Показать все теги
ВОЛОГОДСКАЯ КАТОРГА
Вологодская тюрьма числилась в списке пятнадцати тюрем, режим которых «славился» расправами и издевательствами над политзаключенными. То была каменная неволя, много хуже рижской.
Угнетала отрезанность от мира. Никаких свиданий, почти никакой переписки. Почта приходила с опозданиями.
В конце 1910 года в Государственной думе был сделан запрос «Об избиении политических в вологодской каторге и о массовых порках, при которых двое из семидесяти двух высеченных скончались, не выдержав страданий». В. И. Ленин откликнулся тогда на эти «зверства царских тюремщиков, истязавших в Вологде и Зерентуе наших товарищей каторжан, преследуемых за их геройскую борьбу в революции…». Организатором побоища был тюремный инспектор Ефимов. До прибытия Гавена в вологодскую каторгу Ефимов был тяжело ранен стрелявшей в него революционеркой, которой удалось скрыться. Новый начальник тюрьмы Меркурьев, назначенный после ранения Ефимова, особенно круто стал завинчивать гайки тюремно-каторжного режима. Переведенный сюда из Орла, он стал тут наводить орловские порядки.
Тяготы здешней тюремной жизни несколько смягчало то, что тут оказалась большая группа латышских социал-демократов — бывших боевиков, дружинников, «братьев». Среди них был Людвиг Боровский — один из организаторов январской стачки протеста и демонстрации 13 января 1905 года в Риге, участник вооруженного нападения на Рижский централ в сентябре 1906 года; в Вологодскую тюрьму он попал из Рижского централа, где в 1907 году был приговорен к пятнадцати годам каторги. Здесь отбывали заключение Янис Упит, Карл Калнин, Янис Янсон, Янис Вернатс — все они были приговорены в Латвии к длительным срокам каторги. Позднее сюда перевели Екабса Калнина, приговоренного в Риге к десяти годам каторги.
Гавену пришлось очень плохо. Боли в ноге обострялись, а врачебной помощи ждать было неоткуда. В тюрьме царил жестокий режим «усмирительных» строгостей и произвола. Гавен с трудом добился, чтобы расковали больную ногу. Он и сам не предполагал, насколько велика беда.
Каторга напоминала потревоженный улей, когда пришла весть об убийстве Столыпина. Хотелось верить, что это убийство, совпавшее с новым подъемом рабочего движения, явится началом конца реакции, виселиц и казней и произвола тюремщиков. Не верилось в официальную версию охранки об убийстве Столыпина ее агентом. Гавен был ярым противником индивидуального террора как средства политической борьбы. Он не верил, что Дмитрий Богров, убивший Столыпина, провокатор. Казалось, вся биография Богрова исключает в одинаковой мере как предположения об идейно-монархических его побуждениях, так и о простой продажности. Одно то, что власти поторопились тайно казнить Богрова, вызывало сомнения в правдоподобности официальной версии. В вологодской каторге отбывали срок не только социал-демократы, но и эсеровские боевики и анархисты. Естественно, что акт Богрова возбуждал много споров и толков в камерах политических. Бесспорным казался только заслуженный конец самого кумира контрреволюции.
«Союз русского народа» и вся черносотенная пресса России ответили на убийство своего вождя не тодько беспрерывными молебнами и колокольным перезвоном. Бия во все колокола, они потребовали разгрома всех рабочих союзов и организаций, призывали к искоренению революционной крамолы из ее «колыбели» — тюрьмах и на каторге, ставших питомниками революционеров. Возникла реальная опасность. Тюремщики могли соблазниться этими призывами и учинить массовую расправу над политическими узниками. Можно было ожидать нападение черносотенцев на тюрьму. Политкаторжане подготовились к схватке. Но царизм на такой шаг не решился. Месяца через полтора до узников вологодской каторги дошло содержание посвященной убийству Столыпина статьи В. И. Ленина в октябрьском номере парижского «Социал-демократа». Владимир Ильич писал, что убийство Столыпина совпало с крахом столыпинщины и новым революционным подъемом в стране. Постепенно споры о политической физиономии Богрова прекратились. Их сменил анализ внутриполитического положения в России.
Вскоре с воли в камеры попал перевод отрывка из статьи внука Карла Маркса — Жана Лонге, напечатанной в «Юманите» по поводу убийства Столыпина. Известный французский социалист сообщал в этой статье новые сведения о росте числа политических заключенных в тюрьмах России за годы столыпинщины: в 1906 году их было 114 тысяч, в 1907 — 139 тысяч, в 1908 — 166 тысяч, в 1909 — 181 тысяча, в 1910 — до 200 тысяч. В годы столыпинской реакции в России прошло более полутора тысяч политических судебных процессов. Пятьсот тридцать три из них закончились вынесением смертных приговоров, а также приговорами к бессрочной и долгосрочной каторге. С 1905 по 1910 год в тюрьмах России локончили самоубийством 9510 политических заключенных.
Исключительно большое волнение вызвало у политкаторжан самоубийство четы Лафаргов. Главный мотив самоубийства: «человек в семьдесят лет становится обузой для общества». Этот мотив Гавен отвергал. Против него говорило хотя бы то, что до последних дней жизни Поль Лафарг блистательно представлял французский пролетариат в Социалистическом Интернационале и во французском парламенте как его депутат. Лафарг смело выступил с трибуны парламента против врагов рабочего класса и социализма. Лаура Лафарг переводила труды своего великого отца на многие европейские языки и вместе с Францем Мерингом трудилась над биографией Маркса.
Возникали нехорошие, опасные выводы и сравнения. Люди моли же рассуждать так: раз уж Лафарги в условиях жизни на воле, в условиях буржуазной демократии, несравнимой самодержавным режимом России, не зная материальной нужды, могли решиться на такое, то как будет воспринят их примep? Как должны поступать люди в каторжной неволе? Гавен считал, что необходимо осудить самоубийство революционера, кем бы он ни был, а тем более самоубийство Лафаргов.
Вскоре пришли сообщения с воли о речи Ленина на похоронах Лафаргов. В. И. Ленин говорил об идеях марксизма, «столь блестяще подтвержденных опытом борьбы классов в русской революции… Под знаменем этих идей сплотился передовой отряд русских рабочих», который «отстаивал и отстаивает дело социализма, дело революции… Близится к концу эпоха господства так называемого мирного буржуазного парламентаризма, чтобы уступить место эпохе революционных бпгв организованного и воспитанного в духе идей марксизма пролетариата, который свергнет господство буржуазии и установит коммунистический строй» [1].
Ленин не осудил самоубийство, но он сказал, и каторжане согласились с ним, что сейчас самое важное — это близкая перспектива борьбы за свержение царизма и установление коммунистического строя.
В 1912 году, находясь в ссылке на Сухоне, вел партийную работу Ян Ленцман. Он помог расширить связи политкаторжан с внешним миром. В тюрьме узнали подробности состоявшейся в Праге большевистской конференции.
Бурю гнева вызвал расстрел рабочих на приисках далекой Лены весной 1912 года. Люди там искали золото, а нашли смерть. В те дни политкаторжане только и жили думами и толками о массовых рабочих стачках и демонстрациях протеста против Ленского расстрела, прокатившихся по всей стране. Узники протестовали по-своему: объявили голодовку, пели траурные гимны и революционные боевые марши.
К концу года узники стали время от времени получать большевистскую «Правду», благодаря невероятным ухищрениям товарищей на воле пробивавшую себе путь в камеры.
Политзаключенные болезненно остро реагировали на любое сообщение о военно-судебных приговорах. В начале лета в Кронштадте военный суд приговорил многих балтийских моряков к долгим срокам каторги. В конце июня в Севастополе военный суд приговорил девятерых матросов Черноморского военного флота к смертной казни, а четвертых — к каторге без срока. 25 октября 1912 года в Севастопольском военном суде приговорили сто сорок матросов военного флота. Семнадцать моряков осудили на казнь, остальных — на каторгу. Эти судебные процессы красноречиво свидетельствовали о революционном брожении на военном флоте.
Начавшаяся летом 1912 года новая вспышка самоубийств в разных каторжных тюрьмах довела политических в вологодской каторге до крайнего напряжения. Сведения об очередном бунте в Орловском централе, о волнениях заключенных в шлиссельбургской, псковской, бутырской, алагачской и кутомарской каторгах вызвали немалую тревогу. Самоубийства в знак протеста против телесного наказания политичесиих все еще воспринимались некоторыми узниками как героическое сопротивление тюремщикам и как бесстрашная защита человеческого достоинства революционера.
Гавен состоял в переписке со многими товарищами, оставшимися на воле. В тюрьму на его имя поступали письма из-за границы, написанные простыми и чаще всего химическими чернилами, с шифром, а то и просто полные иносказаний. Писали ему большей частью на латышском и немецком языках. Его корреспонденция была взята под особый контроль. Тюремщикам это доставляло много хлопот. О корреспонденции Гавена велась длительная переписка между начальником Вологодского губернского жандармского управления и особым отделом департамента полиции. Письма лабораторно изучали как важную политическую конспирацию.
Писали Гавену о выборах в думу, о борьбе с ликвидаторами, о стачечной борьбе рабочих, о подготовке к «страховой кампании», о жизни партии и о важных событиях на воле. Из-за границы ему писали о делах и жизни зарубежных социалистов, о трудной жизни русской политической эмиграции, о борьбе с оппортунистами, а больше всего о разразившейся Балканской войне. В одном письме из Цюриха от 12 сентября Гавену писали о покушении на наследника русского престола цесаревича Алексея и о его ранении, о самоубийстве в связи с этим «дядьки» наследника — генерала и двух морских офицеров. Из Цюриха же писали ему о стотысячной демонстрации питерского пролетариата.
Гавен получил фотооткрытку красивой молодой женщины. Открытка имела штамп Цюрихского почтамта, датированный 14 ноября 1912 года. На обратной стороне открытки была надпись: «Скоро будет европейская битва. Скоро наступят дни, когда сможем поговорит!.». Это был явный намек на решения Базельского конгресса. Подписано это было: «Любящая вас сестра». Гавен давал читать эти письма товарищам по камере и близким ему социал-демократам в других камерах.
Политкаторжане узнали о Базельском конгрессе Социалистического Интернационала, на котором Ленин давал бой реформистам. Запомнилось утверждение Жореса на этом конгрессе, что революция будет стоить народам меньше жертв, нежели чужая война за интересы империалистического капитала. Многообещающими прозвучали слова из манифеста конгресса против войны, где говорилось о возможности превращения империалистической войны в войну гражданскую. В манифесте признавалась необходимость «встряски масс для ускорения свержения классового господства капиталистов». Это воспринималось как прямой призыв к революционным восстаниям. А политкаторжанам очень хотелось дожить до «встряски масс» и участвовать в революционных битвах.
Во время Балканской войны в камерах политических подробно разбирали наиболее значительные военные операции. Комментировали и дипломатические акции, в особенности вмешательство русского правительства в войну. Политическое чутье революционеров, неплохое знание некоторыми из заключенных уроков истории наводили их на мысль, что на Балканах разыгрывается лишь пролог близкой войны между коалициями великих держав.
Время от времени Гавену писали сестра Термина и брат Генрих из Петербурга, где они оба учились: Термина — на курсах Лесгафта, а Генрих — в художественном училище Штиглица. Писал часто и брат Ане, работавший в Литве землемером. Иногда он присылал и небольшие денежные переводы. Ане постоянно поддерживал Термину и Генриха. Он верил в талант своего брата-художника. В конце лета от Анса пришло крайне печальное письмо. Гостя у него в летние каникулы, утонул Генрих. Страшно было подумать о переживаниях матери, у которой утонули старший и младший сыновья.
Умер Август Бебель. Революционные социал-демократы чтили его за былую борьбу против оппортунистов-бернштейнианцев. Гавен рассказывал товарищам о прямом содействии Бебеля в оказании денежной помощи V съезду РСДРП. Смерть Бебеля глубоко опечалила узника.
В самом конце 1913 года в камеру поступила «Циня» № 125. В газете была корреспонденция из Риги о стачках и демонстрациях протеста рижского пролетариата против смертного приговора севастопольским матросам и против режима пыток в каторжных тюрьмах. Латыши-политкаторжане гордились рижскими рабочими, поведшими открытую массовую борьбу против жестокости военных судей и тюремщиков.
Много лет спустя, уже после революции, В. И. Ленин сказал в одной беседе: «Каторга… одно слово — каторга. Сотни наших политических речей не стоят одного такого воспоминания о каторге»[2]. Политическая каторга при царизме была мучительно трудной школой революционеров, школой тягчайших испытаний, мужества, стойкости и ненависти к самодержавию.
Каторга на всю жизнь сделала Юрия Петровича инвалидом. В поврежденной ноге развился туберкулез кости. Открытые свищи и язвы угрожали заражением крови. Долго не проходили боли в примятой во время схватки с тюремщиками грудной клетке. В ребрах оказались трещины. Единственным спасением могло быть лечение в Крыму или на Кавказе, но судьба осужденного революционера направила его в суровую сибирскую ссылку на Енисей, наверняка крайне опасную для его здоровья.
ЕНИСЕЙСКАЯ ССЫЛКА
Енисейская ссылка считалась весьма суровой. Сюда ссылали наиболее опасных врагов царизма: разинцев, стрельцов, декабристов, петрашевцев, народовольцев, первомартовцев и деятелей партии «Пролетариат», деятелей «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». В конце прошлого века отбывал ссылку в Енисейском крае В. И. Ленин.
На севере края условия ссылки были особенно тяжелыми. Административно-сосланные ничего не получали от казны, а найти заработок было почти невозможно. Были случаи самоубийства на почве голода. Ссыльные, ослабленные после каторги, не могли добывать пропитание рыболовством и охотой. В годы реакции и в начале войны приток ссыльных на Енисей увеличился.
К началу первой мировой войны Гавен попал на поселение в село Чадобец Пинчугской волости на реке Ангаре, в Енисейском уезде. С первых дней мировой войны обозначилось размежевание между политическими ссыльными. В августе — сентябре 1914 года в колониях ссыльных на Ангаре обсуждали три резолюции об отношении к начавшейся войне: резолюции Кежемской и Пинчугской колоний были оборонческого, оппортунистического направления. Только резолюция Чадобецкой колонии была выдержана в духе пораженчества, призывала к борьбе против начатой царизмом войны. Автором чадобецкой резолюции, разосланной по всем колониям ссыльных на Енисее, был Гавен.
Вскоре на Ангару прибыла новая группа ссыльных, доставившая постановление ЦК СДЛК об отношении к войне, составленное в большевистском духе, с последовательно интернационалистических позиций. Это был первый документ партийных центров об отношении к империалистической войне, попавший сюда. Это постановление полностью подтверждало правильность чадобецкой резолюции.
Примерно в середине ноября пришли столичные газеты с сообщением петербургского агентства от 8 ноября 1914 года об аресте большевиков — депутатов Государственной думы. Им инкриминировали полную солидарность с пораженческими тезисами Ленина.
В марте 1915 года ссыльные Буянов и Киселев привезли на Ангару тезисы Ленина о войне, вооружившие большевиков в их борьбе против оборонцев. В тезисах было сказано: «С точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск, угнетающих Польшу, Украину и целый ряд народов России и разжигающих национальную вражду для усиления гнета великорусов над другими национальностями и для укрепления реакционного и варварского правительства царской монархии».
Весной 1915 года Гавен перенес операцию в енисейской больнице. Почти два месяца он был оторван от колонии. Но ему удалось установить связь с енисейскими большевиками, среди которых были его земляки латыши А. Спундэ, Е. Румба и другие товарищи. Они часто навещали его, привозили книги, еду.
По выходе из больницы он попал в коммуну ссыльных, которая была центром енисейских большевиков. Среди наиболее деятельных участников коммуны были Перенеси, Румба, Спундэ, Жуковский, Львовский и др. Коммуна поддерживала постоянную переписку с другими районами ссылки, особенно с Туруханском, где находились в ссылке три члена ЦК партии — Я. М. Свердлов, С. С. Спандарьян и И. В. Сталин. Переписывались с красноярскими большевиками, которые держали связь с Москвой и Питером и снабжали ссыльных большевиков резолюциями и воззваниями ЦК, Петербургского и Московского комитетов партии, а также нелегальными изданиями. Коммуна держала связь с Еленой Стасовой, которую весной после кратковременного ареста поселили в селе Бея, а с лета — в селе Курагино Минусинского уезда.
Летом 1915 года с помощью товарищей по коммуне Гавен попал на грязелечение в село Плотбище. Здесь он, правда, не занимался политической деятельностью, но все же хранил у себя антивоенные прокламации и прочую нелегальщину. По доносу провокатора эсера Базарова жандармы обыскали Гавена. Хотя им не удалось обнаружить ничего компрометирующего, охранка не оставляла больного без наблюдения.
Весь сентябрь того же года он пролежал в красноярской больнице, а затем был выслан в Минусинск. В октябре и ноябре минусинские большевики с участием Гавена выпустили и распространили шесть прокламаций против войны. В конце ноября ему разрешили вернуться обратно в красноярскую больницу для продолжения лечения. Лежа в больнице, Гавен установил связь с местной организацией РСДРП.
Красноярская подпольная группа революционных социал-демократов была организована в начале 1915 года ссыльными большевиками, которым вскоре удалось вовлечь в организацию местных рабочих. Здесь были Мещеряков, Шлихтер, Дубровинский и другие известные деятели партии. Летом 1915 года, незадолго до первого приезда Гавена в Красноярск, здесь проездом побывали сосланные на Енисей большевики — депутаты Государственной думы.
Выписавшись в середине декабря из красноярской больницы, Гавен поступил на работу в местную типографию, в которой печаталась краевая газета «Енисейская мысль». Учитывая настроения типографских рабочих, большевики готовили стачку. Разрабатывали и формулировали требования рабочих. В стачечный комитет были избраны Гавен и другие деятели большевистского подполья.
Стачка началась 9 января 1916 года, в памятный для всех рабочих России день. Красноярская забастовка печатников с самого начала была в центре внимания общественности сибирских городов. Начался сбор средств в помощь бастующим. Приток средств усилился после того, как в иркутской газете «Сибирь» была напечатана корреспонденция Гавена о причинах и ходе стачки. Стачечный комитет распространял прокламации о значении забастовки и о положении рабочих. Администрации удалось подавить стачку. В секретном донесении в департамент полиции начальник Енисейского жандармского управления сообщил, что «предпринятыми арестами в ночь на 23 января 1916 года была ликвидирована опасность перерастания забастовки печатников во всеобщую забастовку».
К тому времени были организованы ячейки большевиков (группы революционных социал-демократов) в железнодорожных мастерских и депо, где работало более двух тысяч рабочих.
На первых порах в эти ячейки вступило человек по пятнадцать. После забастовки печатников влияние ячейки среди железнодорожников усилилось. Были созданы ячейки торговых служащих на лесопильном заводе, у деревообделочников. Распространялись антивоенные листовки, печатавшиеся в той же типографии, где работал Гавен. Там печатали и другие нелегальные материалы.
После стачки печатников образовался подпольный городской комитет большевиков, начавший широкую партийную работу среди рабочих Красноярска. Большевики использовали созданную политическими ссыльными кооперативную легальную организацию «Самодеятельность». Вскоре Гавен был арестован «по подозрению» и брошен в красноярскую тюрьму.
13 марта 1916 года на квартире рабочего железнодорожных мастерских Савватьева состоялось совещание большевиков, на котором выступил А. Е. Бадаев с докладом о суде над большевиками — депутатами Государственной думы и об их поведении на суде. В трехчасовой речи А. Е. Бадаев подробно осветил положение рабочего класса во время войны и призывал организовать массовое движение за отказ от работы на войну. По докладу Бадаева разгорелись страсти. Прения затянулись допоздна. На другой день совещание продолжалось на квартире рабочего Градовского в том же составе, но без Бадаева, вынужденного срочно уехать. Это совпало с освобождением Гавена, выпущенного из красноярской тюрьмы за отсутствием улик. Товарищи тут же привели его на квартиру Градовского, и он председательствовал на совещании. Была принята предложенная им резолюция, одобрявшая поведение депутатов на суде. Однако главное в предложениях Гавена заключалось в призыве к организации широкого стачечного движения рабочих и отказ от работы на войну, усилению антивоенной агитации среди трудящихся. Совещание поручило Гавену и Аксенову-Сергущеву составить воззвание к рабочим в духе принятой резолюции.
Вскоре Гавен опять слег в госпиталь из-за обострения болезни. В связи с этим 30 апреля 1916 года Енисейское губернское жандармское управление доносило в департамент полиции: «Внезапная тяжелая болезнь, грозящая смертельным исходом одухотворявшего всю группу… Гавена, привела к сильному охлаждению пораженческой деятельности бадаевцев». На самом деле Гавен быстро поправился и вопреки надеждам жандармов никакого «охлаждения пораженческой деятельности бадаевцев» не произошло.
По выходе из больницы Гавен по доносу провокатора был арестован и вновь попал в красноярскую тюрьму, а затем выслан в село Ермаковское — в то самое Ермаковское, где в свое время был вынесен знаменитый ленинский «Протест 17-ти» против русских бернштейнианцев. Здесь он близко познакомился с жившим в то лето в этом селе бывшим депутатом Государственной думы большевиком Федором Никитичем Самойловым. Знакомство их потом переросло в дружбу на всю жизнь. Сюда, в Ермаковское, дошли тогда подробности о Кин-тальской конференции, решения которой приняли к руководству большевики на Енисее.
28 июня 1916 года чиновник особых поручений при енисейском губернаторе в секретном обращении, адресованном в тюремное отделение Енисейского губернского управления, сообщил, что «иркутский генерал-губернатор, рассмотрев переписку Енисейского жандармского управления по исследованию благонадежности лиц, входящих в красноярскую группу революционеров, поставивших себе целью и задачей пропаганду пораженчества среди населения и главным образом среди рабочих железнодорожных мастерских, выполнявших заказы военного ведомства, постановил: „Переписку в отношении Михаила Довбня, Георга Гавсна и бывшего депутата думы Алексея Бадаева прекратить и запретить им дальнейшее проживание в Красноярске, с тем чтобы отлучки их с мест водворения в губернский город и уезд могли быть разрешаемы губернатором лишь в самых исключительных случаях и с соблюдением особой осторожности“».
В конце лета 1916 года Гавен вновь переехал в Минусинск для больничного лечения. Здесь он вместе с Ватиным-Быстрян-ским, Александром Спундэ и другими товарищами организовал подпольную большевистскую группу, в которую вступили все ссыльные большевики Минусинска. Эта организация охватила весь уезд и развернула большую деятельность. Явкой для подпольщиков служила библиотека Минусинского музея, в которой работал Ватин-Быстрянский. Здесь была сформулирована «Декларация минусинских большевиков против войны» за подписью «Группа революционных социал-демократов», обсуждавшаяся потом в колониях ссыльных.
Этот документ, написанный при участии Гавена, послужил платформой для всех большевиков на Енисее. «Декларация» была известна в колониях ссыльных за пределами Енисейского края — на туруханском севере и в других районах Сибири.
В Минусинске Гавен сблизился с бывшим депутатом Государственной думы Н. Р. Шаговым, с которым встречался у Ф. Н. Самойлова, познакомился с М. К. Мурановым, несколько раз приезжавшим из Енисейска. На Енисее отбывали ссылку и старые товарищи — бывшие делегаты V съезда партии, большевики А. С. Ведерников, А. Джапаридзе, Конкордия Самойлова, Ян Тарвацкий. В библиотеке музея и в доме Е. Е. Брагина на Степной улице, где в свое время бывал В. И. Ленин, встречались самые деятельные участники подполья. Вырабатывались планы партийной работы. По заданию парторганизации Гавен побывал на некоторых промышленных предприятиях края. В 1916 году здесь прокатилась волна стачек. Бастовали рабочие рудников «Случайный», «Знаменитый», «Богом дарованный» и Черногорских копей.
В сентябре навестить Гавена приехала из Петрограда Термина. От нее он узнал о гибели старшего брата Эрнеста на фронте в Восточной Прусии, о ранении Анса, за боевые заслуги произведенного в чин поручика.
В конце 1916 года Гавен по поручению партийной подпольной организации организовал стачку печатников Минусинской типографии, в которой тогда работал. Власти сразу же обрушились на стачечников и, преследуя их арестами, сорвали стачку в начале 1917 года. Но даже сорванная стачка имела известный отклик в рабочей среде и в колониях ссыльных.
Во второй половина 1916 года в Минусинск переехала ссыльная большевичка Арменуи Оввян — сопроцессница Е. Д. Стасовой, сосланная с нею в Сибирь после провала В 1912 году большевистской группы Стасовой в Тифлисе. Арменуи училась с.1907 года в Одессе на курсах, а с 1911 года она учительствовала в Тифлисской школе общества учителей, которой заведовала Елена Дмитриевна. Будучи членом партии с 1910 года, Арменуи вступила в подпольную группу, которой руководила Е. Д. Стасова. Квартира Арменуи на улице Орбелиани в доме 33 использовалась для конспиративных явок. Вдесь бывали Е. Д. Стасова, Ольга Швейцер, Сурен Спандарьян, другие товарищи. Здесь весною 1912 года скрывался Серго Орджоникидзе и И. В. Сталин после своего побега из ссылки.
Отец Арменуи в молодости был сельским учителем в Нагорном Карабахе. Потом служил приказчиком на лесном складе промышленника Манташева. Старшие братья Арменуи — Шаварш и Арташес — тоже социал-демократы. Шаварш учился на медицинском факультете в Одессе, а Арташес — в политехникуме. Младшая сестра Ануш училась в Петербурге на женских курсах. Все они давали уроки, чтобы заработать на жизнь. Младшие братья — Мушег и Эгише — учились в той самой школе, которой заведовала Елена Дмитриевна.
С детства Арменуи и ее братья находились под влиянием братьев своего отца, видных гнчакистов (армянская социал-демократия). Один из них жил в эмиграции в Лондоне. Другой был участником революции в Персии. У него Арменуи забрала персидский паспорт, отдала его Сталину и тем самым помогла скрыться от охранки.
Приезд Арменуи был событием в жизни Гавена, но бурный семнадцатый год затмил все. Известие о Февральской революции вызвало восторг. Ссыльные, позабыв о партийных разногласиях, кидались на шею, целовались и в слезах поздравляли друг друга. Человеку, не пережившему каторгу и ссылку, трудно представить себе состояние этих людей в тот час, когда до их сознания дошло, что рухнул режим насилия и они вдруг обрели свободу.
Не выдержали нервы Николая Романовича Шагова, одного из депутатов-большевиков. Так до смерти и не восстановился его рассудок. Близкие товарищи были потрясены этим несчастьем.
Годы каторги тянулись как вечность, а годы ссылки прошли быстро. Так по крайней мере казалось Юрию Гавену. На всю жизнь остались в памяти седой Енисей и товарищи по совместной борьбе.
ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕЗОЛЮЦИЯ
В те первые дни свободы митинги созывали каждый день, и они затягивались до полуночи. Их созывали все местные организации социалистических и демократических партий, споривших между собой за влияние в народных массах. Большевики выступали на всех митингах, призывали кончать войну, разоблачали оборончество. Трудящиеся охотно шли на митинги. Измолчавшийся при царизме народ как бы сразу обрел дар речи. Коренные рабочие-сибиряки пели «Марсельезу» с таким чувством, будто этот гимн был для них своим со времен Великой французской революции.
3 марта 1917 года на первом легальном собрании Гавен был избран председателем Минусинского комитета большевистской организации. Он становится редактором большевистской газеты «Товарищ». Вскоре Гавена избирают председателем Минусинского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Секретарем Совета депутатов работает Арменуи. В дни корниловского контрреволюционного мятежа Гавен был членом Минусинского комитета общественной безопасности и спасения революции. Он стал также одним из организаторов народной революционной милиции и одним из первых организаторов местных профессиональных союзов.
С первых шагов Февральской революции большевики все теснее связывались с солдатами Минусинского гарнизона, среди которых еще летом 1916 года была организована небольшая партийная группа. Вопреки запрету начальника воинской команды капитана Шашина Юрий Гавен, Александр Спундэ и другие большевики проникли в казармы и быстро нашли общий язык с рядовыми солдатами. Когда Шашин запретил военнослужащим участвовать в выборах в солдатский комитет, выборы все-таки были проведены, а Шашина вскоре арестовали и выслали из Минусинска. Были арестованы все бывшие полицейские и жандармы.
День за днем сплачивались местные большевики, крепя связь с трудящимися, выдвигая людей из народа к руководству общественными организациями. Для партийных активистов создавались кружки.
Среди руководителей Минусинского Совета были товарищи, учившиеся у Гавена еще в дореволюционных подпольных партийных кружках: кузнец Кузьма Трегубенков, сельский учитель К. И. Гидлевский, рабочий Катков, редактор «Известий Минусинского Совета депутатов» Михаил Сафьянов и другие. Они составляли костяк организации. Минусинский Совет под руководством Гавена вел борьбу со спекуляцией, взял на учет все товары в магазинах и на оптовых складах. Управление рудниками «Юлия» и «Улень» было передано в руки рабочих комитетов, чтобы сломить саботаж капиталистов и администрации копей и рудников. Политическая жизнь в крае била ключом. Заседания Совета проходили при большом стечении рабочих и солдат. Гавен умел дать отпор наскокам меньшевиков и эсеров, показать полную несостоятельность их позиции. В результате последовательно революционной линии руководства Совета росло влияние большевиков во всем уезде. Гавен выезжал на Черногорский и Калягинский рудники, на Изыхские копи, налаживал связь с шахтерами.
Когда Временное правительство объявило Ленина и большевиков германскими шпионами, комиссар Временного правительства в Минусинске эсер Тарелкин, чтобы «не отстать» от центральных властей, начал травлю ссыльных большевиков и объявил Юрия Гавена и Генриха Бруно тоже германскими шпионами. Бруно, высококвалифицированный заводской рабочий, бывший ссыльный, был председателем Минусинского Совета до избрания Гавена на этот пост. Тарелкин и эсеры «произвели» Гавена в балтийского барона и «наделили» его огромнымн латифундиями. Более того, враги революции распространяли слухи о том, будто Гавен никакой не политический ссыльный, а попал на каторгу как уголовник. Враги надеялись подобными инсинуациями подорвать авторитет Гавена и других большевистских деятелей среди масс.
Дошло до того, что на обратном пути делегации с губернского крестьянского съезда в Красноярске на пароходе была предпринята попытка расправиться с Гавеном. Только решительное вмешательство солдата Шаповалова и других делегатов крестьянского съезда спасло ему жизнь. Во время этой травли были убиты большевики Крюков и Беспалов. Открытая классовая борьба достигала большого накала.
Резко выступая против травли Ленина и большевиков за их призывы к братанию с немецкими солдатами на фронтах империалистической войны, Горький утверждал, что на Ленина и большевиков за это молиться следует, ибо делают они великое и святое дело.
2 сентября в Минусинске состоялась большая демонстрация против корниловщины, прошедшая под большевистскими лозунгами: «Долой корниловщину!», «Долой контрреволюцию», «Долой смертную казнь!» Гавен выступил с речью на общегородском митинге под открытым небом.
В сентябре среднесибирский съезд Советов избрал Гавена делегатом на Всероссийское демократическое совещание, состоявшеся во второй половине сентября в Петрограде. В наказе, принятом 7 сентября 1917 года, написанном при участии Гавена, среднесибирский съезд Советов предложил своим делегатам потребовать перехода всей власти в руки Советов и безотлагательного созыва Всероссийского съезда Советов для решения вопроса о власти.
18 сентября большевики огласили на Демократичесюж совещании декларацию с требованием отмены частной собственности на землю, передачи всех помещичьих, казенных и монастырских земель крестьянским комитетам; национализации промышленности и введения рабочего контроля на предприятиях; немедленного предложения демократического мира всем державам и народам; безотлагательного созыва чрезвычайного съезда Советов для организации центральной власти. Большевики разоблачили соглашательскую политику меньшевиков и эсеров, сторонников коалиции с буржуазными партиями.
В. И. Ленин, скрывавшийся от ищеек Временного правительства, в письмах ЦК партии предлагал делегатам-большевикам демонстративно уйти с совещания и направиться на заводы и фабрики для агитации против Демократического совещания и для прямой подготовки масс к вооруженному восстанию. Ленин указывал, что Демократическое совещание придумано социал-соглашателями для отвлечения масс от серьезных вопросов борьбы за власть. Он считал ошибкой участие большевиков в совещании и открыто писал об этом [3].
Вместе с другими делегатами Гавен пошел на предприятия с призывами к рабочим в духе декларации большевиков, оглашенной на Демократическом совещании. Настроения питерских рабочих не оставляли сомнений в том, что партия права, нацеливая массы на свержение Временного правительства и переход всей власти к Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.
Гавен участвовал во всех заседаниях большевистской фракции Демократического совещания, состоявшихся в Смольном и в Александрийском театре.
В Петрограде Гавен встретился со многими старыми товарищами, работавшими в столице. Радостной была встреча с Ансом, избранным председателем Нарвского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.
В бурлившей столице Гавен имел встречи с видными большевиками, знавшими его со времени V съезда партии или по каторге и ссылке. Мало кто из политических ссыльных остался после революции в Сибири. Со дня амнистии они устремились в родные места или в столицы.
Гавен собирался обратно в Минусинск, чтобы отчитаться перед избирателями. Но когда он пришел в Центральный Комитет партии за директивами, секретарь ЦК Елена Дмитриевна Стасова совершенно неожиданно предложила ему ехать в Севастополь. Она показала ему груду писем в ЦК партии от председателя севастопольской организации Н. И. Островской и других крымских товарищей, которые просили ЦК прислать им в помощь стойких большевистских организаторов, пропагандистов, агитаторов и опытных лекторов. Островская писала в ЦК по нескольку раз в неделю, просила помочь людьми. Она очень опасалась, что соглашательские партии одержат верх на выборах в Учредительное собрание. Она писала, что вынуждена прекратить прием новых членов в партию, ибо нечего набирать их, если организация не имеет пропагандистов, способных в короткий срок воспитать новичков в духе партийной программы и устава. Примерно такие же письма поступали тогда из Симферополя, Евпатории, Керчи и других городов Крыма.
Вопрос был решен. Перед отъездом Гавен беседовал со Свердловым. Яков Михайлович сказал: «Вопрос о взятии власти — вопрос считанных дней… Во всех крупных центрах пролетарские силы вполне созрели… На юге, в особенности в Крыму, дела обстоят плохо. Там наблюдается засилие меньшевиков и эсеров. Ваша задача: превратить Севастополь в крепость революции, в революционный базис… Севастополь должен стать Кронштадтом юга». Гавену вручили мандат ЦК партии и посоветовали во всем сообразовываться с местными условиями. С отъездом пришлось спешить — поезда тогда шли медленно.
Одновременно с Гавеном ЦК направил в Крым замечательного большевика Николая Арсеньевича Пожарова — матроса-балтийца, бывшего питерского рабочего. Он, как и Гавен, никогда раньше в Крыму не жил.
Отвечая на письма Н. И. Островской, Е. Д. Стасова писала; «В скором времени в Севастополь прибудут товарищи, которые смогут наладить партийную работу и закрепить наше влияние… Гавен… несомненно, может провести любую кампанию и быть ответственным работником на любом посту… Гавен мог бы восполнить вам недостающего лектора». А Гавен не знал об этой аттестации, не думал ни о каких постах. Он ехал в совершенно новый для него край, ехал без всяких средств. Весь его багаж — небольшой тюк литературы да еще огромная ноша — чувство ответственности перед партией.
РЕВОЛЮЦИЯ В КРЫМУ
Русские и украинцы составляли половину коренного населения полуострова, на котором исстари обитали многие национальные меньшинства и этнические группы. Среди них: армяне, болгары, греки, евреи, караимы, крымчаки, латыши, ногайцы, немцы, татары, турки и тюрки, чехи, эстонцы и другие. Почти восемь десятых всей земли, садов и лесов принадлежало помещикам, казне, церкви и купцам. Все крестьянские наделы вместе не превышали одной пятой части земельного фонда края. Притом кулачество и зажиточные колонисты имели в своем пользовании четыре пятых всей крестьянской земли. Половина всех крестьян были вовсе безземельными арендаторами-испольщиками, полубатраками, сверх того были еще тысячи батраков — людей, пришлых из России на отхожий промысел и сезонные сельскохозяйственные работы (косовицу, сбор плодов и пр.).
Половина населения жила в городах. Среди городского люда только тысяч сорок рабочих промышленных предприятий и десятки тысяч кустарей, не пользовавшихся наемной рабочей силой. Это вся прослойка трудящихся в море мелкой и крупной буржуазии края. Девять десятых рабочих — русские и украинцы.
К началу октября 1917 года в Советах рабочих, солдатских и крестьянских депутатов большинство шло за меньшевиками и эсерами. Они господствовали в городских думах и управах, в земствах и кооперативах, в различных союзах. За меньшевиками и эсерами шла почти вся интеллигенция. Они имели свои газеты «Прибой» и «Вольный юг». В краевой либеральной газете «Южные ведомости» сотрудничали журналисты и публицисты — члены соглашательских партий. А среди местных большевиков почти не было интеллигенции. Не было и своей газеты.
Большевистские организации были молодые, малочисленные, лишь в сентябре 1917 года порвавшие с крымской объединенной организацией РСДРП. В Севастополе же организация большевиков существовала с мая 1917 года и насчитывала человек триста. Меньшевиков было более пяти тысяч, эсеров — около тридцати тысяч. В Симферополе было меньше ста большевиков. Примерно такое же соотношение сил сложилось во всей губернии. Исключение составляла Евпатория, куда после революции на лечение попало много социал-демократов с довоенным партстажем. Здесь под руководством Жана Миллера, активного участника революции и одного из организаторов вооруженного восстания 1905 года в Латвии, удалось в сентябре месяце выбрать в партийный комитет только большевиков.
Лидеры меньшевиков и эсеров — местные уроженцы и старожилы, учителя, врачи, адвокаты, литераторы — пользовались значительной популярностью в народе. Деятели большевиков — все почти пришлые люди, не имели прочных связей с местным населением. Ян Булевский, Ян Тарвацкий, Алексей Познанский, Оскар Лиепинь и другие попали в Крым после амнистии прямо с каторги и ссылки. Станислав Новосельский, Жан Миллер, вернувшись из эмиграции, были в мае 1917 года направлены Центральным Комитетом партии в Евпаторию, а Надежда Ильинична Островская прибыла в Севастополь в начале августа. Среди видных большевиков старожилом был лишь Дмитрий Ильич Ульянов, служивший в Таврическом земстве с дореволюционного времени.
В начале октября к приезду Гавена симферопольская организация большевиков ютилась в союзе мельничных рабочих, а собрания устраивала в молельне менонитов на Троицкой улице в безлюдной части Старого города. Все симферопольские организации социалистических партий имели помещения для комитетов и фракций в бывшем губернаторском доме на Лазаревской улице; у большевиков же своего помещения не было.
8 первый же день Гавен потребовал от Симферопольского исполкома, чтобы большевикам тоже отвели комнату в губернаторском доме, притом попросторнее. Эсеро-меньшевистские руководители ответили отказом. Больше того, они пригрозили Гавену, что «скоро-де большевикам отведут много больших комнат в большом доме на „Привокзальной улице“», то есть в тюрьме. «Это мы еще посмотрим», — сказал Гавен, уходя.
9 октября Гавен сделал первый доклад на собрании симферопольских большевиков об очередных задачах партийной организации. Присутствовало человек пятьдесят — рабочие завода «Анатра» и мельниц, солдаты, курсистки и несколько старых большевиков, среди них Ян Тарвацкий, встреча с которым была радостной и неожиданной.
На следующий день Гавен выступил с речью на гарнизонном митинге. Солдаты выслушали его с огромным вниманием. Еще через день Гавен выступал на аэропланосборочном заводе «Анатра». Рабочие тепло встретили речь Гавена. После митинга многие из них записались в большевистскую партию.
В Симферопольском Совете было всего несколько депутатов-большевиков. Меньшевики и эсеры часто устраивали обструкции и прерывали речи большевиков. Незадолго до приезда Гавена в Крыму распространился слух, будто Ленин, скрывавшийся от суда Временного правительства, собирается в Крым, где жил его брат. Эсеры и меньшевики злостно использовали этот нелепый слух. Совдеп принял постановление, протестующее против намерения Ленина приехать в Крым. Советы депутатов некоторых городов Таврии также выносили подобные постановления-протесты. Дошло, например, до того, что в те дни «бдительная власть» выследила и арестовала в гостинице гражданина, ошибочно принятого за Ленина. Сконфуженные власти все же официадьно сообщили, что «задержанный ими не имеет ничего общего с известным большевиком Лениным».
Гавен одиннадцать дней ждал пропуска в Севастополь. Комиссар Временного правительства на флоте эсер Илья Бунаков-Фундаминский явно оттягивал время и неохотно выдал разрешение на въезд Гавела в Севастополь.
До того времени севастопольским большевикам приходилось туго. Еще в августе большевика Финогенова, выступавшего с речью, матросы-эсеры скинули с палубы корабля за борт. Н. И. Островской было очень трудно совладать с матросами и солдатами, на которых большое влияние оказывали анархисты и эсеры.
В Севастопольском Совете, в корабельных и заводских комитетах большевики были в меньшинстве. То же в правлениях профессиональных союзов. Меньшевики бывший политкаторжанин Николай Канторович и Духанина и эсеры Бунаков-Фундаминский и Никонова выступали на митингах и собраниях против Островской, лучшего агитатора большевиков. Теперь им противостоял Юрий Гавен. Его речи отличались простотой и доходчивостью. Каждый день он выступал на военных кораблях, бывал на заседаниях корабельных комитетов, на общих собраниях и слетах моряков, где боролся против эсеро-меньшевистских вожаков.
Левые эсеры и анархисты тоже вели агитацию среди моряков. О многих матросах трудно было сказать: больше ли в них большевизма или анархизма, поскольку все они склонялись к поддержке большевистских лозунгов о мире, земле и за власть Советов. С левыми эсерами и анархистами борьба казалась трудней, чем против социал-соглашателей.
При одном из первых выступлений Гавена на корабле матросы-эсеры ринулись к нему, намереваясь сбросить за борт. Неожиданно за него вступился один бывший политкаторжанин из смертников, рабочий-путиловец Осовский. Он пристыдил эсеров и напомнил им, что Гавен был искалечен на царской каторге. Гавену удалось закончить речь.
Руководительница севастопольских большевиков Н. И. Островская проделала большую агитационную и организаторскую работу. С прибытием Гавена и Пожарова еще более усилилась деятельность организации. Со дня их появления на флоте и в крепости они сумели укрепить авторитет и влияние большевиков.
Вокруг них сразу сплотились члены Севастопольского комитета и активисты большевики: рабочие И. Ржанников и Клепиков, моряки И. Назукин, С. Сапронов, В. Шевцов, А. Платонов, В. Драчун, И. Сюсюкалов (один из первых организаторов и первый секретарь Севастопольского комитета большевиков), солдаты А. Калич, Н. Сапронов и другие.
Гавен опирался также на большевиков-политкаторжан, попавших в Крым на лечение. Только те, кто не был в состоянии стать на ноги, оставались в санаториях. Все остальные включились в партийную работу. Юрий Гавен сразу сблизился с Дмитрием Ильичей Ульяновым. Военврач, не снявший еще военную форму, он оказывал большую поддержку Гавену. Они часто появлялись вместе на митингах в городе и на кораблях.
Первое время Гавен жил на Екатерининской улице в доме пятьдесят пять, отведенном для бывших политкаторжан. В дни наиболее злобной травли большевиков он ночевал на Корабельной стороне в хате матери большевика-политкаторжанина рабочего Морского завода Макара Дерябина. Макар и его брат Петр сделались тогда добровольными «телохранителями» Гавена. К концу октября травля большевиков уже граничила с террором. Но большевики не давали себя запугать.
На базировавшемся в Севастополе флоте и в крепости насчитывалось около сорока тысяч моряков. В севастопольских профсоюзах состояло тысяч двадцать членов. На Морском заводе и в порту, в железнодорожных и судоремонтных мастерских работали тысячи квалифицированных рабочих. Большевики боролись за каждого матроса, солдата и рабочего, за влияние на них. Надо было завоевать на свою сторону судовые комитеты, массу моряков на всех ста базировавшихся здесь кораблях. Их главной опорой тогда являлись Минная школа, корабли «Свободная Россия», «Иоанн Златоуст», «Евстафий», «Гаджибей», «Фидониси», «Заветный», «Дерзкий» и другие.
Октябрьская революция ошеломила контрреволюционеров своей внезапностью. В лагере антисоветских партий не могли скрыть переполох. Меньшевики и эсеры в исполкоме, пораженные ночными телеграммами о свершившемся 25 октября социалистическом перевороте в Петрограде, стремились предупредить возможную попытку захвата власти большевиками в Севастополе. Утром 26 октября эсеро-меныыевистское руководство созвало в Чесменском дворце расширенное заседание исполкома Совета депутатов с участием представителей профсоюзов, завкомов, корабельных и солдатских комитетов, городской думы.
Из двадцати пяти членов исполкома только трое были большевиками. В то время когда социал-соглашатели созывали это заседание, большевики сумели поднять массы моряков, рабочих и солдат на поддержку Октябрьской революции. По инициативе Севастопольского комитета большевиков группы революционных матросов на катерах, украшенных красными флагами, объехали корабли и добились, что Черноморский центрофлот организовал 26 октября большую демонстрацию в честь свершившейся пролетарской революции.
Прервав заседание исполкома, растерявшиеся эсеры и меньшевики приняли предложенную большевиками телеграмму Петроградскому Совету и II съезду Советов, приветствовавшую победу революции. На следующий день пленарное заседание Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов, состоявшееся в цирке Труцци, почти единогласно приняло решение, что отныне вся власть в Севастополе переходит в руки Совета депутатов. Заседание подтвердило также приветственную телеграмму петроградскому пролетариату.
2 ноября 1917 года «Правда» в корреспонденции из Севастополя «Присяга у бортов» описывала события тех дней: «Первые сведения о событиях в Петрограде были получены в Севастополе 26 октября утром. Местным Советом военных и рабочих депутатов был выпущен бюллетень № 1, в котором сообщалось, что Исполнительный комитет Совета… постановил взять власть по управлению Севастополем в свои руки… 26-го днем был дан пушечный сигнал о сборе всех матросов. Состоявшееся собрание постановило признать новую власть. В тот же день на стоявших в Севастополе судах матросы потребовали от офицеров принесения присяги новой власти».
К концу дня 27 октября Черноморский центрофлот обратился с приветствием к Петроградскому военно-революционному комитету, «который взял власть в свои руки… Черноморский флот заявляет, что он будет защищать эту революционную народную власть всеми имеющимися средствами». В то же время на рейде и пристани продолжались демонстрации моряков, рабочих и солдат. Нахимовский проспект, Приморская, Екатерининская и другие центральные улицы переполнились демонстрантами, стекавшимися на Графскую пристань. На многолюдных митингах были приняты приветствия социалистической революции.
Вунаков, Канторович и другие выступали на митингах и собраниях с речами, полными вражды и ненависти к большевикам. Они утверждали, что большевики не удержатся у власти и одной недели, предрекали, что народ не поддержит «большевистскую авантюру». Кляли большевиков как «узурпаторов» и «якобинцев». Боялись, что большевики решатся на захват власти в Крыму и во всей Таврии. Атмосфера накалилась до предела. Особенно в исполкоме.
События разворачивались в пользу большевиков. 29 октября команда минной бригады единогласно приняла резолюцию, в которой было сказано: «Мы не допустим старой власти, которая… нам ничего не дала, кроме разрухи и кровопролития… Мы от своих слов отказаться не можем: вся власть Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов как в центре, так и на местах… Эту власть будем поддерживать всеми силами и средствами…» Резолюции в поддержку Советской власти приняли команду линкора «Ростислав», эсминцев «Гневный» и «Пронзительный» и других кораблей и подразделений флота.
Контрреволюционное офицерство и соглашатели в ответ на эти резолюции попытались разоружить революционных моряков. 30 октября 1917 года командующий Черноморским флотом контр-адмирал Немитц отдал приказ о сдаче всего огнестрельного оружия в арсенал. Но в судовых комитетах большинства кораблей уже преобладали большевики и им сочувствующие. Началась кампания против сдачи оружия. Ее возглавили Гавен, Пожаров и Островская.
Гавен и его товарищи полагали, что победа большевиков в Севастополе решит исход борьбы за власть Советов во всей Таврии. Поэтому неожиданно прозвучало постановление Евпаторийского комитета большевиков: «Считать Октябрьский переворот в Петрограде несвоевременным, так как большевики, не имея большинства в рабочем классе, едва ли сумеют удержать власть в своих руках». Неразобравшиеся евпаторийские комитетчики назвали «переворотом» величайшую в истории революцию. Гавен и Миллер добились немедленной отмены вредного и ошибочного постановления. Они помогли евпаторийским большевикам быстро выправить положение, и уже 5 ноября там был избран новый комитет и выдвинуты новые депутаты в Совет.
6 ноября в Севастополе в зале Морского собрания открылся I Черноморский флотский съезд, на котором большевики вместе с поддерживавшими их левыми и украинскими эсерами и сочувствующими имели большинство. По просьбе представителя революционных рабочих Ростова-на-Дону общечерноморский съезд решил направить на Дон отряд матросов для борьбы с белоказаками и калединцами, угрожавшими разгоном Совета рабочих депутатов и расправой с ростовскими рабочими. Меньшевики и эсеры выступили против отправки отряда. Потом они ушли со съезда. Ушел и председательствовавший на съезде эсер Моренко, а его место занял матрос Платонов — машинист линкора «Свободная Россия».
8 ноября команда линкора «Иоанн Златоуст» приняла резолюцию, в которой говорилось: «Все мы, как один, пойдем без колебаний… к раз намеченной цели полного раскрепощения трудящихся… Сметем всех явных и тайных контрреволюционеров… с глубоким презрением относимся к жалким соглашателям… и клеймим позором их измены делу пролетарской революции… Декреты о мире, земле и о рабочем контроле… можно вырвать у нас лишь вместе с нашими сердцами… Долой колеблющихся соглашателей!.. Вперед за Мир, за Свободу, за Социализм!»
10 ноября первый съезд моряков Черноморского флота принял предложенную Гавеном резолюцию: «Заслушав и обсудив доклад т. Зинченко о II Всероссийском съезде Советов и прения по докладу „О текущем моменте“, I Черноморский съезд признает позицию, занятую съездом в вопросе о переходе власти Советам, вполне правильной. Черноморский флот считает вновь избранный съездом Советов ЦИК единственным источником власти… Съезд призывает всех матросов, солдат, рабочих и крестьян сплотиться вокруг своих Советов и поддерживать их в борьбе с контрреволюцией». Флотский съезд направил приветствие Ленину и Совнаркому с обещанием поддержки флотом Советского правительства. Съезд послал приветствия всем флотам и армиям революционной России. Вместо эсера И. И. Вунакова-Фундаминского Центрофлот избрал комиссаром Черноморского флота большевика В. В. Роменца.
12 ноября из Севастополя в Ростов вышла революционная флотилия в составе двух миноносцев, тральщиков, транспортов и вспомогательных судов. Флотилию возглавила избранная общечерноморским флотским съездом «пятерка», в которую вошел член Севастопольского комитета большевиков В. Драчун. Отправка флотилии была важной победой большевиков. Предстояла решительная схватка с контрреволюционной калединщиной.
Через десять дней из Севастополя отправился эшелон революционных матросов в составе 45 вагонов, а вслед за ним второй эшелон — 53 вагона, всего около 2500 бойцов, с пулеметами, артиллерией, самолетами, боеприпасами и провиантом. Отряд стремился пробиться в Ростов с суши через Синельниково. Возглавлял отряд Алексей Мокроусов; командиром назначили прапорщика Николая Толстова. На проводах эшелона Гавен и Пожаров в своих речах напомнили революционным добровольцам, что черноморцы вместе с революционными моряками-балтийцами и рабочими столицы должны разгромить белоказачью Вандею. Этот митинг закончился клятвенным обещанием бойцов не щадить свою жизнь в защите рабоче-крестьянской власти. Отправка отряда обострила революционную борьбу в Севастополе.
23 ноября в Симферополе в «большевистском гнезде»[4]состоялась Таврическая губернская конференция большевиков, насчитывавших в своих рядах тысячу восемьсот членов. Конференция нацелила партийные организации на близкий захват власти в крае. Конференция решила: 1) признать правильной политику Центрального Комитета партии; 2) предложить всем организациям Таврической губернии организовать отряды Красной гвардии; 3) поручить «тройке» (Гавен, Островская, Констансев) подготовить издание в Крыму партийного органа «Таврическая правда». В бюро губернского комитета партии были избраны Юрий Гавен, Николай Пожаров, Жан Миллер, Ян Тарвацкий и другие товарищи. Тарвацкий и Миллер руководили симферопольской партийной организацией.
26 ноября в Севастополе команда штаба по борьбе с подводными лодками единогласно потребовала новых выборов в Советы депутатов и судовые комитеты, сопроводив решение словами: «Врагам народа и мира на фронте объявляем войну без пощады, войну дворцам до победы… Да здравствует правительство народных комиссаров, ведущее нас к миру и к свету!.. Да здравствует союз международного пролетариата!»
В конце ноября флотилия, отправленная в помощь ростовским рабочим, возвратилась в Крым. Вместе с революционными матросами в Севастополь прибыл с остатками своего разбитого отряда красногвардейцев ростовский рабочий-большевик Карл Вагул — бывший активный участник революции 1905 года в Латвии, «лесной брат». Сухопутный 1-й Черноморский революционный отряд под командой Алексея Мокроусова, выдержав несколько боев против корниловцев в районе Белгорода и схватки с татарскими националистическими частями, также вернулся в Севастополь, чтобы, как определил Гавен в своих воспоминаниях, «расправиться со своей домашней контрреволюцией в Крыму».
Вместе с отрядом Мокроусова прибыла небольшая группа моряков Балтики. Среди них старый товарищ Гавена Карл Зедин, участник революции 1905 года в Латвии, член партии с 1903 года. В Октябрьскую революцию морской офицер большевик Карл Зедин был членом революционного комитета Балтийского флота; 25 октября он участвовал в штурме Зимнего дворца. В сентябре Зедин был избран в состав Всероссийского центрофлота и работал в военно-политическом отделе морской коллегии. Теперь его направили в Севастополь для установления контроля над командованием Черноморского флота. С приездом Зедина большевики и Гавен получили сильного помощника, отлично знавшего флот.
На военных кораблях продолжались митинги, принимались резолюции, в которых моряки требовали установления Советской власти по всей стране и приветствовали обращение Советского правительства к воюющим державам с предложением заключить перемирие на фронтах.
Большевики потребовали переизбрания Севастопольского Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов, не отражавшего революционных устремлений трудящихся.
Антисоветские силы Крыма лихорадочно готовились к схватке. Всекрымский татарский съезд, состоявшийся в Бахчисарае, образовал Курултай — националистический парламент наподобие Украинской рады. Курултай провозгласил себя верховной властью в крае. В ноябре же меньшевистско-эсеровский таврический губисполком созвал в Симферополе губернский съезд Советов, в котором участвовало всего 15 делегатов (в том числе семь большевиков). Большевистскую фракцию возглавлял Гавен. 20 ноября большевики покинули губернский съезд Советов после того, как съезд отверг предложенную Гавеном резолюцию о признании Совнаркома во главе с Лениным и об установлении власти Советов во всей Таврической губернии.
В конце ноября меньшевики и эсеры собрали в Симферополе съезд земств и городов, названный «демократическим совещанием Тавриды», и избрали временный высший орган власти края — «Совет народных представителей», составленный из делегатов антисоветских партий. Так, почти одновременно образовались два параллельных органа верховной власти в крае: татарский Курултай и меньшевистско-эсеровский «Совет народных представителей», сразу же получивший кличку «Совет народных предателей».
В начале декабря в открытом заседании Севастопольского совдепа при большом стечении матросов, солдат и рабочих Л. И. Островская огласила заявление о выходе большевистской фракции из исполкома. Главным мотивом ухода большевиков служило то, что они не могут дальше нести ответственность перед революционными массами за бездеятельность Совдепа и исполкома в борьбе против контрреволюции и активное участие в создании «Совета народных представителей», рассчитанного на противопоставление его Совету Народных Комиссаров. Уход большевиков со съезда Советов и из состава Севастопольского исполкома явился переходом к открытой борьбе за власть Советов в Крыму.
10 декабря в Севастополь из-под Белгорода доставили останки красногвардейцев, погибших в боях с войсками генерала Корнилова. Встреча останков героически павших черноморцев вызвала большое возбуждение матросов, солдат и рабочих.
12 декабря многотысячный митинг трудящихся на Графской пристани потребовал безотлагательного переизбрания Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов. «Севастополь, — говорилось в резолюции митинга, — не должен иметь такого Совета, который борется против Советской власти». В те дни делегатское собрание шестидесяти семи военных кораблей также решительно потребовало безотлагательно провести новые выборы в Совет.
В 10 часов утра 13 декабря состоялись похороны погибших черноморцев. При стечении огромной массы людей тела вынесли из Николаевского собора на Екатерининской улице. Отсюда с множеством знамен похоронная процессия двинулась к Михайловскому кладбищу. Речи Гавена и других товарищей на траурном митинге были выслушаны в глубоком молчании. Над открытой могилой от имени специальной следственной комиссии был оглашен список офицеров, наиболее свирепо расправлявшихся с моряками при подавлении революции 1905 года. К ночи по почину анархиствовавших матросов с контрминоносца «Гаджибей» начались стихийные аресты офицеров. Некоторых из них расстреляли.
