Показать все теги
Предыдущую часть читайте ЗДЕСЬ
Начало читайте ТУТ
Нереализованный союз с Мазепой
В 1709 году произошла печально известная в Украине Полтавская битва, в ходе которой украино-шведские войска потерпели поражение от российских – это хорошо известно. Что известно хуже, так это союз, пусть и не реализованный до конца, гетмана Ивана Мазепы с Крымским ханством. Так какие интересы в этом союзе преследовал Крым, и какие последствия для него имело поражение Мазепы?
Иван Степанович Мазепа
Снова-таки, и эти события неразрывно связаны с изложенными ранее. Война европейских держав с Турцией закончилась в 1699 году заключением Карловицкого мира, а годом позже по его следам был заключен и турецко-русский мир.
Для Крыма этот мир, по сути, окончательно оформил утрату его государственного суверенитета. Потому что это был уже второй важный международный договор, определявший статус территорий, принадлежащих Крымскому ханству, и регулировавший политику Крымского ханства, в котором Крым не являлся даже договаривающейся стороной.
Этот договор был заключен в Стамбуле между Россией и Турцией, которые торжественно обязались друг перед другом, что любая враждебная деятельность со стороны их подданных будет исключена и строго запрещена, причем со стороны Москвы такими подданными являлись украинские казаки, а со стороны Стамбула – Крымское ханство и Буджакская Орда.
По сути, ханство в международных отношениях теперь стало примерно тем же, чем была и Украина: автономным образованием, несамостоятельным во внешней политике, политические гарантии от имени которого теперь давала империя, в состав которой эта автономия входила.
Это немедленно возымело свое оформление в дипломатическом протоколе. Россия перестала посылать в Крым полномочные посольства, направляя их теперь вместо того напрямую в Турцию, а сношения с Крымом перепоручив украинской гетманской канцелярии. Иными словами, с турецкой автономией, какой теперь стал считаться Крым, полагалось вести дела не на высочайшем уровне имперского правительства, а на уровне такой же российской автономии – в данном случае, гетманской Украины.
Еще большее унижение для Крыма заключалось в том, что в русско-турецком договоре была окончательно закреплена отмена ежегодных русских выплат ханскому двору. И беда была даже не в том, что ханы лишились тем самым весьма солидного источника личного дохода. А в том, что получение этих выплат в Крыму было важнейшим символом государственного престижа, поскольку эти выплаты с полным основанием считались той традиционной данью, которую Москва прежде платила Орде, а затем – формальному наследнику Орды, Крыму. И хотя в реальности Москва и без того уже с 1683 года не платила Бахчисараю никакой дани, официальная отмена этой традиции стала знаковым событием, поставив точку в весьма длинной главе в истории ханства.
Но еще более серьезной была другая проблема. Согласно договору, по Нижнему Днепру впервые в истории пролегла регламентированная и четко определенная государственная граница, русско-турецкая граница, и ответственность за спокойствие на ней несли друг перед другом Москва и Стамбул. Но в том-то и дело, что на этой границе оставались жить десятки тысяч людей, которые на протяжении столетий былых конфликтов научились добывать себе средства к существованию практически только и исключительно войной, военными трофеями, и эти люди не то что не хотели мира, а просто в условиях мира не могли существовать.
С русской стороны границы таким сообществом были, разумеется, запорожские казаки. Считалось, что царь будет удерживать их от походов на Крым, выплачивая им жалование за охрану границ, но в реальности этого жалования было совершенно недостаточно, и потому с крымской стороны не прекращали поступать жалобы на казацкие набеги. Русские власти старались запретить казакам такие рейды, нарушавшие мирный договор с Турцией, а у казаков, в свою очередь, накапливалось недовольство русскими властями, которые запрещают добывать средства на существование привычным способом, но ничего не предлагают взамен этого.
Очень похожей была и ситуация с крымской стороны. Сама по себе экономика Крыма с ее патриархальным укладом не нуждалась в широком использовании рабского труда, но зато в постоянном притоке рабов остро и непрестанно нуждалась Турция. Там сформировался ненасытный рынок невольничьей силы, а с крымской стороны, в ответ на такой не теряющий актуальности спрос, сформировался целый класс, так сказать, добытчиков-людоловов – главным образом представителей военной знати, которые жили за счет торговли людьми и на протяжении многих лет исправно насыщали турецкий рынок сотнями тысяч украинских невольников.
Во времена расцвета Османской империи существование такой полунезависимой и крайне воинственной прослойки было очень выгодным и для султанского, и для ханского правительства. Но теперь, когда Турция нуждалась в мире и строго требовала от хана неукоснительного выполнения мирных договоров, множество этих пограничных вождей, за которыми стояла реальная военная сила, лишились дохода и были недовольны этим.
Ханское правительство, выполняя приказ султана, принимало меры, чтобы усмирить и укротить этих полевых командиров – но те сопротивлялись и демонстративно продолжали свои набеги, а порой даже устраивали вооруженные восстания против хана.
Ну и наконец, вместе с заключением русско-турецкого мирного договора 1700 года Крым ощутил дыхание опасности уже, так сказать, вплотную. Ведь Россия, по сути, взяла ханство в клещи: с востока она захватила крепость Азов – вспомните, я уже рассказывал, насколько эта крепость была важна для Крыма еще в начале XVII века – а с запада царские и казацкие войска заняли ханские крепости на нижнем Днепре, поставленные когда-то еще Менгли Гераем. По условиям русско-турецкого мирного договора, эти крепости предусматривалось полностью разрушить. А взамен их русские решили построить на Днепре свою собственную твердыню: крепость на Каменном Затоне.
Понятно, что в Крыму это вызывало совершенно открытые опасения, потому что от Каменного Затона до Перекопа был лишь один день пути. Что немаловажно, этот проект вызывал не меньшее возмущение и у запорожцев, которые и в остальном уже начинали тяготиться навязчивым русским контролем над их некогда вольною Сечью.
Я настолько подробно описываю эти процессы, чтобы проиллюстрировать один нюанс, исключительно важный для понимания общей украинско-крымской истории. Я считаю, что поразмышлять над этим нюансом весьма важно для понимания украинско-крымских отношений. И заключается он, вкратце, вот в чем.
Как бы ни старалась сглаживать острые углы крымско-украинских отношений современная политическая конъюнктура, эти отношения были в подавляющем большинстве эпизодов остро конфронтационными. А ситуативные союзы, время от времени возникавшие между казаками и крымскими татарами, этой общей главенствующей картины не меняли. Потому что слишком уж разными были интересы «партнеров», даже если порой они ненадолго и совпадали. Да и политический статус двух сторон был долгое время далеко не одинаков: ведь Крым все-таки вступил в события Хмельнитчины как еще вполне самостоятельное государство, с особой и независимой политикой в регионе, и даже с определенными гегемонистскими устремлениями – а казацкая Украина, которая государственности не имела и лишь стремилась к этому, конечно, стояла в далеко не равном с Крымом положении.
Но, теперь – то есть, с начала XVIII века, пожалуй, даже с конца XVII века, то есть по мере стремительной утраты ханством самостоятельности – Крым и Украина впервые с XV века стали иметь очень схожие проблемы, и интересы двух народов начали сближаться куда более основательно, чем прежде.
В XV веке общей проблемой двух соседних народов было противостояние Золотой Орде – почему Хаджи Герай и вошел в историю как «страж украинских земель». А когда ордынская проблема была решена, интересы сторон разошлись настолько, что череда наследников Хаджи Герая XVI столетия с полным на то основанием приобрела в украинской народной памяти репутацию «людоловов».
В следующем, XVII веке, как мы могли наблюдать, между Крымом и Украиной появились первые точки соприкосновения, и они касались противостояния с Польским королевством. Но и здесь имелась кардинальная разница интересов, и она заключалась в том, что украинцы считали выгодным окончательное вытеснение польской власти с этих территорий, а Крым – нет. В итоге польская власть оттуда-таки была вытеснена, но на смену ей пришла русская и турецкая власть, что вообще обрушило весь существовавший там доселе порядок.
И в этих новых условиях, к началу XVIII века, оба народа примерно в равной степени снова стали испытывать гнет одинакового фактора: а именно, процесса усиления и укрепления верховенствующих над ними империй.
Как с русской стороны в отношении Украины, так и с турецкой стороны в отношении Крыма шел, по сути, один и тот же процесс, превращавший оба края во все более зависимые, несамостоятельные, ограниченные в своих правах территориальные образования. И с каждым годом имперский контроль с обеих сторон над этими образованиями лишь усиливался.
Соответственно, на данном этапе в положении Крыма и Украины появилось столь много общих черт, что у обеих стран возникла объективная и устойчивая общность многих ключевых интересов, на базе которой стали формироваться новые союзы.
И вот, непосредственно переходя к событиям крымско-казацких отношений первых лет XVIII столетия, мы видим в них три главенствующие тенденции. Первая – это недовольство Крыма примиренческой политикой Турции в отношении России на фоне того, что Россия, не скрывая, наращивает свое военное присутствие на Днепре и начинает непосредственно угрожать Крыму. Вторая тенденция – это недовольство Запорожского войска нарастающим российским засильем. А третья – это постоянные консультации Запорожья и Крыма об объединении усилий в борьбе против русского наступления.
Все ханы, правившие в Крыму в тот период: Девлет II Герай, Гази III Герай, Селим I Герай, – направляли в Стамбул просьбы разрешить военную кампанию против русских, но получали неизменный запрет на такие акции. Потому что турки, в их нынешнем ослабленном состоянии, воевать с Россией боялись. А самостоятельно воевать с ней, без турецкой поддержки, Крым и Запорожье уже не могли.
Собственно, именно в эту схему укладывается и союз Крыма с гетманом Мазепой. Инициатором союза был сам гетман. Девлет II Герай поддержал его инициативу и, образно говоря, просто-таки рвался в бой. Он неустанно бомбардировал Стамбул просьбами разрешить ему воевать на стороне гетмана и шведского короля, неустанно доказывал, что русские стоят уже на границах Крыма и что ничем хорошим это не закончится.
Но позиция, которую занимала Турция, выглядела просто жалкой – собственно говоря, никакой определенной позиции там уже и не было, поскольку при султанском дворе тогда царил политический паралич, и отношение стамбульских сановников к данной проблеме ежемесячно менялось. При стамбульском дворе шла подковерная борьба визирей и министров, которая проявлялась то в тайных разрешениях хану готовить поход, то во внезапных и суровых, вплоть до угрозы смертной казнью, запретов ему вмешиваться в украинские события. А русские послы в Турции откровенно хвалились, что щедрой раздачей взяток при турецком дворе смогли обеспечить нейтралитет и невмешательство Стамбула.
Все это сполна отразилось и на планировавшемся союзе Девлета II Герая и Мазепы. Хан не мог вступить в войну с Россией без позволения султана и многократно просил его о таком позволении и о военной поддержке, а в ответ ему сначала долго отказывали, затем тайно дали невнятное разрешение выступить на помощь гетману, но как только хан собрал войска, мнение Стамбула в очередной раз переменилось, и поход строго-настрого запретили. И чем закончилось Полтавское сражение без помощи крымских войск, всем хорошо известно из учебников истории.
То есть, подводя итог всему вышеописанному и отвечая по существу вашего вопроса, я могу сказать, что основным интересом Крыма в данных событиях была защита своего региона от наступления России на юг. И последствием того, что военный союз Девлета II Герая, Ивана Мазепы и Карла XII не был реализован, стало успешное продолжение и дальнейшее развитие этого русского наступления. Виной этому в немалой мере была боязливая и коррумпированная политика Турции, которая в свое время охотно вмешалась в дела Северного Причерноморья, но в итоге оказалась неспособна вести там сколь-нибудь осмысленную политику и защитить своих крымских союзников.
А когда Стамбул, наконец, все же решился воевать с Россией, то даже несмотря на разгром Петра I на Пруте (в котором ведущую роль сыграли ханские и казацкие войска), примиренческая позиция вновь взяла верх на Босфоре, и эта случайная победа не внесла значительных перемен в расстановке сил на крымском направлении. Ее результатом стало разве что то, что Петр I переключился на северный фронт, и наступление на юг было до поры отложено.
Казаки на землях Гераев
После смерти Ивана Мазепы его дело продолжил Пилип Орлик. Для нас он интересен тем, что в «Пактах и конституциях Войска Запорожского» завещал казакам жить с крымскими ханами в мире. А Крым, со своей стороны, не оставил их в беде. Во-первых, ханские войска помогали Орлику в его войне с Россией за Украину, а во-вторых, два десятилетия, с 1711 по 1734 год на территории Крымского ханства располагалась Олешковская Сечь. Расскажите, пожалуйста, подробнее об этом уникальном периоде крымско-украинских отношений – как складывались взаимоотношения татар с казаками и были ли перспективы у их союза?
Как известно, Олешковская Сечь собралась из тех казаков, которые спасались от погрома, учиненного на Запорожье российскими войсками в отместку за поддержку запорожцами Мазепы. Собственно, история с Мазепой стала для царя лишь поводом к тому, чтобы расправиться с ними, если бы не было этого повода, то непременно нашелся бы какой-нибудь иной, потому что и до того царское правительство уже вынашивало планы ликвидации Запорожья. И дело даже не в какой-то особой злобе Петербурга на украинских казаков, а в совершенно рациональных соображениях. Ведь в новых условиях, когда Российская империя сомкнулась на юге с Османской и между ними пролегла четко определенная граница, запорожцы были уже попросту не нужны русскому правительству. Потому что царь выстраивал на этой границе целенаправленные стратегические и тактические планы, выстраивал с этой целью систему пограничных договоров и соглашений с Турцией, а такие задачи лучше всего решать с помощью полностью контролируемых правительственных структур, в том числе войск – регулярных войск, – а не с помощью полунезависимой, переменчивой в своих симпатиях и очень своевольной военной корпорации, какой была Запорожская Сечь. Потому изгнание русскими запорожцев с Нижнего Днепра с тех пор стало лишь вопросом времени, и впоследствии настал час, когда это было сделано окончательно.
Очень похожая проблема возникала, к слову, и у крымских ханов со степными ордами, да даже и с отдельными воинственными прослойками в среде самой крымской знати. Полунезависимые и агрессивные военные сообщества, которые были чрезвычайно полезны во время конфронтации с соседями, теперь стали представлять собой очень серьезную помеху большой государственной политике, когда на смену неопределенным зонам влияния в незаселенном Диком Поле пришла пора четко очерченных границ, утвержденных межгосударственными договорами двух империй.
Ну а что касается Олешковской Сечи, то в данном случае, переселившись от безвыходности на территорию Крымского ханства – с которым, как я уже рассказывал, в силу схожего положения и схожих опасений казаки стали находить все больше взаимопонимания – запорожцы оказались в весьма затруднительном положении. Не говоря уже об их новом политическом статусе беженцев, главный вопрос заключался, конечно, чем им кормиться. Потому что в своем новом статусе они, разумеется, уже не могли, как прежде, получать доходы ни от нападений на турецкие крепости, ни от угона крымских стад. Но еще хуже – крайне сузилось пространство и для их, так сказать, мирной экономики. Потому что засушливые окрестности Олешек были куда беднее их прежних владений, где можно было чуть ли не в промышленном масштабе заниматься охотой, рыбной ловлей и скотоводством. Да и, кроме того, эти новые земли вовсе не были свободны, потому что у них уже имелись свои хозяева: это были ногайцы, выпасавшие тут свои стада, и такое тесное соседство на ограниченной территории просто не могло не привести к трениям, и эти трения вскоре не замедлили возникнуть.
Понимая все эти трудности, Девлет II Герай поначалу назначил казакам жалование деньгами и продовольствием, однако жалования, разумеется, хватало не на всех. Поэтому чуть позже ханское правительство передало запорожцам право собирать налог со всех торговцев, переправлявшихся через днепровские переправы, а также позволило беспошлинно добывать соль на крымских соленых озерах и торговать ею. Но Россия ввела контрмеры: она запретила своим и украинским купцам всякое сообщение с сечевиками, и в этих условиях экономические привилегии, пожалованные ханом казакам, утратили всякий смысл: потому что торговать стало, по сути, не с кем, и, соответственно, не с кого собирать налоги на переправах.
Ханский двор пытался было использовать казаков по прямому назначению: то есть как военную силу. В составе ханского войска казаки даже совершили несколько вылазок против русских гарнизонов на Слобожанщине, но очень скоро походы против России были запрещены очередным мирным договором султана с царем и надолго прекратились. Да и запорожцам не слишком понравилось быть участниками рейдов, в которых высшее командование преследовало благородные стратегические цели борьбы с Россией, тогда как низовые командиры видели своей важнейшей задачей захват в украинских землях как можно большего числа украинских невольников на продажу туркам, раз уж выпала такая редкостная возможность. Не слишком успешными вышли и попытки ханов привлечь казаков к походам на Черкессию.
Словом, в ханстве, по сути, не нашлось подходящей работы для украинских казаков. В Крымском государстве попросту не было социального, так сказать, кластера, в который можно было бы гармонично вписать эту совершенно новую для Крыма категорию населения. Правда, в Османской империи существовала весьма отдаленно схожая с казаками категория военных поселенцев, выполнявших за жалование различные военные повинности для султана. И крымское правительство попробовало задействовать этот турецкий опыт в своих отношениях с запорожскими беженцами, попытавшись, по турецкому примеру, привлечь их к фортификационным работам. В частности, казаков попытались использовать в обновлении и укреплении Перекопской оборонительной линии. Но работа землекопами противоречила моральному кодексу казачества и была воспринята ими как унижение.
Со временем проблемы лишь накапливались. Когда в степях разразился бунт свергнутого калги Адиля Герая против хана Менгли II Герая, мятежный калга решил использовать успешный опыт крымско-казацких военных союзов – только на сей раз против хана. Многие сечевики откликнулись на его призывы и приняли участие в мятеже, но бунт был подавлен и хан сурово наказал его участников, продав тысячи с полторы казаков в Турцию на галеры.
Непростыми оказались отношения беженцев и с их новыми соседями, причерноморскими ногайцами, потому что с обеих сторон не утихали взаимные стычки за стада пасущегося на одних и тех же приднепровских пастбищах скота. Эти стычки были настрого запрещены ханским правительством и наказывались им, но тем не менее имели место и являлись источником напряжения.
Словом, на крымской чужбине украинцам жилось неуютно, да и для крымских татар эти гости были скорее источником головной боли, нежели стратегически ценным приобретением. А тем временем среди казаков таяли надежды возвращения на родину – ведь с самого начала своей эмиграции в Крым казаки ожидали, что гетман Иван Мазепа, а затем его преемник Пилип Орлик вот-вот соберут в Европе и Турции международную коалицию по освобождению Украины из-под русской власти. Но годы шли, Орлик разъезжал по разным странам с горячими призывами о помощи, везде его принимали сочувственно, кивали головами, но воевать с Россией за освобождение Украины никто в Европе не имел ни малейшего намерения.
Так прошло 20 лет. Среди казаков уже попросту сменилось поколение: генерация старых «мазепинцев» вымирала, а молодые, которые не испытали на себе последствий побоища 1709 года, все чаще мечтательно заглядывались в сторону российской гетманской Украины, где жизнь, конечно, тоже была не сахар, но, видимо, издали русская власть там выглядела сравнительно сносной.
Все закончилось тем, что казаки отправили в Петербург покаянное письмо, прося у царицы позволения вернуться на старые места. И они получили такое позволение. Казаки поблагодарили хана Каплана I Герая за гостеприимство и за поддержку в трудную минуту и стали собираться в путь. Хан, конечно, понимал, что Россия заставит казаков, так сказать, «кровью искупать» их «вину», и было мало сомнений, что эта кровь будет крымской – и, к слову, эти сомнения целиком оправдались всего через два года. Но казаки были тверды в своем решении, и в 1734 году Олешковская Сечь покинула пределы Крымского ханства и ушла на территорию подконтрольную России территорию.
Другой итог у этого необычного исторического эксперимента, по сути, едва ли и мог быть. Ведь, появившись в Крыму против своей воли, казаки оказались в совершенно неестественном для себя положении. Сечь изначально не была способна гармонично прижиться в государстве, в качестве барьера против которого, собственно, и возникла почти за два века до того. Однако сам факт временного переселения запорожских казаков в ханские владения – факт абсолютно немыслимый и невообразимый в XVII столетии! – на мой взгляд, ярко подтверждает уже высказывавшийся мной только что тезис об объективном (даже если до конца и не осознаваемом) сближении интересов Крыма и Украины в начале XVIII столетия. И именно в этом и заключались причины неудачи, постигшей эту попытку казачества прижиться в рамках Крымского государства.
Ведь именно из-за этого объективного сближения, все подобные институции, возникшие на рубеже двух стран в прежний, конфронтационный, период их истории (я имею в виду и казацкие сечи, и татарские пограничные орды) в новых условиях постепенно превращались в исторический анахронизм, который уже нигде не мог найти себе прежнего применения. И потому судьба такого общего для двух стран исторического феномена как автономные приграничные военные корпорации, в среднесрочной перспективе была решена.
В том-то и заключается историческая трагедия украинской и крымскотатарской государственности, что она оказалась крепко привязана к этим специфическим институциям, которым, по сути, уже не оставалось места в формировавшемся тогда новом мировом порядке. В случае Украины вышло так, что во всем огромном и разнообразном украинском обществе не нашлось других носителей и выразителей идей национальной государственности, кроме тонкой прослойки казачества. И когда казачество как политическая сила потерпело окончательный разгром и искоренение, идея украинской государственности на долгие годы ушла, так сказать, в забвение, пока ее десятки лет спустя не подхватили и не реализовали новые силы.
А в случае Крыма мы наблюдаем обратную тенденцию, но с тем же результатом, когда полноценное государство с осознанной и логичной внешней политикой, с самостоятельно выработанными внешнеполитическими принципами, с четкими собственными геополитическими интересами на протяжении ста-ста пятидесяти лет было силой низведено Стамбулом на уровень второстепенного, зависимого придатка Османской империи, чья функция в XVIII веке, по существу, уже мало чем отличалась от функции казачества: то есть, служить заградительным щитом империи и удобной подсобной силой в проведении имперских военных акций – в том числе таких, за которые империя не желает самостоятельно нести политическую ответственность.
В итоге оба этих государственных проекта, украинский и крымскотатарский, очень скоро были стерты с карты силами российского соседа, свидетелями чего мы и станем в наших следующих беседах о падении Крымского ханства.
Грустно звучит? Ну конечно, грустно.
Вообще, когда в наши дни заходит речь об украинско-крымскотатарских отношениях, то как-то больше принято, чтобы звучали такие себе восторженные, бравые воспоминания о былых союзах, в рамках энергичной борьбы с недружественными мифологемами, в рамках патриотической пропаганды и контрпропаганды и так далее. Это, разумеется, очень хорошо и очень нужно для украинского общества, которое только сейчас, наверное, по-настоящему открывает глаза на истинную роль Крыма в украинской истории. И в стране нет недостатка в специалистах и любителях, готовых ответить на эту потребность общества бодрящими и вдохновляющими иллюстрациями.
Но, знаете, когда занимаешься анализом этой темы фактически всю жизнь и когда твои глаза открылись на мир Крымского ханства не летом 2014 года, как у многих, а еще лет за 20 с лишним до того, то обращаешь внимание уже на куда более тонкие закономерности, лежащие куда глубже, чем просто воспоминания об общих победах. Поиск и формулировка этих закономерностей – занятие куда менее веселое и захватывающее, чем рассказ о ярких событиях прошлого, однако это совершенно необходимое занятие.
Потому что осознание этих закономерностей дает прочный фундамент для обоснования исторического партнерства двух народов – фундамент куда более прочный, чем просто воспоминания об общих победах, потому что победы непременно сменяются поражениями, союзы – враждой, а приязнь – драками, тогда как объективные исторические процессы развиваются медленно, действуют долго, и потому далеко не столь зависимы от ситуативной смены вкусов и настроений. И они на протяжении нескольких столетий развивались так, что ставили оба соседних народа во все более и более схожее положение. Тем самым эти процессы ставили оба народа по одну, так сказать, сторону исторических баррикад – даже независимо от того, в какой мере это осознавалось самими участниками событий. И даже независимо от того, желали ли они этого.
А все это, в свою очередь, создало монументально прочный фундамент сотрудничества и союзничества этих народов в последующие периоды. В том числе и в нынешнее время.
Сожжение Бахчисарая
Возвращение запорожских казаков из пределов Крымского ханства обратно в подданство России, на чем мы закончили наш предыдущий разговор, стало прологом в очередной русско-турецкой войне, протекавшей с 1735 по 1739 год. И в ее ходе произошло событие, о котором столетиями мечтали в Москве и Петербурге – в 1736 году фельдмаршал Бурхард Миних вошел в Крым и взял Бахчисарай. Расскажите, пожалуйста, подробнее об этой кампании – почему Миниху удалось то, чего не смог ни один из его предшественников, и насколько ощутимым стал этот удар для самого Крыма?
Да, в 1736 году произошло весьма знаковое событие: русские войска впервые в истории смогли проникнуть на территорию Крымского полуострова, и не просто проникнуть, но и дотла разорить эту территорию. Говоря о причинах такой их неожиданной эффективности, следует учесть, что дело происходило в 1730-ых годах – то есть, уже после петровских реформ, когда Россия полностью реорганизовала свою армию по европейскому образцу, когда на средних и высших командных уровнях этой армии уже стояли европейские командиры – как, например, командующий крымским походом 1736 года, немец из знатного баварского рода, Бурхард Кристоф Миних, или, к примеру, руководитель следующего похода на Крым, шотландец Питер Лейси, более известный как Петр Ласси.
Неспособность дореформенной русской армии вести наступательные действия в отношении Крыма ярко проявилась на примере провальных походов Василия Голицына 1687 и 1689 годов. Но теперь, после Петра I, вооружившись передовым опытом европейской военной науки и воспользовавшись услугами опытных европейских кадров, армия Российской империи стала несравнимо более грозным и опасным противником для Крымского ханства, чем когда бы то ни было ранее.
И если на старте, в XV веке, военные силы Крыма и Московии были где-то примерно на одном уровне (если даже не с превосходством Крыма), то к концу XVI века в этой гонке вооружений уже начали проявляться первые признаки превосходства русских – как, например, в обороне Москвы 1594 года, уже тогда весьма активно русские задействовали, снова-таки, европейское огнестрельное оружие. В XVII веке этот разрыв между уровнем вооружений и организации войск двух стран постепенно становился все более очевиден, и лишь уникальное географическое расположение Крыма все еще служило, как встарь, его защитой от серьезных поползновений со стороны Московского царства. Но теперь, в XVIII веке, уровень военной мощи Крымского ханства и Российской империи стал попросту несопоставим. И единственной силой в регионе, способною сражаться с русскими на равных, теперь осталась лишь Турция.
И, соответственно, отныне безопасность Крыма стала целиком и полностью зависеть от того, насколько Турция готова воевать с Россией ради защиты Крыма. Эта зависимость отчетливо проявилась в событиях 1736-39 годов.
Когда в 1735 году Россия решила возобновить наступление на юг, временно приостановленное неудачей Прутского похода Петра I, то первая ее атака на Крым под началом генерала Леонтьева не принесла успеха. Тогда-то на следующий год вместо Леонтьева к делу и привлекли Миниха – командира умелого и опытного.
В 1736 году Миних повел с собой на Крым большую армию числом около 60 тысяч человек. И хотя хан Каплан I Герай мог выставить против нее даже большие по численности силы, имелась существенная разница: Миних имел в своем распоряжении мощную артиллерию, тогда как у хана собственной артиллерии не было, ее мог предоставить только османский султан. А султан как раз и не спешил помогать хану, потому что крайне не желал ввязываться в войну с Петербургом и хотел любой ценой сохранить с Россией мир.
Разумеется, в Стамбуле звучали разные взгляды по этому вопросу, и, конечно, там во множестве имелись сторонники немедленной помощи Крыму – как, например, командующий османским флотом, личный друг хана, готовый немедленно оказать Каплану I Гераю помощь. Но, наряду с друзьями, хан имел там и недоброжелателей – как, например, тогдашний визирь, который относился к Каплану I Гераю неприязненно и рассчитывал, что противостояние хана с русскими даст, наконец-то, удобный повод, чтобы сместить неугодного крымского правителя с престола. Похоже, визирь просто не рассчитал, что эта вылазка русских войск закончится не просто мелкой стычкой, как это всегда бывало раньше, а повлечет за собой катастрофические последствия для полуострова.
Так или иначе, но османской помощи в Крым не поступило, о чем стамбульское правительство официально и известило хана, рекомендовав ему отразить противника собственными силами.
А без турецкой огневой поддержки крымскому войску оставалось лишь беспомощно отступать перед надвигающейся армией Миниха, лишь отстреливаясь издали из ружей и луков, что, разумеется, не могло нанести противнику существенного урона. А население крымских городов и сел, лежавших на пути русской армии, перед наступлением неприятеля бросало свои дома и разбегалось.
В итоге армия Миниха без особого труда заняла Перекопскую крепость, беспрепятственно вошла в заранее покинутый жителями Гезлев, нынешнюю Евпаторию, и зажгла город. Затем Миних направился к Бахчисараю. Хану, его придворным и жителям города пришлось спешно эвакуироваться из столицы, и армия Миниха, заняв Бахчисарай, предала и этот город огню; причем в этом пожаре практически целиком сгорел Ханский дворец.
Затем российские войска успели разорить и город Ак-Месджит (нынешний Симферополь), но на этом их продвижение по Крыму застопорилось из-за трудностей в снабжении войска пропитанием, а также из-за вспыхнувшей среди солдат эпидемии холеры. Небоевые потери среди войска стали нарастать, и Миних, оценив ситуацию, развернулся обратно и ушел из Крыма.
Иными словами, вопреки своим первоначальным планам, надолго удержаться в Крыму он все-таки не смог.
Что можно сказать о последствиях похода Миниха для Крымского ханства... В результате этого похода западная часть страны была разорена целиком. Крым совершенно не был готов к подобному повороту событий, потому что давно забыл, что это такое – испытывать иностранное вторжение. Ведь последнее подобное вторжение имело место аж за два с лишним века до Миниха, в 1523 году, когда полуостров был разорен ордами заволжских Мангытов и хаджи-тарханского хана. Потому неудивительно, что после двухсот лет покоя страна оказалась совершенно неготовой к нашествию чужеземцев.
Крымские крепости – как например, Гезлевская – были в очень плохом, ветхом состоянии. А Бахчисарай, беспечно построенный в спокойные годы на открытой местности, и вовсе не имел никаких защитных укреплений. И потери были ужасны по масштабам. А восстановление страны после этого неожиданного разгрома продолжалось целых двадцать лет.
Собственно, сами по себе разрушения, постигшие тогда Крым, вовсе не были чем-то невиданным и неслыханным в истории Восточной Европы. В конце концов, ведь не только россияне сожгли Бахчисарай, но и крымцы за 165 лет до того сожгли Москву. Да и полное опустошение обширных сельских территорий – если для Крыма XVIII века это стало невероятным, немыслимым событием, то ведь, к примеру, для Подолья, Галичины или Волыни в XVII веке, такие разорения – из-за все тех же крымцев – были явлением вполне обычным и даже весьма нередким.
Однако, при всей сопоставимости разрушений, их последствия сказались на Крымском ханстве ощутимо сильнее, чем подобные же разрушения сказывались на жизни его соседей. И причиной этому была разница в самих масштабах страны по сравнению с ее соседями.
Вспомните, раньше, обсуждая ордынскую угрозу Крыму, мы заостряли внимание на крайней уязвимости полуострова для внешних вторжений именно из-за его малой территории и густоты заселения, вследствие чего набеги даже сравнительно небольших кочевых армий в конце XV века были способны наносить стране опустошительный ущерб.
Вот, подобный же фактор сыграл свою роль и теперь, в XVIII столетии. Если сравнивать в абсолютных цифрах, то разорению со стороны российской армии в Крыму подверглись территории, значительно уступавшие по площади тем территориям, которые сама крымская армия в XVI и XVII веке с успехом опустошала на украинских территориях.
Однако для Крыма, в отличие от Украины, эта опустошенная россиянами территория составила целых полстраны. А кроме того, на следующий год за разорением западной половины страны, последовало разорение и восточной. И вот в этих обстоятельствах Крымскому ханству пришлось так туго, как, пожалуй, не приходилось еще никогда в его истории.
Олекса Гайворонский, Сергей Громенко
Продолжение читайте по ССЫЛКЕ
