Показать все теги
О. А. Ганцкая, Л. Н. Терентьева
Доклад на VI Международном съезде славистов (Прага, 1968)
Балто-славянские культурные связи — одна из важных проблем этнической истории народов Восточной и Центральной Европы. Наша цель — выявить и проследить эти связи по этнографическим материалам. Однако решение проблемы в целом невозможно без комплексных исследований разного рода источников и в первую очередь наряду с этнографическими — археологических, антропологических и лингвистических. Настоящий доклад поэтому может рассматриваться лишь как небольшая часть общих исследований; его выводы в известной мере ограничены материалами, положенными в основу.
Вместе с тем исследуемая проблема понимается нами очень широко. Под балто-славянскими культурными связями мы имеем в виду не только длительные взаимовлияния балтийских и славянских племен, народов, групп населения в области культуры, но и формирование их культуры на каких-то общих основах. Нами учитывается также локальная преемственность культуры и непрерывность ее развития.
В советской этнографической и археологической науках принято выделять Восточную Прибалтику — Литву, Латвию и Эстонию — как единую большую историко-культурную область Восточной Европы[1]. Этого взгляда придерживаются и авторы доклада. Поэтому при исследовании балто-славянских культурных связей в поле нашего зрения находится и финноязычное население — эстонцы, ливы, водь.
Основой для написания доклада послужили полевые материалы авторов, материалы этнографических архивов и музеев, а также публикации, преимущественно последних десятилетий [2].
Этнографические данные позволяют наиболее полно осветить этническое развитие исследуемых народов примерно с XVIII в. до наших дней. По этим материалам выявляются также и некоторые древние элементы их культуры.
Благодаря широко развернувшимся в советский период комплексным исследованиям проблем этногенеза и этнической истории народов Прибалтики можно считать доказанным активное хозяйственно-культурное общение и физическое смешение балтийских, финских и славянских племен в процессе заселения ими территории Прибалтики и смежных с ней славянских земель, а также во время формирования племенных групп и слиянии их в народности.
При освещении вопросов культурных связей и общности культуры населения Прибалтики и соседних с ней областей важно прежде всего рассмотреть его этнический состав и особенности расселения.
Для Прибалтики характерна компактность расселения каждой из коренных национальностей. Иные национальности, из которых наиболее многочисленны русские, поляки, белорусы, расселены также сравнительно компактно, но только в восточных районах Прибалтики (преимущественно в Латвии и Литве), где они представлены в основной своей массе сельским населением. Они составляют также значительную часть населения прибалтийских городов, особенно столиц — Риги, Вильнюса, Таллина, а также ряда крупных промышленных центров.
Литовцы, латыши и эстонцы в подавляющем большинстве живут в пределах своих республик. Наиболее смешанной в отношении национального состава является Латвийская ССР, где латыши оставляют 62% общей численности населения, в то время как в Эстонской ССР эстонцев — 74,6%, а в Литовской ССР литовцев.— 79,3%.
Из других национальностей в Прибалтике больше всего русских; белорусы занимают второе место по численности в Латвийской ССР и третье — в Литовской ССР, в Эстонской ССР их немного; поляки живут преимущественно в Литовской, а также — в Латвийской ССР; украинцы — в Латвийской и Эстонской ССР
Изучение инонационального населения Прибалтийских республик дает возможность выделить несколько его групп. К одной из них относится русское и белорусское старожильческое население, проживающее в полосе этнических границ. Русские, в прошлом по вероисповеданию православные, населяют северо-восточные районы Эстонии, восточные районы Латвии; белорусы — в прошлом православные и католики — живут в юго-восточной части Латвии и в восточных районах Литвы. Другая группа — это потомки русских старообрядцев, бежавших в Польшу в XVII—XVIII вв. из центральных и северных губерний России от религиозных преследований. Основная их масса компактно расселена в восточных районах Латвии, Литвы и вдоль западного; побережья Чудского озера, в Эстонии. Выделяется также группа населении, которая ведет свое происхождение от русских переселенцев второй половины XIX в. Одни из них добровольно прибы ли в Прибалтику (в частности, в Латвию) из западных губерний царской России, другие были принудительно переселены царским правительством с целью русификации края. Эти переселенцы в отличие от других названных восточнославянских групп представляли собою не компактное, а рассеянное население, значительная их часть оседала уже не в сельской местности, а в городах.
Сопоставление данных о современной численности и расселении народов Прибалтийских республик с данными предыдущих переписей свидетельствует об известных колебаниях соотношения коренного и инонационального населения, вызванных главным образом привходящими обстоятельствами и относящихся преимуществ еннсгк группе городского населения: отлив во внутренние губернии России в связи с эвакуацией промышленности в годы первой мировой войны, быстрый рост многонациональное население Советских Прибалтийских республик в связи с их интенсивной индустриализацией.
Этнографические исследования устанавливают, что в Прибалтике группы русского, белорусского, украинского и польского населения (как старожильческого, так и пришлого) в основном сохраняют национальное самосознание, а отчасти — и родной язык. Вместе с тем в Прибалтике и в соседних с ней областях отчетливо прослеживаются проходившие там в прошлом процессы ассимиляции и слияния, которые приводили к замене родного языка и даже к созданию своеобразных этнических групп.
Большинство русских Прибалтики, как и других районов страны, указывает в качестве своего родного языка русский. В Эстонской ССР всего только 2% русских считают родным языком эстонский, в Латвийской ССР — 1,5% — латышский, в Литовской ССР — 0,15 % — литовский.
Среди поляков, белорусов и украинцев Прибалтийских республик несовпадений в определении национальности и родного языка больше, чем у русских. Из общего числа польских жителей в Латвийской ССР 25% считают своим родным языком русский, 7,2% — латышский. В Литовской ССР большинству поляков говорит по-польски или по-белорусски; русский в качестве родного языка указал лишь 1% поляков, литовский —1,3%.
Среди белорусов Литовской ССР около 30% считают своим родным языком русский, 1% — литовский, В Латышской ССР более 50% белорусов указали своим родным языком русский и 3% — латышский. Число украинцев, считающих своим родным языком русский, достигает во всех трех республиках 50—60%.
Литовцы, латыши и эстонцы в подавляющем большинстве родным языком считают язык своей национальности. В Латвийской ССР из общего числа латышей указали родным языком русский только 1,4%; эстонцы, живущие в Эстонской ССР,— 0,5%; литовцы, живущие в Литовской ССР,— 0,1%. Несколько выше этот процент у литовцев, латышей и эстонцев, проживающих за пределами своей национальной республики, в других Прибалтийских республиках. Так, из общего числа эстонцев Латвийской’ССР 25% считают своим родным языком русский и 12% — латышский. Из общего числа литовцев, живущих в Латвийской ССР, 18% считают своим языком латышский и 3,5% — русский. Интересно отметить, что население, указавшее язык другой национальности своим родным языком, живет преимущественно в городах, где процесс этнического смешения всегда был более интенсивным, чем в сельских местностях.
Во время экспедиционных работ в восточных, особенно пограничных с РСФСР и БССР районах Латвийской ССР, наряду с широко распространенным двуязычием (а местами и трехязычием) нами выявлены случаи несовпадения у местных жителей национального самосознания с родным языком. В этих районах встречаются говоры, которые являются результатом длительного процесса смешения в бытовой речи двух или даже трех различных языков: например, латышского (в его латгальском диалекте), русского и польского или латышского, белорусского и польского, в частности в Лудзенском и Краславском районах Латвийской ССР. В подтверждение сказанному приведем некоторые примеры.
Так, русские пограничных с Латвией деревень Псковской областй отличают себя обычно от русских — старожилов Латвии (в прошлом православных и нередко находящихся с ними в родственных отношениях). Они подчеркивают: «Мы русские, а они поляки, мы говорим по-русски, а они латышат». Особенно пеструю картину представляет сельское старожильческое население Краславского района Латвийской ССР, где длительное время в тесном контакте живет латышское (латгальское), белорусское и польское крестьянство. Среди населения этого района имеется группа жителей, называющих себя шутливо «белохвостики» (по вероисповеданию в прошлом католики). На вопрос, кто они по национальности, обычно слышишь такой ответ: «Мы сами не знаем кто: белорусы или поляки, или латыши. Язык наш польский. Но мы не понимаем поляков, приезжающих из Польши». Этнографическое изучение населения северо-восточной части Латвии приводит к заключению, что в прошлом здесь имело место обрусение латышей и олатышивание русских, сопровождавшееся сменой родного языка и изменением национального самосознания. Это происходило, по-видимому, совсем недавно — еще на памяти старшего поколения современных жителей. В юго-восточной части Латвии проходило обелорусивание латышей, олатышивание и ополячивание белорусов, что также привело к аналогичным явлениям.
К числу своеобразных этнических групп населения Прибалтики относятся сету — жители юго-восточной части Эстонии и Печорского района Псковской области (на фото - народный костюм сету). Этнической основой этой группы были потомки чудских и славянских племен и переселявшиеся сюда эстонцы и латгальцы. При языковом единстве с эстонцами сету по своей культуре до недавнего времени были ближе к русским, чем к эстонцам. Известное влияние на это оказала их принадлежность к православной церкви в отличие от эстонцев-лютеран [3]. Другая своеобразная этнографическая группа эстонского народа сложилась в северо-восточном районе Эстонии, на северо-западном побережье Чудского озера (в районе Ийсаку). В ее сложении наряду с эстонцами участвовали славянские и водские компоненты. В Причудье протекали длительные процессы обрусения эстонцев и обэстонивания русских [4].
Специальные исследования для освещения прошлых и современных этнических процессов начаты нами в районах Вильнюса, а также в пограничных районах Литвы и Белоруссии. Перепись 1959 г. показала в этих районах значительное число жителей, назвавших себя поляками. Однако до сих пор остается еще неясным происхождение этой группы населения. По-видимому, в прошлом здесь протекала частичная полонизация литовцев и белорусов, принадлежавших к католической церкви. Это население с течением времени сливалось с местными поляками (мелкая шляхта, сельская интеллигенция, крестьяне-переселенцы из Польши).
Существенное влияние на этнические процессы в Прибалтике оказывали в прошлом различия в вероисповедании отдельных групп ее населения и политические факторы; случалось, что религиозная принадлежность затемняла национальное самосознание верующих. Так, было, например, с некоторыми, белорусами-католиками, которые считали свою веру «польской» и поэтому называли себя поляками. На определение национальной принадлежности нередко оказывали влияние и политические соображения, стремление оградить себя от последствий политики национальной дискриминации.
Большая часть отмеченных выше этнических процессов в среде коренного и инонационального населения проходила в недалеком прошлом по существу на памяти современного населения.
Антропологические и археологические материалы наряду с этнографическими и лингвистическими позволяют судить о более ранней этнической истории народов Прибалтики и славянских народов. Так, исследования советских, а также некоторых польских антропологов показали, что в состав летто-литовских (балтийских), прибалто-финских и славянских (русских, белорусов, поляков) народов входят близкие, а часто одни и те же компоненты; при этом границы антропологических типов не совпадают с границами современного расселения народов [5]. Антропологи выделяют среди населения Прибалтики несколько антропологических типов, в их числе западнобалтийский, восточнобалтийский и ильменско-днепровский. К первому они относят западных латышей, ливов, эстонцев о-ва Сааремая, некоторые группы западных литовцев, население северо-восточных районов Польши. Этот тип, таким образом, связывает балтийские народы, с одной стороны, с ливами и западными группами эстонцев, с другой — с северо-восточными поляками. Зона распространения восточнобалтийского типа в Прибалтике — северо-восток и юго-восток Эстонии, частично он прослеживается в центральной и западной частях Эстонии. Формирование этого типа, как отмечают антропологи, связано с взаимоотношением финно-угорских и славянских племен. За пределами Эстонии он прослеживается наиболее ярко и у води и у смешанных водьско-славянских групп населения новгородских земель. В дальнейшем проходил активный процесс славянизации води. Варианты этого типа встречаются и среди летто-литовского населения восточной части Латвии, Восточной Литвы и Северной Белоруссии. К славянскому этническому влиянию относят антропологи и распространение в Восточной Прибалтике в средние века ильменско-днепровского типа, основной областью которого является область славянского населения верховьев Днепра. Признаки этого типа (в различных вариантах) обнаруживаются в юго-восточных районах Латвии (Латгале), среди населения южной части Литвы (Дзукия), а также среди населения крайнего запада Латвии (в окрестностях Вентспилса и Лиепаи), т. е. в местах прежнего обитания известной по хроникам этнической группы вендов. Антропологический тип, весьма близкий к ильменско-днепровскому, выявлен в Центральной Литве и в современной Белоруссии. Интересные взгляды на наличие балтского субстрата у белорусов высказаны археологом В. В. Седовым и белорусским этнографом М. Я. Гринблатом [6].
Направления физических связей, устанавливаемые по антропологическим данным в районах наиболее интенсивного смешения прибалтийско-финских, балтийских и славянских народов, в значительной мере совпадают с распространением основных особенностей культуры этих групп населения и диалектальных различий в языке. Локальные различия в антропологических типах, диалектах языков и элементах культуры прослеживаются еще и в XIX в. среди населения всей остальной территории Литвы, Латвии и Эстонии. Границы историко-культурных подобластей, как показали ивеледования последних лет, в известной мере можно сопоставить с границами прежних территориальных образований в Прибалтике — земель. В Литве выделяются четыре такие подобласти: Аукштайтия, Жемайтия, Занеманье, Дзукия, в Латвии пять: Курземе, Земгале, Аугшземе, Видземе, Латгале. Некоторые крупные подобласти можно наметить и в Эстонии [7].
Исторически сложившиеся связи и взаимовлияния латышей литовцев, эстонцев и славянских народов сказались во многих свойственных им этнографических особенностях. В настоящем докладе мы ограничимся только некоторыми особенностями их хозяйственной деятельности и материальной культуры, оставляя пока что в стороне обширные и не менее важные области духовной культуры (обычаи, верования, фольклор и др.), общественного и семейного быта.
Даже относительно точную хронологию возникновения или появления и распространения на территории расселения латышей, литовцев и эстонцев элементов, общих или сходных с культурой славянских народов, определить, как правило, бывает очень трудно, а иногда невозможно. Одни из них, вероятнее всего, появились здесь в древности, другие — в эпоху раннего или-развитого феодализма и позднее.
К наиболее древним элементам материальной культуры относятся орудия обработки земли и уборки урожая. Исследователи выделяют в Прибалтике три основных типа сох: сохи с двумя перекладными полицами, сохи с одной перекладной полицей и сохи с журавлями [8]. В Литве были распространены два первых типа сох, граница между которыми проходила по рекам Нямунасу и Нерису. К югу от этих рек пахали сохой с двумя перекладными полицами. Ее называли «литовской», «подлясской», «прусской», «мазовецкой». Такие же сохи использовались в восточных районах Польши [9], в юго-западной части Белоруссии и на Волыни («полесская» или «литовская» соха). Соху с одной перекладной полицей называли «русской». Известно, что именно такие сохи применялись в хозяйстве русских крестьян в лесных и нечерноземных областях, на севере и северо-востоке черноземной полосы. Кроме Литвы (к северо-востоку от названных рек), этот тип сохи был распространен повсеместно в Латвии и в восточных райойах Эстонии. Там, в некоторых местах такую соху также называли «русской». В остальной Эстонии обжи у сохи были длинными и с загнутыми концами, называемыми «журавлями» (kured)[10]. Целину во всей Прибалтике подымали пахотным орудием с одним лемехом, напоминающим нож [11]. Резак, или «отрез» служил для той же цели в северо-восточной части Белоруссии, у русских быв. Псковской губ. В Невельском районе, например, подсечную соху называли, как и в Латвии, резаком[12]. Как отмечает Н. Н. Чебоксаров в своей статье о древних хозяйственно-культурных связях народов Прибалтики, двузубое пахотное орудие типа сохи было известно на территории балтийских, прибалтийско-финских и восточнославянских народов с IX—XII вв. н. э., так же как и некоторые виды борон (суковатка, плетенка с деревянными зубьями), серпы с зубчатым лезвием, составные цепы для молотьбы [13].
Интересны совпадения и сходства в названиях частей сохи у балтийских, прибалтийско-финских и соседних с ними славянских народов. Так, в Латвии, в северо-восточной части Латгале, названия подвоев у сохи (macugi, matjugi, matigi) сходны с их русским названием «матюги», «матыги» (быв. Псковская и Тверская губ.), в юго-восточных районах Латгале и восточной части Аугшземе наименования подвоев (zemlenkas, zemlekas) соответствуют белорусскому их обозначению — «землянки» [14].
У латышей Латгале было известно название оглобель — «обжи» (obzi — лат.), так же как и у русских и белорусов. Рукоятка в восточной части Латгале называлась «rogale», «rogac», в восточной части Видземе, в Земгале и в западных районах Латгале—«гаgalis», «ragainis», «ragulis», «roguls», «roguteijc»[15]; подобные названия рукоятки—«rogi», «rogac», «ragi», «rohacze» «rogale» — встречались в деревнях Восточной Польши [16]. Любопытно, что в Эстонии, в западном Причудье, «рогачем», «рогачулькой» называли не какую-либо часть сохи,а соху целиком. Это была соха с прямыми и сравнительно короткими обжами. Как отмечает А. X. Моора, названия ее деталей общие для северного и восточного Причудья, Псковщины, Северной Белоруссии, восточных частей Латвии и Литвы.
Этнографы выделяют в Прибалтике и соседних с ней областях несколько типов борон. Самым древним из них была, по-видимому, «вершалина», хорошо известная также славянам и другим народам Европы. Это верхушка дерева с сучьями, выполняющими бороцование. В XIX в. такая борона была уже реликтом. Бороны-суковаткн были распространены в большей части Латвии, а именно — в Видземе, Земгале (восточные районы), Латгале, в восточных и южных районах Эстонии (в середине XIX в. они применялись также в Северной, и Центральной Эстонии, откуда позднее были вытеснены коленчатой бороной), в соседних районах расселения русских, в Белоруссии, в Польше у Мазуров. За пределами рассматриваемой территории суковатка была известна, например, карелам и финнам. Плетеные бороны отмечены в юго-восточном районе Латгале и в Земгале, в Литве, в северо-восточных и центральных районах Польши.
В Прибалтике почти повсюду, где сохранялась в XIX в. жатва хлеба серпом, этот серп был с зубчатым рабочим краем. Подобные серпы открыты в Европе археологами. Источники свидетельствуют о давнем распространении зубчатого серпа в Западной Европе, но там он был вытеснен косой ранее, чем у народов Восточной Европы. В XIX — начале XX в. серпами с зубчатым рабочим краем и короткой рукояткой жали крестьяне восточных районов Литвы, а в Латвии — крестьяне Латгале, Аугшземе, восточной и северной частей Видземе. Серп с зубчатым лезрием был распространен в эпоху феодализма в большей части Эстонии. Только на ее островах и в западном материковом районе жали серпом с гладким рабочим краем и длинной изогнутой рукояткой [17]. Зубчатым серпом жали хлеб русские соседних с Прибалтикой западных и северных губерний России; в остальных ее районах с XVIIIb. хлеб не только жали, но и косили, причем в южных районах этот способ уборки преобладал. Белорусы убирали хлеб серпами, косили его только при обилии сорняков. В Польше в эпоху феодализма в одних районах косили, в других жали, что зависело от вида злаков и местных условий. После отмены крепостного права в большей части Польши коса вытесняет серп. Исключением были Некоторые центральные и южные районы, где серп как жатвенное орудие встречался до недавнего времени [18].
В Прибалтике косьба хлеба в XIX в. была тоже очень распространена. С конца XVIII в. яровые хлеба эстонские крестьяне обычно не жали, а косили той же косой, чтоитраву. В Латвиив XVIII — начале XIX в. длинной косой косили хлеб крестьяне Курземе [19]; в Литве в XIX в. ею убирали рожь с полей в западных районах, а повсеместно косили сено. В центральных районах Литвы хлеб косили полукосой с небольшими грабельками такой же, как в Латвии — на западе Видземе и в Земгале [20]. Интересно, что у латышей восточной части Латвии (Латгале, восточные районы Аугшземе) длинные косы были с одной ручкой в виде дужки, подобно русским и белорусским. Этим они отличались от кос других латышских областей [21]. Коса с одной ручкой в XIX в. распространилась в Восточной Эстонии, где ее назвали «venevikat» — русская коса.
До распространения молотилок орудием обмолота в Прибалтике был цеп. По способу соединения ручки и била в Латвии, Литве и Эстонии выделяются цепы, однотипные с цепами Белоруссии, северо-восточной части Польши, бывших западных , губерний России. В Латвии — это цепы Латгале, Илукстского района Земгале и части Видземе; в Эстонии они были распространены очень широко, за исключением ее западных районов и островов.
В этих цепах соединительный ремень (или веревка) закреплен около утолщения на, ручке, а на биле—или пропущен в отверстие, или также закреплен, как на ручке. В конце XIX в. в западных районах и на островах Эстонии находила применение примитивная кичига (vart, varp), известная русским крестьянам. У эстонцев согнутая палка (кичига) считается самым старым орудием молотьбы [22]. .
Сходства можно было бы проследить и в других сельскохозяйственных орудиях эстонцев, литовцев, латышей и соседнего славянского населения.
Русское влияние прослеживается в хозяйстве эстонских рыбаков. Этот вопрос специально исследовала А. X. Моора 2в. Еще в XV в. русские рыбаки поселялись на западном побережье Чудского озера. Они ловили рыбу также на морском побережье Эстонии. Русские приходили главным образом из Псковской, Новгородской, Петербургской и Тверской губерний. У них были лучшие орудия труда, которые заимствовали местные эстонские рыбаки. Особенно славились осташковские мастера по изготовлению сетей и другой снасти. Кроме того, они продавали эстонцам сапоги (осташи), рукавицы, фартуки.
Заимствование эстонцев от русских подтверждается терминологией некоторых частей рыболовных орудий. Так, например, известно, что основной снастью эстонских рыбаков издавна был невод (noot — эст.). Названия частей обычного невода — эстонские, тогда как некоторые детали разновидности невода крупных размеров — «мотни», перенятой от русских рыбаков, носят русские наименования (sutska — сучок). Очень древними в области рыболовства были заимствования славян от прибалто-финнов. Ёще во времена проникновения в прибалтийско-финскую среду (середина I — начало II тысячелетия) славяне восприняли от местного населения названия некоторых пород рыб, как, например: сиг, вымба, килька, хариус, а также заимствовали некоторые орудия рыбной ловли или отдельные их детали. Об этом говорят такие известные русским рыболовные термины, как «мерда», «риса», «керевод»[23]. Культурные взаимовлияния и заимствования прослеживаются у латышских и русских рыбаков. Они были исследованы латышским этнографом С. Циммерманисом [24].
Известный польский этнограф К. Мошиньский отмечал область распространения разновидности сетей под названием «сане» (sanie — польск). Кроме Эстонии, Латвии и Литвы, эта область включала районы расселения мазур, северную и северо-восточную части Польши, Белоруссию, северо-западную часть России, Карелию. По мнению Мошиньского, их происхождение сравнительно позднее. Сходны были колющие орудия прибалтийских и славянских рыбаков (например, ости) [25].
Весьма показательны материалы по жилищу. В Прибалтике можно различить три основных типа традиционного крестьянского жилища, названных нами условно восточным, западным и се верным [26]. Главное отличие восточного типа от западного состоит в характере очагов и месте расположения их в жилище, чем обусловливается и функциональное назначение отдельных помещений.
Восточный тип жилища характеризуется наличием в жилом помещении духовой печи типа русской, служащей как для обогревания, так и для приготовления пищи. Для западного типа характерен открытый очаг, расположенный вне жилого помещения, — в сенях, куда выходило и устье печи. Корпус цечи находился в жилом помещении. Печь использовалась только для обогревания помещения и выпечки хлеба, остальная пища приготовлялась на открытом очаге. Жилище северного типа являлось одновременно и хлебосушильней (ригой).
Восточный тип жилища — изба (литовское — пиркя, латышское — истаба) распространен на территории Восточной Латвии (Латгале и Аугшземе), в восточных и центральных районах Литвы (Аукштайтия и Дзукия) и на сравнительно небольшой территории в восточных районах Эстонии. Данный тип жилища во многом сходен с белорусским, польским и с жилищем русских северо- западных областей[27].
- Изба представляет собой двух- или трехраздельную срубную постройку без подклета, преимущественно под двухскатной крышей (старой конструкции — на самцах, новой — на стропилах), составными частями которой в конце XVIII — начале XIX в. являлись собственно изба и сени или изба, сени и камора.
Внутренняя планировка жилища этого типа одинакова на всей территории его распространения, а именно: печь стоит в углу при входе и обращена устьем к входным дверям, по диагонали от печи расположен чистый угол. Такая же планировка жилища западно-русского, белорусского, украинского и отчасти польского [28].
Перед устьем печи имелся широкий открытый шесток. В восточных районах Прибалтики в печи не только пекли хлеб, но и варили пищу. В связи с этим главной кухонной утварью были глиняные горшки и чугуны, которые задвигались в печь ухватами. Принято было также разводить огонь на шестке и варить пищу в подвесном котле. Для этого к углу печи, прилегающему к стене избы, прикреплялся свободно вращающийся железный крюк типа кронштейна, на который подвешивался небольшой чугунный котел. Во избежание пожара стену избы обмазывали плотным слоем глины.
По рассказам информаторов, в старое время в некоторых местах огонь разводили не на шестке, а на специальной площадке, сложенной из камней на полу перед печью [29].
Таким образом, в жилище восточного типа изба была основным помещением, где сосредоточивалась вся жизнь крестьянской семьи. Сени имели только подсобное значение: они защищали жилое помещение от холода, соединяли избу с каморой, служили местом хранения некоторой домашней утвари. Камора использовалась как клеть, для хранения запасов продуктов или одежды.
Западный тип жилища распространен на западе Литвы (в Жемайтии) и Латвии (в Курземе и Земгале, исключая ее восточную часть) и в некоторых северных районах Латвии (Видземе)[30]. Этот тип жилища обычно представляет собой также трехраздельную постройку, аналогичную по составным частям и конструктивным элементам жилищу восточного типа, т. е. состоящую из жилого помещения, сеней и каморы. Имеются и двухраздельные постройки, состоящие из жилого помещения и сеней. Сени также сквозные и без потолка.
Способ постановки срубов на большей части названной территории такой же, как и в районах распространения жилищ восточного типа. В крайних западных районах Латвийской ССР (Лиепайский, Алсунгский, Вентспилсский) распространена столбовая конструкция. При такой конструкции горизонтально положенные бревна стен. соединяются посредством столбов, врытых в землю. Столбы ставят по углам постройки, а при необходимости нарастить длину бревна — и в других местах, вдоль стены.
В отличие от восточного типа жилища, в котором сени всегда были холодными и имели подсобное значение, в жилище западного типа, как уже отмечалось выше, в сенях находился.открытый очаг, служивший для варки пищи. Таким образом, по функциональному назначению это помещение было более органически связано с жилой частью дома и его только условно можно назвать сенями. Примечательно, что сени в домах этого типа называются namas (лат.), numas (лит.), так называлась ранее жилая постройка в целом. Существенным отличием этого типа жилища являлось также то, что в печи никогда не варили пищу, она служила только для выпечки хлеба. Чугуны и ухваты в западных (а в Латвии и в северных) районах не известны. Главной утварью были подвесные котлы. Печи строили целиком из камня — известняка или валунов (северные районы Латвии) или глинобитные, но не на деревянном опечье, а на каменном основании (западные районы Латвии и Литвы). Шесток в этих печах был закрытым и меньшего размера, сама печь и ее устье были значительно ниже. Корпус печи часто имел форму усеченной пирамиды с наклонными боковыми стенками (западные районы). Основание печи делалось шире ее корпуса, в связи с этим вокруг печи образовывался выступ типа лежанки.
Открытый очаг находился обычно в одном из задних углов сеней — намса.Он представлял собой небольшую площадку (примерно 2—3 м2). Около одной из стен укреплялся вращающийся деревянный столб с деревянным плечом типа кронштейна, на которое надевался крюк для подвешивания котла. Неподалеку от очага, ближе к середине сеней, в поперечной стене дома имелся проем, в который выходила передняя стенка и устье печи. Очаг и устье печи ничем не отгораживались от остальной части помещения. Только для предотвращения пожаров стены в углу за очагом обмазывали глиной или складывали из камня. Перед печью для предохранения от искр также сооружали небольшое сводчатое перекрытие из камней.
В ходе дальнейшего развития дома место, где находился очаги куда выходило устье печи, стали отгораживать специальными защитными сооружениями. Вначале это были только навесы, а затем разного вида замкнутые с трех или со. всех четырех сторон камен- йыё Сооружения, называвшиеся у литовцев каминас (kaminas — камин), у латышей — дижайс скурстенис (dizais skurstenis — толстая труба), мантельскурстенис (mantejskurstenis) и др.
Каминас, или дижайс скурстенис, представлял собой своеобразную большого размера вытяжную трубу пирамидальной формы, основанием которой служили отвесные стены. Этими стенами очаг и устье печи отгораживались от остального помещения сеней — намса. Для входа в каминас имелись двери.
Северный тип жилища (жилая рига) широко распространен в Эстонии и отчасти в северных районах Латвии (Видземе). Эта постройка служила одновременно и жильем, и хлебосушильней. Главными составными частями этого жилища первоначально являлись собственно рига и гумно; со временем его план усложнился за счет пристройки третьего помещения — каморы.
Полевыми исследованиями выявлены также смешанные типы жилища, ранее не охарактеризованные в литературе[31]. На территории Латвии и Литвы жилища смешанного типа встречаются в пределах довольно широкой полосы на стыке восточного и западного типов жилища. По внешнему виду и внутренней планировке эти постройки сходны с жилищем восточного типа, но в сенях у них имеется каминас с открытым очагом, что сближает их с западным типом жилища. Однако печь в этих домах расположена целиком в жилом помещении, устье ее не выведено в сени.
В основе развития такого жилища лежит, как Теперь установлено, первый восточный тип, т. е. изба с русской печью и холодными сенями. Таким было это жилище до 70—80-х годов XIX в. Только впоследствии, по-видимому, с усилением экономических и культурных связей местных жителей с населением соседних восточных и западных районов Латвии и Литвы, в это жилище были внесены новые элементы — каминас и открытый очаг в сенях. Отрядами Прибалтийской экспедиции зарегистрированы жилые постройки, которые в прошлом были курными избами; в потолке этих изб еще сохранились отверстия с задвижками для выхода дыма. По сообщению информаторов старшего поколения, избы и после сооружения каминасов оставались курными. Только с течением времени, однако значительно ранее, чем на остальной восточной территории, здесь перешли к топке по-белому. При этом дымоход от печи поднимался только до чердака, а там путем прокладки борова вводился в пирамидальную трубу каминаса[32].
В правильности выводов об исходном типе этого жилища нас убедило также и то, что при наличии в сенях очага пищу в этих домах принято было варить в печах. В некоторых домах на чердаках была обнаружена старая кухонная утварь — чугуны и ухваты.
Своеобразны смешанные типы жилища на северо-западе Латвии а также на северо-востоке Эстонии.
В Латввй, в частности в Руйенском районе, нам приходилось встречать постройки, состоящие из риги, намса с ровисом и истабы [33]. В Эстонии в Йыхвиском районе (сельсовет Ийсаку) зафиксированы жилища, состоящие из жилой риги, холодных сеней и избы,[34]. Таким образом, в Латвии эти постройки представляют собой как бы соединение второго и третьего типов жилища, а в Эстонии — первого и третьего. Полевые исследования показали, что в обоих случаях первоначально жиянми помещениями были риги, к которым впоследствии были пристроены под одну крышу не каморы, как на большей части территории, где распространен и третий тип жилища, а избы.
Таковы были в основном типы жилища в Прибалтике в конце XVIII первой половине XIX в. При описании каждого из названных типов мы для большей четкости выделяли лишь их основные черты и не останавливались на деталях. С учетом этих деталей можно было бы выделить некоторые варианты указанных типов. Так, в восточном типе жилища в пределах его распространения обнаруживаются некоторые локальные различия. Они выражаются в пропорциях жилища, форме крыши, наличии и характере украшений, в терминологии частей постройки, а также во внутреннем убранстве. Не ставя перед собой цели в настоящем докладе останавливаться на этом подробнее, укажем только, что с учетом этих деталей вся восточная подобласть может быть разделена на четыре округа: северолатгальский, южнолатгальский, аугшземский и восточнолитовский.
Подобные различия в деталях жилища имеются и в остальных двух типах. В пределах границ бытования западного типа особенно резко выделяются жилища Видземе (дом с ровисом) и Занеманья.
Жилище третьего типа — жилая рига — тоже известно в двух вариантах: северном и южном [35].
Резюмируя сказанноезыше о наличии в Прибалтике трех основных типов жилища, важно отметить, что границы распространения каждого из них не совпадают ни с современными, ни с прежними этническими границами. Формирование этих типов, относящееся, по-видимому, к средневековью, объясняется взаимодействием ряда факторов. В их числе большое значение имели особенности хозяйства и культурные связи [36].
Наиболее ясным и как будто бесспорным является вопрос о сложении восточного типа жилища. Основываясь на археологических материалах, полученных за последние годы (раскопки городища Асоте и Кентескалнс в Восточной Латвии и Неменчинского городища в Восточной Литве) [37], можно предполагать, что в основе этого типа жилища лежит срубная однокамерная постройка с открытым очагом, который был заменен впоследствии духовой глинобитной печью, топившейся по-черному. В городище Асоте срубные жилые постройки с духовой печью были уже в IX—X вв. н. э. Дальнейшее развитие шло, по-видимому, путем пристройки к жилой избе с духовой печью подсобных помещений — холодных сеней и каморы; это происходило уже значительно позднее и прослеживается по историческим источникам и этнографическим материалам. В виде рудимента существовавшего некогда в этом Жилище открытого очага остался очажок с подвесным котлом на шестке перед устьем печи.
Распространение в восточных районах Прибалтики избы с духовой печью произошло, по-видимому, под влиянием ранних форм восточнославянского жилища. В этой связи характерна общность внутренней планировкц избы: печь стоит в углу при входе и повернута устьем к двери, по диагонали от печи расположен красный угол. Такая планировка, помимо Восточной Прибалтики, распространена в западных областях РСФСР (Новгородской, Псковской, Смоленской), а также на всей территории Белоруссии и Украины.
Общим для значительной части этой территории (исключая Новгородскую обл. и некоторые районы Псковской обл.) является и высотный показатель жилища — низкая изба без подклета. Не случайно, по-видимому, также и то, что двускатные крыши, столь типичные для севернорусского, среднерусского и западнорусского типов жилища, а также для жилища значительной части Белоруссии, распространены в Прибалтике именно в восточных районах. В русском жилище западных областей, как и в жилище русских старожилов или русских переселенцев в Латвии и Литве,-можно отметить некоторые черты, отличающие его от жилища более глубинных восточных районов РСФСР, а именно: наличие подвесного котла в углу на шестке перед устьем печи [38], распространение наряду с двускатными полувальмовых крыш. По всей вероятности, эти особенности были восприняты русскими от соседей из Прибалтики — латышей и эстонцев. Русское влияние прослеживается в манере украшения жилища и в планировке деревенских усадьб. Так, в Латвии в районах смешанного расселения латышей и русских- старообрядцев среди латышей получили широкое распространение украшения домов пропиловочной резьбой, воспринятые от местных русских мастеров [39]. В восточных районах Прибалтики получила распространение трех рядная и двухрядная связь дома и двора, аналогичная псковским и новгородским. В некоторых районах Латвии такой тип планировки называют «русский двор». Для всей остальной территории Прибалтики характерно свободное расположение построек в усадьбе.
Значительный интерес представляют данные по терминологии, связанной с жилищем и строительной техникой. Они свидетельствуют о взаимопроникновении терминов от русских и белорусов к латышам, литовцам и эстонцам и наоборот. Так, например, латыши в восточных районах называют свое жилище избой, а в более южных районах этой полосы, граничащих с Белоруссией (Краславском и частично Прейльском), — хатой. Несомненно русским является и название сеней — синцис (sincis), часто можно услышать, что печь называют «криеву цеплис» (krievu ceplis — русская печь); много русских и белорусских терминов в названии хозяйственных построек; пуня, токовня, возовня, двор и др. Название возовня известно и полякам (wozownia). Вместе с тем немало латышских, литовских и эстонских слов употребляется русским и белорусским населением смежных областей: рига, рей (эст.— rehe, rei; латыш.— rija — рига), свирон (лит. свирнас — клеть) и др.
Особенно много воспринято русских терминов, относящихся к строительной технике. Последнее объясняется наличием в Прибалике больших плотницких центров, образовавшихся в местах концентрации русских переселенцев (в Латвии быв. Резекненский уезд, особенно быв. Каунатская волость).
Плотницкое мастерство было в большой степени развито и в соседних западных районах РСФСР. Псковские и великолукские плотники испокон веков были известны в Эстонии и Латвии.
Много сходного у прибалтийских народов, русских, белорусов и поляков в разведении льна, прядении и ткачестве (сходные узоры и техника тканья). В ткачестве и. особенно в художественном вязанье сильно сказывалось и сказывается влияние прибалтийских народов на местное и соседнее русское и белорусское население (распространение многоподножного тканья, вязаных узорных ваежек, перчаток, свитеров, кофт и пр.)[40]. В Польше известны так называемые виленские узоры на скатертях и салфетках, подобные литовским. Они представляют собой разйыё композиции мелких геометрических элементов, выполненных на ткацком стане с несколькими подножками.
Во второй половине XIX в. в Эстонии и в северо-восточной части Латвии от русских мастеров распространилось производство набивных тканей — «набойки». Русские набойщики обучали эстонцев своей профессии (например, в дер. Колки на западном побережье Чудского озера) [41].
Большое культурное влияние оказало русское население псковских районов на сету — юго-восточную группу эстонского народа, жившую в Печорском районе. Изучение сету показало, что из одежды от русских сету переняли в XVII в. старинный глухой сарафан, который позднее был заменен Синим холщовым «китасником» и «сукманом» (распашным сарафаном). Во второй половине XIX в. женщины-сету начали носить рубахи так называемого новгородского типа — с широкими рукавами [42].
К старинной одежде латышей, литовцев и эстонцев относятся женские полотенчатые головные уборы,напоминающие славянские. У литовцев это «nuometas», у латышей Латгалии — «galvas auts», Аугшземе — «namats», у эстонцев «лынник». Литовское название nuometas и латышское — namats близки к белорусскому их наименованию «намитка», «наметка» и польскому — «namiotka», украинскому — «намека».
Одежду литовцев, латышей и эстонцев сближают с белорусской и особенно с польской одеждой старинные женские и мужские рубахи туникообразного покроя с нашитыми наплечниками. У литовцев и латышей (Аукштайтия, Аугшземе) была также распространена и женская рубаха с прямыми поликами (пришитыми по основе или утку), сходного покроя с русской, белорусской, польской рубахой подобного типа [43].
Общим в одежде летто-литовцев с одеждой восточных и западных славян были черные шерстяные оборы, белорусский тип лаптей (у литовцев и части латышей), узкие узорчатые тканые пояса. По мнению советских этнографов Г. С. Масловой и М.К. Славы, несшитая женская поясная одежда из клетчатой ткани, которую носили латышки и литовки еще в XVII в., свидетельствует, как и упомянутые полотенчатые головные уборы, о древних связях культуры летто-литовских и славянских народов [44].
Эстония, Литва и Латвия, так же как Белоруссия и Польша, входили в зону распространения в Европе народного женского костюма из рубахи и юбки, часто полосатой (в продольные или поперечные полосы) или клетчатой, с лифом (иногда пришивным) или без него. Полосатые юбки в Германии и Скандинавии бытовали до конца XVIII в., а местами встречались там и позднее (в конце XIX - начале XX в.)
Общим элементом одежды латышей, эстонцев, литовцев с польской одеждой были женские наплечные покрывала. Летом литовские женщины накидывали на плечи покрывала, вытканные из льняных ниток, зимой — шерстяные. Они были одноцветными или клетчатыми и назывались «skara». В Эстонии в XX в. вместо домотканых наплечных покрывал «soba» (сыба) стали носить покупные шерстяные пледы. Летние белые или клетчатые льняные покрывала у латышей назывались «snatene», покрывала же зимние из шерстяной или полушерстяной домотканины именовались «виллайне» (в некоторых районах — «сагши»). В Польше были известны полотняная белая накидка «раньтух», «плахта» и полосатый шерстяной «велняк» (иначе «запаска») типа пелерины.
Интересные материалы о взаимовлияниях и общих элементах культуры прибалтийских и соседних с ним славянских народов дает изучение пищи. При этом особенно много общего выявляется в пище литовцев Аукштайтии, латгальцев и восточнославянских народов. Названия одинаковых для них блюд нередко сохранялись русские, белорусские или вообще славянского происхождения.
Вся Литва, Латвия и Эстония, так же как Польша, Белоруссия, северные, западные и центральные нечерноземные области России, относились в прошлом к зоне преобладающего потребления в Европе ржаного хлеба, выпеченного из кислого теста. И сейчас в этой зоне больше едят хлеб из кислого теста, поставленного на дрожжах или закваске. Однако муку для такого теста берут не только ржаную, но и пшеничную. Это не значит, что литовцам, латышам, эстонцам был неизвестен хлеб и хлебные изделия (пироги и пр.) из пресного теста: речь идет лишь о преобладании у них кислого ржаного хлеба в прошлом.
Подобно русским и белорусам, литовцы Аукштайтии пекут блины — «blynai». В северо-восточной части Эстонии (Йыхвиский район, сельсоветы Ийсаку, Йыга, Вайкла, Катасе) пекут из ржаной или пшеничной муки пироги с мясом, брюквой, капустой, с грибной или рыбной начинкой. Такие пироги для эстонской кухни не характерны, их приготовление заимствовано, по-видимому, от русских [45].
В обрядовой пище литовцев и латышей общим с белорусами и украинцами было изготовление свадебного каравая из пшеничной муки, украшенного фигурками из теста, которым в старину приписывалось магическое значение. Однако выпечка каравая у них не сопровождалась такими сложными обрядовыми действиями, как это было у белорусов и украинцев [46].
Блюдо из овсяной муки в виде жидкой каши известно у литовцев под названием kisieliks, или ziure. Такое блюдо белорусы называют, так же как и поляки, — zur, латыши — kiselis, русские — овсяный кисель [47]. Его готовят и крестьяне северо-восточных районов Эстонии, так называемые Ийсакские эстонцы. Название этого блюда у них русское. В старину они же готовили похлебку из ячменной крупы с примесью гороха и бобов — «гущу», подобную гуще русских крестьян Новгородской, Псковской и Тверской губерний. Латыши готовили болтанку из овсяной муки на кислом молоке. Овсяное толокно ели жители Восточной Эстонии; в юго-восточных районах Литвы его называют «tolokna», по-видимому, от русского слова «толокно». На пограничье с Белоруссией литовцам известно такое же блюдо, но под названием «maltinej». Интересно, что в соседних районах Белоруссии оно носит название «милта», по-видимому, балтийского происхождения (multai — по-литовски мука).
Литовцы, подобно полякам и белорусам, готовят суп из гречневой, ячневой или иной крупы. Названия этого блюда у них сходные: «крупеня» — у белорусов, «krupnik» — у поляков, «krupni- kas» — у литовцев. Из ячменной, ржаной, гречневой муки литовцы делают жидкую похлебку. У них она называется «zacirka», такое же блюдо есть у поляков, которое называется «zacierka», белорусов — «зацирка», украинцев — «затирка». Общим в пище литовцев с белорусской и украинской пищей является приготовление юшника из свиной или гусиной крови; литовцы называют его «juska», «jusnikas» [48].
Латыши варят жидкое блюдо — «kaposti» из разных овощей, такое же как белорусская «капуста». Борщ из свеклы у латышей называется «бачиняс», у поляков — «barszcz», у белорусов — «бураки». Латышам Латгалии известен «колодник» (бел. — холодник) — холодный суп из кваса с овощами. Многочисленные примеры взаимовлияния белорусской, литовской и польской народной кулинарии содержатся в работе украинского этнографа И. П. Корзуна. Интересные данные о русско-эстонских заимствованиях в области народной кулинарии приводит в своих статьях А.Х. Моора.
По-видимому, от русских заимствовали ийсакские эстонцы название «ворог» для творога; в старину они, как и русские, готовили его в печи в отличие от остальных эстонцев, приготавливавших творог на плите.
До недавнего времени мало исследованными в плане культурных свяаей народов Прибалтики являлись средства передвижения. За последние несколько лет обширный материал по этому вопросу накоплен эстонским этнографом А. О. Вийресом. Предварительные публикации А. О. Вийреса подтверждают все сказанное выше о хозяйственно-культурных связях народов Прибалтики с их соседями — восточными и западными славянами.
Приведенные в настоящем докладе материалы позволяют сделать некоторые выводы:
- Этнический состав населения Литовской, Латвийской, Эстонской ССР и смешных районов РСФСР и БССР,особенности его физических типов и языковые показатели свидетельствуют об издревле протекавших процессах смешения летто-литовских, прибалтийско- финских и славянских групп населения. Результаты этих процессов этнического смешения и ассимиляции прослеживаются особенно явственно в районах расселения ийсакских эстонцев и сету, в полосе этнических границ прибалтийских и славянских народов, в областях расселения русских, белорусов и поляков среди компактного латышского, литовского, эстонского населения (восточные области Прибалтики) и др.
- Устанавливается, что распространение восточно-балтийского антропологического типа примерно совпадает с распространением в северо-восточной и юго-восточной частях Эстонии некоторых элементов культуры, свойственных также русским (соха с короткими обжами в Восточной Эстонии, терминология ее частей, овсяный кисель, гуща в северо-восточной части, овсяное толокно в Восточной Эстонии и т. п.). Особенности материальной культуры (например, жилища), свойственные также культуре славян, прослеживаются в Латгалии и Дзукии, где выявлены признаки ильменско-днепровского антропологического типа. Русско-эстонское пограничье, где прослеживаются различные Сочетания русских и прибалтийско-финских элементов материальной культуры, является областью соприкосновения валдайского и восточнобалтийского антропологических типов.
- В Литве, Латвии и Эстонии (в их современных границах) в XIX в. по основным элементам материальной культуры могут быть выделены три основные историко-культурные подобласти: 1) северная, охватывающая большую часть Эстонии и северную Латвию 2) западная, включающая западную Латвию и западную и центральную Литву; 3) восточная, в которую входит небольшая полоса восточной Эстонии,Причудье, юго-восточная часть Эстонии, восточная Латвия (Латгалия, частично Аугшземе) и восточная и юго-восточная части Литвы (Аукштайтия, Дзукия). В каждой из этих трех подобластей прослеживаются еще более дробные локальные культурные комплексы. Особенностей материальной культуры, близких или сходных с культурой русских и белорусов, больше всего в восточной подобласти Прибалтики. В свою очередь в культуре русских и белорусов смежных районов РСФСР и БССР обнаруживаются некоторые черты, воспринятые ими в разное время от летто-литовского и финно-угорского населения.
- В материальной культуре народов Прибалтики и их соседей — славян в XIX в., а иногда и позднее, выявляются общие или сходные элементы древнего происхождения.
Прибалтика входила в зону древнего распространения двухзубого пахотного орудия — сохи с одной или двумя полицами. Ее возникновение здесь, так же как и в русских, белорусских, польских областях, связано, по-видимому, с подсечно-огневой системой земледелия лесной полосы Европы.Русская и белорусская терминология частей сохи в восточных и юго-восточных пограничных районах Латвии говорит о возможных изменениях этнической границы в связи с олатышиванием части русского и белорусского населения, сохранившего эту прежнюю терминологию. Могло быть и так, что она была воспринята латышами от русских и белорусов пограничных областей путем хозяйственного и культурного общения с ними или же в процессе этнического смешения.
Распространение сохи с двумя полицами, кроме части Прибалтики, включает некоторые районы Белоруссии и Польши. Есть известная доля вероятности того, что ее происхождение связано с областью расселения балтийских племен — ятвягов и аукштайтов. Известно, например, что ятвяги приняли участие в формировании польского народа; предполагается наличие балтского субстрата и в Белоруссии.
К общим или сходным элементам культуры балтов, прибалто- финнов и соседних славян, кроме сохи, относятся многие другие сельскохозяйственные орудия (борона-суковатка или смык, плетеная борона, разновидности цепов и др.). Выделяются районы распространения отдельных их типов на землях латышей, литовцев, эстонцев и соседних славянских народов.
Элементами балто-славянской славяно-прибалто-финской древней культурной общности являются, вероятно, женские полотенчатые головные уборы, приготовление овсяного киселя (русскими, литовцами, латышами, белорусами, поляками, частью эстонцев), «затирки» (литовцами, поляками, белорусами, украинцаи) и др.
Распространение в Прибалтике избы с духовой печью произошло, по-видимому, под влиянием ранних форм восточнославянского жилища примерно в IX—X вв. (этот тип жилища устойчиво сохранялся в Прибалтике до начала ХХв.). Очевидно тогда же соседним русским населением был воспринят подвесной котел на шейке перед устьем хлебной печи.
К более поздним элементам русской и белорусской культуры, воспринятым народами Прибалтики, относятся технические приемы строительной техники и украшения жилища, некотодре приемы и орудия рыболовства, техника набойки ткани, различные блюда и напитки, отдельные предметы одежды и обуви. В свою очередь наблюдались заимствования русскими и белорусами от народов Прибалтики техники многоподножного тканья и узорной вязки.
Естественный процесс взаимовлияний культуры балтийских, прибалтийско-финских и славянских народов и формирование ее общих черт наблюдался с разной степенью интенсивности и в начале XX в. В 20—30-х годах XX в. он был искусственно прерван в связи с образованием буржуазных прибалтийских государств. Политика националистически настроенных правящих кругов этих государств была направлена на полную изоляцию населения Прибалтики от народов СССР. По отношению к инонациональному населению Прибалтики осуществлялась политика дискриминации и денационализации. В этом отношении особенно сложным было положение в Литве, территория которой оказалась разорванной на две части. С момента восстановления Советской власти в Прибалтике культурные связи ее народов с другими народами СССР получии беспрепятственное развитие на новой социалистической основе. Наблюдение за современными этническими и историко-культурными процессами составляет важную область исследований советских этнографов.
[1] М. Г. JIевин, Н. Н. Чебоксаров. Хозяйственно-культурные типы и историко-этнографические области. СЭ, 1955, № 4; X. А. М о о р а, А. X. М о о р а. К вопросу об историко-культурных подобластях в районах Прибалтики. СЭ, 1960, № 3.
[2] Следует отметить, что проблемами исторически сложившихся взаимоотношений народов Прибалтики и славянских народов археологи и этнографы Прибалтики стали заниматься лишь в советский период. Этому способствовало создание Институтом этнографии АН СССР в 1952 г. комплексной экспедиции, в задачу которой входило исследование этногенеза, этнической истории народов Прибалтики и их культурных связей с соседними народами. В 1955 г. экспедиция была преобразована в комплексную Прибалтийскую экспедицию, в которой, кроме этнографов и антропологов Института этнографии АН СССР, принимали участие сотрудники Института археологии АН СССР, археологи и этнографы институтов истории и республиканских музеев Прибалтийских Советских республик. Результатами работ экспедиции явилась публикация по данным проблемам ряда монографий, очерков и статей. Таковы упоминаемые ниже в докладе некоторые работы академика X. А. Моора, публикации этнографов Эстонии А. X. Моора, Е. В. Рихтер, А. О. Вийреса, Г. Ф. Троска и антрополога К. Ю. Марк, латышских этнографов М. К. Славы, И. А. Лейнасоре, JI. А. Думпе, антрополога Р. Я. Денисовой, литовских этнографов В. К. Милюса и П. В. Дундулене, московских этнографов и антропологов Н. В. Шлыгиной, JI..X. Феоктистовой, Н. Н. Чебок- сарова, М. В. Витова, В. П. Алексеева, авторов настоящего доклада, а также некоторых других.
[3] Ё. Р и х т е р. Материальная культура сету в XIX — начале XX в. Автореферат. Москва — Таллин, 1961.
[5] А, X. Моора. Эстонско-русские отношения в-XVIII—XX вв. по данным этнографии. КСИЭ АН СССР, XII, 1960; М. М u s t. Vene-eesti kakskeel- sus Kirde — Eestis (М. Я. Муст. Русско-эстонское двуязычие в северо-восточной Эстонии. «Из истории славяно-прибалтийско-финских отношений». Таллин, 1965, стр. 107—124).
[6] В.В. Седов. К происхождению белорусов. СЭ, 1967, № 2; М.Я. Гринблат. К вопросу об участии литовцев в этногенезе белорусов. «Труды Прибалтийской экспедиции», т. I, М., 1959.
[7] С. Тараканова, JI. Терентьева, Н. Чебоксаров. Некоторые вопросы этногенеза народов Прибалтики. СЭ, 1956, № 2; А. X. Моора. Об историко-этнографических областях Эстонии. «Вопросы этнической истории эстонского народа», стр. 243—292; X. А. Моора, А. X. Моора. К вопросу об историко-культурных подобластях в районах Прибалтики. СЭ, 1960, № 3; Н. Н. Чебоксаров. О древних хозяйственнокультурных связях народов Прибалтики. СЭ, 1960, № 3, стр. 94—115.
[8] П. В. Дундулене. Земледелие в феодальной Литве. КСИЭ АН СССР, XII, 1950; она же. Zembirbuste Lietuvoje. (Земледелие в Литве). 1963; И. А. Лейнасаре. Земледельческие орудия в крестьянских хозяйствах Латвии в XIX в. «Труды Прибалтийской экспедиции», I; о н а же. Zemkopi- ba un zemkopibas darba riki. Latvija. (Земледелие и земледельческие орудия в Латвии. Рига, 1962); Л. X. Феоктистова. Старинные эстонские земледельческие орудия. «Труды Прибалтийской экспедиции», т. I.
[9] «Polski Atlas Etnograficzny. Zeszyt pierwszy». Warszawa, 1964, тара 3.
[10] A. M о о r a. Peipsimaa etnilisest Ajloost. Tallin, 1964, стр. 129, рис.
10; стр. 291; Л. X. Ф e о к т и с т о в а. Указ. соч., стр. 412.
[12] И. А. Лейнасаре. Земледельческие орудия в крестьянских хозяйствах Латвии в XIX в.
13 О. А. Ганцкая, Н. И. Лебедева, Л. Н. Чижикова. Материальная культура русского населения западных областей. «Материалы и исследования по этнографии русского населения Европейской части СССР». М., 1960, стр. 11.
[13] Н. Н. Чебоксаров. Указ. соч., стр. 113.
[14] И. А. Лейнасаре. Земледельческие орудия латышей в XVIII — первой половине XIX в. СЭ, 1957, № 6, стр. 22—23.
[15] A. M о о г а. Указ. соч., стр. 291.
[16] «Polski Attas Etnograficzny...», Zeszyt II. Warszawa, 1965, karta XXII, тара 63.
[17] JI. X. Ф е о к т и с т о в а. Указ. соч., стр. 416.
[18] «Народы мира. Народы зарубежной Европы», т. I. М., 1964, стр. 103.
[19] И. A. JIейнасаре. Земледельческие орудия латышей в XVIII — первой половине XIX в., стр. 26; JI. Д у м п е. Razas novaksanas veidu atti- stiba Latwija (no senakiem laikiem lidz XX gs. sakumam). Latvijas PSR Vestures mureja raksti etnografija. Riga, 1964.
[20] JI. Д у м п л е. Указ. соч.
[21] Там же.
[22] Там же, стр. 408.
[23] Там же.
[24] S. Ciтеrmanis. Saldudenu zveja Vidreme 19. un 20. gs. Kr-ma. «Arheologija un etnografija» (С. Цимepманис. Рыболовство в пресных водах Видземе в XIX и XX вв., 5. Рига, 1963, стр. 77—113).
[25] К. М oszynski. Kultura ludowa slowian Czgsc I. Kultura material- na. Krakow, 1929, str. 91.
81 JI. H. Терентьева. Основные итоги изучения жилища народов Прибалтики. «Труды Прибалтийской экспедиции», стр. 340—361; X. А. Моор а, А. X. Моора. Указ. соч.
[27] Е. Э. Б л о м к в и с т. Крестьянские постройки русских, украинцев я белорусов. «Восточнославянский этнографический сборник». М.', 1956.
[28] Там же.
[29] JI. Н. Терентьева, А. И. Крастыня. Крестьянские поселения и жилище в Неретекском и Акнистском районах Латвийской ССР. «Труды ИЭ АН СССР», т. XXIII, 1954, стр. 84-113; Г. И. Г о з и н а. Жилище и хозяйственные строения Восточной Литвы XIX — начала XX'в. Там же, стр. 95—126.
[31] JI. H. Tepeнтьeва, А. И. Кpастыня. Указ. соч.; А. X. Моора. Эстонско-русские отношения в XVIII — XX вв. по данным этнографии.
[32] JI. Н. Терентьева, А. И. Крастыня. Указ. соч.
[33] А. И. Крастыня. Жилище латышских крестьян в Видземе в первой половине XIX в. «Труды Прибалтийской экспедиции», т. I, стр. 387—395.
[34] А. X. Моора. Русские и эстонские элементы в материальной культуре населения северо-востока Эстонии, стр. 146—148.
[35] Н. В. Шлыгина. Указ. соч.; К. И. Тихасе. Указ. соч.
[36] X. А. Моора и А. X. Моора. Указ. соч.
[37] Э. Д. Ш н о р е. Асотское городище. «Материалы и исследования по археологии Латвийской ССР», т. II. Рига, 1961.
[38] Б. 3. Бломквист. Указ. соч.
[39] Полевые материалы, ф. Прибалтийской экспедиции. Архив ИЭ АН СССР.
[40] А. А1suре. Louku audeju darba rlki Vidzeme 19.G.S., «Archeologija un etnografija», III. Riga, 1961, стр. 97—111; она жe. Louku audeju darina- jumi Vidzeme 19 un 20 g.s. «Arheologija un etnografija», II, I960, стр. 139—156; она же. Audumi weidi Vidzeme, стр. 157—186; она же. Орудия труда сельских ткачей Видземе и Латгале в XIX в, «Из истории техники Латвийской ССР», V: Рига, 1964, стр. 5—29.
[41] А. X. Моора. Русские и эстонские элементы в материальной культуре населения северо-востока Эстонии.
[42] Е. В. Рихтер. Итоги этнографической работы среди сету. «Материалы Балтийской этнографо-антропологической экспедиции». М., 1952, стр. 190—191.
[43] М. К. Слава. Комплексы женской народной одежды латышей в конце XVIII и первой половине XIX в. «Труды Прибалтийской экспедиции», т. I, стр. 488; она же. Latviesu tautas terpi. Riga, 1966; она же. Культурно-исторические связи Прибалтийских народов по данным одежды. VII Международный конгресс антропологических и этнографических наук. М., 1964; М. Мастоните. Литовская народная женская одежда в Х1Х — начале XX в. (Автореф. канд. дисс.). Вильнюс, 1967; она же. Drabuziai Lietuviu etnografijos bruozai. Vilnius, 1964.
[44] Г. С. Маслова. Народная одежда русских, украинцев и белорусов в XIX — начале XX в. «Восточнославянский этнографический сборник». М., 1956, стр. 752.
[45] А. X. Моора. Русские и эстонские элементы в материальной культуре населения северо-востока Эстонии, стр. 144.
[46] В. Милюс. Пища и домашняя утварь литовских крестьян в XIX — начале XX в. «Балтийский этнографический сборник». М., 1956.
[47] Там же.
[48] В. Милюс. Указ. соч.
