Показать все теги
Глава 5
Новый шеф — адмирал Вильгельм Канарис
Немногочисленным оценкам историка, ответственно смотрящего на личность и дела последнего шефа германской тайной военной службы адмирала Вильгельма Канариса, противостоит огромное количество описаний и характеристик (в том числе театральных и киношных). Их авторы предпочитают идти легким путем и редко отваживаются дать обоснованные суждения об этом неординарном и сложном человеке. Они выражают, как правило, лишь собственную политико-идеологическую точку зрения или вообще довольствуются одной сенсацией. Если не считать подобных поделок, то на шкале общего неприятия (даже кое-кем из его круга людей) он отмечен и как шеф тайной службы, ставший предателем, и как замаскированный нацист, участвовавший в подготовке гитлеровских военных планов. Тем более необходимо выправить это искаженное представление о личности, которую кто-то осторожно обходит стороной, а кто-то легкомысленно чернит, и вывести Канариса, а с ним и абвер из тумана лжи и полуправды.
Вильгельм Канарис родился 1 января 1887 г. в Аплербеке близ Дортмунда. Он был младшим сыном в семье директора металлургического завода Карла Канариса и его супруги Августы-Амелии. Семья Канарисов вскоре переехала на жительство в Дуйсбург. Его предки по отцу происходили не от известного греческого героя-моряка Канариса, освобождавшего Грецию от турецкого ига, как о том писали раньше, а от некоего семейства из Салы на озере Комерзе, перебравшегося оттуда в Кур-Трир. Его дед имел звание королевского горного советника. Дед с материнской стороны был старшим лесничим герцога Саксонского. Выросший в религиозной христианской семье с национал-либеральными убеждениями, Вильгельм страстно увлекся верховой ездой и вскоре стал владельцем собственной лошади. Но подсознательно и очень рано в юности начал путь к профессии, которая отвечала бы его стремлению к свободе и широким просторам, а также — и не в последнюю очередь — его врожденной тяге к необычным испытаниям. По окончании реального училища Канарис поступил 1 апреля 1905 г. морским кадетом в кайзеровский военный флот. Несмотря на некоторую физическую слабость, он выдержал все испытания на парусном учебном судне, крейсерском корвете «Штайн», а после окончания военно-морского училища в Киле и последующей практики, оцененной высшим баллом, был произведен в корабельные гардемарины. Осенью 1907 г. Канарис был направлен на крейсер «Бремен». Осенью 1908 г. он стал лейтенантом флота. В соответствии с тогдашней практикой крейсеру «Бремен» полагалось поддерживать политические и экономические интересы рейха путем демонстрации флага в отведенном ему морском районе близ берегов Центральной и Южной Америки, а также защищать жизнь и имущество граждан Германии, находящихся в латиноамериканских странах, где часто имели место политические катаклизмы. Как адъютант командира корабля Канарис имел возможность познакомиться с жизнью и культурой ибероамериканского мира. Тогда же он приобрел и основные навыки позднее отточенного знания испанского языка. В ежегодной секретной аттестации командир корабля записал: «…предложенную ему по производству в чин службу в качестве адъютанта командира корабля нес превосходно и при выполнении мобилизационных задач совместно со старшим офицером Восточноамериканской военно-морской базы проявил гораздо большую сноровку и находчивость, чем можно было предположить, принимая во внимание его непродолжительную службу на флоте…» И уже тогда были замечены его «повышенная скрытность» и «строгий молчаливый характер»[1].
По возвращении на родину Канариса назначают караульным офицером и одновременно артиллерийским офицером на торпедный катер 2 й флотилии торпедных катеров, являвшейся тогда высшей школой ВМФ. В его служебной характеристике появилась запись: «Годен к последующему назначению командиром ТК»[2]. Осенью 1912 г. командование снова предпочло направить молодого офицера на один из крейсеров, шедших в свободное плавание, а именно на крейсер «Дрезден», которому поручалось демонстрировать германские интересы в восточном Средиземноморье в связи с беспорядками на Балканах. Несколько позже такие же задачи были поставлены командиру крейсера в водах Мексиканского залива. Во время кровавых революционных событий в районе Вера-Крус корабль смог взять на борт у Тампико около 100 американских граждан и потом передать их на внешнем рейде командующему американской эскадрой. Командир «Дрездена» капитан I ранга Кёлер откровенно признал огромную помощь, которую оказал ему обер-лейтенант Канарис своими знаниями политических проблем Центральной Америки.
Начало Первой мировой войны помешало крейсеру «Дрезден», которого перед тем сменил крейсер «Карлсруэ», вернуться на родину. Он получил приказ вести канонерские действия против союзного судоходства у берегов Южной Америки. Однако больших успехов корабль добиться не смог, так как нехватка угля срывала все тактические планы. Однако ему удалось пройти в Тихий океан и у острова Пасхи соединиться с подошедшей сюда из Восточной Азии эскадрой адмирала графа фон Шпее, которая в сражении у Короманделя наголову разгромила 1 ноября 1914 г. английскую эскадру. В тот день после первого и единственного в его жизни победного морского сражения он написал своей матери: «…действительно большой успех, который дает надежду и, возможно, повлияет на общую обстановку». Однако он все же остается скептиком и надежду на выгодный мир считает слабой: «Очевидно, это продлится долго, прежде чем удастся разгромить Англию».
Обогнув мыс Горн, эскадра графа фон Шпее встретилась у Фолклендских островов с превосходящими силами противника. Разыгралось сражение, в котором все германские корабли были потоплены. Только «Дрездену» удалось благодаря большой скорости хода укрыться в безлюдном архипелаге Огненной Земли. Там корабль, предоставленный самому себе, продержался, несмотря на большие трудности с провиантом и топливом, в течение нескольких месяцев во многом благодаря большой изобретательности Канариса. Лишь 9 марта 1915 г. «Дрезден» был обнаружен английским крейсером «Глазго» у Мас-а-Терра, где тот стоял из-за отсутствия угля, и взят под сильный обстрел. После короткого, но неудачного для «Дрездена» боя Канарис был отправлен парламентером на «Глазго» с поручением опротестовать обстрел чилийских территориальных вод. Ответ командира английского корабля был краток и ясен: «У меня приказ уничтожить «Дрезден», где бы я его ни встретил. А все остальное уладят дипломаты». Когда Канарис вернулся ни с чем на свой корабль, неравный бой возобновился. В конечном счете команда «Дрездена» открыла кингстоны под огнем с «Глазго». Раненые были переправлены в Вальпараисо, а остальной экипаж интернирован чилийскими властями на острове Кирикина в архипелаге Хуан-Фернандес.
Шли недели и месяцы, Канарис страдал от вынужденного безделья. Однажды ночью он с разрешения командира уплыл на гребной лодке к материку. В последующие недели августа 1915 г. он частично пешком, частично верхом пересек в одежде крестьянина Кордильеры. Рождество он встретил уже в Аргентине в доме немецких колонистов. Теперь оставалось только найти подходящий корабль, который шел бы в Европу. С чилийским паспортом на имя Риеда Розаса, под видом молодого вдовца, едущего в Голландию по делам наследства, Канарис взял билет на голландский пароход «Фризия» до Роттердама. По пути он завязал знакомство с несколькими английскими пассажирами. В Плимуте он без осложнений прошел проверку британской контрольной службы. И даже один чиновник придирчиво проверил, действительно ли молодой чилиец говорит на диалекте Вальпараисо. Приехав в Берлин через Роттердам, Канарис доложил командованию ВМФ о судьбе «Дрездена».
После короткого отпуска он в конце ноября 1915 г. был направлен в Мадрид помощником военно-морского атташе капитана II ранга Крона. Его задача состояла в том, чтобы разыскивать в испанских портах людей, согласных в интересах немцев наблюдать за судоходством союзных держав и нейтралов, а также выспрашивать разные сведения у моряков с иностранных судов. Кроме того, он должен был договариваться с испанскими фирмами о поставках угля, мазута и продовольствия немецким судам и подводным лодкам, заходившим ненадолго в испанские порты. Германский военно-морской атташе и его офицеры не могли лично выполнить такую задачу, тогда как «англо-чилиец» Риед Розас для этого вполне подходил. Благодаря умелому подходу к людям и превосходному знанию языка он сумел за год создать хорошо функционирующую организацию. Он проникся глубокой симпатией к испанскому народу, а пребывание в доме атташе позволило ему познакомиться с людьми — испанцами и немцами, которые очень пригодились ему через 20 лет.
Приступы малярии и большая усталость заставили Канариса просить о замене, на что Берлин дал согласие. И вот, в сопровождении испанского священника, выдавая себя за больного чахоткой, он беспрепятственно проник через южную Францию и север Италии в Швейцарию, где его арестовали на самой границе по подозрению, что он является германским шпионом. Все попытки бежать оказались тщетными, и петля была неизбежна. Тут подключился Мадрид и убедил итальянцев, что арестованный действительно чилиец. Канариса освободили, но с требованием вернуться в Испанию через Марсель на испанском пароходе. Убежденный, что в Марселе его схватит французская тайная полиция, Канарис открылся капитану корабля, что он немец. Испанец проявил себя как истый «кабальеро» и изменил маршрут, взяв курс на Картахену. В Испании он сумел отделаться от слежки, выйти на рыбачьей лодке к условленному через военную миссию в Мадриде месту встречи с немецкой подводной лодкой. Пройдя через все Средиземное море, эта лодка добралась до австрийского военного порта Пулы, и через несколько дней Канарис был в Берлине.
В сентябре 1917 г. Канарис, теперь уже капитан-лейтенант, после недолгой переподготовки на курсах подводников стал заместителем командира подводной лодки, на которой совершил дальний боевой поход. Затем он прибыл в Киль, где летом 1918 г. получил под командование новую подводную лодку «УВ-128». Выпущенная в свободное плавание, эта лодка пришла поздней осенью в Средиземное море. Но в начале октября окончательно рухнул австро-венгерский фронт, и немецкие подводные лодки, базировавшиеся на Каттаро, оказались без горючего и боеприпасов. Те, кто еще имел запас хода, прорвались через Гибралтар и Ла-Манш в родные порты. 8 ноября 1918 г. 11 таких лодок и «УВ-128» в их числе строем кильватера вошли в гавань Киля под старыми кайзеровскими флагами, а на стоявших там кораблях уже реяли красные флаги революции.
Крах империи не был для Канариса неожиданным. Но как и для всех офицеров, воспитанных в монархических традициях, 9 ноября было тяжелым потрясением[3]. Будучи монархистом, Канарис до этого не придавал большого значения тому, какая форма государственного устройства предпочтительнее, но, когда в повестку дня встал вопрос остаться верным государству, т. е. теперь — социалистическому правительству республики, или «отойти в сторону» и приобрести гражданскую профессию, Канарис пошел по первому пути, решив и дальше служить пострадавшему отечеству. Летом 1919 г. Канарис перешел в личный штаб министра рейхсвера Веймарской республики Густава Носке, где занялся комплектованием и обустройством двух морских бригад.
Во всех перипетиях тех бурных дней Канарисом владело опасение, что рано или поздно коммунисты возьмут верх, и это отчасти объясняет, почему он в годы подъема нацизма приветствовал его антикоммунистическую составляющую. Но после того как Гитлер пришел к власти и использовал во вред предоставленные ему полномочия, Канарис стал все отчетливее усматривать в нацизме «зародыш национал-большевизма и даже определенный перелом в сторону коммунизма»[4].
При отборе офицеров в 100 тысячный рейхсвер, разрешенный Версальским договором, в расчет по указанию Носке принимались только военные заслуги на фронте и при подавлении внутренних беспорядков. Политическая ориентация никого не интересовала. Носке стремился держать рейхсвер вообще подальше от всякой политики. Он считал, что армия будет тем сильнее, чем меньше политических идей будет фигурировать при ее создании. Армия должна быть целиком в распоряжении государства. Этот тезис был оправдан тем, что с помощью своих аполитичных солдат Носке спас Германию от большевизма, подавил коммунистические мятежи и сохранил молодую Веймарскую республику.
После консолидации внутриполитической обстановки Канарис, переведенный в марте 1920 г. в новый ВМФ, снова оказался на рельсах нормальной военной службы с ее обычной переменой мест из штаба на корабль и обратно. В июле 1920 г. он был назначен первым заместителем начальника абверштелле Балтийского моря, чьей задачей было находить пути повышения возможностей немногочисленного германского флота в будущем вопреки требованиям Версаля. В середине 1923 г. Канариса откомандировали на должность первого помощника командира крейсера «Берлин», который впервые после 1918 г. должен был продемонстрировать германский флаг за рубежом. Судьба пожелала, чтобы среди его подчиненных оказался Рейнхард Гейдрих, ставший впоследствии шефом Главного Управления Имперской Безопасности (РСХА) и злейшим врагом Канариса. Хотя у Канариса была блестящая служебная характеристика, он вдруг решил, что ни физически, ни духовно не соответствует требованиям службы. Однако командующий ВМС Балтийского моря контр-адмирал фон Гагерн стал уговаривать его остаться и добился того, что Канарис забрал рапорт обратно.
Благожелательность старшего начальника благотворно подействовала на его душевное и физическое состояние. С мая по октябрь 1924 г. Канарис был направлен в Японию, где знакомился со строительством подводных лодок концерном «Кавасаки» по немецким проектам. Затем он стал референтом в штабе начальника управления ВМФ в министерстве рейхсвера. В этом качестве Канарису пришлось заниматься вопросами развития подводного флота, а в связи с ограничениями Версаля и строгим контролем за их исполнением эту задачу можно было решать только в нейтральных странах — Испании, Голландии и Финляндии. Это была секретная работа, но еще не тайная служба. Особой радости она ему не доставляла. Бумажная волокита была ему не по душе. Тем не менее это давало ему превосходные шансы для проявления своих разносторонних способностей. В характеристике от 1 ноября 1926 г. говорится: «Тонкое знание психологии и менталитета других народов и отличное владение иностранными языками позволяют Канарису умело общаться и ладить с иностранцами, быстро завоевывать их расположение. Получив задание, он не останавливается ни перед чем, ничуть не робеет, и нет таких запоров, через которые он бы не проник и не вышел на нужного ему человека, чтобы тут же оседлать его с детски наивным лицом»[5].
В июне 1928 г. он снова был переведен на строевую службу первым помощником командира линкора «Шлезвиг», базировавшегося в Вильгельмсхафене, а уже в июле он получил звание капитана II ранга и вскоре стал начальником штаба военно-морской базы Северного моря. 1 октября 1932 г. он был произведен в капитаны I ранга и назначен командиром линкора «Шлезвиг». Листая его личное дело, часто видим весьма положительные характеристики. Например, в докладе по начальству контр-адмирала Бастиана, командующего линейными кораблями, говорится: «…рекомендуется использовать Канариса на тех должностях, где он смог бы полнее применить свои способности наблюдать и свой дипломатический талант, а также свои духовные свойства, но так, чтобы его скептицизм не передавался в повседневной жизни слишком большому кругу лиц»[6]. Командующий ВМФ вице-адмирал Фёрстер подчеркнул это место в докладе Бастиана и приписал к этому, что Канарис больше подходит для занятий в военно-политической сфере, нежели в чисто военной.
Тем не менее Канарис оставался командиром «Шлезвига» до 30 января 1933 г. Как и почти все высшие военные, он не сделал ничего, что могло способствовать приходу Гитлера к власти, но он не был и против этого. Из высказываний Гитлера он усвоил только возможность дальнейшего развития ВМФ. Перемены в Германии никак не отразились поначалу на его карьере. Правда, начальник управления ВМФ адмирал Редер с известным холодком относился к необычной личности, какой он считал Канариса. И того не слишком удивило, когда после окончания положенного срока командования кораблем Редер не нашел для него никакого дела. Последовавшее 29 сентября 1934 г. назначение Канариса комендантом военно-морской крепости Свинемюнде выглядело как конец карьеры. Однако неожиданно для него самого и многих его сослуживцев приказом, вступавшим в силу 1 января 1935 г., капитан I ранга Канарис был назначен начальником абвера. Он вряд ли стремился к этому посту после 30 лет службы на флоте, но ему издавна казалась заманчивой эта сфера, подчас соприкасавшаяся с его деятельностью. Когда капитан I ранга Патциг, передавая ему дела, заговорил о трудностях, чинимых абверу гестапо и СД, и назвал некоторых лиц, от которых надо ждать неприятностей, Канарис весьма самоуверенно заявил: «Ну, с этими молодчиками я живо расправлюсь!» На что Патциг заметил: «В далекой перспективе сегодняшний день станет началом вашего конца»[7].
Канарис пришел в уже сработавшуюся и жестко управляемую организацию. Здесь все знали друг друга и держались заедино, понимая к тому же, что они делают «нечто сомнительное». Общий дух абвера тогда можно было назвать консервативным[8]. Поэтому офицеры абвера поначалу совсем не радовались приходу Канариса, которого считали настроенным пронацистски. Конечно, вначале он приветствовал падение плохо функционировавшей парламентарной демократии Веймара и перестройку рейха в централизованное единое государство. Но он не мог не видеть и эксцессов СА, а также равнодушие Гитлера и его паладинов к вопросам чести и морали. По убеждению Канариса, «убийствами и пытками» правительство неспособно завоевать авторитет у народа. Только надежда на то, что президент Гинденбург создаст с помощью армии противовес дикости нацистского движения, позволяла ему на время заглушать свои тревоги.
Когда Канарис впервые собрал в Берлине начальников отделений абвера на местах, большинство его сотрудников встретили нового шефа весьма настороженно. Как поведал один из участников совещания, «в отличие от Патцига он выглядел неброско и даже несколько неряшливо — невысокий, уже сильно потрепанный жизнью моряк с седыми волосами, кустистыми бровями и усталыми глазами. Вступительное слово, явно выдержанное в нацистском духе, он зачитал по бумаге. Затем предложил высказываться собравшимся. У меня сложилось было впечатление, что мой доклад вызывает у него зевоту. Но он неожиданно стал задавать дельные вопросы, из чего следовало, что он внимательно слушает и полностью понимает сказанное. Он настоятельно рекомендовал сохранять добрые отношения с партией и тесное взаимодействие с гестапо, которое стало для нас исполнительной организацией для слежки, арестов и т. п., а также с только начинавшей складываться службой СД. Он не допускал при этом никаких сомнений в том, что мы, руководители отделений абвер-I и абвер-III, должны сохранять руководство в своих руках»[9].
Тем самым был обозначен общий курс. И чем больше видел Канарис методы нацистских фюреров, тем сильнее возникало в нем внутреннее отстранение от новых владык. Жестокое подавление якобы вот-вот грозившего начаться «путча Рёма» в июне 1934 г. и связанное с этим убийство генералов Шлейхера и Бредова, а также ряда «личных врагов» коричневых главарей наряду с растущим бойкотом евреев скоро привели Канариса к выводу, что Гитлер вовсе не думает о реформах по оздоровлению государства и о введении порядка, основанного на праве и законе. Весьма показательно в этом плане одно событие, имевшее место в декабре 1937 г. Канарис пригласил своего товарища-моряка Патцига (оба они тогда уже были адмиралами) на завтрак, чтобы обсудить некоторые серьезные вопросы с глазу на глаз. Он начал разговор с фразы: «Там наверху одни преступники!» На что Патциг вполне логично возразил: «Тогда вам больше нельзя руководить отделом. Подайте рапорт о переводе, и я как начальник отдела кадров позабочусь, чтобы вы получили соответствующую командную должность». Канарис раздумывал несколько секунд, потом подчеркнуто сказал: «Нет, я не могу это сделать. Тогда на мое место придет Гейдрих»[10].
Ситуация уже тогда была для него далеко не радостной: опоры на друзей-моряков не оставалось, не было контакта и с адмиралом Редером. Большинство морских офицеров приняли сторону Гитлера, которому удалось в июне 1935 г. заключить соглашение по флоту и тем не менее упорно продолжать строительство германского ВМФ. Канарис же довольно быстро понял, что Гитлер мыслит исключительно в масштабах Европы и совершенно не понимает значения фактора «морской мощи». Неудивительно, что флотские товарищи не разделяли скептицизма Канариса и считали его «чужаком». Гросс-адмирал Дениц так объяснил это отношение моряков перед Нюрнбергским военным трибуналом: «Он был совершенно отличным от нас, и у нас о нем говорили: у него в одной груди семь душ»[11].
И все же вряд ли нашелся бы другой офицер в чине капитана I ранга или полковника, который в 1935 г. в силу своих способностей, знания других стран, высокого уровня образования и удивительного умения обращаться с людьми мог бы лучше подойти на должность шефа абвера, чем Вильгельм Канарис. Это был практически идеальный руководитель, умевший несколькими словами охватить всю задачу и указать главное направление ее решения. Он видел не только сиюминутные трудности, но и те, которые могли возникнуть в будущем, и мог дать ценные рекомендации о том, как их преодолеть. «Если проблема выходила за пределы понимания исполнителя задачи, — рассказывает один из его сотрудников, — а это случалось часто, он сопрягал ожидаемые ошибки с дополнительными приказами третьим лицам и добивался того, что ошибки, которые могли быть допущены послезавтра, учитывались и исправлялись уже сегодня»[12]. А опытным подчиненным при выполнении трудных и важных задач, как правило, предоставлялась полная свобода рук. И оказанное им доверие возвращалось ему таким же доверием подчиненных, никогда его не подводивших. Полный самых разных идей и в то же время рассудительный во всем, он быстро реагировал на происходящее, но при этом всегда сохранял определенную дистанцию к людям. Именно поэтому его всегда было трудно понять.
Само собой разумеется, Канарис требовал от людей полной отдачи, но при этом всегда строго следил за тем, чтобы задания выполнялись жестко в рамках права и человечности, а полномочия ни в коей мере не превышались. Эта позиция шефа стала общей для всех его офицеров, и в ходе войны ее плоды можно было встретить на самых отдаленных театрах войны.
В политических же вопросах, не входивших прямо в сферу его компетенции, Канарис нередко проявлял нерешительность или вообще старался их не касаться. Поэтому некоторые считали, что он боится ответственности, но это далеко не так. О его готовности к принятию быстрых и ответственных решений говорит так называемое «Дело Пауля», один из поучительных примеров работы германской военной тайной службы. В ноябре 1941 г. капитану Борхеру из отделения абвера в Сен-Жермене (Франция) удалось внедриться в центр разветвленной шпионской сети французов, имевшей хорошо налаженную радиосвязь с Лондоном. По полученной наводке был произведен обыск дома № 8 по улице Вилла-Леандр на Монмартре. Находившиеся там агенты сумели скрыться. Но в ходе обыска были найдены горы материалов о шпионской деятельности этого центра. Анализ материалов позволил получить ценные данные о порядке и формах работы, а также об интересах британской Интеллидженс Сервис. Последняя и руководила французской шпионской сетью, носившей кодовое наименование «Reseau Interallie» («Межсоюзная сеть»). Началась контрразведывательная операция, которой отделение абвера в Сен-Жермене присвоило наименование «Дело Пауля».
Эту сеть создали в основном два человека — капитан польского генштаба Роман Чернявский и француженка Матильда Каррй по прозвищу Кошка. После разгрома Польши Чернявский пробрался во Францию и встал в ряды деголлевцев. Зимой 1939/40 г. он приехал в Люневиль, где познакомился с одной молодой вдовой, влюбился в нее и получил от нее документы ее покойного мужа Армана Борни. Под его именем Чернявский действовал сначала в группах Сопротивления в Тулузе и Марселе, а потом в Виши, столице неоккупированной части Франции. Со своей тогда еще небольшой организацией «Арман» установил связи с Лондоном. По совету Матильды Карре «Арман» поехал в Париж, чтобы оттуда развернуть шпионскую сеть в оккупированной части Франции. Данные, полученные после внедрения абвера в эту сеть, показали, что она работает прямо под носом у оккупационных германских властей.
После ареста «Армана» начальник отдела контрразведки в штабе оккупационных войск во Франции подполковник Райле, которому передали ведение «Дела Пауля», убедился на допросах, что имеет дело с откровенным и порядочным человеком. Напрашивалась попытка завербовать его для работы на немцев. Для этого нужно было одобрение Канариса и его указания о том, как далеко можно заходить в переговорах с «Арманом». В случае согласия «Армана» следовало найти способ переправки его в Англию таким образом, чтобы не вызвать подозрений. «Арман» согласился, и Райле составил письменный договор. В нем абвер гарантировал, что 66 членов «Резо Интералье» не будут преданы военно-полевому суду, если «Арман» обяжется работать в Англии в интересах Германии.
Было решено организовать «Арману» побег из тюрьмы таким образом, чтобы всем непосвященным и агентам Интеллидженс Сервис он показался настоящим. «Арман» потребовал внести в письменный договор дополнительное условие, согласно которому он обязывался вести шпионаж против всех врагов Германии, за исключением Польши. Райле доложил Канарису о проведенной подготовке, и тот одобрил результаты и план дальнейших действий. «Арман» был тщательно подготовлен к выполнению своих будущих заданий. Ему даже пришлось научиться собирать радиопередатчик из повсюду продающихся деталей. Днем «побега» было выбрано 14 июля, французский национальный праздник, когда на улицы выходят толпы людей. Был ясный солнечный день, и «Армана» под предлогом доставки в какой-то орган власти повезли из тюрьмы Френе через Париж в открытой легковой машине. Внезапно на одной из самых оживленных улиц «Арман» выпрыгнул из машины и исчез в толпе. Немецкие конвоиры бросились за ним и так хорошо разыграли сцену преследования, что у парижан, наблюдавших этот спектакль, сложилось впечатление о настоящем побеге.
Маневр удался. В январе 1943 г. были получены первые шифровки, которыми «Арман» удостоверил свое прибытие в Лондон через южную Францию и Испанию. Данные, поступавшие по этому каналу связи, оценивались немецкими штабами как вполне доброкачественные. Выявить какие-либо признаки перевербовки не удалось, но по всему чувствовалось, что «Арман» не свободен в своих действиях. Можно было предположить, что он раскрылся и что его шифровки составляет Интеллидженс Сервис. Возможно, она не отказывалась от попыток ввести абвер в заблуждение, но в то же время должна была учитывать и положение своих 66 бывших сотрудников. С точки зрения англичан, сведения от «Армана» не имели большого значения, но для Германии они все же были небезынтересны. Как бы то ни было, абвер выполнил свои договорные обязательства: товарищей «Армана» полевому суду не предали. Тогда абвер был еще достаточно силен, чтобы защитить этих заключенных.
Чернявский-«Арман» слал свои шифровки вплоть до начала 1945 г. После войны он служил в английской авиации, а в 60 х гг. выпустил в свет книгу под названием «Большая сеть» («The Big Network»), в которой сказано, что все участники «Резо Интералье» остались живы. Думается, что Интеллидженс Сервис передавала через «Армана» только правильные сведения, но не считавшиеся важными.
Как уже говорилось, о Канарисе написано очень много, и разные авторы дают ему самые различные характеристики. Например, английский историк Тревор-Роупер обвиняет адмирала в авторстве письма к графу Фольке-Бернадотту[13] от 22 апреля 1947 г., в «беспомощности и небрежности в служебных делах» и называет его «человеком прустовского типа», слишком сложного в своих поступках[14]. Поскольку эта характеристика принадлежит весьма уважаемому историку, ее охотно используют часто для негативной оценки адмирала. Но утверждать, будто шеф абвера был «беспомощным и небрежным» и что он «отстранялся от всего», никак нельзя. «Когда приходится работать с людьми, наделенными фантазией, но в то же время дисциплинированными и привыкшими подчиняться приказам, и в то же время ожидать повиновения от вверенной ему воинской единицы, тогда сами собой возникают такие служебные отношения, каких больше не бывает нигде. Именно такие человеческие отношения, являющие собой смесь воинского поведения, личного почтения перед талантом и трудолюбием, а также большого уважения и даже симпатии, были становым хребтом всей службы под началом адмирала Канариса»[15]. Этими словами бывший офицер абвера майор Леверкюн открывает самую суть проблемы. Постороннему человеку, незнакомому с секретной службой, вероятно, должно казаться, что здесь, по крайней мере у той части этой организации, которая доступна глазу, отсутствует воинская четкость и дисциплина. Но как раз именно наличие этого и отличало работу абвера при Канарисе, действовавшего очень точно и целесообразно. Заявлять, что адмирал «отстранился» от абвера, глупо. Как раз наоборот, он идентифицировал себя с ним. Он постоянно ездил по отделениям на местах, выслушивал доклады офицеров. В то же время в условиях сильной децентрализации системы абвера, охватывавшей больше половины земного шара, неизбежной была передача многих полномочий и ответственности непосредственно внешним органам, а это всегда предполагает умение подбирать нужных людей и разбираться в них.
Было много сомнений в том, хорошо ли Канарис знал своих сотрудников. Ведь он порой терпел откровенных посредственностей и даже поощрял их. Но это свидетельствовало лишь о том, что им руководили при этом какие-то определенные соображения и ожидания. Когда его однажды спросили об этом, он ответил с хитрой улыбкой: «Мне нужны такие борзые собачки, чтобы затаптывать следы моих гончих»[16]. А еще в абвере неизменно господствовало ощущение того, что «старик не бросит меня в беде». Поскольку же разведчик часто оказывается в опасных ситуациях, он должен быть уверен в этом, тем более что в Третьем рейхе на всех, имевших отношение к разведке и в особенности к абверу, где многие были связаны с работой за рубежом, смотрели с большим недоверием, и за ними всегда следили гестапо и СД.
Кто-то из англичан сказал: «Тайная служба — это настолько грязное дело, что руководить им может только джентльмен». Именно это можно сказать и о Канарисе. Основой поведения для него была порядочность, и из нее он исходил при работе с подчиненными. В его глазах ни убийство, ни преступление не могли быть средством выполнения задач разведки и контрразведки. Эту службу следует осуществлять в рамках международного права, а не методами, применявшимися СД. До тех пор пока у него были на то полномочия, он защищал всех своих сотрудников от нападок гестапо и СД. Это распространялось и на сотрудников-евреев, и, когда им грозила опасность со стороны гестапо, он устраивал им надежные заграничные командировки. В этом отношении показательно мероприятие «Семерка». Речь шла о том, чтобы спасти от гестапо семерых евреев, награжденных за мужество, проявленное в годы Первой мировой войны, и проживавших с семьями в Берлине. По личному указанию Канариса эту задачу взял на себя сотрудник абвера-I майор Зойберт. «Семерку» стали для видимости готовить к использованию в Южной Америке, снабдили соответствующими документами и деньгами, вырученными от продажи их имущества, и отправили в Швейцарию. Отправка, которой руководил ротмистр Ланг из абвера-I, сопровождалась приключениями. Еще до этого майор Зойберт с большим трудом сумел помешать отправке одной из этих семей в концлагерь Терезиенштадт. Вскоре после отправки «семерки» в Швейцарию СД из-за оплошности управления делами абвера прознало об истинном смысле этой операции, но было уже поздно, а Зойберта своевременно перевели в Тунис[17].
Иллюстрировать атмосферу ответственности за людей и за дело, сохранявшуюся в абвере повсюду, могут и другие примеры. Когда русские летом 1940 г. готовились ввести войска в Прибалтику, пожертвованную Гитлером по германо-советскому пакту, возникла угроза для жизни всех агентов, работавших на абвер по выявлению советских военных секретов. Уполномоченный Канарисом офицер абвера в Эстонии позаботился о сотрудниках Второго бюро эстонского генштаба, обеспечил им прикрытие и отправил их тайно морем в Штеттин. В дальнейшем Канарис сам позаботился об их устройстве и благополучии, тогда как агенты многих других государств, работавшие в Эстонии, остались без помощи и большей частью попали в руки Советов[18].
Когда в начале сентября 1940 г. король Румынии Кароль II отказался от престола и руководство страной возглавил «кондукатор» генерал, а впоследствии маршал Антонеску, начальник румынской «Сигуранцы» (тайной службы) Морузоу находился в Венеции, где должен был вести переговоры с Канарисом об усилении безопасности нефтепромыслов Плоешти. События в Бухаресте настроили Канариса пессимистически. Он был уверен, что Антонеску устранит начальника «Сигуранцы» как политического противника. Адмирал предложил Морузоу защиту и политическое убежище. Тот отказался и уехал к себе. А через несколько дней Морузоу был арестован и вскоре злодейски убит кем-то из «Железной гвардии» Антонеску, полувоенной партийной организации типа СС. В дальнейшем отношения адмирала с преемником Морузоу генералом Кристеску ограничивались чисто деловыми вопросами.
После вступления немецких войск в Данию Гитлер ограничился сокращением датской армии наполовину и оставил руководство страной в значительной мере королю Христиану X. Экономическое и общее положение Дании было настолько прочным, что Германия смогла получать оттуда продовольствие и другие товары в обмен на уголь. Хорошие отношения сложились и с сохранившейся датской тайной службой во главе с полковником Лундингом. Эти отношения переменились после поражения немцев под Москвой, причем это отмечалось не только в Дании. Постепенно росло недовольство оккупантами, доходившее до открытой враждебности. Усилилась заброска британских агентов, участились диверсии. Гитлер только ждал удобного случая, чтобы показать Дании и Европе, как отныне будут подавляться любые антигерманские выступления. И этот случай не заставил себя ждать.
К 72 летию Христиана X Гитлер направил ему поздравительную телеграмму, составленную в благонамеренном тоне. Король, ознакомившись с ней, послал ответную телеграмму всего из 11 слов: «Его Величество король Христиан X благодарит рейхсканцлера Адольфа Гитлера за поздравления». Гитлер усмотрел в этом преднамеренную бесцеремонность и отреагировал введением в Дании чрезвычайного положения. Датской армии приказали сложить оружие. Здание генштаба было оккупировано, но абвер не нашел среди огромного количества конфискованных документов ни единого материала, указывающего на связи датчан с западными союзниками. В этот момент вмешался Канарис. По его приказу начальнику датской разведки Лундингу была дана охрана, а отделению абвера в Копенгагене приказано не отдавать Лундинга в руки гестапо. Однако уже через сутки в отеле «Энглетер», где был интернирован полковник и его офицеры, появился гестаповец и потребовал выдачи ему Лундинга. Начальник отделения абвера в Копенгагене капитан Кламрот поехал в помещение гестапо вместе с Лундингом. Там ему пришлось долго ждать в приемной. А полковника тем временем вывели из здания через задние двери и увезли в Берлин в подвалы дома на Принц-Альбрехтштрассе[19].
В этой же связи необходимо также возразить против утверждения, которое сделал в своей книге «Трагедия абвера» Карл Бартц. Он пишет, что в 1941 г. «на решающем совещании в министерстве пропаганды абвер и Канарис защищали план присвоения евреям отличительных знаков и их переселения в гетто…». Все, включая Геббельса и шефа гестапо Мюллера, были против, и только абверовцы безоговорочно требовали нашивки на одежду «звезды Давида» и переселения евреев Берлина в барачные казарменные поселки»[20]. Поразительно! Ибо на кого ссылается г-н Бартц? На бывшего статс-секретаря министерства пропаганды доктора Гуттерера, который дал это «показание» на судебном следствии. Однако в протокольной записи этого заседания значится следующее: «…один из разведчиков из ОКХ сказал, что Канарис думал, как сделать евреев «более заметными». Он требовал, чтобы им дали какой-то значок, чтобы в случае шпионажа можно было легко установить принадлежность человека к этой группе… Потом Канарис явился сам, повторил свое требование и указал на то, что в генерал-губернаторстве евреи уже носят «звезду Давида». У него с собой была папка дел, которыми доказывалось, что евреи участвуют в шпионаже. Он говорил, что за ними нужно наблюдать. Но при этом ничего не говорилось об их депортации[21].
Не говоря уже о том, что упомянутое Бартцем заявление Гуттерера весьма сомнительно, ему полностью противоречит целый ряд других высказываний и оценок. Когда тот же Бартц спросил об этом начальника отдела пропаганды ОКВ полковника Мартина (это было уже после войны), тот заявил, что не может припомнить такого случая. Не смогла это сделать и его секретарша, отличавшаяся очень хорошей памятью[22]. Несостоятельность обвинения, выдвинутого Бартцем, отмечает и начальник группы абвер-III С полковник Мартини. На наш вопрос он ответил, что «обвинения Бартца, будто Канарис был изобретателем нашивок с еврейской звездой, целиком взяты с потолка»[23]. Подтвердил это и возвратившийся в 1957 г. из русского плена начальник абвера-III генерал-лейтенант фон Бентивеньи, сказавший, что «этого не могло произойти без того, чтобы я об этом не знал». Бывший абверовец капитан Билль Гроссе после войны серьезно занялся этим вопросом и сумел установить следующее: Канарис задолго до войны был убежден, что нужно как-то воспрепятствовать бессмысленной травле евреев и погромам какими-то предупредительными мерами, в частности — созданием какого-то образования на территории одной из колониальных стран. Тогда можно было бы обращаться с евреями, проживающими в Германии, как с иностранцами со всеми вытекающими отсюда последствиями. Тогда, имея на себе какой-то отличительный знак (нашивку, значок и т. п.), они были бы легитимизированы как представители другого государства. «Это избавило бы немецкий народ от позорного клейма жесточайшего антисемитизма»[24].
Вслед за этим предлагаем любопытное свидетельство бывшего начальника венгерской тайной службы генерал-полковника в отставке Хеньей: «Вследствие политических и военных союзнических отношений между Венгрией и Германским рейхом тесное сотрудничество сложилось и у обеих разведывательных организаций, которое можно назвать идеальным и за которое нужно благодарить прежде всего адмирала Канариса. Уже вскоре после вступления на пост он восстановил со мной личный контакт, существовавший при Патциге. В ходе наших многочисленных бесед и встреч в Берлине и Будапеште эти добрые отношения переросли в дружеские. Канарис был крайне молчаливым и спокойным человеком, можно даже сказать — скупым на слова. Его дух был обращен как бы вовнутрь. Техникой разведслужбы он владел мастерски, не хуже разбирался и в больших проблемах мировой политики, особенно касающихся Востока… Интерес разведчика ко всему, что происходило в Советском Союзе, позволял Канарису детально отслеживать положение во всех странах Восточной и Юго-Восточной Европы… Между нами не существовало никаких тайн. Мы открыто обсуждали все вопросы, обменивались секретнейшими материалами и тесно сотрудничали в области разбивки кодов и дешифрирования… В условиях особого положения Венгрии, находящейся в центре Дунайского бассейна и окруженной со всех сторон государствами «Малой Антанты», мы были вынуждены вести активную совместную и достаточно глубокую разведывательную деятельность».
Далее Хеньей описывает одну из своих встреч с Канарисом, который только что побывал на аудиенции у Гитлера: «Он был глубоко взволнован, потому что Гитлер совершенно неверно оценивал положение Советского Союза. Адмирал напрасно указывал ему на потенциальную мощь СССР. Гитлер стоял на своем, утверждая, что уже первый удар приведет Россию к краху. Канарис сказал мне тогда, что, по-видимому, он поступил неумно, открыто отстаивая свою точку зрения перед Гитлером. Канарис, по его словам, сослался и на мнение венгров, совпадавшее с его собственным, и подчеркнул, что Венгрия, являясь соседкой России, ведет интенсивную разведку и очень хорошо информирована о тамошней ситуации… Когда я в конце 1939 г. встретился с Канарисом, я спросил его, как он оценивает обстановку. К моему большому удивлению, его ответ был таким: «Войну мы уже проиграли». И пояснил это так. Победа над Польшей — это лишь частичный успех, и война еще долго не будет закончена. Вместе с Францией и Англией в нее вступят США, а против такой коалиции Германия не устоит… Все венгры, знавшие адмирала Канариса, — от регента Хорти до каждого, с кем ему приходилось иметь дело, высоко ценили его и сохранили о нем добрую память»[25].
Любопытна также характеристика, которую дал Канарису небезызвестный эсэсовец Отто Скорцени. «Канарис был, вероятно, самым трудным партнером на переговорах, с каким я когда-либо встречался. Он показался мне абсолютно непроницаемым. Возможно, он единственно правильный образец разведчика. Интеллект буквально струился у него из глаз, но понять его до конца было невозможно… Ни одного «да», ни одного «нет»; ни черного, ни белого — только одни нюансы. В конечном счете он ни с чем не согласился и при этом, вероятно, добился, чего хотел»[26].
В противовес Скорцени доктор Вернер Бест, бывший с 1935 по 1940 г. начальником III отдела гестапо, вспоминает совсем другое: «В серьезные моменты я не встречал партнера, который бы вел переговоры столь открыто и честно и давал свое согласие так охотно, как Канарис, несмотря на сложнейшие противоречия, существовавшие между нами. В служебных вопросах он был предельно корректен, и в его словах можно было не сомневаться»[27].
Эти заявления позволительно дополнить высказываниями нескольких ближайших сотрудников адмирала. «Воинское воспитание сформировало его, но не смогло нормировать, — пишет подполковник в отставке Прук. — Это был человек… с очень цепким умом и горячим сердцем. Он умел говорить воодушевленно. Его юмор чуть переступал грань сарказма. Удивительны были его способности к языкам… Однажды он выступал перед японцами с заранее подготовленной речью и заставил слушающих поверить, что он прекрасно владеет этим языком. Но на людях он держался всегда сдержанно и даже скромно. Ему было важнее выслушать мнение других, чем высказать свое»[28].
А вот совсем другое мнение. Оно принадлежит ближайшему сотруднику адмирала полковнику Отто Вагнеру: «Канариса часто считали пронырой, ловкачом, хитрецом и называли «левантинцем». Мы знаем, подобные прозвища рождаются в атмосфере офицерской столовой. Чаще всего эти эпитеты придумываются с целью вышучивания… И применительно к Вильгельму Канарису для этого были все основания: в складках его многослойной души постоянно таилось остроумие. Он мог дурачиться, как подросток, и делал это довольно часто. Он мог скорчить гримасу так, что у людей в военной форме на лицах замерзала улыбка… Но все эти настроения проявлялись в условиях удручающего развития обстановки и смотрелись как гротеск»[29].
Собранные здесь оценки Канариса разными людьми при всем их стремлении быть объективными отражают в первую очередь субъективные личные взгляды. До нас дошло также и много анекдотов об этом своеобразном человеке, которые, возможно, расскажут нам больше, чем любой психологический анализ. Но прежде чем мы приведем эти краткие сюжеты, хотелось бы заглянуть в рабочий кабинет Канариса на Тирпицуфер, 74–76, в Берлине. В помещении средних размеров стояла лишь самая необходимая мебель, в основном старомодная, что сразу бросалось в глаза. В одном углу был стальной сейф, у стены — походная кровать, на которой он обычно отдыхал после обеда. На стенах висели карты и несколько фотографий и среди них большой портрет генерала Франко с дарственной надписью; рядом красовался японский ландшафт — подарок японского посла Одзимы и портреты бывших шефов германской тайной службы. На каминной полке стоял в рамке снимок умершей жесткошерстной таксы по кличке Зеппль. Центральное место кабинета занимал письменный стол. На нем стояла миниатюрная модель крейсера «Дрезден» как воспоминание о морских сражениях. Рядом с ней лежала небольшая каменная пластина, на которой располагалась оригинальная бронзовая скульптурная группа: три обезьянки, одна из которых держит лапу у уха, как бы напряженно вслушиваясь, вторая внимательно смотрит вдаль, держа лапу над глазами козырьком, а третья прикрывает лапой рот. Это должно было означать, что сотрудники тайной службы должны держать открытыми глаза и уши, но при этом уметь молчать. Позади рабочего места находился стол с множеством новых книг. Канарис был ненасытным чтецом. Литература в его квартире охватывала почти все области духовной жизни, политики, жизни других стран. Было много и беллетристики… К этому следует добавить, что адмирал был всегда исключительно скромен в запросах и в стиле жизни, никогда не имел дополнительных доходов. Когда в 1936 г. он покупал небольшой домик в Шлахтензее, его супруге пришлось продать свою драгоценную скрипку: иначе денег на покупку собственного дома им бы не хватило.
Что же касается историй, которые рассказывают о нем, то они отнюдь не выдуманы и весьма любопытны.
Однажды шеф абвера ехал с полковником Пикенброком в открытой машине из Северной Испании в Мадрид. Это было в самом начале войны. И вот на дороге им встретилось большое стадо овец. Адмирал поднялся с сиденья и отдал честь. «Что такое, ваше превосходительство?» — удивленно спросил Пикенброк. А Канарис совершенно серьезно ответил: «Никогда не знаешь, не прячется ли в этом стаде какое нибудь важное начальство». Ему всегда было трудно оставаться серьезным в присутствии какого либо большого партийного начальства или среди чересчур убежденных нацистов. Поэтому он часто прибегал к тактике скрытой иронии. Когда однажды обергруппенфюрер СС Лоренц посетил Канариса на Тирпицуфер, чтобы осведомиться о текущей военной обстановке, Канарис широким жестом указал на висевшую на стене карту мира и сказал: «Обстановка вся перед вами и говорит сама за себя!» Лоренц вытаращил глаза, потом задумался, не зная, как понять эти слова. Но Канарис успокоительно добавил: «Но… ведь у нас есть фюрер». В другой раз к нему явился моложавый, увенчанный Рыцарским крестом с дубовыми листьями и мечами авиационный генерал. Разговор зашел о начавшейся «Битве за Англию», и генерал высказал убеждение, что Англия уже через 4–6 недель «падет на колени» под сокрушительными ударами люфтваффе (авиации). Канарис запротестовал: «Нет, нет! Говорят, что фюрер отвел на это всего две недели». А затем, сделав строгое лицо, добавил: «А фюрер всегда прав!» Молодой вояка с живостью подтвердил это и быстро откланялся. Когда дверь за ним закрылась, Канарис пробормотал: «Балда с дубовыми листьями и мечами».
Полковник Вагнер, вспоминая о многих встречах со своим начальником и другом, рассказывает: «Когда Канарис посещал меня во время инспекционных поездок в моем доме на окраине Софии в Болгарии, он полностью расслаблялся. Он любил здесь готовить еду на маленькой кухне, ходил за покупками, копался в саду, играл с собаками, долго спал и всякий раз уезжал отдохнувшим… Однажды он меня спросил, что я буду делать после войны. Я ответил, что больше служить не собираюсь, а хотел бы поселиться на Балканах. Он воодушевился: «Давай откроем в порту Пирея маленькое кафе. Я буду варить кофе, а ты обслуживать клиентов!» На что я ответил: «Нет, я буду бандитом». В другой раз он спросил, есть ли у меня друг, которому я могу доверять полностью. «Да, есть. Но ведь друг не тот, кто объявляет себя таковым». Он хитро взглянул на меня: «А как мы относимся друг к другу?» «Господину адмиралу я доверяю целиком и полностью. Сомнений в этом быть не может!» — ответил я. «Но ты не всегда со мной согласен, а?» — «Конечно. Но к доверию это не относится». Мы выпили, и он ушел спать. «Бедняга, — подумал я тогда. — Как ужасно ты одинок, и в этом тебе не поможет никто!»[30]
Проливают ли свет анекдоты на сущность человека? Возможно. Но уважение к человеку вызывают не только личностные черты, но и деловые способности. Кто когда нибудь присутствовал у Седого на регулярных совещаниях узкого состава, посвященных анализу обстановки (так называемых «малых колоннах») или на общих совещаниях управления, как и на инспекционных разборах, воспринимал их как некую искусную «режиссуру», а не как получение приказов или слушание докладов. Адмирал как то очень нервически, но вполне обдуманно, повышая тон лишь для того, чтобы что то особо подчеркнуть, всегда тщательно подбирал слова. Но большей частью любил слушать других. При этом он, казалось, дремал. Но внезапно пробуждался и вставлял чаще всего ироническое замечание, причем так, что у докладчика ломалась вся его концепция. «Короче, короче!» Эти слова беспрерывно прерывали доклады: Канарис не терпел словоизлияний. «Сочетание непрозрачности, хитрости и ума представлялось его противникам еще большим коварством, чем у любого из представителей высшего командования вермахта»[31].
Но порой Канарис допускал такие эскапады, которые вряд ли мог объяснить и сам. Так, летом 1939 г. готовилась к изданию обширная публикация «Вермахт и партия». В ней приняли участие некоторые видные военные, в том числе и адмирал Канарис. Разумеется, от него потребовали участия, и отказаться от этого было нельзя, не рискуя попасть в немилость. Однако он переборщил — в плохом или хорошем. У него получился столь напыщенный продукт византизма, исказивший истинное положение вещей, что вполне резонно вставал вопрос, зачем Канарису столь громко стучать в нацистский барабан. Ведь он мог написать что-то более серьезное и солидное, как это сделали многие другие авторы, проявившие известную сдержанность в отношении режима. Все написанное совершенно не соответствовало обычному стилю адмирала. Судите сами: «Германский вермахт существует для реализации ничем не извращенных идей фюрера… Когда великий курфюрст Бранденбурга сделал из кучки ландскнехтов, оставшихся после 30 летней войны не у дел, непосредственных служителей князя и государства… эти наемники превратились в офицеров, понятие добычи сменилось понятием чести, произвол уступил место долгу, заслуга — служению. Это было в глубочайшем смысле национал-социалистическое решение»[32].
Мысль о великом курфюрсте была заимствована у профессора Ганса Дельбрюка[33]. Однако то, как Канарис перевел ее на нацистский язык, наводит на мысль, что адмирал, вероятно, хотел таким завуалированным способом высмеять нацистский режим или просто развеселить тех, кто будет читать эту книгу. Ну как иначе объяснить такие строки: «Стало быть, фронтовые солдаты мировой войны оказались поистине первыми национал-социалистами… Вермахт превратился в инструмент национал-социалистического волевого воспитания людей». Далее шли пассажи о необходимости отделить вермахт от парамилитаристских национал-социалистических формирований, чего, как подчеркнул Канарис, «добивается сам фюрер». И тут же говорится о том, что «нужно тесно сотрудничать с национал-социалистическим движением, что «создатель национал-социализма и наш Верховный главнокомандующий всегда остается солдатом… И, чем глубже мы ознакомимся с его мировоззрением, тем отчетливее поймем, что оно действительно является солдатским мировоззрением и мышлением… Мы достигнем цели и выполним свои задачи, если будем твердо верить в свою миссию солдата, как верит в победу партии наш фюрер и Верховный главнокомандующий»[34].
Можно предположить, что этими формулами Канарис намеревался припугнуть офицеров-ненацистов и отбить у них охоту критиковать порядки. Но, зная особый склад характера адмирала и его истинное отношение к нацизму и его системе, а также учитывая, что он не мог отказаться выполнить поручение, можно прийти к выводу, что здесь речь шла о весьма смелой мистификации. Такое объяснение станет еще очевиднее, если вспомнить об одном весьма характерном примере. Через несколько недель после оккупации Австрии, 12 апреля 1938 г., адмирал Канарис выступил с докладом перед офицерами абвера в Вене. Этот доклад был безупречен с нацистской точки зрения. В нем между прочим говорилось: «В разных странах о Германии бытуют мнения, согласно которым наш офицер якобы деградировал до уровня простого военного ремесленника. Этот плод высокомерного и неполноценного интеллекта предполагает, будто офицер может ограничить себя чисто военной сферой, только тактическим руководством и совершенствованием методов применения оружия, тогда как воспитание и мировоззрение можно свалить на политического комиссара. В красных армиях Испании и России именно это мировоззрение насаждается неукоснительно и с особой силой. О результатах говорить не имеет смысла. Однако в Германии, где большевизм тоже порезвился, дело не дошло до разрушения морали и дисциплины. И если сегодня вы столкнетесь с подобными взглядами и требованиями, действуйте безжалостно. Те, кого вы на этом поймаете, и есть откровенные или замаскированные большевики»[35]. В утвержденном партийными верхами варианте доклада последние слова, начиная с «О результатах…», отсутствовали. Это было, конечно, закодированное выступление с вполне очевидными намерениями.
Кто умел слушать и не был ослеплен режимом, должны были понять и понимали, на какое опасное развитие вермахта указывал Канарис. Он хотел предостеречь от этого, но в тогдашних условиях его предупреждение, выраженное эзоповым языком, не дало результата. Введение должности национал-социалистического оперативного офицера (нечто похожее на политкомиссара в Советской армии) во второй половине войны свидетельствовало о принятии вермахтом именно такого направления по воле Гитлера и Гиммлера. И оно должно было сохраниться до тех пор, пока после «окончательной победы» сам вермахт не будет превращен в войска СС.
То, что в течение почти 10 лет удерживало рядом диктатора и начальника абвера, было истинным «браком по расчету». Это обуславливалось тем, что Гитлер поначалу испытывал известную симпатию к прошедшему всю мировую войну морскому офицеру, овеянному к тому же славой Одиссея, и даже уважал его за неординарный интеллект. В то же время и шеф абвера научился искусно обращаться с Гитлером и даже в течение долгого времени оказывать на него определенное влияние. Чтобы как то «изогнуть» становившиеся иногда опасными или сомнительными планы диктатора, Канарис использовал три метода: он либо затягивал дело в надежде, что о нем забудут, либо пытался противопоставить ходу мыслей диктатора какие-то контраргументы, либо делал вид, что выполняет все порученное, но на самом деле не шевелил и пальцем. Даже когда у легковозбудимого диктатора наступали приступы ярости, а фельдмаршал Кейтель бледнел и присутствовавшие военные молчаливо топтались в страхе, Канарис спокойно выжидал момент спада гнева и чуть приглушенным голосом начинал разговор, переводя его на другую тему. И что же? В большинстве случаев буря, к удивлению всех, постепенно затихала.
Однако этот «брак по расчету» не мог быть продолжительным. Чем больше диктатор убеждался в своей абсолютной гениальности, недоступной всем другим государственным деятелям и военачальникам, тем меньше он считался с мнением советников. Уже в 1938 г. Канарис жаловался, что не может обращаться непосредственно к Гитлеру. «Если бы Кейтель допустил меня до него, — воскликнул он однажды в узком кругу своих помощников, — я бы сумел с ним столковаться»[36]. Лишь в крайне неотложных или неизбежных случаях удавалось ему добиться личного разговора с Гитлером, да и то неизменной «тенью» при этом были либо Кейтель, либо кто-то еще из сановников Третьего рейха. В конечном счете шефу абвера ничего не оставалось, как высказывать свои выводы по обстановке только перед офицерами своего управления.
Как начальник тайной военной службы он имел возможность больше, чем любой другой высший офицер, проникать в происходящее за кулисами Третьего рейха и во внешнем мире. Но именно это положение и эта возможность уже довольно рано поставили его перед роковым вопросом, должен ли он совершить сделку с совестью и стать подручным у того режима, который допускал и даже творил преступления, или поступить по совести и уйти с этого поста. Что было ему делать? Мог ли он покинуть свое ключевое положение как главы военной разведки и контрразведки в условиях, когда он не был уверен, что любой его преемник будет защищать эту службу от притязаний СД и гестапо? И не был ли он обязан и дальше обеспечивать защиту своим офицерам, особенно тем, кто вместе с ним вел навязанную борьбу против СС и СД? Может быть, и стоило выдерживать все то горькое и неблаговидное, с чем сталкивался абвер, ради Германии, однако в нормальных условиях он вряд ли стал бы это делать. Иными словами, Вильгельм Канарис все очевиднее вступал в конфликт между совестью и долгом и не видел из него реального выхода. И, оставаясь на своем посту, он чувствовал ответственность перед отечеством и даже перед человечеством и выполнял свои обязанности, несмотря на тяжелейшие душевные тяготы, до самой последней минуты.
[1] Из личного дела адмирала, хранящегося в Центральном архиве документов Института военно-исторических исследований во Фрайбурге, частично опубликовано в: Vierteljahreshefte fьr Zeitgeschichte, II, 1963, S. 283ff.
[2] Там же.
[3] 3. Leverkuehan P. Der geheime Nachrichtendienst der deutschen Wehrmacht im Kriege, Frankfurt 1960, S. 185.
[4] Там же.
[5] Из личного дела адмирала (см. прим. 1).
[6] См. прим. 1.
[7] Личное устное сообщение адмирала Патцига автору 9 апреля 1965 г.
[8] Из сообщения генерал-майора в отставке Хенке автору.
[9] См. прим. 8.
[10] См. прим. 7.
[11] См. Протоколы Международного военного трибунала (МВТ). Том XIII, стр. 48.
[12] Boveri M. Der Verrat im XX Jahrhundert, Bd. 2, Hamburg 1956, S. 45.
[13] Из письма Тревор-Рупера графу Фюльке Бернадотту, в: Sсhellenberg W. Memoiren; Koeln 1959, Anhang. S. 401ff.
[14] Leverkuehn, а. а. О. S. 188.
[15] Сообщение подполковника в отставке Райле автору.
[16] Sсhulze-Holthus: Fruehrot im Iran, Abenteuer im deutschen Geheimdienst, Esslingen 1952, S. 34.
[17] Сообщение подполковника в отставке Зойберта автору.
[18] Из рассказа подполковника в отставке Райле автору книги.
[19] Сообщения, полученные автором от полковников в отставке Лутце и Лундинга.
[20] Bartz К. Die Tragoedie der Deutschen Abwehr, Salzburg 1955, S. 105ff. Книга Бартца подробно проанализирована в работе: Buchheit G. Soldatentum und Rebellion, Rastatt 1961, S. 481ff. Anm. 72.
[21] Bartz, a. a. O. S. 105ff.
[22] Из письма полковника в отставке Мартини Карлу Бартцу. Фотокопия в распоряжении автора.
[23] Сообщение полковника в отставке Мартини автору.
[24] По записям доктора Вилли Гроссе, переданным автору.
[25] Сообщение генерал-полковника в отставке Хеньей автору.
[26] Skorzeny J. Geheimkommando Skorzeny, Hamburg 1950, S. 91f.
[27] Из неопубликованного манускрипта доктора Вернера Беста.
[28] Pruck E. Der Abwehrchef. Versuch einer Entmythologisierung, in: Notweg 7, 1954.
[29] Сообщение полковника в отставке Отто Вагнера автору.
[30] Из письма полковника О. Вагнера автору.
[31] Wehrmacht und Partei, Hrsg. von R. Donnerwest, Leipzig 1938, S. 44ff.
[32] Ebenda, S. 47.
[33] Дельбрюк, Ганс Готлиб (1848 — 1929) — германский военный историк. Автор «Истории военного искусства в рамках политической истории» (в 7 томах), написанной в духе воинствующего национализма и эклектической по содержанию. — Прим. перев.
[34] Wehrmacht und Partei, a. a. O. S. 55.
[35] Из доклада доктора Краусника в Вене на Международном конгрессе по проблемам современной истории, состоявшемся 27–28.11.1959 г.; in: Stationen der deutschen Geschichte 1919–1945, Stuttgart 1962.
[36] Abshagen K. H. Canaris: Patriot und Weltbuerger, Stuttgart 1949.
