Показать все теги
И.С. Вдовин
Из сборника «История и культура ительменов», 1990
Численность и расселение
Приступая к рассмотрению этногенеза и этнической истории ительменов, остановимся вначале на краткой характеристике численности и расселения народности в период от начала XVIII в. до 80-х гг. XX в.
Численность ительменов к моменту прихода русских исследователи определяли по-разному. Так, А. С. Сгибнев и П. А. Словцов предполагали, что в начале XVIII в. на Камчатке было около 10 тыс. жителей [178, с. 81; 184, с. 137]. По подсчетам С. К. Патканова, в конце XVII в. на полуострове проживало около 20 тыс. человек, а в 40-х гг. XVIII в. — 12—13 тыс. [148, с. 134]. JI. С. Берг, основываясь на сообщениях В. В. Атласова, предположил, что только в низовьях р. Камчатки в конце XVII в. жило около 25 тыс. камчадалов [36, с. 64]. И. И. Огрызко, специально исследуя вопрос расселения и численности ительменов в конце XVII в., насчитывал их в это время не менее 18 тыс. [141, с. 201].
Наиболее обоснованные сведения о численности ительменов в конце XVII—начале XVIII в. дал Б. О. Долгих. Он, используя материалы ясачных книг, пришел к выводу, что в 1697 г. численность ительменов равнялась 12680, а в 1738 г. — 8448 человек [81, с. 571].
И. С. Гурвич подсчитал, что в 1732 г. было около 7500—7800 человек обоего пола, а в 1738 г. — около 8300—8500 человек [65, с. 99]. В последующие 30 лет число ительменов, по мнению И. С. Гурвича, сократилось до 6 тыс. человек. Особенно быстро уменьшалась их численность в конце XVIII—начале XIX в. Так, если в 1782 г. ительменов было около 3—3.2 тыс., то в 1820 г. — примерно 2 тыс. человек [65, с. 101, 103, 180]. Основными причинами уменьшения их численности являлись завезенные заразные болезни (оспа, «гнилая горячка» и др.), колониальная политика царизма и процесс ассимиляции ительменов с русскими. Наиболее быстрое смешение коренного населения с пришлым шло в XIX в., в результате чего в конце XIX—начале XX в. ительменов, владеющих родным языком и элементами традиционной культуры, насчитывалось только около 1000 человек [там же, с. 183].
Официальная Всесоюзная перепись 1926 г. зафиксировала 4207 камчадалов, в число которых вошли как ительмены, так и камчадалы в современном понимании [59, с. 134]. Исследователи, пользуясь материалами указанной и Приполярной (1926—1927 гг.) переписей, называют различное число аборигенов полуострова. Так, Е. П. Орлова указывала 769 ительменов [307, л. 244], С. Н. Стебницкий и М. А. Сергеев — 803 [196, с. 85; 177, с. 24; 175, с. 157], Т. А. Молл— 888 [123, с. 193], И. С. Гурвич — 831, из них 407 мужчин, 424 женщины [65, с. 242].
Всесоюзная перепись населения 1959 г. учла 1096 ительменов, из них 513 мужчин и 583 женщины [93, с. 302—303], перепись 1970 г. — 1301, из них 603 мужчины и 698 женщин [92, с. 21, 24, 26], в 1979 г. насчитывалось 1370 ительменов, из них в Корякском автономном округе 1002 (мужчин — 477, женщин — 525) [202, с. 72]. По данным статистики (расчетная численность), на 1 января 1987 г. в Камчатской области зарегистрировано 1320 ительменов, из них 1114 человек жили в Корякском автономном округе, более 100 человек — в г. Петропавловске-Камчатском.
Изменилась и территория расселения ительменов (см. карту). В конце XVII—первой половине XVIII в. северной границей их обитания были р. Тигиль на западном и р. Ука на восточном побережьях Камчатки, а южная граница доходила до самой оконечности полуострова [141, с. 173— 175]. Во второй половине XVIII— первой половине XIX в., согласно И. С. Гурвичу, ительмены заселяли ту же территорию, что и к моменту прихода русских, но значительно сократилось число поселений. Во второй половине XIX в. они жили только на западном побережье Камчатки [65, карта расселения].
В 40—50-х гг. XX столетия ительмены жили главным образом в селах Тигильского района Камчатской области — Сопочном, Морошечном, Хайрюзове, Ковране, Утхолоке, Напане, Седанке Оседлой. Несколько семей проживало в селах Белоголовое, Седанка Кочевая, Усть-Хайрюзово, Палана.
В 1950-х гг. в связи с укрупнением колхозов началось сселение ительменов. Жители Сопочного, Морошечного и Утхолока переселились в Коврам, жители Аманино, Напаны и Седанки Оседлой — в Тигиль. В настоящее время основная масса ительменов живет в селах Ковран, Тигиль, Палана и Хайрюзово. Согласно сведениям похозяйственных книг сельских Советов, на июль—август 1965 г. ительменов насчитывалось: в Ков- ране — 354, в Тигиле — 257, в Хайрюзове—-190, в Белоголовом — 45, в Седанке Кочевой — 16, в Усть-Хайрюзове — 50 человек. По данным текущего учета Корякского окрисполкома, на 1 января 1985 г. ительмены в Тигильском районе размещались следующим образом: в Ковране — 325, в Тигиле — 252, в Палане — 243, в Хайрюзове— 151, в Седанке — 118, в Усть-Хайрюзове — 1 10, в Воям- полке — 15, в Лесной — 2.
Следует отметить, что значительная часть этого населения (в основном молодое поколение) — потомки от смешанных браков, причем дети от таких браков в последние годы, как правило, записываются ительменами (подробнее об этом смотри раздел этой книги «Семья и брак»).
Этногенез
Ранние исследователи населения Камчатки — С. П. Крашенинников и Г. В. Стеллер — расходились во взглядах на происхождение и генетические связи ительменов, но в главном их представления оставались общими: ительмены не являются частью или ответвлением их северных соседей — коряков и чукчей. Возражая Г. В. Стеллеру против «мунгальского» происхождения ительменов, С. П. Крашенинников в свою очередь отмечал: «...естьли положить, что коряки и камчадалы один народ и в одно время или несколько лет спустя одни после других переселились, то удивительно, отчего у коряк и камчадалов такая разность в языке, когда они всегда в соседстве жили и имели обхождение?» [107, с. 365]. В сочинениях о Камчатке Г. В. Стеллер и С. П. Крашенинников, касаясь быта и культуры ительменов, сообщают такие подробности, по которым можно судить об этнических особенностях этой народности.
Несмотря на продолжительные исторические связи с коряками, ительмены сохранили многие черты самобытности своей культуры. Так, они имели несколько отличающийся от коряков тип зимнего жилища, иной тип — летнего (балаганы на сваях) [там же, с. 375—378], шалаши, крытые травой. Только ительменам был известен особый вид нарты и упряжи собак. Они широко применяли в быту изделия из травы, вплоть до одежды (накидки), плели ковры (циновки), которыми были завешены стены зимних жилищ, травяные мешки, корзины сумки и другие бытовые предметы [там же, с. 381—385, 396].
Ряд существенных отличительных признаков был и в одежде ительменов. Например, женские кухлянки имели сзади хвостообразное удлинение, хотя по конструкции они также были глухими, подобно корякским и чукотским, шили их обязательно с капюшонами.
Иначе ительмены приготовляли рыбу: преобладало копчение и печение, чего не было у коряков. У ительменов был распространен особый способ приготовления горячей пищи в деревянной посуде при помощи раскаленных камней, этого не знали их северные соседи. Они широко применяли различные травы при лечении самых разнообразных недугов, в то время как коряки пользоваться в этих целях травами почти не умели.
Особый характер носили благодарственные (осенне-зимние) праздники ительменов, сопровождавшиеся сложными пантомимами, плясками, пением [там же, с. 421]. Отличались и их бытовые обряды, связанные со свадьбой, с рождением ребенка, с похоронами детей и взрослых. Детей они хоронили в «дуплеватых деревьях». Взрослых покойников довольно бесцеремонно, без каких-либо приготовлений, вытаскивали из жилища через входное отверстие в кровле и оставляли на поверхности земли. С умершими не клали никаких предметов, которыми они пользовались при жизни, как это было у коряков и чукчей. Следовательно, и в этих обычаях прослеживаются резкие отличия от их северных соседей. Ительмены добывали огонь трением, но не при помощи лучкового снаряда, как это делали коряки и чукчи, а путем вращения зажигательной палочки между ладонями рук.
Отличными от корякских и чукотских были и религиозные представления ительменов. Например, их домашние «идолы»-охранители — хантай и ажушак (первый делался из дерева «наподобие сирены, то есть с головы по грудь человеком, а оттуда рыбою», второй — деревянный столбик «с обделанною верхушкою наподобие головы человеческой») [там же, с. 376] ни по форме, ни по представлениям о них и об их функциях не соответствовали домашним охранителям коряков и чукчей (связки семейных охранителей — тайн ыквыт содержали наряду с изображением предков другие предметы, призванные охранять жилища и его обитателей).
Праздники и другие торжества ительмены сопровождали пением, которое отличалось особой музыкальностью. «Их песни, — отмечал Г. В. Стеллер, — так мелодичны и настолько стройны по соблюдению правил музыки, ритму и каденциям, что этого никак нельзя было бы предположить у такого народа. . . они умеют петь не только в унисон, но и подпевают друг другу на два—три средних голоса» [215, с. 327]. У коряков и чукчей пения песен многоголосого, в «унисон», не было.
Таким образом, эти и другие данные, имеющиеся в трудах названных авторов, подтверждают, что и С. П. Крашенинников, и Г. В. Стеллер признавали генетическую обособленность ительменов от коряков и чукчей. Такому выводу немало способствовали языковые отличия ительменов, что довольно подробно представлено в труде С. П. Крашенинникова [107, с. 328— 330, 444—448].
Генетическую независимость ительменов от северо-восточных палеоазиатов подчеркивал также В. П. Мар- гаритов [117, с. 104]. Более определенные высказывания по данному вопросу принадлежат врачу Н. В. Слюнину, автору капитальной работы об Охотско-Камчатском крае [185, с. 402]. И хотя предположение Н. В. Слюнина о прародине ительменов, которая, по его мнению, находилась в Средней Азии, не подкреплено доказательствами, зато утверждение, что ительмены в языковом отношении занимают изолированное положение среди народов Азии, остается верным.
Особое место в истории изучения ительменов занял В. И. Иохельсон. В одном из своих сочинений он счел возможным высказаться весьма определенно: «Можно считать установленным, на основании материалов, собранных Богоразом и мною, что чукотский, корякский и камчадальский языки развились из одного праязыка» [90, с. 137]. Но никаких языковых или этнографических доказательств, подкрепляющих это ответственное утверждение, приведено не было.
В своей работе «Чукчи» В. Г. Богораз [38] не ставит и не решает никаких проблем из области генетических связей и исторических взаимовлияний между чукотским, корякским и ительменским языками. Он просто констатирует наличие сходных или общих элементов этих языков. Морфологические сопоставления занимают значительно большее место. В данном случае В. Г. Богораз приравнивает ительменский язык к подробно разработанной им чукотской морфологической модели.
К 1930-м гг. установилось твердое мнение, что ительменский язык относится к чукотско-корякской группе языков; самих же ительменов стали считать частью этой этнической общности. Особенно прочно такое представление укоренилось после выхода в свет ряда статей К. Я. Лукса [115, с. 38—48], Я- П. Алькора [25, с. 102— 122; 24, с. 32—64], С. Н. Стебницкого [196, с. 85—105], рассматривающих проблемы письменности и языка ительменов.
По имеющимся в настоящее время языковым материалам, основа ительменского языка не имеет генетических связей с языками корякским и чукотским. Путем специального сопоставительно-сравнительного изучения лексики ительменского языка (его западнокамчатских диалектов) Н. А. Богданова нашла лишь около 300 корней (основ), общих с чукотским языком и диалектами корякского языка. Наличные чукотско-корякские элементы оказались в языке ительменов лишь в результате длительной взаимосвязи с носителями преимущественно восточных и западных диалектов корякского языка. Это относится не только к лексике, но и к грамматике.
По общему признанию языковедов, фонетическая система ительменского языка резко отличается (и качественно, и количественно) от фонетической системы корякского и чукотского языков [123, с. 192—221; 58, с. 334—336; 54, с. 17—18].
Специальные исследования звукового строя ительменского языка, проведенные А. П. Володиным и А. С. Асиновским, не оставляют сомнений в его независимом происхождении от чукотского и корякского языков (подробнее об этом см. с. 145—147).
По мнению Г. Ф. Дебеца, ительмены обладают рядом антропологических признаков, которые дают основание выделить их из общей массы аборигенов Северо-Востока Азии [68, с. 115].
Несмотря на весьма интенсивное смешение с русскими на протяжении последних более чем двух с половиной веков, «ительмены, и особенно камчадалы, все-таки более темнокожи, чем коряки». В прошлом эти различия были, как полагает Г. Ф. Дебец, еще большими [там же, с. 117]. Есть и другие признаки генетической обособленности ительменов, отличающей их от коряков и чукчей. «В описании физического типа коряков (по-видимому, в первую очередь оленных), — пишет Г. Ф. Дебец, — заслуживает внимания замечание С. П. Крашенинникова о том, что носы у них „короткие, однако не столь плоски, как у камчадалов"» [там же, с. 449]. Если это наблюдение соответствует действительности, то отсюда следует, что по крайней мере по одному из важнейших признаков, служащих для разграничения азиатских и американских форм монголоидной расы, ительмены, еще не смешанные с русскими, сближались скорее с первыми [там же, с. 118] .
Анализируя и обобщая археологические материалы о Камчатке, накопленные до 1948 г., С. И. Руденко выделил на полуострове три археологических комплекса. Наиболее древний из них, который он связывает с ительменами, распространен, по его мнению, в средней части Камчатки. По его заключению, этот «археологический комплекс, характерный для предков ительменов, не обнаруживает сходства ни с неолитическими культурами южного островного мира, ни с древними культурами Берингова моря и генетически связан с континентальной Сибирью, предположительно с неолитом Лены и Прибайкалья» [167, с. 153—179]. Это мнение С. И. Руденко получило подкрепление в трудах археологов последних десятилетий. Так, Н. Н. Диков отмечает, что «в углистых полах многочисленных жилищ (на Ушковской стоянке. — Ред.) обнаружены находки, составляющие совсем иной, близкий верхоленскому или так называемому дюктайскому палеолитический комплекс каменных изделий» [71, с. 7].
По мнению, С. А. Федосеевой, «отдельные ымыяхстакские популяции (из Якутии. — Ред.) проникали и в Приохотье, и на Камчатку» [201, с. 20]. Гипотеза о проникновении предков ительменов на Камчатку из районов Приленья в настоящее время признается большинством исследователей этого вопроса. Однако остается все еще загадочной проблема генетических связей ительменов. Считается установленным, по результатам анализа археологических раскопок на Камчатке, что самые ранние памятники ительменской культуры относятся ко времени 5200 лет назад. Это начало тарьинского этапа древне
ительменской культуры южной Камчатки [78, с. 82—106].
Однако Н Н. Диков небезосновательно полагает, что ительмены имеют местные генетические истоки — «весьма древние, восходящие к концу палеолита» на Камчатке [71; 74].
А. К. Пономаренко подтверждает это положение, когда говорит, что формирование древнеительменской культуры развилось на основе местных позднепалеолитических, позднемезолитических или ранненеолитических культурных традиций [151, с. 193].
Соображение, что предки ительменов оказались не на пустом месте, не были первооткрывателями Камчатки, весьма важно и согласуется с рядом историко-культурных фактов. Здесь они встретили своих предшественников эскоалеутов, что находит определенное подтверждение в элементах культурного наследия, в данных языка [53, с. 41—51].
Преемственность культуры современных ительменов Н. Н. Диков прослеживает от времени позднего неолита, характеризуемого материалами раскопок верхнего слоя Ушковской стоянки. В них отчетливо отражена культура рыболовов На вскрытой землянке обнаружено кострище «с мощным напластованием пережженных рыбьих костей» [73, с. 13]. Очевидно, рыболовство было основным источником жизнеобеспечения местных обитателей. Нельзя не согласиться с выводом Н Н Дикова, который считает, что с достаточным основанием, но пока, к сожалению, при полном отсутствии антропологических данных, можно предположить, что все эти стоянки принадлежат предкам ительменов, истинных рыболовов. Сам факт отсутствия остеологического (антропологического) материала и является подтверждением прямой связи этого памятника именно с ительменами, так как они еще в первой половине XVIII в. оставляли покойников на поверхности земли, останки которых разносили животные и птицы.
На отличительные черты древней материальной культуры ительменов указывал и М. Г. Левин [110, с. 228]
Признавая вслед за другими авторами языковое родство, близость антропологического типа ительменов и коряков, он в то же время говорил лишь об общем ареале их формирования (т. е. об исторически сложившихся условиях устойчивых контактов), что, конечно, не равнозначно генетическим истокам, генетическому родству.
Таким образом, и антропологические, и археологические данные утверждают особое этногенетическое начало ительменов, отличное от чукчей и коряков.
Ительмены были в первую очередь типичными речными рыболовами. Все другие промыслы (сухопутная и морская охота) играли в их жизни (и то только для некоторых) второстепенное значение. Их материальная культура, вплоть до основного типа летнего жилища, одновременно служившего помещением для хранения запасов, была всецело приспособлена к данному занятию. Об этом свидетельствуют их свайные постройки (балаганы), травяные шалаши, долбленые лодки-баты для плавания по рекам и запоры для ловли рыбы на реках. Второе по значению место в производственной деятельности ительменов принадлежало заготовке разных дикорастущих трав и корней, одни из которых употреблялись в пищу, другие применялись как средства народной медицины, третьи использовались для вязания сетей, плетения циновок и других предметов быта. Не случайно некоторые виды трав широко применялись ительменами в качестве непременного атрибута при всевозможных ритуальных отправлениях (тоншич). В отношении использования растений в быту и вообще в хозяйстве ительмены далеко превосходили коряков и других соседей Еще известный историк Сибири П. А. Словцов обратил внимание на эту особенность ительменов. «Где вы найдете племя, — писал он, — с таким удивительным знанием ботанизирующее? Камчадалы и камчадалки — самоучки, но знают вредоносные, питательные, целебные, лакомые силы всех прозябаний и трав, на их полуострове растущих» [184, с. 138|. Наряду с некоторыми общими элементами материальной культуры ительменов с их непосредственными соседями — коряками и айнами существовали культурные особенности, не встречающиеся у их иноэтнического окружения. В своей основе такие детали можно рассматривать как привнесения из какой-то иной природно-географической среды, где они бытовали у предков ительменов, до появления их на Камчатке. На полуострове с его своеобразной флорой и фауной и суровым климатом формировалась культура пришельцев, на общем фоне которой остались неизвестные и не свойственные непосредственным соседям ительменов элементы их культуры. Некоторые явления из такого наследия культуры были отмечены в трудах С. П. Крашенинникова и Г. В. Стеллера.
Так, ительмены собирали и использовали до сотни различных видов семян, кореньев, трав, служивших им отчасти в лечебных целях, отчасти зимним запасом пищи.
Для изготовления различных циновок, мешков, корзин, ящиков для хранения запасов, защитных панцирей, накидок (епанчей) и других предметов, а также для изготовления ниток для вязания сетей, шитья собирали в большом количестве несколько видов разных трав. При их заготовке пользовались серпами (ножами), сделанными из лопаток медведя, остро отточенных на каменных брусках.
Зимняя обувь, используемая во время дальних поездок или охоты, изготавливалась из выделанной рыбьей кожи чавычи, красной. Обувь, такая надевалась только во время мо-' розов и отличалась большой прочностью.
Женщины носили травяные парики, на руках перчатки без пальцев, в которых «делали всякую работу». Мужчины носили головные берестяные уборы в виде «умбракулов» с завязками на затылке.
Ительменам принадлежит особый вид нарт, способ упряжи также отличается от всех известных видов использования тягловой силы собак.
У них мужчины занимались приготовлением пищи. В юрте они находились в голом виде, опоясанные ремнем с кожаным футляром для помещения полового органа. Этот чехол крепился одним концом к ременному поясу на животе, другим прикреплялся к нему со стороны спины.
Народное декоративное искусство ительменов также стоит особняком от искусства коряков и чукчей, имеет много существенных отличительных черт.
Таким образом, и примеры из области материальной культуры дают многослойный материал, содержащий элементы культуры южных широт и элементы культур Севера. Все эти наслоения требуют тщательного всестороннего анализа, исследования, историко-культурных сопоставлений, сравнений, выхода в регионы, далеко отстоящие от полуострова Камчатка.
Ни в фольклоре, ни в мифологии, ни в других видах народной памяти ительменов не закрепилось никаких свидетельств об их далекой родине, о родственных этносах. Отсчет времени и места своего происхождения они связывают с Камчатским полуостровом, где якобы они и произошли от своего предка Кутха (Ворона). Сам факт такого представления народа можно рассматривать как свидетельство весьма давнего их появления на этой территории. Первые исследователи этнографии ительменов узнали у них лишь то, что «все доказательства древности состоят в словесных преданиях, и сами ничего о том не ведают, но наипаче утверждают, что они на сем месте сотворены... творцом своим и прародителем почитают Кутху» [107, с. 362] .
Мифы ительменов содержат представления, отражающие естественногеографические, астрономические явления, наблюдаемые на Камчатке, ее флору и фауну. Именно в этой среде, по их представлениям, складывалась и протекала жизнь, создателем которой был Кутх, не только творец всего живого, но и устроитель жизни людей, их наставник.
Календарь их отражает производственную деятельность, сложившуюся на Камчатке, связанную прежде всего с весенним пробуждением природы, которое приносило появление рыб, растительности — главных источников их существования. Комплекс всех форм культуры ительменов был создан усилиями и умножением жизненного опыта народа на Камчатке, хорошо приспособлен к условиям местной природной среды. С. П. Крашенинников, соглашаясь с мнением Г. В. Стеллера по этому поводу, справедливо замечал, что ительмены «великое имеют знание о тамошних натуральных вещах, какую они имеют силу, и к чему угодны, чего в краткое время опытами изведать не можно» [там же, с. 363].
Г. В. Стеллер выражал восхищение и удивление предельно рациональным устройством принципов быта и труда, созданных ительменами. «Некоторые их изобретения... продуманы столь разумно и согласно местным потребностям... и устроены настолько по всем правилам механики, что их лучше не могли бы придумать ни Архимед, ни Христиан Вольф. Таковы, например, нарты и езда на собаках» [215, с. 409].
К этому согласованному мнению первых исследователей Камчатки гармонично примыкают результаты современного изучения археологами истории населения полуострова. Свидетельства весьма древнего освоения человеком Камчатского полуострова отражены в археологических памятниках, восходящих к палеолиту: это и открытие Н. Н. Диковым палеолитической стоянки охотников и рыболовов на берегу Ушковского озера, возраст которой по радиоуглеродным датам определяется около 14—15 тысяч лет назад (14300 ± 200 и 13600 ± 250) [70; 72], а также открытие палеолита на мысе Лопатка, сделанное Т. М. Диковой. По наличию в археологических материалах лабреток на Средней и Южной Камчатке [78, с. 29— 38; 77, с. 56—63] вполне оправдано предположение, что обитателями этих мест были протоэскимосо-алеуты. Уже в V—III тыс. до н. э. на Камчатку со стороны Северо-Восточной Якутии проникла наиболее древняя после- палеолитическая культура, носителями которой были «прежде всего ительмены» [70, с. 124—126]. Позднее Н. Н. Диков высказал другое предположение: ительмены имели и местные генетические истоки, «весьма древние, восходящие к концу палеолита» [71, с. 127].
Таким образом, археологические данные также подтверждают давнее освоение Камчатского полуострова ительменами. В III тыс. до н. э. наступает тарьинский этап развитой неолитической культуры, распространившейся по средней и южной областям Камчатского полуострова, создателями которой «были, несомненно, прямые предки ительменов» [72, с. 160].
Проблема этногенеза ительменов, с учетом всего комплекса исследований, проведенных к настоящему времени, все еще остается во многом открытой. Однако важно то, что итоговые обобщения антропологов по истории аборигенов Северо-Востока Сибири констатируют, во-первых, наличие расового разнообразия палеоазиатских народов, имея в виду и ительменов (такой вывод согласуется с анализом языковых, историко-этнографических, культуро-генетических данных).
Во-вторых, весьма существенно то, что «характерные черты арктической группы антропологических типов, представленной у эскимосов, чукчей, эвенов, частично коряков и ительменов, были в неменьшей степени, чем сейчас, выражены уже на рубеже новой эры, а само их формирование, по-видимому, относится к гораздо более далекому прошлому. Особенности эти объединяют арктических монголоидов вместе с восточными и южными в одну ветвь монголоидной расы и, стало быть, уводят этнические истоки всех народов — представителей арктической антропологической группы — на юг» [2, с. 168—169].
Ительменско-алеутские связи
Следы эскимосо-алеутского присутствия на Камчатке просматриваются в материальной культуре ительменов, в их антропологическом облике, в народном декоративном искусстве, в языке и топонимике, в некоторых обычаях.
Уже раскопки В. И. Иохельсона на восточном побережье Камчатки дали ряд предметов, почти абсолютно сходных с аналогичными предметами, найденными им же при раскопках на Алеутских островах [89, с. 199—242, 351—384; 210]. Лабретки, найденные при раскопках около с. Сероглазка на Камчатке, оказываются весьма сходными с некоторыми из найденных на Алеутских островах.
Еще большее сходство, притом в деталях, обнаруживают каменные лампы (жирники-светильники), найденные на Камчатке и на Алеутских островах. Они одинаковы не только по форме. На Камчатке и на Алеутских островах, как правило, все каменные лампы имеют вытянутые формы: яйцеобразную, усеченную эллипсоподобную. В отличие от эскимосских и чукотских алеутские и ительменские каменныё лампы не имеют внутренних перегородок. Кроме того, некоторые камчатские и алеутские каменные лампы имеют на зауженном конце специальное ушко (отверстие), которое предназначалось, как писал В. И. Иохельсон, для прикрепления к носу байдары или к нарте [211, tabl. 14—15; 210, tabl. 18]. Этой деталью еще больше усиливается общность и сходство алеутских и ительменских каменных ламп.
Подтверждают реальные связи древнего населения Камчатки с алеутами раскопки и данные Н. Н. Дикова. По мнению этого исследователя, видимо, во II тыс. до н, э. «своеобразные фигурные скребки и ножи, а также продолговатые острообушковые шлифованные тесла широко входят в быт на Камчатке и оттуда распространяются на Алеутские острова» [73, с. 11]. Этим не исчерпывается сходство в материальной культуре древнего населения Камчатки с алеутами. Некоторые конструктивные особенности землянки на берегу Ушковского озера «напоминают подземные жилища ительменов», и в то же время четырехугольная форма ее с закругленными углами «сопоставима также с древними округлыми землянками алеутов» [там же, с. 12].
Промышленники, оставившие свои впечатления о встрече с жителями Алеутских островов, писали: «Жительство имеют в земляных юртах, таких же, какие у камчадал: входят в них верхом...» [168, с. 115].
Сходство обнаруживается и в летних шалашах алеутов и ительменов. Согласно С. П. Крашенинникову, ительмены на лето сооружали около балаганов наземные жилища, деревянный остов которых крыли травой. Такие жилища у них назывались «бажабаж». Не случайно это название было перенесено русскими промышленниками (вместе с ними было много ительменов) на летние жилища алеутов, которые также покрывались травой и назывались русскими «бараборка» [107, с. 337; 47, с. 207].
Способ добывания огня трением у алеутов и ительменов был одинаковым. Они пользовались заостренной палочкой, конец которой вставлялся в углубление на сухой доске, а палочка вращалась быстрыми движениями ладоней: вперед, назад. Северо-восточные соседи ительменов добывали огонь при помощи снаряда, приводимого во вращательное движение с помощью лучка.
С. П. Крашенинников находил общее в одежде ительменов и алеутов. «Штаны и торбасы их из тюленьих кож, выкрашенных ольхою, много походят на камчатские» [107, с. 178].
Исследования одежды северо-восточных палеоазиатов, азиатских и американских эскимосов, в основу классификации которой положены конструктивные особенности различных типов, подтверждают общность типа одежды ительменов и алеутов и ее отличие от одежды других северных соседей. Сравнивая чукотско- корякскую одежду с эскимосской и алеутско-ительменской, В. П. Мона- стырная приходит к выводу о том, что она восходит к распашной одежде с нагрудником, подобной тунгусской. По мнению Монастырной, этому типу одежды противопоставляется другая, связанная с морским зверобойным промыслом, распадающаяся на эскимосский и алеутско-ительменский типы [179, с. 174]. Единый принцип покроя одежды алеутов и ительменов находит и Р. Г. Ляпунова. Она считает, что в одежде алеутов содержатся древнейшие традиции, пришедшие через Камчатку [116, с. 177]. Уместно отметить в этой связи и такой специфический элемент, как «пояс стыдливости» у мужчин алеутов, состоявший из ремня (пояса) и мешочка; аналогичный отмечен был и у ительменов [215, с. 113].
По данным С. П. Крашенинникова, ительмены из колосняка плели циновки, которые «вместо ковров и занавесов употребляют». Самое интересное в его сообщении то, что ительмены «из травы плетут епанчи, во всем подобные нашим старинным буркам» [107, с. 237]. Дело в том, что накидки из травы плелись и алеутками еще в начале этого столетия и использовались как верхняя одежда [212, с. 60].
Г. В. Стеллер отметил: «Раньше ительмены шили парки также из кож уток, гагар, гусей, лебедей и морских чаек» [215, с. 304], что тоже сближает их с алеутами.
С. П. Крашенинников, сообщая о головных уборах алеутов (по данным Г. В. Стеллера), писал: «Шляпы у них, из травы плетенные, как у камчадалов без верху наподобие умбракулов, выкрашены зеленою и красною красками с сокольими напереди перьями, или с чесаною травою. . .» [107, с. 178].
Пользуясь данными того же Г. В. Стеллера, С. П. Крашенинников обобщил его сведения следующим образом: «Между американцами (алеутами, жителями острова Каяк. — Ред.) и камчатскими народами сии примечания, достойные сходства, усмотрены: 1) что американцы лицем походят на камчадалов, 2) что они сладкую траву запасают таким же образом, как камчадалы, чего нигде инде никогда не примечено, 3) что и у них огнива деревянные, 4) что по многим признакам догадываются, что у них топоры каменные ж или костяные в употреблении, и господин Стеллер не без основания думает, что американцы имели некогда с камчатскими народами сообщение, 5) что платье и шляпы их от камчатских не разнствуют, 6) что они кожи ольхою красят по-камчатски же, по которым признакам, может быть, и произошли от одного поколения» [там. же, с. 179].
Не менее убедительные подтверждения продолжительных, устойчивых и тесных контактов между алеутами и населением тихоокеанского побережья Камчатки дают изобразительное искусство и орнаментика этих народов. В исследовании орнамента народов Сибири С. В. Иванов приходит к заключению, что «орнамент народов Крайнего Северо-Востока и алеутов имеет много общего, несмотря на различия в материале и технических приемах» [88, с. 169]. Исследуя приемы обработки кости и дерева, ученый отмечает, что «такие приемы, как линейная и мелкоямчатая резьба по кости, распространенная у алеутов, широко применяются также. . . и ительменами. Резьба с подцветкой известна только у алеутов и ительменов...» [там же, с. 173—174].
Черты общего и весьма сходного сквозят и в древнем обряде захоронения ительменов и алеутов. Как писал С. П. Крашенинников, «камчадалы умерших загребают в землю одетых в платье, которое они носили, а сверх обшитых в чирел, то есть в травяную рогожу» [107, с. 697]. Алеуты покойников помещали в погребении в сидячей позе, при этом их поверх одежды обертывали в кожи или циновки и крепко обвязывали.
Помимо отмеченных свидетельств связей между алеутами и ительменами, можно привести и ряд других, относящихся как к материальной, так и к духовной культуре [53, с. 41-51; 36, с. 202—245].
Таким образом, перед нами оказывается целая система общих черт культуры, сложившихся в результате непосредственных связей алеутов с ительменами.
Ительменско-айнские связи
На современном уровне наших знаний мы можем говорить об обособленности ранней ительменской культуры, возможно, лишь спорадически вступавшей во взаимодействие с неолитической и охотской культурами Курильских островов. С. И. Руденко, тщательно изучивший все имевшиеся археологические материалы древнего населения Камчатки, находил, что комплекс камчатских каменных наконечников стрел (типично неолитических) имеет много общего на западе с наконечниками стрел Восточной Сибири, а на юге — с наконечниками стрел, находимых на Курильских и Японских островах [167, с. 164—165]. Последнее замечание дает повод для предположения о наличии контактов населения Камчатки еще в неолитическое время с южными соседями.
Были ли контакты неолитических обитателей Курильских островов, а также носителей охотской культуры с ительменами, остается пока не совсем ясным. Однако уже есть основания говорить о каких-то более ранних связях юга Камчатского полуострова с пришельцами с Курильских островов. По определению радиоуглеродным методом возраста биологических остатков из раскопок поселения Лопатка-1 получена дата — 380±50, а поселения Андриановка — уже 950± ±70 и 570±40 лет до наших дней. Кроме того, что весьма существенно, на месте этих двух поселений были «керамика типа нейдзи с внутренними ушками», т. е. айнского типа, и «костяные украшения с ительменским орнаментом», «поворотные гарпуны из оленьего рога», материал для которых, несомненно, находили на Камчатке, так как на островах оленей не было, а также костяные наконечники стрел с ложбинками для яда [48, с. 42].
Эти данные убедительно свидетельствуют о сочетании здесь элементов двух культур — айнской и ительменской. И, что ново и важно, происходило это значительно раньше, чем принято считать. Возможно, это были не регулярные, а случайные связи аборигенов Камчатки с приходившими с юга айнами.
Вместе с тем пока общепризнано, что лишь в конце XVI—начале XVII в. по гряде Курильских островов пошел поток новых обитателей с острова Хоккайдо. То были айны, вытесняемые с юга японцами. По предположению некоторых ученых, айны ассимилировали носителей охотской культуры, но в то же время научились от них многому, что было необходимо для существования в новых, более суровых природно-географических и экологических условиях. Они усвоили морской зверобойный промысел в его специфических формах Курильских островов с соответствующими орудиями, приспособленное для жизни на островах полуподземное теплое жилище, одежду из шкур морских млекопитающих, птиц и пушных зверей, развили керамическое производство типа нейдзи и т. п. Соединение традиционного (айнского) и заимствованного из местной охотской породило новую культуру, создателями и носителями которой и стали айны (курилы). Пришельцы не порывали связей с югом, со своими единоплеменниками, с японцами, и вели с ними обмен путем последовательного посредничества обитателей островов. Они обменивали продукты своих промыслов на предметы японского производства, в том числе металлические, ткани, посуду и другие изделия.
Уже В. В. Атласов сообщал о поступлении японских товаров на Курильские острова и на побережье Камчатки: «А с тех де островов курильским иноземцам приходит цени- ная посуда и платье даб полосатых и пестрых китаек и лензовые азямы...
Да иноземцы ж сказывали, что в камчадальской стороне повыше Камчатки к Каланской (Озерной реке. — Ред.) Бобровой реке приходят по вся годы бусы и берут у иноземцев нерпичей и каланский жир» [101, с. 32].
«А посуду деревянную и глиненые горшки делают те камчадальцы сами, а иная посуда у них левкашеная и олифляная, а сказывают они, что идет к ним с острова...» [там же, с. 31].
В 1711 г., как сообщили айны (курилы) на втором (от Камчатского Носа) острове русским: «Промышляем мы бобровым промыслом ... а которые у нас были до вашего приходу бобры, и те бобры испроданы иной земли иноземцам. . . в полуденной стороне, и привозят к нам железо и иные товары, крапивные тканые пестрые» [147, с. 463]. По всей вероятности, айны были первыми пришельцами, появившимися с моря на южной оконечности Камчатского полуострова. Очевидно, здесь и встретились они с ительменами. Этим событием было положено начало формированию новых этнических связей ительменов с совершенно иной культурной средой. С этого времени появились в их жизни первые нити связей с обитателями далеких островных и материковых юго-восточных культур. Таким образом, нарушались многовековая изоляция от внешнего мира, замкнутость и застойность социально-экономического и культурного развития.
Этнические связи и отношения ительменов с айнами развивались непосредственно лишь с немногочисленными жителями ближайших к Камчатке островов Шумшу и Парамушир. В меньшей степени, но все же достаточно активно, вступали во взаимодействие с ительменами и курильцы острова Онекотан, которых также было немного. Вообще, по подсчетам Б. О. Долгих, к приходу русских этих «ближних курил» было там всего 270 человек [81, с. 575—576].
Взаимоотношения ительменов и айнов отражают широкий круг разнообразных связей, какие могли возникнуть при тех уровнях социально-экономического развития, каких они достигли. В их отношениях отчетливо проступает обмен. При этом айны первых двух островов выступают больше в роли посредников обмена между обитателями южных Курильских островов и Камчаткой. Были у них и военные столкновения, и брачные связи, а также взаимовлияние в области материальной и духовной культуры, в области языка. К сожалению, мы знаем больше примеров культурного влияния айнов на ительменов и меньше об обратном. Очевидно, до тех пор, пока не будет проведено специальное исследование культуры айнов ближайших к Камчатке островов, их языка (лексики) в сопоставлении с лексикой южного диалекта ительменов, сказать что-либо объективно весомое о влиянии ительменов на айнов вряд ли возможно.
В результате археологических раскопок на юге полуострова Камчатка Т. М. Диковой определены абсолютные даты признаков айнского присутствия или влияния их культуры на ительменов, о чем говорит появление здесь айнских предметов. Как полагает Т. М. Дикова, «отдельные имеющиеся в исследованных памятниках элементы айнской культуры — керамика типа нейдзи, японские монеты, морской зверобойный промысел — должны быть объяснены как результат лишь айнского влияния… Причем это влияние айнов распространяется на памятники только позднего периода— Лопатка-1, Сиюшк (380±50), культурный слой поселения Андриа- новка (570+40). . .». Наиболее существенные элементы айнской культуры — керамика типа нейдзи — обнаруживаются на западном побережье Камчатки от м. Лопатка до устья р. Опалы, а на восточном побережье значительно севернее, вплоть до р. Жупановой и даже несколько севернее [76, с. 167).
С чего начинались и как развивались этнические контакты и отношения ительменов с айнами (курильцами), мы знаем мало. Известно, однако, что еще в начале XVIII в. их отношения не всегда были мирными. При этом нападающей стороной были айны. Так, в 1723 г. «курильские немирные иноземцы в 24 человеках приходили на Опалу реку и убили ясашного тойона Кушугу в 6 человеках и балаганы все прижгли, жен и детей в полон побрали» [107, с. 171]. При участии русских айны были наказаны, «а полон был у них отнят». Но есть свидетельства более ранних нападений айнов на ительменов. «Курилы южных островов, — писал С. П. Крашенинников, — сказывают, что на всех островах имеется много курилов и камчадалов в холопстве, которые прежде сего уважены были» [там же].
По сведениям Г. В. Стеллера, «тойон на первом острове Куприан происходит от камчадалки из Ичин- ского острога, который был разграблен (курилами, — Ред.) еще до прибытия русских» [215, с. 470]. С утверждением русской администрации на Камчатке военные столкновения аборигенов прекратились. Вместе с тем параллельно с отмеченными явлениями сосуществовали и другие, мирные. Наиболее активно развивался обмен. Как установил Г. В. Стеллер, в конце XVI в. ительмены начали получать путем обмена товары японского производства: железные и медные вещи, особенно ножи и иголки [там же, с. 472]. Существенно то обстоятельство, что ительмены на мысе Лопатка и на первом острове Курильской гряды изменили основу своего жизнеобеспечения — перешли от главного занятия, рыболовства, к морскому зверобойному промыслу, к плаванию по морю на больших карбасах (байдарках), и можно предполагать, что здесь они усвоили айнскую технику промысла, орудия охоты и т. п. В этой связи изменились и их некоторые религиозные представления и культы. Они уже в качестве домашних святынь и покровителей имели (подобно айнам) инау (стружки). Об этом находим обстоятельное упоминание у С. П. Крашенинникова: «Носят они (курильцы,—Ред.) с собою оные стружки во всякие опасные пути на море и бросают в случае бедствия в воду, а наипаче в сувои, что между первым Курильским островом и Лопаткою, которые тем умилостивить надеются. Такой образ идолослужения приняли от курил и южные камчадалы, кои живут на первом Курильском острову и на Лопатке, как надежное средство к безопасному плаванию по морю» [107, с. 468—469].
Айнское влияние на ительменов оказалось более многообразным, проникло в разные области их культуры и распространилось не только в местах контактных зон, но и дальше на север. Так было с курильскими глиняными котлами с внутренними ушками, о чем говорилось выше. Ительмены заимствовали у курильцев некоторые виды плясок.
«Первый вид пляски распространен, — пишет Г. В. Стеллер, — главным образом на Курильских островах и на мысе Лопатка, равно как и среди всех ительменов, живущих между мысом Лопатка и Авачею. . . Этот танец издавна заимствован у куши или островитян... Пляска состоит в следующем: десять мужчин и десять женщин.. . образуют круг, медленно начинают двигаться и в такт поднимают одну ногу за другою...» [215, с. 430]. Наряду с таким видом плясок ительменам были известны и пляски- пантомимы, подобные тем, которые существовали у коряков и чукчей. Однако, судя по данным С. П. Крашенинникова и других авторов, пляски-пантомимы ительменов исполнялись во время осенне-зимних благодарственных торжеств и отличались определенным сюжетным содержанием, были своего рода театрализованными действиями, видимо, осложненными магическими дополнениями, включавшимися в канву пантомимы.
Усматривается заимствование от айнов и музыкальных инструментов, в частности мечевидной коробчатой лютни кычэрэщ звукоизвлечение из нее производилось при помощи смычка. «Конструкция инструмента полностью совпадает с айнским тонкорю» [164, с. 77].
Южные ительмены испытали заметное айнское влияние и в ряде разделов материальной культуры, преимущественно в тех, которые имели существенное жизненное значение: это прием оснащения поворотных гарпунов двумя отверстиями для крепления линя, наконечники стрел со специальными прорезями для заполнения их ядом лютика, что известно только у ительменов и айнов, тогда как другие народы Сибири стрел не отравляли [151, с, 179, 183; 76, табл. 17, 1—4\ 167, с. 161].
Несомненным свидетельством тесных контактных связей айнов с ительменами служит отмеченный первыми исследователями Камчатки обмен товарами между этими народами. По их данным, обмен носил направленный характер: стороны уже хорошо знали спрос и предложения друг друга, что могло появиться лишь в результате продолжительной практики обменных связей. Население Курильских островов издавна поддерживало обмен между далеким югом и Камчаткой.
Во II тыс. н. э. на костяных изделиях уже прослеживаются следы обработки их металлическим инструментом, имеются и сами железные ножи [ 151, с. 190]. Р. С. Васильевский полагает, что уже в I тыс. н. э. металлические изделия проникали на Север не только по побережью Охотского моря, но и из Японии через Курильские острова [46, с. 142]. Эти факты и предположения дают основания говорить о том, что связи ительменов с населением Курильских островов начали складываться до появления на них айнов, тогда, когда на них существовала охотская культура, ареал которой, как известно, охватывал также острова Сахалин и Хоккайдо.
Учитывая глубину, разнообразие, широту и продолжительность контактов с айнами южной группы ительменов, следует признать, что под влиянием этих факторов на юге Камчатского полуострова сформировалась особая этническая группа ительменов, впитавшая в себя ряд элементов культуры айнов и, видимо, их языка. Так, жители восточного побережья Камчатского полуострова у р. Островной (южнее Кронок) касатку называли, как и айны, камуи.
Здесь уместно напомнить высказывание С. И. Руденко, который считал, что смешение айнов «с ительменами произошло давно, не позднее конца 1-го тыс. н. э. В результате этого смешения на юге Камчатки образовалась культура, несколько отличная от среднекамчатской, под явным айнским влиянием» [167, с. 179].
С. И. Руденко находил общие формы наконечников стрел с озера Курильского на южной Камчатке и Курильских островов, что может указывать на древние связи Камчатки с югом.
Новые историко-археологические исследования устанавливают время появления айнов на Курилах более точно, чем то делал С. И. Руденко. Но остаются верными его выводы о разнообразии и длительности связей ительменов с айнами. Отсюда можно предполагать, что контакты Камчатки с югом начались еще с носителями охотской культуры.
Из наблюдений С. П. Крашенинникова и Г. В. Стеллера следует, что постоянных поселений айнов на Камчатке не было. Они оставались жителями островов, однако активно вступали во взаимодействие с ительменами. На первом острове (Шумшу) и на мысе Лопатка уже к первой половине
XVII в. образовалась особая этногруппа, которая совмещала в себе антропологические и культурные признаки, свойственные ительменам и айнам. Так, Крашенинников отмечал: «Жители сего острова, так, как жители на Курильской Лопатке, не прямые курилы, но камчатского поколения, которые по причине некоторых бывших между ими несогласий, особливо же по вступлении в сию землю русских людей, отделились от прочих и поселились на острову и на Лопатке. А курилами прозваны они по жителям второго острова, с которыми они, вступя в сродство чрез взаимное брачное совокупление, не токмо некоторые их обычаи приняли, но и знатно от предков своих видом переменились...» [107, с. 166].
В других местах своего сочинения он неоднократно подчеркивал, что курильцев, живущих «на первом острову и на Лопатке, с ними — курилами (живущими на других островах. — Ред.) — за один народ почитать не должно, ибо оные сущие камчадалы» [там же, с. 470].
Г. Ф. Миллер дал более подробную этническую характеристику жителям первого острова и мыса Лопатка, указав при этом, что живущие тут курилы «камчатским языком говорят, и все обычаи камчадалам подобно имеют, кроме того,что не ажушаков, но стружки в юртах имеют, а тем с помянутыми курилами сходствуют, что палкою между собою бьются, с женами тайно сходятся и от большей части зверьми питаются» [там же, с. 739].
Так развивались частичные культурные заимствования ительменов у айнов, однако при этом они сохранили свой язык, ряд обычаев.
Прежде чем перейти к изложению материалов относительно культурных заимствований курильцами (айнами) от ительменов, необходимо найти следы поселений айнов (курилов) на юго-западном побережье Камчатки и на мысе Лопатка.
Ко времени появления русских на Камчатке на ее южной оконечности жили не только ительмены, но и айны. Об этом определенно сообщал В. Атласов: «Наехали они курильских мужиков 6 острогов, а людей в них многое число. [101, с. 28].
Если следовать за сообщением наблюдательного В. Атласова, получается, что «камчадальская земля» простиралась в основном по долине р. Камчатки с ее притоками, по западному побережью Камчатского полуострова, а южнее р. Бобровой (Озерной) жили айны. Первые курильские поселения он встретил еще «за три дни», не доходя до р. Бобровой. Видимо, к этому времени (конец XVII в.) этнические взаимосвязи айнов и ительменов здесь зашли очень глубоко, охватили уже брачные связи, шли другие взаимоассимиляционные процессы, процессы языкового смешения, разносторонние культурные взаимовлияния. Не случайно, давая описание внешнего облика «курильских мужиков», Атласов не оставляет сомнений в том, что это были айны, а не ительмены. На самом деле, по его словам, «за камчадальцами вдаль (т. е. на юг — Ред.) живут курильские иноземцы — видом против камчадальцов чернее и бороды меньше. . . А одежду носят такую ж, что и камчадальцы, только камчадальцов они скуднее» [там же, с. 31].
К приведенным сведениям имеются и более конкретные данные, список населенных пунктов Камчатского полуострова конца XVII в., составленный путем скрупулезного анализа литературных и архивных материалов И. И. Огрызко [141, с. 171—208].
На Опале-реке в конце XVII в. в двух местах жили курильцы. На реке, носящей имя казака Голыгина, было также поселение курильцев. «Над речкою Канхангачь... есть жилье курильца Кожокчи» (на правом берегу р. Канхангачь). На устье р. Озерной (Игдых) «есть жилье лутчего мужика курильского Ломчи». «На устье р. Ты- дьему (у Курильского озера), на левом ее берегу, есть острожек курильских мужиков... Тойон Тахпичь». По замечанию С. П. Крашенинникова, это было «главное курильское жилище». «Над Камбалинским озером построен курильский острожек, Камбалинским же называемый». Пользуясь разными источниками, И. И. Огрызко установил, что на Камчатке, на 1-м и 2-м Курильских островах в общей сложности было 20 курильских населенных пунктов. При этом, изучив поименные списки всех жителей 1-го и 2-го Курильских островов, составленные миссионерами в 1747—1748 гг., И. И. Огрызко заметил, что дохристианские мужские имена жителей 1-го острова (Шумшу) «имели не айнское, а типично ительменское звучание» [140, с. 29]. Этот вывод подтверждается языковедом-этнографом Н. К. Старковой [191, с. 36].
В 1741 г. по заданию Г. Стеллера было произведено «Описание от устья Большой реки до Курильской Лопатки и оттуда... вокруг же первого и второго Курильских островов. . . сочиненное через служивого Осипа Аргунова» (А. П. Горлановым). В этом Описании находим более подробные сведения о местах курильских поселений, численности в них жилых и хозяйственных построек. Первое с севера поселение было на р. Явиной: «от устья верстах в 2-х на левой стороне есть жилье курильского мужика Аручки, строения в нем одна юрта, 6 балаганов». На р. Озерной, вытекающей из Курильского озера, «на устье, на правой стороне, есть летнее жилье курильских мужиков, но ныне оное пусто». «Нушь- чьчюучь речка, на устье сей речки, на левой стороне, есть жилье новокрещена (курильца. — Ред.) Ивана Лолечи». «Чюичюмтит речка, на устье, на левой стороне, есть жилье курильского мужика новокрещена Якова Тимти, строения в нем 3 юрты, 6 балаганов» [225, л. 5 об., 6].
Учитывая эти данные, необходимо иметь в виду, что жители курильских поселений на Камчатке в случае необходимости покидали их и переселялись на острова. Миграция их усилилась с присоединением Камчатки, с введением ясачного обложения, христианизации. Во второй половине XVIII в. они окончательно ушли с Камчатки. Примерно с этого же времени прекращаются непосредственные их связи с ительменами.
Наблюдения О. Аргунова и А. Горланова свидетельствуют о значительных культурных заимствованиях курильцами от ительменов, что следует из специального их «Описания на первом острову живущих курилов, о их обычаях и поведении», составленного в том же 1741 г. То же находим у С. П. Крашенинникова об ительменах.
Подобно ительменам, камчатские курильцы полагали, что творцом жизни на земле был Кутха («Небо и землю, и море, всю видимую тварь сотворил Кутха...»). Как и ительмены, камчатские курильцы «теплых вод ни во что не употребляют (горячие источники. — Ред.)... к таким теплым водам или к' горелым местам (вулканам. — Ред,) блиско ходить немалое опасение имеют» [там же, л. 20]. Точно так же курильцы усвоили ряд бытовых обычаев ительменов. Например: «Жупанов у них прежде сего не бывало, только кроме тех, которые приезжали с Лопатки и с Озера, и оных по камчадальской обыкности в великой чести имели» [там же, л. 21], «женщины прежде сего волосы на многие косы расплетали, также и чужие волосы к своим приплетали, подобно как и у камчадалов» [там же, л. 22], «штаны и торбасы у мужчин и у женщин и все платье делается тем же образом, как на Лопатке живущих курилов» [там же, л. 23], «а при женитьбе никакого колыма не бывает, и кто вздумает жениться, то начинает у тестя работать и хватать, так, как в обыкновении камчадалов есть» [там же, л. 25].
Резюмируя свои наблюдения об элементах культуры, заимствованных курильцами от ительменов, авторы этого сочинения писали: «Чревоношение и родины, плодовитость, обрезание пупа... давание имен, грудное кормление, питание детей сперва кроме матерной груди, приключающие болезни. . . поступки с больными, плач над умершими и их погребение, и поминки годовые, и оставление жилищ говорят, что во всем одинакое на Лопатке с живущими курилами» [там же], т. е. с жителями первых от Камчатки двух островов. И наконец, замечание относительно языка: «Курильские мужики сначала жили на озере Иналотке с живущими курильцами, но языком разны были, а иные... молодые ребята, кроме стариков, курильского языка и не знают и говорят на Лопатке живущих камчадалов» [там же, л. 17].
Как видно, глубина ительменского влияния на курильцев, оказавшихся на Камчатке, была многосторонней и напоминает, скорее, ассимиляцию их ительменами. В конкретно-исторической обстановке развитие ительменско-курильских (айнских) отношений на Камчатке представляется вполне естественным. Количественно ительмены намного превосходили здесь айнов. Они были аборигенами, считали себя «хозяевами» этой территории. У них существовал уже сложившийся тип хозяйственной деятельности, определенный производственный и бытовой уклад в данных природных условиях, и поэтому айны были приспосабливающейся стороной, что поддерживалось и закреплялось брачными связями. В результате таких связей, как отмечал С. П. Крашенинников, «знатно от предков своих видом переменились: ибо дети, рожденные от родителей различных оных наций, и собою виднее, и волосом чернее, и телом мохнаты» [107, с. 166].
Ительменско-корякские связи
Соседство ительменов с коряками уходит своими истоками в глубину веков и характеризуется взаимовлиянием, которое содержит многообразные следы на всем комплексе культур этих этносов. Особенно заметно влияние корякского на диалекты ительменского языка не только в контактных зонах, что естественно, но и на язык в целом. Этнические связи коряков и ительменов обнаруживаются также в общем облике материальной культуры, в антропологических признаках, в мифах, в общих идеях религиозных представлений и т. п.
О раннем заселении предками ительменов и коряков Камчатского полуострова свидетельствуют археологи и антропологи теперь уже достаточно доказательно и убедительно.
С. И. Руденко считал, что «предки ительменов с севера заселили полуостров, до них, по-видимому, не обитаемый человеком» [167, с. 179]. Предположения подкрепляются находками HJ Н. Дикова верхне-палеолитических остатков культуры на берегах Ушковского озера, которые по ряду определяющих признаков (тип жилища, рыболовство как основной источник существования) относятся им к культуре предков ительменов.
О глубине взаимосвязи ительменов с коряками говорят и антропологические данные. В своих исследованиях на Камчатке Г. Ф. Дебец выделил особый тип арктической группы — «ительменский», который, как пишет он, следовало бы назвать «камчатским», так как он представлен и у коряков полуострова [68, с. 76]. Аргументируя свое заключение, он ссылается на следующее: ительменский, или камчатский, тип «характеризуется исключительной шириной нижней челюсти при умеренной ширине лица в скуловых дугах. Наличие подобной комбинации этих признаков, являющейся исключительной в пределах всего земного шара, у двух соседних групп свидетельствует о тесном генетическом родстве ительменов с коряками Камчатки» [там же, с. 77]. Оставляя пока в стороне вопрос о генетическом родстве этих этносов, важно учесть вывод о глубоких и тесных связях ительменов с коряками Камчатки. К этим выводам Г. Ф. Дебеца присоединился и подтвердил их антропологическую обоснованность и М. Г. Левин [110, с. 211—212].
Если существовало генетическое родство ительменов с коряками, то почему только с коряками Камчатки, а не вообще с коряками? По всей видимости, этот общий признак не был генетического происхождения, а явился результатом длительных тесных контактов, приобретением исторического взаимодействия, проявившимся и у камчатских коряков. Там же, где таких связей не существовало, данного уникального признака («камчатского типа») у северных оседлых коряков и коряков-оленеводов не возникло. Этот факт, несомненно, служит подтверждением глубоких взаимосвязей ительменов с оседлыми коряками Камчатки. Исторически сложившееся близкое территориальное соседство ительменов с коряками зафиксировано и в середине XVIII в. С. П. Крашенинниковым. Он отметил, что ительмены «в соседстве имеют с западу живущих на впадающих в Пенжинское море реках, сидячих коряк, а именно: на Оглукомине, Хариузовой и Тигиле...» [107, с. 698].
Особое место занимают данные С. П. Крашенинникова о состоянии языка, который был в употреблении на указанной территории. Ее население он называет «ительменским, но с корякской примесыо», что прослеживал в языке [там же, с. 160]. Это положение полностью подтвердилось исследованиями В. Г. Богораза и С. Н. Стебницкого. Можно говорить с большой долей уверенности о том, что соседство и взаимодействие ительменов с коряками существовало с весьма давнего времени и породило имеющиеся очевидные следы естественного процесса постепенной ассимиляции коряками ительменов, в том числе частично их языка. В этой связи необходимо отметить значительную общность содержания мифов и сказок ительменов с корякскими, особенно тех, в которых фигурирует Ворон (Кутх) — их культурный герой, творец, жизнеустрои- тель. Показательно также то, что многие герои ительменских сказок и мифов носят корякские имена — свидетельство заимствования этих сюжетов ительменами из корякского фольклорного багажа. Значительная культурная общность ительменов с оседлыми коряками западного побережья Камчатского полуострова наблюдается в орудиях и технике рыболовства, в быту, в обрядах и верованиях.
Переходя к рассмотрению конкретных примеров ительменско-корякских связей, нужно определить контактные зоны, что необходимо для уяснения географии распространения взаимовлияний этих этносов. Камчатский хребет разделяет полуостров на две половины — восточную и западную. На берегах рек (берущих начало в камчатских горах и впадающих либо в Берингово море, либо в Охотское) жили оседлые коряки, отличавшиеся друг от друга диалектами языка (западные — паланский, восточные — карагинский) и рядом культурных особенностей. Поэтому непосредственные связи с ительменами, притом обособленные, существовали у каждого из этих подразделений, что по-разному отразилось на характере взаимовлияний и их результатах.
Контакты и тесные связи ительменов с паланцами продолжают развиваться и в настоящее время, тогда как на восточном побережье связи ительменов с карагинцами практически прервались еще в XIX в. Особо следует отметить отношения ительменов с коряками-оленеводами, которые то усиливались, то ослабевали, преимущественно по западному побережью Камчатского полуострова, где по склонам Камчатского хребта и примыкающим тундрам кочевали коряки-оленеводы. В основном отношения ительменов с ними носили экономический характер (обмен). Впрочем, в истории этих связей, как будет показано ниже, были случаи перехода оленеводов на вынужденную оседлость в окружении ительменов и последующее их постепенное растворение в ительменской среде.
Ко времени присоединения Камчатки строгих границ между ительменами и коряками-паланцами не было. А. П. Горланов, изучавший географию западного побережья Камчатки, отметил в описании ряд ительменских острожков, которые сравнительно недавно были обитаемы коряками: «Тахлаатынум на левом берегу Крутогоровой реки... Некоторые объявляют, что в сем острожке прежде сего живали коряки, которых камчадалы войной согонили» [226, л. 12—13].
И еще: «Тахилвахтаня — корякский старый острожек от Гохлина-речки в версте на левом берегу р. Белоголовой» [там же, л. 28].
Далее он записал: «На Хайрюзовой-реке мне объявили, где ныне камчадалы живут, жили коряки и построены были немалые острожки, точию те коряки камчадалами в осаде побиты. . .» [там же, л. 32 об.].
А на р. Аваче, в острожке Коряки, в 40-х гг. XVIII в. среди его обитателей были и коряки, и ительмены. «Жития во оном острожке, — по данным А. П. Горланова, — 5 юрт, 42 балагана, жителей 5 коряк, 15 камчадалов» [там же, л. 55 об.—56]. Однако судьба этих коряков была предрешена. В начале XIX в. их уже в этом селении не было. «Корякский острожек, или просто Коряки, — отмечал В. М. Головнин, — некогда был обитаем коряками, которые все переселились или перемешались с камчадалами» [62, с. 22].
Из этих сообщений следует, что коряки к югу от Тигиля жили в острожках, далеко отстоящих друг от друга, в сплошном ительменском окружении. Правда, имеется значительно больше следов пребывания здесь коряков, если учитывать топонимику этих мест. Так, один из притоков р. Хайрюзовой в XVII в. назывался по-корякски Кэлилевут (Пестрая голова) , который брал свое начало из хребта, называвшегося также по-корякски Авкувывылан. (Большие утесные камни), р. Ковран (Поворот).
Появление коряков-оленеводов в южной части западного побережья Камчатки относится к сравнительно недавнему времени и должно рассматриваться как вынужденное. Очень скоро они лишились здесь своих оленей, и поэтому многим из них пришлось принять образ жизни ительменов, т. е. перейти к оседлости и рыболовству. Как отметил С. П. Крашенинников, коряки на р. Аваче «были прежде оленные, но по отогнании оленей их неприятельми учинились сидячими, а поселились на объявленном месте», проявив большую этническую стойкость: «. . .не потеряли они ни обрядов своих, ни чистоты языка по сие время» [107, с. 122].
Этнический стоицизм коряков на Аваче спас их. Вероятнее всего, что они погибли позднее во время эпидемии оспы 1768—1769 гг., а не просто «перемешались с камчадалами», как полагал В. М. Головнин. О проникновении коряков-оленеводов далеко на юг полуострова сообщал в 1743 г. А. П. Горланов. «Уведомился я, что они прежде сего жили около Лопатки. но в результате гололеда много оленей погибло, а с оставшимися коряки откочевали к Тигилю-реке» [226, л. 149 об.].
Вполне допустимо, что одной из главных причин перехода здесь к оседлости части коряков была гибель их оленей. Находясь в окружении ительменов, они постепенно растворились среди них. Так, видимо, исчезли к началу XVIII в. оседлые коряки на реках Хайрюзовой, Крутогоровой, Белоголовой и в других местах.
Отношения между коряками и ительменами иногда носили далеко не идиллический характер. Коряки с боями проникали на территорию ительменов, что также получило живое отражение в народной памяти ительменов. Житель Облуковинского острожка ительмен Корынча объявил, что «коряки из своих жилищ, собравшись человек по 100—150, хаживали по берегу Пенжинского моря на живущих камчадалов даже до Курильской Лопатки» [там же, л. 15].
О столкновениях с коряками, как недавней истории, вспоминали ительмены и в других южных острожках. Об этом говорили жители острожка Куатымну, расположенного на правом берегу р. Крутогоровой. Обобщая устные известия ительменов, С. П. Крашенинников справедливо полагал, что зачинщиками столкновений с ними были оленные коряки, двигавшиеся от Тигиля на юг вплоть до Большой реки [107, с. 405].
Отголоски прошлых отношений с коряками были еще в памяти ительменов в начале нашего века. В. Н. Тю- шов записал у ительменов на р. Иче историческое предание о нападении на них паланских коряков [199, с. 274 — 275].
Ительменско-корякские связи наиболее тесными были на местах сопредельного расселения, на реках Оманиной, Напане и по Тигилю. Именно здесь шло активное взаимодействие этих этносов. Здесь сформировались те общие элементы культуры и языка, которые так подробно и обстоятельно изложены исследователями XVIII в. Этот район был местом наиболее интенсивного смешения ительменов с коряками. Отсюда распространялись ительменские элементы культуры и языка, к корякам на север и от коряков — к южным ительменам. Об интенсивности и продолжительности контактов ительменов с коряками свидетельствуют исследования антропологов. «Камчатский компонент, — писал М. Г. Левин, — еще сильнее, чем у чукчей, выступает в составе коряков» [110, с. 207].
Глубина взаимосвязи коряков-паланцев с ительменами прослеживается и на материальной культуре. С. П. Крашенинников отметил, что излишне писать подробно об оседлых коряках и курильцах, ибо «род жития их весьма сходствует с камчадалами». «Сидячие (коряки. — Ред.) живут в земляных юртах, — писал он, развивая свою мысль дальше, — как камчадалы, с которыми и больше житием и обрядами сходствуют, нежели с кочевными коряками» [ 107, с. 448]. И действительно, устройство зимних жилищ, хозяйственных построек (балаганов), средств передвижения по рекам (батов), орудий рыболовства, способов и приемов добычи рыбы, приготовления рыбных запасов, одежд и обуви и многое другое — все это имело настолько общие черты, настолько схожие формы даже в деталях, что говорить об обособленности названных видов материальной культуры у этих народностей не было особых оснований.
Значительная общность ительменов с оседлыми коряками обнаруживалась и в духовной культуре, в обычаях. Как отмечал С. П. Крашенинников, «сидячие празднуют в одно время с камчадалами. . .» [там же, с. 456].
Если обратиться к деталям некоторых праздников, к атрибутам их, то увидим, что в этой части у сопредельных коряков обнаруживается почти полная идентичность с ительменами. Свадебные обычаи и обряды «их по-камчатски справляются, и жен берут больше из своего роду» [там же, с. 732].
Резюмируя сопоставление культуры оседлых коряков западного побережья Камчатки с культурой ительменов, С. П. Крашенинников выделяет следующие отличия: «Сидячие коряки ничем от камчадалов не разнствуют, кроме того, что шаманов имеют с бубнами, что женщины их лица вышивают, что собак врагам в жертву приносят, напоследок что к строению острожков избирают такие места, к которым бы трудный приступ был. . .» [там же, с. 734].
Наряду с отличиями в языке у ительменов и коряков были и общие черты, выработавшиеся в результате длительных и близких связей и взаимовлияния. Особенно в этом отношении оказались податливыми ительмены.
Связи ительменов с коряками продолжали развиваться в XIX и XX вв. «По Тигилю и ее притокам, — отмечал В. Н. Тюшов, — в первой половине прошлого столетия имели свои юртовища коряки, но не камчадалы. . . Может быть, и напанцы, и седанкинцы (ешхлеенцы Крашенинникова), и аманинцы — окамчадалившие- ся в течение столетия сидячие коряки. Это же указание может до некоторой степени служить объяснением значительно большего распространения на юг корякских названий, чем идет их кочевание туда в настоящее время» [199, с. 451].
В. И. Иохельсон считал, что се- данкинское наречие ительменского языка является переходным к корякскому языку. Занимаясь этнографией ительменов, он обратил внимание на нивелировку ительменской и корякской культур в местах тесного соприкосновения этих народностей: «В северной Камчатке селения приморских коряков приходили в прямое прикосновение с камчадальскими, и трудно даже провести между ними этнографическую границу. Браки между представителями обеих народностей были обычным явлением, и весь пограничный район был заселен смешанным населением» [213, с. 810]. С. Н. Стебницкий вообще считал, «что культура современных нам ительменов (40-е гг. нашего века) не имеет никаких отличий от культуры юго-западных приморских коряков (коряков-паланцев)» [227, л. 10].
Так шло развитие ительменско- корякских связей и их результатов на западном побережье Камчатки, в которые были вовлечены не только оседлые, но и кочевые коряки.
На северо-востоке Камчатского полуострова ительмены занимали берега р. Камчатки от истоков до устья. В нижнем течении р. Камчатки, по ее левому притоку, р. Еловке, они приближались к корякам-карагинцам (укинцам). По этой реке проходил путь, связывавший долину р. Камчатки с северо-восточным побережьем Камчатского полуострова — коряков с ительменами.
При изучении вопроса о том, как складывались и развивались отношения между ительменами р. Камчатки с коряками-карагинцами, мы наталкиваемся на определенные трудности. У нас нет почти никаких документальных данных об их связях и отношениях хотя бы от XVIII в. Имеются только сведения, которые можно извлечь из конечных результатов и тех следов влияния, которые усматриваются в быту, культуре и языке коряков-карагинцев. В чем конкретно выражалось обратное влияние коряков на ительменов этой части полуострова, сказать можно очень немного. Ближайшие к карагинцам ительмены во второй половине XIX в. утратили основные черты своего прежнего быта и культуры, а также и языка. Причин этому было довольно много. На восточном побережье Камчатки, как и на западном, взаимодействие ительменов с коряками началось давно. Поэтому и здесь обнаруживаются глубокие следы влияния ительменской культуры и языка на коряков, однако менее значительные, чем корякского на ительменов западного побережья Камчатки. Можно прямо утверждать, что образование коряков-карагинцев явилось результатом тесных связей между коряками-алюторцами и ительменами. Об этом убедительно писал С. Н. Стебницкий [197, с. 129—170].
Особого внимания заслуживают жители о. Карагинского, как пример формирования смешанного ительменско-корякского населения на восточном побережье Камчатки. Исходя из языковых материалов С. П. Крашенинникова, тщательно изученных С. Н. Стебницким [там же], оказывается, что в основе населения о. Карагинского были ительмены. В ведомости «О нравах живущих в Якутском уезде народов», составленной в 1770 г. о жителях Карагинского острова, сообщалось: «Нижнекамчатского острога на острову Карагинском карагинцев, кои в давних летах были те же камчадалы и отошли на морской остров. . . Их 111 человек. .. жительствуют так же, как камчадалы. . . язык их от камчадальского и алюторского особливый» [205, с. 66].
Данные начала XIX в. уже не содержат сведений о жителях о. Карагинского. Экспедиция Ф. П. Литке в 1828 г. не обнаружила людей на острове, они видели только развалины жилищ [114, с. 193—194]. Причины, в результате которых остров оказался необитаемым, не совсем ясны. Известно лишь, что в 1777 г. по распоряжению начальника Камчатки Бема жители острова были переселены в алюторские острожки, опустевшие после эпидемии оспы. В 1776 г. на острове было 40 ясачных плательщиков. Впоследствии они, видимо, слились с алюторцами.
С. П. Крашенинников, разбирая вопрос об этнической принадлежности жителей о. Карагинского, писал: «На помянутом острову живут коряки ж, которых, однако, прочие за свой род не признавают, но называют их Хам- шарен, то есть собачьим отродьем. . .» [107, с. 136].
С. П. Стебницкий, подробно исследовав записи слов обитателей острова, сделанные Крашенинниковым, установил, что из 177'слов 104 ительменские и лишь 73 имеют общий корень с корякскими [197, с. 159]. Он же пришел к доказательному заключению, что наличие фонемы «Ф» в карагинском диалекте — результат ительменского влияния; ни в одном из других диалектов корякского языка этой фонемы нет. К этому следует добавить наличие ряда личных имен, которые сами кара- гинцы называют ительменскими: Наса, Ляххи, Томо, Туншо, Сэвви (для мужчин) и Сикле, Малля, Типку и другие (для женщин).
Влияние ительменской культуры глубоко проникло и в систему религиозных представлений коряков восточного побережья Камчатского полуострова. К числу таких заимствований следует отнести ряд характерных особенностей осеннего благодарственного праздника, называемого коряками хололо. В этом празднике синтезированы и корякские, и ительменские элементы общей идеи благодарственных обрядов и церемоний, адресованных природе за удачные летние промыслы (охота, рыболовство, собирательство) . Эти обряды и церемонии по форме и по содержанию у коряков этого региона совпадают с ительменскими. К таким общим ительменско-корякским атрибутам праздника относятся эффзв’ — деревянные наконечникообразные фигурки, связанные с почитанием грома и молнии, с представлением, что эти природные явления дают обсидиан для изготовления орудий. С. П Крашенинников оставил три описания осеннего праздника ительменов, которые он наблюдал на западном побережье и в долине р. Камчатки [107, с. 414—427].
Г. В. Стеллер также отметил у ительменов западного побережья полуострова ряд элементов праздника, которые встречаются у коряков: обряд перетягивания березового прута, с обязательной победой той стороны, которая находилась внутри юрты. У них был также идол — «бог грома», его «кормили», а затем сжигали, как эффэв [215, с. 408—409].
Итак, в этнической истории коряков восточного побережья Камчатки ительмены оставили многообразные, хорошо прослеживаемые следы своего влияния, которое прочно укрепилось в традициях коряков и по настоящее время воспринимается как свое, корякское [52, с. 36—49].
Ительменско-русские связи
Ительменско-русские отношения, начало которым было положено в конце XVII в. включением Камчатского полуострова в состав Русского государства, явились для ительменов крутым поворотом в их этническом и историческо-культурном развитии. Этим актом были прерваны застойный характер состояния производительных сил и производственных отношений ительменов, их изоляции от непосредственных связей с цивилизованным миром того времени. Трудно и сложно, в особенности на первых порах, протекало формирование отношений ительменов с русскими. Ходом предыдущей истории они не были подготовлены к усвоению социальной системы, которую им навязывало сначала феодально-крепостническое, а затем буржуазно-помещичье государство. До прихода русских они не знали государственной власти, не имели представления о выплате ясака, о несении разных повинностей, трудовых обязанностей для обслуживания пришельцев. В то же время они узнали о существовании широкого применения металлических орудий труда, огнестрельного оружия, письменности, книг, иных социально-бытовых условий жизни, других более удобных форм жилища, одежды, не известных ранее видов пищи и т. п.
В истории ительменско-русских отношений и их последствий было несколько периодов, характерные признаки которых определялись политикой самодержавия, ее зачастую уродливыми проявлениями. Вместе с тем шло постепенное нарастание влияния на ительменов культуры сибирского казачества, русского трудового населения, крестьян-переселенцев, принесших трудовые навыки земледелия, скотоводства, огородничества и связанных с ними видов производственной деятельности, новый быт. Определенную роль в сближении ительменов и русских сыграли христианизация и духовенство, способствовавшие возникновению школ на Камчатке, распространению русского языка. При всем несовершенстве школ, односторонней их направленности и т. п. они принесли определенную пользу коренному населению [32, с. 177—194], дети которого овладевали началами грамоты, а потом находили применение в деловой жизни Камчатки. Так, например, в 1754 г. Большерецкая канцелярия взяла из школ на службу учеников [40, с. 62].
С начала XVIII в. на Камчатке действовали купцы и их приказчики. Несмотря на предпринятую ими с большим размахом торговую эксплуатацию, закабаление населения, и в их деятельности были заложены косвенные элементы, способствовавшие приобщению ительменов и к русской культуре, и к повышению общего уровня развития производительных сил крайнего Северо-Востока, условий жизни его аборигенов.
Значительную роль в сближении ительменов с русскими играли промышленные компании, осваивавшие Алеутские острова. На р. Камчатке было основано судостроение для морских плаваний. К нему привлекались и ительмены. Кажется, не было ни одного плавания промышленников от берегов Камчатки, в которых не принимали бы участия ительмены и как матросы, и как промышленники, «работные люди» [140, с. 164—165]. Таким образом, каналы, по которым шло сложение ительменско-русских связей, были глубокими и многообразными, что и привело уже в XVIII в. к заметным радикальным изменениям культуры ительменов, их сближению с русским трудовым населением, слиянию с ним и образованию на Камчатке особого населения — камчадалов — результат этнической метисации ительменов с русскими, с потомками первых смешанных браков. На этой основе сформировалось особое наречие русского языка Камчатки, прослеживающееся и в настоящее время.
В развитии ительменско-русских отношений неверно акцентировать внимание только на отрицательных сторонах или только искать одни положительные факторы в жизни ительменов с присоединением Камчатки. Это был противоречивый процесс, свойственный эпохе присоединения и освоения русским государством новых территорий с их аборигенами. Этот период порой сопровождался драматическими последствиями и в то же время существенными приобретениями ительменов в материальной и духовной культуре, в создании у них более прочных основ жизнеобеспечения.
С основанием Верхнекамчатского (1698), затем в 1703 г. Нижнекамчатского и Большерецкого русских острогов, начали формироваться постоянные русские поселения на Камчатке. Казаки и другие жители края обязаны были служить определенное время и без ведома якутского воеводства не имели права покидать Камчатку. Якутскому воеводству всегда не хватало .людей, которые бы несли «государеву» службу. Поэтому смена гарнизонов камчатских острогов практически не производилась. В 1707 г. последовал указ, закреплявший казаков на постоянную службу, безвыездно в Камчатских острогах. Вследствие этих обстоятельств казаки прочно оседали на Камчатке, обзаводились семьями, вступая в брак с ительменками, которых предварительно крестили. Дети их (мальчики) уже автоматически включались в казачье сословие и с наступлением совершеннолетия начинали нести казачью службу. На Камчатку положенные казакам продукты питания завозились нерегулярно, поэтому казаки приспосабливались обеспечивать себя и свои семьи всем необходимым по ительменскому образцу, т. е. заниматься промыслами подобно аборигенам, нередко — теми же самыми орудиями труда, с ительменской технологией заготовки продуктов впрок.
На протяжении XVIII в. складывалась особая этническая среда, шло нарастание численности русских на Камчатке и в то же время увеличивалось смешанное ительменско-русское население. В 1713 г. казаков было уже 198 человек, а с женами и детьми, можно полагать, не менее 300 человек. В 1741 г. в гарнизонах Камчатки уже было 244 казака, а вместе с семьями — около 500 человек, преимущественно метисированного населения [107, с. 501—504]. С середины XVIII в. началось переселение на Камчатку сибирских крестьян. И в 1762 г.,как сообщал А. С. Сгибнев, на Камчатке уже насчитывалось 1618 русских, в том числе женщин и детей. При этом дети казаков назывались русскими. По мнению того же автора, в 1774 г. одних служилых было 429 человек, а всего смешанного населения русско-ительменского происхождения около 1700 человек [178, с. 15, 82]. Эта тенденция постепенного нарастания притока русских на Камчатку, а одновременно и численности метисов по происхождению, т. е. камчадалов, продолжалась и в XVIII в. Перепись 1897 г. зарегистрировала 2584 человека русских обоего пола [149, с. 9, 12].
Вместе с притоком русских шло изменение их социального состава. Так, в 1861 г., по отчету военного губернатора Приморской области, на Камчатке было: дворян —- 35, духовенства — 183, потомственных почетных граждан — 5, купцов — 89, мещан — 121, государственных крестьян —1226, регулярных войск — 70, казаков — 235, солдатских и казачьих жен и детей — 330, кантонистов * — 28 [140, с. 40].
В конце XIX в на Камчатке возникло промышленное рыболовство, с его развитием росла численность постоянных и временных русских рабочих на Камчатке.
В 1912 г правительство разрешило «вольное заселение» Камчатки, что привело к заметному притоку переселенцев-крестьян. В начале XX в, они составляли уже 85 % русского населения на полуострове В 1912 г. из 77 оседлых населенных пунктов на Камчатке 30 были русскими, в том числе 19 крестьянских: Верхнекамчатск, Мильково, Ключи, Кресты, Нижнекамчатск, Микижи, Паратунка, Авача, Хутор, Завойко, Хайкова падь, Озерная, Калахтырка, Тихая, Перфилье- вка, Опала, Жупаново, Николаевка, Гондатьевка [там же, с. 41—47].
Наиболее быстрыми темпами формировалось культурно-бытовое и языковое сближение в поселениях смешанного типа, в которых жили представители русского и коренного населения. Такие поселения возникали еще в XVIII в. В конце XIX в. из 63 селений на Камчатке со смешанным ительменско-русским населением было 33. Такой процесс территориального сближения народов В. И. Ленин рассматривал как прогрессивное явление, обусловленное социально-экономическим развитием страны: «Сотни тысяч людей перебрасываются из одного конца России в другой, национальный состав населения перемешивается, обособленность и национальная заскорузлость должны отпасть» [2, с. 2951
Начавшиеся в конце XVII в. брачные связи ительменок с казаками и крестьянами развивались и расширялись все больше и в последующее время, что сказалось на антропологическом облике ительменов и старожильческого русского населения полуострова. Это обстоятельство также поддерживало ускорение их культурно-экономического и общего сближения, способствовало стиранию национальных особенностей. Антропологические исследования Г. Ф. Дебеца на Камчатке в 1947 г показали, что наличие русской примеси у ительменов и, наоборот, ительменской у русского населения Камчатки «с антропологической точки зрения не вызывает никаких сомнений» [68, с. 116].
Реальное выражение взаимодействия культур русского и коренного населения Камчатки проявилось почти во всех областях материального производства полуострова. При этом шло формирование по существу синкретической культуры на базе традиционных промыслов и производственных занятий, а также новых видов хозяйственной деятельности, принесенных на Камчатку крестьянами.
«Казачье житие на Камчатке, — писал С. П. Крашенинников, — не разнствует почти от камчадальского, ибо как те, так и другие питаются кореньем и рыбою и в тех же трудах упражняются, летом промышляют рыбу и запасают в зиму, осенью копают коренье...» [107, с. 505]. Не только казаки, но и крестьяне, не добившись удовлетворительных результатов в хлебопашестве, перестраивались на ительменский образ жизнеобеспечения, т. е. переходили к рыболовству, пушному промыслу, собиранию дикорастущих трав. Наряду с рыболовством широкое распространение получило среди русских и упряжное собаководство. Русские постройки в деревнях Камчатки (избы, амбары) дополнялись ительменскими свайными постройками (балаганами) — сооружениями, хорошо приспособленными для хранения зимой вяленой рыбы, продуктов собирательства, летом — предметов зимнего использования (зимняя одежда, собачья упряжь и т. п.).
Взаимовлияние культур разных народов явилось весьма благотворным в жизни коренных обитателей Камчатки и переселенцев. К. Дитмар, проехав по р. Камчатке, писал: «Благодаря самому тесному общению в течение десятков лет со своими соседями и частым смешанным бракам русские успели столько же заимствовать от камчадалов, сколько передать им свои особенности...» [79, с. 159]. То же отметил позднее главный статистик России конца XIX—начала XX в.
С. К. Патканов: «Камчадалы и русские, отчасти перемешавшись между собою, . . выработали совместно. . . хорошо приспособленную к местным условиям культуру, которая занимает нечто среднее между прежней камчадальской и русской крестьянской культурой» [148, с. 159].
Приспосабливаясь к жизни на Камчатке, переселенцы не забывали и свои традиционные занятия: огородничество, скотоводство. Для обеспечения себя сетевыми материалами сеяли коноплю, которая давала материал более прочный, чем крапива. Волокнами крапивы пользовались ительмены и на первых порах русские. Однако уже в середине XIX в., как сообщал начальник Камчатки Машихин, «конопли разводятся. ..ив камчадальских селениях по р. Камчатке» [140, с. 81]. Местные жители заимствовали от русских не только материал для сетей, но и некоторые виды орудий рыболовства, способы сохранения добытой рыбы впрок путем ее засолки в бочках, что прежде ительменам не было известно.
Большое значение для экономики ительменов имело развитие огородничества, которое распространялось среди всех аборигенов особенно быстро в XIX в. Наиболее успешно развивалось картофелеводство, получившее широкое признание среди ительменов. Этому немало способствовали энергичные меры, предпринимавшиеся администраторами Камчатки. Они обязывали все население заниматься огородничеством. По их инициативе в 1823 г. в земледельческую школу в Москве были направлены два ительменских подростка — Ефим Лазарев и Егор Черных, которые, успешно закончив обучение, возвратились на родину в качестве первых ительменов-агрономов.
Немало содействовал распространению огородничества П. Ф. Кузьми- щев, назначенный в 1825 г. помощником начальника Камчатки, а с 1830 г. — комендантом Тигильской крепости. П. Ф. Кузьмищев неустанно советовал жителям: «Разводите прежде всего в Камчатке картофель, чтобы в случае неулова рыбы можно было пропитаться им». В результате именно благодаря П. Ф. Кузьмищеву появилось 28 огородов с посевами картофеля [40, с. 8].
В середине XIX в. военный губернатор Камчатки В. С. Завойко старался приохотить ительменов не только к огородничеству, но и к хлебопашеству. Помимо чисто административных мер, он практиковал осенние выставки огородных культур, премировал представивших лучшие образцы со своих огородов.
Эти и другие меры, предпринимавшиеся администрацией Камчатки, а в большей мере наглядные успехи в огородничестве русских поселенцев служили добрым примером для ительменов. Однако не сразу и не во всех местах расселения аборигенов в равной мере успешно прививалось огородничество. Замедленнее шло развитие огородничества в ительменских селениях, не связанных непосредственно с русскими переселенцами. А там, где ительмены соседствовали с крестьянами, приобщение их к этому новому для них виду хозяйственной деятельности распространялось быстрее. Так было в долине р. Камчатки. По словам А. С. Сгибнева, в последней четверти XVIII в. в каждом селении долины р. Камчатки были заведены огороды [179, с. 13].
Не менее важное значение для экономической устойчивости хозяйства аборигенов Камчатки имело распространение животноводства — разведение крупного рогатого скота, лошадей Начало этому было положено в первой половине XVIII в. В 1781 г. на Камчатке уже было 138 лошадей и 272 головы крупного рогатого скота. А в середине XIX в. в Камчатском округе насчитывалось 368 лошадей и 1696 голов крупного рогатого скота [40, с. 25]. К 1913 г. скотоводство практиковалось во всех русских, камчадальских и ительменских селениях полуострова [140, с. 157].
Сближению ительменов с русскими способствовало участие тех и других в промысловых экспедициях XVIII в на Алеутские острова. В 1752 г. на судне «Иеремея» было 14 русских и 19 ительменов (камчадалов), в 1760— 1764 гг. на судне «Адриан и Наталья», принадлежавшем Адриану Толстых, было 32 русских и 22 камчадала [36, с. 287—288]. Одну из промысловых экспедиций купца Трапезникова обслуживало 10 русских рабочих и 21 ительмен. В экспедиции 1758 г. купца Никифорова служили 13 русских и 33 ительмена. У купца Бечевина было 42 русских рабочих и 20 ительменов. У известного купца Адриана Толстых (уже упоминавшегося) в одной из экспедиций работало 49 русских и 12 ительменов. В экспедиции купца Уледникова 1764 г. участвовало 55 рабочих, «в том числе камчадалов было 13 человек». В 1766 г. купец Красильников взял в экспедицию «для лова всякого рода морских и земных зверей» русских работных людей — 31, ительменов — 13 и т. д. [140, с. 164]
При таком тесном совместном участии в трудах и заботах создавалась общность положения «работных людей», поддерживаемая общими интересами промыслов, борьбой за жизнь в сложных и тяжких условиях длительных морских плаваний. Проходили годы жизни на островах Алеутской гряды. Люди вместе переносили все тяготы, порождаемые промыслами, неустроенным бытом, цингой, болезнями. При этом исчезала этническая обособленность, складывалась единая русско-ительменская социальная и духовная среда.
Под воздействием русских шло формирование местной интеллигенции. Многие из ительменов и камчадалов становились на первых порах учителями-самоучками. Такими были ительмены К. Антонов, А. М. Данилов и др. В 1912 г в Петропавловске-Камчатском были открыты педагогические двухгодичные курсы при городском училище с целью подготовки учителей из местных жителей для начальных школ области [135, с. 19].
Из вышесказанного следует, что арена взаимодействий ительменов и русских была весьма широкой и многообразной. На этом длинном историческом пути менялись отношения между аборигенами и пришельцами, сглаживались этнические, социальные, бытовые и языковые различия, формировалось духовное единство. Создавалось сознание общности, единства обитателей Камчатки, их принадлежности к одной религии, к одному государству, отчетливо проявившееся в 1854 г. во время англо-французской осады Петропавловска, когда русские, ительмены и камчадалы героически отстояли город от интервентов [176]. Не менее горячо и решительно проявился патриотизм всех аборигенов Камчатки во время русско-японской войны 1904—1905 гг. Тогда снова объединились силы жителей Камчатки, чтобы изгнать с этой земли японских захватчиков. При этом был проявлен беспримерный героизм аборигенов [140, с. 117].
В Советское время процессы сближения русских и ительменов развиваются на иных экономических и социально-политических основах, нежели в дооктябрьский период. Ительмены и камчадалы наделены, как и все другие народы и народности СССР, равными правами и обязанностями и составляют часть социалистической общности.
Литература
1. Ленин В. И. Критические заметки по национальному вопросу // Поли. собр. соч. Т. 24. С. 113—150.
2. Ленин В. И. Нужен ли обязательный государственный язык? // Там же. С. 293—295.
3. Ленин В. И. Итоги дискуссии о самоопределении // Там же. Т. 30. С. 17—58.
4. Ленин В. И. Первый вариант статьи «Очередные задачи советской власти» // Там же. Т. 36. С. 127—164.
5. Ленин В. И. Речь о годовщине революции 6 ноября//Там же. Т. 37. С. 137—152.
6. Ленин В. И. Речь на I Всероссийском съезде земельных отделов, комитетов бедноты и коммун 11 декабри 1918 г.//Там же. С. 352—364.
7. Ленин В. И. Товарищам коммунистам Туркестана //Там же. Т. 39, С. 304.
8. Ленин В, И. Доклад комиссии по национальному и колониальному вопросам 26 июля: II Конгресс Коммунистического Интернационала 19 июля—7 августа 1920 г. // Там же. Т. 41. С. 241—247.
9. Ленин В. И. Новая экономическая политика и задачи политпросвета//Там же. Т. 44. С. 155—175.
10. Постановление ЦК ВКП(б) «О работе в национальных районах Крайнего Севера» от 26 июня 1932 г. // Партийное строительство. 1932. № 13. С. 53—56.
11. Постановление ЦК ВКП (б) «О формах коллективизации в районах народностей Крайнего Севера» от 1 сентября 1932 г. // Местные органы власти и хозяйственные организации на Крайнем Севере. М., 1934. С. 133—135.
12. Решения X съезда РКП (б): О главполитпросвете и агитационно-пропагандистских задачах партии // КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1970. Т. 2. С. 242—246.
13. Постановление ЦК КПСС «Об улучшении деятельности Советов депутатов трудящихся и усилении их связи с массами» от 22 января 1957 г. // Там же. Т. 7. С. 237— 248.
14. Постановление ЦК КПСС и Советов Министров СССР от 16 марта 1957 г. «О мерах по дальнейшему развитию экономики и культуры народностей Севера» // Там же. С. 257—263.
15. Резолюция XX съезда КПСС по отчетному докладу Центрального комитета КПСС // Там же. Т. 9. С. 8—26.
16. Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по дальнейшему экономическому и социальному развитию районов проживания народностей Севера» от 7 февраля 1980 г. // Там же. Т. 13. С. 568—577.
17. Материалы XXVII съезда Коммунистической партии Советского Союза. М., 1987. 352 с.
18. Материалы Пленума Центрального Комитета КПСС. 17—18 февраля 1988 г. М., 1988. 77 с.
19. Материалы XIX Всесоюзной конференции Коммунистической партии Советского Союза, 28 июня—1 июля 1988 г. М., 1988. 160 с.
20. Горбачев М. С. Октябрь и перестройка: революция продолжается // Избранные речи и статьи. М., 1988. Т. 5. С. 386—436.
21. Горбачев! М. С. Потенциал кооперации — делу перестройки. Выступление на IX Всесоюзном съезде колхозников 23 марта 1988 г. М., 1988. 47 с.
22. Горбачев М. С. К полновластию Советов и созданию социалистического правового государства. Доклад и заключительное слово на внеочередной двенадцатой сессии Верховного Совета СССР одиннадцатого созыва 29 ноября—1 декабря 1988 г. М., 1988. 47 с.
23. Алексеев В. П., Гохман И. И. Антропология азиатской части СССР. М., 1984. 208 с., ил.
24. Алькор (Кошкин) Я¦ П. Вопросы создания и развития национально-литературных языков Севера // Материалы I Всесоюзной конференции по развитию языков и письменности народов Севера. М.; Д., 1932. С. 32—64.
25. Алькор (Кошкин) Я¦ П. Письменность народов Севера// СС. 1931. № 10. С. 102—121.
26. Антология поэзии Дальнего Востока. 1917— 1967. Хабаровск, 1967. 480 с.
27. Антропова В. В. Вопросы военной организации и военного дела у народов Крайнего Северо-Востока Сибири // Сиб. этногр. сб. Вып. II. М.; Л., 1957. С. 99—245, ил. (ТИЭ. Нов. сер.; Т. 35).
28. Антропова В. В. Из истории транспорта у народов Сибири // КСИЭ. 1952. Вып. XV. С. 23—26.
29. Антропова В. В. Лыжи народов Сибири: Этногр. очерк // СМАЭ. 1953. Т. XIV. С. 5—
36, ил.
30. Антропова В. В. Расселение ительменов в первой половине XVIII в.//ИВГО. 1949. Т. 81, вып. 4. С. 414—419.
31. Антропова В, В. Старинные камчадальские сани // СМАЭ. 1949. Т. X. С. 47—92, ил.
32. Базанов А. Г. Школы на Камчатке в XVIII веке // СС. 1939. №2. С. 177—194.
33. Балицкий В. Г. От патриархально-общинного строя к социализму: О переходе к социализму малых народов Северо-Востока РСФСР. М., 1969. 221 с.
34. Бежкович А. С., Жегалова С. К и др. Хозяйство и быт русских крестьян: Памятники материальной культуры (определитель). М., 1959.
35. Белов М. И. Русские походы на Камчатку до Атласова//ИВГО. 1957. Т. 89, № 1. С. 25—35.
36. Берг JI. С. Открытие Камчатки и экспедиции Беринга. 1725—1742 гг. М.; Л., 1946. 379 с., карта, ил,
37. Богораз-Тан В. Г. Миф об умирающем и воскресающем звере // Художественный фольклор. 1926. № 1. С. 67—76.
38. Богораз В. Г. Чукчи: Материальная культура. Л.; 1929. Ч. 1.
39. Большаков М А., Рубинский В. И. Камчатская область. М.; Л., 1934. 145 с.
40. Браславец К. М. Диалектологический очерк Камчатки. Южно-Сахалинск, 1968. 469 с.
41. Бромлей Ю. В. Современные проблемы этнографии: Очерки теории и истории. М., 1981. 391 с.
42. БрукС И. Население мира: Этнодемографи- ческий справочник. М., 1981. 880 с.
43. Бубнис Г. К., Нефедова С. П. Социалистические преобразования в Корякском автономном округе. М., 1981. 136 с.
44. Ваксель Свен. Вторая камчатская экспедиция Витуса Беринга. М.; Л., 1940. 176 с.
45. Варно В. Певец Камчатки // Созвездие братства. Улан-Удэ, 1982. С. 96—99.
46. Васильевский Р. С. Древние культуры Тихоокеанского севера. Новосибирск, 1973. 267 с., ил., карты.
47. Вениаминов И. Записки об островах Уна- лашкинского отдела. СПб., 1840. Т. II. 409 с.
48. Верещагин Н. К., Николаев А. Н. Промысловые животные у неолитических племен Камчатки // Бюлл. Московск. об-ва испытателей природы. 1979. Т. 84, вып. 5. С. 16— 39.
49. Вдовин И. С. Забытый исследователь Камчатки: Новые материалы об ительменах и коряках начала XVIII в. // Краевед, зап. КОКМ. 1973. Вып. 4. С. 134—146.
50. Вдовин И. С. Ительмены и коряки в первые десятилетия XVIII в.: По неопубликованным материалам участника Камчатской экспедиции А. П. Горланова//Страны и народы Востока. М., 1975. Вып. XVII. С. 57—66.
51. Вдовин И. С. К проблеме этногенеза ительменов // СЭ. 1970. № 3. С. 28—36.
52. Вдовин И. С. Очерки этнической истории коряков. Л., 1973. 304 с.
53. Вдовин И. С. Следы алеутско-эскимосской культуры на Тихоокеанском побережье Камчатки//Страны и народы Востока. М., 1972. Вып. XIII. С. 41—51.
54. Володин А. П. Ительменский язык. Л., 1976. 425 с.
55. Володин А. П. Ительменский язык: Фоноло
гия, морфология, диалектология, проблема генетической принадлежности: Автореф.
дис. . . . д-ра филол. наук. Л., 1979. 48 с.
56. Володин А. П. О структуре ительменских имен собственных: По материалам фольклора // Этническая ономастика. М., 1984. С. 70—78.
57. Володин А. П. Отношение ительменского языка к другим чукотско-камчатским языкам // Происхождение аборигенов Сибири и их языков. Томск, 1969. С. 225—227.
58. Володин А. П., Жукова А. Н. Ительменский язык // Языки народов СССР. Т. V: (Монгольские, тунгусо-маньчжурские и па- леозиатские языки). Л., 1968. С. 334—351.
59. Всесоюзная перепись населения 1926 г. М., 1928. Вып. IV.
60. Выставка произведений художников Камчатки: Живопись, графика, скульптура, театрально-декорационное, декоративноприкладное народное искусство: Каталог- буклет. М., 1984.
61. Георги И. И. Описание всех обитающих в Российском государстве народов, также их житейских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежды и других достопамятностей. СПб., 1779. Ч. 3. 116 с.
62. [Головнин В. М.] Материалы для истории русских заселений по берегам Восточного океана: (Замечания В. М. Головнина о Камчатке и Русской Америке в 1809, 1810 и 1811 гг.). СПб., 1861. Вып. II. (Приложение к «Морскому сборнику». № 2).
63. Гурвич И. С. Проблемы происхождения чукчей, коряков и ительменов // Этногенез народов Севера. М., 1980. С. 211—226.
64. Гурвич И. С. Северо-восточные палеоазиаты и эскимосы // Этническая история пародов Севера. М., 1982. С. 197—222.
65. Гурвич И. С. Этническая история Северо- Востока Сибири. М., 1966. 276 с., карты (ТИЭ. Нов. сер.; Т. 89).
66. Гурвич И. С. Этнические процессы на Край
нем Северо-Востоке Сибири//Преобразования в хозяйстве и культуре и этнические процессы у народов Севера. М., 1970.
С. 195—225.
67. Гурвич И. С., Кузаков К. Г. Корякский национальный округ: (Очерки географии, истории, этнографии, экономики). М., 1960. 303 с., ил., карты.
68. Дебец Г. Ф. Антропологические исследования в Камчатской области // Тр. СевероВосточной экспедиции. М., 1951. Т. 1. 263 с. (ТИЭ. Нов. сер.; Т. XVII).
69. Демографический словарь. М., 1985. 608 с.
70. Диков Н. Н. Древнейшее историческое прошлое Камчатки // Краевед, зап. КОКМ. Петропавловск-Камчатский, 1973. Вып. IV. С. 89—93.
71. Диков Н. Н. Древние культуры СевероВосточной Азии//Азия на стыке с Америкой в древности. М., 1979. 352 с., ил., карты.
72. Дикое Н. Н. Древняя этническая история Камчатки и прилегающих областей Севера Дальнего Востока по археологическим данным // Краевед, зап. КОКМ. Петропавловск-Камчатский, 1974. Вып. V. С. 157—
162.
73. Диков Н. Н. Каменный век Камчатки и Чукотки в свете новейших археологических данных // История и культура народов Северо-Востока СССР. Магадан, 1964. С. 5—
27, ил., карты (Тр. СВКНИИ; Вып. 8).
74. Диков Н. Н. Предисловие к кн.: Новые археологические памятники севера Дальнего Востока. Магадан, 1979. С. 3—5.
75. Дикова Т. М. Авачинская многослойная стоянка — новый памятник тарьинской культуры на юге Камчатки // Там же. С. 82—106.
76. Дикова Т. М. Археология южной Камчатки в связи с проблемой расселения айнов. М., 1983. 231 с., ил., карты.
77. Дикова Т. М. Лабретки Южной Камчатки // Новейшие данные по археологии Севера Дальнего Востока. Магадан, 1980. С. 56—63.
78. Дикова Т. М. Первые находки палеолита на юге Камчатки: мыс Лопатка If Новые археологические памятники Севера Дальнего Востока. Магадан, 1979. С. 29—38.
79. [Дитмар X.] Поездка и пребывание в Камчатке в 1851 —1855 гг. Карла фон-Дитмара: (Исторический отчет по путевым дневникам). СПб., 1901. Ч. 1. 756 с., карта.
80. Добротворский М. М. Южная часть острова Сахалина//Изв. Сиб, отд. ИРГО. 1870. Т. 1, № 2—3.
81. Долгих Б. О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII веке. М., 1960. 622 с., карта (ТИЭ. Нов. сер.; Т. 55).
82. Елистратов Ф. Камчадалы: (Пенжинская губа) //Этногр. материалы Северо-Восточной геогр. экспедиции. 1785—1795 гг. Магадан, 1978. С. 166—172.
83. Жорницкая М. Народное хореографическое искусство коренного населения Северо-Востока Сибири. М., 1983. 152 с.
84. Зибарев В. А. Советское строительство у малых народностей Севера (1917— 1932 гг.). Томск, 1968. 334 с,
85. Золотарев А. М. Пережитки тотемизма у народов Сибири. Л., 1934. 52 с.
86. Иванов С. В. Века, оставшиеся в бронзе // Радуга на снегу: Культура, традиционное и современное искусство народов советского Крайнего Севера. М., 1972. С. 174—180, ил.
87. Иванов С. В. Орнамент // ИЭАС. М.; Л., 1961. С. 369—434.
88. Иванов С. В. Орнамент народов Сибири как исторический источник: (по материалам XIX—начала XX в.) // Народы Севера и Дальнего Востока. М.; Л., 1963. 500 с., ил. (ТИЭ. Нов. сер.; Т. 31).
89. Иохельсон В. И. Археологические исследования на Камчатке // ИРГО. 1930. Т. 62, вып. 3. С. 199—242; Вып. 4. С. 351—384.
90. [Иохельсон В. И.] Записка В. И. Иохель- сона об оказании ему содействия в обработке и издании собранных им материалов по языкам, народному творчеству и этнографии алеутов и племен Крайнего Северо- Востока Сибири. 1915. 21 с. (отд. отт.)
91. Историко-этнографический атлас Сибири. М.; Л., 1961. 498 с., ил., карты.
92. Итоги Всесоюзной переписи населения 1970 г. М., 1973. 301 с.
93. Итоги переписи 1959 г. РСФСР. М., 1963. 306 с.
94. Итоги переписи северых окраин Дальневосточного края (1926—1927 гг.). Благовещенск, 1929. 408 с.
95. Итоги развития народного хозяйства и культурного строительства Хабаровского края. Хабаровск, 1941. 89 с.
96. Камчатка: Лит.-худож. сб. Петропавловск- Камчатский, 1977. 168 с.
97. Камчатка: Лит.-худож. сб. Петропавловск- Камчатский, 1980. 200 с.
98. Карабанова С. Ф. Шаманские пляски и промысловый обряд у народностей Дальнего Востока СССР // Культура народов Дальнего Востока: Традиции и современность. Владивосток, 1984. С. 101 —107.
99. Кеннан Дж. Степная жизнь в Сибири:
(странствия между коряками и другими племенами Камчатки и Северной Азии). СПб., 1871. 330 с. ¦
100. Ко лесин. А. Н. Развитие хореографических традиций народностей Севера // Культура народностей Севера: Традиции и современность. Новосибирск, 1986. С. 259—
268.
101. Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII веке: Сб. архивных материалов. Л., 1935. 212 с.
102. Комаров В. JI. Путешествие по Камчатке в 1908—1909 гг. // Иэбр. соч. М.; Л., 1950. Т. 6. С. 409—435.
103. Кочешков Н. В. Историография декоративного искусства малых народностей Дальнего Востока СССР (XIX в.—70-е годы XX века) // Этнография и фольклор народов Дальнего Востока СССР. Владивосток, 1981. С. 80—92.
104. Кочешков Н. В. Проблемы этнических традиций в декоративном искусстве малых народов советского Дальнего Востока // Традиции и современность в культуре народов Дальнего Востока. Владивосток,
1983. С. 3—17,
105. Кочешков Н. В. Современное декоративное искусство народов Крайнего Северо-Востока СССР и его этнические традиции // Национальные традиции в культуре народов Дальнего Востока. Владивосток, 1987. С. 5—19.
106. Кочешков Н. В. Этнические традиции в декоративном искусстве народов Крайнего Северо-Востока СССР. Л., 1989. 197 с.
107. Крашенинников С. П. Описание земли Камчатки: С приложением рапортов, донесений и других неопубликованных материалов. М.; Л., 1949. 841 с., ил.
108. Кэн’акэтой: Буклет. Палана, 1987.
109. Левин М. Г. О происхождении и типах упряжного собаководства // СЭ. 1946. № 4. С. 75—108, ил.
110. Левин М. Г. Этническая антропология и проблемы этногенеза народов Дальнего Востока // ТИЭ. Нов. сер. 1958. Т. 36. 359 с., ил.
111. ЛепетюкА. В. Начало культурной революции на Камчатке//Краевед, зап. КОКМ.
Петропавловск-Камчатский, 1970. Вып. II. С. 73—84.
112. [JJeccenc Ж. 5.] Лессепсово путешествие по Камчатке и по южной стороне Сибири. М., 1801. 686 с.
113. Летопись жизни народов Северо-Востока РСФСР (1917—1985). Петропавловск- Камчатский, 1986. 192 с.
114. Литке Ф. П. .Путешествие на военном шлюпе «Сенявин». М., 1948. 304 с., ил.
115. Луке К. Я. Проблема письменности у туземных народностей Севера // СС. 1930, № 1. С. 38—47.
116. Ляпунова Р. Г. Очерки по этнографии алеутов. Л„ 1975. 200 с., ил.
117. Маргаритов В. П. Камчатка и ее обитатели // ЗПОРГО. Хабаровск, 1899. Т. V, вып. 1. 141 с., ил.
118. Мелетинский Е. М. Палеоазиатский мифологический эпос: Цикл Ворона. М., 1979. 228 с.
119. [Меновщиков Г. А.] Сказки и мифы народов Чукотки и Камчатки / Сост. прсдисл. и примеч. Г. А. Меновщикова. М., 1974. 646 с.
120. Месс Л. А. Работы художественных мастерских Северного факультета // Искусство народностей Сибири. Л., 1930. С 48—50.
121. Месс Л. А. Скульптура народов Севера // Народное творчество. 1937. № 6. С. 28—
29, ил.
122. Местные Советы народных депутатов: Сб. нормативных актов. М., 1988. 783 с.
123. Молл Т. А. Очерк фонетики и морфологии
седанкинского диалекта ительменского языка//УЗЛГПИ. Л., 1960. Т. 167.
С. 192—221.
124. Мухачев Б. И. Советы Северо-Востока в переходный период от капитализма к социализму (1917—1936 гг.): Автореф. дис. ,. . д-ра ист. наук. Владивосток, 1986. 40 с.
125. Мухачев Б. И. Советы Северо-Востока СССР в период социалистической реконструкции народного хозяйства (1926— 1936 гг.). Магадан, 1987. 190 с.
126. Мухачев Б. 'И. Становление советской власти и борьба с иностранной экспансией на Северо-Востоке СССР (1917—1920 гг.). Новосибирск, 1975. 202 с.
127. Мы живем на Камчатке: Киижка-картинка. Л., 1979.
128. Народонаселение стран мира. М., 1984. 447 с.
129. Народное искусство Якутии: Альбом. Л., 1981.
130. Народное образование в СССР: Сб, нормативных актов. М., 1987. 336 с.
131. Народное хозяйство Камчатской области: Стат. сб, Хабаровск, 1966. 145 с.
132. Народное хозяйство РСФСР в 1985 г.: Стат. ежегодник. М., 1986. 543 с.
133. Народное хозяйство РСФСР за 70 лет. М., 1987. 471 с.
134. Народное хозяйство СССР. 1922—1982 гг. М., 1982. 624 с.
135. Обзор Камчатской области за 1912 г. Пет- ропавловск-Камчатский, 1914. 420 с.
136 Образование СССР. М., 1972. 531 с.
137. Общественный строй у народов Северной Сибири. М., 1970. 454 с.
138. Огрызко И. И, Владимир Атласов // УЗЛГПИ. 1957. Т. 132. С. 111 — 157,
139. Огрызко И. И. Дохристианские верования ительменов//УЗЛГПИ. 1971. Т. 413. С. 109-125.
140. Огрызко И. И. Очерки истории сближения коренного и русского населения Камчатки (конец XVII—начало XX в.). Л., 1973. 192 с.
141. Огрызко И. И. Расселение и численность ительменов и камчатских коряков в конце
XVII в. // УЗЛГПИ. 1961. Т. 222. С. 171 —
208, карты.
142. Орлова Е. П. Верования камчадалов- ительменов // Страны и народы Востока. 1975. Вып. XVII, кн. 3. С. 127—137.
143. Орлова Е. П. Ительмены: (Остатки древ
них обитателей Камчатки) // Стат. бюллетень / Дальневост. стат. управление. Хабаровск; Благовещенск, 1927. №8—9.
С. 35—36, 68-78
144. Орлова Е. П. Роль Дальневосточного техникума народов Севера в создании и внедрении письменности этих народов // Изв. СО АН СССР. Сер. общ. наук. Вып. 3, 1972. № 11. С. 40—44.
145. Осуществление ленинской национальной политики у народов Крайнего Севера. М., 1971. 344 с.
146. Очерки истории Камчатской областной партийной организации. Петропавловск- Камчатский, 1986. 360 с.
147. Памятники сибирской истории XVIII века. СПб., 1882. Кн. 1: 1700—1713. 552 с.
148. Патканов С. К. О приросте инородческого населения Сибири: Стат. материалы для освещения вопр. о вымирании первобыт, племен. СПб., 1911. 210 с.
149. Патканов С, К. Статистические данные, показывающие племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев. СПб., 1912. Т. III. С. 433—998.
150. Петрова-Бытова Т. Ф. Четыре камчатских танца. Петропавловск-Камчатский, 1964. 76 с., ил.
151. Пономаренко А. К. Древняя культура ительменов Восточной Камчатки. М., 1985. 216 с,, ил.
152. Поротое Г. Г. Аниках, Ачичух, Абабах: Сб. избр. произв. / Предисл. В. Кудлина. Владивосток, 1972. 68 с., ил.
153. Поротое Г. Г. Камчатский мотив: Стихи, поэма. Петропавловск-Камчатский, 1984. 64 с.
154. Поротое Г. Г. Корел: Пьесы по ительменским мотивам. Петропавловск-Камчатский,
1969. 68 с.
155. Поротое Г. Г. На околице Руси: (Повесть). Петропавловск-Камчатский, 1979. Кн. 1. 208 с.
156. Поротое Г. Г. На околице Руси: (Повесть). Петропавловск-Камчатский, 1981. Кн. 2. 208 с., ил.
157. Поротое Г, Г. Ое: (Стихи и пьеса-сказка). Владивосток, 1967. 72 с.
158. Поротое Г. Г., Косыгин В. В. В стране
Кутхи: Из цикла «Встречи в тундре». Петропавловск-Камчатский, 1969. 40 с.
159. Поротов Г. Г., Косыгин В. В. Дарю тебе песню: Из цикла «Встречи в тундре». Петропавловск-Камчатский, 1970. 88 с.
160. Поротов Г. ГКосыгин В. В. Песни Алнея: Из цикла «Встречи а тундре». Петропав- ловск-Камчатский, 1969. 40 с.
161. Поселенные итоги туземной переписи 1926 г. Владивосток, 1928. 88 с.
162. Преобразования в хозяйстве и культуре и этнические процессы у народов Севера. М.,
1970. 280 с.
163. Прыткова Н. Ф. Одежда чукчей, коряков
и ительменов // Материальная культура народов Сибири и Севера. Л., 1976.
С. 5—88, ил.
164. Романов В. Т., Шейкин Ю. И. Музыкальные инструменты народностей Камчатки // Культура народов Дальнего Востока: Традиции и современность. Владивосток,
1984. С. 70—80, ил.
165. Рощина Н, Л. Производственные отношения ительменов в первой половине XVIII века // УЗМОПИ. 1953. Т. 28, вып. 2. С. 85—
108.
166. Рощина Н. А. Хозяйство и общественный строй ительменов в первой половине
XVIII века // УЗКПИ. 1956. Вып. 1. С. 50—
82.
167. Руденко С. И. Культура доисторического населения Камчатки//СЭ. 1948. № 1. С. 153—179, ил.
168. Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке в XVIII веке / Под ред. и со вст. ст. А. И. Андреева. М., 1948. 325 с.
169. Русско-корякский словарь / Сост. А. Н. Жукова. М., 1967. 752 с.
170. Сарычев Г. А. Путешествие по северовосточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану. М., 1952. 326 с.
171. [Сарычев Г. А.] Путешествие флота капитана Сарычева по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану. СПб., 1802. Ч. 1. 187 с.
172. Севильгаев Г. Ф. Очерки по истории просвещения малых народов Дальнего Востока. Л„ 1972. 423 с.
173. Селиванова Н. Ое мастер песни петь// Камчатка: Лит.-худож. сб. Петропавловск- Камчатский, 1980. С. 59—64.
174. Семенов С. А. Изучение первобытной техники методом эксперимента // Новые методы в археологических исследованиях. М.; Л., 1963. С. 191—214.
175. Сергеев М. А. Народное хозяйство Камчатского края. М.; Л., 1936. 815 с., ил.
176. Сергеев М. А. Оборона Петропавловска- на-Камчатке (1854—1855). М., 1952. 96 с.
177. Сергеев М. А. Советская Камчатка. М.; Л., 1932. 264 с., ил.
178. СгибневА. С. Исторический очерк главнейших событий в Камчатке // Морской сб. 1869. №5.
179. Симченко Ю. Б. Культура охотников на оленей северной Евразии: Этнографическая реконструкция. М., 1976. 310 с.
180. Симченко Ю. Б. Особенности социальной организации палеоазиатов Крайнего Северо-Востока (коряки, чукчи, ительмены, эскимосы) // Общественный строй у народов Северной Сибири. М., 1970. С* 313—
331.
181. Скорик П. Я. К вопросу о сравнительном изучении чукотско-камчатских языков // Изв. АН СССР /ОЛЯ. 1958. Т. XVII, вып. 6. С. 534—546.
182. Скорик Л. Я. К генезису склонения в чукотско-камчатских языках // Склонение в палеоазиатских и самодийских языках. Л., 1974. С. 95—108.
183. Скорик П. Я. К проблеме языковой общности аборигенов северо-востока Азии// ВЯ. 1977. № 3. С. 27—36.
184. Словцов П. А. Историческое обозрение Сибири. СПб., 1886. Ч. 1. 326 с.
185. Смонин Н. В. Охотско-Камчатский край: Естественно-историческое описание. СПб., 1900. Т. 1. 689 с., ил., карта.
186. Собрание узаконений Рабочего и Крестьянского Правительства РСФСР // СУ РСФСР. 1931. №8. Ст. 98.
187. Советы Северо-Востока СССР (1928— 1940 гг.): Сб. документов и материалов. Магадан, 1979. Ч. 1. 287 с.
188. Советы Северо-Востока СССР (1941 —
1961 гг.): Сб. документов и материалов. Магадан, 1982. Ч. 2. 326 с. ,
189. Список населенных мест Камчатского округа с 4 картами: По материалам Приполярной переписи 1926—1927 гг. Хабаровск; Благовещенск, 1928. 33 с.
190. Старкова И. К. Использование крапивы в хозяйстве ительменов // Тр. Ин-та истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока. Владивосток, 1971. Т. 8. С. 182—183.
191. Старкова Н. К. Ительмены: Материальная культура (XVIII в.—60-е годы XX в.): Этногр. очерки. М., 1976. 166 с., ил.
192. Старкова Н. К. Морской зверобойный промысел у ительменов (XVIII з.—начало XX в.)//Краевед, зап. КОКМ. 1974. Вып. V. С. 146—148.
193. Старкова Н. К. Погребальная обрядность ительменов в прошлом и настоящем // Традиции и современность в культуре народов Дальнего Востока. Владивосток, 1983. С. 38—43.
194. Старкова Н. К. Рыболовство и орудия промысла у ительменов (конец XIX—начало XX в.) // Культура народов Дальнего Востока СССР (XIX—XX вв.). Владивосток, 1978. С. 75—80.
195. Стебницкий С. Н. Из истории падежных суффиксов в корякском и чукотском языках. Л,, 1941.
196. Стебницкий С. Н. Ительменский (камчадальский) < язык // Языки и письменность народов Севера. М.; Л., 1934. Ч. III. С. 85—105.
197. Стебницкий С. Н. Нымыланы-карагинцы по материалам С. П. Крашенинникова: К вопросу о происхождении карагинского диалекта нымыланского {корякского) языка в свете лингвистических материалов
G. П. Крашенинникова// СС. 1939. № 2. С. 129—170.
198. Стеллер Г. В. Из Камчатки в Америку: Быт и нравы камчадалов в XVIII в. / Пер. с нем. Л., 1927. ill с.
199. Тюшов В. Н. По западному берегу Камчатки//ЗРГО. 1906. Т. 37, №2. 521 с.
200. [Ушаков и Елистратов] Западный берег Камчатки по описям Ушакова и Елистра- тоаа 1742 и 1787 гг. //ЗГДММ. 1852.
Ч. X.
201. Федосеева С. А. Ымыяхтахская культура Северо-Восточной Азии: Автореф. дис. . . . д-ра ист. наук. Новосибирск, 1984. 48 с.
202. Численность н состав населения СССР: По данным Всесоюзной переписи населения 1979 г. М., 1985. 366 с.
203. Чистов К¦ В. Этнические, региональные и местные традиции: Некоторые вопросы теории и перспективы // Местные традиции материальной и духовной культуры народов Карелии: Тез. докл. Петрозаводск, 1981. С. 3—5.
204. Шавров К. Б. О населении северной части полуострова Камчатки // Стат. бюллетень (Хабаровск); 1927. №5—6. С. 73-90
205. Шафрановская Т. К- Народы Камчатки и прилегающих островов: известие 1700 года // Страны и народы Востока. 1968. Вып. VI. С. 61—67.
206. Шнейдеров В. А. Советский экран и народы Севера // Осуществление ленинской национальной политики у народов Крайнего Севера. М., 1971. С. 188—199.
207. Этнографические материалы из рукописи
дневника К. Мерка // Этнографические материалы Северо-Восточной географической экспедиции (1785—1795 гг.),
Магадан, 1978. С. 59—97, ил.
208. Языки и письменность народов Севера. М.; Л., 1934. Ч. III: Языки и письменность палеоазиатских народов. 243 с., карта.
209. Vdovin I. S. The traces of an Aleut-Eskimo culture on the Kamchadal Pacific chore. М., 1966. 14 p.
210. Jochelson W. Archaeological Investigations in the Aleutian Islands. Washington, 1925. IX. 145 p.
211. Jochelson W. Archaeological Investigations in Kamtchatka. Washington: Carnegie Institution of Washington Publication, 1928. 88 p., il.
212. Jochelson. W. History, Ethnology and Anthropology of the Aleut. Washington, 1933. 92 p., il.
213. Jochelson W. The Koryak. P. 11. Leiden, 1908, N 4. 810 p.
214. Lesseps M. D. Travels in Kamtchatka during the year 1787 and 1788. London, 1970. 660 p.
'215. Steller Q. W. Beschreibung von dem Lande Kamtchatka, dessen Einwohnern, deren Sit- ten, Nahmen, Lebensart und verschiedenen Gewohnheiten. Frankfurt; Leipzig, 1774. 480 p., il.
216. Tilleu II. A. Japan, the Amoor and Pacific. London, 1861. 405 p., il.
217. Worth D. S. Kamchadal Texts collected by W. Jochelson / By D. S. Worth. Los Angeles, 1961.
218. Worth D. S. La place du kamtchadal parmi les langues soidisant paleosiberien- nes. Orbis, 1962. Т. XI, N 2.
219. Worth D. S. Dictionary of Western Kamchadal // University of California Publications in Linguistics Berkeley; Los Angeles, 1969. Vol. 59.
220. «Знамя Ленина» (п. Тигиль).
221. «Известия»
222. «Корякский коммунист».
223. «Камчатская правда».
224. «Советская Россия».
225. Архив Академии наук СССР, Ленинградская часть, ф. 3, on. 1, д. 800а.
226. Там же, ф. 21, оп. 5, д. 65.
227. Архив Института этнографии им.
Н. Н. Миклухо-Маклая, Ленинградская часть, ф. К-1, on. 1, д. 30.
228. Там же, д. 50.
229. Там же, д. 51.
230 Там же, ф. К-2, on. 1, д. 240. . -
231. Архив Камчатского рыбколхозобъедине- ния. Отчет колхоза «Красный Октябрь» за 1962 г.
232. Там же. Отчеты за 1970—1975 гг.
233. Там же. Отчеты за 1980-—1983 гг.
234. Там же. Отчет за 1986 г.
235. Государственный архив Камчатской области, ф. 24, on. 1, д. 17.
236. Там же, ф. 25, оп. 5, д. 5.
237. Там же, оп . 8, д. 4
238. Там же, д. 7.
239. Там же, д. 10.
240. Там же, ф. 68, on. 1, д. 1.
241. Там же, ф. 88, on. 1, д. 810.
242. Там же, д. 1080.
243. Там же, д. 1082.
244. Там же, оп . 4, д. 90.
245. Там же, ф. 169, on. 1 , д. 1517,
246. Там же, ф. 170, on. 1 , д. 11.
247. Там же, д. 21.
248. Там же, ф. 185, оп. 3 , д- 1а.
249. Там же, ф. 193, on. 1 , д. 13.
250. Там же, ф. 195, on. 1 , д. 7.
251. Там же, д. 13.
252. Там же, д. 18.
253. Там же, д. 21.
254. Там же, оп . 3, д. 13.
255. Там же, оп . 4, д. 24.
256. Там же, ф, 205, on. 1 , д. 1.
257. Там же, ф. 206, on. 1 , д. 2.
258. Там же, ф. 209, on. 1 , д. 1.
259. Там же, д. 2.
260. Там же, д. 20.
261. Там же, ф. 288, on. 1 , д. 11а.
262. Там же, д. 23.
263. Там же, д. 26.
264. Государственный архив Корякского автономного округа, ф. 1, on. 1, д. 14.
265. Там же, д. 213.
266. Там же, д. 238.
267. Там же, д. 257.
268. Там же, д. 388.
269. Там же, д. 482.
270. Там лее, д. 484.
271. Там же, ф. 4, on. 1, д. 134.
272. Там же, д. 211.
273. Там же, ф. 9, on. 1, д. 4.
