Показать все теги
В последние годы существования Советского Союза и в еще большей мере в постсоветские времена заметно проявился интерес элит многонациональных, но русских в своей основе регионов к тому, что эти элиты начали называть «национальной политикой». Разумеется, сама возможность выделения «национальной политики» в качестве одного из приоритетов вытекала из обстоятельств геополитической реальности, становившейся фоном, необходимым для оправдания движения к конструированию спаянного регионального человеческого сообщества. Естественно, на выбор инструментальных форм реализации «национальной политики» оказывал воздействие вызов (реальный или мнимый) со стороны национальных движений. Наконец, содержание этой политики определяли пристрастия, симпатии или антипатии тех или иных региональных лидеров. Оренбургская область в этом отношении не исключение.
Оренбургское региональное «гражданское полиэтническое сообщество»: контекст движения к конструированию
Начало 90-х годов было временем действительно серьезных изменений в геополитическом положении Оренбургской области. Речь идет прежде всего о возникновении новой государственной границы между Россией и Казахстаном — треть всей пограничной линии между двумя государствами (1876 км) проходит по территории области1 В этот же период внутри страны некоторые субъекты Федерации добились беспрецедентного статуса (на Южном Урале и в Поволжье это относится в первую очередь к Башкирии и Татарстану).
В областном центре говорили, что Оренбург вновь становится форпостом страны на юго-восточных рубежах. Развивая эту мысль, местные исследователи и представители администрации подчеркивали, что на фоне соседних российских административных единиц «географическое положение области имеет и политические аспекты». Их смысл в том, что «между западными и восточными регионами России... тянется сплошной массив национально-территориальных образований. И только на территории Оренбургской области юрисдикция верховной власти
России не опосредована суверенитетом республик в составе Федера- ции»2.
Делая акцент на вновь сложившейся ситуации (процитированная мысль стала общим местом оренбургских изданий постсоветского времени), в Оренбурге, конечно же, хотели сказать, что область стала едва ли не единственным в регионе элементом сохранения российской государственности и упрочения ее безопасности, отрицая такую возможность для Татарстана и Башкирии. При этом не менее отчетливо подчеркивалось, что изменение геополитического положения области вызвало к жизни становившийся действительно осязаемым социальноэкономический кризис. Граница жестко корректировала сложившиеся в советское время традиции связей с соседними регионами Казахстана, когда прилегающие к области административные единицы этой тогда советской республики были аграрно-сырьевой периферией оренбургских индустриальных гигантов. При этом возможности кооперации в региональном масштабе не использовались. Хозяйственные комплексы республик и областей Урала и Поволжья были не взаимодополняемыми, а ориентированными на поддержание связей с иными центрами страны и внешним миром.
Резюмируя последствия распада Советского Союза, оренбургский исследователь, а ныне начальник информационно-аналитического управления областной администрации В. Рагузин отмечал, что «изменение геополитического положения» и «социальная и экономическая нестабильность» вызвали к жизни «рост национального самосознания», становившегося реальностью под воздействием в том числе и «националистических проявлений, транслируемых из республик Казахстан, Башкортостан и Татарстан». Далее он делал не оставлявший сомнений вывод: «Область находится под влиянием негативных информационных... потоков из сопредельных территорий, характеризуется средоточием взрывоопасных факторов социальной и экономической нестабиль- ности»3.
Конечно, Оренбургская область — регион, в котором преобладают русские, составляющие 72,3% (1 568 тыс. человек) ее почти двухмиллионного населения4. Немалая доля украинцев (4,7%) превращает это преобладание в неоспоримое доминирование славянских национальных групп, определяющее и конфессиональный характер области, христианской и главным образом православной5. Это доминирование, разумеется, отнюдь не означает, что в области нет неславянских (в первую очередь тюрко-мусульманских) национальных сообществ. Но на фоне русского/славянского доминирования они кажутся незначительными (7,3% татар, 5,1% казахов и 2,4% башкир6) и маргинальными. Тем не менее их присутствие становилось серьезным фактором внутрирегионального политического процесса.
Едва ли не ведущий идеолог региональной «национальной политики» первых лет постсоветской эволюции В. Торукало писала, что в конце 80-х годов областная администрация впервые столкнулась с накопившимися в сфере межнациональных отношений «проблемами и недостатками, требовавшими безотлагательного решения». Речь шла об «обидах и нареканиях», высказывавшихся «отдельными группами населения» в отношении национального состава выборных органов в районах компактного проживания прежде всего тюрко-мусульманских меньшинств и «снижении сети школ с преподаванием родного языка». Но подразумевалось нечто большее. Из слов этого автора о том, что «остро ставятся вопросы о написании истории межнациональных отношений, изучении культурного прошлого народов, населяющих область, о расширении радио- и телепередач, о выпуске газет на национальных языках», вытекало, что советские попытки ассимиляции не достигли своей цели.
Представители местных тюрко-мусульманских меньшинств ставили под вопрос легитимность прошлого советского дискурса, отрицая его устоявшиеся символы, среди которых, как им казалось, не было места («обиды и нарекания»!) структурным элементам их собственного национального мифа, и стремились включить эти элементы в создававшийся российский дискурс. В уставах новых общественных объединений провозглашалась необходимость создания школ с всеобъемлющим преподаванием на национальных языках. Названия улиц и площадей Оренбурга и других населенных пунктов, памятники и мемориальные доски должны были отражать деятельность ведущих фигур татарской, башкирской и казахской культур, факты общественно-политической жизни трех народов в областном центре и на подчиненной ему территории7. Более того, они стремились наполнить национальный миф едва ли не требованием окончательного межнационального размежевания. Видимо, лишь так можно понять слова В. Торукало о том, что кое-где в районах области «наблюдается тенденция разделения колхозов на межнациональной основе»8. При этом активисты татарского и башкирского национальных меньшинств жестко противопоставляли друг другу оба этих сообщества.
На территории области возникли национальные движения. В середине 90-х годов было 34 объединения9 — русских, татар, башкир, казахов, мордвы, немцев, выходцев из Закавказья и Северного Кавказа и др. Но в Оренбурге обращали внимание в первую очередь на национальные центры местных тюрко-мусульманских меньшинств. Это было оправданно и естественно.
Объединения переселявшихся в регион выходцев из новых закавказских государств и российских северокавказских республик становились не столько инструментом сохранения национальной культуры, сколько орудием сплочения входившей в их ряды предпринимательской страты. Немецкое же национальное объединение, в задачи которого входило прежде всего приостановление резко возраставшей в начале 90-х годов эмиграции в Германию, администрация не могла оценивать как деструктивную силу. В равной мере это относилось и к объединениям украинцев и мордвы, создававшимся при полной поддержке областных властей, — вопросы национальной самобытности для них означали не более чем поддержание реликтов этнического самосознания, постоянно разрушавшегося вследствие близости языков (в случае украинцев) и отсутствия религиозного барьера (среди украинцев и мордвы распространено православие), способного разделить их и русское большинство. Все эти центры и администрацию объединяло стремление не допустить (даже если это было обычной фобией) изменения границ области 10.
Для тюрко-мусульманских национальных объединений ситуация была во многом иной. Они пытались представлять интересы коренных народов, между которыми и их славянскими или православными соседями имелась четкая грань конфессионального различия. Значительные группы татарского, башкирского и казахского населения проживали в некоторых районах области, непосредственно прилегающих к границам двух российских республик и Казахстана. Все три тюрко-мусуль- манские сообщества были мало затронуты процессами индустриализации, шедшими в области в советское время. Выходцы из их среды были слабо представлены в структурах областной исполнительной власти. Наконец, активисты, стремившиеся говорить от имени этих движений, публично заявляли о поддержке государственного суверенитета Казахстана, Башкирии и Татарстана и под лозунгами возрождения национальной культуры требовали коренного пересмотра непрестижного статуса своих национальных групп п.
В начале 90-х годов представители областной администрации были вынуждены открыто признать, что ситуация в сфере национальных культур (прагматические обстоятельства предполагали, что имелись в виду в первую очередь тюркоязычные этносы) нетерпима: «почти забыты литературные языки многих народов, утрачены трудовые традиции, духовно-нравственные ценности, утрачена самобытная педагогическая культура». Местная элита искала ответ на вызов активистов тюрко-мусульманских национальных сообществ, казавшийся тогда существенным и опасным.
В дальнейшем едва ли не более серьезный вызов был брошен оренбургской элите активистами объединений русского национального большинства. Выводы, делавшиеся ими (в частности, представителями Русского национального единства), не были, конечно, оригинальны и лишь повторяли высказывания лидеров их руководящих структур. Они говорили о необходимости восстановления единства «насильственно разделенной» русской нации и ее праве использовать методы «обороны и народно- или национально-освободительной борьбы», русском характере российской государственности и крахе различных вариантов «евразийства». Распад Советского Союза квалифицировался ими как освобождение «первозданных форм русской государственности» и возникновение перед нею «новых перспектив развития», предполагавших, в частности, введение принципов «национально-пропорционального представительства при выборе всех “ветвей власти”», губернизации и отмены на этой основе «спорных в своем существе и потенции автономий, национальных округов, этнографических заповедников». Едва ли не самым существенным выводом в этой связи становилось требование восстановления «самой государственной роли русского человека, его национального самосознания», чтобы русский человек стал ведущей силой нынешней российской государственности, — «русский человек должен утвердиться и в своих, и в чужих глазах как главная и, в конечном итоге, как всё решающая сила»12.
Неоригинальность этих высказываний искупалась принципиальностью их контекста. Описывая новый поворот в развитии событий внутриобластного масштаба, глава Комитета по межнациональным отношениям областной администрации В. Амелин отмечал расширение «сети организаций, политических партий, идеологией которых является русский национализм». Для него очередной вызов региональной элите был опять связан с результатами изменения геополитической ситуации в области, прежде всего с миграцией русскоязычного и титульного населения из центрально-азиатских государств13, становившейся основным предлогом для нападок активистов русского национального движения на администрацию. В. Амелин отмечал, что они «обвиняли власти в том, что, принимая “азиатов” в Оренбуржье (переселенцев и беженцев), те превращают его в Вавилон, судьба которого в истории известна». Но, конечно, он не мог не упомянуть и о традиционном для русских национальных активистов обвинении властей в том, что «местные “просионистские” СМИ и чиновники» ведут «отстрел русской оппозиции»14.
Сохранение позиций регионального «правящего класса» и исключение возможности резкого изменения его состава сделалась ведущим принципом провозглашавшейся областной администрацией «национальной политики».
Область становилась «многонациональной и поликонфессиональ- ной»15. Естественно, оба элемента этого определения не были признаком какой-то новой реальности. Значительно более важным было другое — контекст подчеркнутого внимания к «многонациональному миру Оренбуржья»16, а также меры, включавшиеся в содержание «национальной политики» областной администрации. Власть отказалась от оказавшегося неудачным советского опыта ассимиляции и заявила о готовности удовлетворить требования местных национальных движений и организаций, относившиеся к национальной культуре, которую эти движения полагали самодовлеющей ценностью.
В Оренбурге начали настойчиво говорить о развивающемся в стране процессе «национально-культурного возрождения как главном факторе умонастроения и поведения людей». Там считали, что этот процесс стал едва ли не важнейшей проблемой «российских структур управления» включая и местную администрацию, задачей которой провозглашалось его выведение «из сферы политических действий, поскольку национально-культурное возрождение при определенных социальноэкономических и политических условиях относится к идеологии этнического национализма». А это, в свою очередь, предполагало, что участники вдохновляющихся ею движений не только считают, что «народ может сохранить и... развивать свою культуру лишь в рамках национального государства», но и способны претворить эту идеологию в формах «сепаратизма... либо ирредентизма»17. Исключить возможность развития событий в этом направлении можно было бы, лишь инкорпорировав тюрко-мусульманские общественные движения в общерегиональную политическую структуру.
Если России «присущи западные и восточные корни»18, то и на входящую в ее состав Оренбургскую область — «существенную часть Российского евразийского государства» — это положение распространяется без каких-либо изъятий. Область, по словам В. Рагузина, «имеет богатую собственную этнополитическую историю, устойчивые традиции и территориальную ментальность», она выступает в качестве «самобытного... региона»19, находящегося «на стыке Европы и Азии», где встречаются «лицом к лицу христианская и мусульманская цивилиза- ции»20, а православие и ислам выступают как исторически традиционные религии его населения. Местная элита провозглашала важнейший принцип идеологии собственной «национальной политики».
Процитированное высказывание определяло прежде всего региональную специфику области. Но оно же подчеркивало ее статус в качестве неотъемлемого элемента общероссийского государственного образования. Продолжая свою мысль, В. Рагузин вновь противопоставлял область и соседние национально-государственные формирования, где развивается процесс «утверждения и узконационалистических и недемократических норм и правил с целью добиться исключительного статуса для так называемых “коренных наций”... за счет русского большинства или меньшинства и других локальных меньшинств», вследствие чего эти республики становились «оплотом консервативной оппозиции демократическим переменам» и «мини-империями»21. Областная администрация заявляла о стремлении принципиально иначе строить «национальную политику». Эта политика провозглашалась демократической. В течение всего периода постсоветской эволюции (до конца 1999 г.) главой администрации области был В. Елагин, первоначально назначенный на этот пост Б. Ельциным. Отсюда, в частности, проистекает склонность местной элиты акцентировать государственный статус области, означавший, что в ее пределах будет созидаться «российская нация», частью которой станет «многонациональное и поликонфессиональное» население региона.
Слова В. Торукало лишь подтверждали это. «Мы абсолютно убеждены, — подчеркивала она, — что каждый народ, нация, государство должно иметь идеологию, т. е. совокупность идеалов, идей, ценностей. Без этого духовного стержня нация распадается, разрываются культурные скрепы, превращающие огромное количество индивидов в единый народ». И далее: «Нужна идеология Российского государства, духовно интегрирующая общество, вбирающая в себя и общечеловеческие ценности, и специфику России». Такой идеологией, по ее мнению, должна была стать доктрина «Российского Возрождения государства и экономики, возрождения духовности, нравственности и культуры, возрождения российских традиций, национальностей и становления российского народа». Если формирование этой доктрины в ее законченном виде (речь шла о федеральной власти) является слишком «масштабным, сложным и длительным» процессом, то в условиях Оренбургской области уже настало время «обратиться к апробированным историей ценностям», способным составить ее «фундамент». Этими ценностями объявлялись «здоровый образ жизни, права и свободы гражданина и человека, честный труд, семья, Родина, собственность, социальная справедливость», а также «материальный жизненный успех, но не в том гипертрофированном, искаженном значении, которое... бездумно и назойливо пропагандируется и навязывается нашим гражданам»22. Иными словами, та идеология, в которой нуждалась оренбургская администрация, не могла не быть государственной, — «по своим геополитическим, этно- демографическим условиям, экономическому потенциалу Оренбургская область представляет собой “микро-Россию”», как говорил В. Амелин23.
Итак, оренбургская элита вдохновлялась идеей формирования на территории области «гражданского сообщества» как одного из многочисленных региональных элементов «российской нации». Это сообщество должно было стать «полиэтничным». Процесс его становления местная элита ни в коем случае не собиралась отдать на волю стихии. Он должен был стать управляемым и в силу этого целенаправленным. Благодаря ему в границах области должно было появиться искомое самодеятельное общество, рассматриваемое в качестве инструмента регионального и общегосударственного возрождения. И возможность формирования такого «сообщества» появлялась постольку, поскольку все населяющие область этнические группы независимо от провозглашавшихся их активистами задач национального строительства одинаково понимали то, что В. Торукало называла «апробированными историей ценностями». Но речь шла не только об этой стороне возможности созидания оренбургского «гражданского сообщества». Его, как считали в Оренбурге, должно было объединить и единство исторической судьбы. В этой связи достаточно процитировать учебное пособие «История Оренбуржья», подготовленное группой местных ученых под руководством профессора Л. Футурянского.
Оренбургский край, говорилось в нем, был основан «по мысли и по воле Петра I его талантливыми сподвижниками», он стал «не только защитой империи от кочевников, но и зоной процветания торговли на стыке Европы и Азии»24. В этом российском регионе «мирно уживались различные народы и религии». Оренбург и губерния «стали... вратами России в азиатские страны, а для последних — в Европу». Здесь был «эпицентр» пугачевского восстания. Оренбуржцы различных национальностей приняли «героическое участие... в Отечественной войне 1812 г., в освобождении Европы», в Оренбурге «прозвучало эхо движения декабристов» и отсюда же «вышли видные представители народничества». В дальнейшем общероссийский процесс «становления капитализма ускорил развитие Оренбуржья». Здесь, как и по всей России, «поднимались на борьбу рабочие и крестьяне».
Гражданская война и иностранная интервенция «принесли неисчислимые беды и страдания народу», но жители края нашли в себе достаточно сил, чтобы «в короткий исторический срок в период нэпа» воссоздать «и сельское хозяйство, и промышленность». Да, затем последовали «насильственная коллективизация по-сталински» и нанесенный ею «ущерб производительным силам и сельскому хозяйству». Тем не менее всё те же жители края, опираясь на накопленный ими ранее опыт, смогли повторить совершенный ранее подвиг: «кооперирование, соответствующее национальным традициям народа, привело к возрождению сельскохозяйственного производства и росту товарной продукции сельского хозяйства». Это стало залогом «поразительных успехов в развитии промышленности края за годы предвоенных пятилеток». Оренбуржцев не обошли и «сталинские репрессии».
Единство судьбы оренбуржцев проявилось и «во время Великой Отечественной войны», которую они «выдержали с честью», потому что ими руководила «преданность... своей великой Родине». В послевоенные годы «шло наращивание промышленного потенциала, осваивались целинные и залежные земли», «мощная река оренбургского газа потекла во многие районы страны». Это была эпоха, которая свидетельствовала, что «темпам развития Оренбургской области... может позавидовать любое цивилизованное государство». В свою очередь, «переход к рыночным отношениям открыл новые перспективы в развитии России и Оренбуржья».
Существовало тем не менее и третье обстоятельство, связанное с возможностью проведения местным «правящим классом» собственной «национальной политики». Внутрироссийские процессы порождали тенденцию к размежеванию составляющих государство регионов. Оренбургская область не стала исключением — 30 января 1996 г. область и федеральный Центр подписали договор о взаимном разграничении полномочий. В юридическом отношении эта административная единица становилась «государственно-территориальным образованием», обладающим «всеми правами, установленными для субъектов Российской Федерации»25.
В преамбуле Устава области подчеркивается не только «уважение к исторической памяти, традициям, национальной самобытности и достоинству народов, населяющих Оренбургскую область», но и содержится положение о признании «приоритета прав и свобод человека и гражданина независимо от национальной принадлежности» в качестве основы для создания «гармоничной общности людей, живущих на единой территории и объединенных общими условиями бытия, идеями благополучия и счастья». В свою очередь, эта территория не может быть подвергнута каким-либо изменениям «без согласия ее населения» и лишь на основе высказанного им в ходе «областного референдума» мнения. Деятельность в пределах области каких-либо «общественных объединений», стремящихся к «насильственному изменению основ конституционного строя и нарушению целостности Российской Федерации», запрещается. Наконец, на территории области могут быть созданы «национально-территориальные образования» местного подчинения, но лишь для тех народов, которые не располагают собственными административными формированиями в «республиках СНГ и титульных республиках в России».
По сути дела речь идет не только о пресечении каких-либо территориальных претензий со стороны соседних тюркоязычных российских республик и Казахстана, но и о провозглашении нелегитимности их притязаний или притязаний действующих на их территории политических движений на представительство интересов соответствующих национальных меньшинств, проживающих в пределах области. В свою очередь, активисты татарского, башкирского и казахского национальных движений более не могут апеллировать к идее внутриобластной автономии или безоговорочно ориентироваться на поддержку политики руководства своих метрополий. Гарантом действий оренбургской администрации выступает теперь российское федеральное государство. Речь идет не только о теоретическом оправдании региональной «национальной политики», но и о ее правовом обосновании.
В этой связи одна из высказывавшихся В. Рагузиным идей приобрела очень существенные нюансы. Он писал о важности преодоления «стремления к атомизации» и «расщепления территории России на новые суверенные государства», имея в виду в первую очередь собственное представление о курсе лидеров тюркоязычных республик Поволжья и Урала. Однако описывавшаяся им «идеология единения российских народов в супернацию “россиян”» и выдвигавшаяся на этой основе задача «интегрирования интересов этносов и конфессий в рамках новой национальной идеи» отталкивалась прежде всего от ситуации вакуума, возникшего в итоге крушения «общности людей — советского народа», и выступала как синоним этой «общности». Это становилось тем более ясно, что, как он говорил, идеология и практика «советского народа» исчезли, «быть может, на время»26.
Действия оренбургской элиты ставили вместе с тем и серьезную проблему. В самом общем виде ее содержание сводилось к тому, что областная администрация (по крайней мере если исходить из высказываний ее представителей) отказывалась принимать этнический миф в каких- либо формах его конкретного проявления. Формально она не считала необходимым открыто подчеркивать, что выступает сторонником поддержки наследия той или иной населяющей область национальной группы. Напротив, оренбургская элита склонялась к идее гражданской нации, регионального «гражданского сообщества», для членов которого стоящая за их спинами национальная идентичность менее принципиальна, чем общие для всех них политические принципы, позволяющие строить супернациональное коллективное целое.
Комментарии оренбургских авторов в связи с результатами голосования жителей области на президентских выборах 1996 г., окрасившими «политическую карту Оренбуржья в “красный цвет”»27, лишь подчеркивали этот аспект проблемы местной «национальной политики». В Оренбурге говорили: «Оренбуржье голосует и будет голосовать... за... государственное и консервативное начало, а также идеалы социальной справедливости». Это предопределено «особенностями территориально-этнической ментальности на евразийской территории», тем, что «социалистические тенденции... в России составляют национальную традицию». А эта традиция подводит черту «под историческим спором о том, каким быть Оренбуржью в третьем тысячелетии»: «жители области дали понять, что не принимают либерально-консервативные методы развития рыночной экономики и демократии». Иными словами, итоги выборов 1996 г. продемонстрировали, что, «симпатизируя социал-демократическим идеям, большинство оренбуржцев (речь шла, конечно, не только о русских. — Г. К.) выступают за утверждение и подъем государственного патриотизма, не оставляя в региональной политике места этническому национализму».
Однако в связи с конструированием «гражданского сообщества» области не могли не возникать существенные вопросы. То «сообщество», к созданию которого приступали в Оренбурге, не могло рассматриваться как в полной мере суверенное объединение составляющих ее человеческих личностей. Местная «национальная политика» была направлена на образование коллективного организма, само возникновение которого вытекало из специфически понимаемых самой оренбургской элитой сущности бросавшихся ей вызовов, среди которых важнейшим было, разумеется, не мнение русских националистов, а точка зрения их коллег из национальных центров тюрко-мусульманских меньшинств.
Идеологические основы оренбургской «национальной политики» находили практическое воплощение. Речь идет о разработанной аппаратом областной администрации «Целевой комплексной программе поддержки национальных культур народов Оренбуржья на 1994—1995 гг.», в дальнейшем последовательно продлевавшейся28. Ее задача — создание условий для «развития культур» всех национальных групп, проживающих на территории области, на основе «сохранения традиций, самобытности, взаимообогащения национальных культур», чьи «лучшие достижения» следовало популяризировать с целью воспитания жителей области в духе «уважения к языку, обычаям... различных народов».
В областной администрации был образован Комитет по межнациональным отношениям29. Его задача определялась как сохранение уникальности края, где «в процессе многовекового совместного проживания различных этнических общностей... складывались традиции взаимопонимания и уважения, межнационального общения и веротерпимости». Как считали в комитете, «основные интересы населения области носят региональный, а не этнический характер», хотя и существуют «специфические интересы отдельных этнических групп, связанные со сферой сохранения и развития национального языка, охраны этнографических памятников... возрождения народных промыслов»30. При комитете был сформирован межнациональный координационный совет с «совещательно-рекомендательными» функциями из представителей руководящих органов национальных обществ — как тюркоязычных, так и славянских и финно-угорских. Ему предлагалось ориентировать «деятельность национально-культурных центров, национальных общественных движений и ассоциаций»31.
Появился и Комитет по связям с религиозными организациями. Его сотрудники (среди которых не было ни одного выходца из мусульманской среды) должны были «находить и делать достоянием новых поколений весь положительный опыт межэтнических отношений, взаимопроникновения культур, раскрывать мудрость предков по преодолению межэтнических и межрелигиозных конфликтов»32.
Национальные движения инкорпорировались исполнительной властью, сводившей до минимума их влияние на развитие внутриобластного политического процесса. Лишь власть отныне могла представлять интересы местных национальных меньшинств в сфере культуры, общественно-политической жизни и взаимоотношений с метрополиями. Власть выступала и в качестве единственного (но далеко не щедрого) донора национальных движений в сфере финансирования изданий на национальных языках, подготовки преподавателей национальных языков для школ и проведения этнических праздников. Национальным обществам предлагалось строить свою деятельность лишь на основе той «национальной политики», которая осуществлялась администрацией. Созидаемое в области «гражданское сообщество» должно рассматриваться (пользуясь словами В. Амелина) как поле «совместимости культур» и «фактора стабильности и межкультурного сотрудничества», основой для которого уже является реальное «межэтническое взаимодействие народов»33. Национальные общества отныне становились «конструктивными» участниками процесса созидания (как его понимала администрация) государственно-значимого «российского народа».
Региональная «национальная политика»: итоги и перспективы реализации
В какой мере «национальная политика» оренбургской администрации могла быть успешной? Вопрос не кажется праздным уже потому, что становление этой политики происходило в условиях постсоветского развития, выдвигавшего в центр местного дискурса идею Оренбурга как «форпоста» России на ее юго-восточных рубежах.
Иными словами, мысль о русском характере Оренбурга и области не могла не стать сутью местных представлений на новом этапе эволюции региона. Эта мысль уже присутствовала в высказываниях о политических аспектах географического положения области, содержавших легко прочитываемый вывод о неразрывной связанности русских с государством. В новых условиях существования области эту мысль продолжали уточнять, детализировать и развивать.
Позиция областной администрации в этом контексте была совершенно определенной. Выступая на открытии состоявшейся в Оренбурге в ноябре 1996 г. межрегиональной научно-практической конференции «Русская нация, русская идея: история и современность», В. Елагин отмечал, что поскольку «русские в... области сегодня представляют большую часть населения», постольку «люди русской национальности определяли, определяют и будут определять духовное состояние нашего общества»34. Интересы России требуют, чтобы в русских была «заложена стабилизирующая сила, которая должна объединять вокруг себя все национальности, не ставя себя выше любой национальности, используя все уже известные традиции терпимости, заложенные еще православной религией». Отсюда должно было вытекать внимание к развитию русской культуры, поскольку в масштабе как области, так и страны была разрушена «историческая ткань, историческая традиция» русских в итоге двух пережитых русским народом потрясений. Одним из них был 1917 г., вторым — «события сегодняшних дней».
Позже эти положения развивались — русский народ «нельзя заставить жить вопреки его исторически сложившемуся характеру». А он «привык к коллективизму», чертами его характера являются «открытость, доверительность, общительность», и их «не изменить никакими политическими системами». Напротив, подчеркивал оренбургский губернатор, эти системы, если они хотят стать «путем России и выходом для России», должны создать «условия, в которых человек мог бы проявить себя». Стержнем этих систем должны стать «православная идея, духовная идея, а только затем потребление», потому что именно идеалы духовности «отличают людей, живущих на нашей земле»35. При этом декларировался отказ от поддержки действующих в области русских националистов.
Разумеется, предлагавшаяся тогдашним главой области постановка вопроса о русских как ведущей национальной группе региона не могла рассматриваться как непродуктивная. Напротив, она логично вписывалась в контекст проводившейся под его руководством «национальной политики», направленной на конструирование местного «гражданского сообщества». Речь шла о реально существующем в области стержневом национальном сообществе, вокруг которого, следуя европейским вариантам развития, нужно было сплотить иные, менее значительные национальные группы. Тем не менее в этой связи возникало немало проблем. Одной из них была история появления русских и, более широко, славян на Южном Урале, которой местные тюрко-мусульманские национальные сообщества противопоставляли едва ли не важнейший элемент собственного национального мифа — свой статус коренных народов региона. Оренбургские исследователи должны были найти доказательства генетической связи русского/славянского большинства с населенной им сегодня территорией.
Мысль о русском характере региона шла в глубины истории. Степные пространства Южного Урала — «части огромного полотенца Евразии» — не были, как считали в Оренбурге, только «колыбелью казахского народа». В равной степени речь шла и о «родном ландшафте для населения юга Украины, земледельческих районов средней полосы России», выходцы из которых стали естественными обитателями «плодоносных степей Заволжья, Северного Казахстана и южной Сибири»36. Возможность движения «славянского» миграционного потока в направлении территории нынешней Оренбургской области вытекала из обстоятельств объективного характера. Появление славян в ее сегодняшних пределах было не более чем частью «простых передвижений в пределах своего и сходного этноландшафтного региона». Если «степная Евразия» представляла собой «единый географический регион», то она не могла не быть и «исторически единым этническим пространством». Разумеется, население этого региона, как и любой природно-географической зоны, «изменчиво», но «набор этих народов, — по мнению известного оренбургского географа А. Чибилева, — в историческое время... стабильный», лишь ареалы их расселения «расширяются и сужаются».
Русские, подчеркивал он, «аборигены» Оренбургского края — «этно- ландшафтного региона, расположенного между Волгой и Тургаем, между уральской тайгой и арало-каспийскими пустынями». Они «естественным путем приспособлены» к его «природным условиям» в той же мере, в какой к ним приспособлены казахи, башкиры, татары. Взаимодействуя друг с другом, коренные жители евразийской степи и лесостепи «вместе противостояли проникновению» туда чужаков. В этом, по словам А. Чибилева, и состояла «историческая роль», которую в прошлом «выполнял Оренбургский край», когда в союзе с Россией народы Казахстана и Средней Азии отражали «проникновение Китая (Джунгарии, по крайней мере. — Г. К.) с востока и Британской империи с юга, со стороны уже покоренной Индии».
Приведенные высказывания могли бы рассматриваться в качестве свидетельства симпатий их автора к определенному взгляду на исторический этногенез. Тем не менее речь может идти и о другом — эти слова произносились в определенном политическом контексте, становившемся реальностью постсоветского времени. Поэтому продолжим цитирование.
«На протяжении трех тысячелетий, вплоть до образования Оренбургской губернии, в степях Евразии господствовала кочевая культура сменявших друг друга народов». Далее следует не менее любопытное с точки зрения того же политического контекста замечание: «кочевой быт в истории человечества — явление сравнительно новое». Кочевники всего лишь сменили населявших «наши степи и лесостепи охотников и собирателей растительной пищи», а также «примитивных земледельцев», специализировавшихся также на выплавке металлов и занимавшихся «активным товарообменом как с соседями, так и с дальними странами». Древние «города» этих земледельцев и металлургов, в последнее время раскопанные археологами, использовались в Оренбурге как одно из доказательств автохтонности русского/славянского населения или по крайней мере его индоиранских «арийских предков» — сарматов37. Если русские/славяне уже в древности были носителями более высокой, чем у кочевников, цивилизации, то и сегодня на их долю выпало сыграть роль объединяющего начала для противостояния нашествию извне.
Идея нашествия постоянно придавала концепции оренбургского «гражданского сообщества» необходимый оттенок легитимности. Порой эта идея выражалась красочно и сочно, воскрешая вполне конкретные элементы русской исторической памяти. Рассказывая о поездке в соседний с областью регион Казахстана, корреспондент учрежденной администрацией газеты «Оренбуржье» называл эту страну частью известного его читателям из истории «Дикого поля», откуда «когда-то давным- давно... половцы и печенеги постоянно устраивали набеги на Русь». Далее он сообщал, что это «Дикое поле вновь возрождается у нас под боком». Там «еще вчера» были «поля, радовавшие щедрой нивой... и паслись тысячные стада крупного рогатого скота», сегодня же они заражены «осотом и овсюгом». Ныне «наши соседи сами готовы, — писал автор публикации, — переродиться в “дикое половецкое племя” и устраивать набеги». И вывод: «Надо срочно что-то предпринимать. Иначе беды не избежать»38. Впрочем, в цитируемом пассаже легко прочитывался и иной вывод: только присутствие русских способно обеспечить и области, и прилегающим к ней территориям не только мир, но и благополучие.
Миф оренбургского «гражданского сообщества» содержит в себе откровенный колонизационный синдром, присутствие которого лишь подчеркивается при дальнейшем развитии темы русской автохтонности. По словам оренбургского историка-краеведа Ю. Зобова, «губернию, а позднее область, пролегающую полосой с запада на восток, между Башкирией на севере и Казахстаном на юге, стали называть “русским коридором”». Он добавляет, что положение области в качестве «русского коридора» на Южном Урале «нашло отражение и в сознании народном» — «в народной песне, исполняемой ныне Оренбургским государственным русским народным хором, есть такие слова: “Край родной, Оренбургский, Русская земля!”»39.
В Оренбурге подчеркивали, что «славянская колонизация Южного Урала имела глубокие исторические последствия», что «трудом русских и украинских крестьян осваивались плодородные земли Оренбургской “Новороссии”, поднималась вековая целина, сам край постепенно превращался в одну из хлебных житниц страны»40. Разумеется, была «велика заслуга славянского населения и в развитии промышленного потенциала края, освоении богатств его недр». Мерилом определения этого величия являлось то, что славяне области составляли «подавляющее большинство рабочей силы на металлургических и обрабатывающих предприятиях». Последний штрих в картине, нарисованной оренбургским ученым, также соответствует смыслу общей постановки вопроса о русском и в целом славянском присутствии на территории области: «Преимущественно русским... было население всех возникших... городов края... Именно в них развивалось просвещение, литература, общественно-политическая мысль, формировалась... интеллигенция, выступавшая за единение всех народов».
Предлагаемая Ю. Зобовым трактовка роли русских, хотя и относящаяся к исторически более позднему времени становления национальных сообществ, содержит те же основополагающие идеи. Русское земледелие, русская промышленность (прежде всего металлургическая) и, как их следствие, русское просвещение и русский носитель ценностей цивилизации — интеллигенция, стремящаяся к наднациональному единению. Ради осуществления этих идей создавался Оренбург — это вытекает из интерпретации истории области, которая сегодня бесспорна для местной научной общественности. Более того, когда-то нынешняя территория области была «воротами для кочевых народов при их движении из Азии в Европу». Список этих народов действительно симво- личен — «гунны, сарматы, скифы, татаро-монголы, кочевники-скотоводы ногайской орды, калмыки»41. В цитируемых словах подспудно присутствует мысль: они сеяли смерть и разрушение.
Вопрос тем не менее состоял не только в том, что провозглашавшийся надэтничным дискурс «гражданского сообщества» оренбуржцев приобретал немало черт сходства с дискурсом русских националистов. Важнее другое: в какой мере этот надэтничный дискурс и основанная на нем практика действий воспринимались носителями этнического начала?
Основываясь на итогах проводившихся в области опросов, В. Рагу- зин пришел к выводу, что «народы мусульманской культуры в три раза менее миролюбивы», чем их «традиционно православные» русские соседи. Эти народы не только более «воинственны», но и более «скрытны» и менее «терпеливы». В свою очередь, все те же русские «по религиозности... значительно уступают этносам, исповедующим ислам». Само по себе обращение к «глубинным» качественным свойствам наций было здесь доказательством способности оренбургской концепции «гражданского сообщества» при благоприятных обстоятельствах плавно эволюционировать в доктрину русского национализма, как и признания ее апологетом все еще остающейся не преодоленной мощи национальных мифов тюрко-мусульманских меньшинств. Но сделанный В. Рагузиным вывод позволял ему говорить о существовании в области «все более увеличивающегося поля возможного этнонационального и этноконфессио- нального конфликта»42. Прогноз о том, что «не ожидается повышение толерантности у оренбуржцев», делал и В. Амелин в связи с перспективами роста поддержки идеологии русского национализма в среде молодежи и студентов43. Конечно, действия оренбургской областной администрации позволяли сохранять стабильность в межнациональных отношениях, поэтому бывший министр по национальной политике Р. Аб- дулатипов сказал во время поездки в Оренбург в феврале 1999 г., что на фоне других российских административных образований «Оренбургская область выглядит почти идеально»44. Однако все это ни в коей мере не снимало существовавших проблем.
В демографической структуре области, как отмечали оренбургские исследователи, наблюдается тенденция «постепенного увеличения башкирского, татарского и казахского населения», как и снижения доли украинцев, мордвы и немцев. При этом удельный вес все еще доминирующих русских снижается. В. Амелин и В. Торукало показали, что если доля русского населения области в 1970 г. составляла 71,8%, в 1979 г. — 72,4% и в 1989 г. — 72,3%, то в этот же период доля татар возрастала (соответственно 7%, 7,2% и 7,3%), что в равной мере относится к казахам (4,5%, 4,7% и 5,1%) и башкирам (1,8%, 2,1% и 2,4%)45.
Дискурс «гражданского сообщества» был в конечном счете направлен на сужение сферы воздействия символов национальной культуры на жизнедеятельность многонационального человеческого объединения. Иначе зачем в основу деятельности Комитета по межнациональным отношениям областной администрацией была положена идея «регио- нальности», а не «этничности» интересов населения области? Впрочем, это отнюдь не мешало включению в этот дискурс существенных элементов русского национального мифа, связанных прежде всего с условиями функционирования российской государственности. Однако одновременно все тот же дискурс, определив регион как «многонациональный и поликонфессиональный», поставив в один ряд православие и ислам, сделал попытку не допустить формирования этнической солидарности внутри местных национальных сообществ (включая и русских). Для русских национальных активистов (сегодня не столь активно поддерживаемых в обществе 46) это оказалось неприемлемым.
Также это оказалось неприемлемым и для тюрко-мусульманских национальных сообществ. Анализируя взаимоотношения между русскими и татарами, двумя крупнейшими национальными сообществами области, В. Амелин рассматривал и отношение представителей этих сообществ к важнейшим элементам национального мифа, используя результаты некоторых опросов последнего времени47. Отвечая на вопрос «Что необходимо Вашему народу?», только 2,1% русских говорили о возрождении и развитии национальной культуры, а доля татар, выбравших этот вариант ответа, составила 18,4%. Тем более показательна в этой связи позиция татарской студенческой молодежи. Отвечая на вопрос о достаточности мер по развитию национальной культуры, 46% участников опроса заявили, что их не устраивает количество и тираж выходящих в области татарских периодических изданий, 44% выразили неудовлетворенность организацией национальных творческих коллективов, студий и театров, 53% — объемом радио- и телепередач на татарском языке, а также фестивалей национальных культур. Разумеется, «меры по развитию национальной культуры» осуществляются и финансируются областной администрацией.
Активисты татарских объединений опирались на мнение своего национального сообщества. Как отметил один из них, в 1994 г. «героическими усилиями активистов татарского общественного центра» в Оренбурге с трудом была открыта школа для татарских детей. Описание ситуации, в которой осуществлялось это начинание, достаточно красноречиво: «Конституция рисует сказочную картину — свободный выбор языка обучения. Заходя в любой класс, любой родитель выбирает, что хочет. Закон об образовании перечеркивает Конституцию, выбор языка обучения находится в зависимости от возможностей, предоставляемых системой образования. Это понятно, без этого нельзя, с одной стороны. С другой — этот закон не обязывает местные органы что-либо делать. Раз записано, что в зависимости от возможностей... говорят, что нет возможности». Дальнейший рассказ содержит не менее яркие детали. Единственным языком преподавания в школе, за исключением уроков татарского языка, является русский. «Создавать и развивать национальную культурную среду» педагоги могут лишь во внеурочное время: на занятиях кружков «татарского фольклора... истории ислама», факультативов, посвященных истории Татарстана и арабскому языку, оренбургским татарским писателям, и в ходе организуемых с помощью родителей утренников, а после окончания учебного года — сабантуя 48. Таким образом, возрожденческая деятельность педагогического коллектива этой школы слишком зависима от множества привходящих обстоятельств.
Эти обстоятельства определяли тенденцию к снижению численности школ с преподаванием национальных языков. По словам председателя межнационального координационного совета, сопредседателя Оренбургского областного Татарского общественного центра, в 1996/97 учебном году таких школ было 155, а в 1997/98 — только 143 (число собственно татарских школ сократилось с 87 до 77 ) 49. В области не возникло атмосферы заинтересованности меньшинств в изучении родных языков. Активисты национальных обществ обвиняли государственных чиновников в том, что часть из них «придерживается устойчивого мнения о том, что обучение детей на родном языке закрывает им путь для дальнейшей учебы в... высших учебных заведениях. Причем это утверждение... тиражируется и доводится до сведения родителей, которых данный вывод... настораживает. При этом умышленно... замалчивается то, что... речь-то идет не об обучении полностью на родном языке, а о его изучении лишь как школьного предмета»50. Вследствие этого возникала проблема «невостребованности значительной части выпускников учебных заведений, готовящих национальные педагогические кадры»51.
Тиражи издающихся в области национальных газет остаются крайне низкими, их выпуск сталкивается с трудностями52. Труппа государственного татарского драматического театра все еще переживает процесс становления. Выделенное ей здание продолжает ремонтироваться 53. Сфера представительства татар, как и других тюрко-мусульман- ских сообществ, в структурах исполнительной власти остается ограниченной. Среди чиновников высшего ранга в администрации области нет ни одного выходца из их среды. Лишь один татарин и один казах занимают посты глав администраций городов и районов, 64 (10,3% общего числа) татарина, 28 (4,5%) казахов и 12 (1,9%) башкир являются главами администраций сельских и поселковых советов (речь идет о районах компактного проживания этих меньшинств) 54. Наконец, только в ходе состоявшихся в 1998 г. выборов депутатов областного Законодательного собрания второго созыва в структуре местной законодательной власти появилось трое татар и двое казахов (раньше среди его депутатов был только один казах), но по-прежнему не было ни одного башкира. Среди татар — членов нынешнего состава Законодательного собрания — генеральный директор одной из крупнейших региональных компаний «Оренбургнефтепродукт», среди казахских депутатов — председатель колхоза и исполнительный директор сельскохозяйственного акционерного объединения из двух районов области со значительной долей казахского населения 55.
Русское и тюркоязычные сообщества последовательно сближаются по уровню образования. Если доля русских среди студентов высших учебных заведений области составляет 81,2%, то доля татар, казахов и башкир — соответственно 7,7%, 4,3% и 1,7% 56. При этом доля татарских студентов превышает долю татар в местном населении (7,3%). По данным В. Амелина, если на тысячу человек с общим средним образованием в возрасте 18 лет у татар приходится 646 человек, то у русских — 630, в возрасте 19 лет — соответственно 640 и 625, в возрасте 20—24 лет — 522 и 492. Он отмечает некоторое снижение этой доли у татар, когда речь идет о высшем образовании: из тысячи человек в возрасте 30—34 лет — 115 человек у татар и 136 у русских, в возрасте 40—44 лет — соответственно 126 и 157 57. Тем не менее в татарском сообществе все сильнее проявляется тенденция к увеличению числа имеющих высшее образование.
Не менее принципиальна и роль выходцев из среды всех трех тюркомусульманских сообществ в формировании предпринимательской страты области. Если среди директоров местных акционерных обществ русские составляют 71,4%, то доля татар, казахов и башкир приближается соответственно к 9,7%, 3,4% и 1,5%58. В случае татар эта доля также выше, чем общая доля этого этноса в населении области.
Такая ситуация лишь подталкивала активистов тюрко-мусульман- ских сообществ к дальнейшим действиям. В декабре 1999 г. в области была создана Оренбургская региональная татарская национально-культурная автономия59. Ранее, в марте 1998 г., при поддержке местного предпринимателя казахского происхождения Р. Сулейменова была сформирована и Областная казахская национально-культурная автономия 60, в состав которой, однако, не вошли некоторые ранее возникшие объединения.
Оба новых образования заявили, что важнейшими направлениями их деятельности являются сохранение и развитие национальных языков и культуры («отстаивание своих прав на национальную идентификацию», как подчеркивалось в программном заявлении татарской автономии). Татарский и казахский языки должны были, по их мнению, стать реально функционирующими в пределах территорий компактного расселения представителей обеих национальных сообществ. История области более не может обходиться без непредвзятого рассказа о вкладе обоих народов в ее развитие. Казахская автономия вела речь и о «представительстве и защите... законных интересов» членов автономии «в органах государственной власти и управления»61. Оба объединения подчеркивают и свой по сути дела надрегиональный статус. В заявлении татарской автономии сказано, что ее члены будут «поддерживать национально-культурные связи с... исторической родиной — Республикой Татарстан, всесторонне содействовать развитию торгово-экономического и гуманитарного сотрудничества Оренбургской области и Татарстана». Возможная неадекватность реакции на аналогичные требования казахской автономии со стороны некоторых общественно-политических объединений области (в частности, казачества) не позволяла казахским активистам столь же открыто ставить вопрос о контактах с Казахстаном. Тем не менее и в уставе казахской автономии говорится, что она «может осуществлять прямые международные связи для достижения уставных целей и задач с иностранными... объединениями», а также «вступать в международные общественные объединения»62.
Концепция «гражданского сообщества» не смогла ограничить сферу воздействия национального мифа на тюрко-мусульманские сообщества. Лишним доказательством этого стали состоявшиеся в декабре 1999 г. выборы главы области в тех районах, где сосредоточено татарское население. Опубликованные данные не дают точной картины предпочтений представителей различных национальных групп. Тем не менее ясно, что значительная часть проживающих в этих районах избирателей даже в первом туре проголосовала не за В. Елагина, а за одного из лидеров Аграрной партии России А. Чернышева (который и победил на выборах) 63.
Можно констатировать, что реализация концепции «гражданского сообщества» не смогла остановить развитие в области процесса этнической солидарности, в том числе и последовательного превращения национальных объединений тюрко-мусульманских сообществ в центры давления и лоббирования. На этом фоне предлагаемая властью концепция, предполагающая недопущение эрозии позиций местной элиты (прежде всего русской), независимо от пожеланий ее идеологов объективно сближается с идеологией русских националистов. Уже сегодня, по замечанию В. Амелина, «ксенофобия более свойственна русской молодежи», чем татарской. Различны и политические симпатии русского и татарского населения области (более высокий процент голосования русских за КПРФ и ЛДПР в ходе местных и общефедеральных выборов и татар за НДР и «Яблоко»). Неодинаковы и подходы представителей обоих сообществ к вопросу о графе «Национальность» в российском паспорте. И, конечно, для татарского населения характерно «полное неприятие» идеи и практики «возрождения казачества»64.
Пока это лишь трещины во взаимоотношениях. Но, к сожалению, они могут иметь тенденцию к углублению, которая станет все более очевидной по мере расширения влияния русских националистов.
* * *
По сути дела, единственной причиной обращения оренбургской элиты к идее и практике конструирования на территории области «гражданского сообщества» стала защита ею позиций, которые сформировались в условиях постсоветской эволюции страны и региона. Но, следуя, казалось бы, европейским вариантам создания «гражданской нации», их наполнили привычным советским содержанием.
Итог развития событий был вполне предсказуем. Оренбургский «правящий класс» сделался не гарантом стабильности ситуации, а всего лишь силой, основная задача которой все больше сводится к поддержанию равновесия между переживающими становление элитами двух конкурирующих национальных сообществ. При этом, формально дистанцируясь от притязаний как тюрко-мусульманских, так и русских групп давления, власть, провозглашая своей идеологией заботу о сохранении российской государственности, обнаруживала большую степень понимания дискурса русских националистов. Таким образом, возможность создания действительно гражданской нации в России и ее регионального элемента — «гражданского сообщества» зависит в первую очередь от природы государства, частью которого являются институты власти в том или ином его регионе.
Прежний глава области однажды сказал, что «Оренбуржье — уникальный край»65, возникший «на стыке... культур славянских и тюркских народов», что «здесь соседствуют русские, татарские, казахские, украинские... села», что «население городов... многонационально». Но для него уникальность области заключалась не только в этом. Скорее всего речь шла о другом, — «на протяжении всего существования края власти Оренбуржья... откликались на нужды больших и малых народов». Эти власти были русскими и на уровне собственной политики лишь отражали некие глубинные национально-мифические свойства «русского населения, превалирующего по своей численности», которое «испо- кон веков по-братски относилось к национальным меньшинствам, уважало их веру, обычаи, привычки, создавало условия для культурного развития». Так было не только в прошлом, «эта политика продолжается и сегодня».
Итак, времена Российской империи и Советского Союза не ушли в прошлое. Нынешняя региональная политическая элита ассоциирует себя с их структурами управления, правопреемницей которых она себя сегодня считает. Но она наследует и идеологические клише, меняя лишь их словесное оформление.
Григории Косач
Из сборника «Реальность этнических мифов», 2000 г.
Примечания
1 Елагин В. В. Сотрудничество как национальная идея // Оренбуржье. — 1999. — 29 мая.
2 Оренбургская область: Путеводитель бизнесмена. — М., 1993. — С. 7—8. Цитируемое издание подготовлено группой оренбургских авторов.
3 Рагузин В. Н. На острие российской геополитики. — М., 1999. — С. 81.
4 Здесь и далее см.: Жизнь национальностей Оренбуржья: Информ. вестн. — 1995. — № 1. — С. 32.
5 См. в этой связи: Бурматов В. Д. Православная церковь в Оренбуржье: современное состояние, некоторые проблемы и тенденции развития // Христианство и ислам на рубеже веков: Материалы Всероссийской науч.-практической конф. — Оренбург, 1998. — С. 182—186.
6 Жизнь национальностей Оренбуржья: Информ. вестн. — 1995. — № 1. — С. 32.
7 См. об этом: Косач Г. Г. Российский регион в постсоветское время: тюрко-мусуль- манские меньшинства Оренбургской области // Вестн. Евразии. — 1999. — № 1—2. — С. 169—193.
8 Торукало В. П. Национально-культурная политика в регионе: опыт, проблемы, тенденции. — Оренбург, 1995. — С. 18—19.
9 Там же. — С. 21—22. В дальнейшем расширение количества национальных объединений становилось устойчивой тенденцией. В начале 1999 г. их было уже 46. См. их список: Амелин В. В. Этнополитическая ситуация и межэтнические отношения в Оренбуржье. — Оренбург, 1999. — С. 31—35.
10 Для оренбургской областной администрации эта проблема действительно не является абстракцией. Ее сотрудники подчеркивают в этой связи, что «русским Оренбуржья вряд ли понравится идея создания башкиро-татарской конфедерации, обсуждаемая в центральных СМИ, а также в Уфе и Казани», и высказывают резко негативные оценки заявлений М. Рахимова о желательности проведения башкиро-казахстанской границы за счет части территории Оренбургской области. См.: Амелин В. В. Межкуль- турные взаимодействия в условиях полиэтнической области (пример русских и татар в Оренбуржье) // Этнопанорама [Оренбург]. — 1999. — № 1. — С. 34.
11 В июле 1989 г. состоялись учредительные конференции башкирского областного центра «Караван-Сарай» и татарского центра «Туган тел» («Родная речь»), сферой деятельности которого становился Оренбург. Месяцем раньше было создано казахское областное культурно-просветительское общество «Казах тиле» («Казахская речь»). Наконец, в июне 1991 г. прошла учредительная конференция оренбургского областного Татарского общественного центра.
12 Краснов П. Н. Русская нация: настоящее и будущее российской государственности // Русская нация и русская идея: история и современность: Материалы межрегиональной науч.-практической конф. — Оренбург, 1996. — Ч. 1. — С. 191—194.
13 Наивысшие цифры количества русскоязычных переселенцев, зарегистрированных в Оренбургской области, составляли в 1994 г. 5317 человек, в 1995 г. — 5014, в 1996 г. — 4291 и, наконец, в первой половине 1997 г. — 2379. В общем миграционном потоке на территорию области их доля равнялась 42% в 1996 г. и 51% в первой половине 1997 г. (Чаплыгин А. С. Миграционная ситуация в Республике Казахстан // Оренбуржье и Республика Казахстан: приграничные аспекты сотрудничества. — Оренбург, 1997. — С. 68).
14 Амелин В. В. Этнополитическая ситуация... — Оренбург, 1999. — С. 25—28.
15 Выражение В. Рагузина, одного из заместителей нынешнего главы администрации области (Рагузин В. П. Указ. соч. — С. 89).
16 Название коллективной монографии оренбургских ученых — «Многонациональный мир Оренбуржья» (Оренбург, 1995).
17 Торукало В. П. Указ. соч. — С. 11—12.
18 Там же. — С. 11.
19 Рагузин В. Н. На острие российской геополитики. — М., 1999. — С. 89.
20 Там же. — С. 72.
21 Там же. — С. 70.
22 Торукало В. П. Указ. соч. — С. 7—8.
23 Здесь и далее: Амелин В. Программа поддержки развития национальных культур народов Оренбуржья // Этнополит. вестн. — 1995. —№ 1. — С. 159.
24 Здесь и далее: История Оренбуржья: Учебное пособие. — Оренбург, 1996. — С. 3—4.
25 Здесь и далее: Устав Оренбургской области // Южный Урал [Оренбург]. — 1999. —
2 июля.
26 Рагузин В. П. Указ. соч. — С. 70.
27 Здесь и далее: Кутузов В. И., Кутузова Л. П., Прусс А. П. Электоральный потенциал русского национализма в Оренбуржье // Русская нация, русская идея: история и современность. — Оренбург, 1996. — Ч. 2. — С. 84—85.
28 Текст программы см.: Амелин В. В., Торукало В. П. Оренбуржье в этнополитиче- ском измерении. — М., 1996. — Т. 1. — С. 129—166. Анализ этого документа см.: Косач Г. Г. Указ. соч.
29 Связанные с его формированием документы см.: Амелин В. В., Торукало В. П. Указ. соч. — С. 117—120
30 Наш многонациональный край // Айкап [Оренбург]. — 1994. — № 23.
31 Торукало В. П. Указ. соч. — С. 57—58.
32 Бурматов В. Платформа согласия // Жизнь национальностей Оренбуржья: Ин- форм. вестн. — 1996. — № 2. — С. 2.
33 Амелин В. В. Межкультурные взаимодействия... — С. 28, 34.
34 Здесь и далее: Елагин В. В. Национальная политика на региональном уровне // Русская нация, русская идея: история и современность. — Ч. 1. — С. 6—8.
35 Выступление В. Елагина на состоявшихся в мае 1997 г. в Оренбурге вторых Днях русской духовности и культуры. Цит. по: Рублев А. Постижение русской души // Жизнь национальностей Оренбуржья: Информ. вестн. — 1997. — № 6. — С. 21.
36 Здесь и далее: Чибилев А. А. Геополитическая и этнографическая история Оренбургского края // Диалектика истории Оренбуржья. — Оренбург, 1994. — С. 19—22.
37 См., например: Здесь жили истинные арийцы // Оренбуржье. — 1999. — 9 сент., а также: Гайфуллин К. Таинственный город под землей // Южный Урал. — 1999. — 7 авг.
38 Чигвинцев В. Дикое поле, ситуация в Чингирлауском районе // Оренбуржье. — 1999. — 19 авг.
39 Зобов Ю. С. Русские на Южном Урале, их роль в заселении и развитии края // Многонациональный мир Оренбуржья. — Оренбург, 1994. — С. 37.
40 Здесь и далее: Зобов Ю. С. Начальный этап формирования славянского населения Оренбургского края (30—90-е гг. XVIII в.) // История и культура славян Южного Урала: Сборник материалов областной науч. конф., посвященной Дням славянской культуры в Оренбуржье 3 марта 1995 года. — Оренбург, 1995. — С. 7.
41 Здесь и далее: Торукало В. П. Указ. соч. — С. 15—16.
42 Рагузин В. Н. Указ. соч. — С. 76.
43 Амелин В. В. Этнополитическая ситуация... — С. 28.
44 Амелин В. В. Встреча министра национальной политики России с руководителями национально-культурных автономий, центров, обществ Оренбуржья // Жизнь национальностей Оренбуржья: Информ. вестн. — 1999. — № 1. — С. 51.
45 Амелин В. В., Торукало В. П. Указ. соч. — С. 22—23.
46 Согласно данным социологических исследований, приводимым В. Рагузиным, 64,8% опрошенных рассматривают русский национализм как «разрушение страны, ее интернациональной, исторической основы», 20,4% считают, что это «духовное возрождение русской нации», и, наконец, 14,8% — что это «выход страны из состояния кризиса» (Ра- гузин В. Н. Указ. соч. — С. 47).
47 Здесь и далее см.: Амелин В. В. Межкультурные взаимодействия... — С. 28—34.
48 Абдульвалеева Л. Бесценное сокровище народа // Жизнь национальностей Оренбуржья: Информ. вестн. — 1997. — № 6. — С. 38—39.
49 Узбеков И. Стереотип не друг согласию // Оренбуржье. — 1998. — 17 июня. Речь здесь идет также и о школах с преподаванием немецкого и мордовского языков.
50 Узбеков И. «Сколько языков ты знаешь — столько раз ты человек» // Жизнь национальностей Оренбуржья: Информ. вестн. — 1997. — № 6. — С. 33.
51 Узбеков И. Стереотип не друг согласию.
52 Тираж татарской «Яна вакыт» составляет не более 4500 экземпляров, казахской «Ай- кап» — 1000. Башкирская газета «Караван-Сарай» все еще не стала регулярно выходящим изданием. По состоянию на 1999 г., областная администрация предоставила «Яна вакыт» чуть более 44 тыс. руб. из запланированных 54 тыс., «Айкапу» — 31 тыс. из планировавшихся 35 и, наконец, «Караван-Сараю» — только 7 тыс. руб. из 15 тыс. (Амелин В. В. Этнополитическая ситуация и межэтнические отношения в Оренбуржье. — С. 11).
53 Яна вакыт [Оренбург]. — 1996. — № 24.
54 Национальный состав руководящих кадров, студентов и профессорско-преподавательского состава вузов Оренбургской области на 1 ноября 1998 г. см.: Амелин В. В. Эт- нополитическая ситуация... — С. 16.
55 См. список депутатов Законодательного собрания Оренбургской области второго созыва: Рагузин В. Н., Прусс А. П. Формирование гражданского общества в Оренбуржье. — Оренбург, 1998. — С. 234—238.
56 Амелин В. В. Этнополитическая ситуация... — С. 16.
57 Амелин В. В. Межкультурные взаимодействия в условиях полиэтничной области. — С. 30.
58 Амелин В. В. Этнополитическая ситуация... — С. 16.
59 См. об этом: Программное заявление Оренбургской региональной татарской национально-культурной автономии // Яна вакыт. — 1999. — № 2.
60 См. об этом: Проект Устава Областной казахской национально-культурной автономии // Айкап [Оренбург]. — 1998. — № 3.
61 Как отмечал В. Амелин, «характерно то, что после избрания представителей татар в областное Законодательное собрание прекратились требования татарского общественного центра о формировании двухпалатного областного парламента» (Амелин В. В. Этнополитическая ситуация... — С. 15). Лидеры этого центра считали, что верхняя палата этого парламента должна была формироваться на основе делегирования в нее всеми оренбургскими национальными центрами и объединениями своих представителей. См., в частности: Губайдуллин С. Г. Татары Оренбуржья: история и современность // Национальные проблемы народов Оренбуржья: история, современность: Материалы науч.-практической конф. — Оренбург, 1993. — С. 27—28.
62 Яна вакыт. — 1999. — № 2; Айкап. — 1998. — № 3.
63 См., в этой связи: Яна вакыт. — 1999. — № 42.
64 Амелин В. В. Межкультурные взаимодействия... — С. 33—34.
65 Здесь и далее: Елагин В. В. [Предисловие] // Многонациональный мир Оренбуржья. — С. 3.
