Показать все теги
Открытия, сделанные в результате археологических исследований древних памятников на территории Китая и Центральной Азии, фактически позволяют нам говорить о существовании взаимодействий между этими регионами, их масштабах, интенсивности, периодичности и о том, какая культура в какой период была доминантной при этих контактах.
В отношении таких контактов существуют три основные гипотезы:
1. Заимствований между Китаем и Западом не было[1].
2. Заимствования и связи были частичными и не влияли на общий ход развития культуры Китая и народов Центральной Азии. Западные влияния непосредственно воздействовали на группы населения Центральной Азии, а уже через них в ослабленном виде воздействовали на Китай.
3. Основные этапы китайской древности имеют прямые прототипы в общем евразийском развитии[2].
Все три гипотезы в момент появления имели под собой определенную доказательную базу.
Что касается первой гипотезы, то ряд радиокарбонных дат, полученных Пекинской лабораторией для неолитических памятников, свидетельствовал в пользу сложения яншаоского неолита в центральных провинциях Китая[3].
Вторую гипотезу сформулировал П. Рейнеке в 1897 г.[4] Она основывалась на исследовании материалов раннежелезного века Китая, для которых был характерен ряд специфических черт «скифских» культур, общих для памятников, распространенных от областей южной Германии, Австрии и Венгрии до долины Хуанхэ. Сопоставления, сделанные в ходе сравнения украшений, наборов конской сбруи, предметов вооружения и др., позволили выявить период формирования регулярных контактов между Китаем и западным миром в VII-V вв. до н.э. Особенно такие контакты стали очевидными после открытия в Центральной Туве памятника раннескифской культуры - кургана Аржан[5]. Ряд находок указывал на существование контактов в период, предшествующий ханьским походам на Давань между V и II вв. до н.э.[6]
Третья гипотеза нашла подтверждение в большой серии форм оружия и инструментов, благодаря которым бронзовый век стал обсуждаться как время возможных контактов. Существуют две основные точки зрения по вопросу приоритетного положения в этих контактах. Даты сейминско-турбинских бронз, предложенные Н.Л. Членовой[7], решают вопрос в пользу приоритета Китая. Однако есть целый ряд типологических, исторических и военно-технических соображений, которые не позволяют признать Китай местом изобретения и первичного применения таких предметов вооружения как фехтовальное втульча- тое копье, боевой топор-кельт и др. Свидетельством этому может служить неоднородность техники металлообработки в Китае. Это говорит о ее длительном и постепенном заимствовании из различных источников. Предметы вооружения, выполненные в технике литья втульчатых орудий, оказываются в Китае представленными незначительным числом находок, тогда как в Сибири, Казахстане и других регионах Центральной Азии именно они составляют основную массу оружия. Эти исследования указывают на приоритетную роль центральноазиатских народов во взаимодействии с Китаем в бронзовом веке.
Бронзовый и начало железного века Китая, охватывающие эпохи Шан-Инь и Чжоу, представляют особый интерес для исследования контактов Китая с народами Центральной Азии, поскольку именно для этого периода можно наиболее наглядно рассмотреть вопрос об авто- хтонности формирования культур этих регионов или выявить явные черты взаимовлияний. Если предполагать, что культура Шан авто- хтонна, то следует ожидать, что на территории Китая этого и предшествующего периода археологами будут обнаружены те следы постепенного эволюционного развития от неолита до бронзы, которые могли бы надежно связывать эту культуру с предшествовавшими. Но, несмотря на большую работу, проделанную археологами, таких следов пока не найдено. Другими словами, на археологическом материале пока невозможно доказать, что развитая бронзовая металлургия эпохи Шан-Инь является целиком местным явлением, т.е. что бронза появилась в Китае в результате только внутреннего развития его неолитических культур[8].
В начале 2 тыс. до н.э. недалеко от границ Китая (в Северной Индии, Центральной Азии, включая Южную Сибирь) уже существовали культуры бронзового века. Подавляющее большинство бронзовых культур Евразии зафиксировано археологией в уже сравнительно развитом виде. Это позволяет предположить, что в их появлении сыграли определенную роль взаимосвязи и взаимовлияния культур древнего мира. Распространение бронзовых культур на территории Евразии находилось в определенной степени зависимости от удаленности от ближневосточного центра - сначала бронза появилась в Месопотамии и Иране, затем в Египте, Северной Индии, в Средиземноморье, Европе и Центральной Азии. К началу 2 тыс. до н.э. культуры бронзового века господствовали уже на большей части Евразии от средней Европы до Минусинской котловины. Данные археологии свидетельствуют о том, что процесс появления и развития металлургии (выплавки меди, а затем бронзы) протекал весьма медленно и долго. На Ближнем Востоке этот процесс занял примерно 3-4 тысячелетия[9].
На территории же самого Китая (в долине р. Хуанхэ) в это время господствовали культуры неолита, еще не знакомые ни с бронзой, ни даже с медью. Бронзовая культура Шан-Инь появляется в Китае в середине 2 тыс. до н.э. Допустимо предположить, что бронзовые изделия, сложившись и технологически и эстетико-стилистически вне территории Китая, являлись инородным включением в древнюю культуру, которая продолжала в целом развиваться в неизменных (с учетом естественной эволюции) формах, обеспечивавших надежную этническую непрерывность[10]. Все это позволяет говорить о значительных преобразованиях на грани начала бронзового века в Китае, а главное, видеть в художественных бронзах закономерный показатель перемен.
Примером такого преобразования традиций может служить появление в иньское и раннечжоуское время колесниц, лошадей в качестве упряжных животных для колесниц, их снаряжения, оружия колесничных бойцов[11].
Первая повозка на сплошных колесах, сколоченных из трех досок, появилась в Шумере примерно в 5 тыс. до н.э. и вплоть до 3 тыс. до н.э. все известные археологии повозки изготовлялись по такой же мо- дели[12]. Лишь позже на базе этой повозки, служившей гужевым транспортом и запрягавшейся быками, зародилась боевая колесница с колесами на спицах. Эта колесница стала запрягаться одомашненными лошадьми, а воины-степняки (хетты, каситы, гексосы и т.п.), видимо, были вначале ее основными «владельцами».
Колесницы впервые стали применяться китайцами в эпоху Инь, приблизительно в XIV-XII вв. до н.э. Они появились в иньское время внезапно и им не предшествовали какие-либо местные формы колесного транспорта. Появление колесниц не было подготовлено самостоятельными техническими достижениями. Сбруйные и уздечные наборы, а также способ запряжки и управления лошадьми находят аналогии в ближневосточном и средиземноморском центрах древних цивилизаций[13]. Поэтому можно предположить, что иньцы узнали о колеснице от своих соседей. В связи с этим большой интерес представляют находки петроглифов с изображениям колесниц в Гоби и Туве[14]. Чжоусцы заимствовали колесницу у иньцев; поэтому чжоуские экземпляры, известные нам по раскопкам погребений, практически полностью аналогичны иньским.
Появление колесниц связано непосредственно с проблемой использования запряжных животных, в частности лошадей. Исследования остеологического материала свидетельствуют, что непосредственно Китай не входит в зону интенсивного первоначального освоения лошади как транспортно-упряжного или предназначавшегося для верховой езды животного[15].
Сводки синьцзянских наскальных изображений колесниц были опубликованы П.М. Кожиным[16], Е.В. Избицер[17], Д.В. Черемисиным и О.В. Борисовой[18]. Общее число евразийских археологических находок повозок и колесниц приближается к двум тысячам. Однако эти изображения представлены в разной сохранности и скопированы с разной точностью. Поэтому делать окончательные выводы о специфических видах колесного транспорта и его технических особенностях на всех территориях его древнего распространения преждевременно. Вопрос о месте изобретения колесницы и этноязыковой среды, в которой она появилась, пока остается нерешенным. Вооружение редко может оставаться в пределах той среды, где оно изобретено и применено впервые: чем выше его эффективность, тем скорее его заимствуют ближайшие соседи. Можно лишь, руководствуясь наличным материалом, сделать вывод о том, что колесница изобретена в среде воинственных племен, располагавшихся на периферии древнего культурного мира ближневосточных цивилизаций, высокоорганизованная промышленность которых придала их производству массовость и внесла в их производство технологическое и конструктивное совершенство[19]. В конечном итоге, анализ синьцзянских наскальных изображений позволяет сделать вывод о том, что синьцзянско-внутреннемонгольский регион замыкает протяженность Великого евразийского колесничного пути, который сформировался в XVI-XV вв. до н.э. На территории Китая древние колесничные дороги выходят к западному участку излучины Хуанхэ. Если добавить к этому, что запряженная лошадьми боевая колесница появилась в Китае через несколько веков после того, как она стала известна на Ближнем Востоке, что всеми своими деталями и элементами сбруи она была схожа с ее ближневосточными прототипами, что, как и у других народов, у иньцев она была предметом ритуального почитания[20], то едва ли можно оспаривать вывод В.Г. Чайлда о том, что колесница вместе с сопровождавшим ее бронзовым оружием пришла с Запада[21].
Таким образом, можно говорить о постоянном активном противоборстве между армиями аграрных государств и кочевым населением
пояса пустынь, полупустынь и засушливых степей. А поскольку следов примитивных форм колеса или повозок в слоях китайского неолита не обнаружено и изучение остеологического материала свидетельствует о том, что не в яншао, не в Луншань лошадь еще не была одомашне- на[22], то становится ясно, что именно благодаря этому противоборству в материальную культуру были привнесены существенные нововведения. Появление лошадей в иньских и раннечжоуских колесницах в качестве упряжных животных, да и самих колесниц, их снаряжения, оружия колесничных бойцов не является еще само по себе указанием на глубинное проникновение лошади в этническую культуру древнекитайского земледельческого населения, а указывает на наличие интенсивных контактов кочевого и оседлого населения.
Заимствование с Запада и развитие на государственном уровне производства и широкомасштабного применения колесниц Китаем, обоснованное в работах В.Г. Чайльда, П.М. Кожина, Т.С. Пигготта и др.[23], получило дополнительные подтверждения благодаря уралоказахстанским колесничным находкам бронзового века. Наиболее примечательно в них распространение прямоугольно-пластинчатых псалиев со вставными шипами, имитирующих металлические образцы и являющихся прообразами древнейших иньских пластинчатотрубчатых псалиев с центральным широким отверстием и шипами. В чжоускую эпоху колесницы становятся в китайской армии важным структурообразующим элементом, а количество колесниц определяет место в иерархии чжоуских царств.
Война и военное дело всегда играли важную роль в обществе. Материальную основу развития военного дела составляет набор вооружения - значительная и динамичная часть материальной культуры. Форма и украшение оружия, его количественное и качественное соотношение, способы применения определялись, с одной стороны, функциональным предназначением, а с другой - этническими и культурными традициями. Поскольку вооружение самым непосредственным образом связано с практической, специфического вида деятельностью, то различные усовершенствования внедрялись здесь сравнительно быстро и в значительном количестве, во всяком случае, быстрее, чем в ритуальной практике. Более совершенные средства защиты и нападения давали, как правило, ощутимое преимущество в сражениях. От степени соответствия форм конкретных предметов вооружения своим функциям защиты или поражения зависели не только эффективность их употребления, но и само существование социального организма, в рамках которого они были созданы и нашли применение[24]. Лучшие виды оружия нередко импортировались или брались в качестве образцов для местного производства. Поэтому изучение комплекса вооружения позволяет использовать его в качестве одного из надежных средств, чтобы определить направление и объем контактов. Различные компоненты в оружейном комплексе, да еще в сочетании с другими признаками, позволяют предполагать культурную неоднородность населения изучаемого памятника. Это позволяет не только с большей точностью определить этапы собственно китайской истории, но и дает возможность датировать ряд вещей, распространенных на сопредельных территориях или проникавших в пределы древнекитайских государств в качестве импорта.
Вместе с колесницей в Китае в эпоху Шан-Инь появилось множество развитых типов бронзового оружия - ножи, топоры, втульчатые наконечники копий и т.п. Все большую достоверность обретает и концепция о западном происхождении китайского бронзолитейного искусства (особенно литья в стандартные сложносоставные формы, части которых могли соединяться для разных отливок разными способами, благодаря чему получались на основе стандартных деталей достаточно большие наборы разнообразных изделий). Проделанное М. Лером тщательное изучение иньского бронзового оружия показало, что наиболее развитые типы его не имеют прототипов среди каменных орудий китайского неолита и морфологически восходят к более примитивным типам некитайского бронзового орудия Центральной Азии, Сибири и других районов Евразии[25]. Кроме того, изучение бронзовых ножей карасукского типа, которые прежде считались результатом китайского влияния в Сибири, показало, что влияние было обратным[26]. Еще более наглядно это видно на примере втульчатых орудий (кельты, наконечники копий), которые появились одновременно с колесницей и, как это явствует из специальных исследований, могли прийти только с Запада (в Юго-Восточной Азии кельты неизвестны)[27].
Важный памятник начала Чжоу в районе Пекина - могильник Бай- фу. Основываясь на географическом расположении памятника и значительном сходстве с могильником в Люлихэ[28], его можно датировать временем правления первых чжоуских ванов. Комплекс вооружения и колесничного снаряжения в Байфу отличается заметным своеобразием. Особый интерес в этом плане представляет могила № 2, где захоронена женщина. Могилы женщин-воительниц - исключительно редкое явление для культуры бронзового века Китая[29]. Для многих предметов вооружения и сбруи из Байфу характерны ярко выраженные «северные» черты, что свидетельствует о привлечении на воинскую службу представителей других племен. Возможно, именно с этими народами связаны оригинальные археологические памятники (главным образом могилы и подъемные находки), выявленные в северо-западной части Шаньси, северных районах Шаньси и Хэбэя, на всей территории Ордо- са. Для них характерно наличие кинжалов и ножей карасукского облика с бубенчиковидными или зооморфными навершиями, втульчатых топоров, сравнительно больших ложек, которые могли использоваться в качестве украшений либо псалий. Как свидетельствуют раскопки в Байфу, указанная ситуация сохранялась и в раннечжоуское время. Аналогии многим северным бронзам ведут в Монголию, Сибирь и далее на запад[30].
Важным примером, характеризующим наличие и устойчивость китайско-центральноазиатских контактов, являются «модели ярма»[31], которые встречаются в археологических комплексах бронзового века Сибири, а также иньского и чжоуского Китая. В Сибири «модели ярма» встречаются редко, в погребениях Китая таких находок гораздо больше. Как правило, они входят в комплекты вооружения в захоронениях воинов. Если придерживаться наиболее на данный момент аргументированного мнения, что «модели» действительно входили в комплекс снаряжения воина-колесничего и крепились на поясе на манер пряжки, выполняя при этом функции брони, защищавшей живот, то можно сделать достаточно очевидный вывод, что часть населения Сибири и Китая имела определенные контакты и даже, возможно, заимствовала передовые на тот момент технологические достижения.
Таким образом, в свете исследований последних лет становится все более очевидной роль центральноазиатских и сибирских бронзовых культур в процессе генезиса культуры Шан-Инь. В Китае бронза появляется неожиданно и в развитых формах - здесь нет постепенного медленного развития бронзовой индустрии от последовательных опытов производства украшений к изготовлению металлического инст- рументария[32]. Фактически сразу массово возникают ритуальные формы бронзовой посуды и вооружения[33]. Характерной особенностью этого периода стало использование в боевых действиях, в охоте и в ритуалах такого вида вооружения, как боевые колесницы с конной за- пряжкой[34]. Происхождение этих боевых колесниц связывается с распространением влияния ближневосточных культурных центров на вос- ток[35]. Находки наскальных изображений колесниц в Синьцзяне и Внутренней Монголии доказывают эту гипотезу[36].
В эпоху Шан-Инь в Китае появились и другие новшества - новые типы построек (дома-«дворцы», городские стены, могилы-мавзолеи), письменность, развитое изобразительное искусство (каменная скульптура в «зверином стиле»), наконец, принципиально иные виды культов и ритуалов и, в частности, обычай совершать массовые человеческие жертвоприношения (умершего иньского правителя сопровождали в «лучший мир» многие сотни сопогребенных). По мнению специалистов, в китайском неолите нет следов-зачатков этих элементов иньской культуры[37]. Разумеется, это не означает, что некоторые из этих новшеств не могли появиться - пусть даже за очень короткий срок - в результате развития китайской цивилизации. Однако при этом заслуживают внимания два существенных момента. Во-первых, развитие каждого из отмеченных элементов культуры должно было занять не одну сотню лет, и при этом обязательно должны были в случае абсолютно автохтонного их появления и развития сохраняться какие-нибудь следы эволюции этих элементов от их ранних форм к тем, что зафиксированы в Инь. Однако явственные следы этого установить пока трудно. Во-вторых, все вышеперечисленные элементы иньской культуры появились в Китае значительно позже того времени, когда в ряде других культур бронзового века уже существовали аналогичные явления - и письменность, и крупные захоронения с человеческими жертвами, и сооружения - постройки методом утрамбовки земли, и схожие формы и приемы в искусстве[38].
Также для нашего исследования важен вопрос о происхождении некоторых типов бронзовой ритуальной посуды шан-чжоуской эпохи. За последние десятилетия появилось немало публикаций, посвященных новым находкам котлов и разнообразных комплексов с котлами, много внимания было уделено изучению эпиграфических текстов на котлах[39], открыты новые памятники, характеризующие процесс производства бронзовой ритуальной утвари.
Особо важным остается вопрос о самих функциональных комплексах этой посуды и принципах их формирования. Наибольший интерес представляют для нас несколько типов такой посуды:
1) . Прямоугольные в плане и профиле, напоминающие ящик, часто очень большие сосуды на четырех ножках, располагавшихся под плоским основанием по краям. Сосуды имели на противолежащих коротких сторонах массивные ручки-скобы. Сами ножки представляли собой скульптурные изображения голов крупных животных, видимо, быков, уткнувшихся носами в пол. Со временем скульптурная рельефность сглаживалась и оставался лишь геометрический орнамент, который быстро деградировал. До недавнего времени единственными евразийскими аналогиями этой форме сосудов оставались каменные жертвенники значительно более поздней скифо-савроматской эпохи. Глиняные «модельки» жертвенников, близких по форме и украшенных по боковым стенкам головами баранов и извивающимися змеями, обнаружены в могильнике «раннего бронзового века» в Юго-Западной Туркмении (могильник Пархай II)[40]. Естественно, здесь не может идти речь о прямом заимствовании китайских котлов из Западной Азии, но это первое ясное указание на наличие в Центральной Азии какой-то протокультуры, породившей как западную, так и восточную ветви развития этих изделий. В Каракумах, в дельте и бассейне реки Мургаб открыты памятники новой вторичной цивилизации, тесно связанной постоянными контактами с основными синхронными культурами Древнего Востока от Сирии до Северной Индии[41].
2) . Кувшинообразные высокие сосуды, либо плоскодонные, либо на поддоне, чаще всего снабженные барельефным или графическим изображением «масок тао-тье». Некоторые из них имеют квадратное сечение в плане и сложную конструкцию верхней части крышки.
3) . Горшковидные сосуды с невысокой расширяющейся к устью шейкой и туловом в виде приплюснутого шара могут иметь либо три ножки, либо невысокий поддон в виде квадратного ящичка. Форма ближе всего соответствует центральноазиатским и южносибирским сосудам, происходившим из культур «карасукского типа». Сами эти центральноазиатские изделия часто сопоставляются с инь-чжоускими изделиями[42].
Факты показывают, что как карасукская культура в Южной Сибири, так и иньская в Китае частично уходят своими корнями в местные культуры (в бронзовые афанасьевскую и андроновсткую в Сибири и в неолит в Китае). Между элементами в культуре Китая и Сибири, особенно в том, что касается типов бронзовых изделий и их орнамента («звериный стиль»), существовала несомненная генетическая общность.
Таким образом, накопленные современной наукой данные дают веские основания считать, что в процессе генезиса бронзовой культуры и всей иньской цивилизации наряду с местными неолитическими культурами (яншао и луньшань) существенную роль сыграли культурные контакты и связи с другими народами. Археологические материалы свидетельствуют, что уже в иньскую эпоху западные контакты были вполне сложившимися.
Важным материальным доказательством наличия сложившихся культурных контактов народов Восточной и Центральной Азии могут служить находки нефритов в этих регионах. Именно нефрит, поступавший с территории Восточного Туркестана, играл важную роль в культурном развитии Китая[43]. По месту добычи его часто называли хотанский или куньлуньский нефрит (на исключительное богатство нефритовых месторождений Восточного Туркестана, расположенных вдоль северного и южного склонов Кунь-Луня, указывал еще
А.Е. Ферсман[44]). Э. Шефер полагал, что именно с Хотаном можно соотнести Яшмовую (Нефритовую) гору, расположенную далеко на западе. Он также считал, что именно Хотан, а позднее и Яркенд были источниками всего нефрита, употреблявшегося в Китае, хотя и не исключает полностью возможность использования местных ресурсов[45].
Первые образцы хотанского нефрита появляются в районе Центральной равнины еще в эпоху неолита. Дата наиболее раннего импорта синьцзянского нефрита в район Центральной равнины восходит к 7 тыс. до н.э. и оказывается сравнимой с датировками наиболее ранних нефритовых изделий Китая[46]. Их появление на памятниках северо-восточной культуры относится примерно к 8 тыс. до н.э., а широкое распространение, прежде всего в восточных районах, начинается с 7 тыс. до н.э.[47]
Традиция использования привозного хотанского нефрита продолжилась в рамках культуры цицзя[48], и, возможно, именно через посредство этой культуры нефрит из Синьцзяна попадал в пределы государства Шан-Инь. О специальных походах за нефритом и о получении его в качестве приношений упоминается в иньских надписях на гадательных костях. По мнению специалистов, значительная часть (около 300) предметов из богатейшей нефритовой коллекции, найденной в могиле Фу Хао, изготовлена именно из хотанского нефрита[49]. Начиная с иньского времени синьцзянский нефрит становится основным материалом для производства ритуальной утвари, в первую очередь - для императорского двора. Эта тенденция, с двумя пока не очень понятными временными заминками (период Западного Чжоу и династии Вэй, Цзинь, Наньбэйчао, на памятниках которых синьцзянский нефрит практически не представлен), существует на протяжении тысячелетий вплоть до последней императорской династии Цин включительно. Хотанский нефрит использовали не только китайские правители, но и многочисленные завоеватели - кидани, чжурчжени и монголы. Поступавший из Восточного Туркестана нефрит не вытеснил полностью местное сырье, из которого продолжали изготовлять украшения для реализации на городских рынках, однако занял главенствующее положение среди императорских украшений.
Для доставки нефрита из Восточного Туркестана необходимо было развитие постоянных торговых связей. Задолго до открытия Шелкового пути существовал Нефритовый путь, проходивший примерно по тем же маршрутам. Впервые идея существования Нефритового пути была высказана после открытия белонефритовых колец в Прибайкалье (глазковская культура) и на Урале (сейминская общность).
В.А. Городцов предположил их происхождение из окрестностей Кашгара как единственного известного в то время источника необходимого сырья. Однако после открытия прибайкальских месторождений белого нефрита В.А. Городцов пересмотрел прежнюю концепцию и в качестве отправной точки распространения на запад изделий из нефрита назвал именно глазковскую культуру[50]. Эта идея получила развитие в работах С.В. Киселева, который полагал, что прибайкальский нефрит мог передаваться не только на запад, но и на юго-восток, в древнейшие центры шан-иньской культуры.
По проторенным путям распространялись и другие культурные достижения, например, сейминско-самусьская бронза[51]. Культурные связи между племенами, населявшими в период развитой бронзы Восточный Туркестан и Южную Сибирь, и иньцами прослеживаются на примере распространения бронзовых зеркал, которые в тот период также распространялись с запада на восток[52].
В последующие периоды бронзовой эпохи контакты хуася с другими народами осуществлялись через племена, населявшие окраины Китая. Их история постоянно привлекает внимание отечественных археологов и востоковедов[53].
В VII в. до н.э. на Среднекитайскую равнину, в самое сердце этнической территории формирующейся общности древних китайцев, вторглись иноплеменники - ди[54]. Первым из царств, непосредственно столкнувшимся с ди на северо-западных границах, было Цзинь[55]. Политические события этого времени довольно подробно описаны в ли- тературе[56]. Начиная с 20-х годов VII в. до н.э. в источниках появляются упоминания о двух группах ди - «белых» западных и «красных» восточных. В VI в. до н.э. после военной победы Цзинь над ди начинается их постепенная ассимиляция. В V в. до н.э. часть «белых ди» перемещается на восток и основывает государство Чжуншань (Сяньюй). В отношении этнической принадлежности ди в науке сформировалось несколько мнений. Первой из них придерживался А. Масперо, который считал ди родственными древним китайцам и отличавшимися от них только уровнем культурного развития[57]. Вторую точку зрения выразили Ф. Хирт и В. Эберхард, которые считали ди тюркоязычным наро- дом[58]. Третье мнение было высказано в одной из ранних работ Го Мо- жо. Обращая внимание на изменения в художественном стиле древнекитайских бронзовых изделий середины эпохи Чуньцю, Г о Мо-жо видел в этом результат внешнего влияния скифского искусства. Поэтому он считал возможным, что в формировании этнической группы ди принимали участие скифы[59]. Точка зрения Го Мо-жо находит подтверждение при последующих исследованиях археологических культур Северного Китая, где найдены следы скифской культуры. Племена кочевников ди появились на границах Китая как раз в тот период, когда в Евразии появились скифские народы в 1 тыс. до н.э. И именно к этому времени относится большое число предметов в «зверином стиле» в Северном Китае. В Ордосе предметы скифского искусства были изучены Ю.Г. Андерсоном[60]. Находки в Ордосе и других смежных регионах локализуются в широкой зоне, примыкавшей с севера к территории царства Цзинь эпохи Чуньцю.
Изменения, связанные с приходом племен ди, затронули практически все основные стороны этнической специфики древнекитайского этноса, наложив свой отпечаток на его язык, материальную и духовною культуру и, наконец, на его самосознание. Под воздействием интенсивных контактов с соседними народами существенно изменилась и внутренняя структура самой древнекитайской этнической общности.
Итак, в эпоху поздней бронзы на окраинах чжоуского конгломерата государств развивались самобытные культуры, которые поддерживали контакты с культурой Центральной равнины. Большое количество видов предметов, в частности оружия создавались народами «варварской периферии» самостоятельно и, закрепленные традицией, оказаливлияние на формирование комплексов вооружения последующих периодов[61].
По границам чжоуских государств существовали широкие зоны «смешанных» культур, в рамках которых влияние хуася осуществлялось в одном ряду с другими культурными взаимодействиями. Характерный пример - культура верхнего слоя Сяцзядянь[62], где слились в едином комплексе традиции изготовления вооружения Центральной равнины, сибирско-ордосских степей и древнекорейских племен Ляонина. Следует, однако, учитывать, что культура верхнего слоя Сяцзя- дянь представляет собой лишь выдвинутую в контактную зону южную оконечность культурной общности, охватывавшей Ордос, Восточную Монголию и Забайкалье[63]. Географический ареал ее распространения - косвенное подтверждение справедливости гипотезы о том, что носителями культуры верхнего слоя Сяцзядянь были дунху, предки монгольских народов.
Культура верхнего слоя Сяцзядянь характеризуется относительной полнотой опубликованных и исследованных материалов. Инвентарь отличается значительным своеобразием. Исследование отдельных памятников культуры Сяцзядянь началось в середине XX в. К числу наиболее богатых находками относится раскопанная в 1963 г. могила № 101 у д. Наньшаньгэнь (уезд Нинчэн, провинция Ляонин). Погребальный инвентарь составляют ритуальные сосуды, оружие, орудия труда из бронзы, три золотых кольца, два каменных топора и различные изделия из кости. Среди бронзовых сосудов оказались изделия специфических форм, неизвестные на других памятниках. Так же смешан по характеру комплекс вооружения. Кинжалы, шлемы, наконечники стрел, накладки на ножны специфичны. Четыре кинжала близки к карасукским «выемчато-эфесовым». Еще два кинжала сочетают различные традиции. Точные аналогии этим предметам не известны, однако традиция украшать кинжалы изображениями животных примечательна для искусства кочевников северных степей[64].
В 1958 г. в районе Наньшаньгэнь исследовалась могила со сходным инвентарем. Внутри при раскопках была найдена коллекция из 71 бронзового изделия. Для большинства из них характерно украшение зооморфными фигурами. Многие изделия оказались украшенными изображениями трех-четырех стоящих животных. Н.Л. Членова предлагает датировать этот комплекс временем около VI в. до н.э.[65] Однако, судя по инвентарю, эта могила по дате близка к погребению № 101.
К тому же этапу относится наньшаньгэньская могила № 102. Вместе с костяком обнаружены бронзовые ножи, кельты, части сбруи (удила, обоймы, бляшки), одно зеркало и ряд других предметов. Интерес вызывает найденная в могиле костяная пластинка с резным рисунком, изображающим человека на лошади с луком в руке. Как считает
А.В. Варенов, изображение такой лошади стилистически близко к изображениям на оленных камнях[66].
Наньшаньгэньские аналогии прослеживаются и на других памятниках в районе Чифэна и соседнего уезда Цзяньпин. Исследуя эти комплексы, ученые находят близкие аналогии в культуре плиточных могил из Восточной Монголии[67].
Памятники верхнего слоя Сяцзядянь выделяются своеобразной керамикой и изделиями из бронзы. В числе специфических бронзовых изделий можно назвать некоторые типы металлических сосудов, кельты с «веерообразным» лезвием, зеркала и зеркаловидные украшения, бляхи, изображающие животных и птиц. Б0льшая часть предметов вооружения, найденных в погребениях (шлемы, кинжалы, наконечники копий), восходит к более ранним бронзовым изделиям северных народов. Для искусства примечательны украшения, выполненные в традициях «звериного стиля». В составе инвентаря прослеживается ряд элементов, сходных с одновременными находками на сопредельных территориях, что позволяет ставить вопрос о «смешанном» характере сяцзядяньских памятников[68]. Эти особенности свидетельствуют о самобытном характере культуры верхнего слоя Сяцзядянь, которая сумела усвоить и переработать на собственной основе достижения других народов.
Археологические параллели для верхнего слоя Сяцзядянь прослеживаются среди позднебронзовых раннескифских культур Центральной Азии. Прежде всего следует отметить дворцовые памятники Восточного Забайкалья, которые можно включить в состав «карасук- ских по облику культур». С культурой верхнего слоя Сяцзядянь ее сближают длинные бронзовые ножи с упором для пальцев на рукояти, многоярусные бляшки, привески в виде ложечек или фигурок птиц с распластанными крыльями[69]. Такие же изделия отмечаются в коллекциях случайных находок Ордоса и Монголии. Важность их заключается в том, что они как бы объединяют воедино Дунбэй и Забайкалье[70]. Это единство подчеркивается также тем, что изображения хищных птиц из рода орлов в отмеченной характерной позе (с распластанными крыльями) широко представлены на писаницах, обнаруженных в центральных и восточных аймаках МНР, в Бурятии и Читинской области[71]. Определенное сходство в способе захоронения и в инвентаре прослеживается между верхним Сяцзядянь и культурой плиточных могил Восточного Забайкалья и Монголии[72]. Это относится к таким важным элементам, как триподы типа ли, некоторые формы ножей (особенно с ритмически повторяющимися фигурами людей или животных на рукояти), полусферические и ярусные бронзовые бляшки[73].
Для определения связей культуры на поздних ее этапах значительный интерес представляет погребение с двумя узкими кинжалами, «крылатым» копьем, зеркалом и некоторыми другими вещами, обнаруженными у сопки Известковой (Голубиной) в Приморье[74].
По вопросам этнической принадлежности культуры Сяцзядянь высказываются различные точки зрения. Одна из них заключается в том, что она принадлежит племенам дунху. Антропологическое заключение, сделанное на основе анализа скелетных остатков из погребений и изображений на бронзовых изделиях, определяет, что носители культуры верхнего слоя Сяцзядянь являются классическими монголоидами, к которым относятся не только монгольские, но и многие тюркские народы. Более конкретным является замечание о форме прически, которая может быть существенным этноразличительным признаком. На упомянутых фигурках и рисунках у людей бритые головы, что отличается от прически как древних китайцев, укладывавших волосы на затылке с помощью шпилек, так и сюнну, носивших косу, но зато полностью соответствует обычаю ухуаней, считавших, «что бритье головы приносит облегченье и удобство»[75]. В совокупности указанные выше моменты служат дополнительными, хотя и косвенными доказательствами в пользу дунхуской теории, которую в настоящее время разделяет большинство китайских археологов.
С.С. Миняев, проанализировав особенности погребальных сооружений и обряда, высказал мнение о «протосюннуской» принадлежности культуры верхнего слоя Сяцзядянь[76]. Есть определенное сходство между погребениями рядовых сюнну и могилами представителей верхнесяцзядяньских племен, которое можно объяснить их принадлежностью к одному культурно-хозяйственному типу и взаимными контактами. Но не исключено также, что отдельные дунхуские группы приняли непосредственное участие в формировании сюннуского племенного союза[77].
Комплекс вооружения - это один из разделов чжоуской культуры, в котором взаимные контакты отражались с наибольшей силой. Письменные источники сохранили сведения о военном деле позднего Чжоу, когда чжаоский Улин-ван организовал в своей армии кавалерийские отряды по образцу «варварских» и снабдил воинов соответствующим снаряжением и одеждой. Археология позволяет фиксировать подобные воздействия и в более раннее время. Поэтому изучение оружия способствует выявлению культурной специфики окраин чжоуского Китая и наглядно иллюстрирует соотношение общего и особенного в развитии этих районов по сравнению с конгломератом древнекитайских государств.
В 1985 г. Ван Жэньсян опубликовал сводную работу, посвященную «поясным крюкам», застежкам поясов специфичной формы, которые хронологически распределяются от среднего этапа Чуньцю до времени Западной Цзинь[78]. Большинство предметов - это типичные колчанные крюки, применявшиеся воинами-кочевниками на всем пространстве евразийских степей начиная с VII-VI вв. до н.э. Назначение этих типов крюков в том, что к ним крепился колчан, оружие или другое снаряжение на свисавшем на бедро всадника портупейном ремне. В китайской традиции это типичное снаряжение кочевника снабжается чжаньгоскими орнаментами, инкрустацией и нефритовыми вставками, что делает его престижным видом воинского костюма. Таким образом, для утверждения в китайской воинской культуре особых видов кочевого армейского снаряжения появляется достаточно надежный хронологический момент - вторая половина IV в. до н.э.[79] Другим примером могут служить поясные застежки в виде крюка на короткой пластине, применение которых в воинском костюме зарегистрировано циньской скульптурой. Эти пряжки-крюки отличаются тем, что на пластине выполняется какая-нибудь горельефная, часто тематическая сцена. Аналогичные пряжки выявлены в воинском снаряжении европейского северосредиземноморского ареала. Они применяются и в снаряжении римских легионеров первых веков нашей эры[80]. Здесь для восточной и западной традиции очевидна общая основа в евразийской кочевой среде, вероятнее всего связанной с племенами, локализованными в степных и горных районах Центральной Азии, т.е. в соответствии с китайской письменной традицией наиболее связанных с расселением
юэджей[81].
Находки из памятников, исследованных в провинции Ганьсу, свидетельствуют, что этот район представлял собой передаточную зону инфильтрации на юг культурных достижений народов центральноазиатского круга, в частности «звериного стиля» в искусстве[82]. Через Ганьсу продолжали осуществляться контакты и в эпоху поздней бронзы - раннего железа. Однако связи осуществлялись тогда не столько по «горизонтали», сколько по «вертикали». Западный меридиональный путь (в рамках всей восточноазиатской области) продолжал исправно действовать и в последующие исторические периоды[83].
В 2012 г. в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая (между р. Бортала и Джунгарскими воротами недалеко от границы Китая и Казахстана) найдено крупное поселение с захоронениями бронзового века. Радиоуглеродный анализ находок, проведенный центром CHRONO Университета Куинс, показал, что им от 3,7 до 3,9 тысяч лет. В центре поселения располагалась особым образом оформленная постройка. Внутри постройки обнаружены кости животных, уголь и погреба. По всей видимости, это могло быть ритуальным помещением. В 90 могилах были найдены человеческие останки, а также бронзовые и керамические изделия. На данный момент это единственный археологический памятник в Синьцзяне, где одновременно присутствуют сооружения для живых и мертвых[84].
Важным доказательством китайско-центральноазиатских культурных контактов бронзовой эпохи может служить находка группы из трех бронзовых сосудов в Яньчэне[85]. Более того, применив некоторые общие положения мифологии древнего мира, оказывается возможным исследовать их семантику[86]. Городище Яньчэн расположено в уезде Уцзин провинции Цзянсу, на расстоянии около 11,5 км от г. Чанжоу. Раскопки в Яньчэне были произведены еще в 1958 г.[87] При расчистке внутреннего рва городища археологи обнаружили три деревянные лодки[88], бронзовые предметы[89] и много керамики, предположительно датируемые эпохой Чуньцю (772-481 гг. до н.э.). Однако наибольший интерес вызывают найденные в том же слое в 150 м к северу от лодок бронзовые изделия, в особенности комплекс из трех вещей[90]. В основании группы находится блюдо «пань» на трех ножках. С одной стороны у «пань» оформлен короткий слив, с другой - плоская горизонтально расположенная ручка. Эти элементы, выполняя чисто функциональное назначение, вместе с тем придают блюду сходство с животным, причем слив выступает в качестве маленькой головки, а ручка - широкого хвоста. Из трех ножек две расположены «впереди», с обеих сторон от слива и на примерно равных от него расстояниях, а одна «сзади», как раз под ручкой. Все ножки слегка изогнуты и имеют утолщения («копыта») в нижней части. Внешние стенки блюда украшены узором.
Внутри блюда «пань» стоял сосуд «и», изображающий жертвенное животное («си и»). Сосуд опирается на массивный поддон. Края устья как бы отогнуты. Через все тулово проходит широкая полоса узора. С одной стороны сосуда расположена голова животного на выгнутой массивной шее, с другой - округлая вертикально расположенная ручка-хвост. У животного тупая, словно обрубленная морда, выпуклые глаза со зрачками, обозначенными лунками, и выгнутые полумесяцем острые рога. Аналогичные сосуды, хотя и выполненные в другой манере, широко представлены среди иньских и чжоуских бронз. Китайские исследователи интерпретируют их как «быков». Но по внешнему виду эти изделия больше напоминают улиток. При всем их различии как бык, так и улитка в мифологических сюжетах могут выступать в одном качестве - как хтонические персонажи.
Устье сосуда «си и» закрывало перевернутое блюдо «пань» с тремя колесиками. С одной стороны блюда на небольшом расстоянии друг от друга располагаются два изображения животных, скорее всего драконов, которые по форме напоминают угольники. Один конец такого угольника прикреплен к днищу «пань», а другой представляет собой голову животного, повернутую назад. На морде выделены глаза и ноздри, на шее изображена чешуя. Через вершины «угольников» проходила ось, на которую надевалось одно из трех колес. Два других колеса прикреплены с двух сторон блюда примерно на равных расстояниях от первого. Внешние стенки тулова блюда «пань» покрыты узором, который представляется близким так называемому «громовому узору» («лэй вэнь»), характерному для древнекитайских бронзовых сосудов. Уже сама по себе форма и нехарактерная для Китая конструкция изделия подчеркивают его определенно ритуальный характер. Колесо со спицами и изображение пары ездовых животных (драконов) свидетельствуют о связи «пань» Яньчэна с колесничной символикой.
Прямых аналогий этим вещам на территории Китая нет. Гораздо шире изображения и модели колесниц распространены за пределами Китая, в культурах бронзового и раннего железного веков Евразии, в том числе среди петроглифов Средней и Центральной Азии[91]. «Пань» на колесиках из Яньчэн близки различные типы сосудов с колесиками, которые часто встречаются среди находок бронзового и раннего железного века на территории Европы и Передней Азии[92].
Таким образом, модель колесницы из Яньчэна не имеет аналогий среди археологических находок эпохи Чжоу. В большом количестве бронзовые и глиняные модели повозок появляются только с эпохи Хань. Однако их внешний облик и семантика существенно отличаются от находки из Яньчэна. Не менее важно, что бронзовая модель колесницы входит составной частью в комплекс изделий, которые вместе образуют сложную композицию, символизирующую, судя по всему, вселенную. Сложная семантика комплекса показывает, что ряд его аспектов с трудом объясняется при помощи одной только древнекитайской мифологии, но многое проясняется при обращении к мифологии индоевропейских народов. И хотя некоторые совпадения могут носить типологический характер и не обязательно свидетельствовать о заимствованиях с Запада, в то же время следует иметь в виду, что, если для Китая эпохи бронзового века модели колесниц и их описания в текстах уникальны, то на Ближнем Востоке, в Европе и Центральной Азии такие модели, а также изображения чудесных повозок в петроглифах исчисляются десятками. Это обстоятельство говорит о том, что не только сам колесный транспорт, но и связанные с ним религиозные и мифологические представления были, вероятно, привнесены в Китай извне. Согласно одной из существующих точек зрения, и коневодство, и культ коня, и колесницы попали к китайцам через посредничество народов урало-алтайской языковой семьи. По мнению некоторых исследователей, роль связующего звена в таком процессе выполняли индоевропейцы-тохары[93]. Однако вопрос о конкретных путях культурного заимствования по-прежнему остается открытым.
Таким образом, Северный Китай периода бронзового века следует считать своеобразной контактной зоной, где шло взаимное проникновение и смешение различных культурных элементов. Исследование бронз подтверждает вывод об особом положении региона, который, как и ряд других уделов, входил в политическую систему древнекитайских государств, но значительно отличался от них в этническом плане и вплоть до Чжаньго не включался в сферу хуася[94]. Древнекитайская культурная традиция явилась важным, но не единственным компонентом в становлении культуры народов этого региона.
Для древнего Китая характерны оживленные контакты с «варварской» периферией. Культурные достижения различных народов, а часто и сами носители этих достижений активно проникали в районы, населенные хуася, и оказывали на их развитие существенное влияние. В старых китайских летописях и словарях содержатся многочисленные упоминания о «варварских» племенах, проживавших в пределах и на границах с ними.
Глобальное увлажнение степей в начале 1 тыс. до н.э. могло стимулировать переход к новым формам скотоводства в этом регионе и миграции древних кочевников на большие расстояния, вплоть до Китая и Восточной Европы[95]. Слабо расчлененные евразийские степи представляли благоприятные возможности для передвижения кочевых племен. Вследствие этого на всем протяжении степей Восточной Европы, Западной Сибири, Центральной Азии в эпоху бронзы и раннего железного века возникают культуры, обязанные своим единством не только однородности хозяйственного и бытового уклада ее носителей, но и наличию тесных связей и взаимодействию племен. В эпоху поздней бронзы, на рубеже 2 и 1 тыс. до н.э. кочевые племена, носители европеоидного антропологического типа, продвинулись далеко на восток, распространив ареал своего обитания и границы культуры до Забайкалья, Восточной Монголии и Ордоса[96]. Сходство некоторых важных компонентов материальной культуры, а иногда их полное тождество, позволяют говорить о существовании культурно-исторической общности[97].
Уже первые попытки классификации скифо-сибирских находок обнаруживают сходство скифских, центральноазиатских и китайских «художественных форм» (в основном, предметов в «зверином стиле»)[98] и дают право предполагать, что они связаны между собой и имеют одно общее происхождение[99]. Культуры скифо-сибирского облика возникали и развивались на разной предшествующей основе, не в единых центрах, а по всей территории их распространения. Все это позволяет выделить локальные варианты: Минусинскую котловину, Саяно-Алтай, Монголию, Внутреннюю Монголию и районы Северного Китая. Наиболее актуальным и сложным становится вопрос, когда и благодаря кому появилось скифо-сибирское искусство. Существуют стилевые закономерности и даже в сходство между минусинскими и северокитайскими (ордосскими) бронзами[100]. С.А. Теплоухов и Э.Х. Минз одними из первых связали группу предметов скифо-сибирского звериного стиля с «карасукской культурой» X-VIII вв. до н.э и Северным Китаем, усматривая в этом сходстве генетическую связь[101]. С.В. Киселев считал, что карасукская культура из Аньяна (XV-XIV вв. до н.э.) через Суйюань (XIV-XIII вв. до н.э.) проникла на Енисей, где в VII в. до н.э. на ее основе сложилась тагарская культура и скифо-тагарское искусство[102].
На настоящее время данные говорят о том, что карасукская культура распространена в основном в Хакасско-Минусинских межгорных степных котловинах Среднего Енисея Южной Сибири и в Казахстане. Распространение отдельных бронзовых изделий зафиксировано на территории от Центрального Казахстана до Монголии и Северного Китая. Обилие источников послужило основой для создания различных гипотез о происхождении культуры[103]: 1) автохтонное (местное) происхождение карасукской культуры и ее компонентов на базе анд- роновской культуры и при участии западных импульсов[104]; 2) центрально-азиатское (юго-восточное)[105]; 3) китайское или ордосское происхождение[106]; 4) западное, из Казахстана[107] или Ирана и прилегающих областей[108]. Разрабатываются гипотезы о возможной миграции населения с юга на позднем карасукском этапе[109].
Антропологический аспект этой проблемы также противоречив. Идея о китайском происхождении южносибирской карасукской культуры, в частности, аргументировалась тем, что у карасукцев в отличие от их предшественников в Сибири присутствовал монголоидный элемент[110]. Исследования В.П. Алексеева поставили под сомнение вывод о монголоидной примеси у карасукцев. Использовав новый важнейший антропометрический признак - профилировку лицевого скелета - не употреблявшийся в прежних работах антропологов, он показал, что антропологический тип карасукцев обнаруживает сходство с памиро- ферганской расой[111]. Исходя из этого, тезис о миграции из Китая в Сибирь карасукцев-монголоидов не находит подтверждения[112]. Однако незначительный монголоидный компонент также присутствует. Он указывает на близость карасукцев с андроновцами Казахстана и Верхнего Притоболья[113]. Это, однако, не исключает того, что бронзовая культура карасукцев (как и ордосская) была очень близка, может быть, даже родственна иньской бронзовой культуре. Подобная близость теоретически может быть объяснена различно. Либо карасук- ская культура служила исходным материалом для формирования инь- ской, либо, что более вероятно, обе эти родственные культуры (кара- сукская и иньская) генетически восходят к какой-то третьей, еще недостаточно известной бронзовой культуре[114]. Именно на территории Минусинской котловины, а также в районах Северного Китая и Внутренней Монголии происходит наибольшее количество находок как ка- расукского облика, так и предметов в скифо-сибирском зверином стиле. Это может объясняться не только преемственностью развития традиций, но и существованием в этих двух регионах в эпоху бронзы и в скифское время металлургических центров, которые удовлетворяли запросы различных этнических групп населения (местных и пришлых).
Основная масса вещей является случайными находками и происходит из районов Северного Китая (Внутренней Монголии) и Минусинской котловины[115]. Самые ранние образцы датируются XIII в. до н.э. и найдены в памятниках на территории Северного Китая[116]. На территории Северного Китая и Внутренней Монголии карасукская традиция доживает до IV в. до н.э. Что же касается Минусинской котловины, то здесь эта традиция существует до V в. до н.э.
Я.А. Шер считает, что под воздействием карасукской художественной традиции сформировались и некоторые образы раннескифской традиции звериного стиля[117]. Однако образ хищника, который часто встречается на оленных камнях и в центральноазиатских петроглифах раннескифского времени, вероятно, имеет совсем иное происхождение. Д.Г. Савинов полагает, что подобные изображения «фантастического хищника» были сначала представлены на печатях-амулетах мур- габского стиля из Маргианы, а несколько позже данный образ становится одним из ведущих в искусстве населения окуневской культуры
Южной Сибири[118]. Такие же изображения в больших количествах встречены в горах Хэланьшань (провинция Нинся, Китай), горах Инь- шань (север Ордоса). Они датируются IX-VIII вв. до н.э.[119] Так как больше ни в каком регионе Центральной Азии классических петроглифов такого рода и в таком количестве не встречено, то эту традицию изображения хищников в раннескифское время принято называть «хэ- ланьшаньской»[120]. В этой художественной манере выполнены изображения хищников на оленных камнях Северной Монголии в Ушкин- Увэра[121] и на камне 9-го жертвенника Жаргалант[122]. Аналогии этим изображениям можно встретить и среди предметов пластического искусства. Это зеркало из могилы № 1612 Шанцуньлиня, найденное в китайской провинции Хэнань[123], бронзовые бляшки-подвески из случайных находок в Ордосе[124], гравированное изображение на топоре из собрания Ю.Г. Андерсона[125], две серповидные пластины, обнаруженные в районе с. Хорум-Даг Республики Тыва[126], бронзовые поясные подвески из верховьев р. Янцзы[127]. Эти находки свидетельствуют о существовании восточной провинции распространения хэланьшань- ской традиции[128].
Иньская традиция стилевых изображений в Центральной Азии существенно отличается от карасукской. Отличия проявились в значительной стилизации образов, композиционных решениях, в формах самих изделий, на которых были нанесены изображения (в основном на бронзовых сосудах и оружии)[129]. М.Н. Погребова и Н.Л. Членова связывают эту традицию с металлургией Среднего и Ближнего Восто- ка[130], М.И. Ростовцев относит эти орнаментальные традиции к вавилоно-ассирийскому искусству[131], ряд отечественных и зарубежных ученых считают, что своим происхождением они обязаны комплексу, локализованному где-то в Центральной Азии. Подробно этот вопрос был рассмотрен Л.С. Васильевым[132]. Однако наиболее ярко «иньская» традиция проявилась в Аньяне в XIV-XII вв. до н.э. и просуществовала в районах Центрального и Северного Китая до X в. до н.э. Китайские ученые связывают ее появление с предшествующими традициями китайского неолита. Представляется наиболее вероятным мнение о происхождении сибирского искусства именно из Китая. Так, согласно теории Т.Г. Фриша, основой для его возникновения послужила традиция оформления фигуры животных завитками (вихревой и С-видный орнамент на нефритовых и бронзовых предметах эпохи Шан-Инь)[133]. Еще в начале XX в. К. Йеттмар, X. Хюттель высказали мнение, что образ свернувшегося хищника в скифо-сибирском зверином стиле сформировался на базе китайских «кольцевидных зооморфных композиций». С этим мнением соглашаются и многие современные отечественные и зарубежные исследователи[134]. Основным доказательством служат найденные в Китае подвеска из Фэнси[135], украшения из жадеита с изображением «дракона, кусающего себя за хвост»[136]. Кроме того, большое количество нефритовых кольцевых зооморфных украшений находятся в частных коллекциях, в музеях Европы и Америки и в основном датируются эпохой Шан-Инь. Большую дискуссию среди ученых вызывает вопрос, - кто же был изображен на этих нефритовых дисках? Например, В.Е. Ларичев считает, что это дракон, «кусающий себя за хвост», и интерпретирует некоторые «сцены» как «изображение события вселенского масштаба,. чудовище заглатывает Солнце и захватывает хвостом Луну»[137]. С.В. Алкин, изучая нефритовые скульптурные изображения С-видной формы северо-восточного Китая, датируемые эпохой неолита (5-3 тыс. до н.э.), пришел к выводу, что это изображения личинок насекомых, в которых воплощались представления об идее рождения, поскольку в большинстве случаев на нефритовых подвесках существо изображалось часто очень схематично, без лап, с большой головой и невыраженным телом-хвостом[138].
В Китае неолитическая традиция украшения подобными существами различных предметов получила свое продолжение позже не только в камне, но и в металле. В эпоху Шан-Инь они служили элементами декора бронзовых сосудов. Анализ данного материала позволяет признать, что мнение о заимствовании сюжета свернувшегося в кольцо животного из древнекитайской изобразительной традиции не лишено оснований. В конце XX в. М.Н. Погребова, Д.С. Раевский[139] и Е.В. Пе- реводчикова[140] возражали против этой гипотезы, ссылаясь на значительные хронологические разрывы в тех случаях, где предполагается прямая преемственность. Однако в последние годы появились новые материалы, помогающие заполнить имеющиеся лакуны. Так, IX-VIII вв. до н.э. датируется нож с навершием в виде свернувшегося «хищника» из могилы № 101 памятника Наньшаньгэнь, бляшка и бронзовые удила с изображенным на них образом животного из могилы Сяохэйшигоу[141]. В очень близкой манере выполнены изображения на оленных камнях из Архангайского и Баянхонгорского аймаков в Монголии, относящиеся к началу 1 тыс. до н.э.[142] Такая же ситуация характерна для большинства изображений на минусинских бляшках, которые датируются в пределах VIII-VI вв. до н.э.[143], практически для всех изображений подобного типа VII в. до н.э. из Лесостепи, Северного Причерноморья, Северного Кавказа. Однако, сохраняя позу, свернувшееся животное преобразуется в пантеру. Этот процесс проходил на раннем этапе возникновения и распространения иконографической схемы. Например, VIII (IX) в. до н.э. датируется курган Аржан, в котором была найдена «аржанская пантера»[144]. Идентичная бляха была найдена в Монголии[145].
Таким образом, иконографические и хронологические ряды убедительно доказывают, что зарождение и распространение образа свернувшегося животного связано с формированием в Центральной Азии этого сюжета на основе китайских изобразительных традиций. Кочевники творчески переработали не совсем понятное для них свернувшееся животное в «утробной позе» в кошачьего хищника, в соответствии с потребностями украшения предметов и с внутренней семантикой самого образа[146].
Тагарская культура (IX-I вв. до н. э.) - одна из культур скифского типа Центральной Азии, хотя ее памятники сосредоточены исключительно в Хакасско-Минусинских котловинах, но многие бронзовые металлические вещи встречены на широкой территории. В раннетагар- ских памятниках прослеживаются элементы, генетически связанные как с карасукской культурой, так и с западными районами, и позволяющие усматривать казахстано-среднеазиатский импульс культурных инноваций на Среднем Енисее в первой половине 1 тыс. до н.э.[147] Для исследования места проживания и трассирования возможных миграций населения использованы современные изотопные методы, позволяющие по костным остаткам (людей и овец, коров, лошадей) определить место рождения[148]. Удалось показать, что, например, население раннетагарского времени Юго-Западной Хакасии (памятники Хыстаглар, Казановка) проживало здесь с конца эпохи бронзы (памятник Анчил-чон). А люди и лошади, захороненные в некоторых могилах кургана Аржан-2, родились или выросли к северу от Тувы, в Хакасии. Царица Аржана-2 не являлась уроженкой Хакасии или Тувы, возможно, следует искать объекты с таким низкорадиогенным стронцием в памятниках скифского времени Алтая или Монголии[149].
Необходимо также отметить, что по антропологическому типу та- гарцы были европеоиды и весьма близки скифам Европы, лишь к концу тагарской эпохи монголоидная примесь увеличивается[150].
Искусство весьма разнообразно, отражает сложные системы миропонимания общества и является одним из важных центров сосредоточения скифо-сибирского звериного стиля[151].
К рубежу эр происходят также значительные изменения в тагар- ской культуре и обществе, что можно объяснить целым рядом причин: во-первых, бронзовые изделия сменяются железными; во-вторых, наряду со склепами появляются большие грунтовые могильники и частично меняется погребальный обряд, что, видимо, связано с притоком нового более монголоидного населения[152].
Ордосская культурная традиция в гунно-сарматское время важна для понимания всего комплекса этнокультурных процессов, происходивших в Центральноазиатской части евразийского субконтинента в контексте появления и формирования искусства сюнну.
Особое значение в этом плане приобретает исследование памятников ранней эпохи сюнну. Новые связанные с их культурой находки позднего этапа Чжаньго (около III в. до н.э.) сделаны на территории автономного района Внутренняя Монголия (могильники Хулстай, Сиго- упань, Алучжайдэн) и провинции Шэньси (пункты Налиньгоуту, Лицзя- папь и др.). Вместе с такими памятниками, как Юйлунтай, Суцзигоу и Ваэртугоу, они относятся ко второму этапу памятников сюнну, которые распространены также на территории Монголии и Забайкалья[153]. Таким образом, протосюннуская и раннесюннуская традиция оказывается одним из наиболее ранних культурных образований центральноазиатской степной зоны.
Важность периода эпохи поздней бронзы для истории Восточной Азии обусловливается тем обстоятельством, что именно в чжоуское время начался переход от развитой бронзы к железному веку и централизованной империи (Цинь). Именно тогда складывались многие стереотипы поведения и мышления китайцев, которые четко проявлялись затем на протяжении столетий. С развитием археологических исследований в Китае в источниковедении чжоуской эпохи возникла благоприятная возможность корреляции материальных и письменных источников. Ведь многие сочинения создавались современниками описываемых событий, да и эпиграфика отличалась исключительным богатством. Это открыло возможность точного датирования как памятников в целом, так и отдельных находок, способствуя разработке и уточнению восточноазиатской хронологической шкалы.
В отчетах 1925 г. С.А. Теплоухов отнес находки из Ноин-Улы, ЮгоЗападного Забайкалья, Минусинского края и Алтая к культуре хунну. В то же время, отметив стилистическую близость анималистических изображений с названных территорий, исследователь высказал мнение о вхождении их в группу предметов скифо-сибирского стиля[154]. Г.И. Боровка, проанализировав стилистические особенности обнаруженных предметов, пришел к заключению о принадлежности погребений в ноин-улинских горах местному варианту скифо-сибирской культуры[155]. Г.П. Сосновский указывал на сходство стиля и техники изготовления предметов с изображениями животных из Ноин-Улы, Дэре- стуя, Сибирской коллекции Петра I, Минусинского края, Кузнецкого района Западной Сибири, Алтая, Северного Китая (Ордоса) и Маньчжурии[156]. Среди находок северокитайских древностей ученых особенно заинтересовали находки «скифского облика», выполненные в «зверином стиле» и факт их близости с «сибирскими бронзами». В 1962 г. С.И. Руденко проделал сопоставительный анализ художественных изделий хуннских памятников Забайкалья, Ноин-Улы, Сибирской коллекции Петра I, алтайских курганов скифо-сарматского времени и наиболее характерных ордосских предметов из других памятников и пришел к выводу о хуннском происхождения значительного большинства вещей «ордосской бронзы» и теснейшей связи хуннского изобразительного искусства с изобразительным искусством других евразийских коневодческих племен эпохи и в первую очередь с «сако- юэчжийскими» и южно-сибирскими племенами[157]. А.В. Давыдовой на основании стилистических особенностей предметов с изображениями животных, обнаруженных в Дерестуйском могильнике, было высказано мнение о возможности выделения хуннского пласта среди многих сибирских художественных бронз, выполненных в «зверином стиле», и датировки их III-I вв. до н.э.[158] М.И. Артамонов, анализируя стилистические особенности забайкальских, монгольских и ордосских находок, определил их как «огрубевшие реплики ранее созданных образцов, хорошо известных в скифо-сибирском искусстве»[159]. Решая некоторые проблемы, касающиеся искусства хунну, П.Б. Коновалов пришел к выводу о существовании у хунну самостоятельного, со своими сюжетными и композиционными особенностями, очага этого искусства[160]. Он обратил внимание на существование у хунну, наряду с памятниками скифо-сибирского звериного стиля, произведений иного стилистического направления - следов проникновения элементов китайской культуры, не исключая при этом и обратного влияния[161]. Начиная с 1970-х годов С.С. Миняевым проводились специальные исследования в области изучения бронзолитейного производства у хунну[162]. Рассматривая хуннские броши с точки зрения технологии производства, автор указал на преемственность в металлургических рецептах скифского и хуннского времени, характерную как для забайкальских, так и для ор- досских металлургических центров[163]. По мнению исследователя, как процесс переработки изначально зооморфных скифо-сибирских сюжетов можно рассматривать становление «геометрического» стиля в искусстве хунну. Таким образом, С.С. Миняев предположил, что эстетические критерии изобразительного искусства формировались у хунну вне зоны скифо-сибирского мира[164]. Важной вехой для формирования этого мнения стали раскопки в 1960-1980-х годов погребальных комплексов на территории Ордоса и близлежащих районов, где китайскими археологами было обнаружено большое количество предметов «скифского облика», связанных с декоративной, монументальной скульптурой и живописью ханьского Китая. Эти находки наглядно продемонстрировали связь культур скифо-сибирского круга с Ордосом (памятник - Таохунбала, где впервые в данном регионе в предметах погребального инвентаря проявились скифо-сибирские традиции[165]). Плато Ордос, как указывает С.С. Миняев, традиционно считается прародиной сюнну, они появились там после 209 г. до н.э.[166], а их первые контакты со скифским древним искусством происходят на рубеже III-II вв. до н.э.[167]. Однако Э. Банкер предположила существование ряда региональных культур с самостоятельными художественными и металлургическими традициями, которые могли быть взаимосвязаны между собой и иметь общие черты, но не обязательно должны быть идентифицированы с хунну[168]. Появление сходных образцов предметов искусства на обширных территориях исследовательница связала с политическим объединением племен. В то же время репертуар образов (довольно ограниченный) может указывать на этническую или политическую близость с Саяно-Алтаем, в также, возможно, на общую систему верований[169]. А.А. Ковалев называет IV в. до н.э. временем сложения определенного религиозно-политического единства населения Ордоса и Саяно-Алтая[170] и связывает это с племенами лоуфань и байян. По мнению М.И. Артамонова, в Ордосе предметы, выполненные в скифо-сибирском зверином стиле, появляются благодаря юэч- жам, которые до конца III в. до н.э. занимали степи Джунгарии, Восточную Монголию до Ордоса[171].
Эти исследования позволяют утверждать, что в IV в. до н.э. на территорию Ордоса проникают народы, которые позже вошли в состав сюннуского племенного союза. Эти процессы послужили импульсом для возникновения ордосских художественных бронз, которые являются по своей сути самыми поздними образцами скифо-сибирского искусства в центральноазиатском регионе. III-II вв. до н.э. можно считать верхней границей существования скифо-сибирской художественной традиции, поскольку именно в это время в Центральной Азии создается крупное государственное межплеменное объединение, распространившее власть сюнну от Хингана на востоке до Монгольского Алтая и Тянь-Шаня на западе, от Забайкалья и Саян на севере и до Гоби и Ор- доса на юге. Почти беспрерывные войны повлекли за собой мощные миграции этнически различного населения, что, несомненно, повлияло на искусство кочевых народов Центральной Азии[172].
В конечном счете можно понять, что развитие сюннуского анималистического искусства шло по двум направлениям: одно в сторону упрощения и стилизации скифо-сибирских образов, второе - наоборот, в сторону формирования новых художественных канонов. Процессы, связанные с первым направлением, в основном проходили на территории Саяно-Алтая, Минусинской котловины и Монголии. Анималистические изображения, постепенно утрачивая свое первоначальное смысловое содержание из-за многократного тиражирования, продолжают там встречаться вплоть до рубежа эр. Второе направление связано, прежде всего с влиянием китайских художественных традиций. Именно вследствие их прямого воздействия в сюннуском искусстве появляются новые персонажи, например, драконы на поясных пластинах[173]. Данные поясные пластины были сделаны китайскими мастерами специально для «варваров». Наряду с изготовлением дорогих украшений из золота и серебра для знати и правителей различных этнокультурных областей китайскими мастерами было налажено массовое производство и тиражирование различных предметов из бронзы для представителей низшего сословия. Современные отечественные исследователи предполагают, что центр их производства находился на территории одной из современных провинций Северного Китая (Нинся, Шэньси, Шаньси, Хэбэй, Ганьсу, или где-то в районе Внутренней Монголии), так как в основном в памятниках данного региона находят предметы анималистического искусства, связанные с кочевническим миром[174]. Археологический материал свидетельствует о том, что искусство сюнну является самобытным художественным явлением, возникшим в среде кочевников центральноазиатского региона под влиянием традиций, проникавших как с Запада, так и с Востока. В конечном счете искусство сюнну просуществовало сравнительно короткий срок (II в. до н.э. - II в. н.э.) и следы его почти полностью исчезли срезу после распада сюннуского племенного союза.
Таким образом, контакты народов Центральной Азии и Китая в эпоху до начала активного функционирования Шелкового пути уже четко прослеживаются на археологическом материале с памятников этих регионов.
Во-первых, материальные свидетельства указывают на продвижение через степной пояс и центральноазиатские пустыни в излучину Хуанхэ культур с бронзовой металлургией, звериным стилем раннего облика, чьим северным, сибирским ответвлением является сейминско- самусьско-турбинская группа памятников. Их путь четко фиксируется от Монголии и Синьцзяна по наскальным изображениям колесничных сюжетов. Проникновения культур этого облика из Центральной Азии, очевидно, неоднократны. Примером могут являться контакты с жунами и ди китайских летописей.
Во-вторых, прослеживается проникновение скифо-сакских племен, расселявшихся во Внутренней Монголии на север от р. Хуанхэ в Чжаньгоское время. Влияние этих культур проявилось в типах керамических и бронзовых сосудов, повторяющих сакские формы.
В-третьих, это взаимовлияние прослеживается на примере проникновения и внедрения в восточноазиатский регион сарматских типов боевых поясов с пряжками в виде рамчатых блях с сюжетными изображениями. В дальнейшем, преимущественно через тюркскую среду, распространяются наборные пояса со сложным фигурными бляхами, наборами бубенцов (всаднический пояс) и пряжками, у которых язычок заменяется широкой, подогнанной к размеру рамки защитной пластиной с коротким шипом на переднем конце, продевавшимся в отверстие ремня. Весь этот набор становится характерным для маньчжурского и приамурского регионов.
В-четвертых, этнокультурные контакты способствовали появлению у китайцев разработанной стратегии, касающейся сферы отношений с окружающими кочевыми племенами до раннеханьской эпохи. Начиная с этого времени политика по отношению к варварам состояла в том, чтобы приобщить их верхушку к китайскому образу жизни, возбудить интерес к китайским товарам, добиться того, чтобы товары, поставляемые из Китая, приобретали в обществе особую ценность и значение. Насколько такого рода политика могла быть реализована, можно наблюдать на многочисленных исторических примерах китайской борьбы с варварами. В Средние века эти задачи неоднократно реализовывались сравнительно успешно. Это имело место в отношении к государству чжурчженей, империи киданей, северному государству Цзинь и целому ряду других разновременных политических образований.
Данные современной науки, особенно археологии, позволяют заключить, что возникновение и начальный этап развития древнекитайской цивилизации являются результатом взаимных влияний разных культур, результатом сложного процесса культурного синтеза. За многие десятилетия исследований разнообразных памятников культур бронзы накоплен материал, который позволяет говорить о достаточно тесных взаимоотношениях культур Китая и северных районов Центральной Азии, что особенно отчетливо проявилось в воинской атрибутике.
Е.Б. Баринова
Из книги «Этнокультурные контакты Китая с народами Центральной Азии в древности и средневековье»
[1] Кашина Т.И. Керамика культуры Яншао. История культуры востока Азии. Новосибирск: Наука СО, 1977.
[2] Васильев Л.С. Проблемы генезиса китайской цивилизации. М.: Наука, 1976.
[3] В данном случае наиболее сложным вопросом является проблема правомерности приложения метода датировки, разработанного в экспериментальной физике, непосредственно к материалам исторической науки.
[4] Reinecke P. Über einige Beziehungen der Altertümer Chinas zu denen des skythish sibirischen Volkerkreises // Zeitschrift fur Ethnologie. Bd. XXXIX. B., 1897. S. 141-163.
[5] Грязнов М.П., Маннай-оол И.Х. Окончание расколок кургана Аржан // Археологические открытия, 1974. М., 1975. С. 196-198; Грязнов М.П. Аржан - царский курган раннескифского времени. Л.: Наука, 1980.
[6] Киселев С.В. Неолит и бронзовый век Китая // СА. 1960. № 4. С. 244; Членова Н.Л. Хронология памятников карасукской эпохи. М.: Наука, 1972; Она же. Карасукские кинжалы. М.: Наука, 1976. 104 с.
[7] Членова Н.Л. Хронология памятников карасукской эпохи ...
[8] Васильев Л.С. Генезис древнекитайской бронзы и этнокультурные связи Инь / VII МКАЭН. М.: Наука, 1964. С. 2-4. Археолог Ли Цзи, раскапывавший иньское городище в Сяотуни, считает, что иньская культура могла возникнуть в результате амальгамации местных неолитических культур и так называемых «протошанцев». См.: Li Chi. The beginnings of Chinese civilization. Seattle: University of Washington Press, 1957. P. 21.
[9] Karlgren B. Some Weapons and Tools of the Yin Dynasty // BMFEA. 1945. № 17. P. 101-144.
[10] Кожин П.М. Значение орнаментации керамики и бронзовых изделий Северного Китая в эпохи неолита и бронзы для исследования этногенеза // Этническая история народов Восточной и Юго-Восточной Азии в древности и средние века. М.: Наука, 1981. С. 154.
[11] Застежки поясов китайских воинов, так называемые поясные крюки, которые хронологически распределяются от среднего этапа Чуньцю до времени Западной Цзинь, аналогичны типичным колчанным крюкам, применявшимся воинами-кочевниками на всем пространстве евразийских степей начиная с VII-VI вв. до н.э. Однако в китайской традиции эти изделия дополняются типичными китайскими орнаментами, инкрустацией, нефритовыми вставками и становятся престижным видом воинского снаряжения.
[12] Чайлд Г. Древнейший Восток в свете новых раскопок. М.: Изд-во иностранной литературы, 1956. С. 358.
[13] Кожин П.М. Об иньских колесницах // Ранняя этническая история народов Восточной Азии. М.: Наука, 1977. С. 278.
[14] Вайнштейн С.И., Денисова Н.П. Новые материалы по этнографии и археологии Тувы // Полевые исследования Института этнографии. 1974. М.: Наука, 1975. С. 201.
[15] Yuan Jing, Flad R. Two Issues Concerning Ancient Domesticated Horses in China // BMFEA. 2003. Vol. 75. P. 110-126.
[16] Кожин П.М. Проблемы историко-культурных и этнических контактов населения Евразии с IV тыс. до н.э. по первые века н.э.: (происхождение и древняя история колесного транспорта). М., 1982. Депонировано ИНИОН АН СССР. № 13481 от 30.06.1983.
[17] Избицер Е.В. Погребения с повозками степной полосы Восточной Европы и Северного Кавказа III-IIтыс. до н.э. Автореф. дис. ... к.и.н. СПб.: Ин-т истории материал. культуры, 1993.
[18] Черемисин Л.В., Борисова О.В. Колесный транспорт в наскальных изображениях Синьцзяна и Внутренней Монголии // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Вып. 2: ГоризонтыЕвразии. Новосибирск: Изд-воНГУ, 1999. С. 129-134.
[19] Barbieri-Low A. Wheeled Vehicles in the Chinese Bronze Age (2000-741 BC) // SPP. 2000. № 99; Кожин П.М. Китай и Центральная Азия эпохи Чингисхана: проблемы палеокультурологии. М.: Форум, 2011. С. 215.
[20] Fairservis W. The origins of oriental civilization. N.Y.: The New American Library, 1959. P. 130.
[21] Childe V.G. The socketed celt in upper Eurasia // Annual Report of the Institute of Archaeology of the University of London. L., 1954. P. 10, 12-13.
[22] Chang Kwan-chi. Chinese prehistory in pacific perspective // Harvard journal of Asiatic studies. 1959. Vol. 22. P. 107-116; Jing Yuan, Flad R. Research on Early Horse Domestication in China // Equids in Time and Space: Papers in Honour of Vera Eisenmann / Ed. M. Mashkour. Oxf.: Oxbow, 2006. 124-131.
[23] Childe V.G. The Diffusion of Wheeled Vehicles // Ethnographisch - archaeologische Forschungen. В., 1954. Bd. 2. S. 1-17; Piggott T.S. The Earliest Wheeled Transport from the Atlantic Coast to the Caspian Sea. L.: Thames & Hudson, 1983. 272 p.; Кожин П.М. Об иньских колесницах ... С. 278-287; Он же. Колесничные сюжеты в наскальном искусстве Центральной Азии // Археология, этнография и антропология Монголии. Новосибирск: НаукаСО, 1987.
С. 109-126; Raulwing P. Horses, Chariot and Indo-Europeans // Foundations and Methods of Chariotry Research from the Viewpoint of Comparative Indo-European Linguistics. Budapest: Archaeolingua, 2000; Худяков Ю.С., Комиссаров С.А. Кочевая цивилизация Восточного Туркестана. Новосибирск: НГУ, 2002.
[24] Худяков Ю.С. Археология Южной Сибири. Новосибирск: НГУ, 1985. С. 7.
[25] Loehr M. Chinese Bronze Age Weapons. Ann Arbor: The University of Michigan Press, 1956.
[26] Наиболее ранние типы карасукских ножей были сильно изогнуты, когда как выпрямленные ножи и ножи с кольцевым навершием и навершием в виде головы животного («звериный стиль») относятся к наиболее поздним. Именно эти поздние карасукские бронзовые ножи были найдены в Аньяне и Чжэнь- чжоу (эти ножи не имеют китайских прототипов ни в камне, ни в бронзе). Некоторые из них, по словам С.В. Киселева, настолько похожи на карасукские, что он не взялся бы их различить. См.: Киселев С.В. Неолит и бронзовый век Китая // СА. I960. № 4. С. 259.
[27] Childe V.G. The socketed celt in upper Eurasia ... P. 10, 12-13.
[28] Западночжоуский могильник на территории современного района Фаншань на юго-западе Пекина.
[29] Наиболее известный пример - могила Фу Хао. См.: Кучера С.Р. Некоторые вопросы культуры Китая в эпоху Инь (по материалам, найденным в могиле Фу Хао) // X науч. конф. «Общество и государство в Китае»: Тез. и докл. М.: Наука, 1979. Ч. 1. С. 207-218.
[30] Jettmar K. Cultural and Ethnic Groups West of China // Asian Perspectives (Honolulu). 1985 (1981). Vol. 24. № 2. P. 149.
[31] На данный момент предназначение предмета не выяснено. Условным названием «модель ярма» удобнее всего охарактеризовать его внешний облик. Дискуссия по вопросу предназначения этого предмета приведена в работах М.П. Кожина и М.Д. Хлобыстиной. См.: Кожин П.М. К вопросу о происхождении иньских колесниц // Культура народов зарубежной Азии и Океании. Сб. МАЭ. Л., 1969. Т. 25. С. 30-32; Хлобыстина М.Д. К изучению минусинских культовых древностей // СА. 1970. № 3. С. 188; Варенов А.В. О функциональном предназначении «моделей ярма» эпохи Инь и Чжоу // Новое в археологии Китая. Исследования и проблемы. Новосибирск: Наука, 1984. С. 42-51.
[32] Кожин П.М. Китай и Центральная Азия ... С. 189.
[33] Кучера С. Китайская археология, 1965-1974: палеолит - эпоха Инь: находки и проблемы. М.: Наука, 1977; Кожин П.М. Об иньских и чжоуских бронзовых ритуальных котлах // IX науч. конф. «Общество и государство в Китае». Ч. 1. М.: Наука, 1978. С. 40-49; Он же. Значение орнаментации керамики и бронзовых изделий ... С. 131-161;
[34] Кожин П.М. Кносские колесницы // Археология Старого и Нового Света. М., 1966. С. 76-81; Он же. Гобийская квадрига // СА. 1968. № 3. С. 35-42; Он же. К проблеме происхождения колесного транспорта // Древняя Анатолия. М.: Наука, 1985. С. 169-183; Он же. Первые повозки // ВИ. 1986. № 7.
С.185-189; Он же. Этнокультурные контакты на территории Евразии в эпохи неолита - раннего железного века (палеокультурология и колесный транспорт). Автореф. дис. ... д.и.н. Новосибирск, 1990. С. 22, 23.
[35] Боевая колесница с конной запряжкой была наиболее характерным видом вооружения ближневосточных государств 2 тыс. до н.э. От них колесничный транспорт быстро распространяется в среду кочевников в результате интенсивных столкновений на границах империй. Находки колесниц и их снаряжения характерны для памятников эпохи бронзы Поволжья, Зауралья, Сибири, Казахстана и др. Через кочевников традиция использования колесниц в боевых действиях приходит на Восток. См.: Piggott T.S. The Earliest Wheeled Transport ...; Hancar F. Das Pferd in prähistorischer und früher historischer Zeit. Vienna; Munich: Verlag Herold, 1955; Childe V.G. The Diffusion of Wheeled Vehicles ... S. 1-17; Littauer М.А., Crouwel J.H.Wheeled Vehicles and Ridden Animals in the Ancient Near East. Leiden; Köln: E.J. Brill, 1979; Raulwing P. Horses, Chariot and Indo-Europeans ...; КожинП.М.Обиньскихколесницах ...
С.278-287; Новоженов В.А. Наскальные изображения повозок Средней и Центральной Азии (к проблеме миграции населения степной Евразии в эпоху энеолита и бронзы). Алматы: АиФ Казахстан, 1994; Нефедкин А.К. Боевые колесницы и колесничие древних греков (XVI - I вв. до н.э.). СПб.: Петербургское Востоковедение, 2001.
[36] Близкие стилистически рисунки выявлены в Синьцзяне (Худяков Ю.С., Комиссаров С.А. Кочевая цивилизация ... Рис. 7, 2), на Памире (Кожин П.М. Колесничные сюжеты ... С. 118. Рис. Б - 12) в индийском штате Мадхья- Прадеш (IndiaPerspectives. Oct. 6. P. 12: URL: http://indiandiplomacy.in/India Perspectives.aspx).
[37] Li Chi. The beginnings of Chinese civilization ... P. 15.
[38] Godrich L.C. China earliest contacts with other parts of Asia. Canberra: The Australian National University. 1962. P. 6-7; Fairservis W. The origins of oriental civilization ... P. 129.
[39] Кожин П.М. Об иньских и чжоуских бронзовых ритуальных котлах ...
С.40-49; Shaughnessy E.L Sources of Western Zhou History inscribed bronze Vessels. Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 1991; КрюковВ.М.РитуальнаякоммуникациявдревнемКитае. M.: ИВ РАН, 1997; Крюков В.М. Текст и ритуал. Опыт интерпретации древнекитайской эпиграфики эпохи Инь-Чжоу. М.: Памятники исторической мысли, 2000.
[40] Хлопин И.Н. Эпоха бронзы Юго-Западного Туркменистана. СПб.: Петербургское востоковедение, 2002. С. 84-97. Табл. 1, 3, 10, 17, 18, 23, 28, 29, 30, 32, 34, 42. 53, 56.
[41] Sarianidi V.NecropolisofGonur. Athens: KaponEditions. 2007.
[42] Киселев С.В. Древняя история Южной Сибири // МИА. № 9. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. С. 119-120; Кожин П.М. Этнокультурные контакты населения Евразии в энеолите - раннем железном веке (палеокультурология и колесный транспорт). Владивосток: Дальнаука, 2007. С. 250, 251.
[43] Born G.M. Chinese Jade: An Annotated Bibliography. Chicago: Celadon, 1982; Childs-Jonson E. Enduring Art of Jade Age China: Chinese Jades of the Late Neolithic through Han Periods. 2 vols. N.Y.: ThrockmortonFineArt, 2001-2002.
[44] Комиссаров С.А. Древние нефриты Восточного Туркестана (Синьцзяна): их распространение и использование // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Вып. 2: Горизонты Евразии: Сб. науч. ст. / ред. и сост. О.А. Митько. Новосибирск: Изд-во НГУ, 1999. С. 7.
[45] Шефер Э. Золотые персики Самарканда. Книга о чужеземных диковинах в империи Тан / пер. с англ. Е.В. Зеймаля и Е.И. Лубо-Лесниченко / Сер. Культура народов Востока. М.: Наука, 1981. С. 296, 447.
[46] Dematte P. The Chinese Jade Age: Between Antiquarianism and Archaeology // Journal of Social Archaeology. 2006. Vol. 6. № 2. P. 202-226.
[47] Комиссаров С.А. Древние нефриты Восточного Туркестана . С. 7.
[48] Цицзя (2400-1900 до н.э.) - луншаноидная культура на территории современного Китая в верховьях р. Хуанхэ, на западе провинции Ганьсу и востоке провинции Цинхай.
[49] Комиссаров С.А. Древние нефриты Восточного Туркестана ... С. 7-9.
[50] Городцов В.А. К вопросу о киммерийской культуре // Труды Научноисследовательского института археологии и искусствознания. Т. II. М., 1928. С. 46-60.
[51] Новое в советской археологии: Памяти С.В. Киселева. К 60-летию со дня рождения. М.: Наука, 1965. С. 52.
[52] Варенов А.В. Древнейшие зеркала Китая, отражающие этнокультурные контакты // Проблемы древних культур Сибири. Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 1985. С. 164-166.
[53] Ларичев В.Е. Древние культуры Северного Китая // Дальневосточный филиал Сибирского отделения АН СССР. Т. 1. 1959. С. 75-95; Он же. О происхождении культуры плиточных могил Забайкалья // Археологический сборник. Т. 1. Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1959. С. 63-73; Итс Р.Ф. Этническая история юга Восточной Азии. Л.: Наука. 1972.; Он же. Золотые мечи и колодки невольников. М.: Наука, 1976.
[54] Крюков М.В, Софронов М.В, Чебоксаров Н.Н. Древние китайцы: проблемы этногенеза. М.: Наука, 1978. С. 179-184.
[55] Врайонебассейнар. Фэньхэ.
[56] Legge J. The Chinese Classics. 2nd edition. 5 vols. Oxford: Clarendon, 18931895; rpt.: Taipei: SMC, 1991. Р. 113-327.
[57] Maspero H. La Chine antique. P.: de Boccard, 1927. P. 20.
[58] Prusek J. Chinese Statelets and the Northern Barbarians, 1400-300 В.^ Praha: Academia, 1971. Р. 209.
[59] Го Мо-жо. Бронзовый век / пер.с кит. Г.А. Богданова, Ф.С. Быкова, Д-У. Исина, Лин-Кюн-И, Н.Ц. Мункуева. Под ред. проф. Ян Хин-Шуна. М.: Изд-во иностр. лит., 1959. С. 434.
[60] AnderssonJ.G.SelectedOrdosBronzes// BMFEA. 1933. № 5. P. 142-154.
[61] Итс Р.Ф. Царство Дянь и его место в социальной и культурной истории //
Историко-филологические исследования: Сб. статей памяти акад.
Н.И. Конрада. М.: Наука, 1974. С. 344-357; Итс Р.Ф. Золотые мечи ...
[62] Эта культура получила свое название по одному из наиболее представительных памятников, открытых в окрестностях Чифэн.
[63] Памятники культуры верхнего слоя Сяцзядянь выявлены на северо- востоке Китая в провинциях Хэбэй и Ляонин, а также в прилегающих районах Внутренней Монголии.
[64] Комиссаров С.А. Комплекс вооружения древнего Китая ... С. 89.
[65] Членова Н.Л. Карасукские кинжалы. М.: Наука, 1976. С. 64.
[66] Варенов А.В. К интерпретации наскальных изображений колесниц Центральной Азии. Новосибирск, 1983. (Препринт).
[67] Волков В.В. Бронзовый и ранний железный век Северной Монголии. Улан- Батор: Изд-во АН МНР, 1967. С. 49-50.
[68] Бродянский Д.Л. Дальний Восток и скифо-сибирское культурноисторическое единство // Тез. докл. Всесоюз. археол. конф. «Проблемы скифо-сибирского культурно-исторического единства». Кемерово: КемГУ, 1979. С. 80-83; Комиссаров С.А. Северокитайские бронзовые кинжалы чжоуского времени и проблема «смешанных» культур // XIII науч. конф. «Общество и государство в Китае»: Тез. и докл. М.: Наука, 1982. Ч. 2. С. 36-37.
[69] Кириллов И.И. Образ птицы в искусстве племен дворцовой культуры бронзового века Восточного Забайкалья // Тез. докл. Всесоюз. археол. конф. «Проблемы скифо-сибирского культурно-исторического единства». Кемерово: Изд-во КемГУ, 1979. С. 136-139; Он же. Восточное Забайкалье в древности: Автореф. дис. ... д.и.н. Новосибирск, 1981; Кириллов И.И, Кириллов О.И. Новые данные о культурно-исторических контактах восточно-забайкальских племен в эпоху бронзы // Древнее Забайкалье и его культурные связи. Новосибирск: СО, 1985. С. 22-33.
[70] Andersson J.G. Hunting Magic in the Animal Style // BMFEA. 1932. № 4. P. 221-317; Киселев С.В. Монголия в древности. М.: Изв. АН СССР / Сер. истории и философии. 1947. Т. 4. С. 355-372; История Монгольской Народной Республики. 3-е изд., перераб. и доп. М.: Наука, 1983. С. 91-92.
[71] Окладников А.П., Запорожская В.Д. Петроглифы Забайкалья: В 2-х ч. Ч. 2. Л.: Наука, 1970; КирилловИ.И. Образ птицы в искусстве ... С. 136-139.
[72] Д.Д. Нимаев настаивает на полном различении плиточников и носителей «культуры каменных ящиков Маньчжурии». См.: Нимаев Д.Д. Этнический состав древнего населения Центральной Азии (конец I тыс. до н. э. - 1-я половина I тыс. н.э.) // Исследования по исторической этнографии монгольских народов. Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1986. С. 56-70.
[73] Гришин Ю.С. Бронзовый и ранний железный век Восточного Забайкалья. М.: Наука, 1975. С. 45; Novgorodowa E. Alte Kunst der Mongolei. Leipzig: E.A. Seemann Verlag, 1980. S. 100-104; Гришин Ю.С. Памятники неолита, бронзового и раннего железного веков лесостепного Забайкалья. М.: Наука. 1981. С. 107-195.
[74] Окладников А.П., Шавкунов Э.В. Погребение с бронзовыми кинжалами на р. Майхэ (Приморье) // СА. 1960. № 3. С. 282-288.
[75] Материалы по истории кочевых народов в Китае группы данху / пер., пре- дисл. и коммент. В.С. Таскина. М.: Наука, 1984. С. 64.
[76] Миняев С.С. К проблеме происхождения сюнну // Информ. бюл. / Между- нар. ассоциация по изучению культур Центральной Азии. Вып. 9. М., 1985. С. 70-78; Он же. Исчезнувшие народы. Сюнну // Природа. 1986. № 4. С. 42-53.
[77] Комиссаров С.А. Комплекс вооружения древнего Китая ... С. 89.
[78] Ван Жэньсян. Обзор коллекции поясных крюков // КГСБ. 1985. Вып. 3.
[79] Кожин П.М. Китай и Центральная Азия ... С. 63.
[80] Новиченкова Н.Г. Римское военное снаряжение из святилища у перевала Гурзуфское седло // ВДИ. 1998. № 2. С. 64, 65. Рис. 14. С. 51-67.
[81] Кожин П.М. Китай и Центральная Азия ... С. 64.
[82] ДеопикД.В. Всадническая культура в верховьях Янцзы и восточный вариант «звериного стиля» // Культура и искусство народов Средней Азии в древности и средневековье. М.: Наука, 1979. С. 62-67.
[83] Чеснов Я.В. Историческая этнография стран Индокитая. М.: Наука, 1976. С. 114-115.
[84] Материалы портала «Научная Россия»: URL: http://scientificrussia.ru/articles/bronze-age-settlement
[85] Фотография верхнего из сосудов вынесена на обложку журнала «Вэньу». См.: Вэньу. 1959, № 4. (на кит. яз.).
[86] Евсюков В.В., Комиссаров С.А. Бронзовая модель колесницы эпохи Чунь- цю в свете сравнительного анализа колесничных мифов // Сибирь, Центральная и Восточная Азия в средние века / ред. В.Е. Ларичев. Новосибирск: Наука, 1975. С. 52-66.
[87] По мнению китайских археологов, на месте древних развалин находилась столица чжоуского удела Янь. Упоминание о расположении здесь города, относящегося к землям древнего яньского правителя (цзы), содержится в ханьском сочинении «Юэ цзюэшу». Замечание о том, что «уский ван захватил земли цзы, который подчинялся Юэ», приведено также в описании уезда. См.:
Cheng Te-k'un. Archaeology in China. V. 3: Chou China. Cambridge: W. Heffner & Sons Ltd., 1963. Р. 40.
[88] Лодки были выдолблены из одного ствола дерева. Одна из них экспонируется ныне в Нанкинском музее.
[89] О бронзах Яньчэна поминается в монографиях Чжэн Дэкуня и Чжан Гуан- чжи. См.: Cheng Te-k'un. Archaeology in China. V. 3 ... Р. 50; Chang Kwan-chi. Chinese prehistory in pacific perspective ... Р. 421, 422.
[90] Описаниегруппысосудовианализдаетсяпо: см.: ЕвсюковВ.В., КомиссаровС.А.БронзоваямодельколесницыэпохиЧуньцю ...
[91] ШерЯ.А. Петроглифы Средней и Центральной Азии ...
[92] К одной из наиболее ранних форм (конец 3 тыс. до н.э.) относится керамическая модель повозки с массивными сплошными колесами и кузовом в виде вазы из Будакалаш (Венгрия). Сочетание в модели сосуда и колеса сохраняется также в более позднее время. Характерны в этом отношении керамическая чаша (около XI-IX вв. до н.э.) из Канья (Венгрия), бронзовая повозка- котел из кургана X в. до н.э. в Пеккатель (Германия); бронзовый сосуд на четырехколесной платформе, найденный в районе Ганновера (Германия) и т.д. См.: FoltinyS.TheOldestRepresentationsofWheeledVehiclesinCentralandSouth-EasternEurope// AmericanJournalofArchaeology. 1959. V. 63. № 1. P. 53-58; Bona I. Clay models on Bronze Age Wagons and Wheels in the Middle Danube Basin // Acta Archaeologica Hungaricae. 12. 1960. P. 83-111; Bichir Ch. Autour du Probleme des plus Anciens Modeles de Chariots Decouverts en Roumanie // Dacia. Nouvelle serie. 1964. Vol. VIII. P. 70-74; МонгайтАЛ.АрхеологияЗападнойЕвропы. Бронзовый и железный век. М.: Наука, 1974.
С. 76; Чередниченко Н.Н. Колесницы Евразии эпохи поздней бронзы // Энеолит и бронзовый век Украины. Киев: Наукова думка, 1976. С. 145. Прямым аналогом этим изображениям среди вотивных моделей является колесница из Трундхольма (Дания). См.: Евсюков В.В., Комиссаров С.А. Бронзовая модель колесницы эпохи Чуньцю . С. 55.
[93] Евсюков В.В., Комиссаров С.А. Бронзовая модель колесницы эпохи Чунь- цю ... С. 64.
[94] Крюков М.В., Софронов М.В., Чебоксаров Н.Н. Древние китайцы: проблемы этногенеза ... С. 279-283.
[95] Боковенко Н.А, Килуновская М.Е., Красниенко С.В., Кулькова М.А. Лазаретов И.П., Семенов Вл.А. Развитие древних культур Центральной Азии в контексте климатических изменений (по материалам Минусинско-Хакасских котловин и Тувы) // Адаптация народов и культур к изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям / отв. ред. А.П. Деревянко, А.Б. Куделин, В.А. Тишков. М.: РОССпЭн, 2010. С. 118.
[96] Худяков Ю.С. Иранско-тюркский культурный симбиоз в Центральной Азии // Проблемы политогенеза кыргызской государственности: Документы. Исследования. Материалы. Бишкек: ГПТ КГУ им. И. Арабаева, 2003. С. 134-139.
[97] Бернштам А.Н. Очерк истории гуннов. Л.: Изд-во ЛГУ им. А.Л. Жданова, 1951; Грязнов М.П. Об едином процессе развития скифо-сибирских культур // Тез. докл. Всесоюз. археол. конф. Кемерово: КемГУ, 1979. С. 4-7; Мартынов А.И. Скифо-сибирское единство как культурно-историческое явление // Скифо-сибирское культурно-историческое единство. Материалы I всесоюзной археологической конференции. Кемерово: Изд-во КГУ, 1980. С. 11-20; Волков В.В. Ранние кочевники Северной Монголии // Мировоззрение древнего населения Евразии. М., 2001. С. 330-354.
[98] «Ордосские бронзы» - результаты раскопок и случайные находки на территории к северу от Великой китайской стены, находки из Ноин-Улинских и больших алтайских курганов.
[99] Ядринцев Н.М. О следах азиатской культуры в южнорусских и скифских древностях // Труды археологического съезда. VIII. Т. IV. М.: Товарищество: типография А.И. Мамонтова, 1897. С. 176.
[100]Reinecke P. Über einige ...
[101] Теплоухов С.А. Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края // Материалы по этнографии. Л.: Рус. музей, 1929. Т. IV. Вып. 2. С. 41-62; Minns E.H. Small bronzes from Northern Asia // The Antiquaries Journal. Vol. 10. L., 1930. Р. 1-23.
[102]Киселев С.В. Древняя история Южной Сибири. М.: Изд-во АН СССР, 1951. С. 116.
[103] Вадецкая Э.Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. Л.: Наука, 1986.
[104] Поляков А.В. Периодизация «классического» этапа карасукской культуры: по материалам погребальных памятников: Автореф. дис. ... к.и.н. СПб., 2006; Лазаретов И.П. Заключительный этап эпохи бронзы на Среднем Енисее: Автореф. дис. . к.и.н. СПб., 2006.
[105] Watson W. Archaeology in China. L.: MaxParrish, 1960; Новгородова Э.А. Центральная Азия и карасукская проблема. М.: Наука, 1970; Волков В.В. Оленные камни Монголии. Улан-Батор: Изд-во АН МНР, 1981.
[106]Киселев С.В. Древняя история Южной Сибири ...
[107]Вадецкая Э. Б. Археологические памятники ...
[108]Членова Н.Л. Хронология памятников карасукской эпохи. М.: Наука, 1972.
[109]Лазаретов И.П. Могильник Тюрим (о времени появления атипичной керамики в карасукских комплексах) // Археологические вести. СПб., 2008. № 15. С. 37-54.
[110]Дебец Г.Ф. Палеоантропология СССР // ТИЭ. Новая серия. Т. IV. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. С. 82; Киселев С.В. Древняя история Южной Сибири ... С. 114-116.
[111] Современные представите этой расы - узбеки и таджики. См.: Алексеев В.П. Антропологические типы Южной Сибири (Саяно-Алтайское нагорье) в эпоху неолита и бронзы // Вопросу истории Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск: СО АН СССР, 1961. С. 382-383.
[112] Грязнов М.П. История древних племен Верхней Оби и раскопки близ с. Большая речка // МиА. № 48. 1956. С. 38-41.
[113]Громов А.В. Население юга Хакасии в эпоху поздней бронзы и проблема происхождения карасукской культуры // Антропология сегодня. СПб., 1995. Вып. 1. С. 130-150.
[114] Существует мнение, что корни карасукской культуры следует искать на территории Среднего и Ближнего Востока. См.: Членова Н.Л. Основные вопросы происхождения тагарской культуры Южной Сибири // Вопросы истории Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск: СО АН СССР, 1961. С. 279-283.
[115] Членова Н.Л. Происхождение и ранняя история племен тагарской культуры. М.: Наука, 1967; Она же. Карасукские кинжалы ...; Волков В.В. Бронзовый и ранний железный век Северной Монголии ...; НовгородоваЭ.А. Центральная Азия и карасукская проблема ... ; Она же. Древняя Монголия (некоторые проблемы хронологии и этнокультурной истории). М.: Наука, 1989.
[116] Salmony A. Sino-Siberian art in the collection of C.T. Loo. P.: C.T. Loo Pub., 1933; Loehr M. Ordos daggers and knives. New material, classification and chronology. First Part: Daggers // Artibus Asiae. Vol. XII, 1-2. 1949. Р. 23-83; Ibid. Ordos daggers and knives. New material, classification and chronology. Second Part: Knives // Artibus Asiae. Vol. XIV. 1-2. 1951. P. 77-162.; УЭнь.Древние украшения в зверином стиле северного Китая // КГСБ. 1981. № 1. С. 45-61; Членова Н.Л. Карасукские кинжалы ... ; Она же. О степени сходства компонентов материальной культуры в пределах «скифского мира» // Петербургский археологический вестник. СПб., 1993. № 7. С. 49-75; Варенов A.B.Кара- сукские ножи и кинжалы из Восточного Туркестана: находки, аналогии, контакты, проблемы // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Материалы V Годовой сессии ИАЭТ СО РАН. Т. 3. Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 1997. С. 170-175.
[117] Шер Я.А. О возможных истоках скифо-сибирского звериного стиля // Вопросы археологии Казахстана. Вып. 2. Алматы; М.: Гылым, 1998. С. 226.
[118]Савинов Д.Г. Образ фантастического хищника, окуневская традиция и звериный стиль // Скифы. Хазары. Славяне. Древняя Русь: Междунар. конф. памяти М.И. Артамонова. Тез. докл. СПб., 1998. С. 71.
[119] Ковалев A.A.О происхождении оленных камней западного региона // Археология, палеоэкология и палеодемография Евразии. М.: ГЕОС, 2000. С. 154-158. Рис. 8: 3-5, 12, 15.
[120]Богданов Е.С. Образ хищника в пластическом искусстве кочевых народов Центральной Азии: Скифо-сибирская художественная традиция. Дис. . к.и.н. Новосибирск, 2003. С. 70; Он же. Образ хищника в пластическом искусстве кочевых народов Центральной Азии (скифо-сибирская художествен-ная традиция). Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2006.
[121]Волков В.В. Оленные камни Монголии. Улан-Батор: Изд-во АН МНР, 1981. Рис. 8:8; 10:4.
[122]Волков В.В. Ранние кочевники Северной Монголии ... С. 330-354. Рис. 6.
[123]Богданов Е.С. Образ хищника в пластическом искусстве ... Дис. к.и.н. Новосибирск, 2003. Таб. LXXVI, 5.
[124]Там же. Таб. LXXVI. 6-8.
[125]Там же. Таб. LXXVI. 1.
[126]Там же. Таб. LXXVI. 3, 4.
[127]Там же. Таб. LXXVI. 9.
[128]Ковалев A.A.О происхождении оленных камней ... С. 154-156.
[129] Karlgren B. Some Weapons and Tools of the Yin Dynasty // BMFEA. 1945. № 17. P 101-144; Ibid. Notes on the grammar of early bronze decor // BMFEA. 1951. № 23. P. 1-53. Fig. 122; 371; Варенов A.B.Чжукагоу памятник эпохи Шан из Ордоса с «карасук-тагарским» кинжалом // Гуманитарные науки в Сибири. № 3. Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 1996. С. 97-102.
[130] Погребова М.Н., Членова Н.Л. Кавказский кинжал, найденный в Китае // Сибирь и ее соседи в древности. Вып. 3: Материалы по истории Сибири. Новосибирск: Наука, 1970. С. 294.
[131]Ростовцев М.И. Юг России и Китай - два центра развития звериного стиля // Миф. София: Нов български университет, 2001. № 7. С. 293.
[132]Васильев Л.С. Проблемы генезиса китайской цивилизации ... С. 274.
[133]Frisch T.G. Scythian art and some Chinese parallels // oA. 1949. Vol. II. № 1. P. 16-24.
[134]Kossak G. Von den Anfängen des skytho-iranishen Tierstil. München: Skythika, 1987. S. 29; Курочкин Г.Н. Изображения свернувшегося хищника в тагарском искусстве // КСИИМК. Вып. 207. 1993. С. 65; Васильев С.А. К вопросу о происхождении сюжета «хищник, свернувшийся в кольцо» в скифском зверином стиле. Каталог изображений. СПб.: Гос. Университет, 2000. С. 18-19; Савинов Д.Г. Ранние кочевники верхнего Енисея. СПб.: СПбГУ, 2002. С. 67.
[135] В могиле № 60 памятника Фэнси. См.: Вэнь Гуан, Цзин Чжичунь. Гео- археологическое изучение древних китайских нефритов // КГСБ. 1993. № 2. Цвет. вклейка.
[136] В могиле Фу-хао (Аньян). См.: Вэнь Гуан, Цзин Чжичунь. Гео- археологическое изучение .
[137]Ларичев В.Е., Бородовский АЛ. Божество из Карахана (опыт астральной интерпретации каноничного образа) // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Т. VIII. Материалы Годовой сессии. Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2002. С. 371-372.
[138]Алкин C.B.Энтомологическая идентификация хуншаньских нефритов (постановка проблемы) // III годовая сессия Института археологии и этнографии СО РАН, ноябрь 1995. Новосибирск, 1995. С. 14; Он же. Археологические свидетельства существования культа насекомых в неолите северо-восточной Азии // Древние культуры северо-восточной Азии. Астроархеология. Палеоинформатика. Новосибирск: Наука, 2003. С. 135. Рис. 21.
[139]Погребова М.Н., Раевский Д.С. Ранние скифы и древний Восток (к истории становления скифской культуры). М.: Наука, 1992. С. 121.
[140] Переводчикова Е.В. Язык звериных образов. Очерки искусства евразийских степей скифской эпохи. М.: Восточная литература, 1994. С. 138.
[141]Для китайской изобразительной традиции характерен поворот головы животного в фас. Лапы животного расположены в той же позиции, что у «скребущих» хищников, а эффект свернутости достигнут благодаря форме хвоста и сгибанию туловища.
[142]Волков В.В. Оленные камни Монголии ... Рис. на с. 127, 157, 192.
[143]Курочкин Г.Н. Изображения свернувшегося хищника в тагарском искусстве ... С. 63, 65.
[144]Грязнов М.П., Маннай-оол М.Х. Курган Аржан - могила «царя» раннескифского времени // Ученые записки Тув. науч.-исслед. ин-та яз., лит. и ист. Вып. XVI. Кызыл, 1973. С. 204-205. Рис. 4.
[145]Волков В.В. Оленные камни Монголии ... С. 115.
[146] Минасян P.C.Изображения свернувшегося хищника и лежащего оленя в творчестве скифо-сибирских племен // АСГЭ. Вып. 30. 1990. С. 61-76.
[147] Членова Н.Л. Происхождение и ранняя история племен тагарской культуры. М.: Наука, 1967.
[148] Лохов К.И., Бережная Н.Г., Матуков Д.И. Изотопы углерода, азота и стронция в костных остатках памятников скифской эпохи Южной Сибири и Центральной Азии (опыт определения мигрантов, сравнительного анализа диеты древнего населения) // Археология Южной Сибири: идеи, методы, открытия. Красноярск, 2005. С. 91-93.
[149]Cugunov K., Parzinger H., Nagler A. Der skythenzeitliche Fürstenkurgan Arzan 2 in Tuva. Mainz: Verlag Philipp von Zabern. 2010.
[150]Козинцев А. Г. Антропологический состав и происхождение населения та- гарской культуры. Л.: Наука, 1977.
[151] Завитухина М.П. Древнее искусство на Енисее. Скифское время. Л.: Искусство, 1983; Дэвлет М.А. Петроглифы скифо-сибирского звериного стиля в Саянском каньоне Енисея // Скифо-сибирский мир. Кемерово, 1984. С. 23-24; Боковенко Н.А. Наскальное искусство скифской эпохи // Международная конференция по первобытному искусству. Кемерово: Изд-во КемГУ, 1998. С. 86-87; Советова О.С., Миклашевич Е.А. Хронологические и стилистические особенности среднеенисейских петроглифов // Археология, этнография и музейное дело. Кемерово, 1999. С. 47-74.
[152] Боковенко Н.А, Килуновская М.Е., Красниенко С.В., Кулькова М.А., Лазаретов И.П., Семенов Вл.А. Развитие древних культур Центральной Азии в контексте климатических изменений (по материалам Минусинско-Хакасских котловин и Тувы) // Адаптация народов и культур к изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям / отв. ред. А.П. Деревянко, А.Б. Куделин, В.А. Тишков. М.: РОССпЭн, 2010. С. 118.
[153]Древние культуры Монголии. Сб. ст. / отв. ред. Р.С. Васильевский. Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1985. С. 41-96; Bemmann J. Was the Center of the Xiongnu Empire in the Orkhon Valley? // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner Asia / Ed. U. Brosseder and
B. Miller. Vol. 5. Bonn: Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universität Bonn, 2011. Р. 441-462.
[154] Теплоухов С.А. Раскопки курганов в горах Ноин-Ула // Краткие отчеты экспедиции по исследованию северной Монголии в связи с Монголо-Тибетской экспедицией П.К. Козлова. Л.: Изд-во АН СССР, 1925. С. 21-22.
[155] Боровка Г.И. Культурно-историческое значение археологических находок экспедиции Академии наук // Краткие отчеты экспедиции по исследованию северной Монголии в связи с Монголо-Тибетской экспедицией П.К. Козлова. Л.: Изд-во АН СССР, 1925. С. 23-34.
[156]Сосновский Г.П. Дэрестуйский могильник // ПИДО. 1935. 1-2. С. 174-175.
[157]Руденко С.И. Культура хуннов и Ноинулинские курганы. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1962.
[158]Давыдова А.В. К вопросу о хуннских художественных бронзах // СА. 1971. № 1. С. 94.
[159]Артамонов М.И. Сокровища саков. М.: Искусство, 1973. С. 160, 236.
[160] Коновалов П.Б. Хунну в Забайкалье (Погребальные памятники). Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1976. С. 73; Он же. Центрально-азиатский очаг скифосибирского культурно-исторического единства // Историко-культурные связи народов Центральной Азии. Улан-Удэ: БФ СО АН СССР, 1983. С. 29-35; Он же. Некоторые итоги и задачи изучения хунну // Древние культуры Монголии. Новосибирск, 1985. С. 47.
[161]Коновалов П.Б. Хунну в Забайкалье ... С. 73, 216-217.
[162] Миняев С.С. Бактрийские латуни в сюннуских памятниках // Бактрийские древности. Л.: Наука, 1976. С. 109-110; Он же. Производство и распространение поясных пластин с зооморфными изображениями: по данным спектрального анализа // Дэвлет М.А. Сибирские поясные ажурные пластины: II в. до н.э. - I в. н.э. / САИ. Вып. Д 4-7. М.: Наука, 1980. С. 29-34; Он же. Бронзовые изделия сюнну: типология, производство, распространение. Автореф. дис. . к.и.н. Л., 1982; Он же. Производство бронзовых изделий у сюнну // Древние горняки и металлурги Сибири: межвузовский сборник. Барнаул, 1983. С. 47-84; Он же. О дате появления сюнну в Ордосе // Проблемы хронологии в археологии и истории. Барнаул, 1991. С. 108-120; Он же. Художественная бронза сюнну: проблема формирования сюжетов и образов // Проблемы куль- турогенеза и культурного наследия. Материалы конференции. Ч. II. СПб., 1993. С. 88-92; Он же. Новейшие находки художественной бронзы и проблема формирования «геометрического стиля» в искусстве сюнну // АВ. 1995. № 4. С. 121-135; Он же. Бронзовая пластина-пряжка из Дырестуйского могильника // АВ. 1998. № 5. С. 155-158.
[163]Миняев С.С. Производство бронзовых изделий у сюнну ... С. 70.
[164]Там же. С. 129-135.
[165] Комиссаров С.А. Комплекс вооружения древнего Китая. Эпоха бронзы. Новосибирск: Наука СО, 1988. С. 100.
[166]Миняев С.С. О дате появления сюнну в Ордосе ... С. 116.
[167]Миняев С.С. Новейшие находки художественной бронзы ... С. 133.
[168] Rawson J, Bunker E. Ancient Chinese and Ordos Bronzes Catalogue exhibition. Hong Kong; London. Hong Kong: The Royal Asiatic Ceramic Society, 1990; So J, Bunker E. Traders and raiders on China's northern frontiers. Seattle; L.: Arthur M. Sackler Gallery, 1995; Bunker E. Ancient bronzes of the eastern Eurasian steppes from the Arthur M. Sackler collection. N.Y.: Arthur M. Sackler Fondation, 1997.
[169]Bunker E. Ancient bronzes of the eastern Eurasian steppes ... Р. 77.
[170]Ковалев A.A.О связях населения Саяно-Алтая и Ордоса в V-III вв. до н.э. // Итоги изучения скифской эпохи Алтая и сопредельных территорий. Барнаул: Изд-во Алт. гос. ун-та, 1999. С. 81.
[171]Артамонов М.И. Сокровища саков ... С. 122.
[172] Богданов Е.С. Образ хищника в пластическом искусстве ... Дис. ... к.и.н. С. 86.
[173] Золотые пластины от наборного пояса, найденные в княжеской могиле Шицзышань (провинция Цзянсу, Южный Китай) эпохи Западная Хань (175118 гг. до н.э.). См.: Вэй Чжэн, Ли Хужэнь, Цзоу Хоубэнь. Результаты раскопок западно-ханьской могилы Шицзышань, г. Сюйчжоу, провинции Цзянсу // КГ. № 8. 1998. С. 1-20; Кан Ин Ук, Богданов Е.С., Леонтьев Н.В. Ажурная пластина ордосского типа из Минусинского музея // Древности Алтая. Известия лаборатории археологии. № 4. Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 1999. С. 160; Богданов Е.С. Поясные пластины из Шицзышаня // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Т. V. Материалы VII Годовой сессии. Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО Ран, 1999. С. 269-275.
[174] Богданов Е.С. Образ хищника в пластическом искусстве ... Дис. ... к.и.н. С. 88; Ковалев A.A.О связях населения Саяно-Алтая и Ордоса ... С. 80.
