Показать все теги
Восстание ихэтуаней и маньчжурский двор
В 1898–1901 гг. маньчжурское господство в Китае было потрясено восстанием ихэтуаней (отряды справедливости и мира). Их называли также ихэцюанями (кулак во имя справедливости и мира). В иностранной печати выступление ихэтуаней именовали Боксерским восстанием, а его участников – боксерами.
…Середина и конец XIX века. На протяжении более 50 лет, от «опиумных войн» (1840–1860) до японо‑китайской войны (1894–1895), капиталистические государства «осваивали» Китай главным образом посредством ввоза товаров. С этой целью иностранный капитал вынуждал маньчжурское правительство открывать морские и речные порты для торговли, силой приобретал права на судоходство по рекам Китая, брал под контроль его таможню.
Отец Пу И – великий князь‑регент Чунь (Цзай Фэн)
В конце XIX в., когда развитие мирового капитализма достигло монополистической стадии и на смену свободной конкуренции пришли монополии, важное значение приобрел вывоз капитала в Китай.
Державы начали строить в Китае промышленные и горнорудные предприятия, железные дороги, шахты, служебные и жилые здания, проводить телефонные и телеграфные линии, создавать в городах концессии, где законы маньчжурской династии не имели силы.
Империализм развязывал против Китая захватнические войны. В 1884–1885 гг. происходит франко‑китайская война из‑за Индокитая, находившегося формально под протекторатом Китая. Война закончилась присоединением Индокитая к Франции.
Корея, находясь в вассальной зависимости от Китая, оказалась объектом японо‑китайской войны. Буржуазные реформаторы Кореи пытались с помощью военной силы Японии освободиться от протектората маньчжурской династии и превратить страну в «независимое» государство. Япония, со своей стороны, добивалась признания маньчжурским правительством «независимости» Кореи от Китая с тем, чтобы захватить Корею.
Руководитель «проиностранной» группировки, видный сановник Ли Хунчжан длительное время отвечал за все внешнеполитические акции маньчя; урского правительства, был одно время его эмиссаром в Корее. Он оставил в Корее своего приближенного Юань Шикая в качестве «верховного комиссара» для контроля за политическим курсом корейского правительства. Великодержавная политика Юань Шикая, направленная на ликвидацию самостоятельности корейского государства, грубое вмешательство во внутренние дела этой страны вызвали резкое недовольство корейцев: они пытались покончить с вассальной зависимостью от Китая. Империалистическая Япония использовала корейско‑китайские противоречия для укрепления своего господства в Корее.
В 1894 г. Япония спровоцировала конфликт с Китаем из‑за Кореи. Это привело к японо‑китайской войне, которая явилась одним из звеньев борьбы империалистических государств на Дальнем Востоке за раздел мира. Накануне этой войны Англия фактически превратила Центральный Китай в сферу своего влияния. Франция после захвата Вьетнама распространила свое влияние на Южный Китай. Япония и Россия стремились захватить Северо‑Восток Китая (Маньчжурию).
В войне Китая с Японией китайские войска терпели непрерывные поражения на суше и на море. Китайский военно‑морской флот проиграл битву на Желтом море, в районе порта Вэйхайвэй.
Известный китайский историк Фань Вэньлань писал, что главным действующим лицом маньчжурско‑цинской династии во время японо‑китайской войны был Ли Хунчжан, а Цыси и император Гуансюй, независимо от того, поддерживали его или были против него, оба играли второстепенную роль.
В 1895 г. начались японо‑китайские переговоры, которые со стороны маньчжурского правительства вел Ли Хунчжан. Он выразил согласие на совместную опеку Китая и Японии над Кореей. Но это не устраивало японскую военщину: захват Кореи предполагался в ближайшие годы.
20 февраля 1895 г. Ли Хунчжан на пароходе прибыл в японский город Симоносеки, где вел переговоры с представителями японского правительства. 28 февраля после окончания третьего заседания на него было совершено покушение: японский юноша, член японской шовинистической организации «Кокурюкай» (Черный дракон), выстрелил из револьвера в паланкин, где находился Ли Хунчжан, слегка его ранив: пуля разбила его очки и засела в левой скуле. Рана была несерьезная, и переговоры продолжались.
Война с Японией закончилась для Китая подписанием 17 апреля 1895 г. унизительного Симоносекского договора, по которому: 1) Корея объявлялась полностью независимой; 2) от Китая отторгалась южная часть Мукденской провинции (Ляодунский полуостров); 3) Японии уступался весь остров Тайвань; 4) уступались также острова Пэнхуледао (Пескадорские); 5) Китай обязан выплатить 230 миллионов лянов контрибуции; 6) японские граждане могли заниматься любым видом деятельности в торговых портах и городах Китая; 7) Шаши, Чунцин, Сучжоу, Ханчжоу объявлялись открытыми портами.
Этот кабальный Симоносекский договор, подписанный Ли Хунчжаном, вызвал бурю возмущения во всей стране.
Выплата Японии контрибуции легла тяжелым бременем на плечи китайского народа, прежде всего крестьянства: оно подвергалось жестокому гнету, обязано было выплачивать многочисленные прямые и косвенные налоги.
Японо‑китайская война ускорила процесс территориального расчленения Китая. В ноябре 1897 г. в провинции Шаньдун были убиты два немецких миссионера. В ответ на это Германия захватила порт Циндао на берегу Бохайского залива и принудила Пекин на 99 лет «сдать в аренду» порт и земли вокруг порта Цзяочжоу, а также предоставить особые права на разработку природных богатств в провинции Шаньдун и на строительство полезных дорог.
Действия Германии послужили сигналом для проникновения в Китай других держав. Англия навязала соглашение об уступке ей в аренду порта и бухты Вэйхайвэй. Франция утвердила сферу своего влияния в южных провинциях Китая – Гуандун, Гуанси и Юньнань. Россия добилась у маньчжурского правительства аренды портов Люйшунь (Порт‑Артур) и Далянь (Дальний) сроком на 25 лет.
Проникновение иностранного капитала сопровождалось разорением местного национального промысла, надругательством над китайцами и их древней культурой.
Неравноправные договоры, которые вынуждено было заключать маньчжурское правительство с державами, широко открыли двери для проникновения иностранцев в Китай. Промышленные и коммерческие дельцы, миссионеры, врачи, инженеры и техники, служители культа, различного рода авантюристы – военные и гражданские хлынули словно потоп в неизведанную страну, мечтая поживиться за счет китайского народа, который окрестил их общим именем – «иностранные дьяволы».
В. И. Ленин гневно осудил империалистическую политику держав в отношении Китая. В 1900 г. он писал: «Могли ли китайцы не возненавидеть людей, которые приезжали в Китай только ради наживы, которые пользовались своей хваленой цивилизацией только для обмана, грабежа и насилия, которые вели с Китаем воины для того, чтобы получить право торговать одурманивающим народ опиумом (война Англии и Франции в 1856 г.), которые лицемерно прикрывали политику грабежа распространением христианства? Эту политику грабежа давно уже ведут по отношению к Китаю буржуазные правительства Европы, а теперь к ней присоединилось и русское самодержавное правительство» [ПСС, т. 4, с. 379–380].
Лун Юй – первая жена императора Гуансюя
Для духовного порабощения китайского народа в Китай направлялись иностранные служители культа – католические и протестантские миссионеры, проповедовавшие христианскую религию. Почти не было провинции, где бы они не обосновывались, не сооружали соборы и не вовлекали в христианскую веру китайцев. «Миссионеры строили церкви, – писал китайский историк Фань Вэньлань, – и старались привлечь туда массы верующих. Однако китайцы находились под влиянием конфуцианства, буддизма и даосизма, верили в многочисленных духов. Заставить их отказаться от поклонения душам усопших предков, от жертвоприношений духам и уверовать в одного иностранного бога было делом весьма трудным».
Настоящих верующих‑христиан среди китайцев было чрезвычайно мало. Они пользовались покровительством со стороны миссионеров, а последние находились под защитой посланников иностранных государств.
Население страны в целом отрицательно относилось к обращению в христианство. Миссионерам удавалось обратить в свою веру либо наиболее ненавистных народу помещиков‑тиранов, либо бедняков, дошедших до крайней степени обнищания. Принимали христианство и преступные элементы, пытавшиеся таким путем уйти от наказания. Миссионеры заставляли своих прихожан‑китайцев отказаться от традиционных «трех религий» – конфуцианства, даосизма и буддизма, что восстанавливало местное население против китайцев‑христиан.
Попытка Китая противостоять проникновению держав не увенчалась успехом. Над огромной страной нависла реальная угроза потери независимости и превращения в колонию империалистических государства.
Голод, словно неумолимый кровожадный дух, преследовал простого китайца всю его жизнь. Миллионы людей страдали от голода со дня рождения и умирали, ни разу не насытившись. В первую половину XIX в. во время четырех голодных сезонов погибло 45 миллионов человек. Только в одном, 1878 году голод поглотил более 9 миллионов человеческих жизней. Накормить такую огромную массу людей всегда было трудной проблемой. В условиях социального неравенства эта проблема не могла быть решена. В 1899 г. широко разлилась река Хуанхэ: были затоплены обширные сельскохозяйственные районы, где погибло около 200 тысяч человек. Одновременно крестьянские поля в провинциях Северного Китая на протяжении ряда лет страдали от сильной засухи, и крестьяне вынуждены были питаться корой деревьев и кореньями растений.
В таких условиях оживилась деятельность тайных крестьянских обществ. Среди них наиболее популярным стало общество «Ихэтуань», состоявшее главным образом из молодых крестьян. Обладая по молодости лет горячими сердцами и пылким воображением, невежественные и суеверные молодые люди стали тем человеческим материалом, который маньчжурские и китайские феодалы пытались воспламенить в нужном для них направлении. Молодых крестьян призывали уничтожать всех иностранцев в Китае и китайцев, принявших христианскую веру.
Внешне ихэтуани отличались от членов других тайных обществ особыми признаками: они подпоясывались красными кушаками и на голове носили красные повязки; некоторые имели желтые кушаки и желтые повязки. Их отряды делились на «красные» и «желтые», отличавшиеся друг от друга цветом повязок. Вооружены они были мечами и копьями. Их боевые знамена вначале имели надписи: «Поддержим династию Цин, уничтожим иностранцев» или «Отряды мира и справедливости осуществляют веления неба».
Среди женщин также были созданы отряды ихэтуаней. Организация девушек называлась «Красный фонарь», замужних женщин – «Голубой фонарь», старых женщин – «Черный фонарь», вдов – «Синий фонарь».
Девушек в отряде «Красный фонарь» обучали чудодейственной гимнастике, их учили созерцанию и самоусыплению. Во сне и в состоянии транса они говорили непонятные слова, якобы имевшие пророческое значение. От женщин, вступивших в отряды, требовали соблюдения правил: не причесываться по воскресеньям и не бинтовать ног. Они распевали песни: «Женщины, не причесывайте волос – отрубим головы чужеземцам. Женщины, не бинтуйте ног – убьем чужеземцев и посмеемся».
Мистика, суеверия, вера в различные заклинания, талисманы и амулеты, религиозные гимнастические упражнения – таков был духовный мир восставших.
Молодые крестьяне, прежде чем стать настоящими ихэтуанями, проходили соответствующий «курс обучения»: заучивали заклинания, исполняли особые гимнастические упражнения, которые приводили их в транс. Только после прохождения такого «курса обучения» человек становился «неуязвимым» для пуль и осколков снарядов.
«Боксерское восстание, – писал русский дипломат И. Я. Коростовец, – подобно многим народным движениям в Китае, также заключало в себе элемент сверхъестественного. Провозгласив своим девизом защиту империи и уничтожение иностранцев, боксерские вожди стали привлекать последователей обещанием бессмертия и неуязвимости. Установилось мнение, что настоящий боксер не мог умереть, а в случае смерти должен воскреснуть. Этот элемент сверхъестественности, магической силы стал привлекать в ряды боксеров простолюдинов не только из городской, но и из деревенской среды, вообще более склонной к суевериям».
Перед тем как выступить с оружием в руках против иностранцев, ихэтуани под руководством своих наставников заучивали заклинания. Таким путем, по их убеждению, достигалось «бессмертие» и обреталась большая сила в борьбе с врагом. О заклинаниях говорилось: «Тот, кто знает семь‑восемь слов, может противостоять 10 тысячам человек, а знающий шестнадцать‑семнадцать слов может легко разрушить дома иностранцев».
Заклинания, как правило, были написаны на малопонятном языке. Вот образец одного из них:
Отворись дверь северной пещеры, и покажись
Будда, ведающий ружьями.
Железное божество восседает в железной кумирне
На железном лотосовом троне;
Железные люди в железных одеждах стоят за
Железными крепостями.
Подобные заклинания должны были защитить ихэтуаней от смертоносного огня иностранных ружей и пушек.
Вожаки отрядов ихэтуаней понимали, что детская натура наиболее доступна для внушения. Пекин и другие города наполнились детьми, прорицавшими на улицах таинственные предсказания и волновавшими суеверное китайское население как божьи посланцы.
Особое предпочтение отдавалось девочкам: им приписывалась большая духовная сила. Девочки, одетые в красные одеяния с красными фонарями в руке, ехали на осликах впереди вооруженных отрядов ихэтуаней. Они первыми падали от пуль иностранцев, становясь жертвами народного фанатизма.
Все несчастья, выпавшие на долю китайского народа, – неурожай, наводнение, засуха, голод и нищета – приписывались иностранцам. По этому поводу в 1898–1900 гг. среди ихэтуаней распространялись различные воззвания. Приведем содержание одного из них.
«Протестантская и католическая религии разрушили и уничтожили буддизм. Их приверженцы оскорбили наши божества и священные места, ни во что не ставят законы будды. Они разгневали небо, поэтому не выпадает благодатный дождь. Восемь миллионов духовных воинов будут посланы небом, чтобы очистить нашу землю от иностранцев. И тогда пойдет благодатный дождь. Незадолго до того времени как начнут действовать эти воины, произойдут бедствия среди войск и народа. Буддийская религия и общество „Справедливого согласия“ смогут защитить империю, обеспечить мир и спокойствие народу.
Кто увидит это писание и размножит его в шести экземплярах, тот избавит от бедствия 100 человек. Кто размножит это писание в 100 экземплярах, тот избавит от бедствия целую деревню. Кто увидит это писание и не будет его распространять, тот совершит преступление и будет обезглавлен. Если иностранцы не будут уничтожены, дождь не пойдет».
Вину за страшную засуху, охватившую в конце XIX в. многие районы Северного Китая, возлагали на иностранцев и христианские церкви: «Как только убьешь иностранного дьявола, с неба прольется обильный дождь». Или: «Дождь не идет и земля сохнет лишь потому, что христианские церкви заслонили небо».
Борьба ихэтуаней против иностранных агрессоров в Китае сводилась к изгнанию и уничтожению всего иностранного – религии, книг, товаров, специалистов, орудий производства и всевозможной техники. Китайский историк Фань Вэньлань писал об ихэтуанях, что при виде человека или предмета, на которых был отпечаток чего‑либо иностранного, «они не могли сдержать гнева и успокаивались, лишь уничтожив этот предмет или убив такого человека».
Преследовалась цель – разрушить все иностранное: железные дороги, железнодорожные составы, телеграфные линии, современные здания, а также физически истребить иностранцев. Ихэтуани распевали песни:
Изорвем электрические провода,
Вырвем телеграфные столбы,
Разломаем паровозы,
Разрушим пароходы.
Убитые дьяволы уйдут в землю,
Убитые дьяволы отправятся на тот свет.
Железные дороги, грохочущие паровозы (буквально «огненные телеги»), телеграфные провода – все это рассматривалось ихэтуанями как какое‑то наваждение нечистой силы, которая нарушила покой добрых духов на китайской земле. В одной из листовок ихэтуаней говорилось:
«Железные дороги и огненные телеги беспокоят дракона земли и сводят на нет его хорошее влияние на землю. Красные капли, которые капают с железной змеи (ржавчина, отлетающая от телеграфных проводов), являются кровью оскорбленных духов, летающих в воздухе. Эти духи не в силах помочь нам, когда эти красные капли падают возле нас».
Среди повстанцев распространялись самые невероятные слухи о действии заклинаний. Говорили, например, что наклеенное на иностранное здание специальное заклинание после громкого возгласа «гори» вызывало пожар, что железнодорожное полотно недалеко от города Тяньцзиня было разрушено от одного прикосновения стебля гаоляна, что некая девушка Ван Юйцзе могла свободно взбираться на высокие иностранные здания и вызывать пожар; ее не брали пули иностранцев.
В. В. Корсаков, свидетель восстания ихэтуаней, так описывает посвящения в мистерию участников восстания: «Участники становились на открытом месте лицом на юго‑восток, поставив перед собой предварительно зажженные жертвенные свечи или факел. Затем читали нараспев заученную заклинательную молитву и сжигали на свече жертвенные бумажки. После этого они становились на четвереньки, сложив особым способом руки, и начинали делать туловищем качательные движения из стороны в сторону. Со многими скоро начинали делаться судороги подобно эпилептическим, они падали на землю, бились, затем вскакивали, размахивали руками, прыгали. Глаза у них наливались кровью, у рта появлялась пена».
Известный русский китаевед А. Рудаков отмечал, что прототипом союза «Ихэтуань» послужили религиозные общины, в которых мальчики с раннего возраста под руководством старших занимались даосской гимнастикой. Монахини вводили девочек в тайные общества. Они искали «философский камень», который обеспечивал бессмертие.
Важным элементом ритуала ихэтуаней были земные поклоны. К ним прибегали всюду, где только возможно. Степень святости человека была пропорциональна числу челобитий (кэтоу), которые исполнялись с большим усердием. Нужно было бить челом о камни или о землю, и от такого постоянного челобитья на голове образовывалась плешь – отличительный признак ихэтуаней. Земные поклоны сопровождались воскурением фимиама.
Исполнение различных обрядов преследовало одну цель – вызвать сошествие духа и вселение его в молящегося, чтобы его тело наполнилось сверхъестественными силами.
Духов вызывали по‑разному. Например, глава секты сжигал жертвенные бумаги с изречениями и одновременно произносил заклинания. Посвящаемый простирался ниц перед алтарем и, крепко стиснув зубы, часто дышал, его рот покрывался пеной – это служило признаком явления духа. Сильное порывистое движение во время физических упражнений считалось предвестником появления небесных сил.
Каждый ихэтуань носил при себе маленький кусочек желтой бумаги, на которой был грубо намалеван таинственный образ. Вокруг этого изображения было нацарапано несколько слов мистического содержания. Эти слова он распевал, когда шел в бой, часто умирая со словами заклинания.
Амулет не спасал человека на поле брани, и смерть его объяснялась тем, что дух отказался войти в тело тех, кто представал перед врагом со «скверной» нравственной природой.
Вера в потусторонние силы нашла свое отражение и в прокламациях ихэтуаней. Приведем отрывок из одной:
«Настоящее время представляет знаменательную эру в истории империи, когда вмешательство небесной силы должно спасти ее от иностранцев и очистить ее от оскверняющего присутствия всех иностранных нововведений. Для достижения этой цели небо ниспосылает на землю бесчисленные полчища духовных воинов‑меченосцев. Так как эти воители невидимы и бессильны без посредничества человека, то необходимо, чтобы они вселились в обыкновенных людей для выполнения своего назначения».
В Тяньцзине были расклеены анонимные воззвания с таким содержанием: «Духи помилуют ихэтуаней»; «Ихэтуани нарушили спокойствие в Срединной равнине только из‑за дьяволов»; «Склонять к принятию христианства – значит нарушать предписания неба, не почитать духов и Будду и позабыть предков».
Оружие ихэтуаней
Ихэтуани устраивали шумные собрания и расклеивали прокламации, призывавшие всех китайцев восстать против иностранцев. На некоторых европейских домах появлялись пометки, сделанные кровью. Это означало, что помеченный дом обречен на сожжение, а его обитатели – на гибель. Ихэтуани давали клятву, что на месте иностранных концессий не будет оставлено камня на камне: все будет разрушено, земля вспахана, а на костях убитых будет посеян гаолян. Об иностранцах писали: «Мужчины у них безнравственны, женщины маловоздержанны – эти дьяволы рождены не людьми».
Такие призывы должны были вселить патологическую ненависть к иностранцам.
В народе об ихэтуанях говорили так: «Если железная дорога, железные мосты и железные вагоны разрушены одними ихэтуанями; если ими порвана удивительная железная проволока, передающая на расстояние известия; если зарево и дым пожарищ, учиненные ими, окутали небо от Пекина до Тяньцзиня; если смелые ихэтуани осадили уже самих посланников в Пекине и старая царица Цыси назвала их „своими возлюбленными сынами“, то как же не верить в силу и чудеса этих небесных посланников, которые возродят Срединное государство, прогонят ненавистных иностранцев и откроют для китайцев зарю новой жизни».
В апреле 1900 г. на улицах и в чайных домах Пекина распространился слух, о том, что глубокой ночью в одном из храмов недалеко от императорских дворцов были слышны поразившие верующих божественные слова:
«Я, божество невидимого мира Юй Хуан. Слушайте меня! Рвите провода, передающие слова на расстоянии! Разрушайте железные дороги! Отрубайте головы иностранным дьяволам! В день, когда вы уничтожите иностранных дьяволов, пойдет дождь, прекратится засуха и вы будете свободными!»
Понятно, что никто не мог слышать такого божественного веления: этот слух преднамеренно распускали главари ихэтуаией, которые пытались привлечь жителей Пекина на свою сторону. На людей, находившихся во власти религиозных суеверий, подобное божественное «откровение» производило сильное эмоциональное воздействие и побуждало поступать в соответствии с «предписанием» божества Юй Хуана.
Вскоре после этого телеграфные провода в Пекине были порваны в нескольких местах. Толпа напала на рабочих, ремонтировавших вагоны и паровозы. Железнодорожное полотно, соединяющее Пекин с Тяньцзинем, было разрушено. В Пекине ихэтуани распространяли листовки, в которых призывали начать всеобщий бунт, как только «божество Юй Хуан даст священный сигнал».
Восстание ихэтуаией вспыхнуло в провинции Шаньдун, а затем распространилось в другие провинции – Чжили, Шаньси, а также в Маньчжурии.
Тяньцзинь – крупный промышленный город и морской порт в Северном Китае, где были сильны позиции иностранного капитала, стал центром восставших.
На всем пути между Тяньцзинем и Пекином восставшие разрушали железнодорожное полотно, предавали огню паровозы и вагоны, рвали телеграфные и телефонные провода, разрушали станционные постройки.
Губернатор провинции Шаньдун Ли Бинхэн слыл ярым противником следования Китая по пути европейской цивилизации и сочувствовал ихэтуаням. Он возражал против промышленного развития провинции, не одобрял строительства железных дорог, телеграфа, создания армии по западному образцу, европейской системы обучения, осуждал китайцев, принявших христианскую веру.
Убийство двух немецких миссионеров в Шаньдуне 1 ноября 1897 г. усилило агрессивные действия держав против Китая. Стремясь как‑то смягчить свои отношения с державами, маньчжурское правительство сместило Ли Бинхэна с поста губернатора.
Назначенный в марте 1899 г. губернатором провинции Юй Сянь также считался наиболее активным поборником антииностранного движения, был вдохновителем и организатором ихэтуаией, противником распространения христианской религии в Китае. Американский посланник в Пекине Конжер потребовал от маньчжурского правительства смещения Юй Сяня: в декабре 1899 г. он был снят и назначен губернатором провинции Шаньси. Там было сильное влияние английских и американских миссионеров, и Юй Сянь в 1900 г. устроил массовое побоище иностранцев. Он приказал привести к нему всех миссионеров, живших в главном провинциальном городе Тайюане. Когда они были приведены, им велели пасть ниц перед губернатором. Вначале обезглавили двух католических священников и трех миссионеров, а затем – остальных мужчин, женщин и детей.
В декабре 1899 г. губернатором провинции Шаньдун стал Юань Шикай – сторонник жесткого курса в отношении ихэтуаней. В одном из его приказов войскам говорилось: «При встрече с бандитами – расстреливать их. При появлении бандитов – открывать огонь из орудий. Отвечать за это вы не будете. Если же при появлении бандитов им не будет нанесен сокрушительный удар, то всех вас, начиная с командира, ожидает смертная казнь». Его войска истребляли все население деревень, где обнаруживали ихэтуаней.
Юань Шикай преследовал цель установления союза с иностранными войсками и истребления восставших крестьян‑ихэтуаней. Он подходил к европейской цивилизации прагматически: мечтал с помощью европейского оружия создать в Китае сильную армию и сильный флот.
28 мая 1900 г. ихэтуани сожгли вблизи Пекина железнодорожную станцию Фэнтай, а спустя день порвали протянутые вдоль городской стены электрические провода, предназначенные для снабжения электроэнергией трамвайных линий, повредили трамвайные вагоны, многие из которых были сожжены, убили водителей и кондукторов трамваев, 4 июня они прервали телеграфную связь между Пекином и Тяньцзинем, а 7 июня убили двух английских миссионеров.
Участилось «братание» между ихэтуанями и императорскими войсками, и это еще более накаляло обстановку в Пекине. Маньчжурское правительство понимало: почти все китайцы заражены антииностранными настроениями, поэтому открытое выступление против ихэтуаней не сулило ничего хорошего – массовый взрыв возмущения мог плачевно окончиться для маньчжурских правителей.
Учитывая общий антпиностранный настрой в Пекине, Цыси 28 мая 1900 г. издала указ, обращенный к ихэтуаням: «Пришло время следовать старому и испытанному пути наших предков. Помоги нам, божество Юй Хуан! Повинуйтесь и следуйте его наставлениям! Смерть иностранцам!»
Маньчжурские и китайские феодалы не хотели делить с европейскими колонизаторами право господства над китайским народом: проникновение иностранного капитала в Китай объективно подрывало это монопольное право. Вот почему они отравляли сознание китайского народа ядом слепой вражды и ненависти ко всему европейскому. Маньчжурское правительство опубликовало указ о выдаче вознаграждения за голову убитого иностранца: за каждого мужчину – 50 лянов, за женщину – 40 лянов, за ребенка – 20 лянов.
О том, как правители Срединного государства изощрялись в изображении «заморских дьяволов», можно судить по циркуляру, опубликованному губернатором провинции Гуандун в 1884 г. В этом циркуляре имеются такие слова:
«Европейцы не принадлежат к человеческому роду: они происходят от обезьян и гусей. Вы, может быть, спросите, откуда эти дикари овладели такой ловкостью в сооружении железных дорог, пароходов и часов? Знайте же, что они под предлогом проповеди религии приходят к нам, вырывают у умирающих китайцев глаза и вынимают мозг и собирают кровь наших детей. Из всего этого делают пилюли и продают их своим соотечественникам, чтобы сделать их умными и во всем искусными. Только те из них, которые отведали нашего тела, приобретают такой ум, что могут изобретать вещи, которыми они гордятся».
Китаец, приученный столетиями верить всему, что исходило от властей, вполне возможно, не находил в таком фантастическом утверждении ничего сумасбродного.
Правители Китая признавали превосходство европейцев в материальной культуре. Но свою духовную культуру они ставили превыше всего. По этому поводу американский миссионер Грэйвс в 1889 г. писал: «Китайцы не могли не видеть превосходства западных народов в военных кораблях, заходящих в их порты; лучшее вооружение и современную выучку войск; комфорт и роскошь в местах проживания иностранных купцов, прекрасные дороги, освещенные улицы и водопровод в Гонконге и Шанхае». Но, замечает Грэйвс, «многие китайцы подчеркивали, что это всего лишь чистая материальная цивилизация, которая проявляется в грубой силе, а в интеллектуальном отношении европейцы не могут идти ни в какое сравнение с китайскими мудрецами, с их знаниями добродетели, с их утонченными рассуждениями».
Чжэнь Фэй – любимая наложница императора Гуансюя
Вторжение иностранных держав в Китай, несомненно, было актом произвола, агрессии и вандализма против китайского народа. Оно не только вызвало героическое сопротивление китайских патриотов, но и внесло переполох в стан правителей Китая, которые увидели в этом угрозу своим привилегиям, покушение на их великодержавные амбиции. Эту мысль выразил выдающийся русский китаевед XIX в. В. П. Васильев: «Считая тысячелетиями свое мировое значение, презирая все остальное человечество, как не могущее проникнуться его великими принципами, Китай вдруг был выбит из своей проторенной колеи. Не по доброй воле вступил он в сношения с другими народами, открыл иностранцам свободный доступ в свои гавани; скрепя сердце, увидел он себя поставленным в необходимость учиться у тех, которых он считал такими невеждами».
Некоторые китайские историки, идеализируя движение ихэтуаней, пытались изобразить их только в «розовом свете». Они якобы не допускали жестокости к своим противникам. Так, Фан Вэнь‑лань в книге «Новая история Китая» писал, что «жестокость и разнузданность были характерны не для ихэтуаней, а для миссионеров и перешедших в христианство китайцев». Такое утверждение недостаточно объективно. Не обеляя иностранных миссионеров и китайских христиан, следует подчеркнуть, что ихэтуани на своем пути истребляли всех, независимо от возраста и пола, миссионеров и соотечественников‑христиан и превращали их жилища в пепелище. В такой жестокости надо винить не ихэтуаней, а их главарей, отравлявших сознание восставших ядом ненависти ко всему иностранному.
«Движение ихэтуаней, – писала Н. М. Калюжная в монографии „Восстание ихэтуаней (1898–1901)“, – объективно направленное против империалистического гнета, при всех его недостатках и отрицательных чертах, было справедливой борьбой китайских народных масс, а героизм и патриотизм повстанцев заслуживают глубокого уважения».
Иностранные миссионеры, жившие в глубинных районах провинций Шаиьдун, Шэньси и Шаньси, были истреблены. Их головы выставлялись в китайских храмах. Их детей мучили и убивали на глазах матерей, которых затем насиловали, пытали и обезглавливали. Тела убитых выбрасывались за городские стены. Один из главарей ихэтуаней, прибыв из Пекина в Тяньцзинь в июне 1900 г., похвалялся перед своими подопечными:
– В Пекине мы казнили японского переводчика из японского посольства. Мы схватили его, отрезали ему нос, уши, губы, пальцы; искололи тело, а из кожи на его спине вырезали себе пояса; из груди вырвали его сердце.
Потрясая копьем перед ихэтуанями, он с гордостью продолжал:
– Вот это мое заговоренное копье было воткнуто в землю, а рядом с ним лежало теплое, еще трепещущее сердце японца. Перед живым сердцем врага мы совершили челобитье и неистово молились, чтобы божество Гуаньлаое даровало нам неслабеющую силу и храбрость в бою и охраняло нас от вражеских козней. Затем мы рассекли сердце на кусочки и съели их. И если в моей груди есть частица вражеского сердца, то мне не страшен никакой враг.
Речь шла о секретаре японского посольства Сугияма, зверски убитого 11 июня 1900 г. в Пекине.
Жестокость ихэтуаней имела свои социально‑классовые причины. Невыносимый классовый гнет, отчаянная борьба за существование, голод, нищета, моральное угнетение – все это явилось той объективной почвой, на которой культивировалось их озлобление.
Еще древние китайские мыслители правильно подходили к объяснению причин ожесточенности китайского народа и связывали это не с какой‑то патологией, а с социальными условиями. Китайский мыслитель Мэнцзы, живший в III в. до н. э., писал: «В урожайные годы большая часть молодежи бывает доброй, а в голодные – злой. Такая разница происходит не от тех природных качеств, которыми наградило их небо. А случается это так оттого, что бедствия от голода погружают их сердца во зло». Здесь верно подмечена природа ожесточения: полуголодное существование обостряет чувства человека, ожесточает его.
Природа жестокости иностранных пришельцев носила совсем иной характер. Империалистические державы вели войну против китайского народа под флагом «единства» национальных интересов: так затушевывались «проклятые» классовые противоречия. Солдатам и офицерам союзных войск внушали, что китайцы – их заклятые враги, поэтому с ними следует расправляться беспощадно.
Приведем в связи с этим наблюдения и размышления русского журналиста Д. Янчевецкого, очевидца военных действий против ихэтуаней, автора книги «У стен недвижного Китая», изданной в 1903 г. И хотя книга написана в духе оправдания колониальной политики царской России, тем не менее надо отдать должное ее автору, который в мрачные времена господства русского царизма не убоялся дать объективную оценку поведения иностранных войск в Китае во время подавления восстания ихэтуаней. Он писал: «В китайцах не уважали никаких человеческих прав. Установился какой‑то средневековый взгляд, что с китайцами можно все делать. Их считали за какую‑то жалкую тварь, которую можно и даже должно безнаказанно преследовать, насиловать и даже можно убивать, если они осмелятся сопротивляться».
В другом месте Д. Янчевецкий передает разговор раненого русского офицера с доктором, начальником военного госпиталя в осажденном Тяньцзине. Доктор жаловался, что китайцы обстреливают госпиталь Красного Креста и тем самым грубо нарушают международное право и законы войны. «Неужели вы думаете, доктор, – возразил раненый офицер, – что китайцы что‑нибудь поймут из вашей галантности? Цивилизованные европейцы столько лет не признавали основных человеческих прав за китайцами, не уважали ни их национальных чувств, ни религиозных, ни политических, грубо издевались над их самыми священными обычаями и законами, отнимали и расхищали у них все, что только могли, – и вы хотите, чтобы в такое разнузданное и беззаконное время, называемое войной, китайцы верили, что мы будем признавать какие‑то законы и права, которые мы постоянно нарушали».
Так раненый русский офицер, находясь в осажденном Тяньцзине и подвергаясь обстрелу, объективно оценил империалистическую политику иностранных держав в отношении Китая и правильно объяснил причины ненависти китайцев к иностранцам.
Ихэтуани подожгли станцию и разрушили рельсы железной дороги Пекин – Тяньцзинь
Движение ихэтуаней создало реальную угрозу привилегиям иностранных держав в Китае, и они решили применить военную силу: 40‑тысячная союзная армия восьми держав (Англии, Франции, России, Германии, США, Италии, Японии, Австро‑Венгрии) обрушила на китайский народ всю мощь тогдашней военной техники.
Ихэтуани противостояли вторжению в Китай восьми империалистических держав не как представители различных классов, а как масса, объединенная единым «национальным духом». Забитый и отсталый китайский крестьянин в годы такого лихолетья считал всех иностранных пришельцев своими заклятыми врагами.
Два смертельных врага противостояли друг другу: на одной стороне находились союзные войска восьми держав, а на другой – восставшие крестьяне‑ихэтуани. К третьей силе относились войска маньчжурского правительства, которые хотя и предназначались Для борьбы с ихэтуанями, но были настроены против иностранцев.
В мае 1901 г. ихэтуани фактически завладели Пекином: всюду пылали в огне католические храмы и магазины, торговавшие иностранными товарами. Вооруженные примитивными мечами, копьями и пушками, они осаждали посольский квартал в Пекине. Все это привело к обострению отношений между маньчжурским правительством и державами.
Наиболее влиятельными сановниками времен восстания ихэтуаней были: Ли Хунчжан (наместник провинций Гуандун и Гуанси), Лю Куньи (наместник провинций Цзянси и Аньхой), Чжан Чжидун (наместник провинций Хунань и Хубэй), Юань Шикай (губернатор провинции Шаньдун). Они не только были влиятельными сановниками, но и располагали собственными войсками. Их политический курс был един – избегать конфронтации с державами и расправиться собственными силами с ихэтуанями.
При поддержке Англии предполагалось объявить об отделении Юга от Севера Китая и поставить во главе «независимого» правительства Юго‑Востока Ли Хунчжана, Чжан Чжидуна или Лю Куньи.
После того как 21 июня 1900 г. маньчжурское правительство объявило войну иностранным державам, наместники Лю Куньи и Чжан Чжидун пытались договориться с Ли Хунчжаном о проведении независимой политики по отношению к маньчжурскому правительству. Лю Куньи и Чжан Чжидун планировали создание «независимого» Юго‑Восточного Китая.
Английский план отделения Юга от Севера Китая встретил сопротивление других держав и не мог быть осуществлен.
«Оппозиция» к Цыси со стороны названных сановников продолжалась недолго: страх перед‑ движением ихэтуанеи объединил всех, кто стоял над китайским народом.
Чтобы сохранить свой режим, а затем постепенно подчинить движение ихэтуанеи своему контролю, маньчжурское правительство прибегло к политике маневрирования. Губернатор столичной провинции Чжили Юй Лу с большим почетом встретил главарей ихэтуанеи, их приняла и вдовствующая императрица Цыси.
После вступления в Пекин и Тяньцзинь отряды ихэтуанеи начали громить религиозные миссии, осадили иностранные миссии в Тяньцзине и посольский квартал в Пекине, разрушили железные дороги и телеграфные линии, сожгли здания правительственных учреждений, казнили чиновников‑деспотов. Все это вызвало панику в маньчжурском правительстве.
Под давлением массовой антиимпериалистической борьбы вдовствующая императрица Цыси вынуждена была 21 июня 1900 г. объявить войну иностранным державам. Она хорошо понимала, что проникновение иностранного капитала в Китай подрывало феодальные устои, а следовательно, и ее деспотическую власть. Это нашло отражение в ее секретных указах: «Уничтожайте всех иностранцев, где бы вы их ни обнаружили. Даже если они собираются покинуть вашу провинцию, их надо уничтожать». И еще: «Я приказываю, чтобы все иностранцы – мужчины, женщины и дети были немедленно уничтожены. Не позволяйте ни одному избежать смерти. Тогда наша империя может быть очищена от отвратительного источника разложения и мир будет восстановлен для моих преданных подданных».
Чтобы отвести от себя возмущение обездоленных крестьянских масс, клика Цыси пыталась направить их гнев против иностранных миссионеров. Любой иностранец, независимо от занимаемой должности, пола и возраста, считался врагом Китая, а посему подлежал уничтожению. Подлежали истреблению и китайцы‑христиане, которые изменили китайским религиям и учениям – конфуцианству, буддизму и даосизму.
Объявив войну иностранным державам, Цыси ежедневно 70 раз перечитывала вслух заклинания ихэтуанеи, после чего ее главный евнух Ли Ляньин говорил ей, что «этим уничтожен еще один заморский дьявол».
Попытка Цыси расправиться с иностранцами в Пекине с помощью ихэтуанеи не увенчалась успехом. Ихэтуани, количество которых иногда доходило до 10 тысяч, не могли овладеть иностранными миссиями, оборонявшимися 500 профессиональными военными. Росло разочарование клики Цыси в возможностях ихэтуанеи. Вскоре в политике маньчжурского правительства наметился новый поворот. Верх взяла группировка князя Дуаня‑Ган И, стоявшая за поддержку ихэтуанеи.
Во время восстания ихэтуанеи особенно воинственно были настроены против иностранцев войска генерала Дун Фусяна: их ввели в Пекин, где они побратались с ихэтуанями. Обстановка в столице все более накалялась, и иностранные дипломаты потребовали от маньчжурского правительства удаления за пределы столичной провинции войск генерала Дун Фусяна, поддерживавших враждебные действия населения против иностранцев. Эти войска вывели из Пекина, однако 27 мая 1900 г. они вновь вступили в столицу.
Маньчжурское правительство пыталось заключить перемирие с осажденными и настойчиво предлагало посланникам выехать из Пекина под конвоем правительственных войск. В иностранных миссиях возникли дебаты по поводу дальнейшего пребывания в Пекине: некоторые посланники склонялись к тому, чтобы подчиниться ультиматуму и покинуть столицу; другие считали, что в такое смутное время следует отсидеться на месте и никуда не выезжать. Наконец, все согласились покинуть Пекин и укрыться в Тяньцзине. Так как железная дорога была разрушена, предполагалось отправиться на телегах.
После длительных дебатов посланники в Пекине решили обратиться в Палату по иностранным делам (Цзунли ямынь) с просьбой разрешить выезд иностранных дипломатов в Тяньцзинь. Ввиду отсутствия ответа на последнее письмо посланников по поводу эвакуации из Пекина, утром 20 июня 1900 г. во французской миссии состоялось совещание глав дипломатических миссий, на котором обсуждался этот вопрос, и было принято решение послать ноту маньчжурской стороне. Присутствовавший на совещании германский посланник барон Кеттлер заявил, что он один объяснится с маньчжурами. Его уговаривали не делать этого, не подвергать себя риску в такое смутное время, но уговоры оказались тщетными.
Барон Кеттлер решил отправиться в паланкине, взяв с собой драгомана‑переводчика Кордеса, шестерых солдат охраны и двух конных. С полпути он отпустил свою охрану домой, оставив при себе только переводчика. Впереди несли паланкин Кордеса, а за ним следовал паланкин Кеттлера. При повороте на улицу Хада‑мэнь Кордес видел, как из группы китайских солдат выделился один и выстрелил из винтовки в паланкин Кеттлера. Из паланкина не доносилось никакого звука и не видно было никакого движения. Кеттлера поразили наповал: пуля попала в шею и пробила шейную артерию. Стрелял в германского посланника солдат из войск генерала Дун Фусяна.
Кордес приказал носильщикам остановиться, те бросили паланкины и, упав на землю, поползли в безопасное место. За ними последовал и Кордес – по нему открыли огонь, и он был ранен в бедро, но все же смог доползти до американской миссии, расположенной недалеко от посольского квартала.
Когда от Кордеса стало известно о трагическом событии, иностранные дипломаты решили послать поисковую группу, чтобы забрать труп Кеттлера. Сделать это не удалось: китайские солдаты блокировали все подходы к месту происшествия.
Труп Кеттлера представители властей пытались спрятать в помещении Палаты по иностранным делам, однако ихэтуани потребовали передать его им. Это требование не было выполнено. Тогда ихэтуани подожгли здание палаты, а обнаруженный труп изрезали на куски.
Это трагическое событие вызвало панику в посольском квартале, и план бегства из Пекина в Тяньцзинь был отложен. Убийство германского посланника Кеттлера послужило началом осады иностранных посольств.
Впоследствии стало известно, что пребывание иностранных дипломатов в Пекине удерживало маньчжурское правительство от применения артиллерии и войск для штурма посольского квартала. В противном случае все иностранцы были бы уничтожены. Цыси руководствовалась не какими‑то гуманными соображениями. Логика ее рассуждения была примерно такова: если все посланники будут убиты, то державы в отместку смогут настоять на физическом уничтожении императора Гуансюя, вдовствующей императрицы Цыси, Шун Лу и других правительственных сановников.
Иностранные дипломаты в Пекине оказались осажденными, и над ними нависла угроза смерти. Осада посольского квартала продолжалась 56 дней, с 20 июня до 14 августа 1900 г. Около 900 европейцев и американцев и 3 тысячи китайцев‑христиан находились под защитой всего лишь 525 иностранных солдат и офицеров.
Осада началась с обстрела австрийской миссии. Незадолго до этого Палата по иностранным делам обратилась к дуайену дипломатического корпуса испанскому посланнику Де‑Кологану с предложением иностранным дипломатам покинуть Пекин. В то же самое время маньчжурское правительство выразило готовность продолжать переговоры с посольским кварталом и справлялось о намерении иностранных правительств в отношении Китая.
Наименее пострадавшим от обстрела артиллерии маньчжурских войск оказалось английское посольство, окруженное высокими стенами, и это позволяло иностранцам отбивать многочисленные атаки ихэтуаней и маньчжурских войск. На территории английского посольства укрылись оставшиеся в живых сотрудники иностранных миссий.
Положение осажденных с каждым днем становилось все более критическим: не хватало боеприпасов, продовольствия, воды, уменьшалось число защитников.
У всех городских ворот была расставлена стража ихэтуаней, которая перехватывала и убивала гонцов, посланных иностранными дипломатами с депешами, в которых они просили о помощи. Только одному гонцу удалось проскользнуть мимо стражи и сообщить союзным войскам в Тяньцзине о бедственном положении иностранцев в Пекине. В сообщении говорилось: «Мы находимся в смертельной опасности. 30 тысяч войск атакуют нас. У нас осталось продовольствия лишь на три дня. Если не подоспеет помощь, нет надежды на спасение. Итальянская, голландская и американская миссии сожжены, британское посольство тоже частично сожжено».
Союзные войска приняли решение подавить восстание ихэтуаней и вызволить осажденных иностранных дипломатов в Пекине. С этой целью из Тяньцзиня в Пекин под началом командующего британской Тихоокеанской эскадрой вице‑адмирала Э. Сеймура был направлен двухтысячный отряд союзных войск, в который вошли: 915 англичан, 450 немцев, 358 французов, 312 русских, 112 американцев, 54 японца, 40 итальянцев и 25 австрийцев. О направлении международной военной экспедиции был поставлен в известность Юй Лу – губернатор столичной провинции Чжили.
Утром 10 июня 1900 г. первый железнодорожный состав с иностранными солдатами тронулся в путь из Тяньцзиня, за ним отправились еще четыре состава, груженные войсками, оборудованием для ремонта железнодорожного полотна и с продовольствием на три дня. Э. Сеймур рассчитывал в тот же день добраться до Пекина, хотя знал, что между Тяньцзинем и Пекином находится большое количество ихэтуаней и маньчжурские войска под командованием генерала Не Шичэна.
Расчеты Э. Сеймура прибыть в тот же день, т. е. 10 июня, в Пекин не оправдались: железнодорожное полотно повсеместно было разрушено, ремонтировать его при постоянных набегах ихэтуаней не представлялось возможным. 18 июня 1900 г. войска иностранцев во главе с Сеймуром на станции Ланфан были атакованы ихэтуанями и армией Дун Фусяна.
Когда попытка достигнуть Пекина железнодорожным путем провалилась, Э. Сеймур решил добраться туда на лодках по Великому каналу. 127 километров отделяло Тяньцзинь от Пекина, и Это расстояние Э. Сеймур почти преодолел: осталось всего 22 километра до китайской столицы. И июля сотрудники иностранных миссий в Пекине вышли встречать отряд Э. Сеймура на пекинский железнодорожный вокзал, однако на разрушенном вокзале никого не оказалось.
Под ударами ихэтуаней Э. Сеймур вынужден был принять решение отступить и вернуться в Тяньцзинь за подкреплением. Изрядно потрепанный отряд союзных войск 22 июня 1900 г. укрылся в арсенале Сигу, расположенном на левом берегу реки Бэйхэ, недалеко от Тяньцзиня. Здесь его атаковали со всех сторон войска генерала Не Шичэна и ихэтуани. И только 26 июня, получив сильное подкрепление, отряд прорвал кольцо окружения и возвратился в Тяньцзинь, захватив с собой 238 носилок с ранеными.
Экспедиция Э. Сеймура показала, что подавить восстание ихэтуаней не так‑то просто: их поддерживало, по существу, все население городов и сел. Империалистические державы сделали из этого вывод: для достижения своих агрессивных целей надо нанести Китаю более мощный удар. Разыгрались драматические события, в которые были вовлечены мощные военные силы империалистических держав.
В такое смутное время Палату по иностранным делам возглавлял князь Цин (И Куан). Обладая незаурядными способностями дворцового интригана, князь Цин добился расположения вдовствующей императрицы, которая постоянно повышала его в титулах – так он возвысился до великого князя, председателя Палаты по иностранным делам и даже председателя Верховного императорского совета.
В воспоминаниях последнего маньчжурского императора Пу И о князе Цине (И Куане) и его сыне Цзай Чжэне говорилось: «И Куан официально стал председателем Верховного императорского совета, а сын его Цзай Чжэнь – министром торговли. Отец и сын купались в славе. Несмотря на то что противники Цина тайно строили ему всякого рода козни, а цензоры открыто говорили о его корыстолюбии, нарушении законов и продажности, его положение никак не менялось. Один из цензоров обвинил князя Цина в том, что он сам назначил себя на должность члена Верховного императорского совета, что дом его всегда полон гостей и он не знает счета деньгам, что отец и сын тратят огромные средства на пищу, одежду и разъезды, что 1 200 000 лянов их капитала направлены на хранение в английский банк в посольском квартале. Другой цензор доложил, что кто‑то подарил князю Цину (И Куану) в день рождения 100 000 лянов серебра; за 12 000 лянов в подарок сыну он купил певичку. Результат был самый неожиданный: один из цензоров был отозван, а другой вообще разжалован».
Когда тучи над головой Цыси стали все более сгущаться, она решила поставить во главе Палаты по иностранным делам «сильную личность»: ее главой вместо податливого и трусливого князя Цина (И Куана) стал известный своими антииностранными настроениями князь Дуань (Цзай И).
Наиболее решительными противниками примирения с державами были сановники Дуань, Лань, Ган И и Сюй Тун. Они отражали настроения довольно значительной части правительственных чиновников, которые враждебно относились к появлению в стране западной цивилизации, европейской техники и тем более к вмешательству держав в китайские дела.
13 июня 1900 г. войска ихэтуаней под покровительством князя Дуаня вошли в Пекин, и это вызвало большой переполох в правящей верхушке маньчжурского правительства. Глава Верховного императорского совета Жун Лу об ихэтуанях писал: «В столице их несколько десятков тысяч; они напоминают саранчу, с которой очень трудно справиться». Он считал, что к восставшим надо применять решительные меры, что истребление иностранцев в посольском квартале может вызвать возмездие со стороны иностранных держав и это приведет к худшим последствиям. Поэтому предлагалось направить правительственные войска для защиты посольского квартала. Жун Лу просил вдовствующую императрицу обнародовать указ, в котором говорилось бы, что ихэтуани – это тайное общество и никто не должен верить их религиозному учению, а также дать приказ начальникам девяти ворот города немедленно изгнать ихэтуаней из Пекина. Цыси приняла это предложение.
Генерал Ли Юаньхун
Однако в правящей верхушке князь Дуань, сановник Лань и другие воспротивились этому предложению Жун Лу. Князь Дуань заявил: если такой указ будет обнародован, ихэтуани уничтожат всех обитателей императорского дворца, поэтому к восставшим не следует применять грубые действия.
На склоне лет Цыси, делясь своими впечатлениями о пережитом, говорила:
«Я хотела издать указ, предписывающий немедленно прекратить религиозные упражнения ихэтуаней, однако князь Дуань и сановник Лань сказали мне – ихэтуани посланы небом помочь Китаю избавиться от всех нежелательных людей и ненавистных иностранцев. Конечно, они имели в виду главным образом миссионеров, и, вы знаете, как я ненавижу их и какой набожной являюсь я. Поэтому я ничего не ответила, решив выждать и посмотреть, что произойдет дальше. Я была убеяздена, что они на этом не остановятся и пойдут дальше. Так оно и получилось. Однажды князь Дуань привел руководителя ихэтуаней в Летний дворец, собрал всех евнухов и стал выяснять, кто из них христианской веры. Я возмутилась поведением князя Дуаня за то, что он без моего разрешения привел ихэтуаней в Летний дворец. На это Дуань ответил: ихэтуани обладают большой силой и могут уничтожить всех иностранцев, не боятся иностранных пушек, так как все божества являются их защитниками. На следующий день наставник ихэтуаней пришел во дворец в сопровождении князя Дуаня и сановника Ланя. Тогда всех евнухов обязали зажечь курительные палочки – доказать этим, что они не христиане. В последующие дни я с удивлением обнаружила, что все евнухи были одеты в форму ихэтуаней: в красные жакеты, красный головной убор и желтые штаны. Мне было больно смотреть, что все мои слуги сбросили официальные халаты и облачились в одеяние ихэтуаней».
«С каждым днем обстановка все более накалялась. В один из таких тревожных дней князь Дуань и сановник Лань пришли просить меня обнародовать указ, согласно которому ихэтуаням приказывалось уничтожить прежде всего иностранцев в посольском квартале, а затем всех остальных иностранцев. Я возмутилась и отказалась подписать этот указ. Мы долго говорили по этому поводу, и князь Дуань настаивал на подписании такого указа незамедлительно, так как ихэтуани буквально на следующий день намеревались обстрелять посольский квартал. Я приказала выдворить его из дворца, и он предупредил меня: „Если вы откажитесь обнародовать такой указ, я сам издам его. Я сделаю это помимо вашей воли“. Он это сделал, и несет ответственность за гибель многих людей, но не мог полностью выполнить свой план, потому что иностранные войска приближались к Пекину».
Так Цыси на склоне лет пыталась переложить ответственность за антииностранные выступления в Пекине на князя Дуаня и ихэтуаней, а самой остаться в стороне.
* * *
…На политической карте мира встречаются небольшие пункты, которые в силу определенных событий длительное время приковывают к себе всеобщее внимание. На рубеже XIX и XX вв. таким пунктом стал китайский военный форт (он же морская гавань) Дагу, расположенный вблизи главных центров антииностранных волнений – Тяньцзиия и Пекина.
Дагу находился на территории столичной провинции Чжили, у устья реки Бэйхэ – самой большой реки, впадающей в Чжилийский залив, названный европейцами Печилийским. Теперь его называют Бохайским заливом. Провинция Чжили (нынешнее название – Хэбэй) называлась столичной потому, что на ее территории расположена столица Китая – Пекин, соединенный с городом Тяньцзинем Великим каналом, а также железнодорожной линией.
Устье реки Бэйхэ носило общее название Дагу. Восточный городок с пристанями и железнодорожной станцией, расположенный на левом берегу реки, называется Тангу, а западный городок с заводами и мастерскими на правом берегу реки – Сигу.
На отлогих берегах Бэйхэ при впадении в Чжилийский залив были сооружены земляные и каменные укрепления, поэтому Дагу считался одновременно и портом и фортом, оберегавшим с моря крупный торговый и промышленный центр Тяньцзинь. Между Дагу и Тяньцзинем осуществлялась оживленная связь по железной дороге и реке.
В июне 1900 г. иностранные военные корабли стали сосредоточиваться перед фортами Дагу. Маньчжурское командование, видя угрозу иностранной агрессии, стало укреплять форты, минировать подходы к устью реки Бэйхэ и усиливать свои гарнизоны.
Используя навязанные Китаю неравноправные кабальные договоры, иностранные державы захватили в Тяньцзине лучшие участки земли и создали на них базы своей экспансии в виде так называемых концессий. В Тяньцзине насчитывалось восемь иностранных концессий: английская, французская, японская, германская, итальянская, австрийская, бельгийская и русская. Занимаемая иностранцами часть Тяньцзиня составляла более четверти городской территории.
Свидетель событий в Тяньцзине русский корреспондент Дмитрий Янчевецкий так описал обстановку в городе тех тревожных дней: «Грозовая туча уже нависла над Тяньцзинем. Тяньцзинь пустеет. Напуганные слухами о неистовствах боксеров и об их скором нападении на город, встревоженные боевым видом Тяньцзиня, движением войск и бегством китайцев из европейских концессий, европейские семьи одна за другой покидали город и спешили уехать по железной дороге, пока она еще не разрушена, в Тангу, а оттуда на пароходе – в Шанхай, а из Шанхая – за границу.
Красивые улицы Тяньцзиня пустынны и запущенны. Тысячи рикш, которые прежде стояли на всех перекрестках и как комары налетали на пассажиров, желавших поехать, бесследно пропали. На улицах можно встретить только военных разных наций».
Тяньцзинь превратился в арену ожесточенных и кровопролитных схваток между китайцами и иностранцами. 12 июня 1900 г. ихэтуани решили дать бой «заморским дьяволам». Чтобы воодушевить участников боя, ночью в одном из городских храмов был устроен сбор. И вот как, по свидетельству очевидца, этот сбор выглядел.
Сунь Ятсен, февраль 1912. Нанкин
Ихэтуани держали в руках зажженные красные бумажные фонари на палках. Их головы были обмотаны красными повязками, под которыми виднелись свернутые косы. На груди каждого висел красный платок с написанными таинственными иероглифами. Красный кушак, свернутый веревкой, с заткнутым большим кривым ножом, туго сжимал худощавое смуглое тело. На их ногах были широкие синие шаровары, перехваченные у щиколоток красными тесемками.
В глубине Храма духа огня на помосте находился бог войны Гуаньлаое. С длинной седой бородой и нахмуренными мохнатыми бровями он сидел в пышном одеянии. В тускло‑желтом сумраке алтаря сверкали золотая парча его халата и позолоченные священные надписи, развешанные под потолком, на стенах и деревянных колоннах. Курительные палочки, воткнутые в золу курильницы, обдавали фимиамом лик бога.
Тихо и мрачно было в глубине храма, но во дворе толпа гудела и волновалась, становилась на колени и совершала земные поклоны.
Старый монах с высохшим восковым лицом, изрезанным морщинами, стоял посреди толпы перед жертвенником, над которым из зажженной курильницы вились струйки дыма. Монотонным голосом он читал молитву. Ему вторили стоящие рядом в просторных халатах с безжизненными лицами монахи, нараспев тянувшие заунывную молитву и одновременно бившие в медный колокол и деревянный барабан. Толпа горячо молилась.
Один из вожаков восставших поднялся на паперть храма и обратился к собравшимся со словами:
– Сегодня настала первая ночь крови и мести, указанная великим божеством войны. В эту ночь мы должны поразить иностранных дьяволов первым решительным и могучим ударом нашего чудесного кулака. Полвека иностранные дьяволы, словно ножами, врезались в нашу землю своими железными дорогами, высасывали нашу кровь. Полвека они расхищали плоды наших полей, золото и богатство, вонзали свои когти в наши земли – Цзяочжоу, Люй‑шунькоу и Вэйхайвэй. Ныне их железные дороги уже разрушены, а столбы для быстрой передачи известий вырыты. Настал час великого возмездия. Десять тысяч китайских семейств, изменивших вере предков, вырезаны. Теперь очередь за теми изменниками, которые живут в городе Тяньцзине.
Сделав небольшую паузу, оратор возбужденным взором обвел притихшую толпу, озаренную тусклым светом фонарей, и его громкий с надрывом голос прозвучал словно набат:
– Ни одному изменнику и ни одному заморскому дьяволу не давать пощады. Пусть небо накалится от пожаров, пусть земля побагровеет от крови! И пусть все заморские дьяволы задохнутся от дыма их собственных пылающих дьявольских храмов! Помните, чем больше вы прольете вражеской крови, тем больше небо прольет своего благодатного дождя. Подвергайте изменников самым ужасным наказаниям, и ни одного сердца заморского дьявола не оставляйте невырезанным!
Свою возбужденную речь оратор закончил такими словами:
– Мы должны перебить иностранные войска, пришедшие сюда. Сегодня на берегу реки Бэйхэ мы начнем с того, что сожжем дотла большой собор католиков. Уничтожим всех известных вам изменников, чтобы они не смогли помочь иностранным дьяволам. Ровно в полночь мы соберемся на могилах наших предков перед вокзалом и дружно нападем на иностранных солдат, охраняющих вокзал, перережем их, сожжем вокзал и по деревянному мосту ворвемся в Цзычжулин, где живут французы, спалим все французские храмы и дома, а затем перебьем всех иностранцев и тех китайцев, которых мы найдем у них.
Вдруг за оградой храма раздался звон конских копыт. Всадники соскочили с коней и быстро вошли во двор. Толпа расступилась на две стороны, и послышались крики:
– Дайте дорогу! Дайте дорогу! Приехал почтенный Чжан!
Один из предводителей ихэтуаней, Чжан, быстро прошел вперед и стал на ступеньке храма. Он был одет во все красное: красная чалма на голове, красная шелковая кофта, красные шаровары; пояс, подвязки и надетые поверх шароваров набедренники имели нашитый иероглиф «счастье». На его груди был вышит таинственный знак, иод ним скрывалась ладанка с зашитыми в ней тремя корешками имбиря, 21 зерном черного гороха и 21 зерном красного перца. В руках он держал длинное копье с красной кистью под острием. За поясом торчали нож и две кривые сабли, а за плечами висел колчан с луком и стрелами.
Сделав три поклона богу войны, Чжан повернулся к толпе и начал говорить. Он еще не успел отдышаться от быстрой езды, но его зычный, отрывистый голос среди наступившей тишины слышал каждый во дворе храма.
– Внимательно слушайте то, что я вам скажу. Моими устами говорит небо, дарующее счастье и богатство и охраняющее ихэтуаней. Иностранные дьяволы возмутили мир и благоденствие народа Срединного государства. Они побуждают народ следовать их учению, отвернуться от неба, не почитать наших божеств и забыть предков. Заморские дьяволы порождены не человеческим родом. Если вы не верите, взгляните на них пристально: их глаза светлые, как у всех дьяволов. Небо, возмущенное их преступлениями, не посылает нам дождя и уже третий год жжет и сушит землю. Иностранные храмы сдавили небеса и теснят духов. Божества в гневе, духи в негодовании. Ныне божества и духи сходят с гор, чтобы спасти нашу веру. Пойте наши молитвы и повторяйте волшебные слова. Возжигайте желтые молитвенные бумажки и воскуривайте курительные палочки. Вызывайте из пещер божеств и духов! И тогда они выйдут и помогут нам.
Если вы будете верны вашему сердцу, как вы верны небу и земле, будете чисты сердцем, как чист горный источник, будете верить в наше дело всем вашим сердцем, то станете неуязвимы и бессмертны. Знайте же это!
После такой речи Чжан сделал паузу и, обращаясь к толпе, воскликнул:
– У всех ли на груди есть спасительные амулеты? Толпа вздрогнула, и послышался общий крик:
– У всех, у всех!
Чжан вновь обратился к толпе:
– У всех ли зажжены красные фонари?
– У всех, у всех! – зашумела толпа и подняла их вверх.
– У всех ли хорошо отточены ножи, сабли и копья? – кричал Чжан, размахивая своим длинным копьем.
– У всех, у всех! – закричала толпа еще громче и потрясала над головами оружием.
– Монахи, совершите последнюю молитву и призовите духов! – крикнул предводитель ихэтуаней.
Мгновенно застучали барабаны и колотушки, зазвенели медные тарелки, загудел колокол. Монахи, а за ними и вся толпа стала петь хором:
Небо, раствори небесные врата! Земля, раствори земные врата! Пусть сойдут сонмы небесных духов. Свет красного фонаря, Будь нашим проводником и охранителем… Лаое, Гуаньлаое! Спаси нас и сохрани От огня заморских пушек!
После молитвы из боковой кельи храма появились мальчики и девочки с красными повязками на голове и в длинных красных одеждах. Дети упали ниц перед жертвенником посреди двора – так началось вызывание духов. Еще громче застучали колотушки и барабаны, еще звонче забил колокол. Еще неистовее стала молиться толпа.
Мальчики и девочки с выпученными глазами и с пеной у рта поднимались с плит, на которых стояли на коленях, и начинали безумно прыгать вокруг жертвенника; затем снова падали на землю и простирались без движения, испускали сквозь стиснутые зубы пену и издавали глухое хрипение.
– Огненный дух спустился! – раздался крик.
– Спустился! Спустился! Спустился! – вторила толпа. Подняв фонари и размахивая мечами и копьями, толпа вышла со двора храма на улицу, неся впереди детей, совершенно обессилевших от моления. Возбужденные исполненным ритуалом и готовые биться с «иностранными дьяволами» и их приспешниками смертным боем, ихэтуани то и дело выкрикивали:
– Хун дэн чжао! (Пусть светит красный фонарь!)
– И саор гуан! (Сметем всех помелом!)
– Ша янгуйцзы! (Смерть заморским дьяволам!)
После ухода толпы во дворе храма вновь наступила тишина, она нарушалась лишь громкой молитвой монаха:
– О Великий старец! Десять тысяч лет ты взираешь из недр вечности на нашу землю, по которой когда‑то сам ходил. Сохрани наш народ в годину смуты и тревог! Спаси ихэтуаней и помоги им свершить великое дело.
Великий старец неподвижно сидел на помосте и, думая свою вековечную думу, не знающую земных ничтожных тревог и волнений, безмолвствовал.
Уверенные, что дух вселился в их плоть, ихэтуани приступили к действиям. В ночь на 2 июня 1900 г. недалеко от железнодорожного вокзала Тяньцзиня засверкали красные фонари – отличительный знак ихэтуаней. Очевидец этого события вспоминал: «Точно огненный дракон, вереница бесчисленных красных огней показалась из китайской части города; то останавливаясь, то извиваясь и собираясь в круги, то рассыпаясь, исчезая и снова светясь, приближалась она к городскому железнодорожному вокзалу. Все поле искрилось, но это были не синие пугливые болотные огни, а красные угрожающие фонари ихэтуаней».
Ихэтуани решили в течение трех месяцев уничтожить всех иностранцев в Тяньцзине. Христианским церквам в этом городе был предъявлен ультиматум: «Доводим до сведения всех христианских церквей: даем вам срок в одну неделю, в точение которой весь персонал церкви должен выехать. Во всех церквах обитают духи нашего общества. Если вы осмелитесь не выполнить этого, мы будем вынуждены применить силу, уничтожить и сжечь все ваши строения. Тогда сожалеть будет уже поздно».
Боевые действия развернулись вокруг железнодорожного вокзала Тяньцзиня. Укрытая в фортах китайская батарея открыла огонь прежде всего по французской концессии, французскому консульству и католическому монастырю.
16 июня 1900 г. союзные войска направили губернатору Чжилийской провинции Юй Лу и коменданту крепости Дагу генералу Ло Жунгуашо ультиматум о сдаче всех фортов: двух – на левом берегу и двух – на правом берегу Бэйхэ. Командование фортов отказалось принять ультиматум, и союзные войска 17 июня 1900 г. открыли ожесточенный огонь по китайским батареям.
Форт Дагу обороняли 2 тысячи китайских солдат, вооруженных современной военной техникой. Защитники форта имели 13 кораблей, в том числе пять сравнительно новых, закупленных за границей.
Бои за форты длились шесть часов и носили ожесточенный характер: более половины китайских солдат погибло. Очевидец штурма Дагу вспоминает: «Штурм сопровождался страшным кровопролитием. Орудия были разбиты; напившаяся кровью земля покрыта трупами людей и животных». Оставшиеся в живых солдаты и офицеры бежали из Дагу по направлению к Тяньцзиню.
Город Тяньцзинь с миллионным населением был окружен стенами, построенными еще в середине XIX в. для защиты от тайпинского восстания. Стены замыкали населенный китайцами район, известный под названием Старый город. К юго‑востоку от него находились иностранные сеттльменты и концессии: большая французская концессия вдоль южного берега Бэйхэ, английская концессия и немецкий сеттльмент.
30 июня 1900 г. союзные войска после штурма фортов Дагу повели наступление на защитников Тяньцзиня: правительственные войска и ихэтуани укрепились в Старом городе и вдоль реки Бэйхэ. Они разрушили железную дорогу, открыли шлюзы, чем вызвали наводнение, ихэтуани устраивали засады, однако это не остановило агрессоров.
Население города опустело почти наполовину: многие бежали, многие были убиты. Остатки правительственных войск и ихэтуани отступили в сторону Пекина.
Командиры правительственных войск во время боевых действий с иностранцами посылали вперед ихэтуаней, а если последвие отступали, то гибли от пуль правительственных солдат.
Войска генерала Не Шичэна получили приказ атаковать сеттльмент в Тяньцзине. Не Шичэн относился враждебно к ихэтуаням а в то же самое время вынужден был прибегать к их помощи. С каким коварством использовались ихэтуани, можно судить по следующему описанию очевидца: «Во время совместной атаки на сеттльмент правительственные войска шли сзади, а ихэтуани – впереди. Иностранцы открыли по ним огонь. На рассвете, после подсчета, оказалось более 2 тысяч убитых ихэтуанеи, а правительственные войска отделались немногими ранеными. Шедших с мечами впереди ихэтуанеи встречал ружейный и орудийный огонь иностранных войск, а с тыла по ним стреляли из винтовок солдаты правительственных войск. Поэтому в ту ночь огромные потери ихэтуанеи были не только делом рук иностранных войск».
Церемония провозглашения Китайской республики на могиле первого китайского императора династии Мин. Впереди идет Сунь Ятсен
Вскоре, 9 июля, войска генерала Не Шичэна потерпели поражение, а он сам был убит. Его заменил Сун Цин, также враждебно относившийся к ихэтуаням. 13 июля союзная армия начала артиллерийский обстрел Тяньцзиня, и именно в это время Сун Цин организовал массовое истребление ихэтуанеи.
Военные действия между союзными войсками и ихэтуанями, носившие кровопролитный характер, развернулись в Старом городе: в ход были пущены штыки, приклады, ножи, все виды холодного оружия. Стычки озарялись пламенем горящих домов. Мужчины, женщины, дети, охваченные паникой, с криками и воплями метались из одной улицы в другую. Многие были затоптаны насмерть обезумевшей толпой.
Очевидец писал: «Трупы убитых покрывали все улицы города. Не осталось ни одного целого здания».
Д. Янчевецкий, свидетель этих военных действий, увидел на одной из улиц Тяньцзиня окровавленного убитого русского солдата. Взволнованный увиденным, он свои мысли выразил такими словами: «Что же это? Первая жертва? Первая капля невинной крови? Что же это такое? Настоящая война с регулярными войсками, с ружьями, пушками, ранеными и убитыми? Жестокость и кровопролитие, не знающие ни жалости, ни снисхождения. Но чем виноват этот солдатик, которого за тридевять земель пригнали из родной деревни, везли по жарким южным морям, держали в суровом Порт‑Артуре и прислали сюда усмирять мятежников, которых он в глаза не видел и о которых слышал разве только в сказках? Что он сделал боксерам и что они сделали ему? Чувствуют ли в деревне его батька и матка, что их родимый уже сложил свою буйную головушку и лежит раскинувшись на горячем китайском песке, не приласканный и не оплаканный».
После падения Тяньцзиня вдовствующая императрица Цыси 8 июля 1900 г. назначила Ли Хунчжана наместиком провинции Чжили и одновременно верховным правителем Северного Китая.
Ли Хунчжан считался одним из ведущих лидеров «проиностранной» группировки в маньчжурском правительстве. И хотя Цыси не разделяла его проиностранных взглядов, она не могла с ним не считаться: он располагал военной силой и на него делали ставку иностранные агрессоры. «Ли Хунчжан, – писал китайский историк Фан Вэньлань, – хотел, чтобы Китай, управляемый помещиками и компрадорами, искал спасения у иностранцев, а внешнюю политику он рассматривал как средство, которое должно привести государство к могуществу и независимости. Все это он именовал „новой политикой“».
В маньчжурском правительстве не было единого мнения о том, как относиться к иностранным державам и ихэтуаням. Одна группировка, во главе с начальником Приказа церемоний Юань Чаном и помощником начальника Чиновничьего приказа Сюй Цзинчэном, настаивала на сохранении мирных отношений с державами и беспощадной расправе с ихэтуанями. Другая группировка, во главе с князем Дуанем (Цзай И), сановниками Ган И и Сюй Туном, стояла за войну с державами и за использование ихэтуанеи в этой войне.
Сторонники дружбы с державами и борьбы с ихэтуанями Юань Чан и Сюй Цзинчэн после падения Тяньцзиня писали на имя вдовствующей императрицы Цыси:
«Тяньцзинь уже пал; иностранные войска с каждым днем все больше приближаются к Пекину. До сих пор магическое искусство ихэтуанеи ни в чем не оказало нам помощи. По нашему мнению, не пройдет и месяца, как враг постучится в ворота нашей столицы. Мы просим Ваши величества (имелись в виду Цыси и Гуансюй) учесть ужасные последствия сложившейся обстановки и возможность осквернения храмов ваших священных предков. Наши сердца наполнены ужасом при мысли о том, что может произойти. И в это время Стой Тун, Ган И и другие посмеиваются и занимаются интригами. Корабль тонет, а они остаются совершенно беспечными, словно они верят в ихэтуанеи, как в башню спасения. От таких людей государство не может получить советов, так же как от идиотов и пьяниц. Даже некоторые высшие сановники, министры и члены Верховного императорского совета становятся на колени перед ихэтуанями. Многие дворцы князей и дома сановников превращены в храмы для отправления культа ихэтуаней.
Ихэтуани – глупые люди, но они намного умнее таких одураченных, как Сюй Тун, Ган И и их последователи. Сюй Тун, Ган И и их последователи глупы, но они, в свою очередь, хотят одурачить князей и сановников императорского клана. Все наши несчастья непосредственно происходят от министров Сюй Туна и им подобных. И если Ваши величества не отдадут приказ немедленно обезглавить их и таким путем восстановить силу закона, то чиновники двора и провинций неизбежно воспримут ересь ихэтуанеи».
Цыси колебалась, и это сказывалось на ее противоречивых указах: то предлагала поддерживать ихэтуанеи и истреблять иностранцев, то вести войну с державами, то идти с ними на уступки и истреблять ихэтуанеи.
Ихэтуани под началом руководителя антииностранной группировки князя Дуаня 25 июня 1900 г. приступили к штурму посольств в Пекине. Цыси тайно приказывала «повсюду на месте казнить иностранцев без различия пола и возраста с тем, чтобы ни один из них не ушел живым». И в то же самое время по ее распоряжению в осажденные посольства доставлялись подарки в виде арбузов, вина, овощей, фруктов, риса, муки и т. п.
Выполняя приказ Цыси направить войска для атаки иностранных казарм в посольском квартале, Жун Лу не обеспечил их артиллерийскими снарядами и одновременно тайком – в знак своего расположения – переслал в иностранные казармы свежие фрукты.
Жун Лу не применил артиллерию и пехоту против посольского квартала отнюдь не потому, что проявил чувство человечности к иностранцам. Он опасался, что это могло привести к более жестким ответным мерам со стороны держав.
Очевидец этих событий писал: «Официальные сношения осажденных с маньчжурским правительством продолжались все время. При обмене письмами между посланниками и маньчжурскими сановниками устанавливалось перемирие, и противники переговаривались друг с другом, обменивались новостями, что облегчалось близостью окопов и баррикад. После окончания таких переговоров бомбардировка и взаимные атаки возобновлялись с прежней яростью».
Обозленные ихэтуани с копьями и мечами начали нападать на квартал, где были размещены иностранные посольства. Но что они могли сделать, если их встречали смертоносные пули? В посольский квартал были выпущены сотни снарядов из орудий, размещенных на городских стенах. Так как орудия оказались устаревшей конструкции и не имели прицела, то снаряды пролетали высоко над целью и никакого вреда не причиняли. Понеся большие потери от огнестрельного оружия иностранцев, окопавшихся в посольских помещениях, ихэтуани свою ненасытную злобу возмещали на китайцах‑христианах.
Свидетель и участник похода союзных войск на Пекин русский корреспондент Д. Янчевецкий о позиции маньчжурского правительства в отношении осажденных иностранных посольств в Пекине писал: «Более благоразумные и осторожные члены маньчжурского правительства при всей своей фанатичной ненависти к иностранцам понимали, какой ответственности и какому возмездию они подвергают Китай и его династию, если в самом деле было бы совершено истребление членов иностранных посольств в Пекине».
Чтобы, с одной стороны, не допустить этого, а с другой – дать некоторый исход ярости ихэтуаням и правительственным солдатам, охваченным одним чувством мести и ненависти и требовавшим уничтожения иностранцев, было приказано не давать ихэтуаням и солдатам новых винтовок и орудий, а вооружить их старыми ружьями и чугунными пушками и позволить исподволь обстреливать посольства из подобных ружей и пушек, выстрелы которых большей частью давали перелет. Кроме того, солдатам не было разрешено производить общего штурма и нападения на посольства, чего конечно, не выдержал бы охранявший их ничтожный гарнизон.
В такой критический момент истории Китая Цыси оказалась в трудном положении: движение ихэтуаней могло перерасти во всенародное восстание и тогда маньчжурский трон будет обречен; в то же время агрессия иностранных держав угрожала ее власти в стране.
Цыси испытывала страх перед движением ихэтуаней, о чем свидетельствует ее указ от 26 июня 1900 г.: «На этот раз в течение нескольких месяцев действий ихэтуаней вся столица оказалась переполнена ими. Число их составляет не менее 100 с лишним тысяч. Все, начиная с народа и солдат вплоть до знаменных князей и членов правительства, в один голос заявляют о своей вражде к чужеземным религиям. Никто не может противостоять силе ихэтуаней. Если их разогнать, то близлежащие местности немедленно же пострадают, а жизнь народа окажется в опасности. Остается лишь постепенно принимать меры к восстановлению нормального положения». Было найдено половинчатое решение: пусть ихэтуани сражаются с иностранными войсками и обескровливают друг друга.
Выступление крестьянских масс грозило самому существованию маньчжурского режима. 29 июня 1900 г. вдовствующая императрица Цыси издала указ, в котором об ихэтуанях говорилось: «Двор никогда не отказывался от мысли отдать приказ о расправе с этими бунтовщиками. Но обстоятельства крайне препятствуют осуществлению этого плана в близлежащих районах. Мы опасаемся, что это навлечет еще большее зло, и боимся, что в провинциях Чжили и Шаньдун одновременно вспыхнет восстание».
Перед маньчжурскими властями во главе с Цыси встала очень трудная дилемма: бороться с ихэтуанями или поддерживать их?
Расправа с ихэтуанями могла привести к тому, что гнев китайского народа обернется не против иностранцев, а против царствующей династии. Одновременно это облегчило бы агрессивные действия иностранных держав в Китае и создало бы серьезную угрозу для трона. Поддержка ихэтуаней означала бы поощрение крестьянских выступлений и ожесточение иностранных интервентов, что также не сулило ничего хорошего маньчжурскому режиму.
Вот почему политика Цыси в отношении ихэтуаней была непоследовательной, противоречивой и в конечном счете предательской и вероломной: вначале ихэтуани использовались для расправы с иностранцами, а затем иностранцы – для расправы с ихэтуанями.
Понимая опасность создавшегося положения, губернаторы южных провинций Китая направили на имя Цыси доклад, в котором говорилось: «Телеграммы из разных мест показывают, что Жестокие убийства, совершаемые ихэтуанями, без сомнения, вызовут мщение против Китая. Если ихэтуани не будут теперь же Уничтожены, то, конечно, державы будут озлоблены. Мы глубоко огорчены известиями, что столица в опасности. Прикрываясь своими чудесами, ихэтуани подстрекают народ присоединиться к ним и восстать против правительства». И далее: «Необходимо повелеть властям по всей империи принять строжайшие меры по охране иностранных купцов и миссионеров. Это может успокоить гнев иностранных держав. Только тогда мы будем в состоянии снова направить дела государства по хорошему пути. В настоящее время государство находится на краю величайшей гибели, и промедление в несколько дней может привести к крушению всей империи. Тогда будет слишком поздно. Вследствие этого все мы крайне потрясены и устрашены».
* * *
Овладев Тяньцзинем, союзные войска 2 августа 1900 г. двинулись по обоим берегам Великого канала в поход на Пекин под предлогом освобождения от осады посольского квартала.
Участник этого похода союзных войск так выразил свое душевное состояние: «Гневное небо было умилостивлено неисчислимыми и неисчерпаемыми потоками пролитой китайской и заморской крови и само наконец пролило первые тяжелые капли небесной влаги. Весь день и всю ночь шумел сильный и настойчивый южный дождь и заливал лужами пыльные улицы Тяньцзиня, дороги и изнемогающие от засухи поля. В ответ на смертоносные раскаты еще недавно гремевших стальных орудий откликнулся небесный гром.
Но, видно, еще мало было пролито крови. Сквозь шум ливня и среди торжествующих ударов грома было слышно, как тысячи людей шли в поход, ружья и сабли бряцали, колеса орудий и телег скрипели, погонщики кричали, мулы и ослы ревели».
Маньчжурские правители оказались в опасности: войска держав находились у стен Пекина, а в самой столице хозяйничали ихэтуани. Потерявшая голову Цыси находилась в состоянии шока; она то и дело собирала своих приближенных для выработки плана действий: только в течение двух дней накануне падения Пекина в ее апартаменты Жун Лу был вызван восемь раз, а князь Дуань – пять раз.
Древнее китайское изречение гласит: «Когда государь оскорблен, чиновники умирают». Это означало, что если государство постигали бедствия и смуты, то в них повинны все служилые люди – своим дурным управлением страны они не сумели предотвратить народных несчастий и, быть может, даже сами навлекли их, поэтому недостойны жизни. Преданные чиновники не могут перенести позора, когда император из‑за нашествия варваров вынужден покинуть столицу.
Несчастье и позор, обрушившиеся на Пекин, повергли в страшное смятение верных чиновников, и многие из них решили покончить жизнь самоубийством, чтобы не видеть ни солнца, которого они недостойны созерцать, ни лик императора, которого они огорчили своими дурными делами.
Накануне штурма Пекина союзными войсками многие высшие гражданские и военные чиновники давали отраву своим женам, сыновьям, дочерям и прислуге, – чтобы никто из близких не остался в живых, а затем сами кончали жизнь самоубийством.
В момент захвата Пекина иностранными войсками его жители сжигали себя, принимали яд, бросались в колодцы. По китайским источникам, таким путем добровольно лишили себя жизни 1798 человек. Иногда уходили из жизни целые семьи. Сын сановника Чун Ци выкопал во дворе яму и похоронил в ней себя вместе с матерью я малолетним сыном. Узнав о его смерти, Чун Ци повесился.
12 августа 1900 г. бывший губернатор столичной провинции Чжили, видный маньчжурский сановник Юй Лу покончил с собой выстрелом из револьвера. Видный военный мандарин Ли Бин‑хэн принял яд. Наставник императора Сюй Тун повесился в своем доме и за ним последовали 18 членов его семьи – жены, дочери, наложницы и служанки.
Когда иноземные завоеватели проходили по узким улицам китайской столицы, население, охваченное паникой, разбегалось, спасая свою жизнь. На улицах и во дворах бродили без присмотра мулы и верблюды; бежавшие оставили в беспорядке разбросанные повозки, паланкины и предметы утвари. Многие женщины, соблюдая древний китайский обычай, бросались в колодцы; мужчины вешались, будучи не в силах пережить позора поражения.
Паника усиливалась смятением и растерянностью трона, который издавал противоречивые указы, и это вносило деморализацию в ряды ихэтуаней и правительственных войск. В ночь на 13 августа 1900 г. вооруженные силы держав приблизились к стенам столицы, не встречая организованного сопротивления, за исключением отдельных небольших очагов.
События стремительно развивались. 17 июня 1900 г. войска Англии, США, Германии, Японии, России, Франции, Италии и Австро‑Венгрии овладели фортами Дагу. 14 июля был взят Тянь‑цзинь, а 14 августа союзные войска ворвались в Пекин. Утром следующего дня вдовствующая императрица Цыси и император Гуансюй, переодетые, бежали в Сиань. 16 августа 1900 г. был захвачен Пекин.
Почти все маньчжурские войска складывали оружие перед иностранными захватчиками. Героическое сопротивление агрессорам оказывали лишь ихэтуани, которые тысячами гибли под смертоносным артиллерийским огнем иностранцев.
Цыси вначале заявила, что она скорее покончит с собой, чем покинет столицу. Но это был всего лишь театральный жест: она не хотела расставаться с жизнью, которая доставляла ей слишком много наслаждений. Во имя собственного спасения вдовствующая императрица решила бежать из Пекина в административный центр провинции Шаньси – город Тайюань.
«Бегство правительства и народа из столицы, – писал очевидец, – было такое отчаянное, такое внезапное и беспорядочное, что все думали только о спасении жизни, но не об имуществе. Дома богачей и бедняков, дворцы и учреждения, магазины и кумирни – все было брошено со всеми своими богатствами: серебром, одеждами, шелком и мехами, жемчугами и драгоценными вазами. Двор бежал в таком смятении, что в дорогу не были взяты ни съестные припасы, ни носилки, ни одежда в достаточном количестве. По слухам, двор бежал на запад в провинцию Шаньси и терпел лишения по дороге от недостатка пищи и одежды, так как жители городов и деревень, услышав о бегстве двора, также разбегались».
Собираясь тайно покинуть Пекин, Цыси размышляла над тем, как быть с заключенным молодым императором Гуансюем. Она хорошо понимала, что оставить Гуансюя в Пекипе невозможно; он считался законным императором Китая, и в случае, если окажется в руках союзных войск, то может быть вновь возведен на трон, а она лишится власти и будет изгнана. Такой исход ее не устраивал. «Лучше взять императора с собой; имея его при себе, легче будет договориться с союзными державами» – так решила Цыси и стала готовиться к бегству из Пекина.
Собрав своих приближенных, вдовствующая императрица обратилась к ним:
– Я намерена с императором оставить Пекин и хотела бы выслушать ваше мнение: куда лучше нам уехать, где бы наше правительство могло находиться в безопасности?
Все сошлись на одном – лучше всего выехать в Тайюань, а если возникнет необходимость, то оттуда можно переехать в Сиань – столицу провинции Шэньси, куда иностранным войскам непросто проникнуть.
В ночь на 15 августа 1900 г. двор Запретнего города напоминал растревоженный улей: слышались крики, приглушенный плач, ругань, проклятия, шум торопливых шагов. Повсюду стояли двухколесные повозки с запряженными в них выносливыми мулами. Рядом с повозками находились одетые в грязные рубища погонщики, готовые по первому сигналу пустить в ход свои длинные кнуты. Возбужденные люди загружали повозки различными предметами, доставляемыми из дворцов: готовилось «самоизгнание» вдовствующей императрицы Цыси и молодого императора‑узника Гуансюя.
Цыси по‑прежнему относилась к Гуансюю как к пленнику и распоряжалась им по своему усмотрению. Это подтверждается, в частности, жестокой расправой над его любимой наложницей Чжэнь Фэй перед бегством из Пекина.
Как ни оберегала Цыси императора Гуансюя от очарования красивых наложниц, ей этого не удалось сделать. Младшая дочь из семьи Чаи Су, избранная императорской наложницей, по имени Чжэнь Фэй, стала предметом особого внимания императора. Живая, остроумная, общительная 15‑летняя очаровательная девушка Чжэнь Фэй искренне полюбила императора Гуансюя. Полной противоположностью ей была Лун Юй – первая жена императора. Обладая холодным нравом, она преданно служила своей царствующей тетке, неотступно следовала за ней и подражала ей во всем. Этикет требовал, чтобы императрица Лун Юй постоянно сопровождала Цыси в ее частых поездках в Летний дворец. Предоставленный самому себе в Зимнем дворце, император Гуансюй беззаботно и весело проводил время с наложницей Чжэнь Фэй: они увлекались театральными представлениями, катались на лодке по озеру Бэйхай, устраивали пикники, с удовольствием проводили время в уединении.
Такое частое интимное общение императора с Чжэнь Фэй не осталось незамеченным Цыси, которой постоянно доносили о их времяпрепровождении. Но вдовствующая императрица ничего не могла предпринять против этого, ограничившись лишь выслушиванием сообщений ее соглядатаев. Дело могло принять серьезный оборот, если бы Чжэнь Фэй одарила императора сыном, но наложница оказалась бесплодной.
Чжэнь Фэй проявляла интерес к внешней политике двора, географии, к системе управления в других государствах. Эти знания были приобретены ею в семье родителей: ее отец отличался образованностью и прогрессивными идеями. Чувствуя к себе большую привязанность императора, она становилась все более решительной и смелой, начала высказывать самостоятельные суждения о государственных делах. Когда же произошли трагические события, вызванные реформой «ста дней», и император Гуансюй оказался заточенным в небольшом дворце на озере Наньхай, наложница Чжэнь Фэй вынуждена была жить, отвергнутая всеми, в Запретном городе.
В течение двух лет Чжэнь Фэй находилась в немилости и тем не менее она оставалась в курсе всех событий: знала об агрессии союзных армий, о восстании ихэтуаней, о блокаде посольского квартала, об антииностранной политике тропа. Вечером 14 августа 1900 г. ей стало известно, что иностранные войска находятся уже у стен Пекина. До ее слуха долетели крики и стенания со стороны гарема: некоторые наложницы, боясь, что будут обесчещены «иностранными дьяволами», кончали жизнь самоубийством, бросаясь в колодцы.
В полночь Чжэнь Фэй вызвали в покои Цыси. И здесь она вновь увидела любимого императора. Его лицо было бледным и угрюмым, а поза беспомощной.
Лун Юй, первая жена императора, помогала Цыси переносить ее сокровища в тайник, а затем обе стали переодеваться в крестьянские одежды. Видя такой поспешный сбор к бегству, Чжэнь Фэй решилась на последний шаг: она упала на колени перед Цыси и стала умолять оставить императора Гуансюя в Пекине. «Я осмелюсь просить вас, – ее голос дрожал от волнения, – оставить Его величество здесь. Ему нечего бояться иностранцев».
Цыси на время прекратила свои приготовления, сердито посмотрела на просительницу и подумала: «Иметь при себе императора крайне необходимо. Тогда можно торговаться с иностранными державами о спасении ее собственной жизни. Оставить наложницу Чжэнь Фэй в Пекине опасно: она может попасть в руки „иностранных дьяволов“. Но еще хуже, если она будет сопровождать императора в ссылке и возбуждать в нем дух непокорности и содействовать тайным интригам». Так созрело решение Цыси о физическом уничтожении Чжэнь Фэй.
Об этом трагическом событии распространялись различные версии. Говорили, что сама Цыси посоветовала наложнице покончить жизнь самоубийством – броситься в колодец и тем самым сохранить свою честь. Но несчастная девушка, став на колени, ответила отказом. Ее горький плач был прерван резким криком: «Исполняйте повеление ее величества!». Говорили, что император Гуансюй, присутствовавший при этой трагической развязке, умолял Цыси отменить это повеление. Последняя резко отвергла его просьбу, сказав: «Пусть она умрет немедленно!». После этих слов евнухи схватили жертву и на глазах у Цыси и Гуансюя бросили в колодец.
Цыси сказала стоявшему рядом Гуансюю, лицо которого было искажено горем и гневом: «Садись в повозку, закройся занавеской, чтобы никто тебя не видел!». Император, переодетый в крестьянскую одежду, уселся в повозку и печально смотрел вперед через отверстия в плотной занавеске.
Опасаясь, что Цыси будет опознана в пути и тогда не миновать возмездия, придворные предложили ей переодеться в платье старой служанки и покинуть дворец в неприметной двухколесной повозке, запряженной мулом, а старую служанку нарядить в одеяние вдовствующей императрицы и отправить в императорском паланкине.
Известный в те времена конфуцианский ученый Цзин Шань, хорошо знавший маньчжурский двор, оказался свидетелем поспешного бегства Цыси из Пекина. Свои наблюдения он зафиксировал в дневнике, который был обнаружен в его доме 18 августа 1900 г. После вступления союзных войск в Пекин и бегства Цыси жена, наложница и дочь этого конфуцианского ученого отравились, приняв яд. Сам он погиб в колодце, куда его сбросил старший сын.
Ниже переданы в сокращенном виде некоторые места из дневника Цзин Шаня, передающие атмосферу панического состояния маньчжурской верхушки.
12 августа. Иностранцы подходят все ближе и ближе. Юй Лу, наместник столичной провинции Чжили, застрелился из револьвера в местечке Цайцунь. Он укрылся с этой целью в лавке гробовщика – место с дурным предзнаменованием! Его войска трижды терпели поражение – в Бэйцане, Янцуне и Цайцуне. Ли Бинхэн, губернатор провинции Шапьдун, 14 августа прибыл в Хэсиу, и, несмотря на предпринятые усилия восстановить порядок в войсках, два дивизионных начальника, Чжан Чуньфа и Чэнь Цзэлпн, отказались сражаться. Ли Бинхэн, видя безвыходное положение, покончил с собой, приняв яд. Жун Лу сообщил Цыси прискорбную новость: император и министры вместе оплакивают бедствие, в котором оказалась наша славная империя по вине некоторых сановников и бунтовщиков. Жун Лу воздержался от самооправдания: он был мудрым человеком. Цыси сказала, что непременно покончит жизнь самоубийством и побудит это сделать и императора, но не покинет Пекин. Жун Лу умолял ее воспользоваться его советом – остаться в Пекине и издать указ об обезглавливании князя Дуаня и его сообщников и таким путем доказать миру свою невиновность. Однако она все еще цеплялась за надежду, что сверхъестественные силы ихэтуаней смогут спасти Пекин, и жестокая бомбардировка посольского квартала продолжалась.
14 августа. Город Тунчжоу пал, и теперь иностранцы начали бомбардировать столицу. Сегодня Верховный императорский совет собирался пять раз во Дворце спокойствия и долголетия. Ее величеству доложили о необходимости выехать в Калган. Сановник Лань вбежал в помещение и крикнул: «Старая Будда, иностранные дьяволы ворвались в город». Сановник Ган И, прибывший вслед за Ланем, подтвердил: «Ваше величество должны немедленно укрыться, иначе они убьют вас».
Поздно ночью вновь собрался Верховный императорский совет, на котором присутствовали сановники Ган И, Чжао Шуцяо и Ван Вэньшао. «Где остальные? – спросила Старая Будда и продолжала: – Предполагаю, что разбежались по домам, оставив нас здесь, надеясь, что мы сами изберем себе лучший выход из создавшегося положения. В любом случае вы, три сановника, должны сопровождать меня в пути». Обращаясь к Ван Вэньшао, она добавила: «Вы слишком стары, и я не хотела бы, чтобы вы взяли на себя такие тяготы. Отправляйтесь быстрее и, когда сможете, присоединитесь ко мне». Затем она сказала остальным двум сановникам: «Вы оба хорошие наездники и будьте всегда при мне».
15 августа. Мне сказали, что сегодня утром Цыси поднялась рано, поспешно оделась в обычное голубое платье крестьянской женщины. Это платье заранее было для нее приготовлено. Первый раз в жизни ее прическа выглядела на китайский манер. Три обычные повозки подъехали к помещению, где находилась Цыси.
Китайский художник изобразил «самоизгнание» Цыси из Пекина
Всем наложницам велено было собраться вместе, и Цыси объявила, что никто из них не должен покидать дворцы и сопровождать ее. Любимая наложница императора Гуансюя по имени Чжэнь Фэй также присутствовала здесь и осмелилась обратиться к Цыси с просьбой разрешить императору остаться в Пекине. Такая просьба вызвала гнев Цыси, и она резко крикнула дежурному евнуху: «Сбросьте это вредное существо в колодец!». Стоявший здесь же император Гуансюй, охваченный горем и волнением, встал на колени, стал умолять вдовствующую императрицу отменить свое повеление, но она резко отвергла его просьбу. «Пусть она умрет немедленно», – повторила она свое повеление. Евнухи Ли и Сун схватили наложницу Чжэнь Фэй и сбросили ее в большой колодец, недалеко от Дворца спокойствия и долголетия. Цыси повелительно сказала Гуансюю, лицо которого исказили гнев и горе: «Садись в повозку и плотно закрой занавеску, чтобы тебя никто не видел».
Рано утром 14 августа 1900 г. кортеж беглецов покинул Пекин через ворота Дэшэнмэнь. Беглецов сопровождали войска (тысяча человек) под командованием генерала Ма Юйкуня и примерно такое же количество императорской гвардии. Спустя несколько часов в эти же ворота вступили японские солдаты.
Одетая в короткую хлопчатобумажную кофту крестьянки и шаровары, доходившие до шиколоток, Цыси уселась, скрестив ноги, в поданную ей повозку. Ее длинные пышные волосы были в беспорядке завязаны сзади простой сатиновой лентой, которая спускалась на лоб. Она вынуждена была отстричь длинные ногти и снять драгоценные наконечники, предохранявшие их от поломки. Трудно было представить, что сидящая на корточках маленькая старая женщина является грозной повелительницей огромной страны.
– Трогай! – властно приказала Цыси погонщику и добавила: – Если иностранные дьяволы попытаются остановить тебя, ничего им не говори. Я сама скажу им, что мы, бедные беженцы, возвращаемся в свои семьи.
Так вдовствующая императрица «самоизгнала» себя из столицы Китая.
Первую остановку беглецы сделали в Летнем дворце. Солдаты, охранявшие дворец, вначале не могли признать в женщине, одетой в скромные крестьянские одежды, свою повелительницу. И только когда услыхали ее повелительные распоряжения, пришли в себя и убедились, что перед ними вдовствующая императрица. Немного отдохнув здесь, императорский кортеж двинулся дальше. В целях безопасности Цыси повелела генералу Дун Фусяну направить его войска в район Датун – Сюаньхуа для сопровождения императорского кортежа.
«Самоизгнание» Цыси проходило в трудных условиях: приходилось питаться грубой пищей, спать на жестких лежанках, совершать длительные и утомительные переезды без отдыха, испытывать волнение перед неизвестностью. Ее бегство из Пекина было настолько поспешным, что не хватило времени захватить с собой нужную одежду. Одеяние вдовствующей императрицы выглядело настолько скромно, что ее невозможно было узнать: простая прическа, скромные сандалии, деревенская одежда придавали ей вид женщины из простонародья. Вид у императора Гуансюя также оставлял желать лучшего: его волосы были всклокочены, лицо покрылось густой щетиной и почернело от пыли, коса расплелась.
В первую ночь после бегства из Пекина беглецы спали как путешественники из простонародья, на глиняном кане (род лежанки) в скромной гостинице, где невозможно было достать на ужин даже риса, и они вынуждены были довольствоваться кашей из проса.
Следующую остановку беглецы сделали в небольшом городе Хуайлай, расположенном в 100 километрах севернее Пекина. Глава города У Юн с нескрываемым волнением встретил Цыси, совершил перед ней челобитье и, извиняясь много раз, предложил подкрепиться пшенной кашей: больше у него ничего съедобного не оказалось. Цыси, привыкшая к богатой еде, состоявшей из ста и более блюд, сделала добродушное лицо и, внешне сохраняя спокойствие, сказала:
– Хорошо, что есть хотя бы пшенная каша. Принесите ее скорее. В такое лихолетье и такая еда – божий дар.
Спустя некоторое время У Юн после тщательных розысков обнаружил в покинутом кухонном столе пять яиц и передал их главному евнуху Ли Ляньину. Последний с радостью взял такую драгоценную находку: три яйца передал вдовствующей императрице и два – императору Гуансюю.
– Мы настолько спешно покидали дворец, – пояснила Цыси, – что не захватили с собой никакой одежды. Я имею только то, что на мне. Мне очень холодно. Не могли бы вы достать для меня какую‑либо одежду?
У Юн, почтительно выслушав просьбу вдовствующей императрицы, ответил:
– У меня недавно умерла жена; после нее осталось несколько халатов, но они настолько грубые, что я не осмелюсь предложить их почтительной Будде.
– Это не имеет никакого значения, – прервала его Цыси. – Главное, чтобы одежда согрела мое тело.
В городе Хуайлай Цыси и Гуансюй сменили неудобные для длительной поездки повозки на легкие паланкины, сделанные из ивовых прутьев.
О своем бегстве из Пекина Цыси вспоминала: «Я провела долгие мучительные дни в паланкине с раннего утра до позднего вечера, когда мы останавливались в какой‑нибудь деревушке. Питание было грубым. Нам потребовалось более месяца, чтобы добраться до города Сианя. После такой поездки я заболела и пришла в себя только через три месяца».
31 августа 1900 г. Цыси приказала князю Дуаню объединить рассеянные войска, приостановить дальнейшее наступление союзных войск и защитить тыл, где двигалась императорская процессия. 10 сентября 1900 г. Цыси и Гуансюй прибыли в Тайюань – столицу провинции Шаньси, губернатором которой был грозный и жестокий Юй Сянь, смещенный с такой же должности в провинции Шаньдун.
Бегство Цыси из Пекина 14 августа 1900 г. напоминало бегство императора Сяньфэна в 1860 г. из Пекина во время тайпинского восстания. Тогда брат императора – великий князь Гун был оставлен в Пекине для ведения переговоров с англичанами и французами и заключения с ними соглашения на любых условиях. Теперь повторялось примерно то же самое.
7 сентября 1900 г. во время следования императорского кортежа из Пекина в Тайюань от имени императора Гуансюя Цыси издала указ, предписывавший Ли Хунчжану и князю Цину (И Куану) начать переговоры с державами. В указе говорилось: «Ныне мы почтительно сопровождаем Ее величество в поездке на временное жительство в Тайюань. В свое время сановникам было приказано остаться в столице и заниматься государственными делами. Затем было приказано князю Цину (И Куану) возвратиться в столицу, чтобы совместно с Ли Хунчжаном вести переговоры с иностранными государствами».
В течение 30 лет Ли Хунчжаы слыл видным государственным деятелем маньчжурского правительства. Его восхождение началось с назначения в 1870 г. на пост наместника столичной провинции Чжили. В 1894–1895 гг., проиграв войну Японии, Китай вынужден был принять унизительные условия побежденной страны. Надо было найти виновника поражения в войне, и им стал Ли Хун‑чжан: его сместили с поста наместника Чжили, но оставили членом Палаты по иностранным делам. В этой должности он принимал участие в переговорах с иностранными государствами.
В октябре 1898 г. Ли Хунчжана направили в провинцию Шаньдун обследовать состояние реки Хуанхэ, а в декабре 1899 г. – в южные провинции Гуанчжоу и Гуанси в качестве наместника. Тогда ему исполнилось 76 лет. Такое назначение расценивалось как удаление его от активной государственной деятельности. Некоторые считали, что оставшуюся часть своей жизни он проведет в провинции Гуанчжоу и на этом завершит свою служебную карьеру. Но судьба уготовила ему иной конец жизни.
18 июня 1900 г., когда казалось, что война Китая с державами неизбежна, Верховный императорский совет предложил Ли Хунчжану немедленно прибыть в Пекин. Вначале он думал направиться в Дагу пароходом, присланным из Шанхая. Но затем этот план был изменен. Ли Хунчжан в силу усложнившейся обстановки на Севере Китая не спешил с отъездом в Пекин. «Князь Цин и Жуй Лу ничего не смогли сделать, – рассуждал Ли Хунчжан, – то что же я смогу сделать, если союзные войска находятся недалеко от Пекина?»
3 июля 1900 г. Верховный императорский совет вновь подтвердил свое прежнее решение и настаивал на немедленном прибытии Ли Хунчжана в Пекин. 17 июля он отплыл на судне из Гуанчжоу в Шанхай, куда прибыл 21 июля 1900 г. Здесь он получил телеграмму от Юань Шикая, в которой говорилось о решении трона объявить войну державам и о том, что иностранные посольства в Пекине находятся в серьезной опасности. В другой телеграмме сообщалось о падении Тяньцзиня. Юань Шикай не советовал в такое сложное и опасное время отправляться на Север Китая. После получения таких телеграмм Ли Хунчжан решил временно остаться в Шанхае.
7 августа 1900 г. указом трона Ли Хунчжан был назначен главой маньчжурской делегации на переговорах с державами. Это был уже дряхлый седой старик с длинной бородкой. Обе его ноги были частично парализованы, и он мог ходить только с помощью своих слуг. Находясь в Хуайлае (в 100 километрах севернее Пекина), Цыси 11 сентября 1900 г. повелела князю Цину (И Куану) вернуться в Пекин и также принять участие в переговорах с державами. Понимая сложность переговоров, он с неохотой принял такое повеление и, перед тем как отбыть в Пекин, имел длительную беседу со вдовствующей императрицей. Цыси дала указание проводить в отношении союзных держав такую же политику, какую проводил князь Гун в 1860 г. в отношении англичан и французов.
Князь Цин (И Куан) был нерешительным, беспринципным, без определенных убеждений человеком, поэтому вся работа по подготовке и проведению переговоров с державами и подписанию заключительного протокола легла на плечи Ли Хунчжана.
После падения Пекина трон возлагал большие надежды на Ли Хунчжана. 19 августа 1900 г. Цыси издала указ, предписывавший Ли Хунчжану незамедлительно вступить в переговоры с представителями держав. Однако он все еще находился в Шанхае и медлил с возвращением в Пекин. Это вызвало раздражение императрицы.
Чем же объяснить медлительность Ли Хунчжана? Историки объясняли это различными причинами. Вот некоторые из них.
Во‑первых, не было уверенности, что его преждевременное прибытие в Пекин могло разрешить создавшийся кризис и изменить политику правительства. Выход из кризиса Ли Хунчжан видел в защите иностранных посольств в Пекине и в подавлении ихэтуаней. Но блокада посольств продолжалась, а ихэтуани заполонили столицу и пользовались покровительством трона. В таких условиях не могло быть и речи о переговорах.
Во‑вторых, державы выдвинули предварительное условие для перемирия – это безопасный переезд посольства из Пекина в Тяньцзинь. Ли Хунчжан предлагал прекратить блокаду и штурм посольского квартала, если посланники откажутся покинуть Пекин. Его предложение не было принято.
В‑третьих, отношение держав к Ли Хунчжану было неодинаковым. Так, например, вновь назначенный германский посланник Мумм после убийства Кеттлера заявил, что не может признать Ли Хунчжана главой маньчжурской делегации на переговорах. Когда Мумм прибыл в Шанхай, он отказался встречаться с Ли Хунчжаном. Английская печать в Шанхае поносила Ли Хунчжана за его якобы прорусские убеждения.
14 сентября 1900 г. Ли Хунчжан на китайском судне отправился из Шанхая в Тяньцзинь, куда прибыл 19 сентября. Русский корреспондент навестил его и затем написал, как он выглядел: «Ли Хунчжан был очень стар, дряхл, высок и грузен, все время кашлял. По его лицу можно было подумать, что он тяжело страдал и от собственной болезни и от тех бедствий, которые стряслись над его родиной. Под левым глазом был виден шрам раны, нанесенной ему в Японии фанатиком‑японцем».
Когда его спросили, кто повинен в возникновении восстания ихэтуаней, он ответил:
– Князь Дуань и окружавшие его министры. Вместо того чтобы пресечь вовремя все волнения, они только еще более разжигали их, покровительствовали ихэтуаням. Они и должны быть ответственны за происшедшие последствия, но нельзя карать неповинный китайский народ, который был вовлечен в бедствия своим собственным невежеством.
Вместо того чтобы немедленно следовать в Пекин, Ли Хунчжан около трех недель находился в Тяньцзине. Он понимал всю сложность переговоров с державами. В частности, Германия настаивала, чтобы руководители ихэтуаней были наказаны не маньчжурским правительством, а непосредственно державами.
Предвидя, что это предложение может быть принято державами, Ли Хунчжан настоял на незамедлительном опубликовании указа о наказании руководителей ихэтуаней. 25 сентября 1900 г. появился императорский указ о наказании пяти князей и двух сановников.
Его просьба к Цыси вернуться в столицу, чтобы ускорить ведение переговоров с державами, была отклонена: она боялась, что державы задержат ее в качестве военного преступника.
Находясь в изгнании, Цыси не забывала о своем верном прислужнике Юань Шикае – «ученике» и «выдвиженце» Ли Хунчжана.
В 1900 г., когда вдовствующая императрица с приближенными бежала из Пекина и находилась в Сиани, Юань Шикай занимал пост губернатора провинции Шаньдун. По установившимся обычаям, сын после смерти своей матери должен оставить государственные дела, отправиться в родные места и соблюдать траур в течение трех лет. Именно в это время умерла мать Юань Шикая, и по этому случаю он послал на имя вдовствующей императрицы прошение об отставке. Он понимал, что в такое трудное время его присутствие в Шаньдуне необходимо и что Цыси вряд ли согласится с его отставкой. Но это поднимало акции Юань Шикая в глазах двора. Так и получилось. Цыси ответила ему телеграммой с выражением соболезнования по поводу смерти его матери, родившей замечательного сына, и написала, что не может принять его отставки, так как в такой сложной обстановке ему нельзя покинуть пост губернатора. И Юань Шикай продолжал находиться на службе, не прерывая ни одного дня для совершения траура по матери.
За его ревностную службу он был награжден Цыси желтой курткой для верховой езды.
Покидая Пекин, Цыси повелела остаться в нем Жун Лу и другим сановникам для ведения государственных дел. Однако, когда в столицу вошли союзные войска, Жун Лу ослушался повеления Цыси и направился в Баодин. Его бегство из Пекина объяснялось тем, что иностранные посланники относились к нему враждебно: его войска принимали участие в нападении на посольский квартал. Боясь возмездия держав, Жун Лу пытался остаться вдали от Пекина.
Когда же по предложению японского правительства Жун Лу был рекомендован в состав маньчжурской делегации для ведения переговоров и трон незамедлительно одобрил это предложение, Жун Лу вернулся в Пекин. Однако после подписания Заключительного протокола враждебное отношение к нему посланников не ослабло; по совету Ли Хунчжана И ноября 1901 г. Жун Лу вернулся в Сиань, где в это время находилась Цыси.
В начале октября 1900 г. французская сторона предложила проект ведения переговоров, который 22 декабря был одобрен державами. 23 декабря 1900 г. дипломатический корпус в Пекине в соответствии с французским проектом выдвинул программу мирных переговоров.
Между державами возникли разногласия: представители России и США стояли за более мягкие условия, в то время как представитель Германии настаивал на самых жестоких репрессиях в отношении Китая; проявило неуступчивость по ряду пунктов и маньчжурское правительство – все это затянуло подписание Заключительного протокола почти на год.
Заключительный протокол, состоявший из 12 статей, предусматривал следующие обязательства Китая:
Статья 1 (а). Направить в Берлин искупительную миссию во главе с князем императорской крови для выражения сожаления императора Китая и китайского правительства по поводу убийства германского посланника барона Кеттлера.
б) Соорудить на месте, где было совершено убийство, мемориальный монумент, соответствующий рангу покойного. На монументе сделать на латинском, немецком и китайском языках надпись, выражающую сожаление императора Китая по поводу убийства.
Статья 2 (а). Строжайше наказать лиц, сообразно вине каждого, в соответствии с императорским указом от 25 сентября 1900 г., а также тех, которые будут определены представителями держав.
б) Приостановить государственные экзамены в течение пяти лет в местах, где совершалось убийство иностранцев или они подвергались жестокому обращению.
Статья 3. Китайское правительство направляет в Японию искупительную миссию для выражения соболезнования но поводу убийства секретаря японского посольства Сугияма.
Статья 4. Китайское правительство устанавливает искупительные памятники на всех иностранных кладбищах, которые были осквернены или разрушены.
Статья 5. Согласно условиям, определенным державами, запрещается ввоз оружия, а также материалов, которые могут быть использованы для производства оружия и боевых припасов.
Статья 6(a). Справедливо вознаградить сотрудников провинциальной администрации, общественных организаций и отдельных лиц, а также тех китайцев, которые в последних событиях пострадали лично или понесли убытки в имуществе, находясь на службе у иностранцев.
б) Китай выплачивает державам контрибуции в размере 450 миллионов ляпов в течение 39 лет.
Статья 7. Каждая держава сохраняет за собой право иметь постоянную охрану своего посольства, а на территории посольского квартала устанавливается система обороны. Китайцы не имеют права проживать на территории посольского квартала.
Статья 8. Форты Дагу и другие форты, препятствующие свободному сообщению между Пекином и побережьем, подлежат полному разрушению.
Статья 9. Право на военную оккупацию некоторых пунктов определяется соглашением между державами с целью поддержания коммуникаций между Пекином и морским побережьем.
Статья 10 (а). Китайское правительство в течение двух лет во всех административных центрах вывешивает для всеобщего обозрения императорские указы о запрещении на неопределенный срок под страхом смертной казни участия в антииностранных обществах. В городах, где совершалось убийство иностранцев или они подвергались жестокому обращению, будут временно приостановлены государственные экзамены…
в) Все наместники, губернаторы, провинциальные и местные чиновники обязаны нести ответственность за порядок в соответствии с их юридическими правами. Где бы ни произошло антииностранное выступление или нарушение Заключительного протокола, если это не будет немедленно пресечено и виновные не будут наказаны, то официальные лица будут уволены со службы без права занять новый пост или получить хороший отзыв.
Статья 11. Правительство Китая обязуется внести поправки в договоры, касающиеся торговли и мореплавания, в интересах держав, а также обязуется произвести работы на реках Бэйхэ и Хуанхэ для облегчения судоходства между Тяньцзинем и Шанхаем.
Статья 12. Правительство Китая осуществит реформы в области отношений с иностранцами, упразднит дворцовые церемонии (челобитье) при приеме иностранных представителей по форме, которая будет предложена державам.
7 сентября 1901 г. под Заключительным протоколом поставили свои подписи представители маньчжурского правительства Ли Хунчжан и князь Цин (И Куан), а также посланники 11 государств (Германии, Австрии, Бельгии, Испании, США, Франции, Англии, Италии, Японии, Голландии и России).
Заключительный протокол создавал благоприятные условия для дальнейшего усиления позиций держав в Китае. В Пекине был учрежден посольский квартал, который полностью находился под юрисдикцией держав; улицы посольского квартала патрулировались иностранной полицией. Китайцы, кроме слуг, не имели права здесь проживать и иметь имущество. Ни один вооруженный китаец не смел появляться на территории посольского квартала. По существу, в черте столицы Китая – Пекине находился иностранный город, где державы имели свои банки, клубы, гостиницы, магазины.
Так проводилась капитулянтская политика маньчжурского правительства: клика Цыси больше всего боялась не иностранных захватчиков, а китайского народа.
