Показать все теги
В ряду корифеев отечественной адвокатуры ее «первого призыва» почетное место занимает Владимир Николаевич Герард, первоклассный криминалист и оратор-художник, ярко сочетавший в себе светскость, джентльменство и бойцовскую отвагу. Имя его не забыто поныне[1], но вспоминается редко[2] и не всегда к месту: в разных изданиях он представлен то «адвокатом Софьи Перовской»[3], то «защитником Веры Засулич»[4], хотя никогда не защищал ни ту ни другую...
Родился Владимир Николаевич 26 сентября 1839 г. в Петербурге, где и прожил всю свою жизнь. А между тем семья его имела итальянские корни. Инженер из Италии Gheraldini приехал в Россию еще при Петре I и обрел здесь вторую родину. Со временем потомки инженера упростили свою фамилию: Герард[5]. К концу XIX в. эта фамилия стала уже хорошо известной в России: старший брат Владимира Николаевича Николай Николаевич Герард (1838—1929) был действительным тайным советником, сенатором, в 1905—1908 гг. генерал-губернатором Финляндии, с 1897 г. и до Февральской революции 1917 г. членом Государственного совета. Он изображен среди персонажей исторической картины И.Е. Репина «Заседание Государственного совета» (1901—1903) и отдельно — на эскизе к этой картине «И.Л. Горемыкин и Н.Н. Герард» (академик живописи ИЗ. Грабарь считал этот этюд «особенно блестящим по технике»[6] из всех этюдов в Третьяковской галерее).
В 1859 г. В.Н. Герард окончил привилегированное Училище правоведения в Петербурге, из которого вышел целый ряд знаменитостей права, политики и культуры (К.П. Победоносцев, В.В. и Д.В. Стасовы, К.К. Арсеньев, А.А. Герке, В.И. Танеев, А.С. Зарудный), а также ближайшие друзья всей жизни Герарда поэт А.Н. Апухтин и композитор П.И. Чайковский. С Чайковским Владимир Николаевич был особенно дружен, оставил о нем воспоминания[7], а Петр Ильич 10 сентября 1862 г. так написал о Герарде: «Я и папаша его любим, как брата»[8].
По окончании училища Герард раз и навсегда избрал для себя поприще юриста. До 1866 г. он служил чиновником департамента Министерства юстиции в Царстве Польском, был там членом юридической комиссии, подготовившей введение Судебных уставов 1864 г. для Польши. С июля 1866 г. он уже выполнял обязанности обер-секрета- ря Сената, а 2 октября того года стал членом Петербургского окружного суда. Был он тогда «красивой наружности молодым человеком, имевшим великолепную, золотистую курчавую шевелюру»[9]. В.Д. Спа- сович вспоминал о нем: перед ним судейская карьера «расстилалась скатертью вплоть до вершин магистратуры, до курульных сенаторских кресел и даже до Государственного совета», но Герард «пренебрег этими перспективами» и вступил «в нашу вольную дружину»[10] присяжной адвокатуры. 16 марта 1868 г. он был принят в корпорацию присяжных поверенных округа Петербургской судебной палаты[11] и оставался в этой корпорации до конца своих дней. Последние два года жизни (1902—1903) Герард был председателем Петербургского (самого авторитетного) совета присяжных поверенных, зал заседаний которого с 1893 г. украшал портрет Владимира Николаевича, написанный И.Е. Репиным.
С первых же шагов своей адвокатской деятельности Герард выдвинулся как криминалист. По авторитетному мнению Н.П. Карабчевского, «в уголовных делах он шел наряду с такими корифеями криминалистики, как Спасович, Языков[12], Урусов»[13]. В одном из первых громких дел этого рода — 14 мая 1873 г. в Петербургском окружном суде с присяжными заседателями по делу о лжеприсяге свидетелей при расторжении брака супругов Зыбиных — Владимир Николаевич выступил в необычной для себя роли поверенного гражданской истицы, т. е. поддерживал обвинителя А.Ф. Кони против своего коллеги по корпорации адвокатов А.М. Унковского и выиграл дело: лжесвидетели были признаны виновными и приговорены к ссылке в Сибирь[14].
В том же году, 24 ноября, Герард выиграл и другое дело — уже в качестве защитника — против Кони как обвинителя: подзащитная Владимира Николаевича жена штабс-капитана Н.П. Непенина, обвинявшаяся в том, что она вместе с муж^м участвовала в убийстве коллежского асессора Чихачева, была оправдана[15]. Большой резонанс вызвал уголовный процесс в Петербургской судебной палате осенью 1901 г. по делу о расхищении дворянских опекунских сумм. И здесь Герард добился оправдания главного обвиняемого князя А.Д. Львова, который, как выяснилось, временно и очень недолго исполнял должность председателя Петербургской дворянской опеки[16].
Но подлинную славу одной из ярчайших звезд российской адвокатуры Герард завоевал своими выступлениями на политических процессах. С 1870 по 1890 г. он выступил защитником в 12 политических делах, включая самые крупные и значимые для своего времени (нечаевцев, «50-ти», «193-х», 1 марта 1881 г., «20-ти»). Уже на процессе нечаевцев 1 июля — 11 сентября 1871 г., следуя общей договоренности между всеми защитниками «о способе ведения дела»[17], Владимир Николаевич, как и В.Д. Спасович, Д.В. Стасов, А.И. Урусов, К.К. Арсеньев, сочувственно анализировал идейные побуждения и душевные качества своих подзащитных[18] (пробуждая к ним общественные симпатии). Не зря присутствовавшие в зале суда агенты III отделения жаловались «наверх», что защитники «облагородили личности подсудимых»[19]. Здесь же и на процессе по делу народника-пропагандиста Е.С. Семяновского (который, кстати, сам был адвокатом, помощником присяжного поверенного) 26—27 октября 1876 г. Герард разоблачал попытки использовать в интересах обвинения доносы, отягощенные небылицами[20].
На процессе нечаевцев, где еще соблюдались нормы Судебных уставов 1864 г., Владимир Николаевич сумел добиться для четырех из шести своих подзащитных минимальных наказаний, а обе женщины были оправданы. В деле же Семяновского вновь созданный орган в лице Особого присутствия Правительствующего сената (ОППС) не внял доводам защиты, хотя, как свидетельствовали очевидцы, «речь г. Герарда была проста, ясна, доводы неотразимы»[21]. Семяновский был осужден за распространение нелегальной литературы на 12 лет каторги, отправлен в каторжную тюрьму на р. Кара в Забайкалье и там 1 января 1881 г. покончил с собой[22].
На знаменитом процессе «50-ти» в ОППС 21 февраля — 14 марта 1877 г. Герард зарекомендовал себя уже как один из самых авторитетных адвокатов. Перед началом процесса, как и в деле нечаевцев, он — вместе с В.Д. Спасовичем, Г.В. Бардовским, А.А. Ольхиным, А.Л. Боровиковским, К.Ф. Хартулари — принял участие в совещании, которое согласовало с обвиняемыми план защиты. Было решено не признавать на суде наличия революционной организации (так обычно и поступали русские революционеры до возникновения партии «Народная воля») и защищать каждого из подсудимых изолированно от его со- процессников[23].
Владимир Николаевич защищал на процессе «50-ти» четырех на- родников-пропагандистов. Двое из них (В.Н. Батюшкова и Н.Ф. Цвиле- нев) были членами Большого общества пропаганды, так называемых «чайковцев», и еще двое (Л.А. Иванов и А.Е. Трубецкой) сотрудничали с другой организацией — так называемых «москвичей». Защитительная речь Герарда, текст которой сохранился в архиве Д.В. Стасова и впервые был полностью опубликован в 2004 г.[24], стала на процессе событием. Вскрывая шаткость юридической базы обвинения («в распространении книг противозаконного содержания» с «воззванием к бунту» и «в принадлежности к тайному сообществу»), Герард остро поставил вопрос о самом понятии «распространение». «Чтобы обвинить кого- нибудь в распространении книги с целью произвести бунт, — говорил он, — недостаточно признать, что распространяемая книга взывает к бунту; необходимо еще, чтобы распространитель имел целью возбудить к бунту. Если же, например, книга хотя и содержит в себе возбуждение к бунту, но, вместе с тем, проповедует и разные другие, тоже противозаконные, но менее наказуемые учения, и распространитель имел в виду пропагандировать именно эти учения, а не бунт, вы, несмотря на содержание книги, можете признаагь распространителя виновным только по тем статьям[25], которые преследуют распространение этих именно учений».
По отношению же к своим подзащитным Герард подчеркнул, что «ни при дознании, ни при судебном следствии не было не только доказательства, но и намека на то, чтобы Цвиленев (как и Трубецкой. — Н. Т.) дал кому-нибудь какую-нибудь книгу не только противозаконного, но и какого бы то ни было содержания. <...> Если даже верить всем фактам, которые добыло обвинение против Трубецкого, то выходит, что Трубецкой получил книги, но их не распространял. Что же это за преступление?». Что касается Иванова и Батюшковой, то здесь Владимир Николаевич, фигурально говоря, развел руками: «У меня нет данных для защиты, но по весьма простой причине: потому что у обвинителя нет данных для обвинения». Единственную улику против Иванова и Батюшковой в передаче книг, а именно оговор подсудимого А.П. Белявского, от которого сам Белявский потом отказался, Герард опроверг просто и веско: «Значит ли это, что надо верить первому его рассказу? Разве необходимо выбирать между тем и другим, разве он не мог сказать неправду в обоих случаях? Ведь правду[26] сказать о каком-нибудь факте можно только одну, неправд — сотни тысяч».
Столь же наглядно Герард обнажил натяжки обвинения его подзащитных в принадлежности к «тайному сообществу». Показав несостоятельность таких признаков «государственного преступления», как «хождение в народ в народных костюмах», «обгцностъ имущества», «сокрытие своего имени при аресте», он буквально высмеял указание прокурора К.Н. Жукова (в доказательство преступной конспирации обвиняемых) на бытующие среди них клички. «В самом деле, — вопрошал Герард, — какие клички обнаружены г. прокурором? Лидию Фигнер звали Лидька, Надежду Субботину — Надька, Кикодзе — Кика, Гамкрелид- зе — Гамка. <...> Наконец, Здановича звали Рыжий, а Кардашева — Мавр. Да посмотрите же, господа, на этих двух соседей по неблагополучию: разве можно скрыть их под этими прозвищами?»*
В заключение своей защитительной речи Герард признал «противозаконную» направленность идей народников, но объяснил (и оправдывал!) ее «безотрадностью» положения народа и «злоупотреблениями» властей. «Дайте лучше развитие тем учреждениям, которые обязаны заботиться о народном благосостоянии! — заявил он. — Побольше гласности, побольше правды, побольше забот о развитии народном, побольше общественного контроля! <...> Тогда вам и без уголовного суда легко будет бороться с теми мнениями, которые считают возможным делать гигантские скачки в развитии народных учреждений, народной жизни».
В дневнике влиятельного царского министра П.А. Валуева 15 марта 1877 г. (на другой день по окончании процесса «50-ти») появилась раздраженная запись: «Адвокаты неприличны»[27]. Действительно, принятые в царских судах «приличия» были явно нарушены, когда Герард обратился к судьям с такими словами о подсудимых: «Вы, которые преследуете их, не скажете, что они руководились какими-нибудь своекорыстными побуждениями. Нет! Отчего так спокойно ждут они вашего приговора? Да, что бы ни сказали вы, пред собственною совестью они не виноваты!»
Заседавшие в ОППС сенаторы еще больше П.А. Валуева были раздражены «неприличием» адвокатов и, ориентируясь на мнения «верхов», вынесли пропагандистам других мнений жесточайшие (словно бунтарям-разбойникам) приговоры: даже ни в чем не уличенным, только по оговору и предубеждению судей, В.Н. Батюшковой и Л.А. Иванову — 9 лет каторги[28].
До того, как осенью 1887 г. Герарду довелось принять участие в самом крупном за всю историю России политическом процессе «193-х» (по делу о «хождении в народ» 1874 г.), он успел выступить на процессах на- родников-пропагандистов М.Е. Державина и др. 23 апреля[29] и С.И. Сергеева и др. 8—10 июня 1877 г.[30], где защищал главных обвиняемых. Оба этих дела тоже рассматривались в ОППС, но здесь подзащитные Герарда «отделались» сравнительно легкими наказаниями: Державину — 3 месяца тюрьмы, а Сергееву — ссылка «в места, не столь отдаленные».
На процессе «193-х» Владимир Николаевич оказался в столь блистательном составе защиты, равного которому Россия не знала ни раньше, ни позже. Подсудимых здесь защищал чуть не весь цвет российской адвокатуры: ее «патриарх» Д.В. Стасов и «король» В.Д. Спасович, П.А. Александров, Г.В. Бардовский, Е.И. Утин, А Я. Пассовер, А.Н. Турчанинов, М.Ф. Громницкий, А.Л. Боровиновский, ПА. Потехин, Е.И. Кедрин, В.О. Люстиг, впервые выступавиГий в политическом деле 26-летний Н.П. Карабчевский и другие, всего — 35 адвокатов. Вместе с ними выступал в качестве защитника криминалист с мировым именем, профессор уголовного права Петербургского университета Н.С. Таганцев. В такой компании Герард выглядел более чем достойно. Кстати, он имел на процессе 16 подзащитных (среди них — народники Ф.Н. Лермонтов и С.С. Синегуб, будущий народоволец, а затем монархист Л.А. Тихомиров, знаменитый впоследствии физиолог Н.Е. Введенский). Больше (18 человек) было только у Бардовского[31].
Процесс «193-х» шел в ОППС с 18 октября 1877 по 23 января 1878 г. Поведение защиты на нем было, пожалуй, как никогда смелым и солидарным с обвиняемыми. На первом же заседании, для которого суд намеренно избрал столь тесное помещение, что там, кроме мест для судей, подсудимых и адвокатов, почти ничего не осталось для публики, Спасович от имени всей защиты потребовал перенести заседание в другой зал, где суд мог бы вершить свое дело публично. Герард при этом добавил, что «отсутствие публичности было бы противно достоинству Сената и подрывало бы веру в его справедливость»[32]. Суд отклонил требование защиты. Более того, он придумал (чтоб легче было чинить расправу) разбить подсудимых на 17 групп для раздельного разбирательства дела — вопреки тому, что все подсудимые были связаны одним обвинением, а именно «участием в противозаконном сообществе».
Защитники дружно поддержали протест обвиняемых против этого юридического шулерства[33]. Поскольку же суд настоял на своем, защита искусно использовала разделение подсудимых против обвинения, доказывая, что, если нет нужды в одновременном разбирательстве дела о сообществе из 193 подсудимых, стало быть, нет и такого сообщества. «Есть между ними какая-нибудь связь? — говорил о подсудимых Герард. — Право, господа судьи, я думаю, что вряд ли нужно на этом вопросе останавливаться. Полагаю, что вы дали на этот вопрос самый лучший ответ. Когда только началось судебное следствие но этому делу, вы нашли, что связи между этими 193 подсудимыми так мало, что возможно было для удобства следствия разделить их на 17 групп, столь друг от друга отдельных, что не нужно было даже объяснять подсудимым одной группы то, что происходило на другой»[34].
В ходе процесса Герард (как, впрочем, и другие адвокаты) не только разоблачал натяжки обвинения, но и сам обвинял царских юристов в том, что они «с трибуны, с высоко поднятой головой, возводят в идеал гражданской доблести шпионство»[35]. В сцене с допросом подсудимой Марии Гейштор он даже поставил (по форме очень корректно, а по существу издевательски) «первоприсутствующего» сенатора, т. е. председателя суда К.К. Петерса в поучительно глупое положение. Вот эта сцена в записи очевидца.
«Первоприсутствующий. Подсудимая, вы согласны отвечать на вопросы суда?
Обвиняемая. Да.
Первоприсутствующий. Признаете ли себя виновной?
Обвиняемая. Нет, не признаю. Я должна заявить, что настоящий строй в России мне ненавистен, потому что в нем всем живется очень гадко, не исключая и вас, господа судьи.
Первоприсутствующий. Удалить подсудимую за оказанное неуважение к суду! (Гейштор уводят.)
Присяжный поверенный Герард. Подсудимая вовсе не желала оскорблять суд. Напротив, она желала давать свои объяснения суду.
Первоприсутствующий. Она оскорбила суд!
Герард. Вы, вероятно, не изволили расслышать ее объяснения. Она только сказала, что при таком порядке вещей живется в России очень скверно всем, не исключая и вас, господа судьи. Вот ее слова.
Первоприсутствующий. Я не расслышал. Верните подсудимую. (Гейштор приводят.)»[36]
Деятели «хождения в народ», которых царизм судил на процессе «193-х», были, как известно, мирными пропагандистами. Они сами и, солидарно с ними, адвокаты решительно опровергали попытки обвинения представить их кровожадными злодеями: обвинительный акт бездоказательно клеймил «готовность многих пропагандистов к совершению всяких преступлений», инкриминировал им намерение «перерезать всех чиновников и зажиточных людей»[37]. Антиправительственный же образ мысли подсудимых Герард и его товарищи по защите оправдывали как естественный протест против всякого насилия, произвола и бесправия. Осужденные по делу «193^х» навсегда запомнили «блестящие громовые речи против жестокого политического режима нашего», с которыми выступили на процессе Герард, Александров, Бардовский и другие адвокаты[38]. Прокурор В.А. Желеховский объявил даже на суде, что адвокаты подстрекают к незаконным действиям как подсудимых, так и их единомышленников, остающихся пока вне суда[39], на что Герард от имени защиты возразил: напротив, они «сильны убеждением, что свято исполнили обязанности защитников и граждан»[40].
Жестокая расправа с народниками-пропагандистами на политических процессах 1876—1878 гг. (по делу «193-х» 28 человек были осуждены на каторгу от 3,5 до 10 лет, а 80 оправданных судом Александр II повелел отправить в административную ссылку[41]) — этот «белый» террор озлобил народников и ускорил их поворот к «красному» террору. На следующий же день после окончания процесса «193-х», 24 января 1878 г., Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепо- ва, ранив его. За первым терактом народников последовали другие:
С.М. Кравчинский заколол шефа жандармов Н.В. Мезенцова, Г.Д. Гольденберг застрелил харьковского генерал-губернатора кн. Д.Н. Кропоткина, А.К. Соловьев выпустил пять пуль в самого императора Александра II (все — мимо). Власть, со своей стороны, военизировала судебно-карательную систему и стала вешать народников десятками, причем не только террористов[42]. Противоборство «белого» и «красного» террора с 1877 до 1881 г. нарастало, пока не привело к цареубийству...
С 26 по 30 марта 1881 г. в ОППС слушалось дело об убийстве 1 марта самодержца Всея Руси Александра II по приговору революционной партии «Народная воля». То был самый громкий в мире судебный процесс XIX в. После 21 января 1793 г., когда французский Конвент отправил на эшафот короля Людовика XVI, мир не знал другого судебного дела, которое так взбудоражило бы народы[43]. Положение защиты здесь было особенно трудным, поскольку беспрецедентное обвинение (убийство монарха!), избыток доказательств, включая признания обвиняемых, предвзятость суда и враждебность избранной публики не оставляли защитникам, казалось бы, никаких надежд на состязательность судопроизводства. Адвокаты (В.Н. Герард, А.М. Унковский, Е.И. Кедрин, А.А. Герке и К.Ф. Хартулари), естественно, сознавали и осуждали «ужас преступления» 1 марта. Но все пятеро нашли в себе мужество осудить и разгул полицейских репрессий, который, по их мнению, лишь восстанавливает против властей все больше и больше разных, «честных и даже благоразумных» людей[44].
Самой смелой из речей защиты по делу 1 марта была речь Герарда, которую, кстати, председатель суда ЭЛ. Фукс семь раз прерывал, требуя не говорить то одного, то другого[45]. Герард с большей прямотой, чем другие защитники, обличал чрезмерную жестокость и подчеркивал тщетность («практическую непригодность») карательных мер против оппозиции. Владимир Николаевич выразил глубокое уважение к личности подзащитного Николая Кибальчича[46], показал, как произвол властей (арест, почти три года тюрьмы, суд и приговор по вздорному обвинению еще... к одному месяцу тюремного заключения) вынудил его «решиться на борьбу с правительством». Отметив «выходящие из ряда» дарования Кибальчича, Герард пытался привлечь внимание суда к его работе над проектом первого в мире летательного аппарата с реактивным двигателем («Вот с каким человеком вы имеете дело!»)[47].
Много лет спустя, уже незадолго до смерти, Герард рассказал присяжному поверенному В.В. Беренштаму о своем последнем свидании с Кибальчичем. «Меня пустили тогда к нему в утро смертной казни... Я пришел в 5 часов, когда рассветало. Попрощаться... Он знал, что уже все кончено. Большими шагами ходил по камере. Был бледен и взволнован. Сдерживался... Мне хотелось облегчить ему страдания. И я начал говорить о том, что в городе носятся упорные слухи о помиловании их всех. Он сжал мою руку и засмеялся.
—Это легенда о черном покрывале, бросьте ее. Я знаю, что сегодня меня казнят. Умру спокойно. Но знаете что? Я все время ломаю голову, как бы мне найти одну философскую формулу... Хочу найти такую формулу, которая убедила бы меня, что жить не стоит. И как ни ломаю голову, не могу себя убедить! Жить так хочется! Жизнь так хороша! И все-таки надо умирать... А что мой воздушный корабль? В сохранности?
—Да, да, конечно, он не пропадет... — успокаивал я его, едва сдерживая слезы... Больше не было сил, поторопился уйти»[48].
Здесь уместно вспомнить отзыв одного из генералов того времени. «Что бы там ни было, что бы они ни совершили, но таких людей нельзя вешать, — говорил о Желябове и Кибальчиче этот «сослуживец и приятель самого Тотлебена»[49]. — А Кибальчича я бы засадил крепко- накрепко до конца его дней, но при этом предоставил бы ему полную возможность работать над своими техническими изобретениями»[50].
В.Н. Герард, без сомнения, согласился бы с таким приговором.
После дела 1 марта 1881 г. все политические процессы в России до революции 1905 г. вершились уже в закрытом порядке. Так прошел 9—15 февраля 1882 г. в ОППС и процесс «20-ти» — самый представительный из всех судебных процессов «Народной воли» (суду были преданы 11 членов и 9 агентов, т. е. кандидатов в члены, Исполнительного комитета партии). Главный обвиняемый по этому делу АД. Михайлов отметил в те дни «небывалое стеснение защиты»[51]. Но и здесь, судя по отрывочным данным, защитники держались и юридически и политически достойно. Органы российской политической эмиграции со ссылками на «сведения, добытые корреспондентами иностранных газет», сообщали, что присяжные поверенные В Д. Спасович, В.Н. Герард и П.А. Александров произнесли на процессе «20-ти» речи, «превосходящие смелостью говоренные на предшествовавших процессах»[52]. Отнюдь не оправдывая переход народников от пропаганды к «красному» террору, защитники толковали его как вынужденный ответ на «белый» террор правительства и предостерегали «верхи» от злоупотреблений смертными приговорами по политическим делам, ибо, мол, «кровь смывается кровью»[53].
Отстаивая свои процессуальные права, адвокаты на суде по делу «20-ти» выиграли схватку с первоприсутствующим ПА. Дейером, который запретил им встречаться с их подзащитными во время судебного разбирательства. Свой запрет Дейер мотивировал так: «До меня дошел слух, что присяжные поверенные при свиданиях с подсудимыми сообщают им о том, что происходит на суде в их отсутствие. Находя подобные действия неблаговидными, я для сохранения чести сословия присяжных поверенных и притом стоя на законной почве, сделал указанное распоряжение». Дейер еще не окончил монолог, когда поднялся Герард. «Я, господин первоприсутствующий, всю жизнь свою забочусь о сохранении чести нашего сословия, — заявил он. — Она мне, конечно, гораздо ближе, чем вам. Поэтому я и позволю себе сказать несколько слов. Меня крайне удивляет, прежде всего, каким образом до первоприсутствующего могли дойти слухи о том, что говорят присяжные поверенные с подсудимыми. Ведь свидания эти происходят наедине...»[54] Дейер стал в тупик и вынужден был отменить свое распоряжение.
Вероятнее всего, именно эту сцену имел в виду А.Н. Турчанинов (тоже выступавший защитником на процессе «20-ти»), когда он вспоминал после смерти Герарда «о защитах его при закрытых дверях»: «Живо я помню, что после одной из таких защит мы, сотрудники его в этом деле, ждали его в нашей комнате и приветствовали его долгими и неудержимыми рукоплесканиями. Думаю, что этой оценке вы можете придать истинное ее значение»[55].
После процесса «20-ти» в разбирательстве столь же крупных политических дел («17-ти», «14-ти», 1 марта 1887 г., «21-го») Герард больше не участвовал. В 1887 г. его избрал себе защитником главный обвиняемый по делу «21-го» знаменитый Герман Лопатин, но Владимир Николаевич был тогда в отъезде из Петербурга и не мог выступить на этом процессе[56]. Выступил же он в качестве защитника еще на трех, кроме уже названных, политических процессах.
25—29 ноября 1881 г. в Петербургской судебной палате при закрытых дверях шел необычный политический процесс. Палата судила старшего техника при петербургском градоначальнике генерал-майора К.И. Мравинского и двух его помощников (полицейского пристава П.П. Теглева и начальника канцелярии градоначальства В.В. Фурсова) «за бездействие власти». Процесс вызвал тогда большой интерес и по необычной квалификации обвинения, и по генеральскому чину главного обвиняемого, хотя Мравинский был лишь «рядовым» генералом и только многие лета спустя вошел в историю как отец оперной примадонны Е.К. Мравиной (1864—1914) и дед народного артиста СССР, лауреата Ленинской премии дирижера Е.А. Мравинского (1903—1988)[57].
Обвинителем по делу Мравинского выступил Н.В. Муравьев, только что отметивший свое служебное восхождение пятью виселицами по делу 1 марта 1881 г. Защищали: Мравинского — В.Д. Спасович, Теглева — Герард, Фурсова — АЛ. Пассовер. Обвиняемым инкриминировался тот факт, что во время технического осмотра 28 февраля 1881 г. сырной лавки Кобозевых на Малой Садовой улице Петербурга они не обнаружили в ней народовольческого подкопа под улицу с целью цареубийства. Адвокаты построили всю защиту на доказательстве непреложного тезиса: Мравинский и его помощники действовали законно. В их компетенцию входил осмотр, причем только технический, а не обыск. Судебная палата тем не менее признала всех подсудимых виновными, но кассационный департамент Сената постановил обвинительный приговор по отношению к подзащитному Герарда Теглеву отменить[58].
13—18 октября 1887 г. Петербургский военно-окружной суд рассматривал дело «18-ти» — об участниках военно-революционных кружков (Н.Н. Шелгунов[59] и др.). Здесь Герард и его товарищи по защите смогли вывести обвиняемых из-под ст. 250, чреватой смертными приговорами. Они доказали, что их подзащитные могут быть обгп шлемы не в «составлении тайного общества с целью ниспровержения существующего строя» (ст. 250), как добивалось того обвинение, а лишь в попытке составить «сообщество, имеющее целью противодействие распоряжениям правительства» (ст. 318)[60]. В результате 17 из 18 обвиняемых были всего лишь разжалованы из младших офицеров в солдаты с правом повторной выслуги, а подзащитному Герарда гардемарину А.О. Доливо-Добровольскому вменено в наказание предварительное заключение[61].
К сожалению, нет данных о поведении защиты на политическом процессе в ОППС 30 октября 1890 г. по делу Софьи Гинзбург и четырех ее товарищей — последнем из тех политических дел, где выступал Герард. Сама Гинзбург просила ОППС назначить ей защитником «кого-либо из следующих лиц: Андреевского, Карабчевского, Герарда»[62]. Суд назначил С.А. Андреевского. Герард же защищал поручика П.Г. Душевского, который «отделался» самым легким из всех подсудимых наказанием: 3-месячным арестом на гауптвахте[63].
Друзья, коллеги, современники Герарда высоко ценили его «гражданское мужество» как адвоката. «В этом отношении, — считал А. М. Унковский, — Герард выше всех адвокатов, исключая разве покойного Александрова»[64]. Дж. Кеннан (автор всемирно известной книги «Сибирь и ссылка») тоже называл Герарда «одним из самых смелых защитников»[65], а К.К. Арсеньев сказал о нем так: «борец по природе»[66]. Не зря корифей «молодой адвокатуры» начала XX в. О.О. Грузенберг в 1916 г. ставил в пример своим коллегам мужество В.Д. Спасовича, А. Н. Герарда, П.А. Потехина на процессе «193-х», воскликнув при этом: «И какими кроткими в сравнении с ними кажемся мы, протестанты 900-х годов!»[67]
Подзащитные Герарда, деятели освободительного движения в России народнической поры, отзывались о нем с уважением и благодарностью. Об этом свидетельствовали упомянутые ранее С.Л. Чудновский и Н.А. Чарушин, а также С.С. Синегуб и В.Н. Фигнер[68]. Герард, со своей стороны, демонстрировал уважительное отношение к этим борцам. Так, он вместе с Г.В. Бардовским и А.Л. Боровиковским был шафером на свадьбе народников Н.А. Чарушина и А.Д. Кувшинской, осужденных на каторгу по делу «193-х»[69], а 5 апреля 1878 г. принял участие в антиправительственной панихиде по случаю гибели (от жандармской пули) народника Г.П. Сидорацкого, где еще один народник Н.К. Лопатин (двоюродный брат Германа Лопатина) призывал «расправляться с притеснителями нашими» по примеру Веры Засулич[70]. III отделение признало Герарда политически неблагонадежным. Служивший там с разведывательной целью народник Н.В. Клеточников записал в одной из своих конспиративных «тетрадей»: «Следят за присяжным поверенным Герардом»[71].
Уличить Владимира Николаевича в каких-либо «крамольных» деяниях жандармы не смогли, но иные примеры его общественной активности распаляли их подозрения. Осенью 1877 г. Герард оказался в числе основателей газеты «Северный вестник», настолько политически «вредной», что уже 6 апреля 1878 г. царизм закрыл ее[72]. В 1882 г. Герард вместе с четырьмя другими членами Петербургского совета присяжных поверенных предложил направить в Париж телеграмму соболезнования по случаю смерти лидера французских республиканцев Леона Гамбетты[73], а в 1898 г. принял участие в основании либерального юридического и политического еженедельника «Право», состав пайщиков которого «украшали все светила петербургской адвокатуры — Герард, Люстиг, Карабчевский, Пассовер, Потехин»[74].
Впрочем, общественная активность Герарда не всегда была связана с политикой. Так, он долгое время был председателем Общества защиты детей от жестокого обращения, заботился о нуждающихся студентах. В справке по Министерству юстиции от 24 февраля 1875 г. сообщалось: «Некоторые из адвокатов <...>, несмотря на обширные свои занятия, находят, однако, время принимать у себя учащуюся молодежь, помогают ей советами и даже деньгами, платят за право слушания лекций. К числу таких «гуманных», по выражению студентов, присяжных поверенных причисляют гг. Утина, Спасовича, Герарда, Люстига, Поте- хина, Ольхина и Павлинова»[75]. Вообще, по воспоминаниям Н.П. Карабчевского, Герард «отличался полной доступностью и изумительной обязательностью. Если только он бывал дома, он был всем доступен: часов приема у него не полагалось, он был всегда в распоряжении многочисленных посетителей, звонивших у его дверей. И, надо правду сказать, звонили недаром»[76].
Современники (особенно коллеги Герарда) расточали ему хвалу с редким единодушием[77]. «Вас хвалят повсеместно, что вы ревнитель чести нашей сословной, готовы всегда за честь эту бороться, — обращался к нему В.Д. Спасович на собрании адвокатов 16 марта 1893 г. — Право бороться за честь сословия принадлежит только тому, кто сам в себе беспорочно честен»[78]. А вот как вспоминал о Герарде В.О. Люстиг: «Обаяние личности защитника, нравственная чистота и благородство которого ясно виделись не только в его словах, но и в голосе, в каждом жесте и во всей его фигуре, служило на пользу подсудимого: возникало убеждение, что раз такой человек, как В.Н. Герард, заступается за него, значит, он или совсем не виноват, или же совершил преступление при таких тяжелых условиях, что судьям приходится признать в нем не отщепенца и врага, а ближнего, перед которым и они, вместе с остальным обществом, в известной степени виноваты»[79]. Лю- стигу вторил К.К. Арсеньев: «Чтобы убеждать других, Герарду нужно было самому быть убежденным. Уже поэтому он не мог быть защитником дурного дела»[80].
Такие разные люди, как адвокат Н.П. Карабчевский и революционер-народник С.С. Синегуб, вспоминая о Герарде, подчеркивали, что он был «рыцарски корректен»[81], «чистокровный джентльмен»[82]. Лучше всех сказал об этом на адвокатском обеде в честь Герарда «король адвокатуры» Спасович: «Вы человек светский, из всех знакомых мне собратьев ваших самый изящный, наиболее ровный в этом изяществе.
Если я указываю на эти качества, то разумею их в самом лучшем смысле и значении, — не только внешность, не одни хорошие манеры, но само существо вашей натуры, ее благородство, то, что в прежние века называлось рыцарственностью. Вы представляете собой образец типа, который французы называют неподражаемым словом «galant homme»[83].
Сам Владимир Николаевич в ответ на славословия коллег к 25-летию его адвокатской деятельности объяснил: «Секрет моего успеха очень прост. Я всегда относился строго к выбору дел, брал исключительно дела, которые я должен был выиграть, или, по крайней мере, такие, за которые не краснел бы, если бы и проиграл»[84].
Другим «секретом успеха» Герарда как адвоката было конечно же его мастерство слова, «красивая живая речь»[85]. «Он был виртуозом декламации, — вспоминал о нем К.К. Арсеньев, — превосходно читал и стихи, и прозу. Привычка владеть словом как орудием искусства сослужила ему большую службу в его судебных речах»[86].
Любовь к «орудиям искусства», артистизм натуры вообще были свойственны Герарду: он тонко понимал музыку и живопись, со вкусом одевался (может быть, даже уделяя этому слишком много внимания), в совершенстве владел пластикой жеста. И.Е. Репин так писал В.В. Стасову о своей работе над портретом Герарда: «Он как артист, актер и чтец, с эффектом выступавший на сцене, был очень грациозен, прекрасно понимал ритм движений, а потому сразу принял такую позу, что любо-дорого. И я с места в карьер взялся за холст и ничего не менял, ничего не искал — так мне нравилась его натура»[87].
Выразительный портрет Герарда запечатлен в популярном словаре- альбоме П.К. Мартьянова:
Артист-любитель и присяжный адвокат,
Иль адвокат-любитель и артист присяжный,
Дерзал и так и сяк, талантами богат, —
И выходил, как победитель, авантажно[88].
Владимир Николаевич Герард умер в Петербурге 7 декабря 1903 г. на 65-м году жизни. Петербургский совет присяжных поверенных постановил «ввиду особой чести для сословия принять его похороны на средства адвокатской корпорации»[89]. Провожал Герарда в последний путь «весь Петербург»[90]. Газеты и журналы печатали прочувствованные некрологи за подписями К.К. Арсеньева, Н.П. Карабчевского, В.О. Люстига, Г.А. Джаншиева, А.Н. Турчанинова. Великолепный портрет Герарда, написанный Репиным в 1893 г. по заказу Петербургского совета присяжных поверенных, украшал зал заседаний Совета до 1917 г.[91], после чего поступил в Русский музей. «В смерти он боялся только забвения, — вспоминал о Герарде Карабчевский. — Он может быть покоен. Такая смерть его не постигла. В памяти людей он жив»[92].
Н.А. Троицкий
Из книги «Корифеи российской адвокатуры»
[1] См. о нем: Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX в. Тула, 1997 (ук.); Троицкий И.А. Адвокатура в России и политические процессы 1866—1904 гг. Тула, 2000 (ук.).
[2] В книге В.И. Смолярчука «Гиганты и чародеи слова» (М., 1984), где даны биографические очерки о семи адвокатах старой России, В.Н. Герард только упомянут (С. 15).
[3] Шелагинов В. К. Защита поручена Ульянову. М., 1977. С. 51.
[4] Воспоминания о П.И. Чайковском. 4-е изд. Л., 1980. С. 366.
[5] См.: Костомаров Д.П. В ряду поколений // Новый мир. 2000. № 7. С. 144. Дмитрий Павлович Костомаров (род. в 1929 г.) — математик, член-корр. РАН, дальний родственник
В.Н. и Н.Н. Герардов.
[6] Грабарь Игорь. Репин. Монография в 2 т. М., 1964. Т. 2. С. 288.
[7] См.: Герард В.И. Чайковский в Училище правоведения // Воспоминания о П.И. Чайковском. Д., 1980.
[8] Чайковский П.И. Полн. собр. соч. М., 1959. Т. 5. С. 74.
[9] Спасович В.А Застольные речи (1873—1901). Лейпциг, 1903. С. 96.
[10] Там же. С. 96—97.
[11] Cmj Список присяжных поверенных при Санкт-Петербургской судебной палате и их помощников к 1 марта 1890 г. СПб., 1890. С. 6.
[12] Языков Александр Иванович (1841—1886) — адвокат (присяжный поверенный Петербургского судебного округа) и поэт. См. его некролог: Журнал гражданского и уголовного права. 1886. № 10.
[13] Карабчевский Н.П. Около правосудия. 2-е изд. СПб., 1908. С. 163.
[14] См. об этом деле: Судебный вестник. 1873. № 102—104; Кони А.Ф. Собр. соч.: В 8 т. М., 1967. Т. 3. С. 76—90, 493—494.
[15] Об этом деле см.: Судебные ведомости. 1874. № 47—56; Кони А.Ф. Собр. соч. Т. 3. С. 279—306, 503.
[16] См.: Никитин Н.В. Преступный мир и его защитники. Рассказы о самых громких уголовных процессах в России конца XIX — начала XX в. М., 1996. С. 454—459.
[17] РГБ РО. Ф. 311. П. 12. Д 6. Л. 1 (воспоминания К.К. Арсеньева).
[18] Герард защищал тогда четырех обвиняемых из 2-й группы (Д.Г. Коведяева, Э.В. Лау, Н.М. Пирамидова, В.К. Попова) и двоих (Л.Е. Воронцову и Е.Н. Лихутину) из 3-й.
[19] Нечаев и нечаевцы. Сборник материалов. М.; А., 1931. С. 169.
[20] См о деле Е.С. Семяновского: Что делается на родине? // Вперед! 1877. № 5. С. 8 —21.
[21] Там же. С. 20.
[22] Подробно cmj Богданов С.П. Помощник присяжного поверенного Е.С. Семяновский — один из первых карийцев // Былое. 1906. №11.
[23] См: Джабадари И.С. Процесс «50-ти» // Былое. 1907. № 10. С. 188—189.
[24] «Побольше гласности, побольше правды!» Речь присяжного поверенного В.Н. Герарда на процессе «50-ти» (публ. Н.А. Троицкого // Исторический архив. 2000. № 4.
[25] То есть, как поясняет далее Герард, не по ст. 251 Уложения о наказаниях («бунт против власти верховной»), а по ст. 274 («противодействие властям») или даже 1035 («неуважение к законам») с большой разницей в наказаниях — соответственно от 10 лет каторги до... ареста на 4 дня.
[26] Здесь и далее подчеркнутые в тексте речи выделены курсивом.
[27] Валуев П.А. Дневник 1877—1884 гг. Пг., 1919. С. 8.
[28] См.: Государственные преступления в России в XIX в. СПб., 1906. Т. 2. С. 326.
[29] См. протоколы дознания, следствия и суда: ГАРФ. Ф. 112. On. 1. Д 125. Михаил Егорович Державин (1850—?) — внук поэта Г.Р. Державина.
[30] См. протоколы дознания, следствия и суда: ГАРФ. Ф. 112. On. 1. Д. 197.
— См. список защитников по делу «193-х» с их подзащитными: ГАРФ. Ф. 112. On. 1. л 402. Л. 66—70; Д. 738. Л. 122—123.
[32] Революционеры 1870-х годов. Воспоминания участников народнического движения в Петербурге. Л., 1986. С. 250.
[33] См.: Стенографический отчет по делу о революционной пропаганде в империи. Заседания Особого присутствия Правительствующего сената. СПб., 1878. Т. 1. С. 18—19.
[34] ГАРФ. Ф. 112. On. 1. Д. 797. Л. 33 об.
[35] Там же. Д 798. Л. 98—99.
[36] Государственные преступления в России в XIX веке. Ростов н/Д, 1906. Т. 3. С. 256.
[37] Государственные преступления в России в XIX веке. Ростов н/Д., 1906. Т. 3. С. 9—10,
104.
[38] См.: Чудновский С. А. Из давних лет. М., 1934. С. 154; Чарушин Н.А. О далеком прошлом 2-е изд. М., 1973. С. 263.
[39] См.: ГАРФ. Ф. 112. On. 1. Д 792. Л. 102—103.
[40] Там же. Л. 103.
[41] См.: Аевин Ш.М. Финал процесса «193-х» // Красный архив. 1928. Т. 5.
[42] Подробно об этом см.: Троицкий Н.А. Безумство храбрых. М., 1978. Гл. Ill—IV.
[43] См. об откликах в мире на судебный процесс по делу 1 марта 1881 г. в изд.: 1 марта
1881 г. М., 1933. ^
[44] Дело 1 марта 1881 г. Процесс Желябова, Перовской и др. Правительственный отчет. СПб., 1906. С. 299, 313, 325—326, 331—332.
[45] См. там же. С. 320—329.
[46] Другие адвокаты защищали: Кедрин — Софью Перовскую, Герке — Геею Гельфман, Хартулари — Тимофея Михайлова, Унковский — Николая Рысакова. Главный обвиняемый Андрей Желябов отказался от защиты.
* Дело 1 марта 1881 г. С. 329.
[48] Беренштам В.В. В огне защиты. Из впечатлений политического защитника. 2-е изд. СПб., 1912. С. 57—58. Его гениальный проект сохранился в архиве, откуда он был извлечен лишь в 1917 г. В XX в. идеи Кибальчича стали важным элементом космонавтики, а его именем назван кратер на обратной стороне Луны.
1 Граф Эдуард Иванович Тотлебен (1818—1884) был тогда виленским, ковенским и гродненским генерал-губернатором.
[50] Иванов С.А. Из воспоминаний о 1881 г. // Былое. 1906. № 4. С. 237.
[51] Письма народовольца А.Д. Михайлова- М., 1933. С. 262.
[52] Вольное слово. 1882. № 29. С. 4. О том же: Общее дело. 1882. № 47. С. 14. Герард на процессе «20-ти» защищал народовольца Ф.О. Люстига, который был родным братом выдающегося адвоката В.О. Люстига (1843—1915).
[53] РГИА. Ф. 1410. On. 1. Д 373. А. 13—14.
[54] Процесс 20-ти народовольцев в 1882 г. Ростов н/Д., 1906. С. 75, 79.
[55] Турчанинов А.Н. Слово в память В.Н. Герарда // Право. 1903. № 52. С. 2965.
[56] См.: РГВИА. Ф. 1351. Оп. 4. А 298. Т. 2. Ч. 1. Л. 102.
[57] От второго брака жены К.И. Мравинского АЛ- Масалиной с другим генералом М.А. Домонтовичем родилась член ЦК РКП(б) и СНК РСФСР А.М. Коллонтай (см: Григорьева А. П. Е.К. Мравина. Материалы к биографии. М., 1970. С. 7).
[58] Подробно о деле К.И. Мравинского см.: Спасович Б.Д. Семь судебных речей по уголовным делам (1877—1887). Берлин, 1900. С. 24—85.
[59] Шелгунов Николай Николаевич (род. в 1864 г.) — гардемарин, сын выдающегося публициста Н.В. Шелгунова. Убит 29 января 1909 г. собственной 15-летней (психически больной) дочерью.
[60] РГИА. Ф. 1405. Оп. 87. Д 10319. Л. 481—481 об.
[61] См.: ГАРФ. Ф. 102. Оп. 201. Обзор важнейших жандармских дознаний за 1887 г. Прил. 3. С. 165—166. А.О. Доливо-Добровольский (1866—1932) — родной брат замечательного электротехника М.О. Доливо-Добровольского (1861—1919).
[62] ГАРФ. Ф. 112. On. 1. Д 643. Л. 48.
[63] См. там же. Л. 211—212.
[64] Письма А .М. Унковского к ГА. Джаншиеву // Голос минувшего. 1914. N9 11. С. 248.
[65] Кеннан &ж. Жизнь политических арестантов в русских тюрьмах. СПб., 1906.
С. 22—23.
[66] Арсеньев К.К. В.Н. Герард // Право. 1903. № 51. С. 2889.
[67] Грузенберг 0.0. Очерки и речи. Нью-Йорк, 1944. С. 86.
[68] См.: Синегуб С.С. Записки чайковца. М.; Л., 1929. С. 202; Фигнер В.Н. Поли. собр. соч. М., 1929. Т. 5. С. 195.
[69] См.: Чарушин Н.А. Указ. соч. С. 268.
[70] См.: ГАРФ. ф. 109. 3 эксп. 1878. Д. 68. Ч. 1.Л. 111, 115.
[71] Архив «Земли и воли» и «Народной воли». М., 1932. С. 222.
[72] См.: М.М. Стасюлевич и его современники в их переписке. СПб., 1913. Т. 5. С. 326.
[73] См.: История русской адвокатуры. М., 1914. Т. 1. С. 300—305.
[74] Гессен И.В. В двух веках. Жизненный отчет. Берлин, 1937. С. 148.
[75] РГИА. Ф. 1405. Оп. 539. Д. 94. Л. 2 об. (все фамилии в документе подчеркнуты). Павлинов Николай Михайлович — присяжный поверенный с 1869 г.
[76] Карабчевский Н.П. Около правосудия. С. 164.
[77] Пожалуй, единственное исключение составляет зубоскальство фельетониста В.О. Мих- невича в его словаре «Наши знакомые» (СПб., 1884. С. 54) о том, что Герард будто бы «способен распинаться и за деву Орлеанскую и за мать Митрофанию» (игуменью Серпуховского монастыря, осужденную в 1874 г. за мошенничество) с оговоркой, что он ни ту ни другую не защищал.
[78] Спасович В А Застольные речи. С. 97.
[79] Аюстиг В.О. Памяти В.Н. Герарда // Право. 1903. № 51. С. 2892.
[80] Арсеньев К.К. В.Н. Герард. С. 2890.
[81] Карабчевский Н.П. Указ. соч. С. 163.
[82] Синегуб С.С. Указ. соч. С. 202.
[83] Спасович В.Д. Застольные речи. С. 97.
[84] Ажаншисв ГЛ. Эпоха великих реформ. СПб., 1905. С. 831.
[85] Кони А.Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 4 С. 130; Т. 5. С. 175.
[86] Арсеньев К.К. В.Н. Герард. С. 2890 (здесь же Арсеньев отметил, что голос Герарда был «звонкий, чистый»). По воспоминаниям А.В. Жиркевича, муза А.Н. Апухтина «популярностью своей много обязана В.Н. Герарду, который, будучи талантливым чтецом, участвуя в литературных вечерах, постоянно выбирал апухтинские стихотворения» (Жирксвич А.В. Поэт милостью Божией // Исторический вестник. 1906. N° 11. С. 497).
[87] Репин И.Е. Избр. письма: В 2 т. М., 1969. Т. 2. С. 266—267.
[88] См.: Мартьянов П.К. Цвет нашей интеллигенции. Словарь-альбом русских деятелей XIX в. 3-е изд. СПб., 1893. С. 73.
[89] Хроника // Право. 1903. N° 51. С. 2916.
1 Карабчевский Н.П. Указ. соч. С. 164.
[91] Зал Совета с репинским портретом В.Н. Герарда сфотографирован в khj История русской адвокатуры. М., 1916. Т. 3. С. 248—249.
[92] Карабчевский Н.П. Указ. соч. С. 165.
