ГлавнаяМорской архивИсследованияБиблиотека












Логин: Пароль: Регистрация |


Голосование:


Самое читаемое:



» » » Завоёванные Золотой Ордой области Средней Азии в 13-14 веке
Завоёванные Золотой Ордой области Средней Азии в 13-14 веке
  • Автор: Malkin |
  • Дата: 06-12-2015 15:30 |
  • Просмотров: 2931

Если золотоордынские ханы, по отдаленности их вла­дений от Монголии, с самого начала были до некоторой степени самостоятельными государями, то гораздо ме­нее определенным было политическое устройство завое­ванных монголами областей Туркестана и вообще Сред­ней Азии. Несомненно, что Чингиз-хан хотел предоста­вить свои завоевания к западу от Монголии своим трем старшим сыновьям и что все три царевича осуществля­ли свои права еще при жизни своего отца; но совершен­но неясен вопрос как о границах владений каждого из них, так и об объеме их прав по сравнению с правами главы империи. Замечательно, что, несмотря на обшир­ность империи, орды всех трех царевичей находились сравнительно близко одна от другой. Орда Джучи нахо­дилась на верхнем Иртыше, и там же он, по более ран­ним источникам, был похоронен, хотя впоследствии его могилу показывали гораздо западнее, на Сары-су, во владениях Шибана, что было бы более согласно с мон­гольским обычаем, по которому орда отца переходила к младшему сыну; на Иртыше после Джучи жил его стар­ший сын, Орда. Несколько южнее, на берегу реки Эмиль, впадающей в Ала-куль, была орда третьего ца­ревича, впоследствии императора, Угэдзя; место погре­бения Угэдэя было, по словам Рашид ад-дина, на высо­кой горе в двух днях пути от Иртыша, откуда вытекал один из притоков этой реки. Китайский отшельник Чан­чунь, проезжавший здесь в 1221 г., упоминает о дороге через Алтай, проведенной во время прохода монгольско­го войска по приказу Угэдэя, из чего можно заключить, что Угэдэй при жизни своего отца считался владетелем и этой местности. Точного определения границ владений Угэдэя мы не находим ни в одном из источников; Джувейни говорит только, что юрт Угэдэя при жизни его отца находился «в пределах Эмиля и Кобука»; известно, что эти две реки вытекают приблизительно в одном и том же месте и текут одна на запад, другая на восток.

Гораздо определеннее говорится у того же Джувейни об орде и владениях второго царевича, Чагатая; его орда была «в месте Куяш, по соседству с Алмалыком»; его владения простирались «от границ области уйгуров до Самарканда и Бухары». По словам Чан-чуня, Чагатай первым провел дорогу мимо оз. Сайрам и через перевал Талки; он же в 1222 г. восстановил разрушенные во вре­мя войны мосты на Аму-Дарье. О местоположении Куяша и орды Чагатая мы знаем по другим источникам, что они находились в Кульджинском крае, к югу от р. Или; мы видели, что Куяс упоминается уже у Махмуда Кашгарского как город, расположенный «за Барсханом»; в другом месте сказано, что название Каяс, или Куяс, носит вся область тухсийцев и чигилей, причем были три крепости с этим названием: Саблыг-Куяс, Ур- унг-Куяс, и Кара-Куяс. Орда Чагатая и его ближайших потомков упоминается у Джувейни также под турецким названием Улуг-Ив, т. е. ‘Большой дом’; появление ту­рецкого названия для орды монгольского хана в такой ранний период представляет интерес. О месте погребе­ния Чагатая и его потомков нет никаких сведений.

Таким образом, орды трех старших сыновей Чингиз- хана находились сравнительно на небольшом простран­стве от верхнего Иртыша до местности к югу от Или. Уже из этого видно, что на эти орды нельзя смотреть как на столицы трех отдельных государств. Особенно неясным остается положение владений Чагатая и Угэ- дэя по отношению к Монголии. После смерти Чингиз- хана Угэдэй был избран императором и перехал в Мон­голию, где построил город Каракорум и несколько двор­цов как в самом городе, так и в его окрестностях и где, очевидно, осуществлял все права государя, не считаясь с правами Тулуя как наследника отцовского юрта, т. е. Монголии. Несмотря на подчинение Чагатаю земель до Самарканда и Бухары, Мавераннахром управлял Мах­муд Ялавач, живший в Ходженде и назначенный не Ча- гатаем, а Угэдэем; таково было положение еще в 636/1238—39 г., во время народного, преимущественно крестьянского восстания против монголов в Бухаре. Вскоре после этого Чагатай, не посоветовавшись с бра­том, низложил Махмуда и назначил вместо него другого наместника; когда Махмуд пожаловался Угэдэю, Чага­тай в ответ на запрос послал брату извинительное пись­мо; Угэдэй удовлетворился этим, утвердил распоряже­ние Чагатая и пожаловал ему Мавераннахр во владение (употреблен монгольский термин инджу). Можно было бы думать, что после того Мавераннахром будут управлять наместники по назначению Чагатая; между тем еще при Угэдэе, по словам Рашид ад-дина, наместником Кара-Ходжа и Бешбалыка (т. е. Уйгуристана, Хот а на, Кашгара, Алмалыка, Каялыка), Самарканда и Бухары до берега Джейхуна был назначен, опять-таки Угэдэем, Мас‘уд-бек, сын Махмуда Ялавача (сам Махмуд Яла- вач был назначен губернатором Пекина и в этой Долж­ности умер в 1254 г.). Персидский историк Джузджани не мог представить себе таких государственных поряд­ков и потому ошибочно называет Мас‘уд-бека минист­ром Чагатая. Мы имеем известия, что Мас‘уД-бек осуще­ствлял права на всем обширном пространстве своего наместничества, от Бешбалыка до Самарканда и Буха­ры; особое предпочтение им было оказано Бухаре, где им было построено обширное медресе Мас'удийе; это здание было разрушено в 1273 г. персидскими монгола­ми, но потом восстановлено, и в 1289 г. в нем был похо­ронен его строитель. Другое Мас‘удийе было построено им в Кашгаре, куда в начале XIV в. перенес свое место­пребывание третий сын Мас‘уд-бека. Замечательно, что мусульманский купец-хорезмиец мог сохранить свою власть при политических переменах, происшедших при его жизни в Средней Азии, и передать ее своим сы­новьям.

Одной из причин смут в монгольской империи было отсутствие закона о престолонаследии. После смерти каждого хана подвергался долгому обсуждению вопрос о его преемнике; требовалось признание его всеми чле­нами ханского рода и торжественное возведение его на престол при их участии, для чего созывался курултай; воля предшествующего хана принималась во внимание, но не связывала безусловно царевичей. Между смертью хана и курултаем, на котором происходило восшествие на престол его преемника, проходило несколько лет; правительницей в это время считалась вдова умершего, но ее власть признавалась не всеми, и многие царевичи произвольно распоряжались в своих областях, не счи­таясь с правами главы империи.

Таким смутным периодом был уже период после смерти Угэдэя (1241 г.) и до возведения на престол (вопреки воле умершего, назначившего другого наслед- иика) его сына Гуюка (1246 г.). Среди прочих в это время почувствовал себя небезопасным в своем намест­ничестве Мас‘уд-бек и ушел к Батыю; но еще до избра­ния Гуюка он мог вернуться, и, как наместник, явился на курултай 1246 г. Гуюк утвердил его наместником «Мавераннахра, Туркестана и других областей».

Гуюк умер уже в 1248 г.; после него престол пере­шел к потомству другого сына Чингиз-хана, Тулуя, и в 1251 г. был провозглашен главой империи старший сын Тулуя, Мункэ. Тотчас после его вступления на престол возникло дело о действительном или мнимом заговоре против hero многих царевичей из рода Чагатая и Угэ­дэя; обвиненные в заговоре царевичи частью были каз­нены, частью подвергнуты изгнанию; произошел почти полный разгром улусов Чагатая и Угэдэя. Формально эти улусы Me были уничтожены; вдова Гуюка осталась в его орде в Эмиле, вдова Кара-Хулагу, внука Чагатая, Эргэнэ-хатун, осталась владетельницей орды Чагатая; но в действительности вся власть перешла к домам Ту­луя и Джучи, а Мункэ-хан в 1253 г. говорил Рубруку: «Как солнце распространяет повсюду лучи свои, так повсюду распространяется владычество мое и Батыя». По словам Рубрука, граница между сферами влияния Мункэ и Батыя проходила к востоку от Таласа, так что часть земель улуса Джучи входила в сферу влияния Мункэ.

О действиях Мас‘уд-бека во время смутного периода и заговора сведений нет; говорится только, что жизнь его подвергалась опасности из-за его привязанности к Мункэ. После установления порядка границы наместни­чества Мас‘уд-бека были еще более расширены: ему были подчинены Мавераннахр, Туркестан, Отрар, об­ласть уйгуров, Хотан, Кашгар, Дженд, Хорезм и Ферга­на. Осенью 1253 г. из Монголии выступил с войском брат Мункэ, Хулагу, которому было суждено завоевать Баг­дад, уничтожить династию аббасидских халифов и об­разовать новое монгольское государство в Передней Азии. Войско Хулагу, как прежде Чингиз-хана, двига­лось медленно и только в начале 1256 г. переправилось через Аму-Дарью. В 1254 г. его встретила в Алмалыке и Улуг-Иве Эргэнэ-хатун; около 1255 г. оно провело со­рок дней в окрестностях Самарканда, где его угощал Мас‘уд-бек.

После смерти Мункэ-хана (1259 г.) положение снова изменилось. Произошла борьба за престол между его братьями Хубилаем и Арик-Букой; первый был провоз­глашен великим ханом в Китае, второй — в Монголии, Вследствие этого прекратился подвоз хлеба из Китая, 8 котором нуждалась Монголия; Арик-Бука решился от­править на запад чагатайского царевича Алгуя, чтобы устроить подвоз провианта и необходимых товаров, в том числе оружия, из Туркестана. Алгуй быстро подчи­нил своей власти все бывшие области чагатайского улу­са, даже захватил Хорезм, входивший в состав^улуса Джучи, но, разумеется, сделал все это для серя и не думал выполнять поручений Арик-Буки. Эргэ»э-хатун отправилась к Арик-Буке с жалобой на Алгуя; туда же, вероятно, уехал и Мас‘уд-бек. Арик-Бука потом вступил в борьбу с Алгуем, но после некоторых успехов потерпел поражение. Покидая Туркестан, он послал к Алгую Эр- гэнэ и Мас‘уд-бека; Алгуй женился на Эргэнэ и послал Мас‘уд-бека наместником в Самарканд и Бухару. С по­мощью денег, собранных Мас‘уд-беком, Алгуй до своей смерти, последовавшей, вероятно, в 1266 г., успел еще завоевать Отрар, входивший в состав владений Берке.

После смерти Алгуя чагатайским ханом был провоз­глашен на берегу Ангрена сын Эргэнэ от первого брака, Мубарек-шах, мусульманин; у него потом отнял престол посланный Хубилаем, одержавшим победу в Монго­лии, другой чагатайский царевич, Борак (Барак); Бо- рак в свою очередь должен был подчиниться Хайду, внуку Угэдэя, сначала находившемуся в войске Арик- Буки, потом, после его ухода, самостоятельно продол­жавшему войну против Алгуя и его преемников. Хайду в 1269 г. созвал курултай на берегу Таласа. Между про­чим были приняты меры для защиты культурных земель от кочевников; царевичи обязались жить в горах и сте­пях и не выпускать своих стад на пашни. Управление культурными областями было поручено тому же Мас‘- уд-беку. Он и его два старших сына получили назначе­ние от Хайду, третий сын Мас‘уд-бека — от сына и пре­емника Хайду Чапара, возведенного на престол в мест­ности около Эмиля в 1303 г.

Местопребыванием Хайду и его преемника остава­лась местность, с самого начала принадлежавшая Угэ- дэю, хотя место погребения Хайду находилось в горах между Чу и Или. Несмотря на то что верховная власть принадлежала потомкам Угэдэя, возводились на престол и чагатайские ханы; дольше всего (1282—1306) ханом был сын Борака, Тува, переживший Хайду. Нет никаких известий о том, были ли установлены границы между улусами Угэдэя и Чагатая.

Даже вопрос о границах в Средней Азии между улу­сами четырех сыновей Чингиз-хана в это время остается неясным. На севере в состав улуса Тулуя, по-видимому еще в первой половине XIII в., вошли некоторые земли, причислявшиеся прежде к владениям Джучи, в том чис­ле зевдя киргизов. Об этом ясно говорится в истории Хубилая; кроме того, мы имеем у Абулгази интерес­ный рассказ, правда не подтверждаемый никакими дру­гими источниками, о походе монголов из страны кирги­зов к устью Енисея, в страну Алакчин. Поход был про­изведен по распоряжению вдовы Тулуя, царицы Сур- хуктани, следовательно, в промежуток времени между смертью ТуЛуя (год змеи, 1233) и смертью царицы (в феврале 1252 г.). На северо-западе владения Хубилая, по-видимому, доходили до Иртыша. Есть известие, что граница между владениями Хубилая и Хайду проходи­ла близ Каялыка, но с этим трудно было бы привести в согласие известие о возведении на престол Чапара в местности около Эмиля.

При описании областей нынешнего Китайского Тур­кестана Марко Поло причисляет к владениям Хубилая Хотан и области к востоку от него; но тут же сказано, что земли «от Кашгара досюда и еще далее принадле­жат к Великой Турции», как называется у самого Мар­ко Поло государство Хайду. О Яркенде определенно го­ворится, что он принадлежал племяннику великого ха­на, как Марко Поло называет по ошибке того же Хайду. Интересно известие Рашид ад-дина, что область уйгу­ров во время борьбы между Хубилаем и Хайду остава­лась нейтральной; уйгуры старались поддерживать хо­рошие отношения с обеими сторонами. По-видимому, там правила все еще династия идикутов. Подчинивший­ся Чингиз-хану в 1209 г. идикут Барчук принимал уча­стие в походе 1218 г. против Кучлука, потом в походе на государство хорезмшаха Мухаммеда и в последнем походе Чингиз-хана, на Тангут. Барчуку, умершему в царствование Угэдэя, наследовали один за другим три его сына; первый умер во время правления вдовы Угэ­дэя Туракины (1241—1246), второй был казнен в нача­ле царствования Мункэ по обвинению в намерении

убить в одну из пятниц в соборной мечети всех мусуль­ман в Бешбалыке; ему отрубил голову его брат, потом/ назначенный его преемником. Дальнейших сведений q династии идикутов, по-видимому, нет.

Если государство великого хана несколько расшири­ло свои пределы на счет государства Хайду, то государ­ство среднеазиатских монголов при Хайду могло рас­ширить свои пределы на юг и на запад за счет госу­дарств потомков Хулагу и потомков Джучи. В государст­во Хайду входила северная часть Афганистана от Бадах- шана до берегов Мургаба, где стоял с войском один из его 24 сыновей, Сарбан. Улус Джучи, по-видимому, пос­тепенно лишился своих восточных окраин, именно об­ластей к востоку от низовьев Сыр-Дарьи, хо’р точных сведений о том, где было во второй половине XIII в. местопребывание потомков Орды, мы не имеем. По рас­сказу Рашид ад-дина, один из среднеазиатских мон­гольских отрядов на пути в орду Кончи, потомка Орды, проходил через Дженд и Узгенд, из чего можно заклю­чить, что местопребывание Кончи было еще дальше к западу или северо-западу. Марко Поло помещает стра­ну Кончи где-то далеко на север, где люди «живут как звери», где нет никакого хлеба и где в некоторых мест­ностях вместо лошадей ездят на собаках. Кончи умер еще при жизни Хайду; власть перешла к его сыну Баяну, против которого выступил, с помощью Хайду, другой правнук Орды, Куйлюк; борьба между ними еще про­должалась во время составления труда Рашид ад-дина. Арабские историки, писавшие в Египте и Сирии, начи­ная с Абу-л-Фида, говорят, что Кончи и его потомки правили в Газне и Бамиане; это известие, совершенно не подтвержденное более осведомленными персидскими авторами, вошло и в европейские книги, в том числе в книгу Лэн-Пуля о мусульманских династиях (в русском переводе оно исправлено). Арабские авторы, вероятно» смешали имя Кончи с именем Кули, сына Орды, прини­мавшего участие в завоевании Персии Хулагу; впослед­ствии он был казнен в Персии, его отряды во время борьбы между Хулагу и Берке ушли на восток, овладели Газной и Бамианом и там подчинились чагатайским царевичам.

Помимо разделения Средней Азии между членами ханского рода, здесь, в противоположность Золотой Ор­де, еще в начале XIV в. был целый ряд местных династий домонгольского происхождения. Сведения о них мы находим частью у писавшего в начале XIV в. Джемаля Карши, частью в надгробных надписях, исключительно- на арабском языке. Все правители носят арабский ти­тул мелик, как в домонгольский период назывались вас­сальные князья в Персии и Средней Азии; иногда к это­му присоединяются более громкие титулы —султан и хан. В одном из рассказов Джемаля Карши упоминает­ся, со слов узгендского святого Бурхан ад-дина Кылы- ча, владатель Ферганы Ильчи Меликшах; в Узгенде сохранилась могила его сына и преемника, Сатылмыш Меликщаха, умершего в 665/1266—67 г. Судя по их именам и титулам, все князья были турецкого проис­хождения; некоторые имена и титулы производят впе­чатление глубокой старины; так, в Аулие-Ата похоронен умерший в 1262 г. местный князь Балыг Бульге Улуг Бильге Икбал-хан. Надписи сочинялись по-арабски уче­ными; Джемаль Карши приводит сочиненную им самим в Дженде арабскую надпись над могилой турецкого свя­того Кемаль ад-дина Хорезми Сугнаки, известного у туркмен под именем Шейх-Баба, умершего в Дженде в конце ноября 1273 г. 85 лет от роду. Джемаль Карши приводит персидский перевод, также в стихах, арабско­го стиха над одной могилой на берегу Сыр-Дарьи неда­леко от Ходженда. Кроме того, приводятся персидские стихи в честь хотанского султана (неизвестно, какого времени) Мунмыш-тегина, где сказано: «Живи так дол­го, шах, чтобы сказал турок: очень старым стал Мун- мыш-тегин».

О существовании в XIII в. вассальных династий сви­детельствуют и чеканенные в разных городах Средней Азии (например, в Отраре) монеты; обыкновенно они чеканились от имени местного мелика, причем имя его не называется. Нет ни одной монеты, где бы находились имена Хайду, Тувы и других, тогда как в Золотой Орде монету со своим именем чеканил уже хан Менгу-Тимур. Нет никаких указаний, чтобы существовала граница между территорией, которая бы непосредственно упра­влялась ханами, и территорией, оставленной прежним местным династиям. Ближе всего к чагатайской орде находился город Алмалык, хотя между ними протекала большая река Или; между тем даже в Алмалыке про­должала править династия, основатель которой подчи- ■яился Чингиз-хану. С другой стороны, династия карлукского Арслан-хана почему-то рано лишилась Каялыка; уже сын Арслан-хана по неизвестной причине получил х>т Менгу-хана не Каялык, а Узгенд, тогда главный го­род Ферганы. Удалось ли его потомству сохранить за собой этот город и был ли потомком карлукского Арс- лан-хана упомянутый выше Ильчи Меликшах, неизве­стно.

Каялык, как известно, был посещен в 1253 г. Руб- •руком, который провел там двенадцать дней. Рубрук описывает Каялык как большой город с оживленным базаром; интересно, что в этом мусульманском городе было три буддийских храма, принадлежавшие уйгурам. Было бы крайне интересно, если бы удалось найти ка­кие-нибудь остатки города, где были такие разнообраз­ные культурные элементы; но пока даже местоположение Каялыка остается неустановленным. В небольшом рас­стоянии к северу от Каялыка Рубрук проехал через по­селение, где жили исключительно христиане-несториане, у которых там была церковь. Христианских надписей в северной части Джетысуйской области до сих пор най­дено не было.

В местности к северу от Или, несколько южнее Кая­лыка, Рубрук видел еще хороший город с мусульман­ским населением, но говорившим не по-турецки, а по- персидски; по всей вероятности, это были недавние пе­реселенцы из южной части Мавераннахра. Вообще, од­нако, городская жизнь в равнине к северу от Или уже тогда находилась в полном упадке. Прежде там было много городов, но татары разрушили большую часть их, чтобы воспользоваться превосходными пастбищами этой местности; тут же сказано, что земля большею частью занята туркменами. Трудно сказать, следует ли понимать эти слова Рубрука и смысле указания на оп­ределенный турецкий народ, носивший это имя, или под туркменами понимали и тогда, как теперь на Кавказе, особенно в арабской форме множественного числа, те- ракиме, наиболее отсталые в смысле хозяйства и умст­венной культуры элементы населения, особенно турец­кого. На это указывают и слова Джемаля Карши о те- ракиме близ Барчкенда и Дженда, где тогда едва ли жили туркмены. Слова Рубрука об упадке культуры подтверждаются словами китайского современника Руб­рука, Чан Дэ, проехавшего здесь в 1259 г. Чан Дэ гово­рит, что в местности, где прежде жили кара-китаи, было многочисленное население и много каналов, орошавших пашни, и в то же время он видел здесь много развалин.

Нет основания связывать разрушение городов с по­литикой монгольских ханов или с установлением преоб­ладания турецкой национальности. Мы видели, что ха­ны, в том числе Хайду, принимали меры для защиты земледельческой культуры от кочевников; кроме того, Хайду и Тува построили новый город в Фергане, Анди­жан, которому была суждена большая будущность, и этот новый город сделался турецким по преимуществу; в начале XVI в. в Андижане, по словам Бабура, не бы­ло никого, ни в городе, ни на базаре, кто бы не знал по- турецки. В противоположность большей части городов монгольского периода, в этом случае ничего не говорит­ся ни о ханских дворцах, ни вообще о местопребывании ханов. Ханы, по-видимому, построили этот город исклю­чительно в интересах населения, а не для самих себя.

На интересах торговли и в связи с этим на городской жизни должны были крайне гибельно отразиться рано- начавшиеся в монгольской империи смуты. Помимо дру­гих причин, эти смуты вызывались также разнообразие»* культурных элементов, оказывавших влияние на монго­лов; были примеры, что в одной и той же ханской семье одни сыновья получили христианское воспитание, дру­гие — мусульманское. Представители различных куль­турных народов, покоренных монголами, постоянно ин­триговали в ханской орде друг против друга; то же са­мое относится к людям, соперничавшим между собою за власть в какой-нибудь одной стране. Исследователями русской истории доказано, что главной причиной гибели многих русских князей и вельмож в Золотой Орде были интриги против них других князей и вельмож; смертный приговор произносился и приводился в исполнение та­тарами, но они в этом случае были только орудием в ру­ках врагов осужденных. Тот же самый вывод можно распространить и на другие страны, покоренные монго­лами. Только первый преемник Чингиз-хана, Угэдэй, умел стоять выше этих интриг и своими беспристраст­ными решениями восстанавливать мир среди враждо- ваших между собой царевичей и вельмож. Тотчас после его смерти началась эпоха жестоких казней в орде; де­сять лет спустя таким казням стали подвергаться в большом числе (единичные случаи были и раньше) чле­ны ханского рода; еще десять лет спустя начались вой­ны между отдельными монгольскими государствами й случаи избиения в одной стране ни в чем не повинных купцов, прибывших из другой. После своего поражения в 1262 г. на Тереке в битве с войском Берке Хулагу ве^ лел перебить всех купцов, прибывших из государства его врага; Берке ответил на это избиением купцов из государства Хулагу.

Во время смут, как всегда, временные и частные инте­ресы должны были получить преимущество перед об­щими интересами империи. Таковы были, по рассказу историков, уже те действия, к которым прибегал в 1260-х годах Алгуй для утверждения своей власти в Средней Азии; еще более характерно сознательное разорение в 1273 г. персидскими монголами Бухары как опорного пункта для наступления на Персию из Туркестана. Бу­хара не только быстро оправилась от монгольского на­шествия 1220 г., но достигла в первые десятилетия мон­гольского владычества такого процветания, какого не достигала прежде. Джувейни называет Бухару городом, подобного которому не было в мусульманском мире; Марко Поло (его отец и дядя провели в Бухаре три го­да, 1262—1265)—лучшим городом по всей Персии, т. е. в странах, где говорили по-персидски. Даже восстание против монгольского владычества в 1238—1239 гг. не отразилось на благосостоянии города; Махмуд Ялавач сумел убедить монголов и в особенности хана Угэдэя, что уничтожать богатый город из-за преступления не­скольких мятежников было бы не в интересах прави­тельственной власти. Иначе действовали во время смут отдельные ханы и царевичи, для которых были важны не столько доходы, которые мог доставить город за дол­гий период, сколько возможность немедленно получить в свое распоряжение значительные средства. С 1260-х годов Бухара несколько раз подвергалась поборам и разграблению; даже после события 1273 г. город все еще мог привлекать грабителей, и остатки его доставили большую добычу двум мятежным царевичам, сыновьям Алгуя. После этого Бухара в течение семи лет (вероят­но, 1275—1282 гг.) не существовала вовсе, и только со вступлением на престол Тувы могли быть приняты меры для ее восстановления.

То, что говорится в источниках о Бухаре, наверное, повторялось и в других местах, о которых наши сведе­ния еще более скудны. Много интересных сведений о городах Средней Азии ждали от «Прибавлений» (Мулха- кат ас-Сурах) Джемаля Карши (начало XIV в.) к пере­веденному им арабскому словарю X в. Аэтору XVI в. Мухаммед-Хайдер обвиняет Джемаля Карши в пристра­стии к своему родному городу, Баласагуну; перечисляя выдающихся деятелей каждого города, он будто бы на­зывает менее десяти имен самаркандцев, тогда как уро­женцев Баласагуна у него названо столько, что даже трудно понять, как в одном городе в одно и то же время могло быть столько замечательных людей. Пока не бы­ло известно ни одной рукописи этих «Прибавлений», можно было ожидать, как и было заявлено в печати, что в них найдется ценный историко-литературный ма­териал об умственной жизни Баласагуна, но открытые с тех пор рукописи не оправдали этих ожиданий. Бала- сагун в них даже не упоминается, из уроженцев его упо­минается только шейх автора Шемс ад-дян Эйюб Ба- ласагуни и его сын Рукн ад-дин Ахмед Баласагуни. Упоминается город Куз-балык, где в 1259 г. умер один из князей Алмалыка; можно было бы думать, что имеет­ся в виду Баласагун, который по Махмуду Кашгарско­му носил также название Куз-орду (это название при­водится также в китайской транскрипции ХШ в.) и Куз- улуш; но странно было бы, если бы автор назвал Бала­сагун не тем именем, от которого получил свою нисбу его шейх. Кроме того, мы находим у Джемаля Карши еще одно географическое название, которого нет в дру­гих источниках, — Иль-Аларгу; так называлась мест­ность, где находилась орда Чагатая. От этого названия получил свою вторую нисбу (Иль-Аларгуви) мусульман­ский министр Чагатая, купец Кутб ад-дин Хабаш-Амид, умерший в начале царствования Алгуя, в 1260 г., в од­ном из городов области Алмалыка и похороненный там же, в построенной им ханаке.

Джемаль Карши посвящает отдельные главы раз­личного размера нескольким городам (Алмалык, Каш­гар, Хотан, Ходженд, ферганские города, Шаш, т. е. Ташкент, Барчкенд и Дженд) с краткой характеристикой каждого города и кратким перечислением происхо­дивших из него ученых и других замечательных людей. Автор родился в Алмалыке (из Баласагуна происходил его отец), потом переселился в Кашгар, посещал и неко­торые другие города. Следы упадка отмечаются в Каш- rape, который в то время был разорен, и в Дженде, ко­торый «в прежнее время был большим городом», хотя и в то время в нем происходила оживленная торговля. Только о Кашгаре сообщается, что он подвергся нашест­вию джута (джете)— термин, который встречается здесь впервые и потом употреблялся в Китайском Тур­кестане в том же смысле, как в Западном Туркестане слово казак, т. е. для обозначения отряда кочевников, отделившихся от своего рода и племени и обратившихся в разбойничьи шайки. Нападение джута произошло зи­мой, год не указывается; было перебито много народа и уведено в плен до 4000 малолетних. В культурно-исто­рическом отношении интересно сообщение, что в Каш­гарской области при обработке полей не пользовались ни быками, ни коровами, довольствуясь огородными ин­струментами (слово, употребленное в тексте, собствен? но, имеет значение ‘топор’). Теперь в Кашгарии, по-ви­димому, такого недостатка в рабочем скоте нет.

В XIII в. продолжались, хотя и очень медленно, ус­пехи исламизации и отуречения Туркестана. Еще при Чингиз-хане произошло обратное тому, на что рассчиты­вал Кучлук: те из кара-китаев, которые уцелели во вре­мя занятия края монголами, приняли мусульманскую одежду. Положение мусульман теперь было лучше в бывших владениях кара-китаев, чем в бывшем государ­стве хорезмшаха Мухаммеда, вследствие упорного соп­ротивления, которое в некоторых городах было оказано монголам. В Самарканде в 1221 г. старшины были по­ставлены из представителей разных народов; главный начальник был из кара-китаев и был человеком китай­ской культуры; мусульмане могли владеть садами и пашнями только сообща с китайцами, кара-китаями или другими. Несколько лет спустя, при Угэдэе, наместни­ком Самарканда и Бухары был назначен человек с ки­тайским именем или титулом (Чонсан-тайфу), упоми­нающийся еще в 1268 г.; этим, вероятно, следует объяс­нить факт чеканки в Бухаре, единственный раз в истории этого города, медной монеты с китайскими иероглифа­ми. В последующее время мы уже не видим в мусуль­манских областях правителей из немусульман, хотя го­ворится о прибытии в мусульманские города переселен­цев с востока. По словам Чан Дэ, в Алмалыке вместе с мусульманами жили китайцы и даже постепенно полу­чали преобладание китайские нравы.

Гонение на ислам, происходившее при Кучлуке, при монголах, конечно, не возобновлялось, хотя Чагатай, как ревнитель монгольского обычного права, иногда привлекал мусульман к ответственности за соблюдение обрядов ислама. По поводу смерти Чагатая (1242 г.) Джувейни приводит персидское стихотворение одного поэта, оканчивающееся стихом: «Тот, из страха перед кем никто не входил в воду, потонул в океане, очень широком» (т. е. в пучине смерти). Но и при Чагатае был врач-мусульманин Меджд ад-дин; кроме того, при нем пользовался влиянием богатый купец (происходив­ший, по Джемалю Карши, из Кермине; по Рашид ад- дину — из Отрара) Кутб ад-дин Хабаш-Амид; это влия­ние было так велико, что Хабаш-Амид мог приставить к каждому сыну Чагатая одного из своих сыновей. Прав­да, Хабаш-Амид, хотя он был мусульманином и даже, как мы видели, строителем ханаки, не пользовался рас­положением мусульманского духовенства и сам не питал к нему расположения; его даже называли виновни­ком смерти одного из самых известных ученых того вре­мени, Юсуфа Секкаки, по происхождению хорезмийца. От этого ученого сохранилось на арабском языке, кро­ме необыкновенно популярной в мусульманском мире филологической энциклопедии «Ключ наук» (Мифтах ал-'улум), еще послание к одному из его учеников, Му­хаммеду Сачаклы-заде, очевидно, западному турку.

О научной деятельности мусульманских ученых это­го периода в Туркестане нам мало известно; мы не зна­ем даже, кто был наставником первых чагатайских ха­нов, принявших ислам, Мубарек-шаха и Борака; Дже- маль Карши называет мусульманкой и мать Мубарек- шаха — Эргэнэ-хатун. Хайду не был мусульманином и был похоронен, по монгольскому обычаю, на высокой горе между Чу и Или; по его распоряжению даже му­сульманин Борак-хан был похоронен на горе, т. е. как монгол. Но вражды к исламу и к мусульманам Хайду ничем не проявлял; Джемаль Карши говорит о нем, что он был ханом справедливым, щедрым, милостивым, рас­положенным к мусульманам. Сам Джемаль Карши ви­дел его два раза, в начале и в конце его царствования, и получил от него милостивую грамоту (неизвестно, на каком языке). Более всего было бы любопытно знать, насколько мусульманские ученые Туркестана в то время знакомились со знаниями других культурных элементов государства. В этом отношении совершенно одиноко стоит известие об ученом туркестанце Хейбеталлахе, переселившемся потом в Персию и умершем в царство­вание Газан-хана (1295—1304). Хейбеталлах, по словам Рашид ад-дина, знал языки турецкий и сирийский, имел познания во всех науках и говорил речи «подобно шей* хам», но Газан-хан будто бы причислял его к ученым второго сорта и сравнивал его с чиновниками, прини­мающими участие в государственны* делах, но не имею­щими доступа в самое помещение царской казны. «Я не удивлюсь,— прибавил Г азан-хан,— что он и ему по­добные не знают сокровенного, но то, что они знают, мне понравилось, и за это я их ценю». По-видимому, из это­го можно заключить, что Хейбеталлах был более свет­ским ученым, чем богословом. К сожалению, до нас не дошло ничего из его трудов.

О значении турецкого языка в то время можно су­дить по тому, что, например, у Рашид ад-дина даже там, где говорится о семье Чингиз-хана вместе с монголь­скими терминами употребляются турецкие. Монгольский термин нойон ‘князь’ ( в значении турецкого бег) для обозначения военной аристократии употреблялся в Тур­кестане до времени Тимура; при Чингиз-хане главным нойоном, как руководитель военного дела, был его сын Тулуй; это звание обозначается по-монгольски словами еке нойон ‘великий нойон’, но рядом приводится вместо монгольского прилагательного турецкое в том же значе­нии (улуг нойон). Мы не видим, однако, со стороны му­сульман попытки сделать турецкий язык языком государ­ства. Когда Плано Карпини в 1246 г. уезжал из Монго­лии, ему дали для папы грамоту, написанную «по-сара­цински». В последние годы проф. Пельо удалось устано­вить, что в архиве Ватикана до сих пор сохранилась эта грамота, написанная на персидском языке. Грамота (да­та ее — конец джумада II 644г. х., т. е. <начало> ноября 1246 г.) написана настолько безграмотно, что персидский язык не мог быть родным языком состав­лявших ее. Заглавие грамоты написано по-турецки; за­мечательно, что имени Гуюк-хана нет и грамота послана от имени «хана великого улуса и вселенной»; встреча­ются и турецкие слова, и выражения в тексте грамоты. Надо думать, что составителями грамоты были средне­азиатские купцы турецкого происхождения, старавшие* ся писать по-персидски, как на принятом в их стране литературном языке.

От политических смут и связанного с ними перерыва торговых сношений среднеазиатские монголы должны были страдать больше других монгольских государств, для которых, не исключая и Золотой Орды, был открыт доступ к морю. Этим, может быть, объясняется, что именно в Средней Азии возник грандиозный план вос­становления единства монгольской империи в той фор­ме, в которой это тогда только было возможно, — в фор­ме федерации монгольских государств, с тем чтобы куп­цы свободно, не подвергаясь никаким поборам, могли переезжать из одного государства в другое. Историки приписывают инициативу в этом деле чагатайскому ха­ну Туве, которому удалось убедить Чапара, после чего были отправлены послы в другие монгольские государ­ства; везде было выражено согласие. Послы из Средней Азии прежде всего прибыли в Китай, к внуку и преем­нику Хубилая (умершего в 1294 г.) Тэмуру; в сопровож­дении посла Тэмура послы Чапара и Тувы прибыли в сен­тябре 1304 г. в Персию, в Мерагу, где тогда находился вступивший на престол султан Улджэйту. В 1305 г. Улд- жэйту послал письмо на монгольском языке французско­му королю Филиппу IV с извещением о достигнутом со­глашении; это письмо дошло до нас и является единствен­ном известным нам подлинным монгольским документом, относящимся к этому договору. Прежние войны объясня­ются в этом письме не злой волей и не корыстолюбием ханов, но клеветническими речами злых подданных (ка- раджу); теперь, говорится дальше, мир восстановлен, все члены ханского рода, старшие и младшие, пришли к со­глашению, все дороги открыты, и первый, кто бы нарушил договор, будет иметь против себя всех остальных. В пись­ме высказывается наивное мнение, чтобы «франкские султаны», т. е. европейские государи, установили между собой такой же мир и также поднялись бы все вместе против его нарушителя; между тем в Европе в то время происходили такие события, как борьба Филиппа IV с папой и завоевание англичанами Шотландии. По поводу такого же письма, полученного английским королем Эдуардом I (1272—1307), новый король Эдуард II в своем ответе в 1307 г. мог только выразить надежду, что, с помощью божьей, возникшие в разных местах ссоры уступят место согласию и миру.

Пункт договора об общих действиях против всякого нарушителя мира остался, конечно, и в монгольской им­перии такой же мертвой буквой, каким он был всегда, и раньше, и после. Мы увидим в следующей лекции, что первая половина XIV в. была для Туркестана временем еще более ожесточенных междоусобий и еще большего культурного упадка.

Академик Василий Бартольд

Из сборника «Тюрки: Двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии». - Алматы, 1993

 

Читайте также: