Показать все теги
Н.А. Троицкий
Из книги «Корифеи российской адвокатуры»
Российская профессиональная (т. н. присяжная) адвокатура была самой молодой в Европе. Она конституировалась лишь в результате Судебной реформы 1864 г. К тому времени в передовых странах мира адвокатура уже имела многовековую историю и славные традиции: в Италии ее представляли античные гении Цезарь и Цицерон, а в новое время — К. Гольдони и Д. Мадзини; во Франции — М. Робеспьер и Ж. Дантон, президенты страны А. Тьер и Ж. Греви[1]; з Англии — Т. Мор и Вальтер Скотт; в Германии — И. Гете и Ф. Лассаль; в Испании — Ф. Пи-и-Маргаль; в Голландии — Г. Гроций; в Бельгии — Э. Пикар; в Швейцарии — Ф. Лагарп; в Венгрии — Л. Ко шут; в США — президенты Т. Джефферсон и А. Линкольн; в Мексике — Б. Хуарес (позднее в Индии — М. Ганди, на Кубе — X. Марти).
В России же не только адвокатура как таковая, но и какие-либо (устные ли, письменные) толки о ней считались, по разумению власти (до воцарения Александра II), предосудительными: об этом «нельзя было и заикаться»[2]. Российские самодержцы столетиями обходились без адвокатуры и были этим довольны. Екатерина Великая в письме к Ф. Гримму от 25 июня 1790 г. прямо объясняла свои державные успехи отсутствием адвокатов (а заодно и прокуроров): «Главная тому причина, что адвокаты и прокуроры у меня не законодательствуют и никогда законодателями не будут, пока я жива»[3]. Николай I, считавший, что именно адвокаты в конце XVIII в. «погубили Францию», вторил своей бабке такими словами: «Пока я буду царствовать, России не нужны адвокаты, без них проживем»[4]. Так и вышло.
Лишь после смерти Николая I в условиях обозначившейся политической «оттепели» русское общество сравнительно громко и широко — не только устно, но и печатно, — стало обсуждать и ставить в порядок дня, наряду с другими вопросами переустройства страны, и вопрос об учреждении адвокатуры. В письме к А.И. Герцену от 11 ноября 1857 г. наблюдательный литератор Н.А. Мельгунов засвидетельствовал уже как явление, характерное для России, «печатные толки о необходимости ввести у нас суды присяжных и сословие адвокатов»[5]. Именно с конца 50-х годов под воздействием нараставшего демократического подъема, частью которого являлось неслыханно для России осмелевшее общественное мнение, российская власть занялась подготовкой крестьянской и других назревших реформ, включая Судебную реформу.
29 сентября 1862 г. был высочайше утвержден документ под названием «Основные положения по судоустройству». Он лег в основу исторических Судебных уставов 20 ноября 1864 г., согласно которым учреждалась российская адвокатура. Поскольку же Судебные уставы вступили в действие 17 апреля 1866 г., именно этот день считается фактическим днем рождения адвокатуры в России. 29 сентября 1862 г. и 20 ноября 1864 г. прозвучали как бы «два свистка на собирающемся отчалить пароходе» отечественной адвокатуры, но только «по третьему свистку пароход снялся с места. И этот третий свисток раздался 17 апреля 1866 г.»[6].
Первый по значению адвокат России В.Д. Спасович так определил своеобычность возникновения национальной корпорации адвокатов: «Зоологи доискиваются, но пока не доискались, а верят в первичное самозарождение организма. <...> У нас имеется пример именно такого самозарождения. Ничего подобного не бывало на Руси. Мы вышли не ex ovo (из яйца. — Н. Т.), мы не вылупились из скорлупы, мы без роду и племени»[7]. Действительно, российская адвокатура учреждалась в результате Судебной реформы 1864 г. заново и не имела ничего общего по составу, функциям и организации со своими дореформенными предтечами — стряпчими и ходатаями, статус, функции и состав которых законодательно не регламентировались. «Тут, — вспоминал о них известный адвокат П.А. Потехин, — были захудалые дворяне, разорившиеся купцы, приказчики, которые прежде вели дела своих хозяев; тут были отставные военные, даже сидельцы кабаков и пивных лавок, были чиновники, изгнанные со службы <...> и т. д., всех не перечислить»[8]. По примеру средневековых подьячих они ловчили, ябедничали, мошенничали за любую мзду. «Берут по двугривенному и штофу водки за сочинение просьбы, — писал о них в 1860 г. авторитетный юрист А.В. Лохвицкий. — <...> В одно и то же время пишут бумаги и истцу и ответчику и, конечно, с обоих берут деньги»[9].
Типы дореформенных ходатаев и стряпчих картинно увековечены в русской литературе. Таковы Могильцев из «Пошехонской старины» М.Е. Салтыкова-Щедрина, Сысой Псоич Рисположенский из пьесы А.Н. Островского «Свои люди — сочтемся» и, особенно, неподражаемый юрисконсульт из 2-го тома «Мертвых душ» Н.В. Гоголя, который «всех опутал решительно, прежде чем кто успел осмотреться. <...> Произошла такая бестолковщина: донос сел верхом на доносе, и пошли открываться такие дела, которых и солнце не видывало, и даже такие, которых и не было»[10]. Как не вспомнить здесь сентенцию выдающегося русского адвоката В.И. Жуковского: «В нелепом общественном строе все печальное смешно, а все смешное печально»[11].
От родства с такими предшественниками российские адвокаты открещивались категорически и правомерно. По Судебным уставам 1864 г. они объединялись в самоуправляющуюся корпорацию, сословие присяжных поверенных[12]. Могли быть присяжными поверенными только лица, имеющие, во-первых, высшее юридическое образование и, во- вторых, не менее чем 5-летний стаж службы по судебному ведомству. Права и обязанности присяжных поверенных (в отличие от ходатаев и стряпчих) были строго регламентированы. Уставы 1864 г. гласили, что присяжные поверенные «состоят при судебных местах для занятия делами по избранию и поручению тяжущихся <...>, а также по назначению Советов присяжных поверенных и председателей судебных мест» (ст. 353). Уголовную (включая политическую) защиту присяжный поверенный мог принимать на себя и по соглашению с обвиняемым, и по назначению суда (ст. 393 — 394). Ряд статей Уставов 1864 г. явно противопоставляет присяжных поверенных дореформенным стряпчим, декларируя, к примеру, что адвокат «не может не только быть в одно и то же время поверенным обеих спорящих сторон, но и переходить по одному и тому же делу от одной стороны к другой» (ст. 402).
Вступая в корпорацию, каждый присяжный поверенный давал по узаконенной форме «Клятвенное обещание» — «хранить верность» государю, «исполнять в точности» законы и «охранять интересы» своих доверителей, памятуя о том, что за все это он должен будет «дать ответ пред Законом и пред Богом на страшном суде его»[13].
Во главе адвокатуры стояли выборные Советы присяжных поверенных. Они руководили адвокатским сословием, представляли и защищали его интересы перед властью, оберегали репутацию сословия, развивали сильные и обезвреживали слабые стороны его самоуправления. Первый по времени и значению Петербургский совет присяжных поверенных был избран 2 мая 1866 г., Московский — 16 сентября того же года, а третий, Харьковский совет, — только 6 мая 1874 г. Более того, 5 декабря 1874 г. последовал царский указ о временной приостановке открытия новых Советов, сохранявший силу до 1904 г.[14] Таким образом, в течение почти сорока лет со дня учреждения российской адвокатуры она имела лишь три (в первые восемь лет — даже два) Совета на 11 судебных округов, хотя Уставы 1864 г. предусматривали образование Совета присяжных поверенных в каждом судебном округе.
Тем не менее адвокатура в России численно росла из года в год. Только в округе Петербургской судебной палаты присяжных поверенных было в 1866 г. 27, в 1875 — 127, в 1885 - 269, в 1899 — 399, в 1905 - 629, в 1914 г. — 1166[15]. Всего по России в 1885 г. было 1617 присяжных поверенных, в 1895 — 2149, в 1905 — 3709, в 1914 г. — 56 58[16]. Еще быстрее росла численность помощников присяжных поверенных, составлявших ближайший резерв адвокатуры: в 1885 г. — 700, в 1895 — 1203, в 1905 — 2550, в 1914 г. — 54893. Внушительные сами по себе эти цифры, однако, крайне малы по сравнению с Англией (в 1867 г. — 17 119 адвокатов), Францией (18 889 адвокатов в 1863 г.)[17] и США (в начале XX в. — уже 75 тыс. адвокатов)[18], особенно, в пропорции к общей численности населения: 21,2 млн человек в Англии в 1867 г., 37,3 млн во Франции в 1863 г., 76,2 млн в США к 1900 г., 124,6 млн в России на 1897 г.
Особенности устройства сословия присяжных поверенных закрепили его корпоративную сплоченность. «Наше адвокатское православие»[19], — с гордостью говорил Спасович. Действительно, в самодержавной стране, даже с учетом Судебной реформы 1864 г., самоуправляющаяся корпорация адвокатов выглядела необычно и вызывающе, как белая ворона. Зато у нее оказалось много общего с адвокатурой развитых стран Запада, откуда творцы Судебных уставов 1864 г. немало позаимствовали для статуса российской адвокатуры. М.М. Ковалевский прямо засвидетельствовал, что сословие присяжных поверенных и его Советы в России «были созданы по образцу уже существовавших во Франции учреждений этого рода»[20]. Однако юридические права и общественный авторитет российской адвокатуры, по сравнению с французской или, например, американской, с самого начала были намеренно сужены.
На Западе адвокатура занимала немыслимое для самодержавной России по своей высоте и значимости положение. Достаточно назвать премьер-министров и президентов Франции[21] и США[22] только XIX в. из адвокатов. БД. Спасович с чувством, которое соединяло гордость и грусть, в 1896 г. заметил на собрании своих петербургских коллег: «Помню, как при мне сказал бельгийский король Леопольд II: «Все мои министры были адвокаты»[23]. В России что-либо подобное могло возыметь место только после февраля 1917 г.: из шести министров юстиции Временного правительства пятеро — А.Ф. Керенский (ставший позднее и премьер-министром), П.Н. Переверзев, А.С. Зарудный, А.А. Демьянов, П.Н. Малянтович — были адвокатами. Поэтому царская власть, не желая и боясь возможного, по примеру Запада, политического возвышения адвокатуры, заведомо ограничила ее даже в тех началах, которые по необходимости заимствовались у западных образцов.
Так, изначально не допускались в отечественную адвокатуру женщины. Даже после того, как 11 ноября 1911 г. был принят закон, впервые в России дозволивший женщинам получать высшее юридическое образование, и Государственный совет стал обсуждать вопрос «О допущении женщин в адвокатуру», большинство царских сановников выступило против этого, причем один из членов Совета сослался на заданную свыше неполноценность женщины, ибо «Господь сотворил Еву всего лишь из ребра Адама»[24]. Правомочность российской адвокатуры была ущемлена и 30-летней приостановкой открытия 8 из 11 ее Советов присяжных поверенных, и отстранением ее (раз и навсегда) от участия в предварительном следствии[25].
И все-таки профессиональный уровень адвокатуры в России с первых же ее шагов был едва ли значительно ниже, чем на Западе. Еще до судебной реформы 1864 г., когда она только готовилась, а в особенности сразу же после нее российская интеллигенция необычайно заинтересовалась вопросами права, столь мало значимого в дореформенной России и потому вдвойне ценимого теперь. В адвокатуру шли квалифицированные юристы — и теоретики, и практики. Так, В.Н. Герард, прежде чем стать адвокатом, был членом Петербургского окружного суда, А.А. Герке — товарищем председателя Херсонской палаты гражданского суда, Д.В. Стасов, В.М. Пржевальский (младший брат великого ученого-путешественника) и В.В. Самарский-Быховец — обер-секретарями различных департаментов Сената, А.Л. Пассовер — магистром государственного, а В.Д. Спасович — доктором уголовного права. Переквалифицировались в адвокаты и многие выдающиеся прокуроры: тот же кЯ. Пассовер, М.Ф. Громницкий, П.А. Александров, кн. А.И. Урусов, С.А. Андреевский, С.Ф. Морошкин, В.И. Жуковский, А.А. Боровиковский, кн. В.А. Кейкуатов. В их числе был даже товарищ обер-прокурора... Святейшего синода А.А. Леонтьев. Просился в адвокатуру и бывший директор Департамента полиции А.А. Лопухин, но не был принят[26]. Кстати, самый талантливый из прокуроров дореволюционной России, А.Ф. Кони считал, что он тоже «был создан» для адвокатуры, и в 1884 г. подумывал уйти в присяжные поверенные, но «не без внутренней борьбы» остался в магистратуре: «старая привычка служить государству и любовь к судебному ведомству взяли верх»[27].
Итак, если юридический статус адвокатуры в России всегда был гораздо уже, чем на Западе, то профессиональный уровень, по крайней мере ее основного ядра, оказался едва ли не менее, а может быть, в чем-то и более высоким. То же самое можно сказать и о нравственном уровне молодой российской корпорации адвокатов.
«Ни одна профессия не представляет для нравственности занимающихся ею лиц таких соблазнов, как адвокатура», — писал крупнейший знаток истории и этики адвокатского дела Е.В. Васьковский, причем выделял следующую парадоксальную особенность профессии адвоката: «В прочих профессиях политика честности — самая выгодная Политика. Врач, известный тем, что имеет привычку нарочно затягивать лечение; архитектор, обнаруживший свою небрежность и недобросовестность; ленивый учитель, продажный литератор — все они рискуют навлечь на себя осуждение общества и остаться в конце концов без работы. <...> Но адвокат, приобретший репутацию искусного кляузника, пускающего в ход все средства, чтобы доставить победу своему клиенту, не только не останется без практики, а, напротив, привлечет многочисленную клиентуру. В большинстве случаев тяжущиеся не разбирают, каково их дело с нравственной точки зрения и какие средства нужно употребить, чтобы одержать верх над противником. Само собой понятно, что, выбирая адвоката, они из двух одинаково знающих и талантливых отдадут предпочтение тому, который лучше соблюдет их интересы, т. е. будет менее совестлив и разборчив в способах ведения дела. Поэтому адвокату выгодно быть нечестным».
Законодатели и принципалы адвокатуры, должно быть, понимали это всегда и везде. Поэтому они старались (с разной мерой искренности и действенности) нейтрализовать заложенную в самом институте адвокатуры безнравственную потенцию и укрепить адвокатскую этику на принципах честности, справедливости, правды. Еще в Древнем Риме законодательно поддерживались эти принципы[28]. В Англии со времен «Зерцала правосудия» Эдуарда II (XIII в.), а позднее и во Франции адвокатура горячо пеклась (по крайней мере, в теории) о своей нравственной репутации3. Словом, на Западе адвокатская корпорация к середине XIX в. уже имела богатейшие, хотя, разумеется, и далеко не всегда соблюдавшиеся, традиции профессиональной этики. В России же адвокатам приходилось начинать хуже, чем с нуля, вопреки тому нравственному капиталу, который оставили им в наследство дореформенные ходатаи и стряпчие.
Созидателями и стражами нравственных устоев российской адвокатуры выступили Советы присяжных поверенных. Они ревниво блюли авторитет своей корпорации и, случалось, отказывали в приеме в адвокатуру лицам, которые удовлетворяли формальным требованиям (высшее юридическое образование плюс необходимый служебный стаж), но не внушали доверия своей «нравственной физиономией»[29]. Только за 1866—1873 гг. один Петербургский совет отказал в приеме 24 лицам и 4 исключил из сословия по соображениям и дисциплинарным, и нравственным[30]. Вообще, первым Советам довелось «вырабатывать одновременно и приемы адвокатской техники, и правила адвокатской этики» так, «чтобы другим, на то глядючи, повадно было так делать»[31].
Разумеется, нелегко им было преодолеть и силу инерции дореформенных нравов, и неблаговидные последствия проникновения в адвокатуру «отрицательных типов, посвятивших себя исключительно наживе и делецкой юркости»[32], и недоверие общества (как отечественного, так и зарубежного) к самой возможности адвокатской и вообще судебной этики в России. Чрезвычайно показателен такой факт, засвидетельствованный А.Ф. Кони. Когда, в 1875 г., в Петербурге был отдан под суд за поджог мельницы собственного компаньона купец-толстосум С.Т. Овсянников, состояние которого оценивалось в 12 млн рублей, «немецкая сатирическая печать даже не хотела верить, чтобы двенадцатикратный (zwolffache) миллионер Овсянников мог быть арестован, а если бы это и случилось, то выражала уверенность, что на днях станет известным, что одиннадцатикратный (elffache) миллионер Овсянников выпущен на свободу»[33]. Миллионер, однако, был признан виновным и сослан в Сибирь на поселение. В этом сказался, конечно, дух новых Судебных уставов.
Вытравить из адвокатской корпорации все черты дореформенного стряпчества с его подьяческим отношением к делу Советы не могли. Пожалуй, наиболее живучей из этих черт оказалась тяга к наживе, специфический культ гонорара. Но здесь очень многое объясняет и существенно оправдывает адвокатуру следующее изречение Ф.Н. Плевако: «Богатый уголовный клиент платит не за себя одного, а за тех, кого его адвокат защищает бесплатно»[34]. Действительно, во-первых, неумеренные куши, полученные от богатых клиентов, адвокаты не всегда клали себе в карман. Так, А.Л. Боровиковский, взяв у С.Т. Овсянникова 5 тыс. рублей за текст двух жалоб, внес эти деньги в благотворительный фонд помощи нуждающимся студентам[35]. Главное же, адвокаты очень часто защищали своих клиентов бесплатно. Это было правилом по отношению к т. н. «лицам, пользующимся на суде правом бедности»[36], и обвиняемым в государственных преступлениях. В политических защитах русские адвокаты считали своим долгом отказываться от гонорара, даже если их клиенты или родственники клиентов предлагали им таковой[37].
В самодержавной стране молодая адвокатура как правовой институт не могла иметь должной свободы слова и дела. Мало того что она изначально была на 30 лет лишена права учреждать в судебных округах свои Советы и навсегда отстранена от участия в предварительном следствии. Полагая, что Судебные уставы 1864 г. слишком многое ей позволяют, царские власти с конца 1870-х годов начали затянувшийся поход против адвокатуры, чтобы еще сильнее законодательно ограничить ее права, свести к нулю ее способность фрондировать против «верхов». В апреле 1878 г. министр юстиции граф К.И. Пален внес в Государственный совет законопроект, который позволял министру лишать звания присяжного поверенного любого адвоката как «лица недостойного» (на взгляд министра, конечно). Госсовет вернул Палену его творение с утешительной для министра мотивировкой: «для согласования предложенной меры с другими мерами, проектированными относительно присяжной адвокатуры»[38].
Другие меры против адвокатуры проектировались в специальных комиссиях сенаторов ГА. Евреинова (1885) и М.В. Красовского (1890) и министра юстиции Н.В. Муравьева (1894—1899). Все они работали в духе того назидания, которое внушал Александру III в письме от 30 октября 1885 г. его политический наставник К.П. Победоносцев: «Давно уже пора принять меры против этого сословия, которое всюду, где бы ни распространялось, представляло величайшую опасность для государственного порядка»[39].
Помешали Муравьеву и К0 реализовать спроектированное (включая запрет на допуск в адвокатуру лиц политически неблагонадежных)[40], главным образом, две причины. Во-первых, передовые юристы, привлекавшиеся по необходимости к работам комиссий (среди 24 членов комиссии самого Муравьева был А.Ф. Кони, а в числе 60 приглашенных экспертов — адвокаты В.Д- Спасович, Ф.Н. Плевако, В.О. Люстиг, П.В. Макалинский), отчаянно сопротивлялись пересмотру Уставов 1864 г. «Вы себе представить не можете, — писал Кони 12 июля 1899 г. П.Н. Обнинскому, — сколько я выстрадал за эти 5 лет в 300 с лишком заседаний, оставаясь по большей части один со своими мнениями и не встречая никакой поддержки в подтасованной комиссии. <...> Ведь это все равно, что присутствовать при изнасиловании женщины, которая была вашею «первою любовью», без всякой реальной возможности ей помочь»[41]. Главное же, как на это указывал Кони[42], спас Судебные уставы 1864 г. (включая самоуправляемость, а может быть, и самый институт адвокатуры) новый демократический подъем, который начался с середины 90-х годов, а к 1904 г. уже был чреват революцией, удерживая власти от рискованных шагов в сторону реакции.
Не рискнув кардинально реформировать адвокатуру, власти тем не менее ограничили ее права и возможности отдельными, прямо или косвенно относящимися к ней узаконениями. Так, еще 7 июня 1872 г. было учреждено Особое присутствие Правительствующего сената (ОППС) по политическим делам, которое вело такие дела с крайним пристрастием, угождая правительству, потворствуя прокуратуре и ущемляя права обвиняемых и адвокатуры. Затрудняли деятельность адвокатов и такие меры, как подчинение 9 августа 1878 г. политических дел «ведению военного суда, установленного для военного времени», и сведение фактически к нулю гласности судопроизводства по законам от 14 августа 1881 и 12 февраля 1887 г. Прямым ущемлением адвокатуры был указ от 8 ноября 1889 г. «О порядке принятия в число присяжных и частных поверенных лиц нехристианских вероисповеданий». По этому указу евреи, которые составляли значительную и притом квалифицированную часть российской адвокатуры[43], отныне могли быть приняты в присяжные и даже в частные поверенные[44] «не иначе как с разрешения министра юстиции»[45]. В 1897 г. Н.В. Муравьев не без гордости констатировал, что «это разрешение с тех пор было дано лишь в двух-трех исключительных случаях»[46].
Разумеется, царская власть не могла все время только ограничивать адвокатуру (это привело бы к ее упразднению и скомпрометировало бы верховную власть перед общественным мнением страны и мира). Иногда, в редчайших случаях, она делала жесты или даже шаги навстречу адвокатуре. Самый важный из них был сделан в преддверии революции 1905 г. В то время, наряду с кризисом «низов», Россия переживала нараставший кризис «верхов». После того как 15 июля 1904 г. бомбой эсера Е.С. Созонова был убит министр внутренних дел В.К. Плеве, новый министр князь П Д. Святополк-Мирский смягчил репрессивно-охранительный курс правительства и, стремясь привлечь на сторону царизма буржуазную оппозицию, заговорил о «взаимном доверии», обещал реформы. В обстановке этой, как выражалась тогда либеральная пресса, «эпохи доверия» царизм впервые после 1874 г. открыл новые Советы присяжных поверенных — в дополнение к первым трем (Петербургскому, Московскому, Харьковскому), учрежденным за 30 лет перед тем, еще шесть: 21 июля 1904 г. — Новочеркасский, 10 ноября — Казанский, Одесский, Саратовский, 24 ноября — Иркутский и Омский[47].
В общем же, конечно, власть с начала и до конца старалась держать российскую адвокатуру, что называется, в ежовых рукавицах. Адвокатура рассматривалась не только как правовой институт, но и просто как средоточие неблагонадежных элементов, потенциальных, если еще не раскрывшихся, врагов, вдвойне опасных потому, что они держатся на почве закона[48]. Уже в 1869 г. III отделение доложило царю о присяжных поверенных: «К корпорации последних стали в особенности примыкать лица, недовольные правительством»[49]. С тех пор и до 1917 г. царский сыск держал чуть ли не всю корпорацию, включая ее корифеев, под своим недреманным оком, вовремя подводя самых недовольных и под карающий меч.
В архивах III отделения и Департамента полиции хранятся специальные досье о «наблюдении» за ВД. Спасовичем, Д.В. Стасовым, Н.К. Муравьевым, А.А. Куперником, М.Л. Мандельштамом, Н.П. Шубинским и многими другими[50]. Из других документов явствует, что под жандармским надзором в разное время находились десятки авторитетных адвокатов: Ф.Н. Плевако, Н.П. Карабчевский, ПА. Александров, А.И. Урусов, А.М. Унковский, А.С. Зарудный и др. Только в тетрадях агента-разведчика «Народной воли» Н.В. Клеточникова за 1879 г. названы 11 присяжных поверенных, за которыми жандармы вели слежку (среди них — А.Н. Герард, Г.В. Бардовский, Е.И. Утин, А.А. Ольхин)[51].
Поднадзорные адвокаты часто подвергались обыскам и арестам, иногда с последующей высылкой — вплоть до Сибири. Из корифеев адвокатуры так пострадали А.И. Урусов в 1872 г., В.Ф. Леонтьев в 1878 г.; Г.В. Бардовский в 1879 г., Д.В. Стасов в 1879 и 1880 гг., Н.Д. Соколов в 1896 и 1903 гг., Н.К. Муравьев и Н.В. Тесленко в 1898 г., М.Ф. Волькенштейн в 1902 г., П.Н. Переверзев в 1904 г., Е.И. Кедрин, М.Б. Ратнер, А.Е. Кальманович в 1905 г., М.Л. Мандельштам в 1906 г., А.С. Зарудный в 1907 г. Только из Москвы за два года (1902—1904), пока Министерством внутренних дел управлял В.К. Плеве, были высланы 12 адвокатов[52]. В Иркутске в 1906 г. был арестован весь состав Совета присяжных поверенных[53].
По моим (полагаю, неполным) подсчетам, 64 адвоката в разное время были преданы суду за «государственные преступления»: из них 23 (в том числе С.А. Муромцев, Е.И. Кедрин, М.М. Винавер, А.Р. Аедницкий) — по громкому делу о Выборгском воззвании 1906 г.[54] и 25 (среди них — А.Ф. Керенский, Н.Д. Соколов, Б.Г. Лопатин-Барт) — по т. н. «адвокатскому процессу» 1914 г. в связи с протестом общего собрания присяжных поверенных Петрограда против возбуждения провокационного дела М.Т. Бейлиса (суд квалифицировал этот протест как «наглое обвинение государственной власти»[55]). Царский суд некоторых адвокатов оправдал, большинство — препроводил в тюрьмы и ссылку, а присяжных поверенных ЕС. Семяновского и В.А. Жданова — на каторгу.
А вот факт особый: 18 декабря 1905 г. помощник присяжного поверенного В А. Тарарыков был расстрелян без суда и следствия карателями из отряда полковника ГА. Мина. Московский совет присяжных поверенных обратился было к прокурору Московского окружного суда с просьбой «произвести следствие о насильственной смерти» Тарарыкова, но прокурор ответил, что по этому поводу «с его стороны никаких распоряжений сделано быть не может»[56].
Положение адвокатуры в России, под надзором и преследованием властей, было тем хуже, что она долго не имела поддержки со стороны общества. Напротив, общество относилось к ней, по крайней мере до конца 1870-х годов, тоже неприязненно. Основания для этого были: даже в число присяжных поверенных (не говоря уже о частных адвокатах) нередко попадали люди, которые сами смотрели на адвокатуру как на «торговлю словом» и давали повод обществу судить о ней подобным же образом.
Раньше всех начала и уже никогда не кончала травлю адвокатуры официальная пресса — в первую очередь такие органы, как газета М.Н. Каткова «Московские ведомости», которую адвокат К.К. Арсеньев в 1871 г. назвал «русской литературной полицией»[57], и журнал кн. В.П. Мещерского «Гражданин», о котором И.С. Тургенев в 1872 г. написал: «Это, без сомнения, самый зловонный журналец из всех ныне на Руси выходящих»[58]. И Катков и Мещерский выступали против «гнусного сословия» адвокатов как «присяжного жулья»[59]. А известный философ и публицист К.Н. Леонтьев в связи с этим выругался даже по адресу Франции: «Ну уж и держава — с адвокатом вместо царя!»[60]
«Дикие крики озлобленья» из лагеря «русской литературной полиции» адвокаты (по крайней мере, их лучшая и большая часть) могли воспринимать по-некрасовски спокойно, как «звуки одобренья». Но к этим крикам неожиданно для адвокатов присоединился хор чуть ли не всей русской прессы. Остро критиковали адвокатуру журнал «Отечественные записки» и газеты «Неделя», «Голос», «Русские ведомости», а журнал «Дело» молил Бога «избавить нас от саранчи и адвокатов»[61]. Особенно же ранило адвокатуру то обстоятельство, что мнение общества подкреплялось авторитетом национальной литературы в лице таких ее классиков, как Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, Н.А. Некрасов, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.Ф. Писемский.
Так, Достоевский внушал читателям, что адвокат — это «обреченный на бессовестность человек»[62]. Тип такого адвоката картинно представлен Достоевским в образе Фетюковича, который блудословит на суде, описанном в 14 главах (!) заключительной книги романа «Братья Карамазовы», и речь которого выделена в особую главу под названием «Прелюбодей мысли». В сочинениях же Щедрина выставлена на посмешище целая галерея продажных и алчных адвокатов. Здесь — и Александр Иванович Хлестаков (сын гоголевского Ивана Александровича!) из «Дневника провинциала», и Перебоев из «Мелочей жизни», Тонкачев и Аовкачев из «Господ ташкентцев» и самый искушенный из всех — Балалайкин из «Современной идиллии», имя которого стало нарицательным для обозначения всякой продажности и пустозвонства.
Корифеи адвокатуры многое делали для того, чтобы склонить передовое общественное мнение на свою сторону. Главную роль в этом сыграли их выступления на крупных и громких политических процессах 1877—1878 гг. (участников Казанской демонстрации, «50-ти», «193-х» и по делу Веры Засулич). После этих процессов авторитет адвокатуры возрос. Нападки на нее в обществе и в печати (не рептильной) прекратились. «На нас перестали кричать, — отметил В.Д. Спасович на собрании петербургских адвокатов 30 апреля 1878 г. — Притихли дальние раскаты грома»[63].
С конца 70-х годов в адвокатуру вступают не только юристы, но и деятели науки, литературы, искусства — мыслящие и разносторонне одаренные люди. Кстати, еще до того, как определилось их главное жизненное призвание, адвокатами были писатель Леонид Андреев, поэт Ян Райнис, литературовед С.А. Венгеров, идеолог революционного народничества П.Н. Ткачев, экономист Н.Ф. Анненский, великий артист Л.В. Собинов и др. Готовился стать адвокатом и ради этого поступил в 1898 г. на юридический факультет Киевского университета А.А. Богомолец (будущий академик-патофизиолог).
Среди тех, кто вступил в адвокатуру с конца 70-х годов, были уже известные к тому времени профессора Московского университета историк и социолог М.М. Ковалевский, юрист С.А. Муромцев (лишенный в 1884 г. кафедры за политическую неблагонадежность), экономисты И.И. Янжул и А.И. Чупров[64]; поэт, классик белорусской литературы Ф.К. Богушевич, крупнейший публицист Грузии НЯ. Николадзе и один из основоположников национального театра в Азербайджане Гасан- бек Зардаби.
Очень многие адвокаты имели плодотворные личные (а то и родственные) связи во всех сферах отечественной культуры. Широтой таких связей особенно выделялись Д.В. Стасов, Н.П. Карабчевский, В.И. Танеев, А.И. Урусов, Ф.Н. Плевако, С.А. Андреевский, А.М. Унковский, Л А. Куперник[65].
Впрочем, иногда и малоизвестные адвокаты приобретали большую известность в кругах творческой интеллигенции. Так, присяжный поверенный ИД. Зубарев был председателем комитета Петербургского собрания художников, а присяжный поверенный А.М. Керзин в 1896 г. основал в Москве Кружок любителей русской музыки, который прославился под названием «Керзинского»; в этом кружке участвовали С.В. Рахманинов и С.И. Танеев, А.В. Собинов и Н.И. Забела-Врубель и многие другие блистательные артисты[66]. Присяжный поверенный Федор Адамович Корш (1852—1923) вошел в историю отечественной культуры как выдающийся театральный деятель, антрепренер, владелец в 1882— 1918 гг. крупнейшего в России частного театра (московский «Театр Корша»), на сцене которого в разное время блистали В.Н. Давыдов, П.Н. Орленев, И.М. Москвин, А.А. Остужев, Л.М. Леонидов, А.П. Кторов.
Все это помогало адвокатуре утвердиться в национальном сознании как институту не только разумному и полезному, но и привлекательному, обрести доверие и симпатии разных слоев общества. Еще выше поднимала общественную репутацию адвокатуры ее нараставшая политическая активность, которая проявлялась не только в защитительных выступлениях адвокатов перед судом, но и во внесудебных, просто гуманных или оппозиционных, даже антиправительственных акциях.
С такими акциями некоторые адвокаты выступали уже в 1870-е годы, о чем свидетельствуют и протест Л.А. Куперника против вакханалии смертных казней 1879 г. в Киеве по велению местного «самодержца» (временного военного генерал-губернатора) М.И. Черткова[67], и застольные речи ВД. Спасовича на ежегодных собраниях адвокатской корпорации Петербурга: «Всех нас давит одинаково толстый слой всемогущей бюрократии. <...> Все опостылело под нависшим сводом реакции» и т. д.[68]
С 80-х годов российские адвокаты отваживаются и на политические акции коллективного характера. Так, 21 декабря 1882 г. собрание присяжных поверенных Петербурга постановило направить в Париж от имени Петербургской корпорации адвокатов телеграмму соболезнования по случаю смерти лидера французских республиканцев Аеона Гамбетты, который, кстати, был адвокатом[69].
В преддверии революции 1905 г. политическая активность адвокатуры резко возросла. Девять адвокатов (в том числе Д.В. Стасов, К.К. Арсеньев, Н.П. Карабчевский, В.Н. Герард) вместе с академиками Н.Н. Бекетовым и А.А. Шахматовым, Н.К. Михайловским, В.В. Вересаевым и др. (всего 95 лиц) подписали заявление на имя министра внутренних дел Д.С. Сипягина с протестом против разгона и избиения студенческой демонстрации в Петербурге 4 марта 1901 г.[70] Участие группы адвокатов в этой акции явилось своеобразным прологом к бурным выступлениям фактически всей российской адвокатуры в конце 1904 г. 20 и 21 ноября, по случаю 40-летия Судебных уставов 1864 г., адвокаты провели антиправительственные демонстрации с требованиями созыва Учредительного собрания и политической амнистии в Петербурге, Москве, Киеве, Харькове, Нижнем Новгороде, Самаре, Саратове, Ростове-на-Дону, Екатеринославе[71]. Самой крупной из них была демонстрация 400 петербургских адвокатов, которые подписали резолюцию о необходимости «народного представительства с законодательными функциями» и выбрали депутацию в составе Д.В. Стасова, Н.П. Карабчевского, Ф.И. Родичева и др. для вручения резолюции министру внутренних дел[72].
По этому поводу В.А. Маклаков вскоре резонно заметил, что это была «первая по времени политическая резолюция», принятая в России «именем целой общественной группы, официально признанной корпорации»[73].
С началом революции политическая активность адвокатуры продолжала нарастать и привела к созданию 30 марта 1905 г. Всероссийского союза адвокатов, который объединил 2,5 тыс. присяжных поверенных и их помощников из 64 городов Европейской России, включая Закавказье[74]. В то же время, по мере того как создавались в России массовые политические партии, адвокаты вступали в каждую из них, но большей частью — в Конституционно-демократическую, которая объединяла главным образом буржуазную интеллигенцию. В первом составе ЦК этой партии из 54 человек было 10 адвокатов, в том числе такие корифеи адвокатуры, как С.А. Муромцев, В.А. Маклаков, Н.В. Тесленко, М.Л. Мандельштам, Ф.И. Родичев, М.М. Винавер, А.Р. Ледницкий[75]. Из выдающихся адвокатов кадетами стали также К.К. Арсеньев, Е.И. Кедрин, А.М. Александров. К партии октябристов, представлявшей крупную торгово-промышленную буржуазию и помещиков, примкнули немногие адвокаты, но среди них — Ф.Н. Плевако, В.О. Люстиг, П.А. Потехин и Н.П. Шубинский, а присяжный поверенный А.В. Бобрищев-Пушкин даже стал товарищем председателя партии (А.И. Гучкова)[76]. Вместе с тем ряд ее деятелей оказался и в черносотенных союзах — П.Ф. Булацель, А.С. Шмаков, Г.Г. Замысловский.
Из социалистических партий больше других привлекала адвокатов, пожалуй, партия социалистов-революционеров. В ней участвовали А.Ф. Керенский, С.Е. Кальманович, КЯ. Загорский Д.Г. Богров (убийца П.А. Столыпина), И.З. Штейнберг (в 1918 г. нарком юстиции РСФСР) и многие другие. Были среди адвокатов и отколовшиеся от правого крыла эсеров народные социалисты, энесы (А.С. Зарудный, А.А. Демьянов, В.А. Плансон), и трудовики (П.Н. Переверзев, В.И. Лунин, Л.А. Базунов).
Десятки адвокатов (преимущественно молодых) вступали с 1903 г. в РСДРП. Меньшевиками стали, кроме прочих, будущие министры Временного правительства 1917 г. П.Н. Малянтович и А.М. Никитин, Н.Д. Соколов, Е.П. Гегечкори (в 1918—1921 гг. министр иностранных дел независимой Грузии), Г.С. Носарь (Хрусталев), АЯ. Вышинский[77]. Что касается адвокатов-большевиков, то многие из них стали видными деятелями советской власти: Н.Н. Крестинский — член Политбюро и секретарь ЦК РКП (б); ТЯ. Сокольников — кандидат в члены Политбюро, зампред Госплана и наркомфин СССР; В.Р. Менжинский — первый советский наркомфин и второй (после Ф.Э. Дзержинского) председатель ОГПУ; П.И. Стучка — наркомюст и председатель Верховного суда РСФСР, глава первого советского правительства Латвии; ДИ. Курский — первый советский Генеральный прокурор и наркомюст РСФСР; Г.И. Аомов-Оппоков — первый советский наркомюст, зампред ВСНХ; ПА. Красиков — прокурор и зампред Верховного суда СССР; М.И. Васильев-Южин — зампред Верховного суда СССР и др.
Показательно, что среди более чем сорока адвокатов-большевиков[78] не оказалось ни одного корифея отечественной адвокатуры (главной для них всегда была революционная работа). В других партиях (кадетов, октябристов, эсеров, энесов, трудовиков, даже меньшевиков) корифеи были, но в малом числе и все-таки не самые крупные. Большая же часть наиболее выдающихся адвокатов — такие как В А Спасович, Д.В. Стасов, П.А. Александров, Н.П. Карабчевский, А.И. Урусов, В.Н. Герард, С.А. Андреевский, АЛ. Пассовер, В.И. Танеев, А.М. Унковский, А.А. Куперник, Е.И. Утин, Н.И. Холева, Н.К. Муравьев, О.О. Грузенберг, Б.Г. Барт-Лопатин, Л.Н. Андроников, — принципиально отказывались от участия в каких бы то ни было политических партиях[79], гордясь тем, что они, как любил говорить Карабчевский, «не политики, а судебные деятели»[80], потому и независимы в исполнении своего адвокатского долга и сильны.
Главное, все они — и партийцы (от большевиков до октябристов), и беспартийные — были прежде всего юристами, которые честно и смело (за редкими исключениями), вопреки соблазнам и посулам, угрозам и нападкам «сверху», исполняли свой профессиональный долг как защитников права, гуманности, справедливости. В старой России адвокатура вынуждена была бороться не только за введение новых законов, но и, хотя бы, за соблюдение существующей законности. Поэтому, как подчеркнул, будучи уже белоэмигрантом, Н.П. Карабчевский, «при самодержавно-бюрократическом строе <...> вся публичная деятельность лучших адвокатских сил была у нас всегда деятельностью оппозиционною»[81].
[1] В XIII в. французский адвокат Ги Фуко стал даже папой римским под именем Климента IV. '
1 Кони А.Ф. Отцы и дети Судебной реформы. М., 1914. С. 80.
[3] Сборник Императорского Русского исторического общества. СПб., 1878. Т. 23. С. 489,
497. '
[4] Колмаков Н.М. Старый суд /'/ Русская старина. 1886. № 12. С. 536.
1 Литературное наследство. 1955. Т. 62. С. 369.
[6] Спасович В.Д. Две речи. Берлин, 1892. С. 5—6.
[7] Спасович В.Д. Застольные речи (1873—1901). Лейпциг, 1903. С. 85.
[8] Потсхин П.А. Отрывки из воспоминаний адвоката // Право. 1900. № 47. С 2217.
1 Аохвьщкий А.В. О наших ходатаях по делам // Русское слово. 1860 № 2. С. 44—45.
[10] Гоголь И.В. Полн. собр. соч. М., 1951. Т. 7. С 117—118.
[11] Судебные речи известных русских юристов. М., 1958. С. 324.
[12] Об организации, правах и обязанностях сословия присяжных поверенных см.: Судебые уставы 1864 г. с рассуждениями, на коих они основаны. СПб., 1867. Ч. 3. Разд. 9. Гл. 2. Ст. 353-406.
[13] См.: Приложение № 1.
1 См.: История русской адвокатуры (далее — ИРА). М., 1914. Т. 1. С. 239—240, 442.
[15] Справочный указатель по программе издания «История русской адвокатуры». Прил. 2. С. 91—92.
[16] См.: ИРА. Т. 2. С. 3.
[17] См.: Псстржщкий АЛ. Об адвокатуре у римлян, во Франции и в Германии. М., 1876. С. 104.
[18] См.: Гольденвсюср А.С. Преступление как наказание, а наказание как преступление. Киев, 1908. С. 94.
[19] Речь В.Д. Спасовича // Русская мысль. 1891. № 5. С. 155—156.
[20] Ковалевский М.М. Очерки по истории политических учреждений в России. СПб., 1908. С. 189.0 том же: Пестржщкий А. А. Указ. соч. С. 4; Арсеньев К.К. Заметки о русской адвокатуре. СПб., 1875. Ч. 1. С. 65 и сл.
[21] Ж. Мартиньяк, О. Барро, А. Тьер, Э. Оливье, Ж. Дюфор, Ж. Ферри, Л. Гамбетта, М. Рувье, Ж. Греви, Ш. Флоке, А. Рибо.
[22] Т. Джефферсон, Т. Мэдисон, Дж К. Адамс, Э. Джексон, М. Фимор, Ф. Пирс, Д. Бьюкенен, А. Линкольн, Д. Гарфилд, Ч. Артур, Б. Гаррисон, У. Мак-Кинли.
[23] Спасович В.Д. Застольные речи. С. 68.
[24] Кони А.Ф. Собр. соч.: В 8 т. М., 1967. Т. 4. С. 507 (этим членом Государственного совета был протоиерей Т.И. Буткевич). Только после Февральской революции 1917 г. русские женщины были допущены в адвокатуру.
[25] Трижды (в 1894, 1901 и 1908 гг.) создавались различные комиссии с участием А.Ф. Кони, В.Д. Спасовича, ИЛ. Фойницкого, которые вырабатывали хитроумные проекты с целью помочь адвокатам как-нибудь просочиться сквозь жандармский кордон предварительного следствия, но тщетно (см.: Цыпкин А.А. Вопрос о защите на предварительном следствии в дореволюционном русском уголовном процессе // Учен. зап. Саратовского юридического ин-та. 1957. Вып. 6. С. 393—396).
[26] См.: Савинков Б.В. Избранное. М., 1990. С. 283.
1 Кони А.Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 245, 246; Т. 8. С. 96.
[28] Н.Т]х>мцким
[29] ИРА. Т. 2. С. 233.
[30] См.: Арсеньев К.К. Указ. соч. Ч. 2. С. 28, 155.
[31] Кони А.Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. С. 144.
[32] Карабчсвский Н.П. Что глаза мои видели. Берлин, 1921. Ч. 2. С. 17.
s Кони А.Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 1. С. 45.
[34] Цит по: Маклаков В.А. Из воспоминаний. Нью-Йорк, 1954. С. 293.
[35] См.: Кони А.Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 1. С. 39—40.
[36] Судебные уставы 20 ноября 1864 г. Ст. 397.
[37] См.: Корги Е.В. Брызги памяти // Исторический вестник. 1913. № 6. С. 887; Утсвский Б.С. Воспоминания юриста. М., 1989. С. 144.
[38] Судебные уставы за 50 лет. Пг., 1914. Т. 2. С. 273.
[39] РГБ РО. Ф. 230. Карт. 4394. Д. 3. А. 4.
[40] Подробно об этом см.: Троицкий Н.А. Адвокатура в России и политические процессы 1866—1904 гг. Тула, 2000. С. 161—163.
[41] Кони А.Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. С. 151.
[42] См. там же. Т. 2. С. 321.
[43] Достаточно назвать Ail. Пассовера и М.М. Винавера, АЛ. Куперника и А.С. Гольденвейзера, О.О. Грузенберга и М.Л. Мандельштама, М.Ф. Волькенштейна и С.Е. Кальмановича.
[44] Частные поверенные не имели никакого самоуправления и находились в прямой зависимости от Министерства юстиции.
[45] Полн. собр. законов Российской империи. Собр. 3. Т. 9. С. 599.
[46] Муравьев Н.В. Из прошлой деятельности. СПб., 1900. Т. 2. С. 520.
[47] См.: ИРА. Т. 1. С. 442—443.
[48] Русские адвокаты грустно шутили, что «ссылка на закон в глазах нашей власти есть первый признак «неблагонадежности» (Маклаков В. А. Указ. соч. С. 220).
[49] Красный архив. 1925. Т. 1. С. 229.
[50] Подробно см.: Троицкий Н.А. Указ. соч. С. 183—186.
1 См.: Архив «Земли и воли» и «Народной воли». М., 1932. С. 170, 174, 176—177, 195, 206, 222.
[52] См: Хроника // Право. 1904. № 44. С. 3059.
[53] См: ИРА. Т. 1. С. 450.
[54] См: Выборгский процесс. СПб., 1908. С. 177.
[55] ИРА. Т. 1. С. 463, 465.
[56] 40-й отчет Совета присяжных поверенных округа Московской судебной палаты за 1905-1906 гг. М., 1907. С. 30.
1 Арсеньев К.К. За четверть века (1871—1894). Пг., 1915. С. 12. Самого Каткова В.Г. Короленко считал «гасильником мысли» (Короленко В.Г. Собр. соч.: В 10 т. М., 1956. Т. 10. С. 69).
[58] Тургенев И.С. Поли. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма. М.; Л., 1965. Т. 9. С. 236—237.
[59] Московские ведомости. 1878. № 199 (передовая статья); 1881. № 99 (передовая статья); Гражданин. 1884. № 9. С. 5; № 22. С. 14.
[60] Аеонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство. М., 1886. Т. 2. С. 46.
[61] Дело. 1876. № 1. Калейдоскоп. С. 99.
[62] Достоевстсий Ф.М. Поли. собр. худож. произведений. М.; Д., 1929. Т. 11. С. 195.
[63] Спасович В.А Застольные речи. С. 18.
[64] См.: ИРА. Т. 1.С. 288.
[65] См. о них далее специальные очерки.
[66] См.: Штейнберг А.А. Керзинский кружок любителей русской музыки // Вопросы музыкознания. М., 1960. Т. 3.
[67] Подробно см. далее в очерке «ЛА. Куперник».
[68] Спасович В.А Застольные речи. С. 13, 24,45, 49, 68, 76, 80.
[69] См.: ИРА. Т. 1. С. 300—305.
[70] См.: Искра. 1901. № 4 // Искра. N° 1—52 (1900—1903). Поли, текст под ред. П.Н. Лепешинского. Л., 1925. Вып. 1. С. 85.
[71] Подробно об этом см.: Троицкий Н.А. Указ. соч. С. 208—212.
[72] См.: Хроника//Юрист. 1904. №48. С. 1741; Хроника// Право. 1904. №48. С. 3343— 3345.
[73] ИРА. Т. 1.С.404.
[74] См.: Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция в 1900—1917 гг. М., 1981. С. 82.
[75] См.: Шелохасв В. В. Кадеты — главная партия либеральной буржуазии в борьбе с революцией 1905—1907 гг. М., 1983. Прил. 2.
1 Бобрищев-Пушкин А.В. Патриоты без отечества. Л., 1925. С. 122.
[77] Меньшевик АЯ. Вышинский (будущий прокурор-палач сталинщины) вступил в адвокатуру 8 июля 1915 г. См. о нем далее в очерке «П.Н. Малянтович».
[78] Аннотированный перечень их всех см.: Троицкий Н.А. Указ. соч. С. 218—221. Семеро из них (Н.Н. Крестинский, ГЛ. Сокольников, Г.И. Аомов-Оппоков, М.И. Васильев-Южин, М.С. Кедров, Б.П. Позерн, Р.П. Катанян) были репрессированы при Сталине.
1 Впрочем, здесь надо иметь в виду, что Александров, Унковский, Урусов, Утин, Холева умерли раньше 1901 г., когда только начали создаваться в России массовые политические партии.
[80] Карабчсвский Н.П. Речи (1882—1914). 3-е изд. Пг.; М., 1916. С. 579.
[81] Карабчсвский Н.П. Что глаза мои видели. Ч. 2. С. 15, 17.
