Показать все теги
Решение
Первым делом, которое я сделал по возвращению в Стамбул, это было написание письма к Начальнику с просьбой о разъяснении причин смерти моей жены. Я не получил ответа на это письмо, как и на все последующие с аналогичной просьбой. Такая же реакция последовала со стороны Виноградова.
Через неделю после получения извещения о смерти моей любимой жены, моего единственного близкого человека во всем мире, радио возвестило о вступлении Соединенных Штатов Америки в войну.
На следующий день я отправился в генеральное консульство США. Там меня принял сам генеральный консул. Это был старый джентльмен, хрупкий и маленький человек. На улице стояла холодная погода, а здесь приветливо горел огонь в камине его кабинета. Мы просидели около камина почти час, покуривая и беседуя. Больше говорил я. Назвал ему свое настоящее имя, настоящую работу и настоящее происхождение.
Затем я сказал: «Сэр, я физически здоров и являюсь по профессии инженером. Я должен продолжать сражаться, поскольку мы все объединены в борьбе за жизнь против общего врага. Однако, у меня более нет никакого желания служить Советам. Гитлер и Сталин оба диктаторы. Нет никакой разницы между гестапо и НКВД.
У меня также нет желания уклониться от своей доли участия в этой войне. Я офицер генштаба и хочу воевать на вашей стороне, за ваши идеи. Можете ли вы мне помочь?»
Когда я закончил, старый джентльмен немного посидел молча. Затем он повернулся ко мне. Его глаза, казались, выражали сочувствие ко мне. Он меня услышал и понял, сказал он. На этом он встал, подождал, когда я встану со своего места. У дверей он добавил, что у него нет ничего, чтобы ответить по существу. Я никогда больше не слышал что-либо от этого старого джентльмена. Однако, я также ничего не слышал от НКВД о моем визите в американское консульство.
Вступление американцев в войну также добавило мне работу по моему прикрытию в качестве пресс-атташе. В Турции в это время находилось несколько американских корреспондентов, однако, до этого никто из них не посещал меня. Теперь они хотели знать о страданиях советских людей, о сражениях Советского Союза, о положении в экономической и политической областях. Они хотели знать о моем мнении по поводу будущих перспектив и об американо-советском сотрудничестве.
Увы, хотя я хотел быть честным и искренним, но у меня не было ничего утешительного для них. Я им не мог говорить, что Советский Союз не изменил и не изменит в будущем свою позицию по отношению к США и Великобритании только потому, что мы оказались на одной стороне фронта против Германии. Все, что я мог им говорить, это то, что любой союз с западными державами будет лишь временным союзом.
Наступивший новый 1942 год я отмечал в консульстве в кругу советского персонала. Здесь я совершил ошибку, напомнив мою проблему по поводу американских корреспондентов. Я спросил моих «товарищей», не наступило ли время позабыть старые взгляды и начать строить действительную дружбу с представителями западных держав, находящихся в Турции, в особенности, с учетом того, что мы уже воюем вместе. Я хотел знать, почему это неправильно иметь американских и английских друзей тогда, когда мы находимся в дружбе с нашими малыми союзниками, как Югославия и Чехословакия. Тут выступил с ответом Наумов. Он почти зарычал: «Позабыть старые взгляды? Я удивляюсь, понимаете ли вы вообще линию партии? Позабыть, как американские финансовые магнаты помогали вооружать и строить германскую армию? Позабыть о тесных связях между тиссенами, круппами и Уолл-стритом? Вам лучше не следует забывать, что Соединенные Штаты являются наиболее богатой, наиболее мощной из всех капиталистических стран, и они являют собой классический пример империализма и поэтому всегда будут нашим врагом номер один. Да, теперь, временно мы являемся союзниками. Эта вещь временная и только до тех пор, пока мы не победим Германию. Затем, в один прекрасный день, нам будут противостоять Соединенные Штаты Америки в качестве нашего главного врага. Вы можете пить вино и обедать с вашими американцами и англичанами. Улыбайтесь им в лицо и обращайтесь с ними вежливо. Это прекрасно. Но никогда не забывайте, что они наши завтрашние враги».
Эта риторика всерьез встревожила меня. Здесь, разумеется, не было ничего нового. Новое было в том, что Наумов выделил меня для такого рода взрыва. Я должен быть более осторожным, иначе он скоро обвинит меня в политической неблагонадежности.
С этого времени я старался обходить американских корреспондентов и побольше контактировать с турецкими дикторами и корреспондентами. Наумов не мог критиковать меня за это, за единственную часть работы по моему прикрытию. Подобная работа вынуждала меня ходить в рестораны, кабаре, музеи, театры, мечети и университеты, которые были для меня не только удовольствием, как туристу, но они были также полезны офицеру-разведчику для целей исчезновения с виду, для нахождения мест встреч и вербовки.
Тем не менее, это было не все. Я действительно любил находиться в компании с турками. В конце концов, они были моими людьми, ближайшими для меня людьми из всех, когда у меня не было ни моей семьи, ни Тамары. Часто моих турецких знакомых забавляло слышать мой правильный турецкий язык с татарским акцентом.
Некоторые турки даже настаивали, что я есть настоящий турок, один из Ана Ватана (Туркестан) и спрашивали меня о тюркских народах в Советском Союзе. С улыбкой я напоминал им, что моя фамилия Николаев является чисто русской, но большинство считало это не важным и настаивало на том, что у меня турецкая кровь.
Чем больше я видел Турцию, и чем больше я узнавал ее народ, тем больше я восхищался ими. Я мог понять отца, отказавшегося воевать с турками, и благодарил бога, что мне не приказали шпионить против них. Это было бы равносильно шпионить в своем собственном доме и в собственной семье.
Тем не менее, однажды я жутким образом был близок к этому по отношению к туркам. В это время, как Запад, так и державы оси, ухаживали за Турцией изо всей мочи для того, чтобы изменить ее нейтральный статус. Как англичане, так и немцы, приглашали турецких журналистов в свои страны и в свои вооруженные силы. Я предложил сделать то же самое со стороны Советов; позволить туркам видеть, как Красная Армия сражается против немцев и в то же самое время укреплять торговые и культурные обмены.
Такое предложение никогда не было принято. Вместо этого, Виноградов вызвал меня в Анкару после его получения и сказал: «Товарищ Николаев, официально для нас Турция является нейтральной страной. Заметьте, что я сказал, официально. В действительности, Турция не только держится за германскую сторону, но даже помогает ей. По этой причине Турция является нашим врагом и однажды она за это заплатит. Запомните это. Пока нашей задачей является склонить на нашу сторону турецкое общественное мнение. Как пресс-атташе, вы имеете здесь свою роль. Вполне возможно, что в будущем ваша сегодняшняя роль потерпит корректировки для выполнения других, более специфических задач тайного характера».
Скоро после того, как мне были даны совет и предупреждение, Турция была потрясена попыткой покушения, которая значительно могла изменить ее международное положение, если бы она удалась. Это был вопиющий акт терроризма, который не смог изменить течение войны и привел к серьезному ухудшению советско-турецких отношений и поставил меня, лично, в чрезвычайно опасное положение.
24 февраля 1942 года была предпринята попытка убийства германского посла, известного нациста Франца фон Папена и его жену, когда они прогуливались около своей официальной резиденции в Анкаре. За ними следовал мужчина с бомбой, спрятанной под его одеждой. Бомба взорвалась преждевременно и покушавшийся был разорван на куски. В десяти метрах от него супруги Папены обошлись не более чем шоком и несколькими синяками, к их счастью и к счастью турецкого правительства.
Турецкая полиция и силы безопасности среагировали без промедления и весьма эффективно. К концу дня уже мертвый террорист был опознан как турецкий студент-юрист, который родился в Югославии, тем самым почти повторив подобный акт перед началом Первой мировой войны. Турецкого происхождения, он бежал из Югославии накануне вторжения нацистов, стал турецким гражданином, но сохранил свое членство в югославской коммунистической партии. Были схвачены также три его сообщника. Двое из них были турко-югославами с аналогичным происхождением и членством в компартии. Третьим был советский нквэдэшник Корнилов, действовавший под прикрытием члена торговой миссии.
Это было все, что сообщили большинству общественности об этом возмутительном акте, когда я отправился в наше консульство к вечеру злосчастного дня покушения на фон Папена. Когда я подошел к зданию, то увидел, что оно окружено турецкой полицией, как в гражданской, так и военной одежде.
Я должен был показать свое личное удостоверение турецкой полиции, чтобы пройти в здание. В нем персонал консульства действовал так, как будто он находится под осадой.
Акимов мне сказал, что еще другой заговорщик, Павлов, был вовлечен в заговор в Анкаре и скрывался на верхнем этаже консульства. Он был человеком НКВД с прикрытием младшего помощника консула.
Акимов не мог терпеть его и сразу сказал, что он есть головорез, один из наиболее важных работников наших «соседей» из-за его большого опыта в «мокрых делах». Мой друг добавил, «я догадываюсь, что они варят что-то чрезвычайное».
Было неудивительно, что полиция была у дверей. Они не могли проникнуть в здание из-за его дипломатического статуса. Однако, и второй убийца из НКВД не был в состоянии его покинуть.
Эта осада продолжалась в течение двух недель. Как в консульстве, так и в посольстве царил жуткий хаос, и не о какой работе невозможно было вести речь. В Москву были отправлены длинные сообщения. В ответ пришли длинные сообщения из Москвы. Наумов кричал, что он никогда не отдаст свое создание. Акимов хотел прекратить ругань и постоянно повторял: «Вы не можете идти против закона». Виноградов был уравновешен, пытаясь выиграть время у турков и дождаться решающего слова из Москвы.
Наконец, 7 марта, пришел приказ отдать убийцу туркам. Наумов проиграл свой бой, но выиграл достаточно времени, чтобы подтренировать своего человека к расследованию и суду.
Суд начался 1 апреля и продолжался до 17 июня 1942 года. Два турко-югославских обвиняемых полностью признали свою вину. Он свидетельствовали, что человек из НКВД их завербовал в Анкаре и Стамбуле, обучил их убийству фон Папена и снабдил взрывчаткой. Эксперт из НКВД, который скрывался в консульстве, настаивал, что он болен ревматизмом и лежит в постели в консульстве еще до покушения, и твердил это до тех пор, пока не вынужден был сдаться туркам. Турецкий медицинский персонал оспаривал эту ложь тем, что установил, что обвиняемый находится в достаточно хорошем состоянии здоровья, и никогда не страдал от ревматизма. Это и также свидетельство двух турко-югославов были достаточными для суда. Разумеется, человек из НКВД отрицал свою вину и получил двадцать лет тюрьмы. Два других обвиняемых получили сроки поменьше.
За неделю или две перед началом судебного процесса в Стамбул прибыл Виноградов, чтобы повидаться со мной. Сначала он действовал так, будто остановился в моем офисе для дружеской беседы, он начал, что, мол, все еще пытается получить новости о Тамаре, однако, скоро перешел к делу, для которого, собственно, он и пришел ко мне. Он сказал:
«Товарищ Николаев, я собираюсь дать вам новую работу. Она является секретом особой важности и одобрена товарищем Молотовым. Вам поручается вербовка владельцев и главных редакторов широко известных турецких газет, пользующихся большим уважением. Выбирайте из таких знаменитых людей, как Ахмет Эмин Ялман из «Vatan», Фалиха Рифки из «Ulus» , Хусейна Kагит Ялчина или Юнус Нади из «Çumhurieyet». Не утруждайте себя с Зекерия Сертелом из «Tan». Он в любом случае просоветский человек. Вербуйте любого из тех четырех, о которых я говорил. Любыми средствами. Подкупом, обращениями, чистыми или грязными путями. Пообещайте горы выгоды за сотрудничество с нами. Наша партия и правительство нуждаются в контроле над известными фигурами в мире новостей, которые могут мобилизовать турецкое общественное мнение в пользу Советского Союза.
Так, наконец, это свершилось. Я не могу сказать, что он не предупреждал меня еще заранее в то время, когда он учил меня о том, что турки являются нашими врагами, которые, я знал, останутся таковыми, несмотря на новую, «временную» позицию.
На время я откинулся назад на моем кресле, обдумывая сказанное. Я знал, что должен действовать лицом к лицу и произнес:
«Это легче говорить, чем делать, товарищ Виноградов и я отказываюсь выполнять вашу новую работу по нескольким причинам. Во-первых, как вы знаете, я уже имею работу, которую поручил мне мой Начальник, по проведению стратегической разведки против главных врагов Советского Союза, против Германии. Во-вторых, я не могу одновременно выполнять две работы. В-третьих, вы не можете купить турков. Они очень гордый народ. В-четвертых, эта работа для Наумова или для вас. Это политический шпионаж, основная область моих «соседей». Наконец, до тех пор, пока не получу приказа от Начальника Военной Разведки, я ничего делать не буду».
Мой бог, как он свирепел. После каждого пункта моего отказа, его лицо становилось бледнее и бледнее. В конце конов, он встал, стукнул кулаком по столу и закричал: «Я приказываю вам выполнять эту работу. Если вы откажетесь, то я сообщу в Москву».
«Делайте, что хотите, товарищ, ответил я, «и запомните, я не ваш подчиненный. Пожалуйста, зарубите у себя на носу, что я офицер Генерального штаба и никогда больше не кричите на меня». Мое терпение тоже выдыхалось.
Он встал, пошел к двери и с треском ее захлопнул. Это было концом наших приятных отношений.
Прошли недели. Я был занят так, что позабыл о стычке с Виноградовым. Затем мне сказали, чтобы я приехал в Анкару. Акимов и Бухтин тоже поехали со мной. Повод был приятным. Мы должны были посетить прием и ужин, которыми угощал турецкий министр иностранных дел Шукру Саракоглу членов дипломатического корпуса. По пути мы обменялись мнениями по поводу, какого сорта советских «дипломатов» министр будет угощать.
Перед отправкой на вечер мы должны были посетить наше посольство на предмет обычного инструктажа, с кем мы должны быть любезными или грубыми, с кем разговаривать и о чем. На этой подготовке был Наумов, выглядевший даже намного важнее, чем обычно. С ним был специальный посетитель из Москвы, весьма старший начальник из НКВД, чей отдел вел назначения для тайных преступлений, захвата заложников, убийств, поджогов; он был в Турции для того, чтобы установить, какая ошибка произошла в деле покушения на жизнь фон Папена. Наумов приложил особые усилия, чтобы предусмотреть мое знакомство с его начальником. Мне было уделено весьма сухое рукопожатие и долгое, пристальное разглядывание, после чего посетитель повернулся ко мне спиной. Я подумал, что Наумов дал обо мне весьма нелестный отзыв.
Турецкий прием продолжался вплоть до глубокой ночи. Я не смог возвратиться в посольство ранее двух часов утра. На дверях часовой сказал мне, чтобы я немедленно пошел к послу, который уже дожидается меня в своем кабинете.
За столом, весьма взволнованный, сидел Виноградов. Он сильно выпивал и его лицо было багряным. Даже без приглашения сесть, без каких-либо приветствий, он выпалил:
«Товарищ, у меня имеется о вас приказ. Вы отзываетесь. Это срочно. У вас имеется два дня, не больше, для подчистки своих дел. Путешествие в одиночку может быть опасным. Два дипломатических курьера уезжают в СССР послезавтра. Они будут вас сопровождать».
Я плохо, очень плохо был потрясен, но я, уверен, сохранил хладнокровие. Как можно уверенно в подобных случаях, я ответил: «Очень хорошо, товарищ. Я с радостью поеду назад. Я принадлежу фронту. Я военный офицер. Мне надоело и я устал здесь с вашими соперничествами, интригами, с вашей глупой работой. Однако, я не могу ехать через два дня, поскольку я должен дождаться приказа от моего Начальника, кому передать разведывательную сеть, которую я организовал. Это займет около четырех или пяти дней. Затем я отправлюсь в СССР с курьерами или без них. Я могу позаботиться о себе сам».
Удивительным образом, он согласился с задержкой. Однако, он меня потряс дальше, сообщив, что центр распорядился передать сеть Акимову. Это была плохой частью информации. Она означала, что Начальник уже одобрил мое возвращение, не посоветовавшись со мной.
Я ушел из этого кабинета, и надеялся, в последний раз, около половины третьего утра. Я отправился в мою комнату в посольстве, и нет нужды говорить, не для легкого сна.
Некоторая работа должна была закругляться в Анкаре, и поэтому до следующего вечера я не мог сесть в ночной экспресс-поезд, отправляющийся в Стамбул. Со мной был мой друг Бухтин.
Скоро после того, как приехали, мы отправились на ужин за ужином с выпивкой, в основном, с выпивкой. Мы заказывали сильную турецкую раки в больших объемах и мешали ее с водой, делая прозрачный напиток по названию тигровое молоко. Мы не шли спать. Мы лишь напивались, очень сильно и я нисколько и ни о чем не беспокоился.
Где-то вдоль Анатолийского плато, Бухтин уставился печальными глазами в окно и в темноту и сказал: «Послушай, мой дорогой друг, ты находишься в большой, очень большой беде. Если бы я был на твоем месте, то я бы не возвращался, а остался в Турции или направился куда-то в другое место. Ты конченый человек. С тобой все. Ты никогда не увидишь Москву как свободный человек. Возможно, они расстреляют тебя уже сразу после пересечения границы.
Я слышал от моего хозяина, каждый знал, в каком дерьме ты оказался, прежде чем ты сам слышал о том, что Начальник согласился, чтобы твоим делом занимался НКВД. Ты знаешь, что это значит.
Все было сделано Наумовым, его начальником из Москвы и послом. Им нужен козел отпущения за свою неудачу в покушении на фон Папена. Мой твердоголовый друг, ты не знаешь, зачем сюда был прислан Наумов?
Они сказали, что ты рассказал о плане убийства немца югославам, англичанам и туркам. Они обвиняют тебя во многих вещах, которых ты никогда не совершал. У тебя нет никаких шансов защищаться. Сейчас идет война и никто не станет тебя даже слушать.
Посол обвинил тебя за твой слишком сильный протуркизм, за отказ выполнять специальный приказ партии и правительства. Наумов обвинил тебя в сотрудничестве с американскими и английскими секретными службами. В течение месяцев Наумов собирал на тебя «материал».
Они установили, что ты посетил американского генерального консула, что ты имел много встреч с ведущими членами английской разведки, что королевские офицеры являются твоими сердечными друзьями и т. д.
Ты инженер, имеешь профессию и технические навыки. Ты знаешь иностранные языки. Ты из тюркских кровей. У тебя нет семьи, жены, детей и родителей, которые ждали бы тебя дома.
Опять я говорю, если бы я был на твоем месте, я бы бежал к туркам вместо того, чтобы стоять перед расстрельной командой за преступления, которых ты никогда не совершал. Люди повыше тебя, генералы и маршалы Красной Армии, знаменитые члены партии и бесчисленные тысячи других погибли в камерах НКВД.
Беги и скажи, что ты это делаешь в знак протеста против террора НКВД…».
Я был поражен, я был зол, я ненавидел себя. Каким же наивным я был. Здесь имеется некоторая правда, достаточная для НКВД в каждом пункте «дела» против меня. И Бухтин прав по поводу того, что случится со мной.
Я смотрел на него через стол. Он смотрел на меня, удовлетворившись, что я, наконец, приобретаю чувство реальности. Он был моим другом. Однако, не могли ли они дать ему задание, чтобы меня разговорить? Я думал, что, нет, надеялся, что, нет, хотя я не мог быть полностью уверенным. В среде, где я обитал, я должен был быть осторожным, как никогда и поэтому сказал:
«Спасибо тебе, мой настоящий друг. Это хорошо, что ты привел меня в чувства. Однако, пойми это: я не собираюсь бежать кому-либо. Я собираюсь к Начальнику. И собираюсь бороться за мое доброе имя. Кроме того, они нуждаются в офицерах на фронте. Это и есть то, к чему я принадлежу».
Он, должно быть, понял, что я ему говорил. Поэтому когда я закончил, он усмехнулся и сказал: «Ты старый дурак. Ты никогда не увидишь никакого фронта. Они тебя первым делом расстреляют. Давай, пошли спать, пока мы здесь можем еще ходить».
На следующее утро в консульстве я пошел к Акимову. Я нашел, что он действительно информирован о том, что случилось со мной. Он хотел знать, когда я собираюсь рассказать ему о моей сети и устроить встречи для него с моими агентами. Я сказал ему, что все это сделаем завтра. Сперва, я сказал, я должен написать заключительный отчет Начальнику и уладить дела с моими счетами. Он согласился с моими планами.
Перед тем, как уйти из его кабинета, я подумал, что остро нуждаюсь в некоторой информации. Я должен был узнать, как и кому предоставляется политическое убежище. В акимовском кабинете были лишь тома Большой Советской Энциклопедии. Я подождал, пока он займется бумагами на своем столе, затем вытащил том с полки на другой стороне комнаты. Я привлек его внимание.
«Георгий Петрович», сказал Акимов, «что вы там ищете?»
Я сказал, ничего, лишь смотрю по поводу Польши для моего агента с польским паспортом. Польша была в том же самом томе, как и право убежища. Акимов возвратился к своим бумагам.
Я прочитал. Чтение не заняло много времени. Здесь было очень мало в этих томах о предмете моего поиска. Я только узнал, что СССР предоставлял убежище иностранцам — «коммунистам», следовало читать между строками — преследуемых за защиту интересов рабочего класса, за научные усилия или участие в борьбе за национальное освобождение. Не было ничего, что я должен был узнать, и что касалось подхода других стран к этой проблеме.
Я ушел из кабинета Акимова, сказав, что связываюсь с моими агентами для их передачи ему. То, что я в действительности собирался делать, сильно отличалось от сказанного. Существовала очевидная опасность в том, что я находился под приказом, но я должен был действовать. Я должен был дать знать независимой третьей стороне о моих намерениях и о некоторых причинах, побудивших их. Ради моей души, ради моей чести, я должен был дать знать людям правду в случае, если меня постигнет неудача, и я умру от рук НКВД или вынужден буду покончить собой.
В нескольких шагах от консульства, после того, как убедился, что ищейки Наумова не преследуют меня, я поспешил к первому проходящему такси. Я вышел около Золотого Рога, купил сигареты в киоске, затем прошел несколько сот метров. Удовлетворившись, что вокруг нет советских агентов, я взял другое такси, проехал через мост Галата к первому общественному телефону.
Я сделал два звонка. Первый был к моему другу Перичу в югославском консульстве, второй — к английскому бизнесмену, чей брат работал в Интеллидженс Сервис — в английской секретной службе. С обоими договорился о встрече.
Перич присоединился ко мне через четверть часа в маленьком кафе в старой части города. Он совсем не удивился по поводу моих планов и согласился, что у меня нет другого выбора. В прощание мы пожали друг другу руки и поцеловали в щеки друг друга.
Через час мой английский друг ожидал меня на железнодорожной станции. Я прошел мимо него. Он последовал в нескольких шагах сзади. Я сел на местный поезд, следовавший на побережье. Когда мы тронулись, я прошел через вагоны, пока не нашел свободное место. Сел, зажег сигарету и начал читать. Несколькими минутами позднее англичанин сел на место напротив меня. Кратко я рассказал ему, в каком нахожусь положении, и объяснил, что не собираюсь возвратиться назад. Он также согласился, что я прав и пожелал помощи от бога в защите от НКВД. После краткого и теплого рукопожатия он встал и вышел из вагона. Я сошел с поезда через несколько остановок, затем возвратился в Стамбул.
Уже наступил вечер. Я не пошел обратно в консульство, а отправился в мою квартиру из нескольких комфортабельных комнат, которую я снимал у еврейской женщины, потерявшей всю свою семью из-за нацистов.
Спать в ту ночь было сложно. Если я буду удачливым, то перед другой ночью я стану беженцем. Моя хозяйка рассказала о своих печалях. У меня они будут тоже такими, даже намного хуже. Я стану политическим беженцем и поэтому буду опасным для моих хозяев. НКВД начнет поиски буквально через считанные минуты после моего исчезновения. Они не остановятся ни перед чем, пока меня не достанут. Захотят ли мои хозяева ввязаться в такое дело, защищать меня не в течение недель, а в течение месяцев, годов? Я не совсем был уверен в этом, но, в конце концов, уснул от полного нервного изнеможения.
На следующее утро я отправился в консульство, надеясь, что в последний раз. Я закрылся в моем кабинете, сказал дежурному офицеру, чтобы меня не беспокоили звонками или посетителями, чтобы я мог поработать над сообщениями в Москву.
Затем я вытащил свою пишущую машинку и напечатал два идентичных заявления. Одно было адресовано к моему Начальнику, другое — к Молотову. Я написал обоим, что я разрываю с Советским правительством и партией, отказываюсь от моего гражданства и членства в партии по политическим мотивам. Я утверждал, что в Советском Союзе нет законности, частная жизнь каждого советского гражданина всегда является объектом социального и политического вмешательства, что советская внутренняя и внешняя политика абсолютно ошибочны, что страна является полицейским государством. Я заключил свое послание обвинением в порочном диктаторстве Сталина и в произвольном правлении НКВД.
Затем я закрыл все мои счета до последней копейки, цента, пфеннига и су. Даже тогда я не мог препятствовать НКВД клеветать на меня как на вора и растратчика, как они это делали по отношению ко всем беженцам.
Покончив с этим, я вложил в большой манильский конверт заявления и счета, адресованные к начальнику моего отделения ГРУ. Перед тем, как запечатать его, я вложил в конверт все важное: мою шифровальную книгу; перечни моих агентов, их имена, кодовые названия и адреса; даже секретные инструкции по новому радиооборудованию для использования агентурой.
Все было в порядке. Я вызвал секретаря Бухтина в мой кабинет, отдал ему большой конверт с инструкциями, предупредив, что он является совершенно секретным и должен быть отправлен в Управление следующей дипломатической почтой. Когда я увидел, что конверт был унесен из кабинета, то осознал полностью, что разрушил последний мост.
В последний раз я оглядел свой кабинет. В нескольких делах находилось много совершенно секретных планов или документов по поводу тайников ГРУ в Турции, деталей шпионажа и других тайных операций. Здесь уже ничего не было, чтобы меня могло остановить, чтобы некоторых из них я взял с собой. Однако, я этого не сделал. Я решил, что, если я начинаю жизнь заново, то должен это делать с чистыми руками.
Время было около полудня. Я зашел в кабинет Акимова, сказал его секретарю, что иду на запланированную встречу за обедом и буду обратно скоро.
Я вышел во двор. Ворота на улицу находились в двадцати шагах от меня. За воротами был другой мир, которого я заметил по-настоящему впервые.
Захотелось побежать, но я должен был шагать и не быстро. Швейцар был из людей Наумова.
«Георгий Петрович», говорил кто-то сзади меня, «Георгий Петрович». Это был не голос Наумова или Акимова. Я остановился, посмотрел назад. Ах, военно-морской атташе, приятный человек. Пожалуйста, он спрашивал, могу ли я взять с собой его пишущую машинку и фотоаппарат в Москву? Почта во время войны работала нерегулярно. Я мог бы сказать, да, взять его пакет и уйти. Однако, он мне нравился. Я не мог его разочаровать или обманывать. Я вынужден был сказать, что буду стараться ему помочь; однако, ответил ему, сперва я должен разобраться со своими вещами, затем я дам ему знать о его вещах.
Я начал опять идти по направлению к воротам. Как далеко было до них, пятнадцать метров, десять метров, наконец, лишь пять. Тут меня схватили за плечо и повисли на нем. «Георгий, Георгий», пыхтел Бухтин. «Ты так быстро идешь, я думал, никогда тебя не уже не догоню. Как ты думаешь об ужине сегодня вечером и затем о ночном клубе?»
Не сегодня, сказал я ему, возможно, завтра. Посмотрим. Он был разочарован, но пошел обратно в консульство.
Наконец, я был за воротами. О, бог, я прошептал, благодарю тебя. Опять остерегаясь людей Наумова, я поймал такси. Опять отправился в старый город. Опять, все еще проверяя, что никто не преследует меня, нашел будку общественного телефона.
Плотно закрыв дверь, я позвонил в департамент полиции Стамбула. Назвав себя советским дипломатом, я просил говорить с начальником, лично и срочно.
Послышался другой голос в телефоне. Это был начальник Камран Чорох, с которым я встречался несколько раз на обедах и приемах. Опять назвал себя и сказал, что я должен видеть его как можно быстро по личным мотивам чрезвычайной важности.
Камран бей сказал мне, чтобы я приехал сразу. Он добавил: «Не беспокойтесь, мы вас защитим. Мои люди будут вас ждать и доставят в мой офис без промедления».
Я нанял другое такси, все еще остерегаясь Наумова, и отправился прямо в главную штаб-квартиру полиции. Здесь меня ожидали несколько офицеров у главного входа. Меня сопроводили в офис Камран бея.
Когда я вошел, начальник вышел из-за своего стола, сердечно пожал мою руку и предложил сесть на кресло. Он попросил одного из моих сопровождающих принести кофе и сигареты и затем отпустил всех. Он делал все, чтобы мне стало полегче.
Это не было легким началом, поломать все, за что я работал так долго и так усердно, но я знал, что у меня нет никакого выбора. Так, без всякого перерыва со стороны Камран бея, я выложил всю мою историю.
Я рассказал ему, что являюсь офицером-разведчиком, что моим настоящими именем и фамилией являются Исмаил Ахмедов, что я из чисто тюркских кровей и что исповедую ислам.
Я рассказал ему, что мне приказали отправиться домой, где мне угрожает трибунал НКВД и обо всем, что привело к этому.
В конце рассказа я попросил убежища в Турции по политическим мотивам. Если это невозможно из-за внешнеполитических соображений, то просил турецкую защиту и разрешения уехать в другие страны, которые могли бы предоставить мне убежище.
Начальник слушал внимательно, не пропуская ни одного моего слова. Когда я закончил, он сказал: «Исмаил бей», (как было прекрасно, когда ко мне обращались по моему настоящему имени и в такой момент), «однажды ваша страна имела в Турции прекрасного человека в качестве посла. Его звали Карахан, «Черный Хан», на нашем языке, на вашем и на моем. Он был большим другом нашего вождя Ататюрка и турецкого народа. Его здесь уважали и любили. В один день ваше правительство отозвало его и он уехал. Он должен был оставаться здесь и стать одним из нас. Как вы знаете, он был уничтожен Сталиным. За что? За то, что был протурецким. Поэтому мы вас понимаем.
«Я сразу поставлю в известность Анкару. Я надеюсь, они предоставят вам убежище. Между тем отныне, вы должны находиться под нашей опекой. Это для вашей защиты и для сохранения доброго имени моего народа. Если Анкара не предоставит вам убежище, мы вам поможем уехать в другую страну. По этому поводу я даю вам мое честное слово».
Затем мы обсуждали, где мне следует прятаться в то время, когда будем ожидать сообщения из Анкары. Стамбул, мы оба были согласны, был слишком опасным городом. Мы договорились насчет Бурсы, приятного города на Мраморном море, недалеко от побережья и предгорья Улу Дага, Mysian Olympus древних греков.
Когда эти временные приготовления были договорены, Камран бей вызвал шестерых офицеров в свой офис. Это были рослые и натренированные атлеты. Все были в гражданской одежде, но носили пистолеты в наплечных кобурах. Это было самым впечатляющим сопровождением, способным справиться с наумовскими головорезами.
Камран бей предупредил их об опасности, которая грозит со стороны НКВД на предстоящем пути. Если они встретятся с советскими секретными агентами, то сказал он, они должны быть готовы прорваться через них с огнем. Подготовлено судно для доставки в малый порт Ялова, откуда нас должны сопроводить в Бурсу. Гражданские и полицейские власти будут ожидать нас в Бурсе.
Мой эскорт и я на двух машинах покинули штаб-квартиру полиции через задние ворота. Сначала мы отправились в мою квартиру, где я собрал свои вещи и расплатился с хозяйкой. Бедная женщина была напугана нашим внезапным вторжением и, в особенности, моим эскортом, предупредившим о непосредственных последствиях для нее, если она выдаст какую-либо информацию русским, которые, наверняка, придут сюда в поисках меня.
Закончив с этим, мы без промедления направились к пирсу и сели на корабль, направляющийся в Ялову. В море я посмотрел назад на Стамбул, на его гордые башни, минареты и купола в великолепии на полуденном солнце. Я сказал, прощай город моих мечт, город моих разбитых надежд, город моего путешествия в неизвестное, прощай.
