Показать все теги
1
Эпическое наследие славянских народов становится вновь в последнее время предметом сравнительно-исторического изучения и с этой стороны привлекает к себе пристальное внимание исследователей.
Можно напомнить, что идея славянской эпической общности, будучи обязана своим рождением ранним деятелям славянской фольклористики, получила впервые научное обоснование и конкретную разработку в трудах ученых мифологической школы. Позднее эта идея была подвергнута критическому пересмотру в работах ученых позитивистского направления и миграцио- нистов и постепенно утратила свою привлекательность. Скептицизм в отношении древности эпических жанров у славян, а также возобладавшая тенденция объяснять сюжетные схождения в эпосе славянских народов заимствованием не только основательно расшатали возведенные мифологами концепции истории славянского эпоса, но и в конце концов значительно охладили интерес учёных к общеславянским его (эпоса) проблемам. Попытка М. Халанского собрать возможно более широкий материал, который дал бы картину сюжетных и иных художественных схождений в русской и южйославянской эпике, встретила довольно холодный прием [1]. Сопоставления общеисторического порядка остались почти незамеченными, а из многочисленных сюжетных сопоставлений придирчивая критика сохранила совсем немногое. Дальнейшие поиски параллелей почти прекратились; в сущности для правоверных миграционистов они не представляли особого интереса, поскольку наличия прямого и систематического общения между южнославян- сними и русскими певцами доказать было нельзя, а влиянием книги можно было объяснить лишь немногое [2].
Другая сторона межславянской эпической общности, освоенная наукой XIX в., касалась поэтики и поэтического инвентаря эпоса. Как ни скромны были достижения в этой области и как ни далеко было еще до обобщений, сделанные А. Веселовским, Ф. Миклошичем, А. Потебней наблюдения довольно прочно вошли в научный оборот, охотно повторялись, а частично и получали продолжение в работах 20—30-х годов XX в. Характерно при этом, что разрозненные наблюдения и частные сопоставления так и не были собраны и осмыслены с точки зрения общих закономерностей эпической поэтики у славян.
В целом в плане уяснения исторического, национального, художественного содержания' эпическое творчество южных и восточных славян изучалось в науке в последние десятилетия вполне самостоятельно, если не сказать — во вааимной изоляции. Правда, идея славянского эпического единства'не была полностью забыта, и в ряде работ 20—30-х годов можно встретиться с ее различными отражениями. Однако авторы не шли дальше признания в самой общей и иногда декларативной форме того, что южнославянские и восточнославянские эпические песни могут быть отнесены к одному типу народного эпоса, к одной стадии в развитии эпического творчества и обладают некоторыми общими или сходными качествами и признаками. Такие признания окружались оговорками и предупреждениями о том, что не стоит переоценивать и преувеличивать «общие элементы» в эпосе [3].
Новый этап в изучении межславянских отношений в области эпического творчества обозначился в 40—50-е годы XX в., когда вообще резко возрос интерес к истории славянского фольклора [4].
Для советских фольклористов обращение к сравнительным проблемам, особенно с середины 50-х годов, было связано с общим пересмотром задач и методологии изучения народного эпоса и шире — с методологическими поисками в области исторического изучения фольклорных жанров. Плодотворность применения историко-сравнительной методики на базе марксистской методологии была продемонстрирована в ряде исследований, посвященных эпосу народов СССР. На этом фоне постепенно стало выявляться отставание в сравнительном изучении эпоса славянских народов. Естественно поэтому, что уже на Всесоюзном совещании по вопросам генезиса и истории героического эпоса и исторической песни восточных славян (Киев, 1955 г.) было подчеркнуто, что сравнительное изучение — необходимый и важный элемент исторического изучения эпоса славянских народов, что он^ должно быть применено к самым различным аспектам истории, поэтики, общих закономерностей эпического творчества [5].
Важной вехой явился, несомненно, IV Международный съезд славистов (Москва, 1958 г.), который уделил особое внимание проблемам сравнительно-исторического изучения эпоса славянских народов. В ответах на специальные вопросы по фольклористике [6], в докладах, непосредственно посвященных этим проблемам[7], и в научной дискуссии, состоявшейся на съезде [8] и продолженной затем в печати, было указано на большую актуальность сравнительно-исторического исследования эпоса славянских народов; были обсуждены важные методологические аспекты, заново рассмотрены основные проблемы и многие конкретные историкофольклорные вопросы. Особенно живую полемику, которая не завершена и по сей день, вызвал доклад В. М. Жирмунского ®. Основная ценность этого доклада и его дискуссионность — в постановке коренных методологических проблем сравнительного изучения эпоса. В. М. Жирмунский четко разграничил аспекты сравнительно-исторического исследования (изучение сопоставительное, историко-типологическое, истор'ико-генетическое, а также изучение культурных взаимодействий), показал возможности и значение каждого из этих аспектов, подверг критике традиционные научные представления и методику так называемого компаративизма как в общем плане, так и особенно применительно к изучению эпических произведений славянских народов. Центральное место в докладе заняло рассмотрение обширного круга фактов, относящихся к типологическому сходству в народном эпосе. Докладчик, основываясь на изучении эпического творчества различных народов и исторических эпох, пришел к важному методологическому выводу: «Черты сходства между героическим эпосом разных народов имеют почти всегда типологический характер... Сюжетные схождения южнославянского апоса с русскими былинами в тех случаях, когда они не имеют типологического характера, относятся к ... позднейшему этапу развития эпоса» — к этапу, на котором «большое распространение получают международные сюжеты новеллистического характера» [9].
Чтобы обосновать фактически тезис о преимущественной роли типологии, В. М. Жирмунский должен был подвергнуть критическому пересмотру установившиеся со времен А. Н. Веселовского представления о том, что независимо могут возникать сходные мотивы, а общность сюжетная предполагает обычно факт заимствования.
Исследователь методологически обосновал тезис, согласно которому историко-типологические схождения выходят за рамки одночленных мотивов и захватывают движение сюжета.
В докладе было также указано на то, что «область историкотипологических аналогий... не ограничивается вообще повествовательными мотивами и сюжетами. Она охватывает все стороны идеологии, образности, жанровой композиции и художественного стиля произведений литературы и фольклора» [10].
Методологическим обоснованием ведущей роли историко-типологического сравнения и его предпосылкой «является единство и закономерность процесса социально-исторического развития, которым обусловлено развитие искусства, в частности литературы как одной из идеологических надстроек, обнаруживающих значительные аналогии (при соответствующих исторически обусловленных различиях) на одинаковых ступенях общественного развития» [11].
Основные положения В. М. Жирмунского получили поддержку и отчасти были развиты в выступлениях И. Н. Голенищева-Кутузова, А. Н. Робинсона, Цв. Романской, Е. М. Мелетинского, К. В. Чистова, М. Я. Гольберга, X. Вакарелски, И. М. Шептунова и др.
Идея о типологическом характере общности эпоса славянских народов нашла затем свое продолжение в трудах Е. М. Мелетин- ского [12], В. Е. Гусева[13], Б. Н. Путилова[14], В. К. Соколовой [15] и Др.
Однако дискуссия по проблемам эпической славянской общности продолжается; некоторые принципиальные положения работ В. М. Жирмунского и других советских фольклористов встречают несогласие со стороны славистов, остающихся на позициях более или менее традиционного компаративизма. Характерна в этом смысле рецензия Н. Банашевича на доклад В. М. Жирмунского [16]. Пафос этой рецензии в утверждении большой доли заимствований в народном творчестве, важности и значительности_ааучных задач, вытекающих из признания этой роли. Н. Банашевич не отрицает типологического сходства. Более того, он считает, что не следует противопоставлять один аспект «сравнительно-литературного изучения» другому, что многое зависит здесь от темы. Но он отдает решительное предпочтение исследовательской работе миграцио- нистского направления, которая, с его точки зрения, «намного более трудное дело, так как в таких исследованиях число проблем для решения много выше, чем когда устанавливаются и объясняются «типологические сходства» [17]. В последних словах Н. Банашевич допускает явную несправедливость по отношению к типологической методике. Число и сложность проблем, с которыми она встречается, ничуть не меньше, чем у миграционистов. Установление типологического сходства и объяснение такого сходства сами по себе не составляют цели исследования, они — лишь методическая основа для выяснения обширного круга историко-фольклорных проблем, лишь один из способов установления таких связей и закономерностей генетического порядка, открытия таких загадок эпоса, к которым методика заимствования просто даже не может подступиться. Признание решающей роли типологической общности не только открывает перед исследователем неообычайно заманчивые перспективы, но и ставит перед ним проблемы исключительной научной сложности, не говоря уже о том, что оно требует проработки необходимой массы материала — и не только собственно фольклорного, но и этнографического, исторического, литературного и иного. Поэтому намеки на то, что типологическая методика «облегчает» ученому работу и «освобождает» его от многих забот, могут быть восприняты лишь как нежелание увидеть истинное положение дел.
В действительности все обстоит по-иному. Начать с того, что ни методика заимствования, ни методика типологической общности сами по себе не обладают только положительными или только отрицательными качествами в научной, и общественном плане. Все здесь в конечном счете определяется общей методологией и реальными результатамй исследования. Нельзя также не видеть того, что теория типологии в области фольклора не только не снимает проблемы заимствования, но и дает этой проблеме реальную историческую основу; лишая миграционистов права на универсальные ответы по истории эпоса, она вводит методику заимствования в строгие научные рамки.
Нельзя не признать, что в области эпического творчества славян теория заимствования не смогла удовлетворительно объяснить фактов общности и вынуждена была расстаться с претензиями на сколько-нибудь значительные обобщения, так что многочисленные работы последних десятилетий свелись к частным, не имевшим настоящей перспективы наблюдениям. В сущности говоря, современные миграционисты вынуждены ограничивать фактическую базу своих разысканий, так как, по меткому выражению И. Н. Голенищева-Кутузова, вовлекаемая в наши дни в поле зрения ученых масса материала по эпосу разных народов и эпох «приводит к абсурду саму проблему заимствований по крайней мере в ее постановке «классическим компаративизмом» прошлого века» [18].
Существенным недостатком современного миграционизма, подрывающим значение проводимых исследований, является то обстоятельство, что факты заимствования, собственно говоря, постулируются, а не доказываются всякий раз заново. Для утверждений о заимствовании оказывается достаточным простое установление определенной степени сюжетной и иной близости: современные миграционисты все еще не могут признать тот очевидный факт, что поразительное подчас сходство в масштабах отдельных сюжетов, типов, целых жанровых разновидностей есть результат специфических закономерностей фольклорного творчества, никак не укладывающихся в рамки миграции. Задача науки состоит в том, чтобы открывать эти закономерности, а не игнорировать их.
Типологическая теория на нынешнем ее этапе заключает немало нерешенных и невыясненных проблем, ряд вопросов даже просто еще не поставлен, ряд положений требует дальнейшего углубления и обоснования. Укажу на некоторые из таких вопросов, имеющих непосредственное отношение к интересующей нас теме. Говоря об общих условиях типологических схождений в фольклоре, недостаточно подчеркивали важную роль фольклорных традиций, в создании, развитии и использовании которых проявляется " единство художественных процессов народного творчества. Между тем для возникновения в фольклоре разных народов и разных эпох типологически общих, т. е. генетически друг от друга не зависимых явлений, совершенно обязательно наличие типологически сходных художественных традиций — в жанровых системах, в сюжетном арсенале, в поэтике и образности. Вне таких традиций возможны лишь совпадения, случайные параллели. Типологическая общность в широких художественных границах складывается на основе закона художественной преемственности фольклора. Этот закон теория заимствования по существу игнорирует.
Типологическая теория призвана не просто устанавливать и объяснять факты общности эпоса разных народов, но освещать истор-ико-фольклорный процесс в эпическом творчестве, где различные проявления межнационального сходства или близости — результат вполне закономерного развития. Сходство сигнализирует о том, что данное явление (сюжет, образ и т. д.) — есть историческое звено в развитии эпоса в масштабах межнациональных. Оно может быть понято лишь в связи с аналогичными явлениями и само может послужить их объяснению. Особенно это важно, когда мы имеем дело с так называемыми общеэпическими темами. Народный эпос национален по своему характеру, но своеобразие его художественной системы и его истории требует (наряду с изучением собственно национальных связей) постоянного соотнесения его с эпосом других народов, только в этом случае он предстанет в реальной сложности своего содержания и в реальном историческом движении. Каждый народ вносит свое в разработку и в развитие общеэпических тем, не повторяясь, но следуя некоторым общим закономерностям. В итоге появляются как бы параллельные разработки общих тем, но поскольку разработка идет в рамках национального творчества, обусловливается конкретной действительностью и происходит в разное время и в различных исторических условиях, то в результате мы имеем дело не с параллелизмом, а с типологической преемственностью.
Отсюда одно из требований типологической методики — изучать разнообразные связи и соответствия в эпосе не в статическом состоянии и не разрозненно, а в динамике, в исторически закономерном движении сюжетных тем, образов, идей, в их перспективе.
Специальный интерес представляет изучение в сравнительнотипологическом плане эпоса народов, которые характеризуются общностью происхождения и языковым родством. Чрезвычайно важно установить, как закономерности типологического порядка действуют здесь в условиях родства, а вместе с тем увлекательна и другая задача — с помощью сравнительно-типологического анализа попытаться восстановить те элементы в эпосе отдельных народов, которые восходят к эпохе единства.
Есть и еще один существенный довод в пользу сравнительного изучения эпического творчества славян. По общему признанию, оно отражает один большой этап в развитии народного эпоса — это героический «исторический» эпос эпохи развитого феодализма. Конечно, такая суммарная характеристика требует основательной проверки, уточнений, дифференциации, но она в общем верна и достаточно обосновывает возможность изучения эпоса славян как целого.
Исследование эпоса «одностадиального» открывает возможности для глубокого и конкретного выявления его принципиальных особенностей, национальной специфики и общих — «стадиальных» — исторических, эстетических качеств, связей с предшествующими стадиями, позднейших судеб и т. д.
2
В работах последних лет можно встретить сопоставительные — в общежанровом плане — характеристики былин и юнацких песен, по существу типологические, как бы ни оценивали их сами исследователи. Здесь речь идет о таких принципиальных вопросах, как характер отношений эпических героев к реальной истории, соотношение архаической традиции и исторического субстрата, эпическая форма, творческая роль певцов, поздние судьбы эпоса и др.[19]
Отдельные наблюдения и соображения исследователей безусловно интересны, иные из них могут быть признаны убедительными, другие — рассматриваться как рабочие гипотезы, подлежащие проверке и углублению. Есть, однако, один недостаток, существенно ограничивающий ценность этих сопоставлений: они основываются на неких суммарных понятиях о жанровых свойствах русского и южнославянского эпоса, составляющих устойчивую доминанту. Однако разговор о былинах «вообще» и юнацких песнях «влабще», как о чем-то вполне едином и определенном, обладающем суммой «средних» признаков, представляется мне малопродуктивным: характеристики такого рода слишком схематичны и бесплотны, выводы приложимы лишь к какой-то части материала, хотя сделаны с расчетом на широкие обобщения.
Вопрос о жанровой типологии южнославянского и восточнославянского эпоса требует рассмотрения не суммарного, не абстрактно-обобщенного, но вполне конкретного. Для этого необходимо обратиться к сравнительному изучению эпоса в многообразии известных форм, художественных систем, исторически сложившихся типов.
Чтобы общие характеристики приобрели заметную содержательность, они должны быть первоначально выработаны на уровне тех типов, которые в совокупности составляют жанровое единство и в которых отражаются сложные пути формирования эпоса как национального целого. Отсюда возникает потребность в жанровой дифференциации материалов, которая основывалась бы на типологических признаках. Традиционная классификация былин и юнацких песен по циклам, историческим периодам, темам и т. д. для наших целей не подходит, поскольку она учитывает признаки, для эпоса вторичные, часто внешние, типологически мало сопоставимые. Опорными, с моей точки зрения, являются YSpактер и своеобразие эпической действительности (эпический мир) и эпических героев, уровень историзма, характер эпической эстетики, отношение к традиции.
Типологическая классификация есть вместе с тем и классификация историческая — с одним существенным уточнением: она не вполне совпадает с реальной историей эпоса, поскольку различные типы эпоса, являясь в народном творчестве в порядке исторической преемственности, в то же время не отменяют механически и не поглощают друг друга, но существуют и могут развиваться в пределах одного исторического времени. Пока процесс эпического творчества остается живым, до тех пор ни один тип эпоса не может считаться окончательно завершившим свой путь развития.
Предлагая опыт типологической классификации, я хотел бы сделать несколько оговорок. Прежде всего нетрудно заметить, что не весь материал — в полном его сюжетном составе — располагается по соответствующим рубрикам: живой творческий процесс неизменно оказывается богаче и сложнее классификационных рубрик, он знает противоречия, переходные явления и т. п. Поэтому неполное соответствие предлагаемой классификации почти безбрежному эпическому материалу меня не смущает: достаточно, если такое соответствие достигнуто в основной его части.
Другая оговорка имеет терминологический характер. Наименования типов носят, конечно, условный характер, они могли бы быть и другими. У разных исследователей с понятиями «сказочный», «героический», «легендарный», «исторический», «балладный» связаны свои представления. Есть они и у автора доклада. Мне меньше всего хотелось бы вызвать дискуссию вокруг самих этих понятий. Ведь дело в конечном счете в характеристиках эпических типов, в принципах их выделения, а не в названиях.
И последняя оговорка, имеющая для автора особое значение. В настоящем докладе, как и в некоторых других своих работах, я постоянно применяю термин «южнославянский эпос». В последнее время вновь оживленно обсуждаются вопросы о национальной дифференциации южнославянского эпоса, о границах такой дифференциации, о характерных особенностях эпического творчества отдельных народов.
Изучение эпики южных славян в этом плане, безусловно, важно и может стать — при определенных условиях — плодотворным. Возможно, что когда эти вопросы будут разработаны с достаточной обстоятельностью, результаты их разработки окажут воздействие на изучение ряда общежанровых проблем.
Автор учитывает обязательную необходимость считаться с национальной дифференциацией и национальной спецификой эпики южных славян и в то же время полагает, что понятие «южнославянский эпос» в научном смысле вполне обоснованно и обладает своим значительным содержанием.
* *
Былины и юнацкие песни справедливо относят в основной их массе к эпосу историческому. Правда, самое понимание историчности эпоса в науке не отличается единством. Нередко ее истолковывают как соответствие летописной истории, что не подтверждается фактически — во всяком случае для подавляющей части материала.
Историчность эпоса — понятие неизмеримо более широкое и емкое и вместе с тем более сложное и динамичное. Следует говорить о различных типах и стадиях эпического историзма, к которым критерий хроникальности не всегда приложим..
Качественные особенности историзма обнаруживают себя в характере основных коллизий, в трактовке героизма, в составе действующих лиц, в изображении эпического фона. Историзм и эстетика слиты воедино. Поэтому в основу определения жанровых типов эпических песен мною берутся именно особенности их историзма.
Типы эти следующие:
- Сказочнснисторические былины и юнацкие песни.
- Героико-исторические былины и юнацкие песни.
- Легендарно-историческая эпика.
- Реально-исторические песни.
- Баллады.
- Пародии, небылицы.
- Былины и песни сказочного и литературного-вторичного происхождения.
Прежде чем рассмотреть все эти типы более подробно, хочу заметить, что конкретные произведения во многих случаях не дают «чистого» соответствия типу, в них часто можно обнаружить переходные черты. Это вполне естественно, ибо эпос — явление речно движущееся и меняющееся во всех своих элементах. Любому эпическому произведению свойственны наряду с основной доминантой различные отклонения, следы иных типологических систем, более ранних или более поздних. Такая неопределенность в иных случаях затрудняет отнесение эпических песен к тому или другому типу, порождает спорные случаи. Дело здесь, однако, не в недостатках классификационной схемы, но в том, что перед нами живой художественный процесс, а любые схемы могут зафиксировать лишь какие-то центральные его точки.
1. Сказочно-исторические былины и юнацкие песни. Их можно было бы также назвать фантастико-историческими. В произведениях этого типа есть множество — вполне органичных для них — мотивов, образов, коллизий сказочного характера. Возможно, что некоторые из этих произведений испытали влияние сказок, однако в своей основной массе весь этот материал должен быть возведен не к сказочной, а к более ранней эпической традиции. Поэтому определение «сказочный» в данном случае не несет генетического смысла, оно просто указывает на своеобразное художественное качество эпических песен и имеет несколько условный оттенок.
Основное содержание песен этого типа — борьба эпических героев с фантастическими или полуфантастическими существами. Сами эти существа лишь в редких случаях сохраняют непосредственные связи с мифологией (вилы, некоторые змеи, например, змей-хранитель воды), чаще в них соединены черты архаических чудовищ с чертами исторических врагов — насильников, чужеземных захватчиков, угнетателей народа. Гибридный, переходный характер этих персонажей проявляется в том, как изображаются их внешность, свойства и возможности, их враждебная деятельность. По степени удаленности от архаических прототипов и по интенсивности историзации эпические персонажи неоднородны, каждый из них отражает определенный этап в этом закономерном процессе.
Сравнительно-историческое изучение былин и юнацких песен этого типа может представить очень большой интерес для выявления той ближайшей эпической традиции, которая им предшествовала и их питала, и для уяснения некоторых закономерностей формирования исторического эпоса и характеристики его ранних этапов. Такое изучение могло бы быть осуществлено вначале в объеме «параллельных» циклов и сюжетов. Параллелизм в некоторых случаях не вызывает сомнений, например: в русском эпосе — былины «Добрыня и Змей», «Илья Муромец и идолище», «Алеша Поповичи змей Тугарин», змееборческие мотивы в былинах «Добрыня и Маринка», «Михайло Потык»; в южнославянском эпосе — многочисленные песни о борьбе юнака со змеем, с арапином. Другая параллель: «Илья Муромец и Соловей Разбойник» и «Марко Кралевич и Муса Кеседжия» или юнацкие песни о женитьбе на виле и соответствующий мотив в былине «Михайло Потык».
Относительно некоторых произведений первого типа параллелизм должен быть еще доказан и тщательно исследован: таковы, например, южнославянские песни о юнаках и великанше и мотивы былин о женитьбе Дуная и Добрыни, а также былины о Святогоре.
В сказочно-историческом эпосе немало таких художественных особенностей, мотивов, представлений, которые могут рассматриваться как следы эпоса раннего типа. Этот тип в славянской эпике, по-видимому, не отражен ни в одном произведении целиком, историзация захватила ее очень сильно. Тем не менее представляется возможным реконструировать существенные особенности и многие подробности эпики «доисторической» и тем самым вплотную приблизиться к уяснению проблем генезиса древнеславянской эпической поэзии.
2. Героико-исторические былины и юнацкие песни. Вполне вероятно, что тип этот представлен наибольшим числом произведений и наиболее характерен для эпики южнославянской и особенно русской.
Историческое начало в произведениях этого типа выражено с большей отчетливостью. Место полуфантастических чудовищ занимают вполне исторические враги — татарские, турецкие, другие чужеземные поработители, цари, султаны, визири и т. д. Большинство персонажей в произведениях этого типа не соотносится еще с летописными лицами, хотя элементы документальности (чаще внешние) и могут быть обнаружены. Персонажи эти принадлежат к ряду значительных художественных обобщений. Исторический характер имеют и сквозная тема эпических песен, и их основные коллизии, они могут быть соотнесены с исторически реальными эпохами народной жизни—татарским нашествием, татарским игом и его ликвидацией, с завоеванием южнославянских земель турками. В содержании песен немало мотивов и подробностей, которые получают свое разъяснение в свете исторических данных.
При всем том перед нами произведения, которые никак не могут рассматриваться как отклик на конкретные исторические события. Они не воспроизводят' действительных событий и не строятся на основе их канвы. Песни эти дают своеобразную эпическую модель мира, никогда в действительности как. целое не существовавшего. Национальное героическое прошлое поэтически конструируется вместе с соответствующими социальными, бытовыми, семейными отношениями и институтами, моралью, идеалами, человеческими типами и т. д. Конкретный исторический материал здесь переплавлен и, не являясь сюжетообразующим, подчинен общим художественным задачам. Реальный исторический опыт поколений соотнесен с идеальными и иллюзорными подчас представлениями. Многое в эпической модели прошлого создано на основе предшествующих художественных традиций эпоса и может быть по-настоящему понято лишь при учете этих традиционных связей. Особенно велика и очевидна их роль в сюжетосложении и в создании образов, не говоря уже о более узких сферах поэтики.
Характерная особенность эпических песен второго типа — почти полное отсутствие фантастического элемента. Вместе с тем очень существенна роль гиперболы: условность ситуаций и мотивировок, недостоверность (в житейском и историческом плане), второй сюжетный план и недосказанность составляют в совокупности основу эпической эстетики.
Любопытно отметить, что герои эпических песен второго типа — богатыри, юнаки принципиально мало чем отличаются от героев сказочно-исторических песен: в ряде случаев это одни и те же персонажи (например, Илья Муромец или Марко Кралевич) с их постоянными характеристиками и повторяющимися биографическими подробностями. В других случаях персонажи разные, но их трудно разграничить типологически. Остается пока открытым вопрос, как объяснить это единство: или как результат определяющего воздействия традиций сказочно-исторических песен, или как следствие длительного развития эпоса и некоторой нивелировки различий между отдельными типами.
Героико-исторические песни могут быть подразделены по их типологическим особенностям на несколько групп или подтипов.
а) Песни о столкновении героя (богатыря, юнака) с вражеским богатырем. По-видимому, вражеский богатырь приходит в эпосе на смену чудовищу. Во всяком случае есть немало фактов, показывающих, как происходит антропоморфизация и историзация архаических и фантастических образов. В песнях рассматриваемого типа враги получают подчас довольно четкие социальноисторические черты: это феодалы турецких времен, приближенные султана, князья, чужеземные «нахвалыцики». Исследователи идентифицируют некоторых персонажей с историческими лицами. В приводимой аргументации обычно немало натяжек и уязвимых мест, однако можно допустить, что биографии реальных лиц отдельными своими чертами отразились в песнях.
Южнославянский эпос знает множество сюжетов такого типа. Среди них: «Марко Кралевич и Мина из Костура», «Марко Кралевич и Алил-ага», «Мацко Кралевич и Бан Свилаин», «Марко и Янко Сибинянин», «Марко и Янко из Косова», «Марко и Дете из Дукатина», «Марко и Желтый Базиргян», «Марко и Филип Мадьяр». В сюжетных коллизиях, достаточно условных, отражены реальные конфликты эпохи, главным образом турецкого порабощения: беззащитность перед самоуправством турецких захватчиков и их союзников и вассалов, нападения на мирных жителей, увод пленных, насилия и т. д. Типы эпических врагов воплощают спесивость поработителей, сознание ими своей безнаказанности, уверенность в своих силах. Алил-ага, бан Свилаин, Янко Сиби- нянин, Филип Мадьяр хвастают своей непобедимостью, вызывают Марка и других юнаков на поединок, выставляют унизительные требования и т. д. В ряде песен конфликт основан на том, что враг (Мина, Гина, Янко из Косова) уводит жену Марка. В сюжеты ряда песен вплетаются эпизоды полона. Песни неизменно заканчиваются победой юнака и посрамлением либо уничтожением врага. Победный финал столь же характерен для этих песен, как и для песен сказочно-исторических. Здесь еще полностью сказывается традиционная эпическая психология и эпическая эстетика.
В русском эпосе песен этого подтипа мало, здесь они почему-то не получили развития. Можно назвать в качестве характерного образца былину «Илья Муромец и сын», в которой следы архаические очень отчетливы, но в то же время легко обнаруживаются собственно героико-исторические мотивы. Другая былина этого же подтипа — «Козарин». Характерно, что и в ней соединились мотивы героико-исторические (освобождение девушки, захваченной татарами) с архаическими (предназначенный инцест). В сюжетном плане «Козарин» соотносится с целым циклом юнацкого эпоса, но характерно, что типологическое соответствие здесь не столь очевидно: юнацкий эпос знает разработки этого сюжета па уровне других типов.
б) Песни о борьбе героя с вражеским нашествием. Этот подтип является основным для русского эпоса. В его распространении решающую роль сыграло, по-видимому, то обстоятельство, что русский эпос рано стал проникаться идеями государственности, которые многое опредедили и в характере его историзма. Мотивы патриотизма, оборонительный пафос, идеи защиты родины получили наиболее полное для эпоса выражение именно в былинах этого подтипа. Сюда относятся: «Илья Муромец и Калин-царь», «Василий и Батыга», «Мамаево побоище», «Сухман», «Данило Игнатьевич и сын», «Суровец-Суздалец», «Братья Дородовичи», «Саул Леванидович», «Наезд литовцев» и некоторые другие.
Попытки идентифицировать сюжеты этих былин с летописными событиями, а персонажей — с историческими лицами успеха не имели. С одной стороны, в былинах этих на эпический манер обобщены повторявшиеся ситуации и коллизии: вражеские нашествия, осада городов, ультиматумы, бессилие князей, трусость и измена их окружения, дань и т. д. С другой стороны, исторические коллизии не просто эпически обобщаются, переносятся в эпическое время и в эпическую обстановку, но и получают чисто эпическое разрешение. Богатыри с их подвигами, очищающие Русь от вражеского нашествия,— это грандиозное порождение фантазии народа, который сконцентрировал в них понятия о своих силах и возможностях, свой предшествующий опыт и свои идеалы.
Как ни странно, на первый взгляд, в южнославянской эпике ярких типологических соответствий этим былинам в сущности нет. Тематически родственные песни (например, косовский цикл) принадлежат к другим типам, с нашими былинами они соотносятся лишь отдельными мотивами и подробностями.
Лишь частично могут быть сближены с русской эпикой данного подтипа песни: «Банович Страхиня», «Сулейман и Секула», «Сви- лоевич и турки», «Зринский бан Никола мстит за своего слугу Радовоя» и некоторые другие. Здесь также событиям, связанным с приходом врагов, приданы эпические очертания, и развязки получают эпический характер. Однако в южнославянских песнях нет постоянного эпического центра или лица, вокруг которого сосредоточиваются события (подобно Киеву и князю Владимиру).
в) В южнославянской эпике получил интересное развитие другой подтип — песни о столкновениях юнака с турками. Главная особенность этих песен та, что события в них совершаются в условиях иноземного ига. Герои живут и действуют в окружении турок, находятся с ними в постоянном соприкосновении, оказываются у них на службе и т. д. Бытовые обстоятельства составляют фон, на котором развиваются сюжеты, само иго предстает как тяжкая, но обычная повседневность. Эпос, однако, не смиряется с этой повседневностью.
Драматические коллизиипочти неизменно разрешаются в песнях торжеством юнацкой силы, воплощающей народную справедливость. Здесь могут быть названы песни: «Марко Кралевич и царь Сулейман», «Марко пьет в рамазан вино», «Марко и царская казна», «Марко на охоте с турками», «Марко на пахоте», «Марко освобождает брата Андрея», «Иво Сенянин и паша», «Юра из Инча- ка и Мустайбег», «Пастух и турки». Обычны для этих песен мотивы богатырских поединков, часто юнак выступает один против массы турок. В некоторых этих песнях силен новеллистический и сатирический элемент.
Характерно, что в русском эпосе произведений этого подтипа в сущности нет. Эпос как бы игнорировал факт татарского ига, и лишь в песнях иных жанровых систем улавливаются мотивы, связанные с бытовыми проявлениями ига.
г) Песни о состязаниях героев и их противников в силе, ловкости, уме. Мотивы состязаний встречаются уже в архаических песнях, однако именно в эпосе героико-историческом складывается типологически относительно цельная группа песен, в которых эти мотивы становятся стожетообразующими, а сама тема состязаний приобретает довольно острый патриотический или социальный смысл. Эпический герой (или героиня) показывает свое превосходство (а вместе с тем и превосходство тех общественных сил, которые он представляет) над чужеземным нахвалыциком, поработителем, царем или каким-то другим именитым лицом; враждебные народу силы терпят нравственное поражение, оказываются посрамленными и осмеянными.
В русском эпосе к данному подтипу относятся былины: «Ставр Годинорвч», «Иван — Гостиный сын», «Дюк Степанович», «Глеб Володьевич», «Вавило и скоморохи», С этим же подтипом соотносится отчасти былина о Василии Казимировиче.
В южнославянской эпике сюда можно отнести: «Заклад Марка Кралевича», «Сестра Марка Кралевича и царь», «Девушка-воин», «Радко Каурин и его жена Видосава», «Сестра освобождает братьев Якшичей», «Девушка-Загорка и турок», «Трубка Марка Кралевича», «Новак — первый юнак». В сюжеты о состязаниях нередко вплетаются мотивы воинских столкновений: герой сначала доказывает свое превосходство, обманывает противника, выполняет трудные задачи, а затем убивает его («Божо Рашкович и сестра», «Жена Степана Аршича» и др.).
д) Песни о сватовстве. Сватовство —.одна из самых популярных и самых древних тем народного эпоса. В эпическом творчестве славянских народов песни о сватовстве не составляют типологического целого и должны быть распределены по различным группам. Во многих из них отчетливо ощутимы архаические следы: например, в южнославянских песнях тема сватовства тесно связана с темой змееборства.
К героико-историческим, эпическим песням может быть отнесена значительная часть произведений как русского, так и южно- славянского фольклора.
Былины о сватовстве несут на себе тот же характерный отпечаток эпического историзма, что и былины киевского цикла вообще. В содержание этих былин естественно вплетаются мотивы службы богатырей князю Владимиру, походов в соседние земли и княжества за невестой, вооруженных столкновений богатырей с татарами и с «литвой», вражеских наездов и похищений женщин. Исследователи вскрыли в этих былинах значительный архаический пласт. Однако как целое эти произведения принадлежат уже не доисторической архаике, а эпической истории. Здесь могут быть названы: «Дунай», «Иван Годинович», «Соловей Будимирович», «Хотен», «Идолище сватается за племянницу Владимира», «Соло- ман и Василий Окулович». Южнославянский материал огромен и с трудом подлежит учету: типовые схемы эпического сватовства многократно были повторены применительно к различным эпическим персонажам. Следует заметить также разнообразие исторических применений темы сватовства и большую долю в песнях романического элемента. Обычны для южнославянских песен о сватовстве мотивы соперничества женихов, борьбы с вероломным тестем, преодоления женихом (с помощью деверя и сватов) различных препятствий, спасения от погони, засады, столкновения с неверным кумом и т. д. Назову здесь: «Женитьба Бановича Степана», «Женитьба Илии Смилянича», «Женитьба Янка СибИнянина», «Женитьба Тодора Якшича», «Женитьба Змея-деспота Вука», «Женитьба Маркова племянника», «Женитьба Мато Стремца», многочисленные сюжеты о женитьбе Марка Кралевича.
3. Легендарно-историческая эпика. Сюда должны быть отнесены эпические произведения по совокупности некоторых существенных признаков. Во-первых, герои их — это действительные исторические лица, а не вымышленные персонажи, по тем или иным причинам получившие иногда исторические имена; например, во всех названных выше песнях Марко Кралевич — эпический герой, а не историческая личность, даже если учесть, что от исторического Марка у него имя и некоторые подробности биографии. Есть, однако, песни, которые можно рассматривать как произведения о Марке Кралевиче — македонском владетеле, сыне короля Вукашина. Второй признак — в сюжетах таких песен есть легендарное зерно, смысл их — в изложении какой-нибудь политической или религиозно-политической легенды. Эпическая легенда не повторяет хронику и часто даже не соотносится с ней, но зато она так или иначе соотносится с характером исторического лица, как он был осознан народом.
Легендарно-историческая эпика обращается к реальному, а не эпическому времени, но извлекает отсюда для себя не столько реальные факты, сколько легенду.
В южнославянском эпическом творчестве данный тип занимает заметное место, особенно потому, что касается таких момейтов национальной истории, которые являются важными вехами, например, в истории сербской или македонской. Легендарноисторическими являются знаменитые песни: «Святой Савва», «Смерть Душана», «Урош и Мрлявчевичи», «Построение Раваницы», «Милош у латинян», «Крылатый Реля и Змай из Ястреба», «Выбор Матияша Будимским королем», «Марко Кралевич и святое воскресенье», «Построение Скадра», «Душан хочет взять сестру», «Марко Кралевич и три предсказательницы», «Смерть Марка Кралевича».
Русские былины этого типа не знают и, полагаю, не знали. Попытки ученых реконструировать отдельные исторические сюжеты, которые якобы предшествовали известным нам былинам, нельзя признать основательными. С моей точки зрения, неприемлема исходная позиция, на которой строились подобные реконструкции и согласно которой былины возникают путем постепенного затемнения и искажения исторических песен.
Рассматриваемый тип естественно искать не среди былин, а среди исторических 1Гесен эпического склада. Показательна в этом смысле песня «Иван Грозный и Вологда». Легендарные мотивы можно найти в песнях «Гнев Ивана Грозного на сына», «Смерть царицы — жены Ивана Грозного».
4. Реально-исторические песни. Это именно тот раздел народной эпики, который непосредственно соотносится с летописной историей. В некоторых отношениях он близок к предшествующему, но отличается от него принципиально иным подходом к исторической действительности. В песнях этого типа впервые в сущности в эпосе осознается художественная значимость действительных событий и их участников, причем событий современных. Именно здесь эпос приобретает черты политической хроники, что, конечно, не мешает ему, по мере того как отодвигаются вглубь изображаемые им события, становиться исторической памятью народа.
В реально-исторических песнях сильно, конечно, поэтическое начало. В какой-то части оно питается традициями эпоса предшествующих эпох, но связано также и с воздействием других фольклорных жанров (баллады, лирической поэзии, причитаний) и с новым творчеством певцов. Доля вымысла в таких песнях может быть значительной, отдельные эпизоды, коллизии, целые истории могут полностью принадлежать вымыслу, однако принципиально важно при этом, что творческая фантазия певцов работает в сфере исторического настоящего и ему не противоречит. Фантастический и легендарный элемент в таких песнях невелик и его чисто или преимущественно поэтические функции очевидны (птицы — вестники, зловещие сны и т. п.).
В южнославянской эпике типу реально-исторических песен соответствуют косовские песни, многие песни гайдуцкие и ускоц- кие, а также произведения более поздних периодов ее истории, например песни об освобождении Сербии, песни черногорские. Обычно все эти песни рассматриваются в составе различных циклов; они дифференцируются по тематике, по историческим периодам, но не дифференцируются по самым существенным признакам — по качеству их историзма, по уровню эпического сознания в них отраженного. Нивелировка всего этого разнообразного материала подсказывается, видимо, отчасти его стилевой общностью, его принадлежностью к одной и той же исполнительской традиции, одной и той же многовековой школе эпического искусства гусляров. Нельзя, конечно, не учитывать этого единства, но нельзя также не видеть внутренней принципиальной дифференциации. Ее могут не замечать певцы, исследователи должны с ней считаться.
В русском фольклоре рассматриваемый тип представлен старшими историческими песнями — о Щелкане, о гневе Грозного на сына, о Ермаке, о Кострюке, о взятии Казани, о Скопине и др. В силу ряда обстоятельств развитие этого типа завершилось на рубеже XVI—XVII вв., более поздние исторические песни приобрели лирико-эпический характер, стали развиваться уже за пределами героического эпоса, на иных стилеьых началах.
Сравнительный анализ русских и южнославянских песен, названных выше, покажет, на наш взгляд, общность и различия в основных тенденциях развития эпоса на позднем этапе его истории (конец XIV-*XVII в.) и в самом содержании характерных для него творческих процессов,
5. Баллады. В современной науке народная баллада справедливо рассматривается как самостоятельный и весьма значительный фольклорный жанр, обладающий своими яркими эстетическими особенностями. В фольклоре тех народов, которые сохранили героический эпос, баллада соотносится с эпосом в ряде моментов и генетически может быть с ним связана. Если не весь национальный репертуар баллад, то во всяком случае определенные его разделы мы вправе рассматривать как часть народной эпи ки, как определенный ее тип и как закономерный этап ее истории.
Это относится прежде всего к многочисленным балладам, объединяющимся в русском фольклоре с былинами, а в южнославянском — с юнацкими песнями по характеру исполнения, по напевам, структуре стиха и другим особенностям поэтики. Образцы этих баллад можно найти во II —III книгах «Сербских народных песен» Вука Караджича, в соответствующих томах «Хорватских народных песен» и в других сборниках болгарского, македонского, сербско-хорватского эпоса. Сюда, например, относятся песни «Братья и сестра», «Девушка — воин», «Омер и Мейриме», «Бог никому не остается должен». В русском фольклоре баллады постоянно встречаются в репертуаре северных сказителей и публикуются в сборниках былин. Назову здесь «Молодец и худая жена», «Князь, княгиня и старицы», «Дмитрдй и Домна», «Вдова, ее дочь и сыновья — корабельщики». В русском фольклоре в отличие от южнославянского былинная форма баллад существует как вариация более распространенной формы — песенной.
Другая группа произведений,- которая относится к рассматриваемому типу,— это собственно эпические песни, с героями — богатырями и юнаками, с приурочением сюжетов к эпической истории, но вместе с тем заключающие в своем содержании, в коллизиях несомненные балладные черты. В иных случаях — это типичные баллады, «прикрепившиеся» к эпическим героям. В русском эпосе таковы, например, былины «Чурила и Катерина» и «Алеша Попович и сестра Петровичей». К произведениям переходного типа относятся «Князь Роман и Марья Юрьевна» и «Авдотья Рязаночка».
В южнославянской эпике много балладных сюжетов прикрепилось к Марку Кралевичу («Ссора Марка и Андрея», «Марко ищет сестру», «Марко убивает сестру», «Марко и девушка из Со- луня»), Есть также балладные эпические песни о других героях: «Душан и сестра», «Братья Якшичи», «Муйо и Алия» и др.
6. Пародии, небылицы. Элемент пародийности, надо думать, сравнительно рано появляется в эпическом творчестве и первоначально служит не столько задачам развенчания эпической эстетики и эпических идеалов, сколько конкретным художественным задачам, связанным с изображением определенных явлений. Пародийный элемент в таких случаях имеет непостоянный характер и может ослабевать или вовсе исчезать. Например, Василий Буслаев в принципе — вполне пародийный образ (пародия на богатыря). Пародийные мотивы есть в образах Василия Игнатьевича, Кострюка. Пародиен образ Змея в былине «Добрыня и Маринка».
Аналогию в южнославянской эпике представляют в некоторых песнях Арапин и Змей. Среди юнаков пародийных персонажей мне не встречалось, но не исключено, что они есть.
Произведения, пародирующие эпические песни в целом — с их героикой, с характерной поэтикой — и тем самым подвергающие эпос профанации, хорошо известны в русском фольклоре. Это небольшие песенки, которые используют стилистику и сюжетно-композиционные приемы былин, а также содержат мотивы '«небылиц», в которых есть явная ирония по отношению к эпической фантастике: «Агафонушка», «Старина о льдине и бое женщин» и др. Пародии, а также шуточные и сатирические песни в форме юнацких отмечены в сербско-хорватском фольклоре, о них говорят специально, с примерами, Вук Караджич[20] и М. Мурко.
Ни русские, ни южнославянские песни этого типа не подвергались до сих пор специальному исследованию. Между тем сравнительный их анализ представил бы безусловный интерес.
7. Былины и песни сказочного и литературного — вторичного происхождения. В классическом традиционном эпосе, возникающем и развивающемся по законам жанровой преемственности, сказочные или литературные элементы могут быть двоякого рода: либо это чисто эпические вариации общих сюжетных тем и мотивов, иногда восходящие в далекой доисторической перспективе к мифологическому единству, либо это заимствования, включающиеся в эпическую систему и с нею соотносящиеся.
Произведения данного типа отличаются принципиально тем, что они являются непосредственными переложениями сказок или книжных повестей. С точки зрения истории эпоса традиционна в таких произведениях форма, традиционно искусство певцов, могут быть, наконец, традиционными отдельные эпизоды. В целом же содержание таких произведений либо остается в сфере жанра, к которому принадлежал источник, либо соотносится со сферой эпоса на уровне позднего сознания певцов. Как целое такие произведения не составляют единства с общим развитием эпической традиции. Они, однако, не являются случайными для эпоса. Певцы обращаются к сказкам, к литературе как источнику своего творчества в условиях, когда возможности органического развития эпоса на почве действительности оказываются исчерпанными (или почти исчерпанными), но потребность у самих певцов в эпическом творчестве еще жива. «Распетые» в эпос сказки или литературные произведения, таким образом,— есть свидетельство кризиса эпического творчества и признак его угасания.
В русском фольклоре былины этого типа — «Подсолнечное царство», «Нерассказанный сон», «Ванька Удовкинсын», «Женитьба Пересмякина племянника» и др.[21]
Ряд песен этого типа знает и южнославянская эпика: «Йован и дивский старейшина», «Змей-жених», «Сокол-жених» и, возможно, еще и другие.
В связи с предложенной в докладе классификацией уместно поставить вопрос еще об одном типе в славянской эпике — о мифологических песнях. Мы не знаем былин или юнацких песен, которые прямо бы к этому типу относились, но и в тех и в других могут быть выявлены мифологические связи, переживания, традиции. Материал на эту тему собран довольно значительный, его необходимо заново пересмотреть, проверить, пополнить и подвергнуть анализу в свете современных представлений об истории народного эпоса. Сейчас на основании того, что сделано нашей наукой, можно с большой долей вероятности предполагать, что в славянском фольклоре эпосу «историческому» (в его различных типах) предшествовал эпос «мифологический»: в былинах и юнацких песнях обнаруживаются мотивы космогонические, шаманист- ские, мотивы первобытных верований в иной мир, в различные мифологические существа, в волшебство и т. д,; в эпических героях — богатырях и юнаках — есть следы типологически более древних эпических персонажей.
Реконструировать хотя бы отчасти этот древнейший эпос и тем самым представить один из художественных источников классической эпики славянских народов — задача чрезвычайно увлекательная и, вне всяких сомнений, осуществимая.
Намеченная типологическая классификация требует, конечно, критического рассмотрения. Вполне вероятно, что она может быть также расширена. Могут быть включены, например, дополнительные подтипы, особенно для южнославянского материала.
С точки зрения докладчика, самым важным представляется сейчас возможно более конкретное и детальное исследование каждого из типов и подтипов и столь же тщательное установление связей и отношений между ними, выявление стыков, переходов одного типа в другой, моментов взаимной проницаемости.
В многообразии типов, в их смене проявляются закономерности эпического процесса, хуДЬжественная преемственность эпического творчества. Как уже отмечалось выше, суммарные сравнительные характеристики эпоса русского и южнославянского — без учета их типологической дифференциации—дают не так много. Основанные на предварительном анализе ряда типов, общие наблюдения получают определенную историческую перспективу и тем самым — большое обоснование. Вот некоторые из таких наблюдений.
Русский и южнославянский эпический репертуар по-разному соотносится с намеченными типами. Есть типы и подтипы, представленные только либо по преимуществу в южнославянской, либо в русской эпике. Это заставляет думать, что в каких-то существенных моментах истории эпоса южных и восточных славян есть принципиальные различия.
Можно заметить, что южнославянская эпика в целом в большей степени, чем былины, тяготеет к более отчетливым и конкретным формам историзма. Типы и подтипы, с этими формами связанные, представлены среди юнацких песен очень обильно. С другой стороны, в произведениях, принадлежащих к типам более архаическим и с менее отчетливыми формами историзма, есть множество элементов конкретного историзма. В былинах картина иная. Тенденции реально-исторического плана в них проявляются гораздо меньше. В любом из соответствующих типов былины по сравнению с юнацкими песнями обнаруживают степень историзма меньшую, а степень эпической традиционности—«исторической архаичности» — большую. Полагаю, правы те исследователи, которые считают, что в былинах больше, чем в юнацких песнях, сохранилось архаики и что в этом смысле они дают ценный материал для объяснения ряда мотивов и подробностей южно- славянского эпоса [22].
Различия между былинами и юнацкими песнями в степени и характере историзма наглядно проявляются в категории «эпического времени». В былинах время почти всегда одно и то же — это время «смоделированного» Киева. Характерно, что былины отдельных типов не различаются в этом отношении. В рамках единого времени обнаруживают себя различные градации былинного историзма, и, конечно, развитие эпического историзма от типа к . типу неизбежно регулируется этим постоянством.
В юнацких песнях эпическое время не является столь постоянным, здесь оно — движущееся, более подверженное изменениям и варьированию, более проницаемое для живой истории. Юнацкие песни не знают одного эпического центра, подобно Киеву, или одного эпического царя (князя), подобно Владимиру.
В то время как в русском эпосе смена эпического времени историческим ознаменовала настоящий художественный переворот и совершилась уже за пределами классической былины в связи с формированием жанра исторической песни, в юнацких песнях такая смена произошла почти незаметно, без видимых потрясений в жанровой системе, потому что она была вполне подготовлена в недрах самой эпической традиции.
С точки зрения типологической дифференциации и различия в характере историзма отдельных типов должен быть рассмотрен и вопрос о соотношениях — общности и различиях — эпических героев и персонажей.
Особенное внимание должно привлечь сравнительное рассмотрение главных героев, во многом определяющих сущность эпоса,— богатырей и юнаков. Яркие черты общности, в первую очередь выраженные эпическими средствами народные идеалы героики, патриотизма, защиты справедливости, не должны заслонять от нас различий, особенно таких, которые имеют типологический характер. Это касается, в частности, соотношений человеческого и фантастического, конкретно-исторического (летописного) и вымышленного, конкретно-социального и идеального. По-видимому, эти соотношения также отражают отмеченную выше основную разницу в степени и тенденциях историзма былин и юнацких песен.
3
Высказанные выше соображения об основных типовых разновидностях эпоса и о типологической преемственности в эпическом творчестве разных народов имеют, на мой взгляд, особенное значение для сюжетных сопоставлений и изучения сюжетной общности в целом.
Типологическая методика позволяет, во-первых, значительно расширить объем сопоставляемого материала и, во-вторых, поставить сравнительный анализ этого материала в связь с важнейшими проблемами истории эпического творчества.
Сюжетная общность в русском и южнославянском эпосе гораздо значительнее и богаче, чем это нередко представляется, и не все еще соответствующие факты учтены и по-настоящему осмыслены. В докладе В. М. Жирмунского говорилось о необходимости специального сравнительного изучения былин и юнацких песен о сватовстве. То же самое относится и к эпическим песням о змееборстве, о борьбе героя с иноземными противниками и к ряду других эпических циклов и групп. Многие сюжетные соответствия между былинами и юнацкими песнями в свое время были лишь попутно отмечены и позднейшей наукой оставлены без внимания, другие — рассмотрены лишь поверхностно, третьи следовало бы пересмотреть заново. Вообще же сравнительное изучение сюжетной общности (во всем ее объеме и разнообразных проявлениях, изучение конкретное, обстоятельное) может и должно составить важнейший раздел сравнительно-типологического исследования эпоса славянских народов, оно может прояснить существенные вопросы его истории. При этом много будет значить методический уровень такого изучения.
Сюжетные соответствия любого масштаба и любой степени близости получают свое объяснение и находят себе место в историко-фольклорном процессе в том случае, когда изучаются в эпическом контексте, рассматриваются на фоне традиции, как ближайшей, так и более отдаленной, в кругу смежных сюжетов и непременно в динамике, в исторической перспективе.
Сторонников типологической теории не может смущать кажущаяся отдаленность или «приблизительность» отдельных параллелей, любая степень сходства представляет для них интерес, поскольку за этим стоят живые процессы, специфика и конкретные проявления которых как раз нередко обнаруживаются с помощью подобных фактов.
Типичный пример в этом отношении дают былина об Илье Муромце и Соловье Разбойнике и юнацкая песня о Марке Кралевиче и Мусе Кеседжии. Сходство двух сюжетов не таково, чтобы к нему было приковано внимание мищэационистов. Между тем анализ, выполненный в сравнительно-типологическом плане, приводит к весьма любопытным наблюдениям.
Выясняется, в частности, что и былина, и юнацкая песня представляют собой закономерный для русского и южнославянского эпоса этап в разработке классической эпической темы о борьбе героя с чудовищем; что оба произведения связаны с более старшей эпической традицией — в существенных своих моментах типологически родственной — и развивают ее в типологически же сходных формах и вместе с тем по-разному, в соответствии с национальной спецификой и особенностями истории каждого эпоса. Сравнительный анализ позволяет обнаружить характерные для обоих произведений аналогичные закономерные тенденции в разработке традиционной темы и установить, что былина и юнацкая песня с характерными для них коллизиями и персонажами отражают различную степень осуществления этих тенденций и находятся как бы в разных точках общего пути. Основная тенденция состоит в том, что фантастические существа обретают черты исторических врагов, конкретизируются в историко-бытовом плане, а вместе с этим и главная эпическая коллизия, и эпический фон, и главные герои получают более конкретные исторические и бытовые очертания. В юнацкой песне все это проявляется с большей определенностью, процесс «историзации» в ряде моментов зашел довольно далеко. Так, Муса Кеседжия получил отчетливую социальную ха]ИГктеристику, более того — стал соотноситься с реальными лицами — «прототипами», был сближен с другими типичными для южнославянской эпики персонажами. В образе Соловья Разбойника аналогичные тенденции к «историзации» лишь угадываются; направление же, в котором шел процесс, можно распознать на фактах эпической биографии Мусы Кеседжии.
В то же время юнацкая песня сохраняет за Мусой такие фантастические черты, которых в изображении былинного Соловья уже нет. Можно утверждать, что, хотя в целом былина архаичнее, а юнацкая песня ближе к собственно историческому эпосу, в отдельных моментах соотношение между ними иное. Это означает, что типологический процесс захватывает различные компоненты эпического произведения не с одинаковой силой и протекает неравномерно.
Сравнительно-типологический анализ позволяет не только выявить особенности этого процесса и тем самым лучше понять былину и юнацкую песню в исторической динамике их сюжетов, с характерными для них загадками и сюжетными неясностями, но и высказать одно предположение, относящееся к ранней истории южнославянской эпики: по-видимому, известной нам песне «Марко Кралевич и Муса Кеседжия» предшествовала здесь песня типа русской былины; слабые ее следы есть в позднейших вариантах [23].
В эпическом творчестве славянских народов мы находим и более сложные случаи типологической общности, когда сходные сюжеты представлены многочисленными версиями и редакциями, в разнообразии которых отражаются и сложное** народного художественного замысла, и различные пути его конкретной реализации. Взаимные отношения между отдельными версиями и вариантами бывают весьма сложными и запутанными и с точки зрения собственно сюжетной, и в плане историческом. Изучение всей совокупности текстов — с применением сравнительно-типологической методики — позволяет увидеть в этих отношениях определенные закономерности, обнаружить в них типологическую преемственность, соотнести с целым эпическим замыслом и с отдельными этапами его развития. Одновременно с этим восстанавливаются звенья, утраченные в той или другой национальной традиции, разъясняются сюжетные загадки и т. д. Другими словами, такая работа не только может многое дать для изучения данной сюжетной темы на почве славянской эпики, но в ряде случаев пролить свет на такие страницы истории русского, серб- ско-хорватского, болгарского, македонского эпоса, которые без этой работы остались бы скрытыми от нас.
В качестве примера могу сослаться на результат сравнительного анализа юнацкой песни «Марко находит сестру» и былины о Козарине [24].
Южнославянские версии и версии былинные представляют собой эпическую обработку архаической темы инцеста в соединении с темой освобождения из полона. В эпических обработках всплывают различные щгеды архаических сюжетных связей (мотив предназначенного инцеста, мотив суженой — сестры, грозные знамения и др.), в целом же они отражают различные ступени героизации и историзации темы и насыщения ее поздними бытовыми мотивами, а также постепенного сближения с другими циклами эпического творчества. В различных версиях удельный вес архаических подробностей и их сюжетная роль неодинаковы. Как русские, так и южнославянские версии обнаруживают сложные связи с определенными циклами национального балладного творчества.
Можно без преувеличения сказать, что юнацкая песня и былина получают свое достаточно полное разъяснение и находят свое место в истории эпического творчества лишь в итоге их сравнительного изучения, проводимого на типологических принципах. Традиционное, основанное на методике сопоставления параллелей и на поисках путей миграции изучение этих сюжетов мало дает нам для их понимания [25].
Специальный интерес для сравнительно-типологического исследования представляют эпические произведения и циклы, близкие в тематическом отношении, вырастающие на почве сходных исторических коллизий и перекликающиеся между собой в плане идейном, но в то же время не связанные сколько-нибудь последовательной сюжетной общностью и не отличающиеся особенным обилием параллелей. В этом смысле немалый материал для наблюдений дают юнацкие песни косовского цикла в сопоставлении с былинами о татарском нашествии и со старшими историческими песнями. Сопоставления, проведенные в масштабах, выходящих за рамки одних сюжетных соответствий и захватывающих все существенные стороны художественного содержания этих произведений, позволили сделать вывод, что косовские песни и былины о татарском нашествии существенно различаются в характере историзма, в подходе к изображению исторических коллизий, событий, людей и в сухцности принадлежат к разным типологическим группам славянского эпоса. В былинах отчетливо сказываются классические черты героико-исторического эпоса с характерным для него «моделированием» истории, эпическим временем, образами богатырей и т. д. В косовских песнях те же черты сохранились лиНГб" в виде отдельных элементов, следов, в основном же это песни реально-исторические. По характеру историзма они гораздо ближе к русским историческим песням старшего периода и представляют собою как бы южнославянскую аналогию этим последним. Аналогия распространяется также и на отношение к сюжетной традиции. Похоже, что юнацкие песни косовского цикла, восприняли из ближайшей предшествующей традиции те самые мотивы и ситуации, которые находят более или менее близкие параллели в былинах, и преобразовали их в том же примерно направлении, в каком перерабатывали соответствующий былинный материал русские исторические песни [26].
Так появляется возможность объяснить возникновение косовского цикла в связи с процессами внутри сербской эпики XIV— XV вв. и найти для этого цикла определенное место в историческом развитии южнославянского эпического творчества. Сложной задачей является установление того круга эпических песен, который послужил для песен косовских традиционной основой и своеобразным источником. И здесь, несомненно, сравнительный материал былин может помочь, подсказав направление поисков. В частности, к эпическим предшественникам косовских песен может быть отнесен «Банович Страхиня». Песня эта до сих пор лишь поверхностно сопоставлялась с былиной об Иване Годиновиче, хотя связи ее с русским эпосом могут оказаться более глубокими и интересными.
* * *
В рамках настоящего доклада нет больше возможности говорить о том разнообразии аспектов, какое приобретает проблема сюжетной общности, когда она становится предметом сравнительно-типологического исследования.
Общность или сходство сюжетных тем, целых сюжетов, мотивов в эпосе представляет собою одно из характерных проявлений более широких и закономерных художественных связей в эпическом творчестве различных народов. Поэтому, с одной стороны, она может быть разъяснена лишь в составе таких связей, в общем художественном контексте, в динамике эпического процесса, а с другой — она и сама может многое объяснить и осветить в истории народного эпического творчества.
Б. Н. Путилов
Доклад на VI Международном съезде славистов (Прага, 1968)
[1] М. X а л а н с к и й. Южнославянские сказания о Кралевиче Марке в связи с произведениями русского былевого эпоса, т. I—IV. Варшава, 1893— 1896. Обширный разбор этого труда см.: Т. М а г е t i с. Knjizevna obznana... «Rad Jugoslavenske Akademije znanosti i umjetnosti», knj. CXXXII. Razredi filologijsko-historijski i filosofijsko-juridicki, XLVIII. Zagreb, 1897.
[2] Ср., например: Н. БанашевиЬ, Циклус Марка Крал>евиЬа и од]е- ци француско-талиjancKe витешке каижевности. Скошье, 1935.
[3] См., например: Н. М. и N. К. С h a d w i с k. The Growth of Literature, Vol. II. Cambridge, 1936, p. XI—XIV; p. 85 и др.; D. S u b о t i 6. Jugoslav Popular Ballads. Their Origin and Development. Cambridge, 1932, p. 2—3 и др.; Jan de V r i e s.JJ!eroic Song and Heroic Legend. London, 1963, p. 116—137.
[4] Интерес этот дал себя знать, например, в ряде работ акад. Н. С. Державина. («Племенные и культурные связи болгарскогои русского народов». М.—JI., 1944; «Кралевич Марко и Илья Муромец (Палеоэтнологический очерк)», СЭ, VI—VII. М.— JL, 1947). В своих работах он исходил из того, что фольклорное наследие славянских народов содержит многочисленные элементы, которые восходят к культурно-историческому единству эпохи племенной общности славян (и даже более древней эпохи) и отражают единство культурно-стадиального развития этих народов. К началу 50-х годов относятся работы Р. Якобсона: Studies in Comparative Slavic Metric. «Oxford Slavonic Papers»,
III, 1952; The Serbian Zmaj Ognjeni Vuk and the Russian Vseslav Epos. «Annuai- re de l’lnstitut de Philologieet d’Histoire Orientale et Slave», t. X. Bruxelle, 1950 (в соавторстве с Г. Ружичичем). Якобсон считает бесплодными попытки опровергнуть древность славянской эпической традиции и говорит о необходимости изучения общеславянских эпических сюжетов, общего мифологического наследия славян, так же как и общеславянской метрики и поэтики.
[6] См. сборник: «Основные проблемы эпоса восточных славян». М., 1958. Тоже на украинском языке: «1сторичний eri ос сх i дни х с л ов ’ ян. Зб1рник праць». Кшв, 1958.
6 См.: «Сборник ответов на вопросы по литературоведению. IV Международный съезд славистов». М., 1958.
[7] В. М. Жирмунский. Эпическое творчество славянских народов и проблемы сравнительного изучения эпоса. М., 1958; П. Г. Б огатырев. Некоторые задачи сравнительного изучения эпоьа славянских народов. М., 1958.
[8] См.: «IV Международный съезд славистов. Материалы дискуссии. Проблемы славянского литературоведения, фольклористики и стилистики». М., 1962; «IV Международный съезд славистов. (Выступления по проблемам теории фольклора)». «Русский фольклор. Материалы и исследования», V. М.—Л., 1960.
[9] В. Жирмунский. Народный героический эпос, стр. 194.
[10] Там же, стр. 9.
13 В. М. Жирмунский. Сравнительно-историческое изучение фольклора. «Проблемы современной фольклористики (Авторефераты докладов)». Всесоюзное совещание фольклористов. JL, 1958, стр. 29. Ср. также: В. М. Жирмунский. Эпическое творчество славянских народов, стр. 15.
[12] Е. М. М е л е т и н с к и й. Происхождение героического эпоса. Ранние формы и архаические памятники. М., 1963.
[13] В. Е. Гусев. Партизанская народная поэзия в годы второй миро
вой войны. «История, фольклор, искусство славянских народов. V Международный съезд славистов». М., 1963.
[15] Б. Н. Путилов. Славянская историческая баллада. М.— JI., 1965; он ж е. К вопросу об отношениях эпического творчества славян и народов Юго-Восточной Европы. «Первый конгресс балканских исследований». М., 1966.
16 В. К. С о к о л о в а. О некоторых закономерностях развития историко-песенного фольклора славянских народов. «История, фольклор, искусство славянских народов».
[16] «Прилози за каижевност, je3HK, HCTopijy и фолклор», кн>. XXV, св. 3-4. Београд, 1959.
[17] Там же, стр. 297, 298.
[18] «IV Международный съезд славистов», стр. 43, 44.
[19] См., например: Н. И. К р а в ц о в. Историко-сравнительное изучение эпоса славянских народов. «Основные проблемы эпоса восточных славян». М., 1958; он же. Итоги и задачи изучения фольклора западных и южных славян. «Актуальные проблемы славяноведения. Материалы первого координационного совещания по актуальным проблемам славяноведения». М., 1961; Е. М. Мелетинский. Происхождение героического эпоса. Ранние фор- МЫ и архаические памятники; С. М. В о w г a. Heroic Poetry. London, 1961.
[20] «Српске народне песме. Скупио их и на свиет издао Вук Стеф. Кара- циЬ», кн,. 1. Београд, 1953, стр. XIX—XXVI.
[21] Обширный материал собран и проанализирован в кн.: А. М. Астахова. Русский былинный эпос па севере. Петрозаводск, 1948.
[22] Бруно Меризи. Митолошки елементи у српскохрватским народ- яим песмама. «Анали филолошког факултета», кн. 4. Београд, 1964.
[23] Более подробный сравнительный анализ обоих произведений сделан мною в докладе для XIII Конгресса фольклористов Югославии (доклад печатается).
[24] См.: Б. Н. Путилов. Юнацкая песня «Марко находит сестру» в версиях с Хорватского приморья и островов и былина о Козарине. «Rad XI-og Kongresa Saveza folklorista Jugoslavije u Novom Vinodolskom. 1964». Zagreb, 1966; он же. История одной сюжетной загадки (былина о Михаиле Козарине). «Вопросы фольклора». Томск, 1965.
[25] Ср., напр.: Karel Н о г а 1 е k. Studie о slovenske lido've poezii. Praha, 1962, str. 72—79.
[26] См. об этом подробнее: Б. Н. П у т и л о в. Юнацкие песни косовского цикла и русский эпос. «Русская литература», 1966, № 2.
