Показать все теги
Викторианское детство
В 1880 году Дженни произвела на свет еще одного мальчика – Джека. Несмотря на прибавление в семействе, леди Рандольф уделяла немного времени воспитанию молодого поколения. Куда больше ее волновали участие в различных приемах, банкетах, литературных проектах и всевозможных обществах. Своего отца дети будут видеть еще реже. В конце 1930‑х годов во время одного из семейных ужинов в Чартвелле Уинстон с грустью в голосе признается своему сыну:
– Сегодня вечером у нас с тобой состоялся продолжительный и живой разговор, длившийся значительно дольше, чем мое общение с отцом на протяжении всей нашей совместной жизни.
Как верно заметит биограф Черчилля Рой Дженкинс, «… в этом определенно состоит величайшая ирония, что спустя более ста лет после своей смерти лорд Рандольф войдет в историю, как отец».[29]
В целом в подобном отношении не было ничего удивительного – няньки, гувернантки, кормилицы и учителя составляли вполне обычную практику для того времени. Согласно историку Ральфу Мартину, «в большинстве аристократических британских семей между поколениями лежала пропасть сдержанности, охраняемая рамками благопристойности».[30]
Листая подшивки журналов и газет той эпохи, можно встретить удивительные советы. Например, солидный журнал «The World» в одном из своих номеров за ноябрь 1874 года рекомендовал великосветским дамам «держаться подальше от детской, успокаивая себя тем, что у вас есть малыш. Пусть гувернантка приведет детей пару раз в гостиную, чтобы с ними можно было поиграть, как с милыми котятами».[31]
Следуя таким добрым советам, мамы, как правило, виделись с детьми несколько минут в день, а их мужья вообще старались не сталкиваться со своими отпрысками, что не могло не доходить порой до курьезов. Так, один из современников королевы Виктории признавался, что за всю свою жизнь беседовал лишь раз (!) с собственным отцом. Другой викторианец оказался немало шокирован, когда, похвалив няню за то, что у нее такие чистенькие детки, с удивлением узнал, что это его собственные чада.
Несмотря на отсутствие родительской ласки, Уинстон был не совсем одинок в детские годы. После рождения его передали кормилице миссис[32] Эверест. Это была незамужняя женщина 42 лет. Происходила она из графства Кент, и одним из самых сильных ее влияний на Уинстона станет любовь к данной земле, которую она называла не иначе как «садом Англии».
С первых же дней знакомства миссис Эверест проникнется к своему воспитаннику глубокой симпатией и нежной любовью, которые будут взаимны. Спустя четверть века Черчилль сядет за свой первый и единственный роман «Саврола», где и воздаст должное этой добродушной женщине:
«Сразу после рожденья он был отдан на воспитание кормилице, окружавшей его преданной заботой и лаской. Странная вещь – любовь этих женщин. Возможно, это единственная бескорыстная любовь на свете. Ведь насколько естественна любовь матери к сыну – такова ее материнская природа, юноши к своей девушке – это тоже может быть объяснено, собаки к хозяину – тот ее кормит, мужчины к другу – он стоял рядом в моменты сомнений. Во всех этих случаях есть разумное толкование. Но любовь приемной матери к ребенку, заботу о котором ей поручили, на первый взгляд кажется совершенно необъяснимой. Это явление одно из немногих доказательств, что природа человечности гораздо выше банального утилитаризма, и что мы всегда можем надеяться на благоприятную судьбу».[33]
На протяжении всей своей жизни Черчилль сохранит добрую память об этом светлом человеке, сыгравшем огромную роль в его детские годы.
В декабре 1876 года седьмой герцог Мальборо получит назначение на пост вице‑короля Ирландии. С главой семейства в Дублин также переедут Рандольф, Дженни, маленький Уинни и миссис Эверест. Родители Уинстона и здесь продолжат вести шумную светскую жизнь, по‑прежнему посещая различные банкеты, балы и приемы. Дженни найдет Ирландию «очень приятной, полной развлечений и разнообразных занятий». Больше всего ей понравится охота.
Как это ни парадоксально, но именно с Ирландией и будут связаны первые воспоминания великого британца. Вот его дедушка открывает памятник лорду Го. В окружении огромной толпы и группы солдат, облаченных в алые мундиры, герцог Мальборо громогласно произносит:
– … И залпом всесокрушающего огня он рассеял вражеские ряды!
Как напишет впоследствии сам Черчилль, данная речь станет его первым осмысленным воспоминанием.[34]
Не соглашаясь со своим отцом, его сын Рандольф,[35] автор двух первых томов официальной биографии, заметит:
– Когда папе исполнилось пятьдесят пять (именно в этом возрасте Уинстон писал мемуары «Мои ранние годы». – Д. М.), его память была по‑прежнему цепка и точна, хотя и давала иногда сбои. Так, например, она изменит ему с первым воспоминанием, которое произошло не в 1878 году, когда ему только исполнилось четыре года, а в феврале 1880 года, всего за несколько недель до отъезда Мальборо из Ирландии.[36]
Какими бы ни были первые воспоминания Черчилля, влияние Дублина в любом случае трудно переоценить. Ведь именно здесь Уинстон познакомится с искусством и политикой, которым и посвятит всю оставшуюся жизнь. В обоих случаях знакомство начнется с трагедии. То перед самым началом театральной премьеры сгорит театр, а вместе с ним и директор, то, испугавшись фениев – членов тайного ирландского общества, посвятивших себя освобождению Ирландии, ослик Черчилля станет брыкаться и уронит своего наездника на землю. В результате чего Уинни получит несколько ушибов и сотрясение мозга.[37]
От дальнейших происшествий Уинстона спасет все та же политика, неожиданно вмешавшаяся в 1880 году в его беззаботную жизнь. В ходе парламентских выборов партия консерваторов во главе с Дизраэли потерпит сокрушительное поражение. Новый кабинет назначит нового вице‑короля Ирландии, вынудив герцога Мальборо сложить с себя полномочия и вернуться обратно в Англию.
Незадолго до отъезда Черчиллей из Ирландии перед Уинстоном, как он сам потом выразится «нависнет угроза образования», воплотившаяся в «зловещей фигуре гувернантки».[38] Желая оградить впечатлительного Уинни от неприятных переживаний, миссис Эверест решит пройти с ним предварительный курс по книге «Чтение без слез». Однако учебник так и не оправдает своего названия. В течение нескольких дней она безуспешно будет показывать ручкой на различные буквы и слоги, пытаясь добиться от Уинстона их произношения. Когда же «роковой день» настанет, Черчилль не придумает ничего лучше, как выбежать из дома и спрятаться в близлежащих кустах. Так для Уинстона начался пятнадцатилетний период его образования, наполненный «тяжким трудом, потом, слезами», а иногда даже и «кровью».
3 ноября 1882 года, за четыре недели до своего восьмого дня рождения, Уинстон поступил в приготовительную школу Сент‑Джордж, расположенную в Аскоте. Черчилль плохо отнесся к такому покушению на свою личную свободу. Ведь к тому времени он был обладателем поистине замечательных игрушек – паровоза, волшебного фонаря и огромной коллекции оловянных солдатиков. С началом же образования весь детский мир с его сказочными персонажами и детскими баталиями рушился, словно карточный домик. Уинстон станет слезно умолять своих родителей повременить с учебой, но в данном случае «с моим мнением считались не больше, чем с желанием появиться на свет».[39]
Когда Уинстон приехал в Сент‑Джордж, все ученики были на прогулке, мальчика познакомили с будущим преподавателем. Когда они остались наедине, учитель достал тоненькую книжечку в зеленовато‑коричневой обложке и произнес:
– Ты раньше никогда не занимался латынью, не правда ли?
– Нет, сэр, – прозвучал настороженный ответ.
– Это латинская грамматика, тебе нужно выучить вот этот параграф. Я зайду через полчаса и проверю, что ты выучил.
Когда учитель вышел из класса, Уинстон медленно придвинул к себе учебник и, заглянув в него, увидел:
Mensa – стол
mensa – О, стол
mensam – стол
mensae – к столу или для стола
mensa – столом, со столом или из стола
В его голове тут же промелькнуло: «Боже мой! Что бы это все могло значить? Где здесь смысл? Все это полнейшая ерунда. Единственный выход – зазубрить наизусть». Когда учитель вернулся, Уинни нехотя произнес все, что успел запомнить.
Увидев, что ответ произвел благоприятное впечатление, Черчилль набрался смелости и решил спросить:
– А что это все значит, сэр?
– Что написано – то и значит. Mensa – стол. Mensa есть существительное первого склонения. Всего существует пять склонений, ты выучил единственное число первого склонения.
– Но все же что это значит? – не унимался Уинстон.
– Mensa – означает «стол», – стал раздражаться наставник.
– Тогда почему mensa означает «о, стол»? И вообще, что значит «о, стол»?
– Mensa, «о, стол», – это звательный падеж.
– Но почему «о, стол»?
– «О, стол» ты будешь говорить в том случае, если станешь обращаться к столу.
– Но я никогда не буду разговаривать со столом, – тут же выпалил Уинстон.
– Если ты будешь мне дерзить, то тебя накажут, и можешь мне поверить, сделают это самым суровым образом.[40]
Но, Черчилль не придаст данным словам большого значения. За два года учебы в Сент‑Джордже ему придется не раз испытывать на себе всю строгость викторианского образования.
Не обойдется, правда, и без положительных моментов. Именно в Аскоте Уинстон впервые увлечется чтением. Сначала отец подарит ему «Остров сокровищ». Затем Уинни буквально проглотит все сочинения Райдера Хаггарда, а легендарные «Копи царя Соломона», которые он будет считать хроникой реальных событий, перечитает свыше десяти раз. После беллетристики Черчилль переключится на военную историю, заказав себе красочно иллюстрированный труд генерала Уиллиса Гранта «История гражданской войны в Америке». К тому же за годы своего пребывания в Сент‑Джордже Уинстон выучит наизусть отрывки из произведений Байрона, Лонгфелло, Маколея и Милтона.
И все это на фоне неутешительных успехов по основной учебной программе. В своем первом отчете в декабре 1882 года директор школы сообщит родителям Черчилля, что их сын по успеваемости занял последнее место в классе. К тому же «он – вечная причина всех беспорядков», «постоянно попадает в какие‑то переделки», поэтому мало надежды, что «он научится вести себя как должно».[41] К аналогичному выводу придет и леди Рандольф, после возвращения Уинстона на рождественские каникулы. Делясь впечатлениями с мужем, она будет шокирована громкими и вульгарными речами их старшего сына.[42]
Дурное влияние Уинстона не замедлит распространиться и на его брата. Когда коллега лорда Рандольфа по «Четвертой партии» сэр Генри Драммонд Вульф спросит младшего сына леди Рандольф: «Хороший ли ты мальчик?», то Джек ответит:
– Да, но мой старший брат учит меня быть непослушным и озорным.[43]
Несмотря на многочисленные письма, в которых Уинстон неизменно указывал, что «абсолютно счастлив»,[44] с первой школой ему и впрямь не повезло. Спустя почти пятьдесят лет он признается:
– Как же я ненавидел эту школу и какую беспокойную жизнь я провел там в течение двух лет![45]
На тот момент Сент‑Джордж была одной из самых дорогих и привилегированных лондонских школ. Всего несколько классов по десять человек в каждом, большой плавательный бассейн, площадки для игры в гольф, футбол и крикет. Все преподаватели, магистры гуманитарных наук, исполняли свои обязанности в специальных мантиях и квадратных головных уборах. Готовя своих выпускников для поступления в Итон, они вели обучение по так называемой итонской модели, уделявшей основное внимание не столько образованию, сколько воспитанию. Недаром спустя семьдесят с лишним лет после означенных событий Черчилль называл свою первую школу не иначе как «штрафная каторга».[46]
Сохранились записки искусствоведа Роджера Фрая,[47] учившегося в Сент‑Джордже вместе с Уинстоном. Он вспоминал, как каждый понедельник, после общей линейки, провинившихся мальчиков вели в библиотеку и подвергали порке. В результате данной экзекуции «попки несчастных превращались в кровавое месиво». Остальных же школьников в воспитательных целях сажали около открытой двери, чтобы они, «дрожа от страха, слушали вопли» своих одноклассников.
Фрай был одним из старост и наблюдал все эти издевательства в непосредственной близости. Позже он утверждал, что директор получал от данных наказаний «сильнейшее садистское наслаждение».[48]
Сам Уинстон вспоминал:
– Я уверен, что ни один из итоновских студентов или тем более учеников Хэрроу никогда не подвергался такой жестокой порке, которую привык устраивать наш учитель.[49]
Пройдут годы, и восемнадцатилетний Черчилль вернется в Аскот, чтобы отомстить бывшему директору, но тот не доставит ему такого удовольствия, скончавшись в ноябре 1886 года от сердечного приступа в возрасте тридцати восьми лет.
Каким бы ни было поведение учителя, сам Черчилль также не станет утруждать своего наставника в поиске причин для недовольства. С первых же дней пребывания в Сент‑Джордже Уинстон проявит весь спектр своего независимого, упрямого и непокорного нрава, не только выходя за рамки дозволенного, но также стараясь отвечать по мере возможности на жестокие экзекуции преподавателя. Так после очередного наказания за кражу сахара из кладовки Черчилль в клочья разорвет любимую соломенную шляпу главного обидчика.[50]
Не прибавила популярности Уинстону и его своеобразная манера учиться – акцентируя внимание только на интересных для себя дисциплинах. Позже, вспоминая об этом в своих мемуарах, он напишет: «Учителям не составило труда разглядеть во мне одновременно как отсталого, так и не по годам развитого ребенка. В их распоряжении имелось достаточно средств, чтобы заставить меня учиться, но я был упрям. Если какой‑либо предмет не возбуждал моего воображения, то я просто не мог его изучать. За все двенадцать лет, что я провел в учебных заведениях, ни одному преподавателю не удалось заставить меня написать даже стих на латыни или выучить хоть что‑нибудь из греческого языка, исключая алфавит».[51]
Долго так продолжаться, конечно, не могло. Случайно заметив следы от побоев на теле своего любимого Уинни, миссис Эверест тут же сообщит леди Рандольф о безнравственном поведении директора школы мистера Герберта Снейда‑Киннерсли. Забрав своего первенца из школы, родители устроят его осенью 1884 года в менее фешенебельную, но гораздо более спокойную частную подготовительную школу в Брайтоне. Учеба здесь оставит у Черчилля «приятные впечатления, контрастирующие с воспоминаниями о первом школьном опыте». И хотя в первом семестре Уинстон по‑прежнему был одним из самых последних в классе, это не особенно расстраивало его преподавателей, относившихся с «пониманием и добротой» к своим подопечным.[52]
Впоследствии Черчилль значительно подтянется по многим дисциплинам. Он станет первым по классической литературе и займет прочную позицию по остальным предметам. В середине 1885 года Уинстон проявит большой интерес к чтению местных газет. К тому времени его уже волновало буквально все – захват бельгийцами Конго, демонстрация рабочих в далеком Чикаго, изобретение Даймлером автомобиля, а также возведение статуи Свободы в Нью‑Йорке.
В отличие от успехов в учебе, поведение Черчилля по‑прежнему оставляло желать лучшего. Спустя три месяца после прибытия в Брайтон он немного повздорит с одним из своих одноклассников, который набросится на него с ножом. Уинстону крупно повезет: он отделается легким ранением – нож войдет в грудь лишь на пять миллиметров, не задев жизненно важные органы. Как потом выяснится, Черчилль сам спровоцировал нападение, хорошенько врезав своему товарищу в ухо.[53] Неудивительно, что после подобных инцидентов в графе поведения у него значилось: «Общее количество учеников в классе – тридцать. Место в классе – тридцатое».[54]
За годы учебы и неизбежного взросления отношение родителей к Уинстону не сильно изменилось. Леди Рандольф была все той же любимой «звездой на расстоянии», способной как немного покритиковать, так и внимательно выслушать, дав стоящий совет. Иногда она была и не прочь пошутить, принимая от него такие забавные письма, как «Думаю, ты рада моему отсутствию. Никаких криков от Джека, никаких жалоб. Небеса спустились, и на земле воцарился порядок» или «Джек шлет тебе свою любовь и 6 666 666 666 666 666 666 666 поцелуев, а я в два раза больше!».[55]
Что же до лорда Рандольфа, то между ними по‑прежнему была ледяная стена отчужденности и равнодушия. Анализируя подобные отношения спустя годы, невольно задаешься вопросом – не послужило ли подобное отторжение и безразличие мощнейшим стимулом к достижению поставленных целей? Преуспеть как можно больше, преуспеть во всем, доказать себе, отцу и всем окружающим, что ты не забитый и одинокий ребенок, что ты Герой и Личность. Уинстон сам косвенно подтвердит это, когда спустя тридцать пять лет, во время работы над биографией своего великого предка, первого герцога Мальборо, напишет: «…у великих людей часто было несчастное детство. Тиски соперничества, суровый гнет обстоятельств, периоды бедствий, уколы презрения и насмешки, испытанные в ранние годы, необходимы, чтобы пробудить беспощадную целеустремленность и цепкую сообразительность, без которых редко удаются великие свершения».[56]
После таких строк становится понятным вселенское черчиллевское честолюбие с его безграничной жаждой славы и стремлением к успеху. Однажды после прогулки майским воскресным вечером 1880 года с будущим премьер‑министром лордом Розбери сэр Чарльз Дилк запишет в своем дневнике: «Я пришел к заключению, что Розбери самый амбициозный человек, которого я когда‑либо встречал». Перечитывая же данные строки спустя годы, он сделает на полях заметку: «До тех пор, пока не познакомился с Уинстоном Черчиллем».[57]
Однажды Уинстон признается своей матери:
– Если я не преуспею, для меня это будет катастрофой! Неудачи разобьют мне сердце, ведь амбиции – моя единственная опора.[58]
И Черчилль сделает все от него зависящее, чтобы достичь как можно большего, он пойдет напролом, ломая условности и правила, воспитывая в себе железную волю и превращая непрерывный труд в один из своих самых верных и постоянных союзников.
Отметив некоторые психологические особенности нашего главного героя, самое время вернуться к его учебе в Брайтоне. В 1886 году в его жизни произойдет первое серьезное испытание. Уинстон никогда не отличался крепким здоровьем, его постоянно мучили простуды, «жуткие нарывы», зубная боль и близорукость, которую он старался тщательно скрывать. Как всегда заботливая, миссис Эверест предупреждала его:
– Дорогой Уинни, прошу тебя, не отмахивайся, когда плохо себя чувствуешь. Вовремя сделанный стежок может спасти от большой прорехи.[59]
Пропустив советы няни мимо ушей, весной 1886 года Уинстон слег с пневмонией. Спустя всего четыре дня после начала заболевания температура у него поднялась до 40,2 градуса, полностью отказало правое легкое. Не на шутку перепугавшиеся родители тут же примчались к постели своего старшего сына. В течение трех дней Уинстон в бреду продолжал бороться за жизнь, и только на седьмые сутки ему стало легче.
Во избежание рецидива личный доктор семьи Черчиллей мистер Роуз прописал своему маленькому пациенту покой, обильное питание, а также «избегать сквозняков и переохлаждения». Только спустя несколько месяцев Черчилль окончательно встанет на ноги и обратится к родителям с просьбой:
– Вышлите мне немного наличных, потому что я в очередной раз оказался банкротом.[60]
21 июня 1887 года Уинстон примет участие в праздновании «золотого юбилея» королевы Виктории, ставшего одним из самых масштабных событий десятилетия. На торжественную церемонию в Лондон съедутся многочисленные главы государств, включая королеву Гавайев и наследного принца Японии. Кроме того, своим присутствием Викторию почтят шерифы всех пятидесяти двух графств Англии, мэры ведущих городов, а также различные представители всех 30 миллионов квадратных километров Британской империи.
Делясь своими впечатлениями, леди Рандольф, восторженно напишет в своих мемуарах: «Я редко видела Лондон таким праздничным: синее небо, яркое солнце, пестрые флаги и взволнованная, но терпеливая толпа, равномерно рассредоточившаяся по бесчисленным улочкам. Как жена бывшего члена кабинета министров, я получила хорошее место внутри Вестминстерского аббатства. Зрелище было великолепным и впечатляющим. Изумительно красивые платья и мундиры казались еще ярче и прекраснее в мягком церковном полумраке с лучами летнего солнца, струившегося сквозь старинные витражи окон. Королева, являвшая собой славу и преемственность английской истории, сидела одна в середине огромного нефа. Это была маленькая и трогательная фигурка, окруженная пышным собранием и сотнями глаз, пристально следивших за каждым движением ее стареющего тела».[61]
Находясь уже на закате своей политической карьеры и жизни, Черчилль будет вспоминать о королеве Виктории как о «символе Британской империи и духе своей эпохи».[62] Два поколения, два века, две личности соединились в тот день в единое целое. И если время королевы Виктории стало постепенно сходить на «нет», то Черчилль только начинал свой путь, приведший его спустя полвека к «Звездному часу».
[29] Jenkins R. Churchill. P. 10.
[30] Мартин Р. Указ. соч. С. 290.
[31] Номер от 4 ноября 1874 года. Цитируется по PellingH. WinstonChurchill. P. 31.
[32] В связи с тем, что не сохранилось никаких достоверных сведений о мистере Эвересте, можно предположить, что приставка «миссис» является в данном случае всего лишь данью уважения, а не атрибутом семейной жизни. Последнее обстоятельство шло вразрез с правилами викторианской эпохи, согласно которым незамужних дам зрелого возраста, исполняющих обязанности нянь и гувернанток, было принято называть «мадам». – Примеч. авт.
[33] Churchill Randolph S. Winston S. Churchill. V. I. P. 35–36.
[34] Churchill Winston S. My Early Life. P. 1.
[35] В семье Черчиллей стало традицией называть детей именами дедов, внуков – именами отцов и так далее. Так своего сына Уинстон назовет Рандольфом, а тот в свою очередь своего сына – Уинстоном.
[36] Churchill Randolph S. Op. cit. V. I. P. 38.
[37] Churchill Winston S. Op. cit. P. 2.
[38] Ibid. P. 3.
[39] Churchill Winston S. Op. cit. P. 9.
[40] Ibid. P. 10–11.
[41] Churchill Randolph S. Op. cit. V. I. P. 49–52.
[42] Письмо от 26 декабря 1882 года. Ibid. V. I. P. 49.
[43] Ibid. V. I. P. 50.
[44] Например, письма за декабрь 1882 года лорду и леди Рандольф. Ibid. V. I. P. 48–49.
[45] Churchill Winston S. Op. cit. P. 12.
[46]Запись 22 июля 1953 года. Moran C. Churchill. The Struggle for Survival. P. 152. Лорд Моран указывает, что данное замечание относилось к приготовительной школе в Брайтоне. Скорее всего, он ошибся – столь суровая оценка больше относится к Сент– Джорду, нежели к гораздо более миролюбивому заведению сестер Томсон.
[47] Предположительно данные заметки были использованы писательницей Вирджинией Вульф, изобразившей в одном из своих романов учебное заведение, похожее на Сент– Джордж.
[48] Churchill Randolph S. Op. cit. V. I. P. 54–55.
[49] Churchill Winston S. Op. cit. P. 11–12.
[50] Churchill Randolph S. Op. cit. V. I. P. 53.
[51] Churchill Winston S. Op. cit. P. 12.
[52] Ibid. P. 13.
[53] Gilbert M. Churchill: A Life. P. 7.
[54] Churchill Randolph S. Op. cit. V. I. P. 67.
[55] Роуз Н. Черчилль. С. 18.
[56] Churchill Winston S. Marlborough, Book I. V. I. P. 33.
[57] Churchill Randolph S. Op. cit. V. I. P. 53.
[58] Письмо от 11 января 1899 года. Ibid. V. I. P. 441.
[59]РоузН. Op. cit. С. 21.
[60] Письмо от 13 июля 1886 года. Churchill Randolph S. Op. cit. V. I. P. 78–79.
[61] Мартин Р. Указ. соч. С. 156.
[62] Churchill Winston S. A History of the English‑speaking peoples. V. IV. P. 298–299.
