Показать все теги
Мировое признание
Годы Второй мировой войны станут определяющими в карьере Черчилля и как государственного деятеля, и как спасителя нации.
«Пять лет непрерывного возбуждения», – как он их сам потом назовет.[491]
Полностью поглощенный спасением мира, Уинстон приостановит на время свои занятия живописью. Единственным исключением станет посещение в январе 1943 года любимой Марокканской пустыни – «Парижа Сахары»,[492] как он любил ее величать. Во время проведения конференции в Касабланке Черчилль скажет американскому президенту:
– Вы не можете, побывав в Северной Африке, не посетить Марракеш. Давайте проведем там пару дней. Я должен быть с вами, когда вы увидите, как заходит солнце за снежные хребты Атласских гор.
Рузвельт согласится. Они пересекут пустыню на военных джипах и направятся в сторону виллы Тейлора,[493] принадлежащей американскому вице‑консулу.
Для охраны высокопоставленных друзей будут предприняты специальные меры безопасности. На всем пути следования, составлявшем 240 километров, выставят военные патрули. Когда кортеж будет останавливаться на ланч, его станет прикрывать сверху военная авиация. Секретные службы также закодируют имена двух глав государств: «Ваш номер 1» и «Наш номер 1» или просто A1 и B1.[494]
Добравшись до виллы Тейлора, Уинстон заберется на крышу, туда же поднимут коляску с Президентом США. Черчилль и Рузвельт, два самых дружественных лидера Второй мировой, сидели рядом, наблюдая за величественным заходом солнца. Это был момент спокойствия и тишины среди всеобщего грохота и ужаса мировой войны.
– Это место самое красивое на нашей планете, – прошептал Уинстон.[495]
Вечером во время званого обеда Черчилль и Рузвельт произнесли хвалебные тосты в честь друг друга. Растроганный приемом, Уинстон немного спел. Пусть это было и не слишком музыкально, зато от чистого сердца.
На следующий день Рузвельт вернулся в Соединенные Штаты. В полдень Черчилль телеграфировал своей жене: «Мы остановились на вилле Тейлора. Погода прекрасная. Я собираюсь немного порисовать. Мой друг уехал. Все признали, что я не переоценил красоту этого места».[496] Забравшись на башню, Уинстон в течение длительного времени молча смотрел на Атласские горы. Затем сел за мольберт, раскрыл стол и приступил к рисованию.[497] Картина, написанная Черчиллем в тот день, станет единственной за все шесть лет Второй мировой. Он подарит ее Рузвельту в память об их совместном заходе солнца.
Телохранитель Черчилля инспектор Томсон вспоминал, что во время знаменитых военных переездов Уинстон часто брал с собой мольберты, холсты и краски. Однако он «редко бывал слишком оптимистичен»,[498] чтобы обращаться к творчеству. Исключением был только конец 1943 года. После Тегеранской конференции Черчилль заболел воспалением легких и был вынужден отправиться для поправки здоровья на виллу Тейлора, вновь наслаждаясь дорогим Марракешем. Состояние Уинстона не на шутку пугало его близких. Сам же Черчилль смотрел на происходящее стоически, признаваясь своей дочери Саре:
– Если я умру, не волнуйся: война уже выиграна![499]
Теперь у него было достаточно свободного времени, чтобы между совещаниями с Эйзенхауэром и Монтгомери об открытии второго фронта заняться живописью, в очередной раз зарисовав любимый пейзаж.
– Более подходящего места трудно было и найти, – вспоминал Вальтер Томсон, – вся сцена была наполнена буйством света, что всегда вдохновляло его ум.[500]
Однако ничего не произошло. За день до нового, 1944 года Уинстон признался Клементине:
– Дорогая, я недостаточно силен для занятий живописью.[501]
В остальные же дни борьба за мир поглощала всю энергию британского премьера, не оставляя ему времени для мольберта и красок.
Одержав в мае 1945 года победу над фашизмом, Черчилль был готов продолжить борьбу против распространения коммунистической диктатуры. Но английский народ думал иначе. На вторую половину июля в Великобритании объявят всеобщие выборы, не проводившиеся ни разу за последние десять лет. Подсчет голосов состоится в четверг 26 июля 1945 года. За день до этого, 25 июля, Уинстон, плодотворно поработав до четверти второго ночи, отправится спать с «верой, что британцы пожелают, чтобы я продолжал работу».[502]
На следующее утро премьер проснется от резкой физической боли, словно предвещающей предстоящую трагедию. 26 июля станет черным четвергом для семьи Черчиллей. Уже в середине дня станет ясно, что консерваторы потерпели сокрушительное поражение. Среди потерявших свои места в парламенте окажутся сын Уинстона Рандольф и его зять Дункан Сендис. Когда лорд Моран, пытаясь успокоить Черчилля, заговорит о «неблагодарности» английского народа, Уинстон оборвет его, сказав:
– О нет! у них были трудные времена.[503]
Одному из своих помощников капитану Пиму он признается:
– Англичане проголосовали так, как посчитали нужным. Это и есть демократия. За нее мы с вами и боремся.
Несмотря на все благородство, в глубине души Черчилль был обескуражен. Вернувшись после аудиенции у короля Георга VI, он с горечью в голосе произнесет:
– Это мучительно больно после всех этих лет лишиться поводьев.
– По крайней мере, сэр, вы выиграли скачки, – заметит кто‑то из присутствующих.
– Да, и после этого меня выкинули прочь, – не своим голосом ответит Уинстон.
Покидая дом номер 10 по Даунинг‑стрит, Черчилль скажет Энтони Идену:
– Тридцать лет моей жизни связаны с этими комнатами. Я больше никогда не буду сидеть здесь. Вы будете, но не я.
Было ли данное поражение трагедией или спасением? Клементина, больше склонявшаяся ко второму варианту, попытается утешить своего мужа:
– Возможно, и в этом поражении есть свои скрытые плюсы.
Но Уинстон ее не слышал.
– Если они и есть, то они скрыты настолько хорошо, что я их не вижу, – резко ответит он.[504]
Результаты выборов не просто лишили Черчилля поста премьера, они лишили его самого главного – деятельности. Меньше чем через две недели после поражения Уинстон признается лорду Морану:
– Я не могу приучать себя к безделью всю оставшуюся жизнь. Намного лучше быть убитым в самолете или умереть, как Рузвельт. Теперь я иду спать в полночь, потому что мне нечего больше делать.[505]
Оказавшись в бездеятельном вакууме, Черчилль в который уже раз в своей жизни почувствовал приближение «черного пса». Чтобы окончательно не пасть жертвой депрессивного монстра, Уинстон, как и за тридцать лет до этого, обратится к мольберту, скипидару и краскам. В сентябре 1945 года он отправится в Италию на виллу де ля Роза, бывший военный штаб своего друга фельдмаршала Алексендера, где постарается возобновить занятия живописью. Как вспоминает его дочь Сара:
– Первая картина оказалась успешной – ярко освещенное озеро и лодки под нависшим утесом с миниатюрной деревней, расположенной у основания в солнечном свете.
Вечером Уинстон признается ей:
– У меня сегодня был счастливый день.
«Сложно сказать, как давно я не слышала от него подобное», – напишет Сара в письме к своей матери.[506]
Личный врач Черчилля был свидетелем этих событий, он так описывает настроение Уинстона: «Когда Уинстон находил подходящий вид, чтобы запечатлеть его на холсте, он садился и работал в течение пяти часов, с кистями в руках, лишь изредка отвлекаясь, чтобы поправить свое сомбреро, постоянно спадающее на брови».[507]
Всего за двадцать пять дней итальянских каникул Уинстоном будет написано пятнадцать картин. Как и за тридцать лет до этого, живопись окажет благотворное воздействие на душевный мир британского политика. Однажды, когда они оба с Алексендером сидели около своих мольбертов и рисовали местный пейзаж озера Комо, Черчилль прервался и произнес:
– Ты знаешь, после того как я лишился поста, я думал, что это слишком жестоко, учитывая, через что мне пришлось пройти.
Сказав это, он улыбнулся, окинул рукой пейзаж, который пытался перенести на холст, и затем добавил:
– Но жизнь предоставляет компенсацию – если бы я все еще занимал должность, то не смог бы находиться здесь и наслаждаться этим приятным климатом и великолепным пейзажем![508]
Неудивительно, что после этого Уинстон написал в письме к своей любимой Клемми: «Мне намного лучше, и я ни о чем не беспокоюсь. У нас здесь нет газет с того самого дня, как мы покинули Англию, и я не испытываю ни малейшего желания переворачивать их страницы. Это первый раз за многие годы, когда я полностью изолирован от мира. В самом деле, ты была права – „и в этом поражении есть свои скрытые плюсы"».[509]
В конце 1945 года Черчиллю поступит предложение от лондонского представителя издательского дома «Time‑Life» Вальтера Грабнера написать серию статей, посвященных живописи за 75 тысяч долларов.[510]
– Вы очень щедры, – поблагодарит Уинстон. – Это самое большее, что мне предлагали до сих пор. Но, к сожалению, я сейчас не могу писать.
Необходимо пояснить, почему ставший спустя восемь лет лауреатом Нобелевской премии по литературе Уинстон Черчилль в 1945 году «не мог писать». Согласно налоговому законодательству того времени, после вступления 3 сентября 1939 года в должность первого лорда Адмиралтейства Черчилль официально приостановил свою «профессиональную деятельность» в качестве автора. При нарушении данного обязательства каждое написанное им слово подпадало под сложную систему налогообложения, заставляя отчислять в казну с каждого фунта 19 шиллингов и 6 пенсов,[511] то есть 97,5 % дохода. Даже публикация военных речей, хотя и выходила под фамилией Черчилля, официально редактировалась его сыном Рандольфом. Писать же фактически бесплатно Уинстон не хотел, часто повторяя слова доктора Джонсона: «Только болваны пишут, не получая за это денег».[512] Для выхода из налогового тупика Черчилль создаст собственный фонд «Чартвелл Траст», в который будут поступать все доходы от литературной и журналистской деятельности. Основное же благосостояние Фонда будет принадлежать детям Уинстона, освободив его, таким образом, от налогов.
До учреждения же Фонда Черчилль и вправду был не в состоянии писать. Поэтому вместо текста он предложит Грабнеру свои картины, созданные во время последнего пребывания на юге Франции и Италии. Грабнер и этому будет рад, не переставая удивляться:
– Сэр, и когда вы только находите время, чтобы заниматься живописью?
На что Уинстон ответит с присущим ему чувством юмора:
– Все очень просто. У гения много талантов.[513]
Репродукции картин выйдут в январском номере «LIFE Magazine» и, как и следовало ожидать, будут пользоваться огромным успехом у публики.
В 1947 году Уинстон отправит две свои работы в Королевскую академию искусств. Как и в случае с парижской выставкой 1921 года, картины будут подписаны вымышленным именем – мистер Дэвид Винтер. К большому удивлению Черчилля, его работы не только рассмотрят, но и примут, а ему в 1948 году пожалуют звание Почетного члена Королевской академии искусств. В дипломе, подписанном покровителем Академии королем Георгом VI, будет записано: «Это уникальное назначение стало возможно благодаря постоянной службе нашему Королевству и его людям, а также Вашим достижениям в искусстве живописи».[514]
Не успев стать академиком, Уинстон тут же примется убеждать президента Академии сэра Альфреда Мюннинга в необходимости возобновления ежегодных обедов, проходимых под патронажем Академии. Это было нелегко, как вспоминал Черчилль, ему пришлось «несколько раз уколоть»[515] мистера Мюннинга, прежде чем тот согласился. Первый обед был устроен в апреле 1949 года.
Выставляясь на ежегодных выставках Академии, Уинстон продолжал скромно оценивать свои художественные достижения. В 1953 году он признается одному из своих друзей:
– Мне как‑то неловко выставлять свои картины напоказ, они для меня как дети – хотя и ведут себя плохо, все равно любимы.[516]
Когда же в конце 1940‑х годов ему предложат организовать выставку его работ, он откажется, сказав:
– Они не достойны этого. Эти картины представляют ценность только потому, что написаны, – здесь Уинстон широко улыбнется и продолжит, – прославленным человеком.
Хотя Черчилль никогда не считал себя великим живописцем, его целеустремленность и трудолюбие за мольбертом были не меньшими, чем за письменным столом. Инспектор Томсон, охранявший Уиинстона на протяжении тридцати лет, был глубоко поражен пристрастием своего шефа к мольберту и краскам:
– Я не раз сопровождал его во время каникул, и страсть, с которой он относился к своему увлечению, меня удивляла. Обычно Уинстон начинал рисовать с раннего утра и продолжал с небольшим перерывом на ланч до семи вечера. И когда в конце рабочего дня я очищал его палитру, она выглядела словно собранные вместе пятьдесят радуг.[517]
Черчилль сутками мог заканчивать уже готовую работу, исправляя ее до бесконечности. При любом удобном случае он всегда старался проконсультироваться с профессионалами. Всего Уинстоном за его более чем сорокалетнюю карьеру художника будет нарисовано свыше 500 картин. На что президент Академии сэр Чарльз Вилер с удивлением воскликнет:
– Я просто не знаю, и когда вы находите время на все ваши занятия помимо живописи.[518]
Всегда обладавший большим чувством юмора, Черчилль и в живописи иногда позволял себе некоторые вольности. Вайолет Бонэм Картер вспоминала, как однажды они остановились в загородном доме и Уинстон решил зарисовать ничего из себя не представлявший, одноцветный и скучный местный пейзаж. Каково же было ее удивление, когда, посмотрев на картину своего друга, она обнаружила эффектно возвышающиеся горные гряды, непонятно откуда появившиеся позади унылой и плоской равнины. Тщетно она всматривалась в местный пейзаж, пытаясь найти хоть какие‑то признаки горных массивов.
– Ну и что? – сказал Уинстон, заметив ее удивление. – Я же не мог оставить все таким же скучным и безжизненным.[519]
Не менее характерен и другой случай, произошедший в сентябре 1945 года во время отдыха на вилле Алексендера, где Черчилль восстанавливался после поражения на выборах 1945 года. Однажды вечером, когда хозяина не было дома, взгляд Уинстона упал на одну из висевших на стене картин. Она показалось ему тусклой и безжизненной. Недолго думая, он решил исправить этот недостаток, добавив немного ярких и светлых тонов. Картина была снята со стены, извлечена из рамы и отдана для экспериментов экс‑премьеру. Дочь Уинстона Сара высказала сомнения в правомерности подобного обращения с чужой собственностью.
Она хотела остановить своего отца, но было уже поздно: «победоносно» схватив картину, он умчался в ванную комнату. На следующее утро откорректированный шедевр предстал перед гостями.
– Это было великолепно! – забыв про свое первоначальное недовольство, воскликнула Сара.
Картина была обратно вставлена в раму и помещена на прежнее место.[520]
Все эти «художественные проказы» нисколько не сказались на восприятии творчества Черчилля. Как бы не возражал автор, но остановить общественное признание было не в его силах. В 1950 году при содействии бизнесмена Джойса Клайда Холла[521] и Энтони Мойра двенадцать картин Черчилля (как и на прошлых выставках – анонимно) были представлены на воскресном бранче американской Ассоциации директоров искусствоведческих музеев. Аналогично предыдущим экспозициям, работы Уинстона привлекли к себе большое внимание среди профессионалов. Как заметил один из критиков:
– Анализируя эти картины, определенно можно сказать только одно – кто бы ни был их автор, он явно не художник по выходным.
Услышав положительные отзывы, Уинстон будет приятно удивлен, признавшись Саре:
– Похвала в отношении живописи обрадовала меня больше чем все, что говорили до этого про мою литературную и политическую деятельность.[522]
В 1952 году картина Черчилля «Гобелен в Бленхейме», выставлявшаяся в 1948 году в Королевской академии, будет представлена в королевской коллекции на масштабной выставке «Британская жизнь: от Елизаветы I до Елизаветы II».
Со временем работы Черчилля будут выставляться во многих европейских странах, Канаде, США, Австралии и Японии. Картины, написанные рукой Уинстона, войдут в состав постоянных экспозиций таких всемирно известных музеев, как Королевская академия искусств, галерея Тейт, музей искусств в Далласе, Смитсонианский институт в Вашингтоне и Метрополитен‑музей в Нью‑Йорке. Черчилль всегда притягивал к себе публику, и живопись в данном случае не стала исключением. В начале 1958 года Уинстон получил от президента Эйзенхауэра предложение организовать экспозицию из его картин на территории Соединенных Штатов.
Демонстрация работ Черчилля имела в данном случае не столько художественное, сколько политическое значение. «Перевозная выставка ваших работ привлечет к себе большое внимание среди людей, интересующихся живописью, – напишет Дуайт в своем послании. – Также я уверен, что она укрепит дружбу между двумя нашими странами. После тура по всей стране пройдет волна положительных эмоций, что не только приятно, но и весьма полезно».[523] Черчилль, хотя и отнесся с изрядной долей скептицизма к данному предложению, впоследствии согласится на организацию экспозиции, во многом благодаря энтузиазму своей дочери Сары.
Первая личная выставка Уинстона из 35 работ будет организована в Канзас‑Сити (штат Миссури, США) в 1958 году. 21 января, в день открытия, ее посетили 5 427 человек. Многие любители искусства, обращаясь к творчеству Черчилля, психологически готовили себя к элементарным ошибкам и промахам в его картинах. Каково же было их удивление, когда они обнаружили, что, несмотря на громкое имя автора, эти работы сами по себе выглядят очень привлекательно. Как писала «The Kansas City Times»: «Еще никогда в истории Нельсоновской галереи искусств за один день не приходило столько посетителей. Хотя их и привлекло имя Черчилля, большинство из них остались довольны экспозицией».[524]
Всего выставку посетит свыше полумиллиона человек. На работы своего старого друга придет посмотреть и экс‑президент США Гарри Труман. Делясь впечатлениями, он не станет скрывать своего восторга:
– Они чертовски хороши. По крайней мере, вы уверены, что на них изображено, чего, кстати, не всегда можно сказать о многих работах современных художников.[525]
Вслед за ним и директор галереи Лоуренс Сикман скажет:
– По большей части Уинстон реалист. Его деревья выглядят как деревья, дома – как дома. Достаточно одного взгляда на его работы, чтобы понять – он испытывает сильную привязанность к ярким тонам.[526]
Комментируя любовь своего друга к ярким оттенкам, коллега Черчилля как по шпаге, так и по кисти, фельдмаршал Алексендер, заметит:
– Он очень любит краски и использует их слишком много. Именно поэтому его картины столь резки. Он не может устоять, чтобы не использовать все цвета своей палитры.[527]
Из Канзас‑Сити экспозиция отправится сначала в тур по США: Дейтройт, Нью‑Йорк, Вашингтон, Провиденс, Даллас, Миннеполис и Лос‑Анджелес, затем будет показана в Канаде: Торонто, Монреаль, Фредериктон и Ванкувер, в Австралии: Канберра, Сидней, Брисбан, Мельбурн, Гобарт, Аделаида и Перт, а также в Новой Зеландии: Данедин, Кристчерч, Веллингтон и Окланд.
Первая персональная выставка на родине художника состоится в 1959 году в лондонской Диплома‑галерее. В экспозиции, проходившей под патронажем Королевской академии искусств, будет представлено 62 работы Уинстона. За всю историю Черчилль станет пятым академиком, который еще при жизни удостоится столь масштабной выставки. Сам Уинстон в день открытия находился на вилле Ля‑Пауза и получал все новости от своей жены Клементины.
«13 марта 1959 года
Мой дорогой.
Задолго до того, как ты получишь это письмо, до тебя дойдут новости, что вчера в четверг, в день открытия твоей выставки, ее посетило 3 210 человек. Началась такая давка, что организаторы были вынуждены открыть третью залу, и все картины пришлось перевешивать. Представители академии очень возбуждены и говорят, что для персональной выставки такое количество посетителей – рекорд. В прошлом году проходила выставка Леонардо да Винчи, так на нее в день открытия пришло только 1 172 человека. Бедный Леонардо…
Любящдя тебя, Клемми».
«16 марта 1959 года Мой дорогой.
…Твои картины бьют все новые и новые рекорды. За четыре дня со дня открытия – четверг, пятница, суббота, воскресенье (полдня) – твою выставку посетило 12 283 человека…
С любовью, от преданной тебе Клемми».
«5 мая 1959 года Мой дорогой.
…Сообщаю последние новости по поводу выставки. К твоему приезду число посетителей превысит 100 000 человек…
Любящая тебя, Клемми».[528]
В день закрытия экспозиции ее посетило 141 000 человек.[529]
«Похоже, все глубоко поражены той яркостью, силой и самоуверенностью, которые исходят от этих картин, – заметит искусствовед Джон Лондон в „News Chronicle". – Даже некоторые современные художники признали, что дюжина работ могла бы смело соперничать с лучшими шедеврами импрессионистов».[530]
С ним соглашался и искусствовед Джон Расселл из «The Sunday Times»:
«Все без исключения картины выдержаны в необычной тональности с заразительной веселостью. Все выполнено с высоким профессионализмом. В одной из своих картин 1920‑х годов сэр Уинстон смог справиться сразу с тремя вышеперечисленными трудностями. Больше же всего его любовь к жизни передают картины, сделанные на южном берегу Франции. Обратите внимание на работы, которые он создал в восьмидесятидвух– и восьмидесятитрехлетнем возрасте. Какая импульсивность и свободно парящий восторг над окружающим миром!»[531]
Почувствовав приятный вкус общественного признания, Черчилль стал менее категоричен в оценках собственных полотен. Трудно сказать, насколько они стали ему ближе, но факт остается фактом: начиная со второй половины 1950‑х годов Уинстон уже не стеснялся дарить картины своим друзьям и близким. До поры до времени раздача собственных работ была необсуждаемым табу для британского политика. Однажды он признался своей тетке Лесли Леони:
– Мои картины слишком плохи, чтобы их продавать, и слишком дороги, чтобы просто дарить в другие руки.[532]
Со временем его позиция стала меняться. Премьер‑министр Австралии сэр Роберт Мензис, знавший Черчилля еще с 1936 года, в течение многих лет мечтал об одной из его работ. Обычно все просьбы заканчивались неубедительными отказами. Каково же было удивление Роберта, когда в один из его визитов в Чартвелл в 1955 году Уинстон сказал:
– Кстати, ты должен иметь одну из моих картин.
Ситуация осложнялась тем, что одновременно с Мензисом в студии Черчилля находился президент Королевской академии, выбирающий картины для очередной выставки. Роберт был конечно же рад щедрому предложению Уинстона, но в глубине души боялся, что ему подарят картину, забракованную профессионалом. Так бы оно и произошло, если бы в дело не вмешался зять Черчилля Кристофер Соамс. Заметив во взгляде Мензиса смесь восхищения и разочарования, он тут же обратился к Уинстону, который собирался передать Роберту не самый лучший образец своего творчества:
– О, это недостаточно хорошая работа для вашего старого друга. Как насчет той, что висит на стене?
Пока Черчилль застыл в длительном раздумье, Мензис разразился благодарностями, быстро схватил картину и тут же удалился.[533]
Иногда, правда, требовались и менее героические усилия для получения работ Черчилля. Например, когда Артур Зульцберг отмечал двадцатилетний юбилей своей издательской деятельности в «The New York Times», его жена Ифигения решила подарить нечто «особое», выбрав для этого одну из работ Уинстона, от которого Артур был без ума. Отлично зная, что картины чартвеллского мастера практически недоступны, она решила все‑таки рискнуть и обратилась за помощью к британскому послу в Париже Глодвину Джеббу. Последний посоветовал связаться с Кристофером Соамсом.
Кристофер с пониманием отнесся к предложению Ифигении:
– Я знаю, как мой тесть любит вашего мужа, но он лучше расстанется с одним из своих детей, чем с какой‑то работой. – И затем неожиданно добавил: – Да, кстати, ваша картина уже в пути.[534]
Как и у любого художника, у Черчилля были не только свои поклонники, но и свои критики. Например, искусствовед Роберт Пейн утверждал, что именовать Уинстона крупным живописцем – глубокое заблуждение. По мнению Пейна, у Черчилля никогда не получались портреты. Все люди на его полотнах выглядели плоско и безжизненно. Уинстона вдохновляли лишь обширные пространства, человек же не представлял для него большого интереса. Хотя в подобной критике и есть немного истины, Роберт Пейн явно сгустил краски. Черчилль и вправду редко рисовал портреты, говоря, что «деревья никогда не жалуются». Обычно фигура человека нужна была ему лишь для драматизации размеров и масштабов пейзажа. При изображении же людей он использовал технику импрессионистов – несколько небрежных мазков, соединенных в единое целое.
Другие критики продолжали видеть в Уинстоне «художника по выходным». Например, Денис Саттон, известный искусствовед журнала «Apollo», считал, что его достижения в области живописи находятся на уровне «любителя и ничего больше». По его мнению, живопись для Черчилля была лишь «методом релаксации». Об этом же говорит и искусствовед Аарон Бергман:
– Работы Уинстона представляют собой яркий пример живописи на отдыхе.
По мнению Эрика Ньюмена, искусствоведа газеты «The Sunday Times», хотя многие работы Черчилля и «восхитительны, в них отсутствует волшебство, свойственное крупным художникам, всю свою жизнь тратящим на поиск таинственной природной красоты».[535]
Большинство же критиков сходятся во мнении, что, хотя Черчилль и не являлся великим художником, его работы не лишены искры гениальности. Например, характеризуя художественный стиль Уинстона, профессор Томас Бодкин замечает:
– Одним из наиболее выдающихся свойств его картин является экстраординарная решительность. Его работы излагают факты, хотя и не всегда точны в некоторых деталях, которые для его творчества никогда не являлись самой важной составляющей.[536]
В 1982 году президент Королевской академии сэр Хью Кэссон назвал Черчилля «любителем с выраженным природным талантом… если бы у него было больше практики и академических знаний, из него получился бы высокий профессионал, особенно как колорист».[537]
Об этом же говорит и сэр Освальд Бирли:
– Если бы Уинстон уделял живописи столько же времени, сколько он уделял политике, он стал бы одним из величайших художников нашей планеты.[538]
Высокая популярность автора определила и высокие цены на его произведения. В 1977 году одна из работ Уинстона была продана за 148 тысяч фунтов стерлингов. В мае 1965 года несколько полотен были выставлены на первом трансатлантическом аукционе Сотсби, проходившем в одно время в Лондоне и в Нью‑Йорке. При помощи спутникового канала торги велись одновременно в двух странах, при этом покупатели могли расплачиваться как в долларах, так и в фунтах. Одну из картин Черчилля купил техасский нефтяной миллионер за 39 200 долларов и 22 цента.
С годами эти суммы возрастут на порядок. Только за последние десять лет картины великого англичанина удвоились в цене. В декабре 2006 года его «Вид на Тинхерир», написанный в 1951 году во время визита в Марокко, был продан за 612,8 тысячи фунтов.[539] А в июле 2007 года во время лондонских торгов аукционного дома Sotheby\'s стоимость работы Черчилля «Чартвелл: пейзаж с овцами» превысила 1 миллион фунтов.
Невольно встает вопрос: чем была обусловлена столь высокая цена – достижениями автора как художника или как личности? Главный редактор журнала «Art News» доктор Артур Фракфуртер отвечает на это следующим образом:
– Я думаю, и тем и другим. Единственное, что я могу сказать определенно, – я не знаю ни одного знаменитого художника, который был бы к тому же столь великим премьером.[540]
[491] Reynolds D. In Command of History. P. 1.
[492] Churchill Winston S. Second World War. V. IV. P. 622.
[493] Согласно некоторым данным, после войны эта вилла была продана госпожой Тейлор, причем не по финансовым, а сугубо по политическим мотивам. Республиканка Тейлор не могла себе позволить находиться в спальне, где спал демократ Рузвельт. После продажи виллой совсем недолго владел Комте де Бреойль, пока она не перешла в руки короля Хасана из Марокко.
[494] Sandys C. Chasing Churchill. P. 105.
[495]Записьот 24 января 1943 года. Moran C. Churchill at War. P. 99.
[496] Gilbert M. Winston S. Churchill. V. VII. Р. 314.
[497] Запись от 24 января 1943 года. MoranC. Op. cit. P. 100.
[498] Coombs D. Sir Winston Churchill\'s Life Through his Paintings. P. 163.
[499] Gilbert M. Op. cit. V. VII. Р. 606.
[500] Coombs D. Op. cit. P. 163.
[501] Gilbert M. Churchill. A Life. P. 765.
[502] Gilbert M. Winston S. Churchill. V. VIII. Р. 105.
[503]Записьот 26 июля 1945 года. Moran C. Struggle for Survival. P. 3.
[504] Gilbert M. Op. cit. V. VIII. P. 108–111.
[505] Запись от 8 августа 1945 года. MoranC. Op. cit. P. 6.
[506] Gilbert M. Op. cit. V. VIII. P. 134.
[507] Запись от 3 сентября 1945 года. Moran C. Op. cit. P. 12–13.
[508] Coombs D. Op. cit. P. 171.
[509]Письмоот 5 сентября 1945 года. Soams M. Clementine and Winston. P. 535.
[510] Соответствует примерно 800 тысячам долларов в современном эквиваленте. – Примеч. авт.
[511] 1 фунт стерлингов равен 20 шиллингам. В настоящее время, после введения в 1971 году десятичной денежной системы, 1 шиллинг равен 5 пенсам, а 1 фунт – соответственно 100 пенсам. До 1971 года 1 шиллинг равнялся 12 пенсам, а 1 фунт – 240 пенсам. – Примеч. авт.
[512] Reynolds D. Op. cit. P. 7–8; Gilbert M. Op. cit. V. VIII. P. 132; Запись от 1 сентября 1945 года. Moran C. Op. cit. P. 11; ПисьмоледиРандольфот 25 октября 1897 года Churchill Randolph S. Winston S. Churchill. V. I. P. 356.
[513] Coombs D. Op. cit. P. 174.
[514] Ibid. P. 51.
[515] Pelling H. Winston Churchill. P. 578.
[516] Gilbert M. Churchill. A Photographic Portrait. P. 346.
[517] Coombs D. Op. cit. P. 134.
[518] Hall D. J. The Book of Churchilliana. P. 121.
[519] Bonham Carter V. Winston Churchill as I knew Him. P. 464–465.
[520] Запись от 9 сентября 1945 года. Moran C. Op. cit. P. 18–19.
[521] Джойс Клайд Холл (1891–1982) – американский бизнесмен, основатель знаменитой фирмы по производству праздничных открыток «Hallmark Cards». – Примеч. авт.
[522] Запись от 9 сентября 1945 года. Moran C. Op. cit. P. 18–19.
[523] Ibid. P. 199.
[524]Номерот 27 января 1958 года. Цитируетсяпо Al– berigi M. Churchill as Painter. The Artist and His Critics // Finest Hour, № 85.
[525] Coombs D. Op. cit. P. 202.
[526] Alberigi M. Op. cit.
[527] Gilbert M. Winston S. Churchill. V. VIII. P. 142.
[528] Soams M. Op. cit. P. 630–633.
[529] Ramsden J. Man of the Century. P. 130.
[530] Номер от 3 ноября 1959 года. Цитируется по Alberigi M. Op. cit.
[531] Coombs D. Op. cit. P. 209–210.
[532] Ibid. P. 245.
[533] Ibid. P. 190.
[534] Ibid. P. 195.
[535] Alberigi M. Op. cit.
[536] Coombs D. Op. cit. P. 187.
[537] Alberigi M. Op. cit.
[538] Robbins R. C. Churchill as Artist Half Passion, half Philosophy // Finest Hour, № 100.
[539] Finest Hour, № 133. P. 11.
[540] Alberigi M. Op. cit.
