Показать все теги
Основной территорией эпохи Просвещения традиционно признается Франция. Применительно к философии истории это, вероятно, более верно, чем применительно к онтологии или эпистемологии. Как уже было сказано, термин «философия истории» изобретен Вольтером (1694-1778) - одним из главных идеологов французского Просвещения. Однако, несмотря на то что тот же Вольтер, как и другие французские мыслители XVIII в., гордо именовал век, в котором жил, веком философов, сферу своей деятельности как философа он понимал достаточно узко, намного уже, чем философы века предыдущего, не зря получившего название века великих метафизических систем. Мыслители XVII в. притязали на то, чтобы познать последние тайны мира, объяснить природу самого божества (в лице спинозизма, например). Французские же просветители фиксировали в философии скорее служебную функцию распространения научного знания. Неслучайно существует другое самоназвание эпохи Просвещения - «Siecle de lumiere» (век света) - т. е. время, когда свет разума распространяется прежде всего вширь, а не вглубь. Просветители видели основную задачу в распространении этого света. Как отмечал один из поздних просветителей Ж.А. Кондорсе, говоря об истории этого движения, «в Европе вскоре образовался класс людей, менее занятых открытием и углублением истины, чем ее распространением, которые поставили себе целью преследовать предрассудки в убежищах, где духовенство, школы, правительство, старые корпорации собирали их и покровительствовали им, стремились разрушить народные заблуждения скорее, чем расширять границы человеческих знаний, - косвенный путь содействовать их прогрессу, который был не менее опасен, но также не менее полезен»[1]. Источником знаний, которые должны были облагодетельствовать, по мысли просветителей, человечество представлялась им не философия, но наука, в первую очередь физика в ее ньютоновской интерпретации. Философия же была призвана играть подчиненную роль. Была призвана, но играла роль куда более важную. Это не в последнюю очередь относится к теории истории. Именно в эпоху Просвещения была наиболее четко артикулирована теория исторического прогресса. Хотя это не означает, что все просветители были такими уж прогрессистами в понимании истории. Многие из них были настроены скептически в отношении истории как науки. Как раз научность ее и ставилась под сомнение. Особенно в сравнении с достижениями других, так называемых точных, наук. Поэтому и ставилась задача достижения степени научности и историей. Но для этого необходимо было коренным образом реформировать историописание и подход к истории. Мы можем выделить несколько таких подходов во французском Просвещении. Одним из них является модель исторического процесса, разработанная Ш. Монтескье (1689-1755) в его основном труде «О духе законов». В отличие от многих своих младших современников Монтескье не прогрессист. Он исходил из того, что история различных народов мира имеет несколько параллельных направлений, зависящих от природных условий, в пределах которых данный народ возник и в которых он продолжает существовать. В Европе Монтескье по существу первым всерьез поставил вопрос о зависимости исторических судеб того или иного народа от природно-климатической среды, в которой он возник на мировой арене. Главной задачей французского мыслителя было выявление законов, составляющих духовное ядро любой большой человеческой общности. Эти законы мыслились им как некие константы в отношениях людей друг к другу и к окружающему миру. Законы суть исконные внутренние ориентации людей, живущих на определенной территории. Законы создают особое пространство, в котором находят свое выражение жизненные потребности людей. Это все то, что есть в народе наиболее типичного, устойчивого, инвариантного. Так, инвариантны религии, которые характерны для разных народов. То, что арабы, например, исповедуют ислам, а европейцы - христианство, не дело случая, а выражение различных исходных установлений, передающих духовные ориентации. Невозможно, как ни старайся, превратить французов в магометан. Это можно сделать с отдельным индивидом, но с народом никогда.
Законы, которые Монтескье искал в истории, не следует путать с законами в узком смысле слова. Правовая система того или иного государства есть лишь одна из производных тех законов, которые управляют и направляют историческое движение человечества. Правовая система - это собственно выражение духа народа. Государственные и правовые институты, а также установления лишь тогда являются жизнеспособными, тогда благотворно воздействует на граждан государства, когда вытекают и соответствуют такого рода законам - основным принципам данного социального тела.
Так, Монтескье считал, что реформы Петра Великого являются для русского народа чем-то внешним, искусственным и поэтому непрочным. Законы, управлявшие духовными устремлениями и приоритетами московитов, были таковыми, что напрочь отделяли их от европейцев с их просвещенной монархией и правовыми гарантиями. Вместе с тем установление республики в Англии философ также посчитал чуждым внутренним побуждениям английского народа. Англичане, по мнению Монтескье, рано или поздно должны вернуться к монархической форме правления, поскольку она адекватна закону их жизни. Они - природные монархисты. Нельзя сказать, что Монтескье был совсем уж неправ.
Что же по существу означает то обстоятельство, что разные народы живут по разным внутренним законам? Что воздействует на дух этих законов? Знаменитый ответ Монтескье заключается в том, что позже назовут географическим детерминизмом. Не боги, не викианский Ум, не христианский Промысел направляют течение исторических событий. Не они решают судьбу того или иного народа. Любая теология истории - выдумка. В этом смысле Монтескье одним из первых в Европе сформулировал требование секуляризации истории. История человечества имеет природные, и только природные основания. Климат, почва, характер земной поверхности - вот что составляет «подложку» любой отдельной истории. Подобные различия приводят в результате к различиям жизненных темпераментов, «тока крови», скорости реакций, движения и направления мысли.
Географическая среда представляла собой для Монтескье лишь отправную точку, некоторый повод для формирования особого духовного образования - закона, по которому живет тот или иной народ. Среда - важная предпосылка формы, но не сама форма. Главным двигателем истории, таким образом, является все же не среда, а дух, соответствующий среде, но ей далеко не тождественный. История идеальна по своей сущности. Она есть воплощение коллективной работы сознания народов. Поэтому не стоит превращать Монтескье в плоского географического детерминиста. Для этого он слишком хорошо знал историю и географию.
Опираясь на различия природных детерминант, Монтескье выделял два основных культурно-исторических образования - Европу и Восток, на которые накладывалась уже чисто географическая оппозиция Севера и Юга. Несмотря на то что в другом своем знаменитом произведении - «Персидские письма» - Монтескье сделал героями и просвещенными критиками французских порядков персов, т. е. представителей культурного Востока, его историческая концепция, основываясь на географических факторах, в целом демонстрировала превосходство Севера над Югом. Из-за жаркого климата, в котором вынуждены жить восточные люди, размышлял французский мыслитель, они крайне чувствительны. Это означает, что первые их жизненные впечатления коренятся в них так прочно, что потом изгнать их становится крайне затруднительно. А отсюда, в свою очередь, вытекает склонность Востока не только к постоянству, но и к интеллектуальному застою, неподвижности. Восток демонстрирует неспособность к эволюции, к переменам.
Впрочем, в конечном счете тенденция к постоянству присуща всем историческим образованиям. Государства и народы скорее подобны изваяниям. Катаклизмы, резкие изменения в них редки, а если и случаются, то меняют ход вещей ненадолго. Формы правления - деспотии, монархии или республики - выражают суть законов бытия того или иного народа и не подлежат изменению в долговременной перспективе. Для античной Греции и Рима было характерно величие, основанное на добродетели как высшей ценности. Отсюда проистекала и демократия как наиболее адекватная форма состояния народного духа. Не то в современной Европе, и в частности во Франции. К ней философ относился весьма критично. В ней, по Монтескье, преобладали малодушие, себялюбие, незначительность интересов, отсутствие крупных человеческих характеров. Это общество, по мнению Монтескье, невозможно реформировать. Остается ждать, пока оно умрет, уступив место другому, более продвинутому.
Понятно, что Монтескье с его пессимистическим взглядом на возможности социального реформирования, было не по пути с большинством его младших современников-просветителей. Для последних все же более характерна уверенность в действенности социальной критики, вера в возможность реальных перемен в обществе. Эта уверенность определялась специфическим пониманием природы человека, которая в основе своей благая. Социальное зло есть главным образом следствие искажения и забвения здоровой человеческой природы. К ней можно и нужно вернуться. Социальная критика и направлена на выяснение этой природы и, следовательно, социальных установлений, которые бы соответствовали ей. В той или иной степени эту позицию разделяли Гельвеции, Гольбах, Кондорсе и многие другие.
Особняком в этом ряду стоит фигура Вольтера - едва ли не самого образцового просветителя XVIII в. Социальный оптимизм Вольтера имеет свои пределы. Он не так, как, скажем, Гельвеции, уверен в возможностях воспитания.
А ведь воспитание - это во многом новое исследовательское поле, к которому привлекли внимание европейской философии именно просветители. Говоря более определенно, Вольтер сомневался в возможности просвещения широких народных масс. Ему, как и Дидро, отмечавшему «естественную идиотичность масс», более реальным представлялось просвещение одного человека, а именно правителя. Логика тут проста: справедливое общество может быть установлено с помощью справедливых законов. Справедливы же те законы, которые отвечают требованиям человеческой природы, а она у всех людей одинакова. Следовательно, справедлив тот закон, который устанавливает социальное равенство. О том, какие законы справедливы, должен узнать прежде всего законодатель. В абсолютистском государстве таковым является единоличный правитель, его и нужно учить. Впрочем, к концу жизни и Вольтер, и Дидро достаточно пессимистически стали оценивать перспективы и этой задачи. Во всяком случае их кандидаты на звание просвещенных монархов - прусский король Фридрих и русская императрица Екатерина - явно не оправдывали их ожиданий.
Известность Вольтеру принесла его пропаганда ньютонианской физики, о которой он узнал, посетив Великобританию. Признав в ней образец научности, Вольтер принялся просеивать через сито критики все концепции, основанные, с его точки зрения, на произвольных или недостаточно доказанных постулатах. Таковыми казались ему почти все великие метафизические системы XVII в. и, как следствие, физика, основанная на этих системах, в особенности же картезианская физика. Вольтер ополчился на «дух систем», противопоставив ему науку, основанную на эксперименте и описывающую лишь то, что удостоверяется чувственным опытом. Борьба с системами включала в себя и борьбу с религией. Призыв «Раздавите гадину!» выдвинул именно Вольтер. Будучи по своим воззрениям деистом, он видел в Боге великого математика, конструктора замечательного автономного механизма - природы. Такой Бог не нуждался ни в культе, ни в какой-либо теологии. Все это должно было быть подвергнуто осмеянию и отброшено как небескорыстная выдумка церковников. Основной удар свой Вольтер направил не столько против христианской религии как таковой, сколько против христианской (и прежде всего католической) церкви как организации, сознательно дурачащей людей.
К философии истории Вольтер обратился уже в более зрелом возрасте. Для «Энциклопедии» Дидро и Даламбера он, помимо прочего, написал статью «История». В ней Вольтер впервые попытался выразить свое отношение к методологии исторического познания. Французский просветитель на этом этапе рассматривал историю как правдивый рассказ о фактах и противопоставлял ее басне - рассказу о фактах вымышленных. Идеал научности Вольтер, как мы уже сказали, видел в ньютонианской физике и математике. На этом фоне история могла описывать прошлое, не данное нам в ощущениях, лишь приблизительно, с некоторой долей вероятности. Ее инструмент - воображение. Физик же не столько воображает, сколько фиксирует. Он измеряет, считает, взвешивает и т. д. Историк всего этого лишен или почти лишен. Поэтому он заведомо является научным аутсайдером. Но Вольтер стремился, насколько это возможно, обеспечить истории научный статус. Для этого в первую очередь необходимо поменять приоритеты историографии. Не описанием посольств должны быть озабочены историки. Не на то они должны обращать внимание, кто во что одет и кто что сказал во время официальной церемонии. Историк, согласно Вольтеру, должен заниматься «общими вопросами»: развитием искусств и ремесел в долговременной перспективе, уровнем нравов, законов и торговли на разных исторических этапах, возможностями мореплавания, военного дела, системой налоговых сборов и их количеством, организацией промышленного производства в разных государствах.
Все эти параметры объединяет одно - потенциальная возможность количественного к ним подхода. Научную революцию XVII в. прежде всего предопределила замена качественной аристотелевской физики, характерной для средневекового взгляда на мир, на физику количественную, т. е. математическую. Этот переход к математике, унифицирующей любой изучаемый объект, составил прорыв в науке, совершенный Галилеем. Потом И. Кант подытожит этот процесс, сказав, что в каждой науке существует столько науки, сколько в ней математики. Требование математизируемости исследуемого материала довлело и над Вольтером, хотя Вольтер, по существу, никакой не математик, вообще не ученый. Он - писатель. И все же его идеал научности - это ньютонианская математизированная физика. Отсюда и специфический интерес Вольтера, скажем, к уровню смертности и рождаемости в ту или иную эпоху. Отсюда же и его внимание к динамике налоговых сборов, изучение которой позволяет количественно оценить степень благосостояния конкретной нации на разных этапах ее исторического пути.
Вольтер сочувственно относился к концепции исторического прогресса человечества. Это наиболее рельефно выражено в его работе «Опыт о нравах и духе наций» (1756). Как и большинство просветителей, французский мыслитель под историческим прогрессом в первую очередь понимал прогресс в развитии человеческого разума. История представляет собой воплощение достижений этого разума. Он является основой в борьбе против фанатизма всякого рода. Более того, степень его развития радикально, с точки зрения многих французских просветителей, влияет на человеческую нравственность. Люди становятся не только мудрее в связи с интеллектуальным прогрессом, но и добрее. Одним из немногих критиков их взглядов, которые можно в каком-то смысле признать предрассудком эпохи Просвещения, столь рьяно боровшейся с предрассудками, был Ж. Ж. Руссо. Для последнего история в целом в некоторой степени свидетельствовала о деградации человечества.
Для Вольтера дело, разумеется, обстояло не так. Человечество в конечном счете идет вверх по лестнице просвещения. Разум составляет природную основу движения в истории. Это движение неравномерно у разных народов и в разные эпохи. Опять-таки, как и большинство просветителей, Вольтер отказывал в таком движении Средним векам. Для него Средневековье - это провал в истории человечества, впрочем, провал исправимый. Важно тут то, что, по мнению Вольтера, человек в состоянии преодолеть мировоззренческий кризис, созданный преобладающим влиянием католической религии в эту эпоху. Человек в век Просвещения - это существо эмансипированное. Как отмечал Кант в своей статье «Что такое просвещение?», посвященной выяснению того, что составляет сущность этого века, человек эпохи Просвещения осмеливается жить своим умом, исповедуя принцип sapere aude. Он, возможно, не стал умнее, но он стал свободнее. Он поверил в безграничные возможности собственного разума. Отныне он может жить, опираясь только на него, а не на внешние авторитеты. Поэтому для Вольтера была неприемлема и доктрина исторического провиденциализма. То, чего может достичь человечество, зависит исключительно от человека, от его решимости поступать так, как он сам считает для себя выгодным и важным. От его способности не поддаваться авторитетам и традиции. Наконец, от его умения меняться в соответствии с изменяющимися обстоятельствами. Вольтеровский деизм напрямую связан с верой в человеческую способность творить свое будущее. Деизм по существу исключает непосредственное влияние божества на течение событий. Бог задает правила игры - это так, но Он никак не участвует в самой игре. Выигрыш зависит от игрока, а не от создателя правил игры. Поэтому, в частности, деизм был так распространен в эпоху Просвещения.
Критика Вольтером исторического провиденциализма, благодаря которой он восстанавливал преемственность просвещенческой мысли и ренессансной модели истории, имела отчетливый антиклерикальный крен. Существенно и то, что антиклерикализм Вольтера был непосредственно связан с его антиевропоцентризмом. В восстании против идентификации всемирной истории с историей отдельного народа или отдельной культуры (в данном случае культуры иудео-христианской) состоит немалая заслуга Вольтера в истории европейской мысли. Философ рассуждал так: если историческое христианство представляет собой скопище заблуждений и сознательных обманов (а это общее место просвещенческой риторики), то цивилизация, на таком фундаменте основанная, несовершенна, т. е. не соответствует человеческой природе. Требуется альтернатива. Таковой для многих европейских просветителей предстает культурный Восток (который может быть также и крайним Западом) - цивилизация Китая, Вавилона, североамериканские индейцы. В романе «Простодушный» Вольтер описывает злоключения американского ирокеза (заметьте, отнюдь не европейского переселенца) во Франции. Тон вольтеровского описания ирокеза сугубо сочувственный. Европейцы же представлены французским просветителем весьма критически. Ирокез нравственно лучше большинства французов. Он ближе к исконной, богоданной человеческой природе. Он не испорчен, во всяком случае еще не испорчен.
Аналогичные мотивы мы можем встретить у разных авторов этой эпохи. Самый известный пример такого рода - роман Д. Дефо о Робинзоне Крузо. Ведь история последнего - это во многом история возвращения якобы цивилизованного европейца к своим природным корням, к самому себе. Человек, с точки зрения Дефо, может познать самого себя, свою сущность лишь удалившись от европейской цивилизации, оставшись наедине с собой. Остров Робинзона представляет собой полигон по воссозданию изначального образа человека. Робинзонада - наиболее популярный для Просвещения способ возвращения к человеческой сути, восстановления утраченной гармонии с природой, в конечном счете - гармонии с Богом.
Французские просветители искали первобытное совершенство повсюду. Монтескье - у персов, Вольтер - у североамериканских индейцев, кто-то - у китайцев. Неважно, кто воплощает этот культурный идеал. Главное, не европеец. Для европейца эпохи Просвещения мир широко раздвигает свои границы. Европейская же культурная экспансия, католическое миссионерство в частности, создает предпосылки для расширения исторического кругозора. Неудовлетворенность социальным опытом современного знакомого мира создает импульс для восприятия иного. И это иное зачастую описывается в превосходной степени. Европеец же испорчен. Правда, эта испорченность не изначальна. В этом пункте мы можем усмотреть некий бунт идеологов Просвещения против христианской мифологической схемы истории человечества. Изначально-то человек как раз хорош и только хорош. Он становится плохим тогда, когда создает цивилизацию. Не в начале времен испортил человек свое бытие, а, вероятно, в конце - с возобладанием христианства как государственной религии. Для Вольтера, впрочем, недостаточно хороши были и китайцы: у них совмещались просвещенность элиты с грубостью простого народа, с господством среди него диких суеверий. Но идеал невозможен. Оставьте суеверия для масс. Важно, чтобы правящий класс был просвещен. Таков вывод культурного компаративизма Вольтера.
Симпатии Вольтера к культурному Востоку основаны на том, что его жители более верны природе. По существу французский философ в этом пункте вполне явно демонстрировал антиисторизм. Есть некий идеал, универсальная оценочная шкала, обусловленная неизменной человеческой природой, и есть различные отклонения от этого идеала. История в этом смысле представляет собой совокупность флуктуации по отношению к инвариантной человеческой сути. Человечество может быть дальше от нее или ближе, это не так уж и важно. Планка исторического совершенства задана с самого начала. Человек не в состоянии радикально изменить свою природу. Он не является ее господином и творцом. Он лишь может в той или иной форме двигаться внутри нее. Антиисторизм Вольтера обусловлен его признанием единого разума и единой истины для всякого человека и во все времена. В итоге главная задача истории, по Вольтеру, заключается в верифицикации хроники прошлого. Вольтер понимал под историей «не пустую и бесплодную науку о событиях и датах, которая ограничивается тем, что выясняет, когда умер такой-то человек, бесполезный или пагубный для мира; не науку, сообщающую одни только справочные сведения, которые обременяют память, не просвещая ума. Я (Вольтер. - Авт.) говорю о науке, которая изучает нравы, которая, обнаруживая ошибку за ошибкой, предрассудок за предрассудком, рисует нам последствия человеческих страстей, показывает нам, какие бедствия причинили невежество или превратно понятая ученость, и в особенности прослеживает искусства на протяжении веков, ознаменовавших ужасающими столкновениями столько держав и крушениями стольких царств. Вот чем мне дорога история»[2].
В статье, посвященной истории и предназначенной для «Энциклопедии», Вольтер весьма подробно останавливался на том, что принято называть историческими свидетельствами. Сюда он не включал библейские сказания, а ведь они на протяжении столетий христианской истории причислялись к основополагающим источникам. Он, например, прямо-таки издевался над сказанием о Всемирном потопе, тогда как, скажем, для Вико потоп представлялся некоей точкой отсчета в его периодизации прошлого человечества. Можно сказать, что Вольтер действительно эмансипировал свой разум, освободив его от традиционного христианского мифологического каркаса. Зато он включил в число свидетельств прошлого обряды, медали, разнообразные статистические данные. «От современных историков, - отмечал Вольтер, - требуется больше деталей, больше обоснованных фактов, точных дат, авторитетов, больше внимания к обычаям, нравам, финансам, торговле, земледелию, населению. С историей дело обстоит так же, как с математикой и физикой. Поприще чрезвычайно расширилось... трудно ныне написать историю»[3]. Чем труднее пишется история, тем более приближается она к науке. Так, вероятно, надо понимать Вольтера.
Еще более последовательным апологетом прогресса в истории следует признать Р.Ж. Тюрго (1727-1781) - философа, экономиста, политического деятеля. Он, как и большинство французских просветителей, участвовал в написании «Энциклопедии». Наиболее знаковыми выражениями его позиции стали набросок работы для конкурса, объявленного академией французского города Суассона, имевшей очень
характерный подзаголовок - «Размышления об истории прогресса человеческого разума», а также его знаменитая речь об успехах человеческого разума, произнесенная в Сорбонне в 1750 г.
Тюрго утверждал, что человечество беспрерывно прогрессирует. Условием этого является человеческий разум, наделенный способностью к бесконечному совершенствованию. В природе человека не стоять на месте, не ограничиваться достигнутым. При этом Тюрго был далеко не уверен в равенстве людей в отношении их талантов и способностей. Природа распределяет таланты по-разному среди разных народов. Это означает, что у одних народов талантов больше, у других меньше. Отчасти распределение талантов - дело случая. Отчасти же неравенство в отношении интеллектуальных возможностей связано с неравенством в распределении досуга. Для интеллектуального творчества досуг необходим, так как в ситуации, когда все силы направлены на воспроизведение необходимых условий жизни, создание нового интеллектуального продукта проблематично. Лишь то общество, которое сознает важность освобождения гения от повседневных обязанностей, связанных с удовлетворением непосредственных нужд, способно дать простор для научных исследований. Разум может развиваться только в рамках некоей интеллектуальной свободы.
Важнейшими этапами в прогрессе разума являлись, согласно Тюрго, изобретение письменности и книгопечатание, т. е. способы трансляции знания. Для исторического прогресса человечества важно не только собственно изобретение, но также скорость и масштабность его распространения среди народов. В этом тезисе просматривается особое внимание философов-просветителей к проблеме воспитания, т. е. к передаче знания. Самым же универсальным способом передачи знания, выработанным человечеством, является язык.
Сфера языка - это еще один предмет преимущественного внимания французского Просвещения. При этом язык повседневный, т. е. живой язык, на котором говорили французы XVIII в., их устраивал не вполне. Их идеалом был язык алгебры, т. е. язык, значения слов которого могут быть точно ограничены. Естественный язык не удовлетворял их (в частности, Кондильяка и Кондорсе) в силу расплывчатости употребляемых в нем слов и невозможности однозначно очертить их значение. Естественный язык слишком интуитивен и нелогичен, чтобы стать идеальным языком для передачи знания. Этот язык опирается на чересчур сложные исходные реальности. Его с трудом можно разложить на простые составляющие. Другое дело язык точных наук, где операция анализа значений, т. е. операция верификации исходного смысла, всегда возможна. Для Кондорсе, например, языком будущего человечества мог стать только искусственный язык, наподобие языка математики.
Тюрго признавал первостепенность языка в прогрессе человечества, поскольку именно в нем воспроизводятся и транслируются основные представления людей о самих себе и окружающем мире. Прогресс языка связан с постепенным освобождением от излишней метафоричности и многозначности. Правда, с точки зрения Тюрго, наиболее совершенным языком был один из естественных языков - древнегреческий: для Тюрго развитие языка неразрывно связано с развитием общества. Совершенство греческого языка было коррелятивно совершенству греческого полиса, предоставившего его гражданам возможность всестороннего интеллектуального развития. Иными словами, совершенствование языка обусловлено гражданскими свободами, освобождающими досуг не для физического выживания, а для культурного совершенствования.
Достаточно обстоятелен Тюрго и в отношении к Средневековью. Во всяком случае, для него это не просто перерыв в культурном творчестве. Реальность гораздо сложнее. Сколькими изобретениями: ветряными мельницами, бумагой, стеклом, часами и другими - обязано человечество Средним векам. Нет веков совершенно пустых для человеческой изобретательности. Тюрго находил, что роль католической церкви в истории Средневековья достойна похвалы. Польза есть и от заблуждений. Именно католическая церковь сохранила те крупицы знаний, которые перешли к варварским народам от античности. Человеческий разум в той или иной мере постоянно совершенствуется. Тюрго намного более историчен, т. е. справедлив в отношении к варварскому прошлому Европы. Однако для этого французского просветителя подлинный расцвет человеческого разума наступил с эпохи Возрождения, непосредственной преемницей которой являлась современная Тюрго эпоха. В это время открытия и изобретения совершались чуть ли не ежедневно. Современность характеризуется преобладанием позитивного, т. е. собственно научного, знания. Средние же века если и приносили новое знание, то теологически ориентированное. Поэтому возможности для совершенствования разума современная эпоха, по мнению Тюрго, предоставляла гораздо большие, чем Средневековье и даже античность. Надо сказать, что Тюрго впервые сформулировал схему трехстадий-ного прогресса разума: сначала идет теологическая, потом метафизическая и, наконец, позитивная стадии. В дальнейшем эту схему воспроизвел и дополнил О. Конт - родоначальник философского позитивизма.
Тюрго служил на разных должностях во французском королевстве. На пике своей административной карьеры, будучи генеральным интендантом финансов, он предложил ряд законопроектов, направленных на устранение феодальных пережитков во Франции, в частности была упразднена система цехов, оставшаяся от Средневековья. Большинство из нововведений после отставки Тюрго были отменены. Административная деятельность Тюрго была направлена на упреждение социального взрыва в стране, все отрицательные последствия которого он ясно видел. При этом как теоретик Тюрго вовсе не отрицал важности и даже необходимости революций в качестве важнейшего элемента поступательного движения человечества. Он сравнивал революции с лесными пожарами, от которых бывает и польза, так как они позволяют расти новым деревьям более интенсивно. Правда, Тюрго имел в виду в первую очередь интеллектуальные революции, а не политические перевороты, несущие с собой гражданскую смуту и интеллектуальную стагнацию, а не рывок вперед.
История человечества составляла для Тюрго важнейшую часть практической философии. Такая высокая оценка истории для представителя «века философов» обусловлена тем, что именно в истории обнаруживается человеческая природа. Она не дана вся сразу с самого начала человеческого рода, но постепенно развертывается перед внимательным наблюдателем. Прогресс разума совершается в истории медленно, неравномерно и сопровождается попятными движениями. В конечном счете человечество совершенствуется. Однако это совершенство всеобъемлюще. Развитие природы человека включает в себя, согласно Тюрго, и совершенствование его чувств, укрепление этических добродетелей, увеличение материального благополучия все большего числа людей. Прогресс разума обнаруживает себя в социальном устройстве. Благополучно то государство, которое предоставляет своим гражданам больше возможностей для интеллектуального совершенствования. Для этого, как предполагал Тюрго, существует множество каналов влияния. Например, все та же сфера образования, чрезвычайно важная для эпохи Просвещения. Чем больше в стране образованных людей, тем совершеннее в ней мораль, мягче нравы и выше достижения. Не всякая образованность, однако, устраивала просветителя. Тюрго рекомендовал, в частности, осуществить реформу системы образования. Он считал, что в первую очередь необходимо обеспечить хотя бы начальное бесплатное образование для всех граждан. В своем проекте он стремился преодолеть еще средневековую ориентацию французской школы на латинский язык в качестве фундамента образования. Исходя из такой ориентации, по его мнению, воспроизводились только схоластически ориентированные мозги все с той же формой средневековой учености. Подлинная ученость, потребная новому времени, когда позитивные науки получают простор для развития, должна быть иной. Она должна опираться на греческий язык в качестве лингвистического фундамента образованности нового типа, а также на преимущественное внимание к экспериментальным, а не к умозрительным дисциплинам. В этом, кстати говоря, радикальное отличие новой образованности и от образованности классической античности. Новая наука должна быть связана с практическими потребностями человека и, более того, непосредственно вытекать из них. Не умозрение, не чистый интерес любознательного разума, стремящегося к истине ради нее самой, должны руководить перестройкой системы образования современных наций, полагал Тюрго, а связь с преобразованием природы. Никакая античность не давала такого простора для географических и астрономических открытий прежде всего потому, что не обладала такой практической динамикой, как Новое время, такой нацеленностью на овладение и преобразование окружающей среды. Для человека Нового времени окружающий мир является ареной его практических интересов в гораздо большей степени, чем для античного человека. И наука человеку Нового времени нужна именно такая - обслуживающая его практический интерес, обеспечивающая преобразование и овладение новой средой обитания, а это ведет к радикальному толчку в научных исследованиях, которого не знал Древний мир. Человеку XVIII в. требуется, чтобы наука объясняла обновляющуюся реальность, чтобы она давала опору для встречи с невиданным. Античная же наука в большей мере была ориентирована на покоившийся мир. Научная парадигма античности внушала: ничего менять не надо, ибо мир человека тождествен себе. Всякое открытие ставит под вопрос тождественность бытия. Наука же Нового времени не боится нового и, напротив, желает его. Без этой новизны впечатлений она уже не может жить. Она не может также жить без торговли, ремесел, механических искусств. Потребности этой сферы деятельности создают стимул для науки, которого раньше не существовало. Геоцентрическая система Птолемея не была бы опровергнута, если бы для практических нужд не были бы разработаны и созданы оптические стекла, из применения которых возник телескоп - инструмент, позволивший Галилею увидеть новые горизонты мира. Этот инструмент засвидетельствовал существование небесных феноменов, которые в систему Птолемея не помещались.
Важной метафорой прогресса человеческого разума для Тюрго служит история математики. В ней мыслитель видел наиболее рельефное выражение движения от конкретного к абстрактному, от частного к общему, восхождения от следствий к причинам. Необходимость верификации научных выводов, обусловленная характерной для Нового времени связью науки и практики, вызвала и потребность в применении математики к физике. Если в античности математика не нуждалась в эмпирическом использовании, то в эпоху Просвещения условием развития математики стало ее сопряжение с миром вещей, с преобразованием действительности. Математика по-прежнему предлагает новые гипотезы, но она же для своего развития нуждается в их эмпирическом опровержении. В этой посылке Тюрго можно увидеть некое предвосхищение принципа фальсифицируемости К. Поппера - крупнейшего философа науки XX в.: лишь то утверждение научно, которое может быть опровергнуто.
Мыслителем, в концепции которого теория исторического прогресса эпохи Просвещения получила наиболее законченный вид, следует, вероятно, признать Ж. А. Кондорсе (1743-1794). Кондорсе был ученым-математиком и одновременно политическим деятелем французской революции, депутатом Конвента. Логика политической борьбы превратила его в противника якобинцев, за что он и пострадал. В 1793 г. якобинцы издали декрет об аресте Кондорсе. Последний был вынужден скрываться. Тогда он и написал свой «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума» - своего рода манифест концепции исторического прогресса человечества. Будущее самого автора было темно, и тем исступленней выражал он веру в совершенство человечества. Попав в руки политических противников, Кондорсе покончил с собой в тюрьме в ожидании неизбежной гильотины.
В подходе к истории у Кондорсе много общего с Тюрго. Для обоих история представляла собой арену реализации человеком его сущностных творческих сил, заключающихся в его природе. Оба видели в разуме постоянно совершенствующийся познавательный орган. И для того, и для другого была чрезвычайно важна математика, в частности история математики, как своего рода лакмусовая бумажка исторического прогресса. И Кондорсе, и Тюрго признавали одни и те же методологические принципы как познания вообще, так и познания исторического. На первый план выходил аналитический метод. Оба первостепенное внимание уделяли проблеме языка. Правда, если Тюрго совершенным языком для воплощения человеческой мысли признавал древнегреческий, то для Кондорсе-математика таковым мог быть только язык алгебры, т. е. язык искусственный. Оба мыслителя полагали, что развитие нравственности, а также прогресс в социальном устройстве человечества однозначно зависят от развития его интеллекта. Понятие «злой гений» для обоих по существу оксюморон.
В отличие от старших своих собратьев - философов-просветителей - Кондорсе был уверен в возможности такого состояния общества, когда просвещенными станут все его члены, когда в непосредственных участников, а не только зрителей поступательного движения человеческого разума превратятся все народы, населяющие земной шар, когда человечество, в полном соответствии с замыслами Ф. Бэкона, станет господином природы. Управляя природой, человечество сможет контролировать и себя, свои страсти, свой эгоизм. Пределом совершенствования отдельного индивида и человечества в целом может быть только физическая гибель.
Однако Кондорсе ясно видел и ограниченность человеческого разума в каждый конкретный момент его становления. История для него была важна и тем, что предоставляет бесценный опыт описания заблуждений и ошибок разума. Поэтому так ценно «дать изображение путей проникновения, распространения и увековечивания заблуждений и предрассудков среди народов. Тем самым история человеческого разума, по Кондорсе, не может быть лишь описанием прогресса истинного знания. В состав так понятой истории должно включаться изучение долгой и тяжелой борьбы разума с тремя видами предрассудков - предрассудками мифов, предрассудками классов, менее просвещенных, и предрассудками людей просвещенных»[4]: Справедливости ради надо отметить, что Кондорсе отнюдь не был свободен от таких предрассудков. В стремлении к преодолению всяких предрассудков сознания видится некий фундаментальный предрассудок, будто можно жить без предрассудков. Но в этом Кондорсе вполне разделял эпистемологический предрассудок своего века. Он считал, что позиция абсолютного наблюдателя, т. е. человека, описывающего действительность как бы со стороны, никак на нее не влияя и не испытывая с ее стороны никакого влияния, достижима. Ныне мы далеко не так в этом уверены. Да и среди современников Кондорсе не все так безоговорочно разделяли подобный познавательный идеал, в частности шотландский философ Д. Юм, автор обширной «Истории Великобритании».
Периодизация человеческой истории Кондорсе включает десять эпох. Один из ключевых моментов в ней - способ трансляции знаний. В зависимости от него, собственно, и можно говорить о том, как далеко ушло человечество в его интеллектуальном совершенствовании.
В первую эпоху человек превращается в общественное животное, т. е. становится вполне человеком, если следовать определению Аристотеля. В эту эпоху люди объединяются в семьи - основную социальную ячейку, а затем в более крупные образования - племена. Эта эпоха еще дописьменная. Кругозор человека чрезвычайно узок. Люди не видят дальше своей околицы. Их знания ограничиваются опытом их племени, их непосредственных предков. В то же время практическая необходимость создает предпосылки для возникновения первых наук - математики и астрономии.
Во вторую эпоху появляется общественное разделение труда. Наряду с пастушеством возникают земледелие и ремесла. Разделение труда ведет к необходимости обмена изделиями труда. Значит, появляется потребность и в торговом обмене. Всякий межплеменной обмен предполагает связь между доселе не знавшими друг друга людьми. Кругозор человека выходит за рамки семьи и племени. Он узнает новые пространства и новые практики. Торговля ведет к обмену знаниями, навыками, специфическими для каждого племени. Этот процесс неизбежно сопровождается злоупотреблениями, поскольку знание, навык приобретают особую ценность. Появляется группа людей, которая монополизирует знание (обычно их называли жрецами). Разделение труда ведет и к выделению собственно интеллектуального, точнее информационного, труда. Правда, эти новоявленные интеллектуалы стремятся к закабалению тех, кто знанием не владеет. Интеллектуалы начинают элементарно морочить головы остальным членам общины.
Третья эпоха характеризуется дальнейшим прогрессом в технике производства. Земледелие в этом отношении предоставляет гораздо больший простор для человеческой изобретательности, чем пастушество. Но навыки в обработке земли составляют тот интеллектуальный фонд, который можно с выгодой продать. Однако интеллектуальный прогресс в этот период, по мнению Кондорсе, был слишком медленным. Конституировалась каста жрецов, которая не столько передавала накопленные знания тем, кто ими не обладал, сколько спекулировала ими ради обретения власти над несведущими. Прогресс в познании для жрецов вовсе не самоцель. Заблуждение преобладает над знанием. Тут для Кондорсе примером является Китай, где эгоистическое отношение к знанию привело к интеллектуальной неподвижности и социальной инертности. В отличие, скажем, от Вольтера, Кондорсе оценивал Китай как пример интеллектуального тупика, от которого не застрахована никакая цивилизация.
Четвертая эпоха возвращает нас в Европу, точнее в Древнюю Грецию. Эта страна, согласно Кондорсе, смогла предоставить больший простор для развития наук, чем Азия. Греки не стали превращать науку в занятие отдельной касты, как в Китае. Граждане греческого полиса пользовались правом интеллектуальной свободы, т. е. могли открывать истину и сообщать о ней всему миру, тем более что уже возникла письменность. Греки в отличие от китайцев пользовались письменностью во благо распространения знания, используя ее как инструмент сообщения знания, а не его сокрытия. Истина, по Кондорсе, превратилась в общее гражданское достояние, а не в удел одиночек. Это обстоятельство способствовало возникновению научных школ. Школа же - это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что она помогает воспроизводству интеллектуальных кадров. Плохо, потому что авторитет основателя школы очень быстро становится препятствием для дальнейшего движения мысли. Однако древнегреческая наука - это в первую очередь наука умозрительная. Античная наука не столько открывала факты, сколько выдумывала их. Она опиралась не на опыт и, тем более, не на эксперимент, а на спекуляцию. Тут Кондорсе своеобразно подхватывал общую для французских просветителей идею борьбы с духом систем. Греки и создали, полагал Кондоросе, этот дух.
Пятая эпоха специально фиксирует историю перипатетической школы. Последователи Аристотеля были, с точки зрения Кондорсе, провозвестниками науки Нового времени, так как способствовали разделению философии и отдельных наук. Они в большей мере стали базироваться на наблюдении, т. е. на опыте. Правда, опыт трактовался в александрийской науке далеко не так, как в науке Нового времени. Опыт еще не эксперимент. Прежде всего у греков не было приборов для ведения наблюдений, которые сделали бы выводы ученых столь соответствующими чувственному опыту, как это имело место в XVI 1-ХVIII вв. Галилей, лишенный телескопа, не мог бы совершить интеллектуального прорыва. Кроме того, требовался некий критический минимум накопленных фактов для того, чтобы наука стала делать выводы на их основе. Этих фактов в античной науке не хватало. Их набор был, по мнению Кондорсе, довольно случаен. Греческие естествоиспытатели брали то, что было под рукой, и делали слишком поспешные выводы.
Шестая эпоха - это эпоха Средневековья. В принципе христианство, по Кондорсе, враждебно научному способу мышления. Победа этой религии привела к стагнации человеческого разума. В это время царили «теологические бредни», «религиозная нетерпимость» и т. д. «Правила или примеры, достойные подражания, они (ученые Средних веков. - Авт.) искали в священных книгах, у почитаемых авторов, в папских буллах, королевских рескриптах, сборниках обычаев и церковных ежегодниках. Речь шла не об исследовании сущности какого-либо принципа, но о толковании, обсуждении и отрицании или подтверждении другими текстами тех, на которые он опирался. Положение принималось не потому, что оно было истинно, но потому, что оно было написано в такой-то книге и было принято в какой-то стране и с такого-то века... Книги изучались гораздо более природы, и воззрения древних лучше, чем явления вселенной»[5]. Подчинение книжной мудрости вело к пренебрежению опытными данными. Если опыт показывал нечто иное, чем утверждал авторитет, верх, как правило, брал авторитет. Однако и в Средние века получили распространение изобретения, прежде неизвестные в Европе, - порох и магнит. Особую положительную роль в продвижении человеческой мысли вперед, по Кондорсе, сыграла арабская наука, не только сохранившая античную ученость в большей степени, чем католическая церковь, но и создавшая задел для будущей европейской науки в медицине, астрономии, химии, алгебре. Известно, что сам термин «алгебра» арабского происхождения. При этом становление арабской науки, согласно Кондорсе, шло рука об руку с распространением элементов политических свобод.
Седьмая и восьмая эпохи включают в себя европейское Возрождение и Реформацию. Для Кондорсе особую важность в рамках этого исторического периода имело изобретение Гутенбергом книгопечатания. Эти эпохи знаменуют собой переход к современности - подлинной вершине всей предшествовавшей интеллектуальной истории человечества. И вершина эта была достигнута лишь потому, что оказалось возможно не только открывать новые истины, но и с невиданной прежде оперативностью сообщать о них миру. Современные научные достижения, считал Кондорсе, не состоялись бы, если бы не книгопечатание. Печатные книги, однако, далеко не только транслировали информацию, полученную в разных уголках Европы разными учеными. Они рождали особую, прежде неизвестную, культурную среду. Книги создали читателя, потребителя этой новой информации. Более того, они сформировали общественное мнение. Они подготовили свободное пространство мысли, когда каждый был волен высказать собственное мнение, подвергать критике любое положение, любой авторитет. Книгопечатание способствовало и ограничению авторитета католической церкви. Уважение к книге лежит в основании такого явления, как Реформация. Последняя открыла дорогу свободной интерпретации Священного Писания, дотоле считавшейся прерогативой исключительно церковников. Реформация обеспечила массовое вторжение мирян в церковные споры.
Но, разумеется, еще важнее были не церковные, а научные споры, в процессе которых выкристаллизовывалась новая научная истина. Предпосылкой для ее достижения стали методологические новации, вошедшие в научный оборот благодаря Бэкону, Галилею и Декарту. Впрочем, Галилей был не только методологом, способствовавшим, благодаря применению количественных методов в физике, повышению математической точности заключений науки Нового времени. Он был и крупнейшим ученым своего времени. «Закон падения тел, - отмечал Кондорсе, - был открыт Галилеем... Галилей, применяя в астрономии недавнее изобретение зрительных труб, которые он усовершенствовал, открыл взорам людей новое небо... Гали лею человек обязан первой математической теорией движения»[6].
Девятая эпоха охватывает последние полтора века европейской истории вплоть до французской революции, приведшей к установлению во Франции республиканского строя. Разумеется, в первую очередь при описании особенностей этого периода современной ему истории речь у Кондорсе идет о достижениях различных наук: философии, создавшей методологическую базу для научных исследований; математики, в которой в виде аналитической геометрии Декарта произошел синтез алгебры и геометрии, а также было открыто дифференциалыгое исчисление (усилиями Ньютона и Лейбница); физики, в которой благодаря усилиям того же Ньютона была разработана теория криволинейного движения и сформулирован закон всемирного тяготения; химии, в которой были открыты законы химического сродства; физиологии и многих других. Кондорсе обращался и к применению результатов достижений передовых наук его времени в прикладных областях, таких как кораблевождение, архитектура, строительство, сельское хозяйство, медицина. Это было чрезвычайно важно, поскольку наука в эту эпоху начинала, по мысли Кондорсе, влиять на уровень жизни широких масс. «Прогресс наук обеспечивает прогресс промышленности, который сам затем ускоряет научные успехи, и это взаимное влияние, действие которого беспрестанно возобновляется, должно быть причислено к наиболее деятельным, наиболее могущественным причинам совершенствования человеческого рода»[7].
Современность уже показывает магистральный путь преобразования человеческого бытия, который совершится в ближайшем будущем, в десятую эпоху исторического становления человечества. Основные линии движения этого пути Кондорсе наметил в последней главе «Эскиза». Эта глава в какой-то степени представляет собой просвещенческую утопию, не единственную, но, может быть, наиболее захватывающую воображение перспективами человечества. Расширяющееся воздействие науки на повседневную жизнь людей должно привести к тому, что разум будет править социумом. Прогрессирующий интеллект покорит природные силы, превратив человека в господина природы, в том числе и своей собственной. «С прогрессом наук Кондорсе связывает увеличение массы продуктов, уменьшение сырьевых и материальных затрат при выпуске продуктов промышленности, уменьшение доли тяжелого труда, повышение целесообразности и рациональности потребления, рост народонаселения и, в конечном итоге, устранение вредных воздействий работ, привычек и климата, удлинение продолжительности человеческой жизни. Для него несомненно то, что применение методов теории вероятностей позволит распознавать различные степени достоверности и вероятности фактов, исследовать продолжительность жизни и влияние на нее различных факторов, смертности, колебаний народонаселения, осуществлять в политической экономии вычисления доходов, ренты, налогов, страховых взносов и др., перестроить на точном математическом основании все социальные науки»[8].
Влияние науки на человека Кондорсе мыслил постоянным, начиная с первых шагов ребенка. Научные знания, по его мнению, должны проникать на все ступени образования - от начального до высшего. При этом доступность его должна быть безусловной. Никакие имущественные или сословные ограничения нельзя принимать во внимание в обществе будущего. Демократизация системы образования призвана привести к уничтожению неравенства между классами в рамках одной нации, а затем к упразднению неравенства между нациями. На популяризацию научных знаний необходимо нацеливать литературу, а также другие отрасли искусства. Кондорсе рисует некий технократический рай, в котором соображения прогресса человеческих знаний должны довлеть над всеми другими. Это возможно в конечном счете потому, что уровень знания становится для Кондорсе основополагающим критерием и нравственной зрелости, и социальной пригодности, и эстетической целесообразности. Философ предлагал в будущем создать особый институт -«Трибунал разума» - в качестве высшего авторитета человеческого сообщества. Этот ареопаг ученых мудрецов чем-то напоминал платоновских философов-правителей. Члены подобного «трибунала» суть носители «здоровой критики», с помощью которой они в состоянии оценивать те или иные технические или научные проекты. В сущности, члены такого ареопага в высшей степени владеют здравым смыслом, воспитываемым долгой практикой научных исследований. Они по опыту знают, что возможно в этом мире, а что нет. Они представляют собой идеальную модель человека эпохи Просвещения.
Хотя система образования, предлагаемая утопией Кондорсе, призвана предоставить возможность каждому члену общества черпать из всех источников знания, доступных будущей эпохе, далеко не все смогут употребить полученную информацию с максимальной пользой. Как и для многих других французских просветителей, для Кондорсе подлинный ученый, т.е. человек, двигающий познание вперед, субъект интеллектуального прогресса человечества, тем более гений - это дело случая. Можно создать все условия для того, чтобы гений появился. Благополучие социальных организмов прошлого было отчасти обусловлено как раз тем, насколько благоприятными были те условия, которые создавали эти общества для рождения гениев. Тем не менее не было никакой гарантии того, что таковой действительно там родится. Он может появиться и в таком обществе, которое нисколько не озабочено созданием для его появления соответствующих условий. Научный гений - дитя случая. Для Кондорсе гений - это, во-первых, подлинный и единственный источник прогресса человечества. Его деятельность составляет глубинную канву истории. Во-вторых, его рождение непредсказуемо. Он может явиться где угодно или не явиться нигде. Гений в конечном итоге вне общественной власти. Отсюда и сама история случайна и драматична. Отсюда следует и то, что ход истории не может мыслиться прямолинейно и равномерно. История, по Кондорсе, это не курьерский поезд, двигающийся по расписанию. С этой точки зрения предсказание будущего не может достигать степени обязательности. Будущее только вероятно, хотя и в высокой степени.
Уверенность в лучшем будущем для человечества у Кондорсе базируется не только на случае. Рано или поздно гений рождается. Его появление здесь и теперь не необходимо, но необходимо и неизбежно его появление где-либо и когда-либо. Общество должно быть к этому готово, так как общество неготовое в этом смысле в состоянии загубить гения, не дать ему проявиться. Поэтому прогресс в народном образовании - условие создания благоприятной атмосферы для реализации гением его творческих потенций. Если угодно, общество будущего - это общество, где ждут гения, где всегда готовы его принять и носить на руках. И он не замедлит объявиться.
Позиция Кондорсе, превозносящая научный разум, видящая в его развитии основание для новой нравственности, новой государственности, воплощенной в лозунге французской революции - свобода, равенство, братство, была уязвимой для критики. В известной степени Кондорсе был главным оппонентом Руссо, оказавшего на идеологию участников революции едва ли не большее влияние, чем кто-либо другой из среды просветителей. Руссо весьма скептически относился к возможностям научного разума позитивно влиять на прогресс человечества. По Руссо, наука создает лишь благоухающие цветы, скрывающие цепи рабства, в которых влачит свою жизнь современное человечество. Наука не способствует развитию нравственности, но, напротив, препятствует этому. Ученый вовсе не идеал человека будущего. Идеал Руссо в глубоком прошлом, когда человек - счастливый дикарь - жил в ладу с собой и своей природой. Ученый же, в особенности гений, по Руссо, живет абстракциями и, следовательно, не способствует человеческому общежитию. Разум, с точки зрения Руссо, должен существовать под контролем чувств. Существовать не значит мыслить, как считал предтеча Просвещения Декарт, но переживать, чувствовать.
Кондорсе же видел в истории рациональную основу. Не чувства, а разум правят в ней бал. Упадок рациональности, как свидетельствует история, ведет к упадку и нравственности. Не помогает здесь и так называемая религия разума, провозглашенная Руссо и не чуждая якобинцам -политическим противникам Кондорсе. С точки зрения последнего, религия вовсе не занимает никакого места в успехах человеческого разума. Десятая эпоха человечества, как ее понимал Кондорсе, упразднит всякую религию в мире человека будущего. Будут разрушены все предрассудки прошлой истории - астрология, магия наравне с христианским культом. Позиция Кондорсе может быть названа сциентистской, т. е. признающей научное знание единственно истинным. В той мере, в какой научное познание в современную Кондоросе эпоху развивается кумулятивно (линейно, непрерывно), мы можем говорить, что предсказания Кондорсе оправдались. Если в основании истории лежит становление разума, а главными из его продуктов являются наука и технология, то кумулятивна и сама история. Но так ли это? Следующий век показал, что теория исторического прогресса есть неоправданный редукционизм, сводящий всю многогранную историческую реальность только к одному параметру - развитию человеческого разума. История же - это нечто более сложное, нередуцируемое.
В. Д. Губин, В.И. Стрелков
Из книги «Власть истории», 2008
[1] Кондорсе Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М., 1936. С. 175.
[2] Вольтер. Эстетика. М., 1974. С. 99.
[3] История в «Энциклопедии» Дидро и Д'Аламбера. Л., 1978. С. 17-18.
[4] Огурцов А.П. Философия науки французского Просвещения. М., 1994. С. 140.
[5] Кондорсе Ж.А. Указ. соч. С. 126.
[6] Там же. С. 149-150.
[7] Там же. С. 250.
[8] Огурцов А.П. Указ. соч. С. 149-150.
