Показать все теги
Часть вторая
Выживание I
Вперед, на поля,
Красные гусары,
В бой зовет
Нас труба,
Осушим бокалы.
Осеннее утро было живительным, солнечным и бодрящим. Это был одним из дней, когда чудесно только чувствовать себя живым и здоровым.
Мы, курсанты или кадеты, Ленинградской Военной Школы Радиосвязи пели нашу лучшую песню и маршировали вдоль проспекта Суворова, делая наш ежедневный выход в батальонном формировании. Мы также сильно старались быть точными и умными, насколько это возможно, поскольку воображали, что в окнах за занавесками зданий вдоль каждой стороны проспекта за нами следили девушки с темными глазами, восхищаясь нашим строевым шагом. По меньшей мере, говорили, девушки были в других строках старого, предреволюционного текста марша, первоначально называемого «Черные Гусары» и измененного на «Красные», чтобы соответствовать марксизму. Старый мотив песни российской императорской армии, он был мотивом нашей любимой песни, наиболее предпочтительной по сравнению с коммунистической песней типа «Поп Сергей, поп Сергей», атеистской атаки на православного священника, или банальной «Мы, мастеровые, мы, мастеровые, мы строим счастье для народа», посвященной строителям коммунизма.
Увы, когда мы проорали «Красные гусары», за занавесками не было черноглазых красавиц, наблюдающих за нашей бравой маршировкой. Революция вытеснила их из их симпатичных домов, рассеяв по всем четырем углам бывшей империи или по странам за границей. На самом деле, многие окна не имели не только девушек, но и также занавесок. Занавеска, подобно галстуку или птичьей клетке, была знаком капиталистического загнивания, символом мелкой буржуазии. Вместо этого, большинство окон были покрыты листами старых газет.
Девушки, которые стояли бы сзади, были или в школах, или работали в местных фабриках, как текстильная фабрика имени Халтурина, которая была назначена шефом нашей сигнальной школы. И правда была в том, что оставшиеся немногие девушки не имели никакого времени для нас. Для них мы были тупой массой деревенских парней, паразитами в сером, а не строителями и созидателями. Их глаза были обращены на инженеров, техников, нового племени университетских студентов, будущих строителей нового мира обещаний и вызовов. «Ничего путного невозможно ожидать от этих бедных курсантов», было частым замечанием в эти дни Новой Экономической Политики в середине двадцатых годов.
Наши воображения и вздохи, наоборот, во время этих ежедневных маршей были совсем не о девушках. Их целью было войти в форму для главного события года, восьмой годовщины Октябрьской Революции.
Великий день наступил 7 ноября 1925 года. С четырех углов площади Урицкого зазвучали серебряные трубы, возвещающие о начале парада.
Сильный, низкий голос выкрикнул команду: «Парад, внимание». Множество военных оркестров заиграло Интернационал.
Урра, урра. Громовое урра закатилось от одного края до другого края площади и эхом отражалось волнами от окружающих зданий.
Формирования студентов военных академий, политической академии, артиллерийской академии, кадетов подразделений пехоты, кавалерии, артиллерии, танков, сигнальщиков, все стояли неподвижно, как камень, во внимании, крича Урра.
Командующий парадом, проверяющий войска, дошел до нашего подразделения.
Почти в один голос мы, курсанты, рявкнули:
«Клянусь защищать первую страну социализма до последней капли крови.
Клянусь посвятить себя до последнего вздоха к моему народу, советской родине и советскому правительству.
Клянусь выполнять беспрекословно приказы моих начальников.
Клянусь…»
Для меня и большинства моих товарищей это был первый военный парад. Мы стояли почти ошеломленными, возвышенными, гипнотизированными, готовыми на жертвы. Кто-то слабый потерял сознание и, молча, был отправлен восвояси на носилках.
Какая великолепная сцена! Я стоял в самом центре этой исторической площади, площади, которая была свидетельницей клятвенных торжеств прошлого, площадью, которая видела слезы и страдания людей и их пролитой крови. В середине, на высокой мраморной колонне высилась статуя ангела, смотрящего вниз на нас с печальными глазами, с крестом в руке, кажется, чтобы крестить армию тех, кто отказался от ангелов с той же сердечностью, как он однажды награждал другие армии, которые сражались во имя его.
Справа нас, ряды за рядами, окна Эрмитажа отражали северное небо. Слева, как часовые, сверкающие в лучах солнца, стояли колоннады здания бывшего царского Генерального Штаба, ныне служащего в качестве штаба Ленинградского военного округа. И спереди нас ввысь уходила шпиль Адмиралтейства, смелый символ русской экспансии на новых границах.
Да, ты, Ленинград, я мечтал о тебе. Ты действительно один из наиболее красивых и пленящих городов в мире, с твоей Невой и ее гранитными набережными; с твоим Зимним Дворцом, Эрмитажем; с твоим Исаакиевским Собором; с медным всадником, памятником Петру Великому; с твоими широкими и прямыми проспектами; с твоими парками; с твоими белыми ночами; и с Петропавловской крепостью. Для меня ты не только бывшая столица Русской Империи, не только колыбель революции, ты был также первым центром русской культуры. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Лев Толстой ходили по твоим улицам, любили тебя и писали о тебе. Я тоже изучу все твои уголки, буду радоваться твоим видом, стану близким к тебе, буду ходить в твои богатые библиотеки, наслаждаться твоим балетом, твоими операми, буду обогащать свой ум, углублять мою культуру, любить твоих сладких девушек и пусть, дьявол, примет мои печали из моего прошлого. Привет, тебе, Ленинград!
Мои мечтания прервались, как только сильный голос вновь скомандовал: «Парад, внимание!».
Это был торжественный марш в батальонном формировании на дистанции одного знаменосца. Военная Политическая Академия, «Вперед». Другие, «Направо. На плечи. Равняйсь. Марш». Проход на шаге от платформ, отдача чести генералам и партийным боссам, крик в унисон еще раз урра, затем обратно в свои бараки и к действительности.
Каким же я был в эти дни наивным и неотесанным парнем. Однако, я не один был таким. Я был лишь одним из сотен тысяч, нет, миллионов сыновей загадочной России, одетых в серую форму, вооруженных до зубов, чтобы маршировать в правильном строю в восьмилетии, в бесчисленных городках, городах и гарнизонах от Ленинграда до Баку, от Киева до Владивостока, чтобы участвовать в ритуальном беспрекословном исполнении приказов наших хозяев. Большевики назвали армии других стран пушечным мясом. Кем же были мы тогда? Мог ли я знать тогда, как десятилетиями позднее, что большинство офицеров, которые участвовали в этом большом параде будут арестованы, подвергнуты к пыткам, отправлены в сибирские концентрационные лагеря, казнены без суда расстрельными командами, навсегда опозорены как «враги народа», их дети и жены будут вынуждены отказаться от них как от предателей и их семьи будут оставлены на произвол судьбы? Нет, только подумать об этом, было бы за пределами моих самых диких представлений.
Вместо этого, когда мы возвратились с парада, я был действительно очень счастлив. Я был чрезмерно обрадован нахождением в Ленинграде, в городе моих мечтаний, в центре моего мира, богатого частными магазинами и окнами в эти дни НЭП, полными товаров, ночными клубами, барами, кинотеатрами и, конечно же, первоклассным балетом и оперными театрами.
Я также был потрясающе рад учиться в нашей школе. Наши классы, лаборатории и моторный парк находились на проспекте Суворова, в зданиях бывшей царской Академии Генерального Штаба, на чьих мраморных стенах были золотом вытесаны имена бывших выпускников. Наши жилые помещения находились в Смольном, в бывшем институте благородных девиц. Рядом с нами была главная часть Смольного, ленинского штаба революции, затем ставшего офисом ленинградской партийной организации. Врем от времени, по очереди, курсанты нашей школы стояли здесь в карауле, считавшемся для нас наградой и знаком доверия.
Ленинградская Военная Школа радиосвязи была отростком или наследником школы петроградских офицеров электротехники, прекрасного образовательного учреждения, основанного в царское время в честь Маркони и Тесла. В противоположность к ускоренным кратким курсам, свойственным тогда многим институтам, моя школа предлагала солидную четырехгодичную программу. Упор делался на математику, физику, электротехнику, радио, и тактику, и сигнальную службу в вооруженных силах. Дополнительными предметами были история и иностранные языки, конечно, также политическая подготовка.
Наши учителя были, в основном, офицерами, но были здесь также гражданские лица. В основном, военные преподаватели были бывшими офицерами императорской армии, удерживаемыми Советами в качестве специалистов. Большинство было очень способным. Все они были бывалыми солдатами, некоторые блестящими, некоторые — циничными. Они были очень пунктуальны в строевой подготовке и их формы были подогнаны им как перчатки. Их можно было узнавать издали. Подобно прусским офицерам, они имели свою специфическую военную выправку, свою манеру разговора на русском и свои привычки.
Я с удовольствием вспоминаю высокого, симпатичного, вечно-молодого Воскресенского, бывшего старшего офицера сигнальной службы в штабе Верховного командования императорской армии. С его чисто выбритым лицом, с его тщательно расчесанными седеющими волосами, с его превосходно подогнанной военной формой, с его огромным золотым кольцом и с его тщательно отполированной речью, он казался мне примером офицера. Он преподавал нам сигнальную службу.
И здесь был также бывший полковник, некий Еристов, когда-то грузинский князь. Он преподавал тактику, и его жизненным кредо было принимать все легко и шутливо. «Все, что мужчине нужно, это тень под деревом, девушка и бутылка хорошего вина». Когда новый курсант набрался смелости и спросил о его родной Грузии и Тбилиси, он рассказал следующий анекдот:
Однажды русский в поезде Москва-Тбилиси встретился с грузином, возвращающимся в свою столицу. Русский спросил его о Тбилиси и как он велик. Грузин ответил, что Тбилиси почти такой же большой, как и Москва и что разница лишь в том, что Москва имеет на одного уличного фонаря больше чем Тбилиси. Неудовлетворенный ответом русский отреагировал, спросив, много ли дураков в Тбилиси. Там их нет совсем, сказал грузин, и ты будешь иметь честь стать первым.
Мораль анекдота заключалась в том, что русских не жалуют в Грузии. И хотя большинство курсантов здесь были русские, они анекдот проглотили мирно, помня, что сам Сталин также грузин.
Был у нас также пожилой человек, Загорский, бывший генерал, который командовал императорской дивизией во время Первой мировой войны на румынском фронте. Его войска были жестоко побиты австрийскими и венгерскими соединениями. Его мысли были за пределами нашего понимания, но из-за поражения он возненавидел не только австрийцев и венгров, но и румын. Он нам говорил, что румыны были наихудшими солдатами в мире, и заявил, что если советское правительство даст ему бригаду кавалерии и прикажет наступать, то он завоюет Румынию за одну неделю. Его мнения о солдатах различных стран постоянно менялись. Обычно он говорил, что турки являются лучшими солдатами, за которыми шли японцы и немцы. Однажды, когда его спросили о русских, то он поставил их на первое место. А мы его дразнили цитатой Сталина о том, что русские имеют долгую историю поражений от таких нашественников, как поляки, шведы, татары, немцы, турки и японцы. Не смея возражать Сталину, бедный старик бессвязно лопотал и замалкивал.
В противоположность бывшим офицерам, большинство наших гражданских преподавателей и политических офицеров были тупыми и неинтересными. Их основным недостатком было малообразованность и неспособность делать интересные уроки по политическим вопросам. Разумеется, были и исключения.
Одним из них был преподаватель по общественным наукам, который зачаровывал нас часовыми дискуссиями по Канту, Гукслею и Гегелю. Он был своеобразный коммунист, менее догматичный, свободомыслящий, революционный, человек, ищущий ответы на вопросы. С другой стороны, он говорил о выборе действия не о как свободном выборе, затем рассматривал различные степени детерминизма и даже предполагал существование некоторой свободы человеческой воли. Он-таки заплатил за такое мышление и был исключен из партии как сторонник меньшевизма.
Другим гражданским исключением был партийный служащий, молодой человек с двойной фамилией Киселев-Гусев, секретарь школьной парторганизации. Он слишком сильно боролся за проявление демократической активности в партии и был переведен куда-то в отдаленные края за свои действия.
Студенческий корпус в те дни был разделен приблизительно пополам между свежими юношами, как я, и взрослыми, но плохо образованными боевыми ветеранами революционной борьбы. Эти старики имели уже офицерский чин или командирские звания. Они носили командирские формы, получали зарплату в соответствии со своими званиями и пользовались правом отлучки из школы по своим нуждам. Они были богатой и привилегированной кастой. Многие были награждены за храбрость, но это им мало помогало в учебе. Большинство достигло среднего возраста. Для них воевать было проще, чем думать в абстрактных терминах и понимать какие-то теории. Когда они прибыли сюда, то многие из них не умели даже вычертить простейшую карту.
Хотя они имели гораздо больше свободы и материальные преимущества, на самом деле они завидовали молодым и более свободным мозгам молодых студентов. Мы, по своей части, были весьма дерзки по поводу подобных вещей. Мы верили, что будущее лишь в наших руках. Мы утверждали, что знания в военной, технической или политической областях являются нашим единственным оружием, и мы ведем полное наступление на крепость знаний. Для всего этого, мы, юноши, жили в собственном мире, изолированном от внешнего многими барьерами. Мы мечтали о наших формах, новых, элегантных и первоклассных, как одевались царские офицеры. Мы мечтали об офицерских званиях и титулах, о том, чтобы стать элитой.
К сожалению, мои ожидания по поводу наслаждения Ленинградом и знания его каждого уголка и каждой щели, будучи курсантом, имели мало шансов для реализации. Во-первых, нам не разрешали отлучаться, куда мы бы захотели, если даже были свободны от классов и обязанностей. Мы должны были получить пропуск от начальника. Однако, главным препятствием было отсутствие денег. Наше месячное жалованье не было достаточно даже для одноразового питания и напитка в посредственной столовой. Так что мы всегда возвращались в школу для еды даже с пропуском на руках.
Через несколько месяцев после моего прибытия в школу, я получил письмо от Даши, веселой телефонистки в Хачмазе, спрашивающей о Ленинграде и как мне живется в нем. Поскольку у меня не было семьи, это была единственная корреспондентка, и я дорожил ею, отвечая таким письмам девушки, частыми и длинными посланиями. Через некоторое время, однако, она начала писать о любви и женитьбе. Это меня напугало, не потому, что она не нравилась мне и я не восхищался ею, а потому, что я чувствовал, что не могу позволить любви помешать моей карьере на данной стадии. Позднее, я узнал к моему удовольствию, что она вышла замуж за хорошего русского парня и женитьба была счастливой.
Тот факт, что я между тем, нашел красивую девушку в Ленинграде, также внес свою долю в мое решение по поводу Даши. Другая девушка, Мария, имела блестящие черные волосы, большие черные глаза, словно спелые вишни, греческий нос и высокие скулы. Она была хорошо сложена до полноты для ее возраста и, возможно, с возрастом стала довольно толстой женщиной. Единственной связью между нами, кроме ее веселого нрава, было то, что она была дочерью дивизионного командира. Мария воспринимала меня как я есть и могла понимать, что у меня нет никаких карманных денег, чтобы тратить на нее. Отношения между нами никогда не принимали серьезный характер, однако мы были счастливы совместными прогулками в парках и нашими открытиями примечательностей города.
Кроме того, я был так заинтересован в школе, чтобы иметь время для девушек. Мы только начали изучать основы тактики, постигать концепцию действий взводов, рот, батальонов и полков, изучать, что такое нападение и оборона относительно этих соединений. Эти основы были для меня буквальными открытиями, заставляющими меня признать, насколько скудны были мои знания о военном искусстве, и как много предстояло мне еще изучать. Это и наши лаборатории и мастерские, чистые и блестящие с приборами, радиокомпонентами, электрическими моторами и двигателями внутреннего сгорания, были моей реальной любовью в то время.
Летом 1927 года, поскольку я был выше среднего в отметках и строевой подготовке, мне дали месячный отпуск в конце моего второго года. Курсантам, поощренным таким образом, предоставлялась бесплатная дорога в пункты назначения по их выбору, обычно до их домов. Поскольку у меня семьи уже не было, то я не имел настоящего дома, чтобы туда ехать, но получил бесплатный билет до Орска, чтобы почтить память моих близких у их могил.
Получилось так, что я провел всего неделю, довольно печальную, в том городе моего счастливого детства. Я спрашивал повсюду, но никто не смог мне сказать, где была похоронена моя семья или даже что случилось с их телами. Единственными родственниками остались там лишь тетя, которая находилась в Орске во время печалей и была несчастливо замужем за местным милиционером, и один из дядь, золотоискателей, из Аядирлинска. Ни один из них не оказал мне гостеприимства, а дядя просто был отвратителен. Когда-то социалист, он теперь стал мелким коммунистическим служащим. Пьяный, он кричал, что является лучшим коммунистом, чем я, поскольку-де он рабочий, а я солдат. Там также наблюдались недовольство и ропоты по поводу коллективизации, которая только что начиналась в регионе Орска. Я возвратился в Ленинград с еще неиспользованными двумя неделями отпуска и никогда больше уже не ездил в Орск. Вся поездка туда сильно расстроила меня.
Возможно, это был моим первым контактом с внешним миром после двух лет изоляции в школе, что было главной причиной моего подавленного настроения. Наша работа и положение в качестве курсантов находились под защитой наших администраторов от жесткой и меняющейся политики и экономики за стенами, но не полностью. В конце 1927 года Сталин одержал окончательную победу над Троцким и его сторонниками, когда пятнадцатый съезд осудил троцкистов как уклонистов и постановил очиститься от них. Троцкисты были уволены из армии и исключены из партии. Наша школа в этом отношении не была исключением. Несколько студентов, в основном, старших, исчезли из классов и строевой подготовки так же, как и горстка преподавателей.
Однако, эта чистка, сущий пустяк, как показали дальнейшие события, была лишь временным отвлечением. Она не оказала никакого влияния на мои занятия и на мою очарованность ими. Мои интересы становились все глубже и глубже, когда я узнавал больше об электронике, настолько, что у меня оставалось совсем мало времени на основы военных дел, не говоря уже о политике.
Когда мой кругозор расширился до векторного анализа, уравнений с частными производными, теории чисел, функции комплексных переменных, интеграла Фурье, я стал буквально жадным. Я знал, что для того, чтобы изучать больше, я должен поступить в Электротехническую Академию и для этого необходимо заслужить хорошие оценки за мои четыре года в школе плюс удовлетворительную оценку за службу в войсках в качестве младшего офицера. В качестве предварительных шагов я поступил на дополнительные курсы. Я стал типа молотилки. Когда бывал вне классов на караульной службе, то стал брать с собой технические книги в караульное помещение. Я почти разработал в себе нюх на электрические колебания и, поскольку немцы были в этой области знатоками, стал посещать вечерние курсы немецкого языка. Таким же образом я изучал турецкий язык, не потому, что он помогал моим исследованиям, а из-за моего интереса, как татарина, к туркам, к родственному народу.
К концу моего старшего класса мне дали задание прочесть лекцию о международном положении в нашей подшефной организации, в текстильной фабрике. Это не было заданием, которого я любил бы, оно было частью требуемого курса по политучебе. Без всякого энтузиазма я отправился в публичную библиотеку для поиска необходимых материалов.
У полок с книгами красивая блондинка попросила у меня сигарету, затем захотела узнать, что я здесь делаю. Я рассказал о своей задаче, и она оказалась не только симпатичной, но и предложила помощь. Она была студентом педагогического факультета университета и сказала, что с радостью подготовит необходимые бумаги. Я немедленно принял ее предложение.
После прочтения доклада, который был полным успехом на собрании рабочих, меня девушка позвала к себе домой. Она познакомила меня со своим отцом, профессором медицины в университете и сделала все, чтобы я почувствовал себя здесь уютно. Мне понравилось ее имя, Наталья. Мне также понравились ее светлые волосы, заплетенные вокруг ее головы, ее изящная фигура, ее стеснительная и спокойная улыбка. Очевидно, я тоже понравился ей. Она не только сделала доклад для меня, но в первый вечер в ее доме она решила мыть свои волосы и чтобы они выглядели лучше, она попросила меня помочь ей их промыть. Они были еще прекраснее, когда в несплетенном виде свисали до середины ее спины.
К концу 1929 года многое у меня уже успело уйти по отношению к Марии. Хотя она была веселой, я находил ее также ветреной, слишком мало интересующейся серьезными вещами, в особенности, моей учебой и надеждами. Однако, я жалел, что не имел девушку, чтобы ее посещать во время увольнений, как это делали многие другие курсанты.
Наталья легко и скоро заполнила эту брешь. Мне она не только нравилась за свою внешность и серьезный подход к своим занятиям, но я также ее полюбил. Это была неумелая, неуклюжая, юношеская любовь, но она была настоящей и моей первой любовью. Она полюбила меня так же, и мы проводили все мои увольнения и экскурсии вместе.
К сожалению для нашей любви, она пришла слишком поздно в жизни обоих нас. Через считанные недели после нашей первой встречи мы оба закончили свои учебы. Лейтенантом я должен был отбыть в Тбилиси, в качестве командира роты в радиобатальоне. Наталья должна была ехать в другой, как казалось тогда, конец света, в Псков около Ленинграда, учить детей. После выпуска мне дали недельное увольнение, и мы провели его вместе в Ленинграде. В конце концов, я должен был отправиться поездом на юг. Я никогда не забуду, как она пришла проводить меня на станцию. В первый раз она позволила мне ее поцеловать. Появились слезы у нее и у меня. Когда поезд тронулся, она сказала: «Исмаил, я люблю тебя. Не забывай меня никогда». Я не забыл ее, но потерял навсегда. Я не мог просить ее присоединиться ко мне в Тбилиси, поскольку я был младшим офицером, необеспеченным ни квартирой, ни достаточными деньгами, чтобы оплачивать частное жилище. Вместо этого мы постоянно писали друг другу в течение нескольких месяцев. Затем внезапно ее письма прекратились. Я попытался ее найти. Увы, безуспешно.
Слава богу, я был молод. Моя душераздирающая печаль, хотя и ужасная, но была не вечной, и я не переставал интересоваться жизнью. Даже перед потерей Натальи случились отвлечения, когда поезд мчался на юг. Это было мое первое путешествие в настоящем вагоне первого класса. Сидения были бархатные. У меня был прекрасное одиночное купе. В поезде был ресторан. Однажды вечером, когда я сидел за ужином с вином, поезд на короткое время остановился на маленькой станции у предгорий Кавказа. Через окно я увидел телеграфный узел и старый аппарат Морзе, получавший сообщения. Годами ранее я, голодный, бездомный парень, впервые увидел этот аппарат и заинтересовался им. Школа разъяснила мне его таинства и многие другие вещи. Я был благодарен богу.
Мое первое подразделение, рота, была частью Одиннадцатого Батальона Кавказской Краснознаменной Армии и был расквартирована в пригороде Тбилиси. Войска жили в бараках, но я был помещен в городе, в отдельной комнате в старой части города около замка Метехи, знаменитой крепости, в продолжительное время использовавшейся в качестве тюрьмы для политических заключенных как царями, так и коммунистами.
Когда чувство новизны от наличия своего подразделения успела потускнеть, я начал находить, что такая форма армейской жизни монотонна и скучна. Проходили дни в бараках или в поле, обучая или маршируя солдат. Вечера проходили или в офицерском клубе, или за чтением в моей маленькой комнате. В первые воскресенья и другие свободные дни после прибытия я находил удовольствие в ознакомлении с Тбилиси, которого я нашел очень живописным и интересным городом.
Хотя и мал по сравнению с Ленинградом, он компенсирует это своими аллеями, окруженными холмами и горами и разделением быстротекущей, почти дикой горной рекой Кура. Он имеет множество очень старых церквей и соборов, и из-за русского влияния, нескольких новых широких проспектов, своих театров оперы и балета и, разумеется, университет. Тем не менее, он не имел космополитизма Ленинграда, и я скоро исчерпал его туристические возможности.
Поэтому, располагая временем, я не особенно заботился об офицерском клубе с его сильными попойками и грубыми рассказами и зачислился на вечерние классы института иностранных языков для улучшения моего немецкого языка. Я хотел добиться хорошего знания этого языка не только для будущего технического обучения, но также из-за того, что армия давала дополнительную оплату за знание языков, а моя лейтенантская зарплата была слишком маленькой.
Весной 1930 года я получил последнее письмо от Натальи. Мое несчастье и разочарование были беспредельными, однако, опять шла весна, и я стал нормальным молодым человеком. В классе немецкого языка было пятнадцать студентов, некоторые из них молодые девушки. Через некоторое время одна из девушек привлекла мое внимание. Брюнетка, он сидела на первом ряду передо мной. Ее пушистые черные волосы были естественно вьющимися. Ее темно-коричневые глаза были блестящими и казались мне полными веселья и озорства. Ее шея была грациозной и тонкой, ее лоб был высоким и благородным. На ее чистом лице не было никакого грима, хотя ее ногти были в маникюре. Ее одежда была скромной, но свидетельствовала о хорошем вкусе. Немного живая, она была также соблазнительна, очень деликатна и женственна, имела чрезвычайно красивую фигуру и тонкую осанку. Она также была лучшей студенткой в немецком классе и даже лучше знала французский язык.
В один из вечеров во время перерыва я набрался храбрости и представился. Она была добра к моей застенчивости и облегчила мое положение большой улыбкой, демонстрирующей ее красивые губы и отличные зубы, и заговорила. Она была Тамара Ефимовна Перская, еврейка.
После уроков я проводил Тамару до дверей ее квартиры, также маленькой. Медленно мы стали хорошими друзьями в то время, как открывая много общего между нами. Она любила походы, как и я. Она любила оперу, театр, хорошие книги, искусство; также и я. Она хорошо играла на пианино. Я совершенно не играл, но наслаждался ее игрой.
Семья Тамары приехала из Полтавы и имела много тревог. Из-за погромов в конце века они бежали в Берлин. Здесь в 1906 году родилась Тамара и ее семья возвратилась в Полтаву после революции в надежде на окончание притеснений евреев в России. Ее отец был известным антикваром. Перед бегством в Берлин, он скрывал автора коротких рассказов Владимира Короленко, который, хотя антибольшевик, также разыскивался царским режимом.
Ее семья отправила Тамару в Тбилиси, чтобы поступить в университет, в основном, поскольку в Полтаве таких возможностей не было, но также из того, что два его дяди в грузинской столице могли быть ее попечителями. После окончания учебы Тамара получила работу секретаря у начальника медицинской службы Кавказской Краснознаменной Армии и в таком качестве она работала и тогда, когда я с ней встретился.
Весной нашей встречи мое очарование Тамарой возрастало по мере того, как мы больше узнавали друг о друге. Сначала я был удивлен, почти пленен ее вкусами к американской одежде. Последняя была действительно американская, пусть даже использованная. Она покупала их на рынке, где люди их получали от родственников или сочувствующих в США, но или боялись одевать иностранное, или нуждались в деньгах. Ее другим своеобразием было вегетарианство. Она взяла меня с собой в несколько ее излюбленных ресторанов без мяса. Я наслаждался ее компанией в таких местах, однако, будучи воспитанным в татарском духе, не находил там еду подходящей для меня. Она также взяла меня с собой к ее дядям, один из которых был терапевтом, другой — весьма искусным портным, обучавшимся к своему искусству в Париже.
К концу весны я купил пару дешевых билетов на оперу. Это была опера Ромео и Джульетта. Когда я ее провожал домой, то сделал ей предложение. Конечно, история двух итальянцев подействовала на меня, но к тому времени я уже глубоко любил эту чудесную девушку. Она выслушала меня, затем сказала: «Исмаил, я тоже тебя люблю. Я также знаю, что ты будешь хорошим мужем и я буду стараться быть хорошей женой». Как я был счастлив!
Однако, сразу жениться не стояло на повестке дня. Проблема была, как у большинства молодых людей в коммунистических странах, в жилье для нас. Моя маленькая комната была слишком тесной; такой же была ее. Так, мы должны были ждать. Во время этого ожидания армия добавила свои проблемы нашей любви. Летом мой батальон был перемещен из Тбилиси в регионе Вазиани, в гористой местности, для полевых занятий. Каждый день здесь, без Тамары, казался мне месяцем. В конце каждой недели, тем не менее, я мог ее видеть. В воскресные утра я мчался в Тбилиси и проводил день и большую часть ночи с моей возлюбленной, возвращаясь в лагерь только под утро, бессонный, но так счастливый.
В конце лета 1930 года, через год после моего прибытия в Тбилиси, я закончил языковые курсы и подал заявления на экзамены, как по немецкому, так и по турецкому языкам. Я полагал, что, если я пройду экзамены по двум языкам, то увеличение моей зарплаты будет достаточно для оплаты более лучшего жилья, так, чтобы Тамара и я смогли жениться и жить вместе. Я также хотел, чтобы сведения о моем знании языков в моем деле помогли для моей следующей учебы. Хотя я и не имел понятия тогда, когда просил о двух экзаменах, но каким-то образом запустил механизм для решительных перемен в моей жизни.
Через неделю после моего заявления мне приказали явиться в экзаменационную комиссию. Председателем был генерал Минзакир Абсалямов[1].
Его имя зарубилась в моей памяти, поскольку он оказал основательное влияние на мою карьеру, хотя я и не видел его вновь в последние годы, и также потому, что он был собратом-татарином. После кратких вопросов о моем армейском статусе генерал направил меня к приятному и улыбающемуся полковнику Кузбердину. По его манерам и виду, по тому, как он разговаривал и вел себя, полковник был гораздо больше образованным и культурным офицером, чем полевые командиры, которых я знал в батальоне. Он взял меня в свой кабинет и дал мне турецкую статью по уставу турецкой армии и немецкий технический текст по колебаниям, случайно, мой любимый предмет, для перевода на русский за определенное время. После проверки моей работы, он также экзаменовал меня устно, имитируя пленного, которого я должен был допрашивать. Затем он мне дал для перевода на оба языка пару военных ситуационных сообщений. Когда я все выполнил, полковник улыбнулся, сказал, что экзамен закончился и что меня о результатах оповестят в скором времени.
Через несколько дней мне дали копию армейских приказов. В ней был параграф, утверждающий, что я квалифицируюсь как военный переводчик второго ранга по обоим языкам. В результате мой оклад увеличился на двадцать процентов. Как только я получил увольнительную, я поспешил к Тамаре и мы договорились о женитьбе после того, как найдем жилье. Она согласилась его искать.
Это планирование и поиск Тамары скоро оказались совершенно ненужными. Уже на следующий день мой командир батальона вызвал меня в свой кабинет и сказал, что я немедленно должен явиться в Четвертый или Разведывательный Отдел Кавказской Краснознаменной Армии.
В штабе армии меня проводили в кабинет начальника Четвертого Отдела. Здесь за большим столом просторной комнаты, обставленной со вкусом, сидел никто иной, как председатель моей экзаменационной комиссии генерал Абсалямов. Я буквально был ошеломлен и это, кажется, нравилось генералу и забавляло также. Он подвинул ко мне кресло, и я оглядывал комнату, на стенах которой висели крупномасштабные карты Закавказья, Ирана и Турции; книжные полки с британской, французской и германской энциклопедиями. На столах лежали стопки зарубежных публикаций, даже статьи русских эмигрантов, запрещенные для средних советских граждан, включая большинство офицеров Красной Армии. Я сознавал, что вступаю в положение, выше среднего. Через несколько минут, чтобы мне помочь мне справиться с моими волнениями, генерал беседовал со мной о моей партийной и военной подготовке. Затем встал и, став передо мной, он стал говорить по существу. Его отдел, он говорил, был ответственным за оперативную разведку и нуждается в квалифицированном персонале. Я, он сказал, квалифицирован. Я был молодым, уже знал два языка, имею профессиональное радиообразование. Мой перевод из батальона в его отдел, продолжал он, пойдет на пользу как армии, так и мне самому. Мой характер и подготовка были изучено тщательно, и допуск был для меня получен. Имею ли я какие-либо возражения против перевода?
Как прекрасно! Какие могут быть возражения? Или я должен встать и попросить дать ночь для обдумывания? Я знал, у меня не было никакого выбора. Все уже было решено за меня. Если я откажусь, то буду гнить здесь, в Тбилиси. Я тогда никогда не смогу пойти на техническую учебу. Кроме того, следующие мысли пробежали в моей голове: служба в батальоне была монотонной, разведка же может быть интересной и, возможно, меня даже направят за рубеж.
«Есть, товарищ генерал, я согласен с вашим мнением. У меня нет никаких возражений против моего перевода».
Генерал пожал мою руку в знак согласия и в то время, как он удовлетворенно улыбался, я мысленно поставил мои весла на уключину надежды на поступление в Электротехническую Академию. Он отозвался похлопанием меня по плечу и сказал, что после службы в его отделе я смогу идти в любую Академию.
Затем он повел меня в соседнюю комнату, где оставил меня с тем же самым полковником Кузубердиным, который экзаменовал мои знания немецкого и турецкого языков. Полковник поздравил меня с моим решением, сказал, что приказы по моему переводу будут отданы скоро, и дал мне отпуск на один день.
Приказы пришли менее чем через неделю и с ними мое повышение до звания старшего лейтенанта. И это было не все. Мне дали также новую квартиру из двух комнат, кухни и ванной. Это было обеспечение, по меньшей мере, для капитана. На регулярной службе я имел бы лишь одну комнату. Вторая комната мне была предоставлена как офицеру-разведчику. Оттуда я должен был работать с моим радиопередатчиком и радиоприемником.
В тот день я ожидал у дверей офиса Тамары, чтобы ей рассказать о хороших новостях, пришедших, когда она ушла на работу. И как чудесно все устроилось для нас! На следующий день мы поженились. Мой новый офис был близок к офису Тамары. Во время обеденного перерыва с несколькими друзьями из моего старого батальона и из офиса Тамары, мы отправились в бюро регистрации гражданских браков и заявили о нашем желании стать мужем и женой.
После моей второй и серьезной встречи с генералом Абсалямовым я немного похвастался Тамаре о романтике разведывательной работы, ее секретности и опасности. Не будучи членом партии, всегда не заинтересованная в политике, она держала мою руку и внимательно слушала. Когда я закончил, она сказала, что она рада моей заинтересованности в моей новой работе и надеется даже больше чем я, что я в конечном счете буду в состоянии поступить в Ленинградскую Академию. Образование, она сказала тогда и всегда, то, что всегда будет реально учитываться. Я должен, подчеркнула она, приобрести реальные знания, техническое образование, а не быть рядовым, бездумным армейским офицером до самой войны.
Несмотря на мой рассказ Тамаре о разведке, я в действительности ничего не знал о ней, когда прошел перевод. Он был сделан очень плавно, когда я начал работать в офисе Кузубердина. По основной теории мне назначили пару томов, Стратегическую разведку полковника Вальтера Николаи, начальника разведки и контрразведки германского генерального штаба во время Первой мировой войны. Когда я ее переварил, мой полковник проверил мою реакцию на нее, затем сказал, чтобы я никогда не позабыл, как фундаментален этот труд для действий советской разведки.
«Исмаил, то, что вы прочитали, это лишь начало. Мы, коммунисты, другие. Наша разведка должна быть другой. Она должна быть более активной, более сильной. Николаи является, так сказать, технарем. Мы являемся революционерами.
Наша революционная этика и коммунистическая тактика являются основами, на которой мы должны строить нашу разведку. Следование по правилам, изложенным Николаи, царской охранкой и многими другими, хорошо, но мы должны на этом не останавливаться. Вместо разведки мы должны использовать термин подпольная работа , поскольку мы являемся секретной армией нашей партии.
Мы должны не только собирать и разносить разведывательные данные. Мы должны, конечно, делать это, но мы должны также идти гораздо дальше. Мы должны знать планы и намерения не только наших врагов, но также и наших друзей. Мы должны знать дороги в странах нашего интереса, местность, расположение войск, их расписаний по организации и диспозиции и типам вооружений. Мы должны мобилизовать и обучать агентов, проводить их через границы, установить за рубежом агентурные резидентуры.
Однако, такие задачи выполнялись и выполняются также другими странами. Наши задачи гораздо больше. Наиболее важно помнить, что нашей целью является разрушение нынешнего и построение нового мира. Мы не кричим не за что: «Да здравствует мировая революция». Мы имеем ее в виду.
Следовательно, наша вся разведывательная система не ограничена классическим шпионажем, как это приписывается в тех зарубежных публикациях, которых вы видели в этой комнате, но она также включает сумму общих тайных действий, направленных на разрушение капиталистического мира. Для нас это означает, что не только классический шпионаж, но также саботаж, террор, похищения людей, покушения, внедрение в иностранные правительства и политические партии для того, чтобы манипулировать ими изнутри, организацию малых и крупных беспорядков, забастовок и протестов, ведение психологической войны, провокации и дезинформацию. Вот почему мы пользуемся особым положением и властью в пределах наших вооруженных сил».
Для практического ознакомления мне дали дела агентов отдела, чтобы я на них учился, как добиваться успеха, как избежать неудач и др. Большинство таких дел касалось вопросов техники, однако, некоторые из них меня буквально ошеломили.
Одной из страшных моих находок было длинное сообщение по поводу подавления «повстанцев», в действительности, восстания в горах Азербайджана, где я, как юноша, так был тепло принят в качестве пастуха и учителя маленьких детей. Мои друзья там сопротивлялись советизации, от которой я бежал перед прибытием коммунистического учителя. Они и многие другие с таким же мнением ушли высоко в горы в безуспешной попытке выжить. Против них коммунисты направили так называемую Стрелковую дивизию, состоящую не из местных жителей, а из нетюркских элементов, как украинцы, русские призывники из Сибири, несколько кавалерийских подразделений Краснознаменной Армии и, конечно же, резервы пограничных войск, полевые солдаты ОГПУ (предшественник КГБ). В виде летней тренировки, была предпринята «экспедиция» против моих друзей. Несмотря на их храбрость, они были схвачены и уничтожены. Я читал страницу за страницей, как штыками протыкали маленьких детей, изнасиловали молодых девушек и их матерей, расстреливали из пулеметов мужчин, подвергли к артиллерийскому огню поселения и сжигали их дотла. Ах, эти бедные люди, которые хотели лишь жить согласно своим правилам, как им коммунисты обещали для получения их поддержки в дни революции!
Я читал дальше. Мои друзья были не единственным народом, которого ликвидировали. Ближе к иранской границе и другие также оказали сопротивление советизации и коллективизации. Эти люди также взялись за оружие и восстали. Против них были направлены регулярные части Красной Армии и пограничные войска. В моих руках были дневные ситуационные сообщения этих карательных подразделений, направленные в наш отдел. Одно из них неизгладимо врезалось мне в память: «Все деревни оказывают отчаянное сопротивление. Наши части были вынуждены сжечь деревни, вырезать саблями не только мужчин, но и также женщин и детей. Когда мужчины, сражаясь против нас, погибали, их женщины, вместо сдачи, бросались на штыки, чтобы умирать от красных солдат». Некоторые из этих людей, как сообщалось, смогли бежать через границу в Иран, но не надолго. Советские войска, сообщалось, пересекли границу, преследуя их, и уничтожили беглецов.
Читая дальше, я наткнулся на длинное сообщение от начальника нашей части в Ленинакане, около турецкой границы. Полковник Шакир Алькаев имел своей задачей перевод через границу недавно завербованного и обученного агента обратно в Турцию. Он писал: «… как сообщал ранее, я искал подходящего случая для отправки Х. Наши соседи [2] советовали мне, что я мог бы использовать их операцию для прикрытия перехода Х. Они узнали от информантов, что группа из около восьмидесяти местных мужчин, женщин и детей намерена пересечь нелегально границу и бежать в Турцию. «Соседи» предпринимали меры для перехвата группы и ее ликвидации на границе. Они предложили, чтобы Х присоединился к группе, это было небольшой проблемой, поскольку он был их учителем, и действовал, как будто он их сопровождает при их бегстве. Они обещали не стрелять в него во время стрельбы, для чего он должен был стоять на определенном месте и как-то обозначать себя. Я согласился с их предложением, поскольку мысль отправки Х через границу среди людей, бегущих от Советов звучало операционно. Поэтому в назначенное время я присоединился к «соседней» опергруппе [3]. Когда мы достигли места засады, уже было почти полночь. Облака по случаю закрыли луну. Все было тихо и было тепло, даже для летней ночи. Наконец, мы слышали шум движения и приглушенные голоса приближающихся людей. Затем, из нашего скрытого места за камнями мы их увидели. Некоторые были вооружены, некоторые нет. Некоторые шли пешком, некоторые ехали верхом на лошадях. Женщины и дети были на ослах. В этот момент «соседям» дали команду на атаку. Было много стрельбы, много криков, плача и проклинаний, женщины просили пощады, дети плакали. Немногие избежали смерти. Среди тех, кому удалось бежать, был наш агент Х».
Дальнейшее чтение привело к сообщению по операции в обратном направлении, которая имела место на той же местности, почти в то же самое время, когда я ухаживал за Тамарой. Дело (файл) давало детали крупного восстания курдов в Турции, недалеко от перекрестка турецких, иранских и советских границ. Мой отдел помогал бежать многим курдам из Турции в Советскую Армению. Все беглецы были организованы в специальные военные подразделения, обученных ведению партизанской войны, с целью возможного использования их в будущем в Турции.
Я был сильно расстроен, в особенности, информацией о том, что было сделано по отношению к моим друзьям в Азербайджане, и сказал об этом при моих ежедневных обсуждениях с полковником Кузубердином. Он послушал меня, почти открыв рот, перед тем, как приказать прекратить разговор. Затем он вышел из-за своего стола, поставил на меня свой палец и сказал очень спокойно, но серьезно: «Знаешь, товарищ Ахмедов, если бы я позвонил ОО [4], они бы с тобой разделались очень быстро. Давай, чтобы я больше никогда не слышал об этой чепухе. Можешь идти».
В ту ночь я рассказал все Тамаре. Это было в нарушение секретных правил и также в нарушение моего собственного правила не беспокоить жену моими делами.
Однако, я был глубоко расстроен, не только из-за открытия, членом какой организации я стал, но также из-за реакции полковника. На некоторое время она держала мою руку, сжала ее и ничего не сказала. Затем она призналась, что она тоже ошеломлена и расстроена тем, о чем я ей поведал, но не видит никакого пути, как держать мой язык за зубами, быть терпеливым, работать усердно и стать специалистом в других областях, чтобы я мог заработать на жизнь другим путем.
Я с благодарностью принял ее совет. Честно говоря, не было никакого другого пути. С этих пор я держал свои мысли при себе. В офисе полковника я налег на работу со всей моей энергией, отдавая себе отчет, что лишь усиленная работа будет моей дорогой в академию, которую обещал генерал. Со своей стороны, полковник никогда в дальнейшем не напоминал мне о моей оплошности.
В течение нескольких недель я завершил книжную работу моего обучения и начал изучать, как шифровать и расшифровать приходящие и отходящие телеграммы и письма в отделе. Такие обмены шли между штаб-квартирой в Тбилиси и Тегераном и Табризом, Анкарой, Эрзерумом и Карсом и, конечно, Москвой. Эта коммуникационная работа не только дала мне более глубокое проникновение в местные разведывательные операции, но и также часто имела забавную сторону, если даже предательство стояло рядом со смехом.
В один из дней генерал прислал сообщение для шифрования и немедленной отправки начальнику разведки в Батуми. Я прочитал что-то в роде: «Сожги сразу после прочтения. Офицер турецкого генерального штаба едет из Москвы в Анкару через Батуми [5]. Отдай ему дорогой бухарский ковер как подарок в качестве благодарности от Директора». Я знал достаточно тогда, чтобы понимать коверное дело как где-то в Москве, некоторое время тому назад, некий офицер Управления военной разведки добился успеха в вербовке этого офицера турецкого генерального штаба, который уезжал домой после работы в Красной Армии.
Однако, не только турки были в нашей сети. Позднее я получил другую шифровку и задачу ее передачи аналогичного импорта, адресованную нашему начальнику в Джульфа на иранской границе. Она запомнилась мне как: «Губернатор Табриза возвращается из Баку в Табриз через Джульфу. Отдай военные почести и сделай переход границы приятным». Другая крупная птица была завербована, я подумал, и размышлял, что губернаторы, офицеры штабов, учителя, курды, армяне, азербайджанцы, высокопоставленные агенты, мелкие агенты, каждый имел свое место в конструкции нашей разведки.
Когда моя шифровальная работа стала удовлетворительной и она не стала занимать много времени, меня поставили на изучение организации нашего отдела. Он состоял из трех секторов: операции шпионажа (мой сектор), информации и тактической (боевой) разведки. Моими центрами действия сектора были Пограничные Разведывательные Пункты или, как мы их называли, ПРП. Ленинакан, где наш агент проник ценой многих жизней в виде вымышленного беглеца, был одним из пунктов нашего сектора. ПРП были нашими наиболее тесными контактами с более чем десятком шпионских центров через турецкую границу и приблизительно с половиной этого количества с другой стороны иранской границы. На ПРП наши подразделения скрывали свое присутствие, представляясь как военнослужащие внутренней безопасности, они даже одевались в форму пограничников ОГПУ.
В то же самое время, когда меня обучали как младшего офицера по кооперации между органами внутренней безопасности и военной разведки, мне осторожно предупредили о конфликте между двумя этими группами. ОГПУ хвасталось, как это делает до сих пор КГБ, только они являются теми, кому доверяют, элитой и в качестве таковой они имеют право контролировать всех. Моя организация хвасталась, что она состоит из военных профессионалов и поэтому они знают свое дело. Мне говорили, что соперничество и борьба между этими двумя идет постоянно и часто очень в резком виде и я нашел, что это точно так и есть.
В этом отношении военная разведка или ГРУ, как она затем была переименована, сильно посмеялась над ОГПУ. Почти перед моим переходом сюда, Григорий Бесседовский, советский поверенный в делах, и Георгий Агабеков, начальник ОГПУ по Ирану и затем в Турции, бежали на Запад. Оба опубликовали мемуары в то время, как я был в Тбилиси. Эти разоблачения, среди другой иностранной литературы, были запрещены почти для всех советских граждан. Нам, офицерам разведки, они не только были разрешены, но мы должны были их изучить. Я нашел их завлекающими как рассказы и также весьма открывающими глаза о modus operandi советской секретной полиции, охранника каждого советского гражданина. Эти мемуары в сочетании с тренировками с шифрованными сообщениями, чтением секретных и совершенно секретных дел, эмигрантских газет и иностранных журналов также быстро расширяли мой кругозор, не обязательно циничного, но для начала понимания мира, как он был на самом деле.
Мое основное обучение было завершено к концу 1930 года. С тем, я был назначен для очень серьезного изучения турецкого и иранского Курдистана. Это повлекло получение внутренней и детальной информации о характере и происхождении вождей курдских племен, маршрутов и тропинок, об источниках воды, местной истории и фольклора, о начальных и текущих причинах ненависти, разделяющей многие племена и народы Среднего Востока, о борьбе между различными партиями. Даже самая малая деталь не была опущена. Например, были определены точные методы и затем вставлены в секретные правила, как скрывать малые подразделения повстанцев в горах или пустынях, как сварить еду под землей, как устанавливать коммуникации, как советские советники должны обращаться и играть с национальными и религиозными убеждениями и обычаями отдельных местных людей.
Я был глубоко в работе в январе 1931 года, когда полковник сказал мне, что я вновь буду отправлен на учебу. В 1931 году наша организация превращало радио как в основное средство коммуникации в оперативной разведке. Я должен был пройти курсы в Москве в совершенно секретной радиошколе Разведывательного Управления (т. е. Четвертое Управление) Генерального штаба Красной Армии.
Тамара был обрадована, поскольку она надеялась, что повышенное изучение даст мне специальность, в котором я нуждался. Ее я с собой в Москву не взял. Я не мог. Курсы были лишь четырехмесячными. Кроме того, ее дни были заняты, поскольку она все еще работала в медицинском управлении армии. Также, в дополнение к ее дядям, он имела большой круг друзей и знакомых в Тбилиси. Тем не менее, расставание печалило меня. Это было первым расставанием.
Радиошкола располагалась в районе Ленинских гор, тогда в пригороде Москвы. Территория, окруженная колючей проволокой, днем и ночью охранялась специальными войсками ОГПУ. Большая часть пространства внутри была занята комплексом антенных систем, центром всемирной радиосети управления разведки.
Директором этого огромного центра был блестящий бывший австрийский сигнальный офицер по имени Лямберг. Он был взят в плен во время Первой мировой войны. Во время октябрьской революции он перешел на сторону большевиков и Красной Армии и затем был назначен в военную разведку. Большинство остального штата консультантов, инженеров и техников, состояло из иностранцев. Русский язык можно было редко слышать в школе, хотя немецкий, английский, французский и итальянский были обычными языками. Одежда и манеры, как и язык, указывали на то, что эти люди иностранцы. Их одежда была сшита лучше, их обувь была лучше, чем у русских и они смеялись больше и в целом были гораздо вежливее, чем местный штат. Причиной различного аспекта иностранцев и их поведения было то, что большинство из них были иностранными гостями, являясь наиболее ценными нелегальными агентами Красной Армии, иностранными коммунистами или коминтерновскими работниками.
Основами школьного курса для меня были радиосвязь в качестве средства шпионажа плюс всегдашняя политучеба, преподаваемая комиссарами из политического подразделения штаба военной разведки. Строго техническая работа была на основе свойств и распространения коротких волн и миниатюризации радиоприборов для использования агентами.
Во время этих курсов я также был ознакомлен с коммуникационными чудами тех времен: двухканальными радиосредствами от размера миниатюрных, помещаемых в кармане, до крупных, собранных в виде невинных кожаных чемоданов. Некоторые из крупных моделей этих типов радиоустройств были упакованы в школе в водонепроницаемые и пылезащищенные оболочки с тем, чтобы их можно было бы секретно закопать за границей, обычно в уединенных местах. Точные топографические схемы выбранных мест захоронения были подготовлены и содержались в деле в Москве на случай, если они будут нужны для восстания или для ведения партизанской войны.
Главным предметом политической учебы была, разумеется, мировая революция, конечная цель партии. Нам рассказывали, что наиболее презираемым врагом СССР, «базы мировой революции, является «база мирового капитализма», США. И даже в это время в наше сознание внедрялось, что одной из важнейших целей в борьбе против «англо-американского империализма» является контроль (слово освобождение никогда не применялось) над Средним Востоком из-за его запасов нефти, также из-за его стратегического положения как моста между континентами. На собраниях за закрытыми дверями нам советовали, что толкование Литвинова в Женеве и повсюду на Западе, является не более чем дипломатическим промыванием глаз, для выигрыша времени. Не принимайте это всерьез, они говорили; наша задача перед партией как офицеров разведки, заключается в подготовке восстаний и гражданских войн в соседних странах как прелюдия коммунистического наступления в мировом масштабе.
После завершения курсов в апреле 1931 года я был отправлен назад в Тбилиси, в Четвертый Отдел генерала Абсалямова. Меня сопровождали специальные курьеры, которые везли подобные трем образцам кожаных чемоданов, на самом деле, три приемника, каждый с индивидуальным источником питания. Последние достижения техников Лямберга, эти устройства стали нашими главными средствами радиосвязи с Москвой также, как и с Тегераном, Анкарой и Стамбулом.
Один из этих великолепных образцов оборудования отдали мне, чтобы я его установил в своей лишней комнате, которую мне дали как часть моей фантастической квартиры, когда меня переводили в отдел. Тамара, счастливая моему приезду, была разочарована иметь часть нашей квартиры под мое устройство. Когда я успокаивал ее, она сообщила странную новость. Когда я был в отъезде, мы получили нового жильца в нашем доме, который был одним из красивейших в городе. Новый жилец, больше знакомый Тамаре, чем мне, был старший Ойствах[6]., скрипач.
Довольно странно, мы подумали, квартировать артиста вместе с агентами; во всяком случае, мы также установили, что ничто не было слишком хорошо для разведки.
По приезду мне дали новое задание, которое, кстати, я нашел весьма приятной работой. Она продолжалась лишь шесть месяцев, но для меня эти полгода были очень хорошими временами. Мне приказали стать коротковолновым радиолюбителем и проводить долгие дни и ночи дома, разговаривая с другими любителями во всех частях мира. Моим любительским позывным был AU7CS. Я вступил в местный клуб коротковолновиков и участвовал во многих безвредных дискуссиях о маломощных передачах, в особенности, на новых и изощренных длинах волн. Мне позволили одеваться в гражданскую одежду, доставленной нашими агентами в Турции. Я почувствовал себя и смотрелся как иностранец.
Цель такого маскарада не была невинной. Моей реальной работой была вербовка операторов нашей радиосети из местных любителей. Моя первая находка из многих дальнейших была, по-видимому, лучшей. Он был молодым грузином с хорошей репутацией в комсомоле. Он не только был способным технически и любил опыты с короткими волнами, но он также довольно просто подошел для задачи нашего отдела. Я также обучил его шифровальной технике и агентурной связи, и затем мы его отправили в Тегеран, сделав его для прикрытия членом торговой делегации.
После того, как мой ученик устроился в иранской столице, он начал регулярные тайные передачи, через меня в Тбилиси. Ранее мы двинули другого хорошего оператора в Турцию, вновь под прикрытием члена торговой миссии. Через дипломатические каналы мы отправили к нему одно из устройств Лямберга для организации передачи сообщений из Эрзерума. Иранские и турецкие коммуникации плюс обычные контакты с нашими ПРП вдоль границ составляли все мои обязанности в то приятное полугодие.
Это хорошее время закончилось в ноябре 1931 года, когда генерал моего отдела был переведен на полевые задачи. Его приемником был также татарин, но тот, который верил в частые перемещения своего персонала. Он отправил начальника ленинаканского ПРП, полковника Алькаева, чье сообщение вербовки агента в Турции вызвало у меня тревогу, в Москву для прохождения учебы. Я был отправлен на армянскую границу, чтобы занять его место на ПРП.
Сначала этот перевод сделал меня нервным. Я, будучи лишь старшим лейтенантом, должен был занять место полковника, хотя в дальнейшем я убедился, что такая практика не является необычной для нашей службы. Во всяком случае, перевод лично меня мало удовлетворил. Он означал, что я должен был отдать нашу прекрасную квартиру в Тбилиси. Перевод также означал, что Тамара и я будем жить отдельно, поскольку на ПРП не было квартир для женатых. Как всегда, хорошая жена, она напомнила мне, что я должен иметь полевую работу, если я хочу продвижения, в частности, хочу и дальше учиться. Она была права, конечно, но мне не хотелось уезжать.
Несмотря на наши различия в звании, полковник принял меня вежливо и гостеприимно. Ему было приказано оставаться несколько месяцев, пока я не освоюсь с обстановкой. Перед тем как он уехал, он показал мне, как наши агенты проходили через границу туда и обратно, что являлось основной задачей ПРП.
Моя первая работа была связана с курдом, ожидавшимся через границу ночью с информацией о политической ситуации среди племен в районе озера Ван.
Полковник и я устроили на границе пункт встречи за день до его прибытия. Хотя было ранняя зима, но стояла теплая погода, когда мы уехали из Ленинакана. Хотя и мы ехали верхом неторопливо, мы и наши кони скоро вспотели из-за теплой погоды и трудностей для них на каменистой тропе среди скал. Я также чувствовал себя немного неудобно в своей новой форме пограничной службы ОГПУ, в обычном наряде офицеров для военных офицеров разведки на ПРП. Для нашего прикрытия мы имели с собой удостоверения офицеров-пограничников ОГПУ.
Сзади нас, дальше в северо-западном углу Советской Армении высилась вулканическая гора Алагуз с ее снежной вершиной, достигающей высоты более чем 4 км. Далеко на юге, мы могли видеть еще более высокие горы в Турции, сгруппированных вокруг покрытой снегом горы Большой Арарат высотой около 5 км, где находилось, якобы, место стояния Ноя во время всемирного потопа. Мы проезжали через ужасно бесплодную местность, особенно для меня, поскольку по дороге из Тбилиси на Ленинакан я нашел северную Армению как район, покрытый буйной растительностью. Повсюду на юге ничего не было видно, кроме голых скал, и я понял, почему некоторые зовут Армению как страну камней. Ее поверхность выглядела как мертвая планета. Ничего кроме камней. Огромные валуны размером крупных зданий, поменьше, размером домов, еще меньше, размером брусчатки, бесчисленные, они разбросаны повсюду, как будто сумасшедший гигант ударил и вдребезги разнес некоторые горы. Если добавить сюда опустошенность, то картина становится еще более удручающей. Поскольку мы были на приграничной зоне, весь район был под запретом. За всю послеобеденную поездку, мы не встретили здесь ни одной души, за исключением одинокого пограничного патруля.
Почти перед наступлением ночи мы услышали лай собак и шум воды, устремляющейся в каньон. Мы приближались к месту назначения. Мы обошли последнюю скалу и посмотрели вниз. Там на самом дне ущелья находилась застава, одно из пустынных, наиболее запрещенных сотен таких пунктов, разбросанных вокруг Советского Союза. Это был маленький каменный дом, прилепившийся к краю небольшого утеса в нескольких метрах над бурными водами Арпачая, бешено текущего на юг, чтобы там присоединиться к Араксу в его течении к Каспийскому морю. Арпачай образовал здесь линию границы, на отвесном берегу которого с другой стороны находился пост турецких пограничников.
После не совсем комфортабельной ночи на посту ОГПУ, мы встали рано утром так, чтобы я смог познакомиться с местностью для использования при переходе будущего агента. Как отметил полковник, здесь было много бродов через Арпачай, которые делали их идеальными для нашей работы. Наконец, настала ночь, ночь свидания. Было темно, безлунно, облачно, очень хорошо для приема агента. Со стороны Турции продували сильные ветры. В бинокли мы наблюдали за турецким пограничным постом и видели, как часовые уходили в свои квартиры, чтобы играть в карты, в то время, как погода становилась все хуже и хуже.
На дежурстве вместе с нами находился начальник заставы. Он имел право «открыть» для нас границу. Это означало, что во время приема агента или его отправки пограничники снимались для военной разведки с выбранного небольшого участка на строго определенное время. Хотя ему не было разрешено присутствовать во время интервью или инструктажа агента, начальник заставы должен был присутствовать во время прибытия и отбытия наших операторов, чтобы убедиться в том, кто переходит границу.
В нашем случае граница была открыта к полуночи. Несколько минут позднее мы заметили силуэт человека, переходящего вброд реку в нескольких метрах от нас. Мы спустились на берег, идентифицировали в проводнике нашего курда. После этого, начальник заставы покинул нас, чтобы возвратиться через час для того, чтобы засвидетельствовать отбытие нашего человека из Советского Союза.
Высокий и темнокожий, этот курд выглядел довольно свирепым человеком. Однако, он был смышленый. У него было много проблем с турками, и он знал часть границы до последнего камня. Его информация, тем не менее, не выглядела исключительной. Мы смогли его опросить менее чем за отведенный час перед тем, как отправить его обратно в темень, в Турцию.
На следующий день мы возвратились в Ленинакан, чтобы оттуда Алькаеву отправиться в Москву, а мне принять командование над ПРП, на котором я задержался почти год. В начале я нашел работу интересной и волнительной, но скоро все это прошло.
Я также нашел трудным приспособиться к работе с ОГПУ, как это было необходимо почти в каждом случае. Был также элемент опасности во встречах в одиночку с агентами, обычно ночью в уединенных местах, но было и ОГПУ, против которого я не мог противостоять, в особенности, подразделениям пограничников.
Пограничные войска были учреждены Лениным в 1918 году и сделаны главным компонентом организации государственной безопасности. По ленинскому декрету, они были ответственными за воспрепятствование незаконного въезда и выезда личностей, за защиту пограничных районов против вооруженных нападений, за борьбу против контрабанды, за контроль прибрежных вод, поддержку общественного порядка в пограничных районах и, в случае необходимости, установления карантина. Согласно декрету, все это не сильно отличалось от охраны границ в других странах. После 1923 года, однако, пограничная охрана сильно расширилась до сил из многих тысяч человек, вооруженных танками, самолетами и артиллерией. Все это расширение, главным образом, имело одну задачу, воспрепятствование незаконного перехода через границу, иначе говоря, воспрепятствовать беглецам из так называемого свободного советского народа. Особенно тошно было мне то, что проходило в каждый день 28 мая, годовщины ленинского декрета о погранвойсках. По этому случаю газеты пестрели заголовками «Столько то лет на защите границ» и простые «свободные» граждане приглашались для того, чтобы произносить им слова благодарности. Они были похожи на заключенных, благодарящих своих надзирателей.
Вот с какими людьми мои ПРП, как и все остальные, должны были иметь дело. Мы не только носили их форму и значки отличия и их формы личных удостоверений для прикрытия, но мы работали также под их эгидой. ПРП, в свою очередь, также не были белыми лилиями. В моих делах среди других совершенно секретных правил была вот эта комбинация цинизма с наивностью: «Начальнику ПРП доверяется хранить иностранную валюту для своих операций в долларах, туманах, лирах, марках, кронах. Ему доверяется превращать охраняемые здания в дома и обучать своих агентов. Ему доверяется содержать своих проституток для развлечения своих шпионов…
Несмотря на такую обстановку и атмосферу, случилась одна приятная вещь в Ленинакане весной 1932 года. Я несколько дней находился на границе по задаче перехода другого агента и возвратился довольно усталым в мою квартиру, скорее, в одинокую монашескую келью. Когда я вошел, то подумал, что-то не то с комнатой. На окне висела занавеска, на полу лежал маленький, но красивый ковер с несколькими подушками на нем и на примусе стоял хорошо пахнущий суп. Когда я все это обозревал, Тамара вышла из-за занавески и обняла меня. Она приехала из Тбилиси на конец недели для того, чтобы муж почувствовал себя немного как дома. Она также приехала сообщить мне об удивительной новости, что беременна и ожидает летом ребенка.
Короткое присутствие Тамары и ее новость были для меня импульсами, в которых я остро нуждался. Недели, в действительности, месяцы после этого мой дух был весьма высоким. Затем все разбилось на куски. Я получил новость от Тамары, фактически, от друга. Она была очень и очень больна и находилась в больнице в Тбилиси. У нее случился выкидыш. И, как будто этого было мало, она также вынуждена была стерилизоваться. С тех пор наша семья не должна была быть больше двоих нас.
Задолго до этого страшного удара я формально отправил мое заявление для поступления в Электротехническую Академию в Ленинграде. После того, как Тамара потеряла ребенка, я настаивал перед генералом нашего отдела, что из-за семейной трагедии я хотел бы переводиться из этого района, предпочтительно в академию. Я не рассказывал ему, что я также, что все что я делал, это отправка и прием агентов низкого уровня; получение пустячной и скудной информации о местных войсках, настроениях курдских племенных вождей, о дорогах, окрестности и о мелких политиках; плюс игра в перчатках с ОГПУ.
В сентябре 1932 года поступил приказ, чтобы я проследовал в Ленинград. Прощай Закавказье. Надеюсь, навсегда.
[1] Сведения о Минзакире Абсалямовиче Абсалямове (1889–1981) можно найти в «Татарская Энциклопедия» , Казань, 2002 г, т.1, стр. 25.
[2] термин, обозначающий советскую военную разведку
[3] ликвидационное подразделение
[4] особый отдел, отдел контрразведки ОГПУ в вооруженных силах
[5] и здесь точно указаны время, номер поезда и номер купе в международном спальном вагоне
[6] По-видимому, речь идет о скрипаче Давиде Ойстрахе — В.М
