Показать все теги
Появление турок в областях к югу от Аму-Дарьи относится к гораздо более раннему времени, чем завоевательные движения X в., и возможно, что в некоторых случаях потомки этих турок живут в этих же местах и теперь. Арабские завоеватели уже в VII в. нашли в Бадахшане карлуков; и теперь в Бадахшане из узбецких родов живет именно род карлук; это совпадение заставляет полагать, что после завоевания Бадахшана узбеками в XVI в. в состав узбеков вошли турки, жившие там раньше. У арабских географов единственными турками, жившими к югу от Аму-Дарьи, кроме отдельных лиц и отрядов, служивших в гвардии халифов и наместников, считается народ халадж, и халаджи находйтся и теперь среди живущих в Иране турок. Самими турками название этого народа, по-видимому, произносилось Цсалач; рассказ о происхождении этого названия, приведенный у Рашид ад-дина и основанный на народной этимологии кал ач ‘останься и открой’, находится уже у Махмуда Кашгарского. Махмуд причисляет халаджей, или калачей, к огузам вместо 24 огузских родов, как у Рашид ад-дина, у Махмуда приводится только 22, но при этом говорится, что первоначально всех родов было 24, потом из них отделились два рода халаджей. Полагают, что часть халаджей утратила свой язык и вошла в состав афганского народа; так объясняют название афганского племени гильзай, хотя против этого были и возражения с точки зрения фонетических законов афганского языка. В Индии, где халаджи играли некоторое время большую роль в политической истории, их название по-видимому, произносилось хильдж, В Иране некоторые из халаджей сохранили и теперь турецкий язык; вероятно, это оказалось возможным только после присоединения их к более многочисленным огузам.
Завоевательное движение огузов существенно отличалось от завоевательного движения Караханидов. Караханиды до завоевания государства Саманидов имели свое государство, к которому присоединяли завоеванные области. Предводители огузов ушли из своей страны, чтобы создать себе государство в завоеванных землях, и уже из этого государства потом покорили ту страну, откуда пришли.
В народе огузов, как в народе карлуков, не было хана; родоначальник династии, потом утвердивший свое господство в Иране, носит у Махмуда Кашгарского, как в некоторых других источниках, титул сю-баши ‘предводитель войска’. Его имя, на основании арабского правописания, произносилось европейскими учеными как Сельдлсук, и такое произношение, находящееся в противоречии с законами турецкой фонетики, именно с законом зруковой гармонии, утвердилось в европейской исторической науке. В новейшее время ученые, знакомые с требованиями турецкой фонетики, стараются исправить ошибку и пишут Sal’uq или Sall’uq, но турецкие тексты показываю^, что правильное произношение Сельджук. Такое произрошение мы находим у Махмуда Кашгарского в старотурецкой поэме Китаб-и Деде Коркут и в некоторых других источниках, в том числе даже в османском произведении XVI в., именно в анонимной стихотворной хронике, составленной при султане Сулеймане в 950/1543—44 г. и сохранившейся в рукописи 954/1547— 48 г., находящейся в библиотеке константинопольского университета (Халис-эфенди, № 7430).
О действиях Сельджука известно только, что он принял ислам и освободил жителей мусульманских колоний в низовьях Сыр-Дарьи от дани, которую они прежде платили огузам. При таких условиях казалось бы, что между жителями этих колоний и потомками Сельджука должно было произойти тесное сближение; между тем мы уже в XI в. находим в городе владетеля с мусульманским именем (Шах-Мелик), о котором говорится как об упорном наследственном враге сельджукского дома.
Перселившись на запад, огузы, по-видимому, совершенно утратили те начала государственности, которые были у них в Монголии, откуда ими в VI в. была образована одна из самых обширных когда-либо существовавших кочевых империй (занимающая в этом отношении второе место после монгольской) и где они несколько раз освобождались от ига китайцев и восстанавливали свое павшее государство. Правда, и на востоке эта государственность была им навязана силой, и хан в своих надписях чаще говорит о токуз-огузах, или просто огу- зах, как о врагах и мятежниках, чем как о своем народе. В степях к востоку от Каспийского моря ни огузы, ни их потомки туркмены уже не достигали политического объединения и постоянно сражались между собой. Отдельные части огузского народа совершали обширные завоевания и уходили в далекие страны, но среди этих движений не было ни одного всенародного. По странному противоречию, именно огузами, никогда не соединявшимися в одно целое, были основаны самые могущественные и прочные турецкие государства, до нынешней Турции включительно.
После турецкой империи VI—VIII вв. самым ранним известием в истории движения огузов на запад было движение печенегов, относящееся к концу IX в.; писавший в первой половине X в. византийский император Константин Багрянородный говорит, что оно произошло лег за пятьдесят до него. Печенеги упоминаются у Рашид ад-дина и Махмуда Кашгарского среди огузских родов. Произношение печенег находится в русских: летописях и не заимствовано у греков, правописание которых несколько иное; вероятно, русские передали его так, как слышали непосредственно, и, как оказывается, передали правильно. Прежде предполагали, что мы имеем здесь турецкое слово биджнак ‘зять’; но в рукописи Махмуда Кашгарского дана именно вокализация печенег.
Печенеги, по-видимому, рано отделились от остальных огузов и упоминаются как отдельный народ, еще до своего выселения, у арабских географов IX в. Тогда они были восточными соседями хазар и жили около Яика; в 922 г. Ибн Фадлан еще нашел в этой стране небольшие остатки печенегов. Главная масса их прошла через владения хазар, с согласия или против воли хазарских владетелей, и основалась в Южной России, где они со времени Святослава угрожали самому Киеву. О печенежских набегах на Русь и борьбе с ними русских князей в летописи говорится часто. Константин Багрянородный также приводит о печенегах довольно много сведений и перечисляет печенежские роды.
К XI в., уже после падения хазарского царства, произошло новое движение огузов через Волгу, а оттуда через Южную Россию. На этот раз огузы упоминаются в византийских источниках под своим народным названием в ферме уз; русские летописи называют их горками. Эти огузы, конечно, не соединились со своими близкими родственниками печенегами, а вступили с ними в борьбу; печенеги были вынуждены бежать на Балканский полуостров, куда за ними последовали огузы. Это было время, когда Византия в Малой Азии подвергалась нападениям других огузов, пришедших туда вместе с потомками Сельджука; в первый раз в истории турками, пришедшими туда с разных сторон независимо друг от друга, были наводнены византийские владения как в Малой Азии, так и на Балканском полуострове. К счастью для империи, объединения этих турецких элементов в одно цеяое не произошло; к концу XI в., ко времени начала крестовых походов, византийский император уже чувствовал себя в безопасности и жалел, что сам призвал против угрожавших ему со всех сторон турок помощь с запада, которая теперь уже была ему не нужна.
Принимавшие участие в этих движениях огузы, по-видимому, совершенно не были затронуты исламом и его культурой. В, арабской литературе есть рассказ, сохранившийся у ^втора XIII в., но относящийся, конечно, к гораздо более раннему времени, о том, что среди огузов были христиане. Как с исламом, так и с христианством огузы могли ознакомиться в той культурной области, с которой у них были наиболее оживленные торговые сношения, именно в Хорезме. О том, что среди хорезмийцев были христиане, говорит хорезмский ученый XI в. Биру- ни. Замечательно, что эти христиане принадлежали не к несторианскому[1] вероисповеданию, как большая часть христиан в Персии и Туркестане, но к православному; в той же форме христианство, вероятно, было принято огузами.
После основания мусульманских колоний на СырДарье, в той же местности, где было местопребывание главного предводителя огузов, и здесь, как в других местах, должно было сказаться превосходство мусульманской культуры. Кроме того, часть туркмен поступила на службу к Саманидам, получила от них в свое распоряжение пастбища и обязалась защищать границы саманид- ских владений против своих немусульманских соплеменников. В числе турок, живших тогда в пограничных областях саманидского государства, были и люди, ознакомившиеся с мусульманской культурой; турок по происхождению был знаменитый арабский философ X в. Фараби. Во время борьбы между Саманидами и Караханидами огузы были то на одной, то на другой стороне; в начале XI в. они перешли в государство газневидского султана Махмуда. Персидские историки того времени проводят различие между первыми, совершенно неорганизованными пришельцами и более организованной силой потомков Сельджука, которые были уже эмирами-завоевателями», а не только пастухами, как их предшественники. Первые могли причинять владениям Газ- невидов и других династий только экономический ущерб своими грабежами, эти грабежи захватили огромный район, но не вызвали никаких политических перемен; кочевники переходили с места на место, нигДе не оставляя гарнизонов, не восстанавливая разрушенных городов, не стараясь уничтожить существовавшие государства и заменить их своим собственным. С Другой стороны, потомки Сельджука уже после своих первых побед в Хорасане при газневидском султане Мас'уде, сыне Махмуда, начали присваивать себе права государей, вводить свои имена в хутбу[2], читавшуюся по пятницам в мечетях, и чеканить их на монетах, хотя прИ этом в первое время имя одного брата читалось в хутбе и чеканилось Как империя турок в VI в., так и государство потомков Сельджука в XI в. было основано двумя братьями, в последнем случае внуками Сельджука; в одно и то же время не заботились о единстве государственной власти, на монетах в Нишапуре, имя другого — в Мерве. Только постепенно ими была усвоена идея единодержавия. Замечательно, что при турецких завоевателях впервые появился на монетах, чеканившихся в Хорасане, древне иранский титул шаханшах; ни Саманиды, ни Газневиды не употребляли официально этого титула, оставаясь правоверными мусульманскими эмирами, подданными халифа, и отклоняя от себя всякое подозрение в желании воскресить домусульманские государственные традиции; шаханшахами называли себя только правившие в Багдаде и Западной Персии шииты [3] Буиды. По мере своего движения на запад потомки Сельджука обратились из шаханшахов в «султанов ислама». Слово султан получило при них более определенное значение, чем оно имело прежде; так стали теперь называть только верховных, независимых государей; вассальным и удельным князьям были присвоены титуты мелик и шах. Мусульманский мир представляли себе как одно целое, во главе которого стоят халиф как глава религии и «султан ислама», которому хаушф вручает всю светскую власть. Замечательно, что в сроих государственных стремлениях потомки Сельджука\встретили меньше всего сочувствия со стороны своих соплеменников, пришедших в Иран раньше их. На требйрание признать власть потомков Сельджука эти огузы ответили резким отказом и могли быть принуждены к повиновению только силой.
Вопрос об бтношении представителей власти к тому народу, из которого они вышли, был в государстве потомков Сельджука еще более сложен, чем в государстве Караханидов. Караханиды называли себя только турками и домом Афрасиаба; ни одна из существовавших турецких народностей не имела в их государстве преобладания, и ни один источник не говорил, из какой народности вышла сама династия. Потомки Сельджука сделались сначала шаханшахами, потом «султанами ислама»; для них тоже, как для Караханидов, была сочинена и принята ими легенда о происхождении их от Афрасиаба; и все- таки они признавали себя не только огузами, или туркменами, но и выходцами из рода кынык (такое произношение указано у Махмуда Кашгарского), одного из 24 (по Махмуду Кашгарскому из 22) огузских родов. Одни и те же названия родов приводятся у Махмуда Кашгарского и в монгольскую эпоху у Рашид ад-дина с той разницей, что у Махмуда эти названия приводятся в более древней форме: род, из которого впоследствии вышла Османская династия, называется кайыг, а не кайы, название рода языр пишется язгыр. После Махмуда Кашгарского, как основательно разъяснено и в турецкой науке, должно отпасть мнение Маркварта, сблизившего название рода кайы с названием народа, жившего, по Бируни и некоторым другим источникам, на отдаленном востоке и носившего имя кай; на основании этого Марквартом была создана теория о монгольском происхождении османцев. У Махмуда Кашгарского среди не чисто турецких народов упоминается народ кай, и это название, конечно, не имеет ничего общего с названием рода кайыг.
Среди огузов в то время уже не было преданий о господстве их народа в прежние времена в Монголии. Родиной Турка, мифического предка турок, считалась местность около Иссык-Куля, и дальше к востоку придания огузов не простирались. С берегов Сыр-Дарьи бгузами были принесены на запад предания о народно^ патриархе и певце Коркуде, выразителе и хранителе/народной мудрости. Могилу Коркуда до сих пор показывают на Сыр-Дарье; в то же время предания о нем сохранились еще теперь у туркмен, в средние века были/и в Малой Азии, даже в османскую эпоху, и до XVI)/ в. также у азербайджанских турок; в X в. имя КоркуД встречается у печенегов. Все это заставляет полагать, /что предания о Коркуде были унаследованы принявшими ислам огуза- ми от домусульманских времен и принесены ими на запад.
По уровню культуры огузы стояли ниже турок государства Караханидов, но зато более сохраняли национально-турецкие черты быта; сами предводители делили со своим народом все труды и подвиги и мало отличались от своих воинов по одежде. До нас дошло на сирийском языке сочинение автора XIII в. Абу-л-Фараджа, описание свадьбы султана Тогрул-бека (старшего из внуков Сельджука) с дочерью халифа; при этом описывается танец турок, которые во время этого танца «садились и вставали»; по-видимому, речь идет об известной в России «пляске вприсядку», заимствованной, по всей вероятности, у турок. Несмотря на то что к огузам до ислама проникло христианство, у них, по-видимому, до принятия арабского алфавита не было письменности, тогда как в государстве Караханидов употреблялся уйгурский алфавит, только постепенно вытесненный арабским. Надписи уйгурским алфавитом встречаются и на могилах Караханидов; как впоследствии на монетах монгольских ханов, уйгурскими буквами писалось преимущественно имя хана, даже когда это имя было арабское; незнакомством огузов с уйгурским алфавитом объясняется та разница в правописании среднеазиатских и переднеазиатских турок, на которую обратили внимание ленинградские ученые.
Как «султаны ислама» потомки Сельджука были еще более ревностными защитниками правоверия, чем Караханиды. В истории они выступают как фанатичные приверженцы не только ислама, но и господствовавшего в государстве Саманидов и усвоенного турками ханифитского[4] толка; при Торгул-беке шафииты [5] подвергались ожесточенному преследованию, отчасти в связи с тем, что ими был создан калам, правоверная догматика, направленная против ересей, но вводившая в веру элемент рассуждения и даже греческой науки, что казалось нарушением традиций религиозного предания. Иногда говорят, что преследование шафиитов прекратилось уже при преемнике Торгул-бека, Алп-Арслане, везиром которого был шафиит Низам ал-мульк, но из слов самого Низам ал-мулька видно, что и Алп-Арслан был ревностным ханифитом, ненавидел шафиитов и жалел о том, что ему приходилось пользоваться услугами шафиитского везира.
Как «султаны ислама» потомки Сельджука должны были содействовать не только торжеству правоверия внутри своего государства, но также победе ислама над внешними врагами и расширению пределов мусульманского мира. Естественно, что эту обязанность они выполняли преимущественно в Западной Азии, где победы и завоевания были связаны с большими экономическими выгодами. Сюда относится борьба с христианами в Малой Азии и на Кавказе и борьба с шиитами в Сирии и Египте. Торжество ислама в борьбе с Византией всецело связано с установлением в халифате турецкой власти. Перед этим, в эпоху господства иранской династии Бундов, во второй половине X и первой половине XI в., византийцы воспользовались обострением розни между суннитами [6] и шиитами для значительного распространения своих пределов в Сирии и Месопотамии; теперь они не только лишились этих завоеваний, но в первый раз ислам проник в глубь Малой Азии, где возникло мусульманское и в то же время турецкое государство. Какое значение потомки Сельджука придавали пограничной войне в этой местности, видно из того, чт|6 именно сюда они направили своих соплеменников. Население восточных областей Ирана, географически находившихся ближе к той стране, откуда пришли огузы, в общем сохранило свой прежний этнографический состав, тогда как северо-западная область Персии, Азербайджан и Анатолия сделались по языку постепенно чйсто турецкими, вместе с тем в Анатолии религиёй большинства населения постепенно становился ислам. Проследить постепенный ход развития этого процесса мы пока не можем; как и следовало ожидать, распространение ислама в издавна привыкшей к христианству стране шло медленно; еще в первой половине XIII в. главной статьей дохода местного мусульманского правительства считалась джи- зья, т. е. налог с немусульман, из чего можно заключить, что последних тогда было еще очень много. Вопрос еще осложняется тем, что процесс туркизации, как прежде процесс арабизации, не совпадал с процессом распространения ислама. Известно, что арабский язык был принят и теми жителями Сирии и Египта, которые остались христианами или иудеями. В эпоху турецкого господства случалось не только, что люди, оставшиеся христианами, принимали турецкий язык, но случалось также, что люди, сохранившие свой прежний язык, принимали ислам. Ислам в этих случаях применялся к языку населения; Султан-Велед, сын Джелаль ад-дина Руми, во второй половине XIII в. писал стихи не только по-персидски и по-турецки, но и по-гречески, и эти греческие стихи, написанные арабским алфавитом, представляют большой интерес для лингвистов как единственный памятник того греческого наречия, на котором тогда говорили в окрестностях Коньи.
На Кавказе победы ислама и турецкого языка в то время были менее значительны. Слово азери, означавшее прежде иранский диалект Азербайджана, означает теперь турецкое наречие, на котором говорит в Азербайджане почти все население и пределы распространения которого и на севере, и на юге идут гораздо дальше границ персидской области, сохранившей название Азербайджан; но известия о распространении здесь турецкого языка относятся только к послемонгольской эпохе, и можно сомневаться в том, получил ли бы здесь турецкий язык такое преобладание без этой новой турецкой волны, которую принесло с собой монгольское нашествие. Очень скоро, после побед сельджукских султанов, на Кавказе политический перевес перешел к христианам. XII в. и начало XIII в. были временем процветания могущественного грузинского царства; мусульманские соседи грузин переживали в это время такое унижение, как мусульманские') соседи Византии во второй половине X — первой половине XI в., с той разницей, что грузинские цари не относились враждебно к мусульманской культуре, чеканили для мусульманских областей монеты с арабскими надписями и даже, по словам одного арабского автора, среди своих подданных не делали различия между мусульманином и грузином.
Как «султаны ислама» потомки Сельджука старались подчинить своей верховной власти по возможности весь мусульманский мир и поэтому должны были обратить внимание на области Средней Азии, откуда они сами вышли и где в то время господствовали Караханиды. Уже султан Алп-Арслан, при котором началось завоевание турками Анатолии, совершал также победоносные походы на Сыр-Дарью и во владения Караханидов; его сын и преемник Меликшах (1072—1092), при котором сельджукская империя достигла высшей степени могущества, доходил до Узгенда в Фергане и принял выражение покорности от кашгарского хана, так что при нем власть «султана ислама» признавалась на всем пространстве мусульманской Азии от границ области уйгуров до Средиземного моря; независимыми оставались пока только Газневиды в Афганистане и Индии, где хутба читалась с именем сельджукского султана только при сыне Меликшаха, Санджаре. И в Средней Азии, как везде, сельджукские султаны достигли своих целей только силой; нет никаких признаков, чтобы турецкое население видело в них своих природных государей или чтобы они сами старались опираться на турецкую национальную идею. Сельджукские султаны могли сделать своими вассалами Караханидов, но прочного объединения всех мусульманских турок в одно государство не произошло и не могло произойти; велика была уже тогда разница между турками Средней Азии и ушедшими на запад огу- зами. Даже огузы не были верноподданными сельджукских султанов: последний из могущественных потомков Сельджука, султан Санджар, как некогда турецкие ханы VIII в,, должен воевать «со своим собственным народом, с огузами»; султан даже провел некоторое время в плену у огузов и спасся из этого плена только бегством.
Помимо находившихся вне сферы влияния ислама культурных турок на востоке — уйгуров, было еще значительное число кочевых турок на северо-западе, также остававшихся в то время чуждыми если не мусульманской культуре, то исламу как религии. В XI в. быстро достиг большого распространения народ кипчаков, вышедший с берегов Иртыша. О переменах, происходивших среди живших там турецких народностей, мы можем судить только по изменению их названий. В орхонских надписях несколько раз упоминается река Иртыш, но ничего не говорится о том, какие народы там жили; по-видимому, до Иртыша доходили владения западноогузского или тюргешского кагана. Название реки Иртыш, несомненно, нетурецкое, хотя есть несколько турецких народных этимологий. Арабские географы помещают на Иртыше народ кимаков, занимавший обширную территорию к северу от огузов, доходившую на запад до Волги или Камы (Кама считалась тогда верхним течением реки, носившей название Итиль). Кимаки разедлялись на несколько родов, среди которых были роды кипчак и йе- мек; Маркварт, несомненно неудачно, объясняет слово кимак из ики-йемек, предполагая существование двух родов йемеков. У Махмуда Кашгарского слова кимак уже нет; на Иртыше помещаются йемеки, которых автор называет племенем из кипчаков.
Впоследствии рядом с народом кыпчак часто упоминается народ канглы; у Махмуда Кашгарского слово канглы как народное название не встречается, говорится только, что Канглы — имя великого мужа из кипчаков; кроме того, слово канглы известно автору в значении ‘телега’. Из сочинения персидского историка Бейхаки мы знаем, что кипчаки задолго до сочинения Махмуда Кашгарского доходили на юг до границ областей ислама и были соседями Хорезма. К движению кипчаков на юг относятся, по-видимому, слова Махмуда о какой-то турецкой народности булак или эльке-булак, уведенной в плен кипчаками, но потом, с божьей помощью, освободившейся из этого плена; здесь мы опять, как во многих местах сочинения Махмуда, имеем темный намек на историческое событие, о котором нам было бы желательно иметь более подробные сведения, с указанием даты.
Возможно что происходившее в XI в. движение огу- зов на запад и на юг отчасти было вызвано давлением кипчаков с севера; этим же, может быть, следует объяснить упоминаемое арабскими географами занятие огуза- ми в X в. Мангышлакского полуострова, до тех пор безлюдного. Мангышлакский полуостров с тех пор оставался туркменским до последних веков, когда туркмены здесь вынуждены были уступить новому давлению с севера, давлению казаков; после революции Мангышлак был включен в состав Казакистана.
Происшедшая в XI в. этнографическая перемена выразилась в том, что обширная степь, которую географы X в. называют «гузской», по имени огузов, теперь стала называться кипчакской (Дешт-и Кипчак); название удержалось и тогда, когда кипчаков как народа больше не было, и сохраняется в мусульманской научной литературе до сих пор, как название Хазарское море — для Каспийского моря. К кипчакам, вместе с тесно связанным с ними народом канглы, перешло наследие огузов на Сыр-Дарье и наследие печенегов, вытесненных огузами, в Южной России, так что их владения заняли огромную территорию с востока на запад; по-видимому, и на севере в их владении, как теперь во владении казаков, оставалась вся степная полоса, и новых народных движений с севера уже не было. На западе кипчаки вошли в соприкосновение с русскими и с западными европейцами, хотя ни те, ни другие не знали слова кипчак; русские назвали кипчаков половцами, западные европейцы — команами. Насколько мне известно, слово команы не встречается в мусульманской литературе, кроме писавшего в XII в. в Европе Идриси и тех авторов, которые пользовались его сочинением.
О происхождении половцев в новейшее время появился талантливый и ученый труд Маркварта, старающегося доказать, что в состав кипчаков вошел упоми- немый некоторыми мусульманскими авторами народ кун на отдаленном востоке и что это же название, Cuni, получило известность в Западной Европе. Вопреки всем доводам Маркварта, мне не представляется доказанным ни то движение с востока на запад, которое им предполагается, ни даже самое существование народа кун. В той же местности, к востоку от киргизов, у Гардизи помещается народ фури, находившийся на более низком уровне культуры, чем киргизы; очень вероятно, что мы имеем здесь турецкое 6dpi ‘волк’. Столь же малоубедительны попытки Маркварта доказать, на основании некоторых китайских известий, что у кипчаков была династия, пришедшая в более позднее время, в XII в., с Дальнего Востока. Движение кипчаков представляет редкий пример занятия народом огромной территории без политического объединения и без создания своей государственности. Были отдельные кипчакские ханы, но никогда не было хана всех кипчаков. Огромный район, населенный кипчаками, оставался в то время вне мусульманского мира, и на Кавказе кипчаки в XII в. принимали участие в нашествиях на мусульманские земли, иногда в союзе с грузинами, иногда, наоборот, грузины и мусульмане соединялись для отражения нашествий с севера. Эти нашествия были не только грабительскими набегами; мусульмане лишились на некоторое время Дербента с городом Шабераном; возвратить себе эти земли им удалось с помощью грузин. Среди врагов, нападавших с этой стороны на мусульманские области около 1175 г., упоминаются и русские. В русских летописях об этом нет известий; по-видимому, это были только вольные отряды, без участия какого-либо из тех княжеств, на которые тогда разделялась Россия.
Кипчакские ханы, даже в Южной России, имели у себя на службе представителей мусульманской культуры, особенно специалистов военного дела; но даже в непосредственном соседстве с мусульманскими областями были немусульманские кипчакские ханства, в состав которых входили и города. Столицей одного из таких ханств, с которым имели дело хорезмийцы во второй половине XII в., был город Сугнак (ныне развалины Сунак- курган), упоминаемый уже у Махмуда Кашгарского как город в области огузов. Мусульманские источники вполне определенно говорят, что жившие здесь кипчаки и канглы (эти народы так часто упоминаются вместе, что трудно отличить один от другого) только во второй половине XII в., под влиянием сближения с Хорезмом, приняли ислам. При таких условиях едва ли имел большое значение тот факт массового принятия ислама турецким народом, который, по рассказу Ибн ал-Асира (пока, насколько мне известно, еще не подтвержденному в более ранних источниках), произошел в сафаре 435 г. х., т. е. в сентябре или октябре 1043 г. И в этом случае, как в рассказе о событии 960 г., не приводится название принявшего ислам народа, зато определяется район его кочевания: зимой он жил около Баласагуна, летом доходил до Итиля. Несмотря на такую обширность района, этот народ, по-видимому, был гораздо менее многочислен, чем народ, принявший ислам в 960 г.; говорится только о 10 000 шатрах, у писавшего после Ибн ал-Асира Абу-л- Фида — даже только о 5000.
Из труда Махмуда Кашгарского не видно, как далеко простиралось влияние ислама на северо-запад; вообще не всегда ясно, к каким местностям и к каким турецким народностям относятся приводимые им образцы турецкой поэзии, народной и искусственной, сведения о турецких верованиях, обычаях, подробностях государственного управления и т. п. Приведенные автором стихи касаются самых различных местностей; среди них находятся стихи, относящиеся к борьбе города Катун- сыны с тангутами, и стихи, в которых описывается Волга: «Течет вода Итиля, ударяется о подножие скалы, много рыб и лягушек в пруду, наполняемом ее разливом». Кроме народной поэзии, у турок была и искусственная, даже придворная; в одном месте поэт называет себя слугой ханши (катун) и говорит, что подносит ей стихотворение как новое произведение своей службы. Стихотворение называется кошук, и это слово передается арабским касыда. Впоследствии от кошука отличали стихи другого размера, туюг; у Махмуда Кашгарского слова туюг нет. Называется по имени только один поэт, Джуджу (или Чучу), причем говорится только, что это — имя турецкого поэта; не сказано, из какого турецкого народа происходил этот поэт, где и когда он жил.
Как влияние персидской культуры не могло сразу вытеснить прежнюю поэзию, так и принятие ислама не могло сразу уничтожить прежние верования. Сохранялся даже культ упоминаемого в орхонских надписях божества Умай; по словам Махмуда Кашгарского, так назывался дух покровитель младенцев в чреве матери; существовала поговорка: «Кто будет служить Умай, тот получит сына». Упоминается и старый термин йог в смысле ‘поминки по умершем’; в то время так называлось угощение, предлагавшееся людям после возвращения с похорон и продолжавшееся три дня или семь дней. Существовало поверие, что накануне битвы между двумя войсками сражаются между собой духи соответствующих местностей; воины в ночь накануне битвы боялись выходить из палаток, чтобы не попасть под стрелы духов. Эти стрелы духов назывались джави; победа того или другого отряда решала участь сражения между людьми. Когда осведомлялись о новорожденном, то вместо того чтобы спросить, родился ли мальчик, или девочка, спрашивали: «Родился ли волчонок, или лисичка».
Из подробностей государственного управления говорится, например, о внешних знаках ханской власти. Одним из таких знаков было знамя (туг); высшее число знамен, которое могло быть у одного хана, было девять; когда говорили о «хане с девятью знаменами» (токуз туглук хан), то это вызывало представление о самых могущественных ханах. Приводятся и некоторые подробности, относящиеся к ханам немусульманских турок, именно к уйгурскому хану. При слове камду сказано, что так назывались куски хлопчатобумажной ткани длиною в четыре локтя (около 2 л) и шириной в один палец (шибр), на которые накладывалась печать уйгурского хана и которые служили мерилом ценности при торговых сделках; через каждые семь лет эти куски ткани зашивались, мылись, и печать накладывалась вновь. Употребление кусков хлопчатобумажной ткани вместо денег часто встречалось в Китайском Туркестане и после, до новейших времен. Иногда отмечается разница в государственной терминологии между государством Караханидов и государством огузов, т. е. потомков Сельджука. Так, у чигилей, т. е. восточных турок, уже тогда, как впоследствии в монгольской империи, был термин ярлык, которого огузы не знали; с другой стороны, у огузов было слово туграг (теперь тугра) в смысле ‘печать и накладывающий печать сановник’, причем автор говорит об этом слове: «турки его не знают, и я не знаю его происхождения». Автор монгольской эпохи Ибн ал-Муханна приводит вместе, на одной и той же странице, слово ярлык и тугра, но известно, что слово тугра и потом употреблялось только сельджукскими и, после них, османскими турками и совершенно не было известно в Средней Азии. Вопрос о происхождении этого культурного слова, принесенного огузами в Западную Азию и совершенно неизвестного другим туркам, представлял бы большой интерес для историка.
О других сторонах культурной жизни турок нам придется говорить в следующей лекции в связи с вопросом о культурных связях турок с Западом и Востоком в последние века до монгольского нашествия.
Махмуд Кашгарский сообщает некоторые сведения о борьбе Караханидов на севере с народом ябаку, потом совсем не встречающимся в истории, и на востоке с уйгурами, но ничего не говорит о начавшейся еще в первой половине XI в. борьбе с китаями, которые тогда приобрели господство на Дальнем Востоке. Мы видели, что по имени этого народа главная культурная страна Дальнего Востока до сих пор носит у русских, монголов и отчасти у мусульман название Китай, хотя господство в этой стране китаев прекратилось уже в XII в., а народ и его язык, вероятно, прекратили свое существование в эпоху монгольской империи. Во время своего господства в Китае китаи дали своей династии название Ляо, и под этим именем она известна в китайской истории; в мусульманских источниках это династическое название не встречается. Народ носит у мусульманских историков название хытай.
Овладев Северным Китаем, императоры династии Ляо утвердили свою власть и в Монголии, где в 924 г. встретили мусульманских купцов; об этой встрече мы узнаем только из китайских источников, но не из мусульманских. Киргизы были вытеснены китаями из Монголии и вернулись, по-видимому, на Енисей, где мы встречаем их потом. Китаям подчинились и прежние владыки Монголии, уйгуры, жившие тогда в Китайском Туркестане. Китаи предлагали уйгурам вернуться в свои прежние земли в Монголии, но этим предложением народ, успевший привыкнуть в Китайском Туркестане к земледельческой и городской жизни, не захотел воспользоваться.
Писавшие по-арабски историки, начиная с современника Махмуда Газневидского Утби, часто говорят о нашествиях на государство Караханидов с востока, причем приписывают все эти нашествия китаям. Если бы это были военные походы, предпринимавшиеся китаями, то о них едва ли могла бы умолчать китайская «История династии Ляо», между тем никаких сведений о походах китаев на запад там не оказалось. Гораздо вероятнее, что в то время шли на запад не сами китаи, но приведенные ими в движение монгольские народы, занявшие сначала Восточную, потом Западную Монголию. Такое впечатление производит письмо, посланное одним из несторианских спископов Средней Азии несторианскому католикосу [7] в Багдад; в письме говорится о нашествии народа, разделявшегося на восемь родов. Очень вероятно, что речь идет о найманах, монгольском народе, занимавшем в эпоху Чингиз-хана Западную Монголию. Слово найман значит по-монгольски ’восемь’, что указывает на разделение этого народа на восемь родов.
Династия Ляо, может быть, более всех других инородческих династий, правивших в Китае, усвоила китайскую культуру; последним представителям ее, однако, пришлось уйти из Китая, когда в Маньчжурии усилились чжурчжэни, у мусульман джурджи, народ тунгусского происхождения. В 1125 г. чжурчжэни покорили государство династии Ляо и заняли ее место в Северном Китае, где основали «Золотую династию» (Цзинь по-китайски, Алтан-ханы по-монгольски, Алтуи-ханы по-турецки). Последний представитель династии Ляо тогда ушел на запад, но за ним последовала только часть его народа; другие китаи остались в Китае, подчинились чжурчжэ- ням, и потом, во время усиления Чингиз-хана и его войны с чжурчжэнями, подняли против них востание. Мусульманские источники впоследствии дают одно и то же название (кара-китай) как китаям, ушедшим на запад, так и китаям, подчинившимся власти чжурчжэней.
О движении китаев на запад мы находим в мусульманских источниках более ясные и полные известия, чем в китайских. Китайцы упоминают только о движении китаев, под властью родственника последнего императора династии Ляо, через страну уйгуров, оказавших им поддержку, в Восточный Туркестан. Только из мусульманских источников мы знаем, что это движение кончилось неудачно; китаи были совершенно разбиты кашгарским ханом, и об этой победе ислама сельджукский султан Санджар написал халифу. Успех имело движение другой части кара-китаев, более северным путем, через Западную Монголию, где они у верховьев Енисея подверглись нападению со стороны киргизов, но счастливо миновали эту местность, прошли несколько дальше на юго-запад и основали город Эмиль в районе Чугучака, в местности, где в XI в. происходили войны Караханидов с народом ябаку. По-видимому, эта местность оставалась и в XII в., как в XI в., вне влияния ислама; самым северным мусульманским владением с этой стороны была по-прежнему область города Баласагуна, находившаяся под властью одного из Караханидов. На этот раз Караханидам не удалось, как столетнем раньше, когда враг был уже в восьми днях пути от Баласагуна, отразить нашествие. Победе китаев содействовали раздоры между ханом и находившимися у него на службе кочевниками; китаи приняли сторону хана в этой борьбе, но освободив его от противников, устранили его самого и заняли его область, которая с тех пор сделалась местопребыванием главы кара-китайского государства. Оттуда кара-китаи подчинили себе Кашгарское ханство, которое им не удалось завоевать с востока, и предприняли поход на северо-восток для наказания своих прежних врагов — киргизов; под властью их оставались и уйгуры. В 1137 г. они вмешались в дела Западного Туркестана, где также происходила борьба между ханами и предводителями кочевников, причем на этот раз кара-китаи приняли сторону кочевников против хана, а не наоборот, как в Баласагуне. Самаркандский хан был разбит около Ходжента; в 1141 г. от кара-китаев потерпел поражение в степи Катван, к северу от Самарканда, сам султан Санджар. Это поражение могущественного сельджукского султана в борьбе с неверными произвело сильное впечатление на современников; темные известия о нем дошли до крестоносцев, которые в то время вели борьбу с мусульманами в Палестине и Северной Месопотамии. Событием 1141 г., по-видимому, была создана в Европе легенда, будто с востока нападает на мусульманский мир и идет на соединение со своими единоверцами в Палестине какой-то царь-священник Иоанн.
В действительности кара-китаи тогда остановились на Аму-Дарье, впоследствии подчинили себе еще область к югу от этой реки с городом Балхом; их верховной власти подчинился весь мусульманский Туркестан до Бухары включительно и Хорезм. Кара-китайские императоры, жившие около Баласагуна, назывались одинаково у мусульман и у монголов гурханами; этот титул не встречается, по-видимому, ни прежде, ни после, и происхождение его остается загадочным; мусульманские авторы придают ему значение «хан ханов». Под властью гурханов находилась огромная территория от Хорезма до страны уйгуров, но в Китае у них больше не было владений; тем не менее китайские историки причисляют и этих Западных Ляо к китайским императорским ди- «астиям, приводят названия «годов правления» отдельных императоров по принятому в Китае обычаю обозначать этими «годами правления» время отдельных событий, не употребляя собственного имени императора, вследствие чего иностранцы, мусульмане и европейцы, часто употребляли в смысле имени императора название его «годов правления». В истории это единственный случай, что инородческую династию, потерявшую свои владения в Китае, все-таки продолжали причислять к китайским императорским династиям; когда в XIV в. из Китая были вытеснены монголы, то этим самым считалась прекратившейся династия Юань (так называли потомков Чингиз-хана) как китайская императорская династия, и ни о каких «годах правления» потомков Чингиз-хана, правивших в одной Монголии, не было речи. Факт, что только для династии Ляо было сделано исключение, наглядно показывает, насколько кара-китаями была усвоена культура «Поднебесной империи»; по-видимому, их почти перестали считать инородцами.
То немногое, что мы знаем из мусульманских источников об управлении гурханов, заставляет полагать, что они и на западе пользовались в делопроизводстве китайским языком и принослии с собой китайские принципы управления. Слово ‘зять’ обозначалось китайским словом фума; существовал также, как впоследствии у монголов, термин пайза для обозначения должностных знаков и грамот. От обычного типа кочевых государств империя кара-китаев отличалась тем, что в ней не произошло распадения на уделы; о первом гурхане даже говорится, что он никому не отдавал под начало более 100 всадников. Зато широко применялся принцип внутренней автономии вассальных государств. Кара-китаями было уничтожено только караханидское владение в Баласагуне, где гурхан стал управлять сам, хотя город по составу населения оставался и потом мусульманским; во всех остальных завоеванных областях, в Кашгаре и в Мавераннахре, по-прежнему оставались ханы из Караханидов; оставались также прежние династии на западе в Хорезме, на востоке в Уйгурии; подчинение гурхану выражалось в уплате дани; кроме того, при дворе отдельного князя иногда был представитель гурхана. Как впоследствии в монгольской империи, эта форма подчинения иногда заменялась более льготной; иногда представитель гурхана приезжал ко двору вассального владетеля только для сбора дани и потом уезжал; иногда вассальный владетель даже получал право сам отвозить дань гурхану. У кара-китаев, по китайскому образцу, была система подворного обложения: с каждого дома взималось по динару, т. е. по одной золотой монете. Эта система находилась в противоречии как с традициями мусульманского мира, так и с традициями кочевников; впоследствии монголы в самом Китае старались провести систему подушной подати, что вызвало энергичное сопротивление китайских чиновников. Однако нововведение кара-китаев, по-видимому, не прошло в Средней Азии бесследно, и случаи подворного обложения мы видим в среднеазиатских государствах даже в XIX в. С Ташкента при кокандских ханах взималась подать по числу домов, причем по какой-то старой ведомости, когда домов было гораздо меньше; как при гурха- нах в XII в., так и при кокандских ханах взималось по одной тилле, т. е. по одной золотой монете, с дома. К сожалению, до сих пор известно слишком мало о системах податного обложения в промежутке между XII и XIX вв., так что остается неясным, можно ли установить историческую связь между системами управления кара- китайских гурханов и кокандских ханов, или мы имеем здесь только случайное совпадение.
Вообще до сих пор остается спорным вопрос, как отразился факт установления в Средней Азии господства народа с дальневосточной культурой на истории среднеазиатских мусульман вообще и турок в особенности. Этот вопрос, в числе многих других, затронут в труде Маркварта о происхождении половцев, где государству гурханов придается очень большое значение; по словам Маркварта, культурное государство кара-китаев резко выделяется на фоне общей безотрадности истории XII и XIII вв. Никакими фактами Маркварт своего мнения не подтверждает, и, по-видимому, оно объяснеяется только его общими отрицательными суждениями об исламе и турках.
Прежде всего довольно безотрадную картину представляла жизнь самой династии Западных Ляо. Здесь не было, как в мусульманских и кочевых государствах, смут, связанных с родовым строем и удельной системой; зато, как в Китае, управление несколько раз переходило в руки женщин и их любовников; одна из таких правительниц должна была решиться собственноручно убить своего любовника на глазах народа, чтобы усмирить вызванное его действиями мятежное настроение. Нет также известий о каких-либо успешных попытках гурханов поднять культурный уровень своей державы. Если была сделана попытка обезоружить беспокойных кочевников, именно находившиеся на службе у Караханидов отряды карлуков, и приучить их к земледелию, то эта попытка не имела прочного успеха и Караханидам скоро опять пришлось усмирять восстания предводителей карлуков. Вообще едва ли был период, когда бы гурха- нам удалось установить на пространстве своей державы внешний и внутренний мир. Несмотря на подчинение Хорезма гурхану, Хорезм не получил помощи от кара-китаев, когда подвергся нападению со стороны султана Санджара, оправившегося от поражения; нет также известий о вмешательстве гурханов в другие смуты, происходившие в Туркестане. Наконец, не видно, чтобы кара-китаи представляли собой в Туркестане высшую культуру и чтобы в руки представителей этой культуры переходило управление; напротив, везиром последнего гурхана был Махмуд-бай, очевидно мусульманский купец.
Образование империи кара-китаев должно было, однако, оказать благоприятное влияние на успехи культуры в том отношении, что содействовало сближению входивших в состав империи различных культурных эле,-? ментов. Подчинение мусульманских областей верховной власти немусульманских правителей содействовало, может быть, движению на запад немусульманских культурных элементов. Не вполне объяснено до сих пор существование в Джетысуйской области, в долине р. Чу, христианских надписей на сирийском и турецком языках. Большая часть этих надписей, как и надписи на Иссык-Куле и в долине р. Чу, относятся к XIV в., к монгольскому периоду, но в долине р. Чу есть некоторые надписи, относящиеся к первым годам XIII в., т. е. еще к эпохе кара-китайского государства. Сравнивая христианские надписи Джетысуйской области с надписями, найденными в области Турфана, русский академик Коковцов находит, что турфанские христиане были образованнее джетысуйских и что в данном случае можно предполагать влияние одних христиан на других только в направлении с востока на запад, но не наоборот. Кроме уйгурских христиан, свое влияние могли распространять на запад и уйгурские буддисты; для эпохи кара- китаев мы не имеем об этом известий, но уже в первые десятилетия монгольского владычества, в 1253 г., путешественник Рубрук нашел уйгурских буддистов к северу от Или, в городе Каялыке. Возможно, что уйгуры- буддисты также пришли сюда еще при кара-китаях, но доказательств этого нет, и вообще XI и ХП вв. были временем усиленной христианской религиозной пропаганды. Мы знаем целый ряд монгольских народностей, принявших в это время христианство. Не только христианские, но и мусульманские источники называют христианами найманов в Западной Монголии и кераитов в Восточной Монголии; исследования проф. Пельо, кроме того, показали, что христианами были онгуты в Южной Монголии, на границе Китая. Что в этой пропаганде христианства принимали участие уйгуры, видно из того, что Чингиз-хан нашел в стране найманов уйгурского хранителя печати и через него ознакомился с уйгурским алфавитом. В пользу того, что джетысуйские христиане были из уйгуров, говорит факт, что мы находим у них ту же систему счисления (‘один-двадцать’) в смысле одиннадцать и т. п.), как в орхонских надписях и уйгурских текстах. Центром уйгурских христиан было, по- видимому, селение Булаик к востоку от Турфана, где были найдены только христианские фрагменты, притом на различных языках — сирийском, согдийском и турецком. Правда, джетысуйские христиане пользовались не уйгурским алфавитом, заимствованным у согдийцев, но алфавитом сирийского происхождения, с присоединением к нему некоторых новых знаков.
Как всегда, миссионерская деятельность соединялась с торговой; в сирийском рассказе о принятии христианства кераитами прямо говорится, что кераитский хан получил сведения о христианском учении от христианских купцов. Замечательно, однако, что, несмотря на полное отсутствие сведений о пропаганде ислама в Монголии, мусульманские купцы имели для поднятия в Монголии культурного уровня еще больше значения, чем христианские. Монголы заимствовали от турок слово сарт в смысле ‘купец’, от сарт было образовано слово сартак (как согдак от Согд), и это слово сделалось у монголов названием того народа, из которого в Монголию преимущественно приходили купцы, т. е. иран- цев-мусульман. К народным названиям монголы, для обозначения принадлежащих к данному народу мужчин, прибавляли слог -тай; так образовалось слово сартак- тай, ‘мужчина из народа сартаков, или сартов’. О характере деятельности людей иранско-мусульманской культуры в Монголии свидетельствуют монгольские предания о богатыре Сартактае как искусном строителе, воздвигавшем чудесные плотины на больших реках и озерах; очевидно, мусульмане знакомили монголов с системой искусственного орошения. Сартаки, или сар- тактаи, были для монголов не столько людьми определенной национальности, сколько людьми определенного культурного типа; Чипгиз-хан называл сартактаем первого из подчинившихся ему мусульманских владетелей, карлукского Арслан-хана, в северной части Джетысуй- ской области, хотя карлуки были по языку, конечно, не иранцами, а турками. От того же корня сарт монголами было еще образовано слово сартагул, или сартаул, также встречающееся еще при Чингиз-хане. Впоследствии Рашид ад-дин переводил слово сартаул словом «таджик», Ибн ал-Муханна — словом «мусульмане».
Предания о Сартактае, в связи с полным отсутствием сведений о религиозной пропаганде, наглядно показывают, что деятельность мусульманских купцов в Монголии в то время столь же мало была связана с распространением ислама, как теперь успехи европейской торговли с распространением христианства. В монгольскую эпоху богатыми торговцами строились медресе и ханаки[8], но> между торговцами и представителями ислама как религии и в то время было мало общего, часто даже отношения между ними были явно враждебные.
Главное отличие мусульманской торговли от современной европейской заключается в том, что успехи мусульманской торговли не были связаны с политическими успехами мусульманских государств. После распадения- халифата политические границы мусульманских государств опредлялись только возвышением и упадком той или другой династии и были настолько изменчивы, что население должно было стараться устраивать свою культурную и экономическую жизнь независимо от этих перемен. Мы видели, что даже в эпоху сравнительномогущественной и прочной династии Саманидов в степи независимо от них возникали мусульманские колоний, подчинявшиеся не Саманидам, а местным турецким правителям. Были торговые товарищества, вступавшие в связь между собой; несмотря на отсутствие в то время крупных учреждений современного типа, по выдаваемому в одном месте документу можно было получить деньги в другом городе, находившемся под властью другого правительства. В недавно открытом и изданном сочинении историка XI в. Абу Шуджа говорится, что по ассигновкам купцов было гораздо легче получать деньги, чем по ассигновкам, выдававшимся государственной властью. Вследствие преобладания среди торговцев иранцев широкое распространение получило персидское слово чек, перешедшее потом в Западную Европу и широко распространенное в коммерческом мире.
В Средней Азии в торговле, конечно, принимали участие и турки; впоследствии у монголов для обозначения купцов употреблялось турецкое слово ортак «товарищ», «участник товарищества», что указывает на значение для торговли товариществ купцов. Махмуд Кашгарский, по-видимому, знал еще слово ортак только в смысле «товарищ», а не в смысле «торговец», так что развитие торговых товариществ среди турок произошло, вероятно, после XI в.
Вследствие первенства в то время мусульманской культуры всякое столкновение ислама с другими культурами должно было в конце концов привести к расширению области распространения мусульманства. Кара- китаи настолько подверглись воздействию китайской культуры, что не могли, как впоследствии монголы в Средней Азии, сами сделаться мусульманами; но и при кара-китайском владычестве, хотя и в меньшей степени, чем впоследствии при монгольском, подчинение мусульман господству иноверцев только расширило пределы распространения ислама. Еще при появлении кара-китаев, как при Махмуде Кашгарском, не было мусульманских владений севернее Баласагунского ханства; менее чем через сто лет, перед появлением монголов, в северной части Джетысуйской области упоминается владение карлукского Арслан-хана, мусульманина, с городом Каялыком, местоположение которого пока известно только приблизительно; Рубрук прошел через него через некоторое время после переправы через Или, на пути к озеру Ала-куль, причем дорога тогда, по-видимому, проходила ближе к Балхашу, чем теперь, так как Рубрук мог издали видеть Балхаш. Не только город Кая- лык, но и карлукское владение возникли еще при кара- китаях, и карлукский хан был вассалом гурхана. В другом городе, Алмалыке, к северо-западу от Кульджи, который тоже не упоминается ни у Махмуда Кашгарского, ни в рассказе о нашествии кара-китаев, незадолго до появления монголов получил власть не вассал гурхана, а мятежник против него, предводитель разбойничьей шайки, происходивший или из карлуков, или из народа канглы (такое противоречие мы видим в различных, одинаково старых рукописях одного и того же сочинения, главного первоисточника для изучения событий конца XII и начала XIII в., Та’рих-и джахангушай Джувейни). Во всяком случае, владетель Алмалыка тоже был мусульманином. Таким образом, к концу господства в Средней Азии иноверцев, кара-китайских гурханов, мусульмане были министрами немусульманского императора и возникали новые мусульманские владения там, где их прежде не было. Трудно было расширить область распространения ислама к востоку, где преграду такому распространению представляли культурные уйгуры. К востоку от Кучи граница мусульманского мира проходила и во время образования монгольской империи там же, где при Махмуде Кашгарском, т. е. к востоку от Кучи; есть только известие, что один из турецких мусульманских богатырей в Куче, Хизр-бег, прославился победами над уйгурами, тогда уже считавшимися мирным народом, неспособным оказать сопротивление храбрым воинам; за помощь, оказанную кашгарскому хану против его врагов, Хизр-бег потом получил от него ханский титул. Зато в южной части бассейна Тарима при Махмуде Кашгарском пограничным пунктом ислама был Черчен, а в XIII в., при Марко Поло, мусульманами были и жители местности около Лоб-Нора.
Остается еще сложный вопрос, насколько в культурной жизни мусульманской Азии в то время принимали участие турки. Полного подчинения турок арабско-персидской культуре нигде не произошло; нигде не было случая утраты турками своего языка; все же влияние арабской и персидской культуры было так сильно, что турецкий язык нигде не смог сделаться языком государственности и культуры. В самом западном из турецких государств, в Малой Азии, государственным языком до XIII в. был арабский; это известие находится в анонимном сочинении, написанном в Малой Азии в XIV в. на персидском языке, и казалось мне сомнительным, но в пользу его, как заметил покойный Макс ван Бершем, говорит эпиграфический материал. Что на султанов, как везде, оказывал влияние персидский эпос, видно из частого употребления таких имен, как Кайхусрау и Кай- кубад; рядом с этим, однако, встречаются и чисто турецкие имена, ясно показывающие, что султаны не забывали своего турецкого происхождения. То же самое относится к сельджукским владениям в Иране, где языком делопроизводства и культуры все более становился персидский язык. Персидским языком все более вытеснялся арабский из области делопроизводства и литературы и в Туркестане, находившемся под властью династии Караханидов. Характерно, что в X в., при Саманидах, была составлена на арабском языке история Бухары; когда этот труд был переведен в XII в. на персидский язык, то появление такого перевода объяснялось, между прочим, тем, что люди не питают больше склонности к чтению арабских книг. Арабский язык вытеснялся пер> сидским даже из области преподавания богословия; были преподаватели, читавшие лекции в медресе на персидском языке. То же самое относится к первоначальному преподаванию веры; об авторе продолжения истории Нишапура, Медж ад-дине Абд ал-Гафире, родившемся в 451/1059—60 г., говорится, что он в пятилетнем возрасте усвоил начала веры по-персидски. Несмотря на это, в государственном делопроизводстве во владениях Караханидов, даже в Кашгарии, во второй половине XII в. еще употреблялся арабский язык; на этом языке составлен, между прочим, судебный приговор, напечатанный мною с английским переводом в журнале «Лондонской школы востоковедения» и относящийся к царствованию того Богра-хана, при котором была составлена в Кашгаре дидактическая поэма Кутадгу билик. Документы этого же и последующего времени показывают, однако, что в государстве Караханидов, даже в Самарканде, где среди населения говоривших по-турецки, наверное, почти не было, не был совершенно исключен из государственной терминологии и турецкий язык. Турецкое прилагательное улуг прибавлялось, например, к слову везир, а на монетах, чеканившихся самаркандским ханом в конце XII в., даже к титулу хана.
Ханы продолжали носить до конца существования династии турецкие имена и в особенности турецкие титулы, причем сохранялся обычай, известный из истории правивших в Монголии огузских и уйгурских ханов, что хан при вступлении на престол менял свой прежний титул на новый, употреблявшийся вместо собственного имени. Этот обычай иногда причиняет затруднения историкам, которым не всегда легко решить, принадлежат ли различные титулы, встречающиеся приблизительно в одно и то же время на монетах, чеканенных в одной и той же местности, одному лицу или нескольким.
В Самарканде, однако, насколько известно, не было речи о литературе на турецком языке; при дворе ханов жили и пользовались их покровительством персидские поэты. Более благоприятное положение для создания мусульманской литературы на турецком языке было в Кашгарии, хотя и туда проникло персидское влияние, постепенно усиливавшееся; еще в XVII в. в Кашгарии было составлено историческое сочинение на персидском языке, причем с такими синтаксическими ошибками, которые ясно показывают, что этот язык не был для автора ни родным, ни привычным.
В 462/1069—70 г. была написана в Кашгаре для местного хана уроженцем города Баласагуна Юсуфом, занимавшим придворную должность хаджиба, дидактическая поэма на турецком языке под турецким заглавием Кутадгу билик, т. е. «Знание, делающее счастливым», или «Знание, достойное царей», слово кут ‘счастие’ часто употреблялось, в том числе и в самой поэме, в смысле современного ‘величество’, для обозначения царского звания. Этого рода литература, т. е. поучительные произведения об обязанностях государей, сановников и т. п., издавна была популярна на Востоке, в том числе и в иранском мире; самое ценное в таких произведениях — рассказы о событиях из истории или легенды, которыми подтверждаются или объясняются те или другие теоретические наставления. Именно этого элемента в произведениях Юсуфа Баласагунского нет совсем. Им не выводятся никакие исторические лица; его царь (илиг)—только безжизненная аллегорическая фигура, олицетворяющая справедливость; другие достоинства олицетворяются везиром, его сыном и братом. Вследствие этого Кутадгу билик стоит гораздо ниже своих персидских образцов.
В предисловии говорится, что у арабов и таджиков книг много, тогда как на турецком языке книг не было совсем. Из этого видно, как быстро были забыты после принятия ислама памятники буддийской, манихейской и христианской литературы на турецком языке. Очевидно, та турецкая мусульманская поэзия, о существовании которой мы узнали из сочинения Махмуда Кашгарского, еще не вызвала появления книг. Литература должна была появиться именно в Кашгаре, где население самого города говорило, по словам Махмуда, на «турецком хаканском языке», самом красноречивом из турецких наречий, тогда как языком сельских местностей за Кашгаром был кенджекский язык, т. е. язык местного, первоначально нетурецкого, но отуреченного населения.
Остается вопрос, насколько Кутадгу билик было связано с турецкими традициями по стилю и форме изложения и насколько оно могло оказать влияние на современников. Кутадгу билик дошло до нас в трех рукописях, одной уйгурским алфавитом, написанной в 1439 г. в Герате, и двух арабским алфавитом, из которых одна была найдена в Египте, другая — в Фергане. Возбуждает до сих пор споры вопрос, как писал свой труд сам автор, уйгурскими или арабскими буквами. Самоё заглавие и употребление слова кут в смысле ‘величество’ показывают, что в Кашгаре мусульманское и в частности персидское влияние не успело вытеснить турецкие традиции даже из области придворной жизни. Заглавие Кутадгу билик мы потом снова встречаем в монгольскую эпоху; так назывался сборник изречений, приписывавшихся Чингиз-хану, на который, как и на Ясу, ссылались как на источник действовавшего в монгольской империи и в государствах, образовавшихся после ее распадения, права. Из слов автора XV в. Ибн Араб- шаха можно заключить, что название Кутадгу применялось и к употреблявшемуся монголами уйгурскому алфавиту, причем Ибн Арабшах, ошибочно сближал это слово с названием племени, из которого вышел Чингиз- хан. Было высказано мнение, что уйгурский Кутадгу билик Богра-хана мог, по крайней мере по заглавию, оказать влияние на монголов и вызвать появление Кутадгу билик Чингиз-хана. После издания труда Махмуда Кашгарского уже не подлежит сомнению, что подданные Караханидов не называли себя уйгурами и что для Юсуфа Баласагунского язык, на котором он писал, не был уйгурским; столь же невозможно, что такое произведение, как Кутадгу билик Богра-хана, проникнутое духом ислама, могло быть усвоено уйгурами, остававшимися буддистами и христианами и впоследствии оказавшими влияние на монголов.
Из слов Махмуда Кашгарского не видно, знал ли он произведение Юсуфа Баласагунского, написанное всего за два года до того, как он приступил к своему собственному лингвистическому труду, в котором он, по его собственным словам, не имел предшественников. Покойный Мартин Хартманн видел разницу между Юсуфом Баласагунским и Махмудом Кашгарским в том, что первый примыкал к придворным кругам, второй — к традициям народной поэзии. Едва ли это мнение справедливо. Мы видели, что среди стихов, приведенных Махмудом Кашгарским, есть образцы придворной поэзии; с другой стороны, Юсуф Баласагунский пользовался для своих дидактических целей и народной мудростью. В Кутадгу билик есть отдельные места, в которых выражаются теми же словами те же мысли, как в образцах народной мудрости, приведенных в книге Махмуда Кашгарского. Каждому, читавшему Кутадгу билик, напомнит об этом произведении приведенная у Махмуда Кашгарского пословица: «Высшая доблесть выражается в языке», т. е. в человеческой речи.
Что Кутадгу билик, несмотря на небольшое число известных до сих пор рукописей, пользовалась в свое время некоторой популярностью, видно из того, что в Сарайчике, близ устья Яика, был найден глиняный сосуд с надписью, содержавшей стихи из Кутадгу билик, Кроме того, в Турции было найдено и издано несколько более позднее произведение в том же роде, Хибат ал~ хака'ик, или 'Ибат ал-хака‘ик, Ахмеда б. Мухаммеда Югнеки, написанное на «кашгарском языке» для нако- го-то эмира Дад Испехсалар-бека и содержащее такие же сухие нравоучения и наставления, без какой-либо связи с событиями действительной жизни. Открытие этого произведения показало, что Кутадгу билик не стоит совершенно одиноко и что в турецкой литературе был «кашгарский период», имевший, по-видимому, очень мало влияния на ее последующую судьбу.
В это время следы прежней близости турок к китайской культуре сохранялись не только в ханском титуле. Сочинение Махмуда Кашгарского показало, что уже тогда существовало встречающееся при кара-китаях китайское название должности таянгу, соответствовашей арабскому хаджиб, причем слово таянгу производилось из турецкого теенмек «доверять», «полагаться». Сохранялось также известное из орхонских надписей слово кунчуй в смысле «госпожа», причем слово хату тогда обозначало более высокое положение женщин, чем слово кунчуй.
Из многочисленных слов для обозначения предметов материальной культуры, приведенных у Махмуда Кашгарского, обращает на себя внимание слово, обозначающее ‘кусок шелка, который человек носил у себя за пазухой, чтобы очищать им свой нос’. Известно, что в древности и в средние века носовые платки не употреблялись ни в античной Греции, ни в мусульманском мире; в Западной Европе они вошли в употребление только в XV в., после ознакомления европейцев с дальневосточной культурой, где они, как в Китае, так и в Японии, употреблялись издавна; под влиянием Китая, мы встречаем их и в Монголии. Существование их у турок в XI в., вероятно, также должно быть признано одним из остатков влияния дальневосточной культуры, впоследствии утраченных.
Академик Василий Владимирович Бартольд
Из сборника «Тюрки: Двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии». - Алматы, 1993
[1] Несторианство — течение в христианстве, осн. в Византии кон- стантитинопольеким патриархом Несторием в 428—431, утверждавшим, что Иисус Христос, будучи рожден человеком, лишь впоследствии воспринял божеств, природу. Осуждено как ересь на Эфесском соборе 431 г. Пользовалось значит, влиянием до 13 в. в Иране, Ср. Азии и до Китая.
[2] Хутба — проповедь, которая произносится в мечети во время пятничного богослужения и некоторых праздников.
[3] Шииты — последователи шиизма. Шиизм — одно из двух направлений в исламе. Второе — суннизм. Шииты не признают суннитских халифов, считая законными руководителями мусульман имамов — потомков халифа Али и дочери пророка Мухаммеда Фатимы.
[4] Ханифиты (ханафиты)—последователи одной из суннитских религиозно-правовых школ-мазхабов, сложившейся в Ираке в VIII—IX вв. Ханифитский мазхаб отличается наибольшей гибкостью, позволяющей приспосабливаться к изменяющимся общественным отношениям, что способствовало его широкому распространению. Большинство мусульман, прож. в республиках Ср. Азии и Казахстана, являются ханифитами.
[5] Шафииты — последователи одной из суннитских школ-мазхабов, закрепляющей отдельные принципы и нормы прежде всего брачно-семейных и наследственных отношений.
[6] Сунниты —- последователи суннизма. Суннизм — основное направление в исламе, считающееся «правоверным». Сунниты, в отличие от шиитов, признают сунну (в дополнение к Корану) обязательным источником веры.
[7] Католикос — глава несторианской церкви.
[8] Ханака — странноприимный дом с мечетью и кельими, обитель дервишей.
