Показать все теги
По мощности воздействия в современном мире национализм сравнивают с либерализмом. «Нет в мире силы мощнее», — так начинает М. Линд широко известную среди специалистов статью «В защиту либерального национализма»1. Вокруг проблем, порождаемых национализмом, причин его проявления и характера проявлений идут научные и политические споры. Известно, что все аналогии относительны. Тем не менее когда рассуждают о национализме, мне всегда вспоминаются лекции профессора Косвена на историческом факультете МГУ, который начинал говорить о семье словами: «Брак. Что такое брак? Хорошую вещь браком не назовешь, но все же большинство людей в брак вступают». Я буду следовать уже принятой методологии: не рассуждать, плох или хорош национализм, а анализировать, какой политики и практики придерживаются его сторонники, и выявлять, насколько они радикальны, либеральны или реакционны.
В отечественной литературе термин «национализм» обычно понимался в негативном смысле как превосходство народа над другими и использовался как ярлык, с помощью которого осуществлялось политическое преследование. Наиболее полноценное определение национализма в этой парадигме дал польский социолог Я. Щепаньский. Он писал: «Национализм — это признание собственной нации наивысшей ценностью», иррациональное объяснение превосходства своей нации над другими, непризнание равенства народов, нетерпимость по отношению к другим нациям, нежелание смешиваться с ними (эксклюзивизм), недопустимость смешанных браков. Это идеология, политика и практика2.
С началом перестройки, расширением контактов с Западом, наконец, под влиянием начавшихся национальных движений в Прибалтике, Грузии, на Украине, которые воспринимались тогда как могильщики прокоммунистических сил в центре, национализм стал и у нас в стране рассматриваться не в оценочном значении, а как категория научного анализа 3. Под ним подразумевают политическое движение, стремящееся к завоеванию или удержанию власти и оправдывающее эти действия с точки зрения доктрин национализма. Доктрины сводятся к тому, что существуют такие общности, как нации с присущими им качествами; интересы и ценности нации считаются приоритетными перед другими интересами и ценностями; нация должна быть как можно более независимой, для чего ей нужен в той или иной мере политический суверенитет. Национализм — это прежде всего политический принцип, суть которого в том, что политические и национальные единицы должны совпадать 4. Однако в большинстве государств победившего национализма на постсоветском пространстве не сумели избежать дискриминации «новых меньшинств» — русских и других этнических групп, которые говорят преимущественно на русском языке. В силу этого, а также традиций, закрепившихся в повседневном общении, в России термин «национализм» часто используется в старом значении.
Два обстоятельства теперь побуждают обратиться к заявленной теме. Первое связано с нарастающим разрывом между популистскими, журналистскими, идеологизированными политическими взглядами и научными разработками проблем национализма, который вредит взаимопониманию народов. Второе — стремление еще раз обратить внимание на разновари- антность национализма. Явление это подобно айсбергу: лишь верхушка его находится на поверхности, а большая часть — в скрытом состоянии. В зависимости от социально-политического контекста «подводная» часть всплывает, обнажая свои округлые или острые края. Следовательно, задача общества — выработать к нему такое отношение, которое не позволит ему превратиться в состояние, способное разбить неустойчивый корабль нашего общества периода перехода к демократии.
Отношение к национализму в мире менялось циклически. После 1917 г. образование новых государств на обломках великих многонациональных империй конца XIX в. проходило под знаком национального самоопределения. Но эта позитивная валентность национализма, как отметил Р. Суни, выступая на школе, организованной фондом «Евразия» весной 1999 г., быстро исчерпала себя в течение первого же послевоенного десятилетия, еще до прихода фашизма с его экспансионистскими установками и всего, что из него следовало, — шовинизма, расизма, антисемитизма.
Новая эйфория национального самоопределения возникла после Второй мировой войны в связи с освобождением народов Европы от нацистской оккупации и последовавшим затем распадом «заморских колониальных империй». Но и на этом этапе либеральная традиция поддержки национального самоопределения была откорректирована в связи с проявлениями расизма и воинствующего этницизма в ходе реализации идей национализма. Недоверие к националистическим убеждениям в развитых демократиях укрепил союз национализма с левым антиколониализмом.
С опасениями и все же в ряде случаев с несомненной поддержкой западный мир отнесся к образованию государств на месте распавшегося Советского Союза. Но именно этнические конфликты на постсоветском пространстве и территории бывшей Югославии подтвердили амбивалентный и небезопасный характер национализма.
Если и теперь национализм «третьей волны» в конце XX — начале XXI в. в своих агрессивных проявлениях представляется очевидной угрозой, то важно проанализировать его разнообразные проявления, чтобы выделить именно те его виды и формы, которые могут быть совместимы с переходом к демократическому обществу.
Проблема совместимости демократических транзитов и национализма не нова и сложна. Известно, что признанные авторитеты в области демократических транзитов считали внутригосударственное единство, устойчивую идентичность граждан важнейшими условиями успешности процесса демократизации, а этнонациональные разногласия, ведущие к различным формам национализма и подъему национальных движений, оценивают как препятствие для достижения демократии в обществе 5. Признавая, что и в развитых демократических государствах сохраняются этнонациональные проблемы и националистические устремления (примеры — Баскония в Испании, Корсика во Франции, Квебек в Канаде, Северная Ирландия и Шотландия в Великобритании), специалисты обращают внимание на готовность в этих странах решать проблемы ненасильственным путем через демократические институты. Однако и в таких обстоятельствах «этнонационализм, особенно в его острых формах, порождаемый нерешенностью проблем национального и территориального единства и идентичности, несовместим с демокра- тией»6. Такой вывод логичен с точки зрения демократизации. Но он остается дискуссионным с точки зрения национализма. Ведь именно с демократизацией обычно связывается возможность свободного волеизъявления народов.
Принципиальное значение имеют по крайней мере три теоретикометодологических принципа, продемонстрировавшие свою эффективность. Первый — рассмотрение зарождения и развития национализма в исторической перспективе, понимание отличия национализмов XVIII в. от современных и осознание возможности трансформаций каждого конкретного национализма. Известный историк Г. Кон успешно продемонстрировал такой подход, исследовав европейский континент. Ему принадлежит вывод о том, что история национализма — это постоянное вырождение рационального начала в некое безумие, наиболее ярко выразившееся в национал-социализме с его войнами, насилиями, мессианским авторитаризмом7. Г. Кон на европейском материале показал важность второго необходимого для анализа национализма методологического принципа — сравнительного, кросскультурного. Известно, что уже более двухсот лет существуют разные представления о нации: «французское», исходящее из идеи свободного сообщества граждан государства, основанного на политическом выборе, и «немецкое», базирующееся на культуре и общем происхождении. Г. Кон на сравнительном материале предпочел говорить о двух типах национализма: «западном» и «восточном». Первый он видел в Великобритании, Франции, США, Нидерландах, Швейцарии, второй — в Германии, странах Восточной Европы, России. «Западный» национализм обычно характеризуется как либеральный, основанный на рациональном свободном выборе и лояльности, преданности граждан государству, «восточный» — как органический, иррациональный, основанный на преданности народу, имеющий культурную основу 8.
Для нашей темы важно, что при сравнительном подходе западные исследователи как либеральный национализм характеризовали лишь первый, который впоследствии чаще называли гражданским, противопоставляя его этнонационализму. Американский социолог Л. Гринфельд, развивая эти идеи, ввела нормативную оценку типов национализма. Первый тип, выделенный ею, — индивидуалистический, он предполагает моральное и политическое первенство индивида. Принципы, положенные в его основу, — это по сути принципы либеральной демократии. Свобода и достоинство человека имеют приоритет и воплощаются в политических институтах государства. Л. Гринфельд видит воплощение этого типа в Англии и США. Второй и третий типы — это, согласно ее определению, коллективный национализм: гражданский и этнический. Для гражданского национализма характерна уверенность в политических и культурных силах, достижениях и даже превосходстве (пример — Франция), этническому присущ комплекс неполноценности нации в самой ее сущности и тех свойствах, которые неподвластны проверке. Такой тип Л. Гринфельд видит в немецком и русском национализме. Им, естественно, в возможностях либерализма отказывается.
Р. Суни говорил, что уже Г. Кон в своих представлениях был евроцентричен. Известно, что Э. Смит считал, что нельзя резко противопоставлять «западный» (гражданский) национализм «восточному» (этнокультурному). Оба имеют как культурную, так и территориальную ос- нову9. О том, что этническая и гражданская модели национализма не только накладываются друг на друга, но и со временем могут даже менять свое значение, писал в 90-е годы Р. Брубейкер10.
И в связи с этим я бы подчеркнула необходимость третьего методологического принципа для понимания национализма — рассмотрения его в социальном и экономическом контекстах. Элементы именно такого подхода можно найти уже в работе Г. Кона, который объяснял особенности «западного» и «восточного» национализма социальным составом участников национальных движений. В странах с мощным третьим сословием требования касались главным образом экономики и политики. Там же, где буржуазия была слаба, требования концентрировались на культуре.
Даже те исследователи, которые открыто стоят на конструктивистских позициях (если они не предвзятые специалисты), признают, как, например, Р. Суни, важность контекста. Выступая на семинаре, организованном Фондом «Евразия» в г. Королеве весной 1999 г., Р. Суни говорил: «Нациестроительство — это процесс. Там, где национализм добивался большего успеха, этому предшествовало наличие некой территориальной, языковой или культурной общности, которая использовалась как исходный материал для интеллектуального проекта национальности».
Именно социальный и экономический контекст определяет, на мой взгляд, процесс развития националистических дискурса, политики и практики. Известно, какое решающее значение придают исследователи и политики, стоящие на конструктивистских и инструменталистских позициях, трактовке наций, деятельности элит. Но насколько интеллектуально мощной бывает элита, выражающая и формирующая идеи национализма, и вместе с тем насколько готовы те или иные социальные группы и вся масса населения поддержать ее идеи, зависит от состояния общества: уровня экономического развития, политической структуры государства, социально-культурных факторов, в том числе норм и ценностей, доминирующих в обществе, доверия политическим институтам, чувства гражданства и взаимного доверия граждан, степени осознания единства государства и др. Чрезвычайно интересной с точки зрения концепции социальной истории и полезной для нас была работа М. Хроча (Social Preconditions of National Revival in Europe, 1985), который связал возникновение и развитие националистских движений не просто с индустриализацией, но и с процессами коммуникации и мобильности (по К. Дойчу) 11.
Из понимания значимости общего исторического, политического, социального контекста появилось признание того, что национализм бывает разным (В. Коннор, Т. Наирн, Д. Холл, Д. Брейлли, Р. Брубейкер и др.) или, как нам приходилось писать, вариативным 12. И уже из признания того, что национализм бывает разным, можно заключить, что какие-то виды, типы, формы проявлений национализма могут в большей или меньшей мере сочетаться с либерализмом и демократией.
Наиболее известной работой, в которой обсуждается проблема либерального национализма, является уже названная статья М. Линда. В ней он утверждает, что недоверие к национализму даже в его либеральной, демократической и конституционной форме — грубое заблуждение. Оно означает поддержку любых, в том числе деспотичных многонациональных государств. Представление о национализме как устаревшем явлении из архаического прошлого — это предубеждение, которое не соответствует политической практике. Не все случаи сепаратизма плохи, а политика поддержки целостности многонациональных государств — хороша. Справедливо заключение М. Линда о том, что отделение одной нации (а иногда и нескольких) не означает, что каждое многонациональное государство готово рухнуть, как карточный домик. М. Линд утверждает, что многонациональность государства не является непреодолимым барьером для его демократизации. Важно разработать механизм разделения власти между этническими группами. Он приводит пример Швейцарии, Бельгии, Канады. Не надо бояться и сверхмощных государств типа Советского Союза, если они создаются на добровольных началах. Не очень ясно из рассуждений М. Линда, какой же национализм можно считать либеральным. Очевидны лишь условия, выделенные им: возможность свободного выбора человеком своей национальности и обеспечение прав культурных меньшинств, притом что обеспечение прав культурных меньшинств (выделения, соединения этнических групп) осуществляется мирными средствами.
В последнее время вышли и другие работы, в которых обсуждается либеральный национализм. В статье В. Коротеевой «Существуют ли общепризнанные истины о национализме?» дан их обзор и сделан вывод, что у сторонников либерального национализма доминируют две темы: оправдание нации как основы политического сообщества и перераспределительной экономической политики и способы демократического разрешения проблем сепаратизма13. Автор обращает внимание на материалы дискуссии, проведенной журналом «Нации и национализм» в связи с выходом книги Д. Миллера «О нации». Д. Миллер оспаривает положение, что национализм — идеология правых сил, поддерживающих авторитарные режимы, враждебные либерализму и демократии, и утверждает, что либеральный национализм предполагает комбинацию социальной демократии внутри страны с «исключительно либеральной доктриной формального равенства на международной арене» (при этом по Д. Миллеру идея социальной справедливости живет только внутри сообщества, «имеющего представление об общей судьбе»).
Б. О’Лири, участвовавший в дискуссии, обратил внимание на соблюдение либеральных требований в отношении меньшинств. Действительно, нередко добившиеся суверенитета народы в новых государствах не соблюдают прав меньшинств. Б. О’Лири считает, что либеральное общественное мнение должно добиваться введения процедур и мер предосторожности, гарантирующих коллективные права меньшинств и индивидуальные права человека 14. Но все это больше, как замечает В. Коротеева, «советы просвещенному общественному мнению», между тем как отсутствуют институты и согласованные политические процедуры реализации предлагаемых мер 15.
Обсуждение проблем либерального национализма оживилось не случайно. Этнические чистки, агрессивный сепаратизм, декларирование самоопределения — все связанные с этими явлениями проблемы приходится и западному сообществу теперь решать не «за морями», а в своих или соседних государствах.
На постсоветском пространстве этнонационализм стал реальностью на значительных территориях. И не так важно, что в одних республиках, зная современные трактовки национализма, идеологи открыто признают себя националистами — сторонниками по возможности большей самостоятельности (не обязательно сецессии), а в других, опираясь на советские представления, упорно говорят, что национализма у них нет, его «завозят» из Москвы или «западных стран»16. Реально национализм в тех или иных проявлениях есть. Учитывая российскую традицию понимания национализма, скажем мягче — есть национальный регионализм. В такой ситуации важно поддержать те его виды и формы, которые в наименьшей степени препятствует процессу либерализации и демократизации.
Поэтому подведем некоторые итоги дискуссий, которые прошли в мировой литературе по проблемам возможности либерального национализма и демократии и позволяют выделить принципы и нормы, дающие возможность относить конкретный национализм (национальный регионализм) к либеральному. Затем мы обратимся к опыту российских республик и, опираясь на выявленные характеристики в дискурсе, политике и практике, попытаемся перейти от рассуждений о состоянии умов к реальности. Таким образом, речь пойдет о возможности либерального этнонационализма в республиках — государствах (так они зафиксированы в Конституции 1993 г.), функционирующих в условиях «разделенного суверенитета».
О либеральном национализме можно говорить, если: государственность декларируется от имени граждан, проживающих на территории республики, или народа в понимании сообщества людей, проживающего на данной территории (или народов, этнонаций, национальностей, живущих в республике);
устройство государства в республике можно отнести к либеральнодемократическому типу, обеспечивающему верховенство законов, всеобщее избирательное право, представительный характер власти, выборность власти как формы реализации принципа представительства, разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную;
обеспечивается политическое и правовое равенство граждан, в том числе право быть избранным на государственную должность;
допускаются плюрализм и свобода политической деятельности, свобода слова, право формулировать и отстаивать политические альтернативы, возможность внутренних разногласий при обсуждении ценностей, идеалов, в том числе национальных, этнокультурных, лингвистических, сути самой общности и ее границ в приемлемых для дискутирующих сторон формах, избегающих экстремизма и насилия;
наличествуют политические институты, обеспечивающие разнообразие культур, права меньшинств;
обеспечивается свободное право личности на выбор национальности. В условиях современной демократии или «глобальной демократической волны» признается наиболее желательной легитимность властных структур, достигаемая в рамках демократических процедур (хотя легитимность и демократия, как подчеркивает известный специалист в области демократических транзитов А. Мельвиль, — понятия, которые смешивать нельзя 17. Легитимность власти, достигаемая на основе свободных и честных выборов, означает единство жителей республики, желание ее граждан различной этнической принадлежности добровольно жить вместе.
Большинство перечисленных принципов характерно для развитых или, как говорят, консолидированных демократий. Это практически идеал. Но я согласна с А. Мельвилем в том, что пытаться на все времена и для всех народов сформулировать такой идеал «означало бы впасть в опасную иллюзию». Действительно, «демократия — это процесс, процесс развития, расширения и обновления идей и принципов, институтов и процедур»18. И потому Дж. Маркофф говорит о демократии как о постоянно ускользающей цели, к которой стремятся, но практически никогда в полной мере не достигают сменяющиеся поколения демократов.
Также и либеральный национализм способен обновляться в своих принципах, институтах, процедурах, оставаясь целью, к которой национально ориентированные общественные силы, лидеры, властные структуры проявляют готовность стремиться, хотя не всегда и не во всем ее достигают.
Сама демократия не гарантирует решения многих проблем: всеобщего благоденствия, мира, в том числе решения национальных проблем. Тем более этого не может обеспечить общество перехода к демократии. Не будем забывать, что и народы, которые теперь имеют разделенный суверенитет, еще живут в состоянии реакции на недавнее историческое прошлое, когда реальной власти в республиках не имели, а их культура, язык не были равны русским (и далеко не во всем сейчас могут считаться таковыми).
Учитывая все это, интересно посмотреть, прослеживаются ли какие- то черты, присущие либеральным формам национализма, в российских республиках. Поскольку нет возможности проанализировать ситуацию во всех республиках, рассмотрю дискурс, политику и элементы практики в Татарстане и Туве. Эти две республики в процессе суверенизации пошли дальше всего (исключая Чечню). В их конституциях содержатся положения о верховенстве республиканских законов над общефедеральными и приоритетном праве на использование ресурсов. Татарстан назван в Основном законе республики независимым государством, субъектом международного права, ассоциированным с Российской Федерацией на основе Договора о взаимном делегировании полномочий и предметов ведения (ст. 1). Конституционный конфликт, как известно, был урегулирован на основе Договора о разграничении полномочий и предметов ведения органов государственной власти Российской Федерации и органов государственной власти Республики Татарстан. Договор был результатом компромисса, подписан он на основе конституций России и Татарстана, которые по ряду важных положений не совпадают. С правительством Тувы договор не подписан. В Конституции Тувы есть положение о праве выхода из состава Российской Федерации, и это является основным препятствием для подписания Договора.
Однако с точки зрения оценки либеральности национального регионализма (так мы обозначили то, что называют национализмом или, точнее, субнационализмом по международной трактовке) в Конституции Татарстана содержатся практически все основные принципы демократического устройства государства. Суверенитет провозглашен от имени «многонационального народа Татарстана» (ст. 1), таким образом, носителем государственности является не только титульная национальность — татары. В Конституции Татарстана, как и в федеральной Конституции, зафиксированы права и свободы человека и гражданина, соответствующие принятой ООН в 1948 г. Всеобщей декларации прав человека, Международному пакту о гражданских и политических правах, Международному пакту об этнических, социальных и культурных правах (1966 г.), Декларации о ликвидации всех форм нетерпимости и дискриминации на основе религии и убеждений и других прав и свобод человека.
Основные права и свободы человека отражены и в Конституции Тувы. Но в ней не сказано, от чьего имени провозглашен суверенитет, кто является носителем государственности. И русские активисты считают, что это не случайная оплошность, а способ не фиксировать их как государствообразующую общность.
По Конституции Татарстана все его жители имеют право на гражданство; закон закрепляет право на двойное гражданство — татарстанское и российское. В связи с выдачей гражданам новых паспортов спорным оказался вопрос о возможности получения татарами, живущими в других субъектах Федерации, гражданства Татарстана. Это могло заметно изменить соотношение представительства национальностей в представительных органах, а также во время референдумов (в республике по Всесоюзной переписи 1989 г. татары составляли 48%, а по оценкам на середину 90-х годов — 51%)19 и потому конфликтно воспринималось и в Татарстане, и в Центре. Но это вопрос практический, а от обострения противоречий руководство Татарстана постаралось уйти.
В Туве уже в Конституции заложены ограничения принятия гражданства по национальности. Там говорится, что «порядок приобретения гражданства определяется с учетом демографической ситуации в Республике Тыва и способствует обеспечению устойчивого преобладания коренной нации...» (ст. 31). По данным переписи 1989 г. тувинцы составляли в республике 64%20. Положение, ограничивающее гражданство по этническому признаку, было принято под впечатлением деятельности национальных движений в прибалтийских республиках, где изменение этнического состава квалифицировалось как имперская политика, обеспечивающая влияние Центра. Тем не менее это положение не может быть оценено иначе как дискриминационное.
Специальные статьи конституций республик устанавливают равноправие граждан независимо от национальности (ст. 3, 20, 21, 22, 29, 35, 53 Конституции Татарстана, ст. 5, 10, 31, 233 Конституции Тувы). В Конституции Татарстана содержатся следующие положения: «Взаимное уважение, добровольное и равноправное сотрудничество... граждан всех национальностей составляет социальную основу Республики Татарстан» (ст. 3), «Долг каждого гражданина Республики Татарстан — уважать честь и национальное достоинство других граждан» (ст. 53); «разжигание социальной, расовой, национальной и религиозной розни» запрещается (ст. 6).
Более или менее сходные положения есть и в Конституции Тувы, так же как и других российских республик. Но по закону в Татарстане закреплено два государственных языка, в Туве же государственным языком является только тувинский (ст. 33).
Культурный плюрализм в Татарстане нашел отражение не только в Конституции, но и в реальной жизни. Скажем, Конституцией гарантировано право пользования родным языком (ст. 20), обучения на нем в школе (ст. 41). И реально на русском училось более 90% русских детей, остальные — по свободному выбору. Есть в республике и удмуртские, и чувашские школы. Известно, что из Удмуртии туда приезжали учителя изучать опыт сельских школ по преподаванию на удмуртском языке.
В обеих республиках реализуется право на культурную автономию. И хотя сами общества нетитульных национальностей не столь многочисленны, особенно в Туве, все же важно, что они имеют право на существование.
Конечно, и в республиках, дальше продвинувшихся в создании гражданского общества, либерализации и демократизации, есть конституционные положения, которые воспринимаются нетитульными национальностями как ущемление их прав. К ним относится положение, согласно которому избранным главой республики (президентом) может быть только ее гражданин, владеющий языком титульной национальности и русским. Поскольку среди нетитульных национальностей язык народа, давшего название республике, знают очень немногие, большинство их не может баллотироваться на этот пост. И в 1998 г. такое положение стало препятствием для реального претендента на пост президента в ходе избирательной компании в Башкирии.
Одним из принципов демократии и либерализма, как уже указывалось, является свобода политической деятельности, возможность внутренних разногласий при обсуждении самой сути нации и ее ценностей, идеалов. Естественно, наиболее активное формирование политических объединений происходило в период подъема национального движения, который пришелся на конец 80-х — начало 90-х годов. Именно тогда в Татарстане была создана наиболее известная партия, выражающая центристски ориентированные интересы татар, — Татарский общественный центр (ТОЦ), затем Всетатарский общественный центр (ВТОЦ), а также крайне радикальное объединение «Иттифак» («Согласие») и другие объединения — «Суверенитет Татарстана», «Ватан» («Родина»), Общество Ш. Марджани и пророссийские или больше выражающие интересы русских «Равноправие и законность», «Народовластие», Гражданский союз, «Согласие» и отделения общероссийских партий. Альтернативность мнений, суждений, доктрин и лозунгов была представлена в дискурсе сполна. Если официальные идеологемы строились вокруг строительства демократического общества равных возможностей, обеспечения равного партнерства национальностей (русские при этом очень редко назывались национальным меньшинством, и в фразеологии официальных лиц часто использовался термин «народы-партнеры» или просто «русские»), создания федерации снизу, на добровольных началах, на основе равноправных договоров, то крайняя оппозиция выдвигала требования полной независимости, призывала к этническим чисткам.
На митингах, собиравшихся в основном ТОЦ и ВТОЦ и насчитывавших 10—15 тыс. человек (бывало и до 50 тыс.), можно было увидеть лозунги «Защитим суверенитет», «От империи к союзу освобожденных народов», «Экономическая самостоятельность», «Москва! Верни нам 250 млн нефтедолларов! Мы построим свой Кувейт!», «Татарстан не дойная корова». На митингах «Иттифака» были лозунги «Независимость!», «Русские — вон из Татарстана!», «Русские — оккупанты», «Москва — оплот колониализма», «Навеки с Россией — навеки в рабстве». «Итти- фак» собирал на митинги не более 250 человек.
Правительство сдерживало национальный экстремизм. Большинство понимало, что радикалов немного. Согласно опросам 1994 г., которые мы проводили в Татарстане по проекту «Посткоммунистический национализм, этническая идентичность и регулирование конфликтов в Российской Федерации»21, сторонников «Иттифака» было не более 2—4%. Но все же подобные открытые требования и лозунги оставляли следы. Свыше 35% русских и 25% татар в 1991 г. оценивали межнациональные отношения как «очень напряженные», а 50% и тех и других чувствовали, что «межнациональное напряжение ощущается»22.
После 1994 г. деятельность общественных движений в Татарстане, как и в других республиках, пошла на спад (здесь не анализируется особый случай Чечни). Но идеологические и политические дискуссии продолжаются. Так, обсуждается, может ли быть сформирована гражданская нация — татарстанцы. В качестве сторонника такой возможности выступает государственный советник, директор Института истории в Казани Р. Хакимов. Его постоянный оппонент — сотрудник этого же института, один из идеологов ТОЦ Д. Исхаков, сомневающийся, что татарскую культуру сейчас можно оценивать как «высокую» (по Геллеру), т. е. такую, на основе которой можно сформировать нацию — согражданство, и считающий, что паритет культур в республике нельзя осуществлять до того, пока татарскую культуру не компенсировали после дискриминации в советский период23.
В республике дискутируется языковая политика: насколько можно форсировать переход высшего образования на татарский язык, введение оплаты за знание двух языков, кому доплачивать — всем или только русским, использующим два языка, когда вводить обязательное знание двух языков для работников ряда профессий и др.
Русские и представители других нетитульных национальностей чувствуют, что их потеснили во властных структурах. Хотя, как показывают наши опросы, уже в 1998 г. среди русских понизивших свой социальный статус было примерно столько же, сколько среди татар (в Казани — соответственно 16,8% и 15,6%, что по условиям выборки с возможностью отклонений в 5% означает отсутствие значимых различий). Но все же для устройства «на самую лучшую работу», как считают 72% русских, у татар возможностей больше. Среди татар поддерживают это мнение 38%.
В оценке своего материального положения русские и татары практически не различаются. И в 1998 г., и в 1997 г. абсолютное большинство русских и татар межэтнические отношения оценивали как благоприятные, хотя среди русских в 1997 г. по сравнению с 1994 г. увеличилась (с 8% до 25%) доля эгоцентриков, считавших, что «все средства хороши для защиты интересов нации», — их стало столько же, сколько среди татар.
Любопытно, что в конце 90-х годов дискуссии все чаще переходят от национальных, идеологических тем к политике. Так, обсуждается возможность введения местного самоуправления на основе выборов, а не назначений, предоставления возможности избираться в Госсовет по партийным спискам. Как это ни причудливо выглядит, в борьбе за введение партийных списков объединились национально ориентированные демократы и коммунисты, в том числе пророссийски настроенные. В июле 1999 г. они проводили митинги с требованием привести избирательный закон республики в соответствие с законодательством Российской Федерации.
Знаменательно, что руководство Татарстана постоянно демонстрирует возможность обсуждения разногласий (прежде всего, конечно, с Центром) в приемлемых для сторон формах. Так решался в 1999 г. вопрос о продлении соглашений, заключенных после подписания договора 1994 г.
Сложен для Татарстана вопрос соблюдения паритета конфессий. Число мечетей растет в республике быстрее, чем количество православных церквей, верующих среди татар больше, чем среди русских (среди городского населения по опросам 1997 г. соответственно 81% и 74%, в селах — более 90% верующих)24, а главное, готовых жертвовать на строительство религиозных зданий среди мусульман больше.
Идеологи центристского направления постоянно напоминают, что среди татар доминирует ислам джадидистского толка («открытый», «западного толка»). Тем не менее среди радикальных националистов есть и сторонники фундаменталистского ислама. Властным структурам в этих условиях приходится лавировать, искать примирительные механизмы. Так, в Казани кресты православного храма в Кремле, который стоит на холме, выше недалеко стоящей башни Сююмбеки. Было решено на башне водрузить шпиль с полумесяцем, который пространственно выровнял бы эти символы веры.
Примечательна была реакция президента Татарстана на заявления некоторых политологов, поспешивших найти в движении «Вся Россия» исламскую специфику: среди инициаторов блока — М. Рахимов, Р. Аушев, А. Джаримов. М. Шаймиев заявил: «Кто так думает, глубоко ошибается. Среди инициаторов нашего блока большинство — губернаторы российских краев и областей, например, В. Яковлев, П. Сумин, Л. Полежаев, А. Гужвин и другие. Объединились и русские, и представители других национальностей и различных религий, что неимоверно важно в нашей стране» (курсив мой — Л. Д.). Еще один раскол на конфессиональной основе — это «страшно и недопустимо».
Политику конфессионального согласия президент Татарстана продемонстрировал указом, по которому одновременно возрождаются мечеть Кол-Шариф и Благовещенский собор. В Казани гордятся тем, что открыт Дом дружбы народов, верующим возвращена синагога, общими праздниками стали День Республики и Сабантуй, проводятся Шаляпинский (оперный) и Нуриевский (балетный) фестивали25.
Иная ситуация в Туве. Оппозиционные партии здесь были, прежде всего «Хостуг — Тыва», но они и в начале 90-х годов и тем более теперь не являются по-настоящему влиятельными. Оппозиция оживлялась здесь в период выборов, но в основном конкурируют центристская Народная партия суверенной Тувы и Тувинская республиканская партия коммунистов. И даже в период более активных действий при подготовке республиканской Конституции требования, идеологемы были достаточно однообразны: «Москва сделала всех бедными», «Тувинцы хотят достойной жизни», «Суверенитет», «Равенство». Между тем обстановка в республике была в начале 90-х достаточно сложной. В 1990 г. здесь был открытый насильственный межгрупповой конфликт, после которого за год 10 тыс. русских покинули республику. Отток русских, уже не в таких размерах, продолжался и впоследствии.
В идеологической и политической сфере здесь не заметно существенных дискуссий об альтернативах развития наций. Более или менее обсуждается, какие элементы культурного багажа следует взять в «завтрашний день». В русской среде (иногда в печати, чаще в кулуарах) обсуждается вопрос участия во власти на уровне республиканских органов и местной власти, конкретных учреждений.
«Политическая крыша» в виде разделенного суверенитета у тувинцев есть. Но вот оформленная идеология прав народа, прав человека, их соотношений едва просматривается, главным образом по законодательным документам, о которых говорилось выше. В отличии от Татарстана, где формируется идеология «мы татарстанцы», или Якутии, где используется идеологема «мы — якутяне»26, в Туве идеологема гражданского, межэтнического единства не декларируется. Это, возможно, одна из причин того, что межнациональные отношения здесь оцениваются, по данным наших опросов 1994 г., вдвое хуже, чем в Татарстане. Некоторые тувинские идеологи говорят о возможности федеративноконфедеративных и, может быть, конфедеративных отношений в перспективе, но не сецессии27.
Наиболее спорным при совмещении либерализма и национального регионализма является как раз отношение к сепаратизму и сецессии (я еще раз употребляю понятие национального регионализма или этноре- гионализма теперь, после обсуждения основных идеологем в дискурсе, анализа элементов политики и практики в российских республиках, надеюсь, с большим основанием). В этнонационализме народов, дающих название республикам, со всей очевидностью выражено стремление к возможно большей политической и экономической самостоятельности, и это одна из важнейших доктрин национализма. Но основные общественные силы, стоящие у власти, да и авторитетные интеллектуалы практически не декларируют необходимость подчинения личности воле и интересам этнонации, а это другой важнейший постулат национализма.
Патриотизм, любовь к своей земле, культуре поощряются, но в мечеть насильно не ведут и язык изучать не принуждают, тем более не заставляют жертвовать жизнью во имя народа. Среди части интеллигенции «манкуртизм», космополитизм не поощряется, но другие к этому безразличны, абсолютное большинство не поддерживает агрессивный национализм и этноизоляционизм. Поэтому национализм в большинстве российских республик во многом родствен регионализму и на примере Татарстана выглядит либеральным или близким к либеральному. Именно для такого национализма характерен не агрессивный и фанатичный, а рациональный подход к сепаратизму. Через год после заключения Договора о разграничении полномочий и предметов ведения М. Шаймиев писал: «Для нас суверенитет означает возможность самим добровольно определять ту долю полномочий, которую мы оставляем себе, и ту долю полномочий, которую делегируем России». В августе 1996 г. на международном форуме «Предупреждение смертоносных конфликтов: стратегия и институты» он напомнил: «Я всегда подчеркивал, что Татарстан требует в сложившихся условиях права самостоятельного развития», но не нарушения целостности Российской Федерации 28.
События в Чечне и Косово вызвали резкое осуждение и самоопределения, и сепаратизма даже среди ученых и политиков, считающих себя демократами. Утверждается, что для сепаратистов самоопределение — это всегда отторжение общего государства, политическое и культурное разделение, хотя самим пишущим29 ясно, что это далеко не всегда так. Сепаратизма в мире, как говорится, хоть отбавляй, а на сецессию, тем более вооруженную, идут немногие. Говорят, что социалистические страны создали «прекрасный материал для сепаратизма, положив... этнический фактор в основу внутреннего государственного устройства и вложив огромные ресурсы в образование и культурное развитие меньшинств», и «поддержка меньшинств... несостоятельна»30. Но сепаратизм есть не только на «посткоммунистическом пространстве». И большевики, а потом советское государство развивали так называемые национальные регионы не из альтруизма, а исходя из необходимости индустриализации всей территории. Они стимулировали образование в среде всех народов не только во имя гуманизма, но и руководствуясь потребностью в квалифицированных кадрах и понимая, что «государство сильно сознательностью масс», ведь через образование передавались абсолютному большинству населения государственная идеология, необходимые нормы и ценности. Модернизацию любой страны без образования населения осуществить нельзя.
Залп эмоциональной критики, видимо, объясняется тем, что урегулировать конфликты не всегда удается. Но не стоит ли сосредоточить внимание на обсуждении условий, при которых самоопределение народы предпочитают не в форме отделения, а в виде разных типов автономий, и национализм (в российском случае чаще этнонациональный сепаратизм) удается перевести в либеральные формы. Такие условия, естественно, бывают объективными и субъективными. К объективным условиям, повышающим готовность к либеральным формам, можно отнести:
- Этнический состав территории. Чем меньше доля титульной национальности, тем больше она должна считаться с волей другой части населения, думать об обеспечении поддержки с ее стороны, либерали- зировать этническую политику, выдвигать цели и задачи, которые будут обеспечивать единство всего полиэтнического сообщества.
- Территориальное положение. Если республика или самоопределяющаяся этническая общность не имеет внешних границ, ей трудно ставить целью сецессию, радикальный сепаратизм. Все ставшие самостоятельными бывшие союзные республики СССР, так же как и Абхазия, Южная Осетия, Карабах, Чечня, имели внешние границы. Отсутствие таких границ ставит ограничение на сепаратизм и стимулирует поиск мирных решений.
- Ресурсы группы, заявляющей о своих притязаниях, уровень ее модернизации. Речь идет не только о материальных ресурсах, обеспечивающих самодостаточность жизнедеятельности, но и об интеллектуальных. Чем сильнее слой интеллектуалов, чем больше среди них компетентных людей, знакомых с мировым опытом и международными подходами к решению этнонациональных проблем, тем больше шансов на возможность вести переговоры на уровне учета интересов сторон. Особенно важен состав политической элиты, уровень ее профессиональной подготовки. Эстонцам достигать более или менее либеральных путей решения национальных проблем было заметно легче, чем, например, молдаванам. У татар в этом отношении больше возможностей, чем, скажем, у чеченцев или тувинцев.
Возможность либерального национализма зависит также от внутренних и внешних субъективных факторов.
- Чем выше легитимность и устойчивость центральной власти, ее сплоченность, организованность, тем меньше шансов у регионалов играть на противоречиях, доходить до ультимативных форм взаимодействия, и в то же время им легче договариваться о разделении полномочий и предметов ведения.
- Велико значение государства, развития в нем демократических структур, обеспечивающих участие во власти представителей народов, их голос в средствах массовой информации, наличие в государственной структуре устойчивых механизмов регулирования конфликтных ситуаций.
- Нельзя ожидать либерализации этнонационализма, ослабления сепаратизма, если в государстве происходит эскалация национализма шовинистического толка, если в распределении общегосударственных ресурсов присутствует волюнтаристский момент, наличествуют кли- ентарные отношения.
- Всегда приходится иметь в виду, что перепроизводство образованных людей создает препятствие для продвижения, карьеры и стимулирует недовольных к использованию культурных притязаний. Национализм становится потенциальным средством выражения фрустрации и интеллектуальной невостребованности, бунтом «маргиналов»31. Поэтому, кстати, стабилизируют эскалацию этнонационализма те руководители республик, которым удается включать в правительственные структуры или использовать иными путями потенциальных неэкстремистских идеологов национализма. Примеры Татарстана и Якутии демонстрируют достаточно успешное использование такого способа «тушения» экстремизма.
- Все более значимым становится внешнее влияние. Надежда на поддержку или, наоборот, осуждение мировым сообществом несомненно корректирует поведение лидеров как на сепаратизирующихся территориях, так и в Центре. Более четкое определение мировым сообществом позиций по вопросу о возможных формах самоопределения, об отношении к Хельсинкским принципам, об отношении к экстремизму, терроризму, обучение политиков, лидеров общественных движений, ученых решению этнических проблем, обеспечению мирного сожительства людей разной этнической принадлежности — это более надежный способ, чем демонстрация силы при регулировании конфликтов.
Естественно, далеко не всегда эти условия наличествуют, чтобы обеспечить либеральные формы национализма. И даже при их соблюдении не всегда достигаются желаемые цели. Тем не менее именно они создают или расширяют возможность либерального национализма или этно- регионализма.
Леокадия Дробижева
Из сборника «Реальность этнических мифов», 2000 г.
Московский центр Карнеги
Примечания
1 Lind M. In Defence of Liberal Nationalism // Foreign Affairs. — 1994. — Vol. 73. — № 3. — May—June. — P. 87. Пер. на рус. яз: Линд М. В защиту либерального национализма // Панорама-Форум. — 1996. — № 1.
2 Щепаньский Я. Элементарные понятия социологии. — Новосибирск, 1967. — С. 193.
3 Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов / Л. М. Дробижева, А. Р. Аклаев, В. В. Коротеева, Г. У. Солдатова. — М., 1996. — С. 49.
4 Геллер Э. Нации и национализм. — М., 1991. — С. 23; Breuilly J. Nationalism and the State. — Manchester, 1982. — P. 3; Демократизация и образы национализма... — С. 18; Коротеева В. В. Существуют ли общепризнанные истины о национализме? // Pro et Contra. — 1997. — Т. 2. — № 3. — Лето. — С. 185.
5 Rustow D. Transitions to Democracy. — London: Routledge, 1970. — Р. 53; Мель- виль А. Ю. Демократические транзиты. — М., 1999. — С. 33.
6 Мельвиль А. Ю. Указ. соч. — С. 33.
7 Kohn H. The Idea of Nationalism. — New York: McMillan, 1967. — Р. 329—331.
8 Подробнее на русском языке об историографии национализма см.: Коротеева В. В. Указ. соч.
9 Smith A. The Ethnic Origins of Nations. — Oxford, 1986. — Р. 149.
10 Brubaker R. Citizenship and Nationhood in France and Germany. — Cambridge, Mass., 1992. — Р. 9—11.
11 Deutsch K. Nationalism and Social Communication: An Inquiry into the Foundations of Nationality. — Cambridge, Mass.: MIT Press, 1966.
12 Демократизация и образы национализма...
13 Коротеева В. В. Указ. соч. — С. 197.
14 O’Leary B. Insufficiently Liberal and Insufficiently Nationalist // Nations and Nationalism. — 1996. — Vol. 2. — Pt. 3. — Р. 444.
15 Коротеева В. В. Указ. соч. — С. 201.
16 Говорит элита республик Российской Федерации: 110 интервью Леокадии Дроби- жевой. — М., 1996. — С. 57.
17 Мельвиль А. Ю. Указ. соч. — С. 15.
18 Там же. — С. 17.
19 Национальный состав населения РСФСР: По данным Всесоюзной переписи населения 1989 г. — М., 1990. — С. 123—152.
20 Там же.
21 Проект осуществлялся при финансовой поддержке фонда Д. и К. Мак-Артуров в Татарстане, Туве, Якутии, Северной Осетии. Руководитель проекта Л. Дробижева. Участники проекта: А. Аклаев, З. Анайбан, У. Винокурова, Х. Дзуцев, В. Коротеева, А. Коростелев, И. Кузнецов, В. Малькова, Р. Мусина, С. Рыжова, Г. Солдатова.
22 Мухаметшин Ф. Н., Исаев Г. А. Республика Татарстан в зеркале общественного мнения. — Казань, 1998. — С. 145.
23 Исхаков Д. М. Модель Татарстана: «за» и «против» // Панорама-Форум. — 1995. — № 1. — С. 58—67.
24 Данные результатов опросов по Проекту «Межэтнические границы: факторы стабильности и конфликтности» // Язык и религия в межэтническом взаимодействии / Отв. ред. Л. М. Дробижева, сост. И. М. Кузнецов. — М., 1998. — Вып. 3. — С. 17—19.
25 Республика Татарстан. — 1999. — 25 мая.
26 Говорит элита республик Российской Федерации... — С. 240.
27 Там же. — С. 132.
28 Известия Татарстана. — 1995. — 15 февр.; Шаймиев М. Значение опыта Татарстана для предупреждения и урегулирования конфликтов // Панорама-Форум. — 1997. — № 1. — С. 2.
29 Тишков В. Феномен сепаратизма // Независимая газ. — 1999. — 28 июля.
30 Там же.
31 Kedourie E. Nationalism in Asia and Africa. — New York, 1974. — Р. 43, 99.
