Показать все теги
Предыдущую часть читайте ЗДЕСЬ
Начало читайте ТУТ
Союз с Хмельницким
В истории Украинской национальной революции середины 17 века занимает важное место союз Исляма III Герая и Богдана Хмельницкого 1648 года, как и многочисленные последующие альянсы крымских ханов с украинскими гетманами. Понятно, что благодаря союзам с Крымом казаки получили существенную подмогу в виде ханской конницы, и что это подкрепление не раз обеспечивало им военное превосходство над противником на полях сражений. А каков был интерес Крыма в этом союзе? Чем объяснялась готовность крымских ханов вступать в такие альянсы? И как на крымско-украинские отношения реагировали в Стамбуле?
Это настолько большая и важная для Украины тема, что, я думаю, ей следует, пожалуй, посвятить целую специальную передачу – а может быть, даже и несколько передач. И вот именно в связи со значимостью этой темы я хотел бы в своем ответе поразмышлять о крымско-казацком партнерстве даже не столько в фактологическом, сколько в концептуальном ключе. Потому что по этой теме накоплена такая критическая масса материала, что не менее важной, чем сама фактология, становится уже сам подход к ней. А этот подход может быть разным.
Хорошо известно, что историю казацко-крымских союзов многие десятилетия разрабатывают целые институты, и освещена она, по сравнению с другими аспектами украинской истории, достаточно полно.
Но, помимо чисто научного значения, эта тема имеет и мощное идеологическое значение – и это неизбежно, потому что именно в истории этого партнерства общество ищет ответ на важный вопрос об исторических взаимоотношениях украинцев с нашими соседями и согражданами, крымскими татарами, с которыми мы в 20 веке оказались в едином государстве.
В свою очередь, неизбежно и то, что любая историческая тема, имеющая остроактуальное значение, может, в зависимости от господствующей в данный момент идеологии, интерпретироваться по-разному. Особенно в научно-популярном изложении.
Большинство из нас, конечно, помнит ту – назовем ее так – «имперскую» школьную концепцию о крымских татарах как «народе-паразите», чьи цели якобы заключались исключительно в грабеже русских и украинских территорий под любым предлогом и который якобы отличался просто-таки врожденной склонностью к предательству, что и доказывалось на многочисленных примерах из событий 17 века. Понятно, какая идеология породила этот взгляд и каким интересам служила: в конце концов, тогдашним идеологам требовалось как-то оправдать сталинскую депортацию, и потому особый упор на склонности крымских татар к предательству делался вовсе не случайно.
Когда эта идеология отошла в прошлое, был сформирован более трезвый взгляд на взаимоотношения двух соседних народов. Было признано, что хотя стороны имели далеко не одинаковые интересы, все же объективные условия порой складывались так, что эти интересы частично совпадали, что и обуславливало взаимодействие партнеров. Отметим, что в этой парадигме нет места таким страстно-эмоциональным понятиям, как «верность до гроба» или «подлое предательство», зато есть совершенно верный вывод о том, что каждая сторона максимально следовала собственным интересам, в том числе и вопреки интересам партнера – что, однако, не мешало сторонам возобновлять сотрудничество, когда эти интересы вновь совпадали.
Ну, и можно добавить, что в самые последние годы приходится наблюдать зарождение нового модного тренда, порожденного уже современной конъюнктурой: а именно – поток популярных интерпретаций, в которых исторический опыт крымско-украинских взаимоотношений пытаются, так сказать, густо присыпать сахарной пудрой, стыдливо замалчивая острые стороны этих взаимоотношений. Я считаю, что новомодное поливание истории сиропом не менее вредно, чем былое имперское поливание дегтем, потому что итоговый продукт и в том, и в другом случае получается лживым, и целям поиска реальных исторических обоснований единству и взаимодействию народов современной Украины служить не может.
Я все это излагаю к тому, чтобы показать, что разброс мнений по вопросу весьма широк. Я перечислил три распространенных подхода лишь в украинском дискурсе. А ведь существуют еще и польские интерпретации, и российские, и прочие.
А вот какой интерпретации до сих пор еще не звучало – хотя она непременно должна бы прозвучать – так это интерпретации событий с точки зрения Крыма. То есть попытка воссоздать видение ситуации глазами крымских ханов. Тем более, даже доступные опубликованные документы, если читать их с пониманием общих тенденций внешней и внутренней политики ханства, вполне позволяют в значительной мере воссоздать такое видение и уяснить мотивы, двигавшие правителями Крыма.
Ведь для чего Крым нужен был казакам – это давно разъяснено; вот и вы сами уже в самом вопросе упомянули это: да, действительно, благодаря союзу с Крымом казаки получили в свое распоряжение род войск – конницу – которым не располагали прежде и который теперь позволял им получать перевес на полях сражений. Ну, еще к перечню их мотивов можно добавить и то, что любой международный союз – это ведь акт суверенной дипломатической деятельности, то есть атрибут государственности, а именно государственность на определенном этапе и стала целью восставших казаков.
А вот почему в эти события ввязался Крым?
Разумеется, не ради простой наживы в виде тех тысяч невольников, которые зачастую становились платою крымским татарам за их участие в украинском восстании. Потому что таких невольников Крым в землях Украины мог собирать – и успешно собирал – и без всяких союзов, без всяких обязательств со своей стороны. И, разумеется, не ради горячих симпатий, дружбы и любви к казакам, потому что в таком случае ни о каких невольниках вообще не могло бы идти и речи.
Крым вмешался в казацкий бунт исключительно потому, что имел четко определенные собственные интересы в регионе. И главным интересом Крыма на момент заключения союза Исляма III Герая с Хмельницким было предотвратить возможный антикрымский союз Польши и Москвы. А поддержка ханом казацкого восстания – как раз очень вовремя вспыхнувшего – позволяла крепко связать королю руки и надолго заставить его забыть о каких-либо наступательных проектах в отношении Крыма.
Современному любителю художественной исторической литературы, неспециалисту, возможно, будет легко поверить, что командир казацкого войска может просто так заявиться при ханском дворе и по-соседски, по дружбе (да хотя бы даже и за вознаграждение) попросить хана дать ему войск для какого-нибудь благородного дела.
В художественных фильмах такое действительно возможно. Но для четко структурированного, глубоко иерархичного феодального общества 17 столетия такая ситуация совершенно немыслима. Аристократ не имеет права не то что просить чего-либо у чужого монарха, он вообще не имеет права обращаться к нему через голову своего собственного, даже если враждует со своим правителем. Аристократ имеет право войти в прямое общение с иностранным правителем в единственном случае: если он признает этого монарха своим повелителем. И этот основополагающий принцип феодальных сословных отношений знали и Ислям III Герай, и Богдан Хмельницкий.
Потому как бы мы, с высот современности, ни интерпретировали поездку послов Хмельницкого ко двору Исляма III Герая в 1648 году, с крымской стороны была возможна одна-единственная интерпретация такого события: гетман со всей подвластной ему территорией переходит в вассальную зависимость от короля к хану и признает себя ханским подданным. Потому что других форматов, в которых хан мог бы снизойти до прямого контакта с иностранными аристократами, просто не было.
В наших глазах и книгах это может представать как равноправный братский союз. Но в глазах Исляма III Герая это было не чем иным, как переходом казацкой Украины под власть Крыма. Тем более, что Крым считал, что имеет «исторические права» на украинские земли – на том основании, что над этими землями когда-то господствовала Золотая Орда, а Крым считал себя ее правопреемником.
Таким образом, оказав поддержку мятежным казакам, Крым упредил возможное польско-московское наступление тем, что сам, не дожидаясь атаки, первым отхватил от Польского королевства его приднепровские владения. И теперь в роли обороняющегося оказался не Крым, а уже сама Польша, чему очень поспособствовали и боевые успехи казаков, усиленных крымской конницей.
Не меньшую роль этот смелый акт хана был призван сыграть и в отношениях со Стамбулом.
Ведь 1640-е годы – это первая мирная декада в Крыму после нескольких десятилетий тяжелой внутренней борьбы – вызванной, в том числе, и попытками крымских ханов остановить урезание их исконных полномочий Стамбулом. Победа в этом споре осталась за Османской империей: династия Гераев вышла из этого периода куда менее самостоятельной, чем прежде; теперь султан уже непосредственно распоряжался, кто сядет на крымский престол. На фоне такого закабаления, заиметь на северных границах ханства собственную вассальную державу означало для Гераев колоссальный рост авторитета – чуть ли не возвращение славной эпохи Менгли Герая, когда Крым тоже считал себя покровителем обширнейших волжских ханств. Почему Стамбул и отнесся к заключению крымско-казацкого союза без особого восторга.
Что было дальше, все мы хорошо знаем из учебников истории. Украина не стала владением Крыма – какие бы надежды на этот счет ни питал Ислям III Герай. Богдан Хмельницкий вел тонкую дипломатическую игру, играя на противоречиях партнеров, в том числе Крыма и Стамбула, чтобы не позволить ни одному из этих партнеров поставить Украину в реальную зависимость от себя. В итоге гетману удалось обеспечить себе военную помощь хана, но при этом не ввергнуть Украину в зависимость от Крыма. И это, безусловно, была дипломатическая победа Хмельницкого.
Реконструкция крымского взгляда на события украинского восстания, я считаю, совершенно необходима. Я занимаюсь этой темой и когда-нибудь, надеюсь, смогу представить аудитории более или менее полную картину того, как со своей перспективы на эти события смотрел Крым. Сразу могу сказать, что эта перспектива сильно отличалась от украинской. И она – как и любая другая – тоже отражала, конечно, лишь некую часть объективной реальности.
Но ведь истина как раз и лежит на пересечении множества субъективных восприятий. И чем больше таких субъективных восприятий событий со стороны их современников будет задействовано в анализе событий, тем полнее и достовернее получится наше представление о том, что происходило в те годы.
Союзники и противники в Восточной Европе
Мы уже отмечали, что вокруг Крыма в определенный период сложилась очень выгодная стратегическая ситуация, при которой Крымское ханство оставалось военной силой, грозной для соседей, тогда как ему самому никто всерьез угрожать не мог. Какие внешнеполитические меры предпринимали крымские ханы для того, чтобы закрепить и сохранить это свое преимущество? И как долго продлилась такая ситуация, при которой Крым оставался практически неуязвимым?
Действительно, с первой четверти XVI века – то есть, после того, как окончательно исчезла ордынская угроза – Крым на протяжении некоторого времени чувствовал себя совершенно безопасно. Этот дух эпохи отразился даже в планировке новой столицы: ведь основанный в 1530-ых Бахчисарай строился в стратегически весьма уязвимом месте, совершенно без оглядки на безопасность. Основатель Бахчисарая, Сахиб I Герай, похоже, просто не представлял, что кто-то – даже в далекой перспективе – мог бы всерьез угрожать его державе. И хотя во второй половине XVI и первой половине XVII столетия Крым стал мишенью для регулярных морских рейдов украинских казаков, масштабы этих рейдов были незначительны, и для существования самого Крымского государства угрозы не представляли.
Однако в первые десятилетия XVII века эти походы участились и усилились. Вдобавок, к украинским казакам добавились еще и донские. И если запорожцы преимущественно атаковали поселения западного и юго-западного берега полуострова, нападая на Гезлев и реже на Инкерман, то донские громили Восточный Крым, высаживаясь на берег то со стороны Азовского моря, то со стороны Черного, в глухих уголках судакского побережья.
Однако даже и это еще не вселяло в ханов опасений стратегического плана. Ханы отлично понимали внутреннюю логику коротких разрушительных вылазок, поскольку и сами охотно пользовались таким же инструментом в своей внешней политике. И, соответственно, знали, что мелкие набеги являются действенным рычагом давления на соседа, но угрозы самому существованию этого соседа они не несут. Но в 1637 году произошло событие, которое во многом стало поворотным в истории взаимоотношений Крыма с соседними странами. В этом году донские казаки захватили османскую крепость Азов в устье Дона – или, как ее называли в Крыму, Азак.
Захват Азака стал проблемой даже не столько для Турции, сколько для Крыма. Потому что для Турции Азак был крайним севером империи, экзотически дальним углом, самым удаленным стратегическим форпостом, но не более того. А для Крыма Азак имел огромное практическое значение, потому что это был центр сообщения и контроля за многочисленными подчиненными Крыму степняками, проживавшими между Доном, Каспием и Кубанью – как, например, за Малой Ногайской Ордой на Северном Кавказе. Эти степняки мало контактировали напрямую со Стамбулом, а вот их контакты с Крымом шли в значительной мере через Азак. Да и, кроме того, Азак и окружавшие его орды были первой линией крымской обороны на тот случай, если бы русским вздумалось наступать на Крым из Астрахани.
Словом, падение Азака фактически отсекло от Крымской державы ее северокавказских вассалов и лишило ее надежного, так сказать, щита, на который Крым весьма рассчитывал.
Новым и самым опасным для Крыма явлением было то, что акция донцов в Азаке являлась не просто кратким грабительским набегом, а настоящей войной за территорию. Заняв крепость, казаки объявили встревоженным крымцам, что следом за Азаком возьмут и Темрюк, и Керчь, а потом и Кефе.
В Крыму это известие вызвало чуть ли не панику. Вплоть до того, что разного рода прорицатели стали распространять страшные пророчества о том, что русские придут и захватят Крым, выселят оттуда всех татар и заселят полуостров калмыками. Одним словом, реальная угроза наступления чужестранцев застала страну – которая уже лет сто как была уверена в полной собственной безопасности – врасплох. Причем справиться с засевшими в Азове казаками крымцы самостоятельно не могли – потому что, как они сами с горечью признавались, крепости они брать не умели. Чтобы изгнать донцов из крепости, потребовалось пять лет и огромное османское войско. Когда казаки, наконец, покинули Азак, от крепости, по сути, ничего не осталось: она была снесена османским артиллерийским огнем и взрывами мин в подземных подкопах под стены.
Московский царь клялся, что не имеет никакого отношения к действиям казаков, и что пусть султан, если сможет, хоть перебьет их в Азове всех до единого. Ибо Москва тоже испугалась, что самодеятельность ее подданных грозит настоящей большой войной с Турцией. И, судя по всему, хан с султаном верили царю, потому что и сами наблюдали, что военные сообщества на дальних пограничьях везде начинали действовать все более самостоятельно, и их становилось все труднее заставить подчиниться центральной власти. Турция, например, имела весьма схожую проблему с Буджакской Ордой, да и в Крыму сформировалась целая, так сказать, партия войны, которая обращала мало внимания на ханские запреты и регулярно громила Украину или Московию вне зависимости от того, отвечало ли это интересам внешней политики Бахчисарая или нет.
И вот, едва была решена проблема с Азаком, которая стала, так сказать, первым тревожным звонком наступающей новой эпохи, перед Крымом встала новая проблема.
В Речи Посполитой, в украинских владениях которой к середине XVII века крымские и буджакские нападения из-за своей частоты и разрушительной силы превратились уже в настоящее национальное бедствие, начали искать пути решения этой проблемы.
И варшавские стратеги, взвесив ситуацию, все чаще приходили к выводу: если Турция является крайне опасным противником, то победа над Крымом, хотя и требует серьезных усилий, однако, собственно говоря, вовсе не выглядит чем-то фантастически недостижимым. Причем польские планы не предусматривали чего-нибудь вроде выселения крымских татар и замены их калмыками. Предполагалось, что разгромленные татары станут вассалами Речи Посполитой, и король даже будет платить им, как украинским казакам, жалованье, чтобы те охраняли внешние границы королевства, но не смели грабить Украину.
Мысль о наступлении на Крым звучала в Польше уже не в первый раз, однако прежде это еще никогда не влекло за собой каких-либо реальных последствий – разговоры оставались разговорами, и бояться Крыму было нечего. Однако в 1640-ые годы появился важный новый нюанс: произошло потепление отношений между Польшей и Московией. И между двумя странами начались первые – пока еще чисто теоретические – обсуждения планов наступления на Крым. Совместного наступления.
Следует отметить, что до сих пор Крым успешно справлялся с каждым из своих северных соседей по отдельности. Но вот в случае, если бы они выдвинулись на юг сообща и одновременно, шансы Крыма выстоять против такой объединенной атаки начинали выглядеть довольно призрачными.
И эта ситуация стала мощным сигналом тревоги. Ханам следовало немедленно что-то предпринимать, чтобы не дать состояться этому польско-русскому союзу, потому что такой союз стал бы смертельно опасен для Крымского ханства.
На протяжении всего цикла наших бесед мы уделяем особое внимание отношениям Крыма с его ближайшими соседями в Европе: Речью Посполитой и Московским царством. Но это, конечно, были далеко не единственные партнеры Крыма. XVII век оставил в европейских архивах немало документов, свидетельствующих об активном дипломатическом обмене между Крымом и западноевропейскими странами – как, например, Швецией и Данией. Причем речь идет не о единичных контактах, а о длительном взаимодействии на протяжении многих десятилетий. Какие общие темы для обсуждения могли быть у крымских ханов и правителей этих отдаленных от Крыма стран?
Это были темы совместной борьбы с Московией. Эти темы оставались неизменными как в XVII веке, о котором мы сейчас беседуем, так и столетием ранее – ведь первые контакты Крыма со Швецией были установлены еще в 1550-ые годы, и тогда ханы тоже предлагали шведским королям сообща бороться с Москвой. Вот и теперь, в середине XVII века, крымские ханы снова подняли тот же самый вопрос перед шведским двором.
Что же касалось двора датского, то и к нему крымская дипломатия обращалась с тем же самым предложением. Впрочем, отношения Крыма с Данией были менее активными, чем со Швецией, и в этой стране ханская дипломатия действовала не столько в собственных интересах ханства, сколько как группа поддержки союзника Крыма – Польши, которая очень нуждалась в союзе с датчанами в назревавшем ее конфликте со Швецией.
Ни шведский, ни датский двор крымских предложений не приняли и с Московией воевать не стали. Дело в том, что на арене украинских событий произошли серьезные перемены. Благодаря крымской помощи украинские казаки добились огромных успехов и, по сути, вывели немалую часть Украины из-под власти Польского королевства.
Играя, как я уже говорил, на противоречиях партнеров, Богдан Хмельницкий сменил несколько покровителей, не давая ни одному из них окончательного преимущества: он признавал своим покровителем то крымского хана, то османского султана, то снова выражал лояльность польскому королю, а закончилось все это тем, что гетманское протогосударство в 1654 году перешло под верховенство московского царя. И этот союз, в отличие от эфемерных союзов гетмана с ханом и султаном, стал долгосрочным.
И это был сдвиг, без преувеличения, тектонического масштаба.
В прежних передачах у нас уже шла речь об основном принципе крымской внешней политики XVI и XVII веков: так называемом «законе Селима», согласно которому главной внешнеполитической задачей Крыма было не допустить усиления любого из двух его северных соседей, Польши и Москвы, настолько, чтобы этот сосед смог превратиться в угрозу для Крымского ханства. А еще страшнее для Крыма было бы, если б эти соседи объединились против него. И в первую очередь для того, чтобы пресечь саму возможность такого объединения, Крым и помог казацкому восстанию против польского короля.
Сейчас уже трудно судить, насколько оправданными были опасения Исляма III Герая перед польско-московским союзом против Крыма, и насколько такой союз был вообще возможен. Скорее всего, этот замысел с самого начала был нереальным – ведь о таком союзе польские и русские дипломаты переговаривались и потом, в последующие десятилетия, но абсолютно безрезультатно: слишком уж глубоки и непримиримы были противоречия между Варшавой и Москвой.
Однако хан решил действовать на опережение и поначалу имел блистательный успех: Речи Посполитой пришлось забыть о каких-либо грозных планах в отношении Крыма, потому что развернулась война внутри ее собственных границ.
Но дальнейшие события вышли из-под контроля хана. Потому что какие бы планы ни строил Ислям III Герай насчет своего будущего верховенства над гетманской Украиной, украинцы не стали крымскими вассалами, а вместо этого перешли под власть Москвы и тем самым невероятно усилили ее.
Таким образом, тонкий баланс сил между северными соседями, который поколения крымских ханов старательно выстраивали и виртуозно поддерживали методом контролируемого хаоса, сильно пошатнулся в сторону Московии. А когда в спину Речи Посполитой с севера в 1655 году ударила еще и Швеция, и в Польше началось то, что в польской истории называется «Потоп», то этот баланс окончательно рухнул.
В итоге преемник умершего в 1654 году Исляма III Герая, Мехмед IV Герай, придя к власти, столкнулся с катастрофической внешнеполитической ситуацией, с какой не сталкивался ни один его предшественник. Потому что теперь с Крымом с северного направления граничили не две примерно равные по силе славянские державы, как прежде, а усилившаяся, разросшаяся за счет гетманщины Московия – и тонущая в волнах Потопа, отбивающаяся на два фронта Польша.
Окончательная гибель Польши стала бы для Крыма катастрофой. Потому что тогда произошло бы самое худшее: на севере остался бы лишь один, сверхмощный, противник. Который, разделавшись с соседом, затем немедленно развернулся бы и против Крыма.
И потому теперь, согласно «закону Селима», Польше надо было помогать. И помогать срочно. Тогда-то в крымской политике и произошел крутой разворот от поддержки казачества к союзу с Польшей – разворот, который в имперской историографии принято величать «предательством».
И вот тогда-то в Стокгольм и Копенгаген и помчались крымские послы, стремясь помочь польскому соседу. Но, как уже упоминалось, их усилия были бесполезны: воевать с русскими ни датчане, ни шведы не собирались. А шведы вдобавок еще и посоветовали хану вернуться к союзу с казаками. Чего тот, разумеется, делать не стал.
Бахчисарайский мир
В истории Украинской революции XVII века можно встретить такое событие, как заключение Бахчисарайского мира 1681 года. Следует ли из этого факта, что Бахчисарай в это время стал центром международной дипломатии? Кто и на каких условиях заключил этот мир, и почему именно в Бахчисарае? И что означал новый договор для самого ханства?
Этот мир был заключен между Османской империей и Московским царством. Сутью этого мирного договора был раздел Украины на две части, русскую и османскую, и установление между ними границы по Днепру. Это, на самом деле, тяжелая и горькая страница в истории Украины. Потому что если считать Бахчисарайский договор заключительным аккордом восстания украинских казаков или, как ряд историков называют эти события, – «украинской национальной революции» – то вот чем эта «революция» завершилась: разделом страны между двумя агрессивными империями, причем сама страна при этом разделе самой себя никакого права голоса не имела.
А что этот договор значил для Крыма?
В 1654 году, когда Мехмед IV Герай ринулся на помощь Речи Посполитой, он вовсе не имел целью обеспечить Польше полную победу над казаками и Московией; в интересах Крыма было лишь выровнять баланс, который его предшественник нарушил своей помощью казакам.
Но Польше так и не удалось восстановить прежний контроль над всей украинской территорией, и гетманская Украина, как хорошо известно, оказалась разделена на Правобережье, где влияние Варшавы в определенной мере было восстановлено, и Левобережье, которое перешло под контроль Москвы.
При этом ни Польша, ни Московия не достигли безраздельной, исключительной власти в своих зонах влияния – ведь, как известно, казацкая Украина была весьма автономна в своих действиях. Потому на этой территории возник своего рода вакуум внешней власти.
И это было очень выгодно для Крыма. Потому что в данном случае Бахчисарай получал возможность заполнить этот вакуум собственным влиянием, и тем самым – вбить длинный географический клин между своими северными соседями, получить на своих границах вассальное буферное государство и таким путем очень надежно обезопасить себя на будущее.
Отсюда и взялись новые проекты взятия Украины под крымский контроль, и они были связаны, прежде всего, с именем гетмана Петра Дорошенко, который поначалу совершенно официально объявил о переходе гетманской Украины под верховенство хана.
Но вскоре здесь у Мехмеда IV Герая возникла проблема, очень похожая на ту, с которой в свое время столкнулся Ислям III Герай.
Ведь Дорошенко (как и Богдан Хмельницкий до него), разумеется, не считал целью своей жизни навеки загнать Украину под прочный контроль крымских ханов. Его целью было достижение максимальной свободы для своей страны, и потому он на определенном этапе тоже стал умело играть на противоречиях хана и султана. Гетман отдалился от хана, стал проявлять демонстративную лояльность к Стамбулу и стал даже советовать падишаху, чтобы тот сместил Мехмеда IV Герая с престола.
Становилось совершенно ясно, что гетман пытается войти в непосредственное подчинение Стамбулу, дабы стать не вассалом хана, а равным ему по статусу подданным султана. И кое-что ему удалось: султан стал в приказном порядке принуждать хана к помощи Дорошенко.
Это очень не понравилось Мехмеду IV Гераю, и хан стал было искать себе среди казаков других протеже, и даже нашел. Но они были не так популярны, как Дорошенко, да и было уже поздно: султан решил сместить Мехмеда IV Герая и заменить его ханом, который будет склонен строго следовать османскому политическому курсу, а не выстраивать свой собственный.
Турция всерьез взялась за поддержку Дорошенко, и когда Польша попыталась выбить этого протурецкого гетмана с Правобережной Украины, султан выступил на его защиту, пойдя войной против Польши. А крымским ханом в 1671 году был поставлен Селим I Герай – выдающаяся персона в истории Крымского ханства, но в данном вопросе важно то, что он был верным проводником султанских интересов. В итоге османы оттеснили польские войска и оккупировали Подолье, а гетманская Украина осталась под властью османского вассала Дорошенко. То есть, фактически, Правобережная Украина стала османской, и в Стамбуле стали строить планы, как бы распространить свое влияние и на Левобережную Украину.
Вторая половина 1670-ых годов стала временем, когда Польша безуспешно пыталась отвоевать у турок Правобережную Украину, а Московия, столь же безуспешно, отражала попытки османов захватить казацкую столицу Чигирин. Крым под правлением Селима I Герая активно участвовал в этих событиях – но уже как сила лишь вспомогательная, второстепенная, проводящая не столько самостоятельный внешнеполитический курс, сколько обслуживающая интересы курса османского (разве что ситуативно и изредка позволяя себе незначительное уклонение от него).
В тех же самых (османских) интересах выступал и Мурад Герай, который служил посредником в мирных переговорах Стамбула и Москвы. По итогам этих переговоров две империи поделили Украину по Днепру: Московии достался восточный, левый берег, а Турции – западный, правый. А о Польше никто уже и не вспоминал, потому что с тех территорий она была надолго изгнана – сначала усилиями казаков, а затем и турок.
То есть, как можно видеть, Крыму так и не удалось создать зону собственного прочного влияния к северу от своих границ. И теперь там, на Днепре, на смену прежнему равновесию сил действительно встала супердержава – чего так боялись прежние ханы.
Правда, вопреки первоначальным опасениям, эта супердержава оказалась не одною из двух славянских, а турецкой. И хотя она не угрожала самому существованию Крымского государства так, как угрожал бы гипотетический польско-московский союз – зато она несла другие проблемы, и уже далеко не гипотетические. Ведь укрепление османской власти на ближайших к Крыму территориях, которые ханы издавна считали собственной сферой влияния, лишало Крым остатков его былой государственной самостоятельности. И даже сам Бахчисарайский мир тому пример: ведь Крым в нем играл роль лишь посредника, а вовсе не участника, не договаривающейся стороны. И плоды этого сворачивания крымской независимости в полной мере проявились в ближайшее время.
То есть, давая прямой ответ на вопрос, стал ли Крым в 1681 году центром международной дипломатии, я могу твердо сказать: нет, не стал. А совсем наоборот: ввязавшись в водоворот украинских событий, Крымское ханство потеряло даже тот статус важного регионального центра влияния, которым оно обладало раньше. Потому что теперь вместо Крыма в регионе решения принимал Стамбул.
Олекса Гайворонский, Сергей Громенко
Продолжение читайте по ССЫЛКЕ
