Показать все теги
Если золотоордынские ханы, по отдаленности их владений от Монголии, с самого начала были до некоторой степени самостоятельными государями, то гораздо менее определенным было политическое устройство завоеванных монголами областей Туркестана и вообще Средней Азии. Несомненно, что Чингиз-хан хотел предоставить свои завоевания к западу от Монголии своим трем старшим сыновьям и что все три царевича осуществляли свои права еще при жизни своего отца; но совершенно неясен вопрос как о границах владений каждого из них, так и об объеме их прав по сравнению с правами главы империи. Замечательно, что, несмотря на обширность империи, орды всех трех царевичей находились сравнительно близко одна от другой. Орда Джучи находилась на верхнем Иртыше, и там же он, по более ранним источникам, был похоронен, хотя впоследствии его могилу показывали гораздо западнее, на Сары-су, во владениях Шибана, что было бы более согласно с монгольским обычаем, по которому орда отца переходила к младшему сыну; на Иртыше после Джучи жил его старший сын, Орда. Несколько южнее, на берегу реки Эмиль, впадающей в Ала-куль, была орда третьего царевича, впоследствии императора, Угэдзя; место погребения Угэдэя было, по словам Рашид ад-дина, на высокой горе в двух днях пути от Иртыша, откуда вытекал один из притоков этой реки. Китайский отшельник Чанчунь, проезжавший здесь в 1221 г., упоминает о дороге через Алтай, проведенной во время прохода монгольского войска по приказу Угэдэя, из чего можно заключить, что Угэдэй при жизни своего отца считался владетелем и этой местности. Точного определения границ владений Угэдэя мы не находим ни в одном из источников; Джувейни говорит только, что юрт Угэдэя при жизни его отца находился «в пределах Эмиля и Кобука»; известно, что эти две реки вытекают приблизительно в одном и том же месте и текут одна на запад, другая на восток.
Гораздо определеннее говорится у того же Джувейни об орде и владениях второго царевича, Чагатая; его орда была «в месте Куяш, по соседству с Алмалыком»; его владения простирались «от границ области уйгуров до Самарканда и Бухары». По словам Чан-чуня, Чагатай первым провел дорогу мимо оз. Сайрам и через перевал Талки; он же в 1222 г. восстановил разрушенные во время войны мосты на Аму-Дарье. О местоположении Куяша и орды Чагатая мы знаем по другим источникам, что они находились в Кульджинском крае, к югу от р. Или; мы видели, что Куяс упоминается уже у Махмуда Кашгарского как город, расположенный «за Барсханом»; в другом месте сказано, что название Каяс, или Куяс, носит вся область тухсийцев и чигилей, причем были три крепости с этим названием: Саблыг-Куяс, Ур- унг-Куяс, и Кара-Куяс. Орда Чагатая и его ближайших потомков упоминается у Джувейни также под турецким названием Улуг-Ив, т. е. ‘Большой дом’; появление турецкого названия для орды монгольского хана в такой ранний период представляет интерес. О месте погребения Чагатая и его потомков нет никаких сведений.
Таким образом, орды трех старших сыновей Чингиз- хана находились сравнительно на небольшом пространстве от верхнего Иртыша до местности к югу от Или. Уже из этого видно, что на эти орды нельзя смотреть как на столицы трех отдельных государств. Особенно неясным остается положение владений Чагатая и Угэ- дэя по отношению к Монголии. После смерти Чингиз- хана Угэдэй был избран императором и перехал в Монголию, где построил город Каракорум и несколько дворцов как в самом городе, так и в его окрестностях и где, очевидно, осуществлял все права государя, не считаясь с правами Тулуя как наследника отцовского юрта, т. е. Монголии. Несмотря на подчинение Чагатаю земель до Самарканда и Бухары, Мавераннахром управлял Махмуд Ялавач, живший в Ходженде и назначенный не Ча- гатаем, а Угэдэем; таково было положение еще в 636/1238—39 г., во время народного, преимущественно крестьянского восстания против монголов в Бухаре. Вскоре после этого Чагатай, не посоветовавшись с братом, низложил Махмуда и назначил вместо него другого наместника; когда Махмуд пожаловался Угэдэю, Чагатай в ответ на запрос послал брату извинительное письмо; Угэдэй удовлетворился этим, утвердил распоряжение Чагатая и пожаловал ему Мавераннахр во владение (употреблен монгольский термин инджу). Можно было бы думать, что после того Мавераннахром будут управлять наместники по назначению Чагатая; между тем еще при Угэдэе, по словам Рашид ад-дина, наместником Кара-Ходжа и Бешбалыка (т. е. Уйгуристана, Хот а на, Кашгара, Алмалыка, Каялыка), Самарканда и Бухары до берега Джейхуна был назначен, опять-таки Угэдэем, Мас‘уд-бек, сын Махмуда Ялавача (сам Махмуд Яла- вач был назначен губернатором Пекина и в этой Должности умер в 1254 г.). Персидский историк Джузджани не мог представить себе таких государственных порядков и потому ошибочно называет Мас‘уд-бека министром Чагатая. Мы имеем известия, что Мас‘уД-бек осуществлял права на всем обширном пространстве своего наместничества, от Бешбалыка до Самарканда и Бухары; особое предпочтение им было оказано Бухаре, где им было построено обширное медресе Мас'удийе; это здание было разрушено в 1273 г. персидскими монголами, но потом восстановлено, и в 1289 г. в нем был похоронен его строитель. Другое Мас‘удийе было построено им в Кашгаре, куда в начале XIV в. перенес свое местопребывание третий сын Мас‘уд-бека. Замечательно, что мусульманский купец-хорезмиец мог сохранить свою власть при политических переменах, происшедших при его жизни в Средней Азии, и передать ее своим сыновьям.
Одной из причин смут в монгольской империи было отсутствие закона о престолонаследии. После смерти каждого хана подвергался долгому обсуждению вопрос о его преемнике; требовалось признание его всеми членами ханского рода и торжественное возведение его на престол при их участии, для чего созывался курултай; воля предшествующего хана принималась во внимание, но не связывала безусловно царевичей. Между смертью хана и курултаем, на котором происходило восшествие на престол его преемника, проходило несколько лет; правительницей в это время считалась вдова умершего, но ее власть признавалась не всеми, и многие царевичи произвольно распоряжались в своих областях, не считаясь с правами главы империи.
Таким смутным периодом был уже период после смерти Угэдэя (1241 г.) и до возведения на престол (вопреки воле умершего, назначившего другого наслед- иика) его сына Гуюка (1246 г.). Среди прочих в это время почувствовал себя небезопасным в своем наместничестве Мас‘уд-бек и ушел к Батыю; но еще до избрания Гуюка он мог вернуться, и, как наместник, явился на курултай 1246 г. Гуюк утвердил его наместником «Мавераннахра, Туркестана и других областей».
Гуюк умер уже в 1248 г.; после него престол перешел к потомству другого сына Чингиз-хана, Тулуя, и в 1251 г. был провозглашен главой империи старший сын Тулуя, Мункэ. Тотчас после его вступления на престол возникло дело о действительном или мнимом заговоре против hero многих царевичей из рода Чагатая и Угэдэя; обвиненные в заговоре царевичи частью были казнены, частью подвергнуты изгнанию; произошел почти полный разгром улусов Чагатая и Угэдэя. Формально эти улусы Me были уничтожены; вдова Гуюка осталась в его орде в Эмиле, вдова Кара-Хулагу, внука Чагатая, Эргэнэ-хатун, осталась владетельницей орды Чагатая; но в действительности вся власть перешла к домам Тулуя и Джучи, а Мункэ-хан в 1253 г. говорил Рубруку: «Как солнце распространяет повсюду лучи свои, так повсюду распространяется владычество мое и Батыя». По словам Рубрука, граница между сферами влияния Мункэ и Батыя проходила к востоку от Таласа, так что часть земель улуса Джучи входила в сферу влияния Мункэ.
О действиях Мас‘уд-бека во время смутного периода и заговора сведений нет; говорится только, что жизнь его подвергалась опасности из-за его привязанности к Мункэ. После установления порядка границы наместничества Мас‘уд-бека были еще более расширены: ему были подчинены Мавераннахр, Туркестан, Отрар, область уйгуров, Хотан, Кашгар, Дженд, Хорезм и Фергана. Осенью 1253 г. из Монголии выступил с войском брат Мункэ, Хулагу, которому было суждено завоевать Багдад, уничтожить династию аббасидских халифов и образовать новое монгольское государство в Передней Азии. Войско Хулагу, как прежде Чингиз-хана, двигалось медленно и только в начале 1256 г. переправилось через Аму-Дарью. В 1254 г. его встретила в Алмалыке и Улуг-Иве Эргэнэ-хатун; около 1255 г. оно провело сорок дней в окрестностях Самарканда, где его угощал Мас‘уд-бек.
После смерти Мункэ-хана (1259 г.) положение снова изменилось. Произошла борьба за престол между его братьями Хубилаем и Арик-Букой; первый был провозглашен великим ханом в Китае, второй — в Монголии, Вследствие этого прекратился подвоз хлеба из Китая, 8 котором нуждалась Монголия; Арик-Бука решился отправить на запад чагатайского царевича Алгуя, чтобы устроить подвоз провианта и необходимых товаров, в том числе оружия, из Туркестана. Алгуй быстро подчинил своей власти все бывшие области чагатайского улуса, даже захватил Хорезм, входивший в состав^улуса Джучи, но, разумеется, сделал все это для серя и не думал выполнять поручений Арик-Буки. Эргэ»э-хатун отправилась к Арик-Буке с жалобой на Алгуя; туда же, вероятно, уехал и Мас‘уд-бек. Арик-Бука потом вступил в борьбу с Алгуем, но после некоторых успехов потерпел поражение. Покидая Туркестан, он послал к Алгую Эр- гэнэ и Мас‘уд-бека; Алгуй женился на Эргэнэ и послал Мас‘уд-бека наместником в Самарканд и Бухару. С помощью денег, собранных Мас‘уд-беком, Алгуй до своей смерти, последовавшей, вероятно, в 1266 г., успел еще завоевать Отрар, входивший в состав владений Берке.
После смерти Алгуя чагатайским ханом был провозглашен на берегу Ангрена сын Эргэнэ от первого брака, Мубарек-шах, мусульманин; у него потом отнял престол посланный Хубилаем, одержавшим победу в Монголии, другой чагатайский царевич, Борак (Барак); Бо- рак в свою очередь должен был подчиниться Хайду, внуку Угэдэя, сначала находившемуся в войске Арик- Буки, потом, после его ухода, самостоятельно продолжавшему войну против Алгуя и его преемников. Хайду в 1269 г. созвал курултай на берегу Таласа. Между прочим были приняты меры для защиты культурных земель от кочевников; царевичи обязались жить в горах и степях и не выпускать своих стад на пашни. Управление культурными областями было поручено тому же Мас‘- уд-беку. Он и его два старших сына получили назначение от Хайду, третий сын Мас‘уд-бека — от сына и преемника Хайду Чапара, возведенного на престол в местности около Эмиля в 1303 г.
Местопребыванием Хайду и его преемника оставалась местность, с самого начала принадлежавшая Угэ- дэю, хотя место погребения Хайду находилось в горах между Чу и Или. Несмотря на то что верховная власть принадлежала потомкам Угэдэя, возводились на престол и чагатайские ханы; дольше всего (1282—1306) ханом был сын Борака, Тува, переживший Хайду. Нет никаких известий о том, были ли установлены границы между улусами Угэдэя и Чагатая.
Даже вопрос о границах в Средней Азии между улусами четырех сыновей Чингиз-хана в это время остается неясным. На севере в состав улуса Тулуя, по-видимому еще в первой половине XIII в., вошли некоторые земли, причислявшиеся прежде к владениям Джучи, в том числе зевдя киргизов. Об этом ясно говорится в истории Хубилая; кроме того, мы имеем у Абулгази интересный рассказ, правда не подтверждаемый никакими другими источниками, о походе монголов из страны киргизов к устью Енисея, в страну Алакчин. Поход был произведен по распоряжению вдовы Тулуя, царицы Сур- хуктани, следовательно, в промежуток времени между смертью ТуЛуя (год змеи, 1233) и смертью царицы (в феврале 1252 г.). На северо-западе владения Хубилая, по-видимому, доходили до Иртыша. Есть известие, что граница между владениями Хубилая и Хайду проходила близ Каялыка, но с этим трудно было бы привести в согласие известие о возведении на престол Чапара в местности около Эмиля.
При описании областей нынешнего Китайского Туркестана Марко Поло причисляет к владениям Хубилая Хотан и области к востоку от него; но тут же сказано, что земли «от Кашгара досюда и еще далее принадлежат к Великой Турции», как называется у самого Марко Поло государство Хайду. О Яркенде определенно говорится, что он принадлежал племяннику великого хана, как Марко Поло называет по ошибке того же Хайду. Интересно известие Рашид ад-дина, что область уйгуров во время борьбы между Хубилаем и Хайду оставалась нейтральной; уйгуры старались поддерживать хорошие отношения с обеими сторонами. По-видимому, там правила все еще династия идикутов. Подчинившийся Чингиз-хану в 1209 г. идикут Барчук принимал участие в походе 1218 г. против Кучлука, потом в походе на государство хорезмшаха Мухаммеда и в последнем походе Чингиз-хана, на Тангут. Барчуку, умершему в царствование Угэдэя, наследовали один за другим три его сына; первый умер во время правления вдовы Угэдэя Туракины (1241—1246), второй был казнен в начале царствования Мункэ по обвинению в намерении
убить в одну из пятниц в соборной мечети всех мусульман в Бешбалыке; ему отрубил голову его брат, потом/ назначенный его преемником. Дальнейших сведений q династии идикутов, по-видимому, нет.
Если государство великого хана несколько расширило свои пределы на счет государства Хайду, то государство среднеазиатских монголов при Хайду могло расширить свои пределы на юг и на запад за счет государств потомков Хулагу и потомков Джучи. В государство Хайду входила северная часть Афганистана от Бадах- шана до берегов Мургаба, где стоял с войском один из его 24 сыновей, Сарбан. Улус Джучи, по-видимому, постепенно лишился своих восточных окраин, именно областей к востоку от низовьев Сыр-Дарьи, хо’р точных сведений о том, где было во второй половине XIII в. местопребывание потомков Орды, мы не имеем. По рассказу Рашид ад-дина, один из среднеазиатских монгольских отрядов на пути в орду Кончи, потомка Орды, проходил через Дженд и Узгенд, из чего можно заключить, что местопребывание Кончи было еще дальше к западу или северо-западу. Марко Поло помещает страну Кончи где-то далеко на север, где люди «живут как звери», где нет никакого хлеба и где в некоторых местностях вместо лошадей ездят на собаках. Кончи умер еще при жизни Хайду; власть перешла к его сыну Баяну, против которого выступил, с помощью Хайду, другой правнук Орды, Куйлюк; борьба между ними еще продолжалась во время составления труда Рашид ад-дина. Арабские историки, писавшие в Египте и Сирии, начиная с Абу-л-Фида, говорят, что Кончи и его потомки правили в Газне и Бамиане; это известие, совершенно не подтвержденное более осведомленными персидскими авторами, вошло и в европейские книги, в том числе в книгу Лэн-Пуля о мусульманских династиях (в русском переводе оно исправлено). Арабские авторы, вероятно» смешали имя Кончи с именем Кули, сына Орды, принимавшего участие в завоевании Персии Хулагу; впоследствии он был казнен в Персии, его отряды во время борьбы между Хулагу и Берке ушли на восток, овладели Газной и Бамианом и там подчинились чагатайским царевичам.
Помимо разделения Средней Азии между членами ханского рода, здесь, в противоположность Золотой Орде, еще в начале XIV в. был целый ряд местных династий домонгольского происхождения. Сведения о них мы находим частью у писавшего в начале XIV в. Джемаля Карши, частью в надгробных надписях, исключительно- на арабском языке. Все правители носят арабский титул мелик, как в домонгольский период назывались вассальные князья в Персии и Средней Азии; иногда к этому присоединяются более громкие титулы —султан и хан. В одном из рассказов Джемаля Карши упоминается, со слов узгендского святого Бурхан ад-дина Кылы- ча, владатель Ферганы Ильчи Меликшах; в Узгенде сохранилась могила его сына и преемника, Сатылмыш Меликщаха, умершего в 665/1266—67 г. Судя по их именам и титулам, все князья были турецкого происхождения; некоторые имена и титулы производят впечатление глубокой старины; так, в Аулие-Ата похоронен умерший в 1262 г. местный князь Балыг Бульге Улуг Бильге Икбал-хан. Надписи сочинялись по-арабски учеными; Джемаль Карши приводит сочиненную им самим в Дженде арабскую надпись над могилой турецкого святого Кемаль ад-дина Хорезми Сугнаки, известного у туркмен под именем Шейх-Баба, умершего в Дженде в конце ноября 1273 г. 85 лет от роду. Джемаль Карши приводит персидский перевод, также в стихах, арабского стиха над одной могилой на берегу Сыр-Дарьи недалеко от Ходженда. Кроме того, приводятся персидские стихи в честь хотанского султана (неизвестно, какого времени) Мунмыш-тегина, где сказано: «Живи так долго, шах, чтобы сказал турок: очень старым стал Мун- мыш-тегин».
О существовании в XIII в. вассальных династий свидетельствуют и чеканенные в разных городах Средней Азии (например, в Отраре) монеты; обыкновенно они чеканились от имени местного мелика, причем имя его не называется. Нет ни одной монеты, где бы находились имена Хайду, Тувы и других, тогда как в Золотой Орде монету со своим именем чеканил уже хан Менгу-Тимур. Нет никаких указаний, чтобы существовала граница между территорией, которая бы непосредственно управлялась ханами, и территорией, оставленной прежним местным династиям. Ближе всего к чагатайской орде находился город Алмалык, хотя между ними протекала большая река Или; между тем даже в Алмалыке продолжала править династия, основатель которой подчи- ■яился Чингиз-хану. С другой стороны, династия карлукского Арслан-хана почему-то рано лишилась Каялыка; уже сын Арслан-хана по неизвестной причине получил х>т Менгу-хана не Каялык, а Узгенд, тогда главный город Ферганы. Удалось ли его потомству сохранить за собой этот город и был ли потомком карлукского Арс- лан-хана упомянутый выше Ильчи Меликшах, неизвестно.
Каялык, как известно, был посещен в 1253 г. Руб- •руком, который провел там двенадцать дней. Рубрук описывает Каялык как большой город с оживленным базаром; интересно, что в этом мусульманском городе было три буддийских храма, принадлежавшие уйгурам. Было бы крайне интересно, если бы удалось найти какие-нибудь остатки города, где были такие разнообразные культурные элементы; но пока даже местоположение Каялыка остается неустановленным. В небольшом расстоянии к северу от Каялыка Рубрук проехал через поселение, где жили исключительно христиане-несториане, у которых там была церковь. Христианских надписей в северной части Джетысуйской области до сих пор найдено не было.
В местности к северу от Или, несколько южнее Каялыка, Рубрук видел еще хороший город с мусульманским населением, но говорившим не по-турецки, а по- персидски; по всей вероятности, это были недавние переселенцы из южной части Мавераннахра. Вообще, однако, городская жизнь в равнине к северу от Или уже тогда находилась в полном упадке. Прежде там было много городов, но татары разрушили большую часть их, чтобы воспользоваться превосходными пастбищами этой местности; тут же сказано, что земля большею частью занята туркменами. Трудно сказать, следует ли понимать эти слова Рубрука и смысле указания на определенный турецкий народ, носивший это имя, или под туркменами понимали и тогда, как теперь на Кавказе, особенно в арабской форме множественного числа, те- ракиме, наиболее отсталые в смысле хозяйства и умственной культуры элементы населения, особенно турецкого. На это указывают и слова Джемаля Карши о те- ракиме близ Барчкенда и Дженда, где тогда едва ли жили туркмены. Слова Рубрука об упадке культуры подтверждаются словами китайского современника Рубрука, Чан Дэ, проехавшего здесь в 1259 г. Чан Дэ говорит, что в местности, где прежде жили кара-китаи, было многочисленное население и много каналов, орошавших пашни, и в то же время он видел здесь много развалин.
Нет основания связывать разрушение городов с политикой монгольских ханов или с установлением преобладания турецкой национальности. Мы видели, что ханы, в том числе Хайду, принимали меры для защиты земледельческой культуры от кочевников; кроме того, Хайду и Тува построили новый город в Фергане, Андижан, которому была суждена большая будущность, и этот новый город сделался турецким по преимуществу; в начале XVI в. в Андижане, по словам Бабура, не было никого, ни в городе, ни на базаре, кто бы не знал по- турецки. В противоположность большей части городов монгольского периода, в этом случае ничего не говорится ни о ханских дворцах, ни вообще о местопребывании ханов. Ханы, по-видимому, построили этот город исключительно в интересах населения, а не для самих себя.
На интересах торговли и в связи с этим на городской жизни должны были крайне гибельно отразиться рано- начавшиеся в монгольской империи смуты. Помимо других причин, эти смуты вызывались также разнообразие»* культурных элементов, оказывавших влияние на монголов; были примеры, что в одной и той же ханской семье одни сыновья получили христианское воспитание, другие — мусульманское. Представители различных культурных народов, покоренных монголами, постоянно интриговали в ханской орде друг против друга; то же самое относится к людям, соперничавшим между собою за власть в какой-нибудь одной стране. Исследователями русской истории доказано, что главной причиной гибели многих русских князей и вельмож в Золотой Орде были интриги против них других князей и вельмож; смертный приговор произносился и приводился в исполнение татарами, но они в этом случае были только орудием в руках врагов осужденных. Тот же самый вывод можно распространить и на другие страны, покоренные монголами. Только первый преемник Чингиз-хана, Угэдэй, умел стоять выше этих интриг и своими беспристрастными решениями восстанавливать мир среди враждо- ваших между собой царевичей и вельмож. Тотчас после его смерти началась эпоха жестоких казней в орде; десять лет спустя таким казням стали подвергаться в большом числе (единичные случаи были и раньше) члены ханского рода; еще десять лет спустя начались войны между отдельными монгольскими государствами й случаи избиения в одной стране ни в чем не повинных купцов, прибывших из другой. После своего поражения в 1262 г. на Тереке в битве с войском Берке Хулагу ве^ лел перебить всех купцов, прибывших из государства его врага; Берке ответил на это избиением купцов из государства Хулагу.
Во время смут, как всегда, временные и частные интересы должны были получить преимущество перед общими интересами империи. Таковы были, по рассказу историков, уже те действия, к которым прибегал в 1260-х годах Алгуй для утверждения своей власти в Средней Азии; еще более характерно сознательное разорение в 1273 г. персидскими монголами Бухары как опорного пункта для наступления на Персию из Туркестана. Бухара не только быстро оправилась от монгольского нашествия 1220 г., но достигла в первые десятилетия монгольского владычества такого процветания, какого не достигала прежде. Джувейни называет Бухару городом, подобного которому не было в мусульманском мире; Марко Поло (его отец и дядя провели в Бухаре три года, 1262—1265)—лучшим городом по всей Персии, т. е. в странах, где говорили по-персидски. Даже восстание против монгольского владычества в 1238—1239 гг. не отразилось на благосостоянии города; Махмуд Ялавач сумел убедить монголов и в особенности хана Угэдэя, что уничтожать богатый город из-за преступления нескольких мятежников было бы не в интересах правительственной власти. Иначе действовали во время смут отдельные ханы и царевичи, для которых были важны не столько доходы, которые мог доставить город за долгий период, сколько возможность немедленно получить в свое распоряжение значительные средства. С 1260-х годов Бухара несколько раз подвергалась поборам и разграблению; даже после события 1273 г. город все еще мог привлекать грабителей, и остатки его доставили большую добычу двум мятежным царевичам, сыновьям Алгуя. После этого Бухара в течение семи лет (вероятно, 1275—1282 гг.) не существовала вовсе, и только со вступлением на престол Тувы могли быть приняты меры для ее восстановления.
То, что говорится в источниках о Бухаре, наверное, повторялось и в других местах, о которых наши сведения еще более скудны. Много интересных сведений о городах Средней Азии ждали от «Прибавлений» (Мулха- кат ас-Сурах) Джемаля Карши (начало XIV в.) к переведенному им арабскому словарю X в. Аэтору XVI в. Мухаммед-Хайдер обвиняет Джемаля Карши в пристрастии к своему родному городу, Баласагуну; перечисляя выдающихся деятелей каждого города, он будто бы называет менее десяти имен самаркандцев, тогда как уроженцев Баласагуна у него названо столько, что даже трудно понять, как в одном городе в одно и то же время могло быть столько замечательных людей. Пока не было известно ни одной рукописи этих «Прибавлений», можно было ожидать, как и было заявлено в печати, что в них найдется ценный историко-литературный материал об умственной жизни Баласагуна, но открытые с тех пор рукописи не оправдали этих ожиданий. Бала- сагун в них даже не упоминается, из уроженцев его упоминается только шейх автора Шемс ад-дян Эйюб Ба- ласагуни и его сын Рукн ад-дин Ахмед Баласагуни. Упоминается город Куз-балык, где в 1259 г. умер один из князей Алмалыка; можно было бы думать, что имеется в виду Баласагун, который по Махмуду Кашгарскому носил также название Куз-орду (это название приводится также в китайской транскрипции ХШ в.) и Куз- улуш; но странно было бы, если бы автор назвал Баласагун не тем именем, от которого получил свою нисбу его шейх. Кроме того, мы находим у Джемаля Карши еще одно географическое название, которого нет в других источниках, — Иль-Аларгу; так называлась местность, где находилась орда Чагатая. От этого названия получил свою вторую нисбу (Иль-Аларгуви) мусульманский министр Чагатая, купец Кутб ад-дин Хабаш-Амид, умерший в начале царствования Алгуя, в 1260 г., в одном из городов области Алмалыка и похороненный там же, в построенной им ханаке.
Джемаль Карши посвящает отдельные главы различного размера нескольким городам (Алмалык, Кашгар, Хотан, Ходженд, ферганские города, Шаш, т. е. Ташкент, Барчкенд и Дженд) с краткой характеристикой каждого города и кратким перечислением происходивших из него ученых и других замечательных людей. Автор родился в Алмалыке (из Баласагуна происходил его отец), потом переселился в Кашгар, посещал и некоторые другие города. Следы упадка отмечаются в Каш- rape, который в то время был разорен, и в Дженде, который «в прежнее время был большим городом», хотя и в то время в нем происходила оживленная торговля. Только о Кашгаре сообщается, что он подвергся нашествию джута (джете)— термин, который встречается здесь впервые и потом употреблялся в Китайском Туркестане в том же смысле, как в Западном Туркестане слово казак, т. е. для обозначения отряда кочевников, отделившихся от своего рода и племени и обратившихся в разбойничьи шайки. Нападение джута произошло зимой, год не указывается; было перебито много народа и уведено в плен до 4000 малолетних. В культурно-историческом отношении интересно сообщение, что в Кашгарской области при обработке полей не пользовались ни быками, ни коровами, довольствуясь огородными инструментами (слово, употребленное в тексте, собствен? но, имеет значение ‘топор’). Теперь в Кашгарии, по-видимому, такого недостатка в рабочем скоте нет.
В XIII в. продолжались, хотя и очень медленно, успехи исламизации и отуречения Туркестана. Еще при Чингиз-хане произошло обратное тому, на что рассчитывал Кучлук: те из кара-китаев, которые уцелели во время занятия края монголами, приняли мусульманскую одежду. Положение мусульман теперь было лучше в бывших владениях кара-китаев, чем в бывшем государстве хорезмшаха Мухаммеда, вследствие упорного сопротивления, которое в некоторых городах было оказано монголам. В Самарканде в 1221 г. старшины были поставлены из представителей разных народов; главный начальник был из кара-китаев и был человеком китайской культуры; мусульмане могли владеть садами и пашнями только сообща с китайцами, кара-китаями или другими. Несколько лет спустя, при Угэдэе, наместником Самарканда и Бухары был назначен человек с китайским именем или титулом (Чонсан-тайфу), упоминающийся еще в 1268 г.; этим, вероятно, следует объяснить факт чеканки в Бухаре, единственный раз в истории этого города, медной монеты с китайскими иероглифами. В последующее время мы уже не видим в мусульманских областях правителей из немусульман, хотя говорится о прибытии в мусульманские города переселенцев с востока. По словам Чан Дэ, в Алмалыке вместе с мусульманами жили китайцы и даже постепенно получали преобладание китайские нравы.
Гонение на ислам, происходившее при Кучлуке, при монголах, конечно, не возобновлялось, хотя Чагатай, как ревнитель монгольского обычного права, иногда привлекал мусульман к ответственности за соблюдение обрядов ислама. По поводу смерти Чагатая (1242 г.) Джувейни приводит персидское стихотворение одного поэта, оканчивающееся стихом: «Тот, из страха перед кем никто не входил в воду, потонул в океане, очень широком» (т. е. в пучине смерти). Но и при Чагатае был врач-мусульманин Меджд ад-дин; кроме того, при нем пользовался влиянием богатый купец (происходивший, по Джемалю Карши, из Кермине; по Рашид ад- дину — из Отрара) Кутб ад-дин Хабаш-Амид; это влияние было так велико, что Хабаш-Амид мог приставить к каждому сыну Чагатая одного из своих сыновей. Правда, Хабаш-Амид, хотя он был мусульманином и даже, как мы видели, строителем ханаки, не пользовался расположением мусульманского духовенства и сам не питал к нему расположения; его даже называли виновником смерти одного из самых известных ученых того времени, Юсуфа Секкаки, по происхождению хорезмийца. От этого ученого сохранилось на арабском языке, кроме необыкновенно популярной в мусульманском мире филологической энциклопедии «Ключ наук» (Мифтах ал-'улум), еще послание к одному из его учеников, Мухаммеду Сачаклы-заде, очевидно, западному турку.
О научной деятельности мусульманских ученых этого периода в Туркестане нам мало известно; мы не знаем даже, кто был наставником первых чагатайских ханов, принявших ислам, Мубарек-шаха и Борака; Дже- маль Карши называет мусульманкой и мать Мубарек- шаха — Эргэнэ-хатун. Хайду не был мусульманином и был похоронен, по монгольскому обычаю, на высокой горе между Чу и Или; по его распоряжению даже мусульманин Борак-хан был похоронен на горе, т. е. как монгол. Но вражды к исламу и к мусульманам Хайду ничем не проявлял; Джемаль Карши говорит о нем, что он был ханом справедливым, щедрым, милостивым, расположенным к мусульманам. Сам Джемаль Карши видел его два раза, в начале и в конце его царствования, и получил от него милостивую грамоту (неизвестно, на каком языке). Более всего было бы любопытно знать, насколько мусульманские ученые Туркестана в то время знакомились со знаниями других культурных элементов государства. В этом отношении совершенно одиноко стоит известие об ученом туркестанце Хейбеталлахе, переселившемся потом в Персию и умершем в царствование Газан-хана (1295—1304). Хейбеталлах, по словам Рашид ад-дина, знал языки турецкий и сирийский, имел познания во всех науках и говорил речи «подобно шей* хам», но Газан-хан будто бы причислял его к ученым второго сорта и сравнивал его с чиновниками, принимающими участие в государственны* делах, но не имеющими доступа в самое помещение царской казны. «Я не удивлюсь,— прибавил Г азан-хан,— что он и ему подобные не знают сокровенного, но то, что они знают, мне понравилось, и за это я их ценю». По-видимому, из этого можно заключить, что Хейбеталлах был более светским ученым, чем богословом. К сожалению, до нас не дошло ничего из его трудов.
О значении турецкого языка в то время можно судить по тому, что, например, у Рашид ад-дина даже там, где говорится о семье Чингиз-хана вместе с монгольскими терминами употребляются турецкие. Монгольский термин нойон ‘князь’ ( в значении турецкого бег) для обозначения военной аристократии употреблялся в Туркестане до времени Тимура; при Чингиз-хане главным нойоном, как руководитель военного дела, был его сын Тулуй; это звание обозначается по-монгольски словами еке нойон ‘великий нойон’, но рядом приводится вместо монгольского прилагательного турецкое в том же значении (улуг нойон). Мы не видим, однако, со стороны мусульман попытки сделать турецкий язык языком государства. Когда Плано Карпини в 1246 г. уезжал из Монголии, ему дали для папы грамоту, написанную «по-сарацински». В последние годы проф. Пельо удалось установить, что в архиве Ватикана до сих пор сохранилась эта грамота, написанная на персидском языке. Грамота (дата ее — конец джумада II 644г. х., т. е. <начало> ноября 1246 г.) написана настолько безграмотно, что персидский язык не мог быть родным языком составлявших ее. Заглавие грамоты написано по-турецки; замечательно, что имени Гуюк-хана нет и грамота послана от имени «хана великого улуса и вселенной»; встречаются и турецкие слова, и выражения в тексте грамоты. Надо думать, что составителями грамоты были среднеазиатские купцы турецкого происхождения, старавшие* ся писать по-персидски, как на принятом в их стране литературном языке.
От политических смут и связанного с ними перерыва торговых сношений среднеазиатские монголы должны были страдать больше других монгольских государств, для которых, не исключая и Золотой Орды, был открыт доступ к морю. Этим, может быть, объясняется, что именно в Средней Азии возник грандиозный план восстановления единства монгольской империи в той форме, в которой это тогда только было возможно, — в форме федерации монгольских государств, с тем чтобы купцы свободно, не подвергаясь никаким поборам, могли переезжать из одного государства в другое. Историки приписывают инициативу в этом деле чагатайскому хану Туве, которому удалось убедить Чапара, после чего были отправлены послы в другие монгольские государства; везде было выражено согласие. Послы из Средней Азии прежде всего прибыли в Китай, к внуку и преемнику Хубилая (умершего в 1294 г.) Тэмуру; в сопровождении посла Тэмура послы Чапара и Тувы прибыли в сентябре 1304 г. в Персию, в Мерагу, где тогда находился вступивший на престол султан Улджэйту. В 1305 г. Улд- жэйту послал письмо на монгольском языке французскому королю Филиппу IV с извещением о достигнутом соглашении; это письмо дошло до нас и является единственном известным нам подлинным монгольским документом, относящимся к этому договору. Прежние войны объясняются в этом письме не злой волей и не корыстолюбием ханов, но клеветническими речами злых подданных (ка- раджу); теперь, говорится дальше, мир восстановлен, все члены ханского рода, старшие и младшие, пришли к соглашению, все дороги открыты, и первый, кто бы нарушил договор, будет иметь против себя всех остальных. В письме высказывается наивное мнение, чтобы «франкские султаны», т. е. европейские государи, установили между собой такой же мир и также поднялись бы все вместе против его нарушителя; между тем в Европе в то время происходили такие события, как борьба Филиппа IV с папой и завоевание англичанами Шотландии. По поводу такого же письма, полученного английским королем Эдуардом I (1272—1307), новый король Эдуард II в своем ответе в 1307 г. мог только выразить надежду, что, с помощью божьей, возникшие в разных местах ссоры уступят место согласию и миру.
Пункт договора об общих действиях против всякого нарушителя мира остался, конечно, и в монгольской империи такой же мертвой буквой, каким он был всегда, и раньше, и после. Мы увидим в следующей лекции, что первая половина XIV в. была для Туркестана временем еще более ожесточенных междоусобий и еще большего культурного упадка.
Академик Василий Бартольд
Из сборника «Тюрки: Двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии». - Алматы, 1993
