым путем, с другой — заболевание, вероятнее всего, сделало Бодуэна бесплодным.
Поэтому основные надежды на будущее были связаны с сестрой Бодуэна Сибиллой. Ее юность и монастырское воспитание означало, что она вряд ли пойдет по стопам своей бабки Мелисенды и захочет править самостоятельно. Поэтому граф Раймунд Триполийский активно занялся поисками жениха. После долгих поисков был избран Вильгельм (Гильермо) де Монферрат, североитальянский аристократ, находившийся в родстве с двумя величайшими европейскими монархами — французским королем Людовиком VII и германским императором Фридрихом Барбароссой (племянником участника Второго крестового похода Конрада III). Сибилла и Вильгельм поженились в конце 1176 года, но в июне 1177 года он заболел и умер, оставив Сибиллу беременной. В декабре 1177 или в январе 1178 года она родила сына — Бодуэна V, ставшего потенциальным наследником иерусалимского трона.
В середине 1170 года Раймунд поддержал назначение Вильгельма Тирского архиепископом Тира. Возможно, это частично объясняет положительные отзывы о Раймунде в хрониках Вильгельма. Занимая привилегированное положение в самом сердце политической и церковной иерархий латинского королевства, Вильгельм наблюдал и записывал историю Утремера.
Начало правления Бодуэна IV
Летом 1176 года Бодуэн IV достиг совершеннолетия, и регентство графа Раймунда подошло к концу. Юный монарх активно взялся за управление королевством и немедленно показал свой характер. Отвергнув политику дипломатического сближения, которую проводил Раймунд, Бодуэн отказался возобновить мирный договор с Дамаском и в начале августа повел войско в ливанскую долину Бекаа, где в сражении нанес поражение Туран-Шаху. Этот резкий сдвиг в политике отношений с исламом сопровождался упадком влияния графа Триполийского, и до конца десятилетия Бодуэн предпочитал обращаться к другим, если ему нужна была помощь и поддержка. Ко двору вернулась его мать Аньес и вроде бы установила близкие отношения с ранее брошенным сыном. Она быстро приобрела влияние на его жизнь, и вскоре ее брат Жослен III был назначен королевским сенешалем, то есть занял высшую правительственную должность в королевстве, в сферу которой входила казна и королевская собственность. Проведя много лет в мусульманском плену, Жослен недавно был освобожден Гумуштегином из Алеппо в рамках договоренности о поддержке франкской Антиохии.
В это же время получил свободу другой аристократ, оказавший значительное влияние на историю Иерусалима, — Рено де Шатийон. Он был взят в плен Нур ад-Дином в 1161 году, будучи князем Антиохии, но за пятнадцать лет лишения свободы многое изменилось. Смерть его супруги Констанции и восхождение на престол в 1163 году его пасынка Боэмунда III лишили Рено возможности управлять сирийским княжеством, но в то же время брак его падчерицы Марии Антиохийской с византийским императором вернул ему определенный престиж. Из заключения он вышел боевым ветераном, имеющим хорошие связи, но совершенно безземельным. Эта аномалия вскоре была ликвидирована его женитьбой, которую благословил король Бодуэн, на Стефании Милли, правительнице Трансиордании, которая принесла ему сеньории Керак и Монреаль, а также место на переднем крае борьбы с Саладином.
Будучи сирийским князем, Рено приобрел репутацию человека, склонного к насилию. Это произошло из-за его нападения на занятый греками Кипр и печально известных попыток около 1154 года вытрясти деньги из латинского патриарха Антиохии Эймери Лиможского. Несчастный прелат был избит и выброшен из цитадели, после чего его заставили весь день просидеть на солнцепеке, а его обнаженную кожу смазали медом, чтобы привлечь тучи насекомых. В конце 1170-х годов Рено стал преданным союзником Бодуэна, обеспечивал ему надежную помощь в войне, дипломатии и политике.
Поскольку Египет и Дамаск были объединены под властью Саладина, а здоровье Бодуэна IV стремительно ухудшалось, палестинские франки предпринимали неоднократные, но бесплодные попытки заручиться иностранной помощью. Зимой 1176/77 года Рено де Шатийон был направлен королевским посланником в Константинополь, чтобы возобновить союз с греческим императором Мануилом Комнином. В сентябре 1176 года Византия потерпела поражение в сражении при Мириокефалоне (западная часть Малой Азии) от сельджукского султана Анатолии Кылыч-Арслана II (который в 1156 году стал преемником Масуда). Что касается живой силы и территории, потери греков в результате этого поражения оказались сравнительно небольшими. Но это был суровый удар по престижу Византии и в Европе, и в Леванте, и Мануилу пришлось как следует потрудиться, чтобы его восстановить. Надеясь восстановить греческое влияние на международной арене, император согласился на инициативу Рено де Шатийона, обещав военно-морскую поддержку нового наступления на Египет Айюбидов. В ответ на это латинское королевство должно было признать статус византийского протектората, и в Иерусалим должен вернуться христианский патриарх восточной церкви.
Какое-то время казалось, что предприятие принесет плоды. В конце лета 1177 года греческий флот, как и было обещано, прибыл в Акру. Это совпало с появлением в Леванте графа Филиппа Фландрского, сына крестоносца Тьерри Фландрского, во главе крупных сил. Филипп принял крест в 1175 году в ответ на отчаянные призывы латинян Утремера о новом Крестовом походе на Святую землю. Несмотря на очевидные добрые намерения, экспедиция Филиппа потерпела неудачу. Когда завершалась подготовка к наступлению на Египет, неожиданно начались склоки и споры из-за того, кто будет иметь права на Нильский регион, если он падет. Погрязнув в распрях и взаимных обвинениях, затянувшаяся кампания потерпела крах. Византийский флот поспешно отбыл обратно в Константинополь. В сентябре 1177 года граф Филипп объединил силы с Раймундом III Триполийским, и вместе они провели зиму, пытаясь занять сначала Хаму, потом Харим. Шанс подорвать, возможно, даже разрушить позиции Саладина в Египте был упущен. Собрав для обороны внушительные силы, способные эффективно противостоять ожидаемому вторжению христиан, султан неожиданно для самого себя обнаружил, что ему больше ничто не угрожает.
СТОЛКНОВЕНИЕ
Поздней осенью 1177 года Саладин начал свою первую важную военную кампанию после смерти Нур ад-Дина против латинского Иерусалимского королевства. Несмотря на большую значимость этого похода — все же первое выступление султана в новой избранной для себя роли главного борца за веру, — его истинные мотивы и цели были трудны для понимания. Вероятнее всего, наступление 1177 года не планировалось как полномасштабное вторжение в Палестину, имеющее целью взятие Иерусалима. Скорее оно имело случайный характер. Армии все равно уже были собраны для отражения ожидаемого нападения христиан, поэтому султан воспользовался шансом, чтобы на практике подтвердить свою преданность делу священной войны, утвердить свое военное превосходство над франками и обеспечить противовес их северосирийской атаке.
Саладин выступил из Египта во главе армии из 20 тысяч всадников и организовал передовой командный пункт в пограничном селении Аль-Ариш. Оставив обоз, он двинулся на север — в Палестину — и примерно 22 ноября достиг Аскалона. Там его встретил встревоженный Бодуэн IV. Основные силы франков находились на севере с Филиппом Фландрским и Раймундом III, и королю удалось в спешке собрать лишь небольшие силы. Как записал один христианский хронист, «все потеряли надежду на выздоровление больного короля, и так полумертвого, но он все равно собрал в кулак всю свою волю и выехал навстречу Саладину». С королем были Рено де Шатийон, его сенешаль, Жослен де Куртене, 600 конных рыцарей и несколько тысяч пехотинцев, ну и епископ Вифлеемский. Эта армия попыталась остановить наступление мусульман, но оказалась в меньшинстве и вскоре отступила под защиту стен Аскалона, предоставив Саладину двигаться внутрь страны по направлению к Иудее.[13]
Битва при Монжизаре
Султан допустил ошибку в расчетах. Вероятно уверившись, что франки и далее будут прятаться в Аскалоне, он позволил своим силам рассредоточиться и заняться грабежами франкских поселений, не имея эффективной сети лазутчиков, чтобы отслеживать передвижения Бодуэна. Однако юный король, которого подбадривал Рено де Шатийон, не собирался сидеть и ждать, пока его королевство разграбят. Соединившись в Газе с восьмьюдесятью тамплиерами, которые находились там со своим Великим магистром Одо де Сент-Аманом, Бодуэн принял безрассудно смелое решение выступить против Саладина. Как пишет Вильгельм Тирский, «король чувствовал, что мудрее схватиться с противником, пусть даже шансы на победу невелики, чем допустить, чтобы его людей грабили, жгли и убивали». Риск был чрезвычайно велик.
Вечером 25 ноября султан находился восточнее Ибелина, а большая часть его армии рассыпалась по прибрежной равнине, когда неожиданно появились латиняне. Оставшиеся с Саладином войска в это время переходили вброд небольшую реку возле горы Монжизар. Когда Рено де Шатийон обрушил на него мощный удар тяжелой кавалерии, Саладин не сумел организовать эффективную оборону, и его численно превосходящие силы вскоре стали отступать. Мусульманский современник признал, что разгром был полным. «Один из франков преследовал Саладина и подобрался совсем близко, но его убили. Франков вокруг султана становилось все больше, и он обратился в бегство».
Султану удалось покинуть поле боя, но сражение продолжилось. Опасаясь за свою жизнь, мусульманские солдаты бросали оружие и снаряжение и бежали налегке. Латиняне бросились в погоню и упорно преследовали противника до наступления темноты. Только ночь дала мусульманам передышку. Обе стороны понесли серьезные потери. Даже одержавшие триумфальную победу христиане потеряли 1100 человек убитыми, и еще 750 раненых были позже доставлены в госпиталь Святого Иоанна в Иерусалиме. Но если точное число убитых и раненых мусульман остается неизвестным, психологический ущерб оказался крайне тяжелым. Саладин был глубоко унижен. Его близкий друг и советник Иса попал в плен к франкам и провел несколько лет в заключении, после чего его выкупили за 60 тысяч золотых динаров. Султан был вынужден поспешно убраться в Египет, причем его страдания усилились из-за десяти дней необычайно сильного холодного дождя и чрезвычайно неприятного открытия: бедуины разграбили его лагерь в Аль-Арише. Испытывая нехватку продовольствия и воды, Саладин едва не погиб в Синае и вышел оттуда лишь в начале декабря, потрясенный, исхудавший и грязный.
От неудобной правды деваться было некуда: его собственная неосторожность и небрежность привела к поражению армии, и в результате он лишился репутации надежного военного лидера. Публично Саладин делал все, что мог, чтобы исправить картину. В письмах он утверждал, что латиняне потеряли намного больше людей. Что же касается отнюдь не быстрого возвращения армии в Каир, султан объяснял: «солдаты несли слабых и беспомощных и двигались медленно, чтобы отставшие в пути могли догнать своих товарищей». Он потратил много времени и денег на восстановление армии. Но в душе понимал, что Монжизар оставил заметные шрамы. Имад аль-Дин признавал, что «это была ужасная катастрофа», и даже десятилетием позже болезненная память о страшной трагедии все еще была жива, и султан признавал, что это было ошеломляющее поражение.[14]
Бремя крови
Мысль о немедленном отмщении пришлось отложить, поскольку надо было справиться с более насущной проблемой — ликвидировать последствия неумелости и глупости Туран-Шаха. В апреле 1178 года Саладин прибыл в Дамаск, освободил брата от управления городом, но столкнулся с неожиданной трудностью. В качестве компенсации за лишение хлебной должности Туран-Шах потребовал губернаторство в Баальбеке — богатом древнем римском городе Ливана, расположенном на плодородной равнине Бекаа. Проблема заключалась в том, что султан уже пожаловал эти земли Ибн аль-Мукаддаму в знак благодарности за помощь в организации сдачи Дамаска в 1174 году. Понятно, что эмир вовсе не горел желанием лишиться такого приза. Урегулирование этого дела затянулось на несколько месяцев. Оно подчеркнуло проблему, которая занимала Саладина на протяжении всей его карьеры. Чтобы построить свою «империю», султан обычно полагался на членов своей семьи, а не на помощников, которых можно было выбрать за заслуги. Но такое доверие кровным узам иногда оказывалось необоснованным. Некомпетентные, ненадежные и даже потенциально опасные личности, вроде Туран-Шаха, были нешуточной обузой, которая могла серьезно повредить великой мечте Саладина о господстве Айюбидов. И все же султан никак не желал идти против уз крови. Стараясь решить дилемму Баальбека, султан также продемонстрировал, что для достижения своих целей он готов идти окольными путями и лгать.
Проведя все лето в бесплодных переговорах, осенью 1178 года Саладин отправился в Баальбек. Если верить Имад аль-Дину, султан начал с лести Ибн аль-Мукаддаму, а когда это не привело к желаемому результату, он просто блокировал город на всю зиму. Одновременно он начал открытую пропагандистскую кампанию, чтобы оправдать свое вмешательство. В письмах в Багдад Ибн аль-Мукаддам был объявлен раскольником, его обвинили в использовании «неумелой банды всякого сброда» для охраны границы против франков, а позднее в поддерживании предательских контактов с христианами. К началу весны «мятежный» эмир, репутация которого была окончательно испорчена, был вынужден подчиниться и вернуть Баальбек, который был отдан Туран-Шаху. Но даже здесь его правление оказалось неумелым и некомпетентным, родственник султана был изгнан в Египет, где в 1180 году умер. Ибн аль-Мукаддам снова был приближен к высочайшей особе, был щедро наделен землями к югу от Антиохии и Алеппо и до конца своих дней остался верным султану.[15]
Дом скорби
Занимаясь решением проблемы Баальбека, Саладин осознал, что в пограничной зоне между Дамаском и Иерусалимским королевством происходит нечто тревожное. Желая развить успех, достигнутый при Монжизаре, Бодуэн IV разработал план, направленный на укрепление обороны Палестины и дестабилизацию положения Айюбидов в Сирии.
Чтобы оценить важность этих событий, необходимо иметь некоторое представление о том, как функционировали границы в XII веке. Как и во всем средневековом мире, мусульманские и франкские территории в Леванте были редко разделены чем-то напоминающим современную границу. Между ними существовали пограничные зоны — территории, на которые распространялось политическое, военное и экономическое влияние обеих сторон, но ни одна не обладала всей полнотой власти. Расположение этих территорий спорного контроля, сходных с «ничейной землей» между государствами, было тесно связано с географическими и топографическими особенностями — горами, реками, густыми лесами и пустынями. Попытка одной из сторон укрепить свое влияние в таком регионе могла иметь серьезные последствия в местной обстановке и нарушить общий баланс сил между соперниками.
В начале XII века нечто подобное происходило на Ближнем Востоке, где латинское княжество Антиохия расширяло сферу своего влияния на восток за естественную границу с Алеппо — невысокие скалистые горы Белус. Эта угроза существованию Алеппо вызвала ответные меры мусульман, кульминацией которых стало сражение на Кровавом поле в 1119 году. В конце 1170-х годов аналогичная конфронтация между Бодуэном IV и Саладином приняла угрожающие размеры. В этот период спорная пограничная зона между соответствующими государствами располагалась к северу от Галилейского моря и тянулась вдоль верхнего течения реки Иордан. Раньше эпицентр борьбы за господство здесь находился на северо-востоке — в Баниясе. Но после того как в 1164 году эта крепость перешла к Нур ад-Дину, латинское влияние к востоку от Иордана уменьшилось, и сложившийся статус-кво был в пользу Дамаска.
В октябре 1178 года Бодуэн IV снова начал борьбу за господство в верховьях Иордана. Но его целью был не возврат Банияса, а создание новых укреплений на западном берегу рядом с древней переправой, известной франкам как брод Иакова, а арабам — как Байт-аль-Азан, Дом скорби, где, как считалось, Иаков оплакивал предполагаемую смерть сына. С болотами вверх по течению и стремниной к югу этот брод был единственной переправой через Иордан на много миль вокруг и потому служил воротами между латинской Палестиной и мусульманской Сирией, открывая доступ к плодородному региону Терра-де-Суэт. Самым опасным для мусульман было то, что брод Иакова располагался в одном дне пути от Дамаска.
Бодуэн надеялся сместить баланс сил в регионе в пользу франков, построив на этом участке замок. Его поддержали тамплиеры, которые уже имели владения в Северной Галилее. И королевство, и орден придавали проекту большое значение. В период между октябрем 1178 года и апрелем 1179 года Бодуэн даже сам перебрался на место строительства, чтобы быть его непосредственным руководителем и защитником, и создал монетный двор, где чеканились монеты для оплаты рабочим. На месте же он подписывал королевские документы.
Этот замок был опасен для развивающейся империи Саладина, потому что мог служить франкам и в качестве пункта обороны, и как база для наступления. Средневековые крепости редко (если это вообще когда-нибудь происходило) могли блокировать границу полностью — атакующие армии могли обойти крепость стороной или, имея достаточные резервы и людскую силу, пробиться мимо. Но замки обеспечивали относительно безопасное место для размещения войск, а те, в свою очередь, могли совершать вылазки и препятствовать попыткам вторжения. Наличие крепости тамплиеров у брода Иакова не могло не помешать султану в будущем нападать на латинское королевство. А ее гарнизон находился бы в удобном положении для набегов на мусульманскую территорию и задержки торговых караванов. Создавалась бы угроза и для самого Дамаска. Когда столица под угрозой, амбициозные планы Саладина распространить свою власть на Алеппо и Месопотамию вполне могли и не осуществиться. Поэтому опасность, представляемую строительством крепости у Иордана, нельзя было игнорировать. К сожалению, войска Саладина были заняты у Баальбека, и прямой удар по броду Иакова был неосуществим. Поэтому сначала султан решил использовать подкуп, а не грубую силу. Он предложил франкам сначала 60 тысяч, а потом 100 тысяч динаров за то, что они прекратят строительные работы и покинут стройплощадку. Несмотря на то что сумма была велика, Бодуэн и тамплиеры отказались.
На первый взгляд все уцелевшие письменные свидетельства указывают на то, что замок у брода Иакова был достроен к апрелю 1179 года, когда прокаженный король передал управление им тамплиерам. Вильгельм Тирский утверждает, что видел его той весной полностью готовым. Этот факт подтверждают и мусульманские свидетельства. В одном арабском источнике сказано, что стены замка — «неприступный бастион из камня и железа». До 1990-х годов историки предполагали, что это означает существование готового концентрического замка — с внешней и внутренней стеной — у брода Иакова. Но в 1993 году израильский ученый Ронни Элленблюм открыл местонахождение этой считавшейся давно утраченной франкской крепости. Его археологические исследования — он возглавлял международную группу экспертов — изменили наше понимание событий и интерпретацию письменных источников. Раскопки уверенно доказали, что к 1179 году Брод Иакова не был концентрическим замком — на самом деле он имел только одну стену по периметру и единственную башню, то есть все еще оставался стройплощадкой. Это предполагает, что для Вильгельма Тирского и его современников «готовой» крепостью была та, что окружена стеной и может защищаться от нападения, а не та, что полностью достроена. В этой крепости в упомянутое время работы еще велись.
Для Саладина это означало, что Брод Иакова оставался сравнительно уязвимым, и после весны 1179 года, когда вопрос с Баальбеком был решен, он вернулся в Дамаск, чтобы разобраться с крепостью. В последующие месяцы произошло несколько ничего не решивших стычек — стороны «примеривались» друг к другу. Саладин возглавил экспедиционную армию, чтобы испытать силу Брода Иакова, но почти сразу отступил, когда один из его командиров был убит стрелой тамплиера. Тем не менее во время двух следующих стычек войска султана одержали верх над силами Бодуэна. В одной был убит коннетабль — главный военный советник короля, в другой был захвачен в плен Великий магистр ордена Одо де Сент-Аман с 270 рыцарями. Эти успехи мусульман разрушили военную командную структуру христиан и несколько загладили унижение мусульман при Монжизаре. Когда чаша весов склонилась в пользу Саладина, король Бодуэн отошел в Иерусалим, чтобы перегруппировать войска, а султан принялся собирать подкрепления из Северной Сирии и Египта.
К концу августа 1179 года Саладин был готов начать полномасштабное наступление у Брода Иакова. В субботу 24-го он начал осаду, намереваясь как можно скорее прорваться в замок. Времени на длительную осаду не было, потому что прокаженный король к этому времени уже находился на побережье Галилейского моря в районе Тивериады, то есть в полудне пути к юго-западу. Как только до него дошли слухи о нападении, он немедленно стал собирать армию на помощь, так что осада оказалась, по сути, атакой, при которой мусульмане старались прорвать укрепления крепости до прибытия главных сил латинян. Учитывая имеющиеся письменные свидетельства и последние археологические находки, можно получить яркую картину событий, происходивших на протяжении последующих пяти дней. Саладин начал с обстрела крепости стрелами с востока и запада — впоследствии археологи обнаружили здесь много сотен наконечников, — стараясь деморализовать тамплиеров. Одновременно специальные «минеры», вероятно из сирийского Алеппо, были направлены, чтобы прорыть подкоп под стеной в северо-восточном углу, надеясь обрушить ее. Туннель выкопали очень быстро, заполнили его деревом, но, когда сухое дерево подожгли, оказалось, что туннель слишком мал, чтобы повлиять на расположенную сверху стену. В отчаянии султан обещал золотой динар каждому, кто принесет бурдюк с водой с реки, чтобы погасить пламя, и затем началась работа по расширению подкопа. А Бодуэн тем временем готовился к переходу из Тивериады. На рассвете 29 августа прокаженный король тронулся в путь. Он не знал, что именно в это время минеры Саладина подожгли дерево в расширенном туннеле. Дерево догорело, проход обвалился, а с ним и часть стены. Позднее Саладин писал, что, когда огонь распространился, замок напоминал «корабль, дрейфующий по морю пламени». Его солдаты ворвались сквозь образовавшийся пролом, и началось рукопашное сражение, поскольку тамплиеры оказали отчаянное, хотя и тщетное сопротивление. Командир гарнизона тамплиеров совершил последний акт безумной храбрости — сел на своего коня и направил его прямо в огонь. Мусульманский очевидец писал, что «тамплиер бросился в огонь, невзирая на жар, и из этой жаровни отправился прямо в ад».
Когда крепостные укрепления были преодолены, латинский гарнизон в конце концов был сломлен, и последовало кровавое побоище. Недавно при раскопках внутри внешней стены обнаружено множество человеческих скелетов, что свидетельствует о ярости нападавших. На одном мужском черепе имеется три следа от удара мечом, причем последний рассек череп и повредил мозг. У другого отрублена рука выше локтя, и только после этого он был казнен. Когда основная часть территории была охвачена огнем, Саладин казнил больше половины гарнизона и набрал гору добычи, в том числе тысячу кольчуг. В тот день спешащий в северном направлении Бодуэн впервые заметил на горизонте дым — признак разрушения Брода Иакова. Он опоздал на шесть часов.
В последующие два дня Саладин разрушил замок — сровнял его с землей. Позднее он утверждал, что уничтожил фундамент собственными руками. Большинство убитых латинян, а также их лошадей и мулов были сброшены в местный водоем. Это было неразумное решение, потому что вскоре после этого разразилась чума, изрядно потрепавшая мусульманскую армию и забравшая жизнь нескольких командиров Саладина. В середине октября, достигнув своей главной цели, султан решил покинуть проклятое место, и Брод Иакова был заброшен.[16]
Успех Саладина летом 1179 года остановил наступательный порыв латинян, который набирал силу после Монжизара. Попытка франков захватить инициативу на территории вокруг верхнего Иордана оказалась блокированной. Султан защитил образованный им союз Египта и Сирии. Но работа по объединению ислама посредством подчинения Алеппо и Мосула осталась незавершенной.
[1] Al-Din B. P. 28; Al-Din al-Isfahani I. Conquête de la Syrie et de la Palestine par Saladin / Trans. H. Massé. Paris, 1972; Ibn al-Athir. Vol. 2. P. 223–409; Shama A. Le Livre des Deux Jardins, IV. P. 159—V. P. 109; Gabrieli. Arab Historians of the Crusades. P. 87—252; Lyons M.C., Jackson D.E.P. Saladin. P. 435–436. Другие источники, повествующие о жизни Саладина: Gibb H.A.R. The Arabic sources for the life of Saladin / Speculum. Vol. 25.1. 1950. P. 58–74; Richards D.S. A consideration of two sources for the life of Saladin / Journal of Semitic Studies. Vol. 25. 1980. P. 46–65. О карьере Саладина с 1174 года и далее см.: Lane-Poole S. Saladin and the Fall of the Kingdom of Jerusalem. London, 1898; Gibb H. Saladin / A History of the Crusades. Vol. 1. Ed. K.M. Setton, M.W. Baldwin. Philadelphia, 1958. P. 563–589; Gibb H.A.R. The armies of Saladin / Studies in the Civilization of Islam. Ed. S.J. Shaw, W.R. Polk. London, 1962. P. 74–90; Gibb H.A.R. The Achievement of Saladin / Studies in the Civilization of Islam. Ed. S.J. Shaw, W.R. Polk. P. 91—107; Gibb H.A.R. The Life of Saladin. Oxford, 2006; Ehrenkreutz A. Saladin. Albany, 1972; Lyons M.C., Jackson D.E.P. Saladin. P. 71—374; Möhring H. Saladins Politik des Heiligen Krieges / Der Islam. Vol. 61. 1984. P. 322–326; Möhring H. Saladin: The Sultan and His Times 1138–1193 / Trans. D.S. Bachrach. Baltimore, 2008; Hillenbrand C. The Crusades: Islamic Perspectives. P. 171–195. О принятии титула султана см.: Holt P.M. The sultan as idealised ruler: Ayyubid and Mamluk prototypes / Suleyman the Magnificent and His Age. Ed. M. Kunt, C. Woodhead. Harrow, 1995. P. 122–137.
[2] Lyons M.C., Jackson D.E.P. Saladin. P. 73–74.
[3] Lyons М.С., Jackson D.E.P. Saladin. P. 79–84; Al-Din S. P. 51; William of Tyre. P. 968.
[4] Lyons M.C., Jackson D.E.P. Saladin. P. 85–86.
[5] Первое перемирие, очевидно, было заключено тайно с графом Триполийским весной 1175 года (как раз перед первым сражением против коалиции Алеппо и Мосула), чтобы не надо было открывать второй фронт против христиан. В июле того же года султан вступил в диалог с высокопоставленным дипломатом из Иерусалима. Мусульманские и христианские источники подтверждают, что Саладин обещал освободить франкских пленных из Хомса, если получит заверения о невмешательстве в его кампании против Алеппо. Lyons М.С., Jackson D.E.P. Saladin. P. 86—110.
[6] William of Tyre. P. 953–954.
[7] Lewis. The Assassins. P. 116–117.
[8] Исмат умерла в январе 1186 года, когда и сам Саладин боролся с тяжелой болезнью. Его ближайшие советники в течение двух месяцев не сообщали султану о кончине супруги, опасаясь рецидива болезни.
[9] Lyons M.C., Jackson D.E.P. Saladin. P. 130; Edgington S.B. The doves of war: the part played by carrier pigeons in the crusades / Autour de la Première Croisade. Ed. M. Balard. Paris, 1996. P. 167–176; Jacoby D. The supply of war materials in Egypt in the crusader period / Jerusalem Studies in Arabic and Islam. Vol. 25. 2001. P. 102–132.
[10] William of Tyre. P. 961–962.
[11] Hamilton B. Baldwin the leper as war leader / From Clermont to Jerusalem. Ed. A.V. Murray. Turnhout, 1998. P. 119–130; Hamilton B. The Leper King and His Heirs: Baldwin IV and the Crusader Kingdom of Jerusalem. 2000.
[12] William of Tyre. P. 961. Piers Mitchell опубликовал полезное исследование о проказе Бодуэна IV в качестве приложения к биографии короля, написанной Гамильтоном (Hamilton В. The Leper King. P. 245–258).
[13] Anonymi auctoris Chronicon ad 1234 ac pertinens / Ed. I.B. Chabot. Trans. A. Abouna. 2 vols. Louvain, 1952–1974. P. 141.
[14] William of Tyre. P. 991; Ibn al-Athir. Vol. 2. P. 253; Al-Din B. P. 54; Lyons M.C., Jackson D.E.P. Saladin. P. 121–126; Hamilton B. The Leper King. P. 132–136.
[15] Lyons M.C., Jackson D.E.P. Saladin. P. 130–133.
[16] Раскопки замка Брод Иакова, начатые профессором Ронни Элленблюмом из Иерусалимского университета, стали прорывом в области изучения истории Крестовых походов. Они позволили нам получить удивительно подробное представление о жизни крестоносцев XII века, поскольку Брод Иакова — первый обнаруженный замок той эпохи, найденный, можно сказать, в своем первозданном виде: даже убитый гарнизон все еще находился в его стенах. Многие материальные свидетельства из замка могут быть датированы с потрясающей точностью — утром 29 апреля 1179 года, потому что они находились под обломками строений, которые, как известно, были сожжены и обрушились, когда пала крепость. Ирония судьбы: то, что крепость была недостроена, лишь увеличивает ее ценность, поскольку дает нам представление о строительной технике и технологиях того времени. William of Tyre. P. 998; Barber M. Frontier warfare in the Latin kingdom of Jerusalem: the campaign of Jacob’s Ford, 1178–1179 / The Crusades and Their Sources: Essay Presented to Bernard Hamilton. Ed. J. France, W.G. Zajac. Aldershot, 1998. P. 9—22; Ellenblum R. Frontier activities: the transformation of a Muslim sacred site into the Frankish castle of Vadum Jacob / Crusades. Vol. 2. 2003. P. 83–97; Hamilton B. The Leper King. P. 142–147; Lyons M.C., Jackson D.E.P. Saladin. P. 133–143.
