Показать все теги
«Обойдя всю землю Русскую» (то есть, очевидно, проехав через Литву и Киев), Александр Тверской явился в Орду и ударил челом хану. Тверская летопись так передает его покаянную речь: «Господине царю! Аще много зло сотворих ти, во всем есмъ пред тобою, готов есмь на смерть» (23, 48). В ответ хан ободрил князя: «Аще тако еси сотворил (то есть пришел с повинной. – Н. Б), то имаши живот получити, многы бо послы слах, не приведоша тя».
Узбек «пожаловал» князя Александра: разрешил ему вернуться в «отчину свою» – тверскую землю.
В начале 1338 года Александр Михайлович в сопровождении «сильных послов» Киндяка и Авдула вернулся в Тверь и торжественно взошел на престол своего отца. Младший брат Александра Константин, княживший в Твери в 1328 – 1337 годах, безропотно удалился в свой Клинский удел (91, 184). Впрочем, не только он, но и сам Иван Калита не посмел воспрепятствовать возвращению Александра.
Пребывание татарских «сильных послов» (то есть послов с большим отрядом сопровождения) разоряло и возмущало тверичей. От этих незваных гостей «много сотворишеться! тягости христианом» (23, 48). Отвыкнув от татарского произвола, многие бояре Александра Тверского, по свидетельству летописи, покинули своего патрона и перебрались на службу к Ивану Калите. Вероятно, так поступили и бояре прежнего тверского князя Константина Михайловича, не пожелавшие сидеть с ним в его захолустном Клинском уделе, от которого было рукой подать до московской границы. Раздоры среди тверского боярства усугублялись тем, что за десять лет жизни во Пскове и Литве князь Александр обзавелся новыми любимцами, заносившимися перед старой придворной знатью.
Калита радушно встречал перебежчиков, находил каждому достойное место в кругу своих бояр. Широкое гостеприимство было одной из основ московской политики. Ведь каждый человек мог стать той песчинкой, которая потянет чашу весов в нужную сторону...
Татарские послы пробыли в Твери все лето 1338 года. Тогда же состоялись и какие-то переговоры между Калитой и Александром Тверским. Соперники через послов обсуждали вопрос «о вотчине», но «не докончаша и мира не взяша» (22, 208). Легко догадаться, что «вотчиной своей» Александр считал не только Тверь (здесь его уже утвердил хан, с решением которого Калита спорить не мог), но и великое княжение Владимирское. В свое время великое княжение занимали отец, дед и прадед тверского князя. Среди князей того времени никто не мог с большим основанием претендовать на Владимир исходя из династических расчетов, нежели Александр.
Александр мог бы, конечно, и остановиться на достигнутом, заняться тверскими делами и не искать великого княжения Владимирского. В этом случае он, вероятно, избежал бы своей трагической участи. Однако подобное смирение было выше его меры. Он не сумел свернуть с дороги, проторенной его отцами и дедами. Историк тверского княжества В. С. Борзаковский справедливо заметил: «Виноват был Александр в том, что в последствие времени, получив прощение в Орде и вернув Тверь, поднял спор с Москвой и за то погиб сам в Орде» (50, 132).
Хан Узбек, следуя старой ордынской традиции, не спешил определять свое мнение в вопросе о великом княжении Владимирском. Орде выгодно было устроить своего рода аукцион, где побеждал тот, кто обещал заплатить наибольшую сумму. В свою очередь, Александр страстно желал получить Владимир. Дело заключалось не только в честолюбии и властолюбии: тверского князя мучили долги, расплатиться с которыми он надеялся при помощи великокняжеской владимирской казны. В «Истории» Татищева находим уникальное свидетельство на сей счет: «Бывшу же Александру Михайловичу в Немцех и Литве, тогда мнози истязаху от него многи дары и обеты, прирекаюсче ему помогати, но ничто полезно ему сотвориша. И он, отдав имения своя, живяше во странех чюжих в велием убожестве и нищете. И егда прият от хана княжение Тверское... тогда тии немцы и литовстии вельможи прошаху от него обетов. Он же, яко ведый себя неповинна и не имуща, что дати, разорено бо еще бе и княжение его, отказа им, а инех проси, да пождут до исправы» (38, 89).
Выдвинув соперника московскому великому князю, хан занял выжидательную позицию. Он с удовольствием искушенного зрителя наблюдал за тем, как разворачивалась очередная схватка русских князей.
Уразумев позицию хана, тверской князь решил действовать так, как действовали все его предшественники по борьбе за великое княжение Владимирское. Осенью 1338 года он отправил в Орду с ханским послом Авдулом своего старшего сына Федора. Тверской княжич поселился в ханской ставке в качестве одновременно и представителя своего отца, и заложника. Сопровождавшие Федора бояре должны были следить за настроениями ханского двора, мешать интригам сторонников Москвы, словом, прикрывать своего князя со стороны Орды. А в это время сам Александр Тверской готовился к войне. Он собирал вокруг себя всех недовольных возвышением Калиты, «насилованием» его воевод в зависимых от Москвы землях.
Многие приходили под знамена Александра Тверского уже потому, что сочувствовали его жизненному пути. Князь-мятежник, десять лет враждовавший с ханом; друг могущественных литовских князей и предводитель вольных псковичей; сын князя-мученика, отдавшего жизнь за веруй отечество, – кто еще из русских князей того времени мог похвастаться таким прошлым?! Несмотря на унизительное покаяние Александра Орде, многие видели в нем героя и патриота – прямую противоположность Ивану Калите, достигшему успеха благодаря беспрекословной покорности «поганым». Конечно, князю Ивану было чем ответить на упреки своих недругов, было чем гордиться как правителю всей Северо-Восточной Руси. И все же в ярком ореоле Александра Тверского тускнели скромные добродетели московского реалиста. Иван работал для будущего, а такие люди редко пользуются популярностью у современников.
К Александру потянулись все униженные и оскорбленные Калитой. Был среди них и лихой рубака князь Романчук: Белозерский, и другой зять Калиты – Василий Давидович Ярославский; были, вероятно, и обиженные московским засильем ростовские князья.
Появление антимосковской коалиции грозило вернуть страну ко временам усобицы между старшими сыновьями Александра Невского. Тогда каждый из соперников создавал свою «партию», и вся Северо-Восточная Русь постепенно оказалась втянутой в междуусобную борьбу, переплетавшуюся с татарскими «ратями». Мог ли князь Иван последовать этому примеру? Мог ли отдать на волю слепой военной удачи все, что было достигнуто за десять лет неустанных трудов? Александр Тверской восстал не против одного только московского князя – своего старого врага и соперника; он замахнулся на ту «великую тишину», в соблюдении которой Калита видел свое провиденциальное назначение. И потому первой заботой Калиты было не допустить войны, перенеся дело на суд Орды. Понимая, что и приговор Орды может открыть дорогу войне, князь Иван хотел добиться радикального решения – казни Александра Тверского.
Искать свидетельства (или лжесвидетельства) измены Александра Тверского Орде следовало на западе, в Литве. Вся сеть московской разведки была поставлена на ноги. И кажется, эти люди свои деньги получали не зря...
Уникальное известие Татищева о литовских кредиторах Александра Тверского позволяет понять общий замысел Калиты. Разыскав кредиторов, потерявших надежду вернуть свои деньги, московские агенты обещали им возместить ущерб, но при одном условии: пострадавшие должны были устно или письменно обвинить Александра Тверского перед ханом. Конечно, Узбека мало интересовали неоплаченные долги его русского вассала виленским или рижским купцам. Однако ясно, что озлобленные кредиторы, подученные московской разведкой, примешивали к финансовым претензиям политические обвинения. Самым тяжким из них могло быть обвинение Александра в связях с Литвой после покаяния в Орде и возвращения в Тверь.
Искушенный в интригах хан, конечно, понимал, «откуда дует ветер». Однако и Калита был мастером интриги. Обвинения кредиторов чередовались с жалобами и заявлениями русских князей, тайно сотрудничавших с москвичами. «И аще (хотя. – Н. Б.) хан отсылая их (кредиторов. – Н. Б.), но чрез князей толико наполниша уши ханский горести и гнева, яко оскорбися до зела» (38, 89).
Неизвестно, какими именно аргументами или документами князья заставили хана «оскорбиться до зела». Вероятно, самые сильные из них представил Узбеку сам Иван Калита, явившийся в Орду вместе с двумя старшими сыновьями в начале 1339 года. Судя по последующим событиям, можно думать, что речь шла о литовско-тверском сговоре, направленном против Орды. Вероятно, московский князь сумел добыть (или сфабриковать) какие-то документы на сей счет.
Впрочем, речь тогда шла не только об «измене» Александра Тверского. Этот визит Калиты к хану отличался какой-то особой значительностью и торжественностью. По мнению многих историков, князь Иван во время этой поездки не только представил хану своих старших сыновей, но и предложил для утверждения «духовную грамоту» – завещание.
Дальновидный князь Иван включил в свое завещание даже распоряжение о том, что делать наследникам в случае, если татары отнимут у одного из них часть владений. При таком несчастье следует проявить смирение, а пострадавшему выделить понемногу из наделов всех других наследников.
Особый, итоговый характер своей последней поездки в Орду в 1339 году князь Иван мог обосновать только двумя причинами: тяжкая болезнь, предчувствие скорой кончины – или намерение принять монашеский постриг. Вероятно, само по себе заявление Калиты о его намерении уйти с политической сцены было тонко рассчитанным действием. Этот ход должен был произвести впечатление на старого хана, заставить его благосклоннее отнестись к молодому предводителю московского княжеского дома князю Семену Ивановичу.
В ходе недолгого, но весьма важного по своим последствиям визита Калиты в Орду в 1339 году судьба Александра Тверского была предрешена. Хан вновь остановил свой качнувшийся выбор на московских князьях. Его насторожила не только личная неблагонадежность Александра Тверского, о которой так много говорили московские ходатаи. Один из самых выдающихся правителей Орды, хан Узбек умел заглянуть в будущее. Он хорошо понимал, что возвышение тверского княжеского дома неизбежно приведет к усилению антиордынских настроений на Руси. Дело было не в личностях, а в логике политических традиций и геополитических интересов. Тверь уже в силу своего географического положения выступала носителем «западнических» настроений в сообществе земель и княжеств, объединенных под эгидой великого княжения Владимирского. В условиях быстрого усиления Литвы передача великокняжеской власти тверским князьям могла привести к ослаблению контроля Орды над русскими землями. Игра с «помилованием» опального Александра Тверского была затеяна ханом главным образом для того, чтобы дать наглядный урок русским князьям, попугать Ивана Калиту и потешить собственное самолюбие. Теперь эта игра подходила к концу. Продолжать ее было не только бессмысленно, но и опасно для Орды.
Предшественники Узбека на ханском престоле любили создавать на Руси ситуацию двоевластия, борьбы двух соперничавших княжеских группировок. Это приносило ханской казне новые доходы и устраняло возможность объединения страны под единой властью. Возвышение Литвы заставило Узбека постепенно отойти от этой традиционной политики. Теперь Орде нужна была единая Северо-Восточная Русь, покорная Орде, но способная самостоятельно дать отпор Литве на всем протяжении русско-литовских границ. Московский князь Иван сумел убедить Узбека, что именно он и его потомки лучше других исполнят замысел хана. Конечно, Узбек понимал, что никакие клятвы не удержат московских князей от восстания против татар, если Орда утратит свою монолитность и силу. Но хан предпочитал не думать о плохом и гнал от себя черные мысли. В конце концов, он имел право на душевный покой: своим выбором в пользу Москвы хан лет на двадцать отсрочил Куликовскую битву. Не проиграл и князь Иван. Сделав ставку на верность Орде, он помог своему внуку Дмитрию одержать победу на Куликовом поле...
Когда в степи зазеленела первая трава, князь Иван стал собираться в обратную дорогу. Последний раз пришел он в позолоченную юрту «повелителя всех, кто живет за войлочными стенами». Даже в своем роскошном дворце, выстроенном мастерами из Хорезма в центре многолюдной столицы Золотой Орды, хан держал посреди двора походную юрту и часто принимал посетителей именно в ней. Его почерневшее от степного солнца лицо было, как обычно, непроницаемо. Но Калита давно научился и под этой маской угадывать движения души. Сегодня хан был печален и задумчив. Он знал, что видит Ивана в последний раз.
Прощаясь с князем Иваном, Узбек подарил ему на память шапку-тюбетейку, сделанную из искусно спаянных золотых проволочек. В бесконечном кружеве ее узоров словно переплелись нити их общих судеб. Пройдут годы – и тюбетейка Узбека, слегка переделанная московскими умельцами, превратится в знаменитую «шапку Мономаха» – главный символ московской государственности (45, 20). Начисто забыв ее подлинное происхождение, московские придворные книжники составят легенду о том, как византийский император Константин Мономах прислал эту шапку в знак уважения своему внуку, киевскому князю Владимиру Мономаху. Но странный подарок ордынского хана был наделен тяжелой, таинственной силой. И, возлагая его себе на голову в день коронации, московские цари, сами того не ведая, становились наследниками древних повелителей степей...
Князь Иван вернулся в Москву «пожалован Богом и царем» (22, 92). Теперь хан вызвал к себе его тверского соперника. Новгородская Первая летопись под 1339 годом сообщает: «Ходи князь великыи Иван в Орду; его же думою приславше татарове, позваша Александра и Василья Давыдовица Яро-славьскаго и всех князии в Орду. Князь же Александр бе послал преже себе в Орду сына своего Федора, чая оттоле вести; и приела по него цесарь, и поиде в Орду» (10, 349 – 350).
Другие летописи сообщают некоторые подробности этой трагической поездки. Опасаясь, что князь Александр, предупрежденный сыном об опасности, вновь уйдет в бега, Узбек отправил к нему своего посла, некоего Илтэрчея с наказом: «Иди в Русь, призови ми семо (сюда. – – И. Б.) князя Александра, не яростию, но тихостию» (23, 49). Явившись в Тверь, ханский посол стал уверять князя, что «царь» хочет передать ему великое княжение Владимирское. Однако перед этим по обычаю должен был состояться суд, где будут рассмотрены все обстоятельства дела и выслушаны все свидетели.
Версия о суде казалась правдоподобной: в Орду поехали тогда многие русские князья и в их числе все три сына Калиты. Сам Иван остался в Москве, сославшись, вероятно, на недуги.
Тверская разведка имела сведения о намерении хана расправиться с князем Александром. Однако настроения хана менялись, и тверской князь, конечно, не жалел последнего золота, чтобы качнуть чашу весов в свою пользу. После долгих колебаний в самом конце лета 1339 года он все же решил ехать в Орду. У многих было такое ощущение, что они провожают Александра в последний путь. Тверское духовенство во главе с епископом, княгиня Анастасия с младшими детьми сопровождали его по Волге до устья речки Кашинки. Здесь стояла церковь Спаса, в которой отслужили напутственный молебен. Брат Александра Василий Михайлович ехал с ним еще дальше – до Святославля Поля, находившегося, вероятно, на месте нынешнего города Калязина (91, 160). Другой брат, Константин, не смог прибыть на проводы из-за тяжкой болезни, приковавшей его к постели.
После гибели князя Александра в Орде тверские книжники составили особую повесть об этом событии, занесенную в некоторые летописи. Согласно повести, поездка Александра в Орду была таким же самопожертвованием, как и последнее путешествие к хану его отца Михаила Тверского. Провидя свою судьбу, князь-мученик говорил: «Аще пойду во Орду, смерти предан буду; аще ли не иду к нему во Орду, да приидет от него рать и много христианства пленено и убиено будет. А вина тому всему аз и всяко от Господа Бога отмщение и казнь прияти имам. Лутче убо ми есть единому за всех смерть приати» (38, 89).
Чудесная сила останавливала Александра на его пути в Орду. Встречный ветер на Волге был таким сильным, что тверские насады еле двигались вперед...
В Орде Александр по обычаю одарил хана и ханшу, всех влиятельных придворных. Сын Федор передал ему последние новости. Они были неутешительны. Князю оставалось только ждать и молить Бога о милости. Хан не спешил объявить свою волю. В тягостном ожидании прошел целый месяц. Одни говорили Александру, что хан хочет дать ему великое княжение Владимирское, другие предупреждали о скорой гибели. За три дня до казни князю был объявлен смертный приговор. Обреченный Александр то истово молился в походной церкви, то проклинал себя последними словами за доверчивость, то бросался обивать пороги своих прежних доброхотов. Но все было напрасно. Настал день казни – четверг, 28 октября 1339 года. Исповедавшись и причастившись святых тайн, отец и сын ждали страшного конца, распевая псалмы.
Наконец показалась толпа татар во главе с неким Черкасом. Татары подбежали к Александру, схватили его за руки, сорвали с него одежду. Нагой, со связанными руками он был поставлен перед ханским вельможей Товлубеем. Восседавший на коне Товлубей приказал своим подручным: «Убейте их!» Оба князя были тут же зарезаны ножами. Бросив тела на землю, палачи отрубили им головы.
При виде кровавой расправы приближенные и слуги князя в ужасе разбежались. Обезглавленные тела Александра и Федора долго лежали в пыли, собирая ворон и бродячих собак. Наконец хан разрешил подобрать их и, положив в гробы, отправить на Русь.
Мертвые уже не были опасны для Орды. Воздавать им последние почести не возбранялось. Во Владимире печальную процессию встретил митрополит Феогност. Вместе с собором местного духовенства он отслужил панихиду по погибшим. Затем тела князей через Юрьев-Польской повезли на Переяславль. Там им отдали последние почести ростовский епископ Гавриил и тверской владыка Феодор. Здесь же были и братья Александра Константин и Василий Михайловичи.
Из Переяславля похоронная процессия направилась в Тверь. Горожане встретили ее на подъезде, возле Михайловского монастыря. Они взяли из повозки гробы с телами отца и сына «и на главах несоша в град к святому Спасу» (23, 51).
Рассказ тверского летописца о гибели Александра Тверского и его сына Федора, о возвращении их останков через всю Северо-Восточную Русь обратно в Тверь, несмотря на свой лаконизм, зримо передает то глубокое потрясение, которое испытали свидетели и современники этой трагедии. Такого еще не бывало в северорусских княжеских семьях: сразу три поколения (дед, отец и сын) стали жертвами ханских палачей. Многие вспоминали о том, что и Ярослав Ярославич (прадед) умер на пути из Орды, а Ярослав Всеволодович (прапрадед) был отравлен татарами. Невольно возникала мысль о проклятье, тяготевшем над этой линией потомков Всеволода Большое Гнездо...
Гибель Александра Тверского и его сына легла мрачной тенью на историческую репутацию московских князей. Очевидно, что Калита приложил немало стараний, чтобы избавиться от опасного соперника руками ханских палачей. Однако не следует механически переносить в прошлое современную систему моральных оценок. Казнь тверских князей воспринималась людьми той эпохи прежде всего как Божий суд. Описывая их гибель, летописец содрогается не столько от самого зрелища крови и убийства, сколько от трепета перед грозным явлением Провидения. Хан Узбек – новый царь Навуходоносор. Он есть орудие Божьего промысла. Поэтому обвинять лично его в жестокости и прочих пороках – бессмысленно и нелепо. К тому же жестокая казнь есть такой же необходимый атрибут верховной власти, как и милосердие.
Средневековая концепция царской власти, которой руководствовались летописцы, четко изложена в библейской Книге Даниила. Пророк возвещает вавилонскому царю Валтасару: «Царь! Всевышний Бог даровал отцу твоему Навуходоносору царство, величие, честь и славу. Пред величием, которое он дал ему, все народы, племена и языки трепетали и страшились его: кого хотел, он убивал, и кого хотел, оставлял в живых; кого хотел, возвышал, и кого хотел, унижал. Но когда сердце его надмилось и дух его ожесточился до дерзости, он был свержен с царского престола своего» (Даниил, 5, 18 – 20). Итак, царю позволено все, кроме одного: дерзости перед Богом. В его деяниях можно видеть исполнение высшей воли.
Только в этой провиденциальной системе представлений о судьбе и власти объяснима поразительная «бесчувственность» древнерусского летописца. Завершив рассказ о гибели Александра Тверского и его сына Федора жуткой подробностью: «и разоимани быша со ставом» (то есть патачи разрубили тела убитых князей по суставам, как разделывают животных), летописец в следующей фразе радуется благополучию тех, кто с точки зрения реальной истории был причастен к гибели тверичей. «А князя Семена и братию его с любовию на Русь отпустиша и приидоша из Орды на Русь пожалованы Богом и царем» (23, 51).
Как восприняли в Москве расправу хана с тверскими князьями? Конечно, сама жуткая сцена казни на всю жизнь осталась в памяти сыновей Калиты, находившихся тогда при ханском дворе. Они либо видели казнь своими глазами, либо слышали о ней подробные рассказы очевидцев. Однако трудно поверить некоторым современным романистам, рисующим дело так, будто Калита и его сыновья чувствовали себя убийцами тверских сородичей, стонали под тяжестью смертного греха, каялись ночи напролет в дворцовой молельне.
Едва ли это было так. Напротив, осенью 1339 года в Москве торжествовали победу и благодарили Бога за такой исход дела. Одна из летописей сообщает, что сыновья Калиты вернулись из Орды «с великою радостию и веселием» (22, 211). Конечно, они радовались не самой гибели Александра (ибо сказано: «Не радуйся смерти человека, хотя бы он был самым враждебным тебе: помни, что все мы умрем» (Сирах, 8, 8), а тому политическому облегчению, которое наступило в Северо-Восточной Руси с уходом этого неугомонного бойца.
Гибель Александра Тверского и его сына Федора была страшной. Но следует учесть и то, что люди Средневековья вообще были менее чувствительны к жестокости. Зрелище крови и страданий не вызывало у них столь сильного потрясения, как у современного человека. Смерть была скучной повседневностью в обществе, где большинство детей умирали в младенчестве, а средняя продолжительность жизни не превышала сорока лет. Да и сама грань между «быть» и «не быть» не ощущалась тогда с той болезненной остротой, которая присуща новому времени. Средневековые правители развлекали толпу зрелищем казни. Иногда такие действа устраивались с целью назидания. Александр Невский в 1257 году во Пскове устроил публичную казнь своих захваченных в плен недругов: одним палачи отрезали носы, другим выкалывали глаза. «Всяк бо зло дея зле да погибнеть», – назидательно замечает по этому поводу летописец, явно сочувствуя акции князя (10, 309). Враг должен погибнуть, иначе погибнешь ты сам – такова была аксиома того времени. Милосердие допускалось лишь как роскошь: в небольших количествах и там, где оно не могло повредить делу. Могли ли московские князья думать и поступать иначе?
Летописание не сохранило каких-либо упреков в адрес московских князей в связи с гибелью Александра Тверского. Упоминание Новгородской Первой летописи о том, что тверской князь был вызван в Орду «думою», то есть по замыслу Ивана Калиты, есть лишь констатация факта. Действительно, московский князь хотел вынести на суд Орды свой спор о власти с Александром Тверским, грозивший полыхнуть общерусской кровопролитной усобицей. И каждый из них делал все возможное, чтобы чаша весов этого суда склонилась в его пользу. Показательно, что и «Повесть об убиении Александра Тверского», сохранившаяся в составе некоторых летописей, далека от каких-либо политических обвинений. Ее тема – гибель двух благочестивых христиан, отца и сына, от рук «поганых» татар. Мораль повести – чисто христианская идея гибели «за ближних своих».
Если бы Иван Калита был только лишь «выдающимся государственным деятелем», он вполне мог бы успокоить свою совесть рассуждением о необходимости державной жестокости для общего блага. Однако он был не политик, а «царь последних времен». И потому своих оправданий он искал не в тусклом свете здравого смысла, а в ослепительных вспышках пророческих откровений. Он видел гибель иудейского царя Седекии, который ослушался пророка Иеремии и выступил против царя Вавилонского. «И заколол царь Вавилонский сыновей Седекии в Ривле перед его глазами, и всех вельмож Иудейских заколол царь Вавилонский, а Седекии выколол глаза и заковал его в оковы, чтобы отвести его в Вавилон» (Иеремия, 39, 6 – 7). Он слышал, как говорит с Иеремией Господь Саваоф: «Кто обречен на смерть, тот предан будет смерти; и кто в плен, пойдет в плен; и кто под меч, под меч» (Иеремия, 43, 11)...
В 1339 году произошел важнейший перелом в истории русско-ордынских отношений, а вместе с ним – и в истории формирования единого Русского государства. Казнь Александра Тверского знаменовала окончательный отказ Орды от политики «разделяй и властвуй» внутри Северо-Восточной Руси и переход к той же политике, но в масштабе всей Восточной Европы. По многим причинам, среди которых далеко не последнюю роль сыграла тонкая политика Ивана Калиты, Орда решила отдать предпочтение московским князьям, дать этой династии возможность консолидировать Северо-Восточную Русь под эгидой великого княжения Владимирского.
Три тяжких удара – казнь князя Михаила Ярославича (1318), «Федорчюкова рать» (1328) и гибель в Орде князя Александра Михайловича и его сына Федора (1339) – положили конец длившемуся около столетия расцвету Твери. Центр политической и духовной жизни Северо-Восточной Руси, переместившийся в конце XIII века из Владимира в Тверь, теперь вновь переместился, но уже из Твери в Москву.
Князь Иван остро ощутил эту историческую перемену. Человек своего времени, он захотел отметить ее каким-нибудь символическим торжественным действом. Зимой 1339/40 года такое действо состоялось...
Символом достоинства всякого средневекового города, его гордостью, если угодно – его душой был колокол. Горожане относились к колоколу как к живому существу, давали ему имя. Согласно древнему поверию, звон колокола отгонял злые силы. На Руси в эпоху Калиты лишь немногие крупные города могли позволить себе такую роскошь, как колокола. Но и в больших городах они имелись обычно только на соборной колокольне. Прочие церкви довольствовались повешенными на ремне железными или медными досками («било»). Когда нужно было созвать прихожан на богослужение, в эти доски изо всех сил били молотом.
Колокола соборной колокольни различались соответственно их церковному назначению: «благовестный», «за-звонный», «красный», «трапезный». Другие колокола исполняли сигнальные функции и имели соответствующие названия – «вестовой», «набатный», «осадный», «сполош-ный», «ратный». Тревожный звон набатного колокола, созывавшего народ на площадь в случае пожара или неожиданного нападения врагов, был хорошо знаком каждому горожанину. Заслышав его, люди бросали свои дела и бежали на соборную площадь. Именно такой «набатный» колокол и поднял тверичей на восстание в тот роковой день 15 августа 1327 года.
И вот теперь московский князь Иван решил наказать колокол-мятежник. Зимой 1339/40 года по его приказу колокол был снят с соборной колокольни в Твери и отвезен в Москву. Тверская летопись сообщает об этом предельно лаконично: «А князь великий Иван в Твери от святого Спаса взял колокол в Москву» (23, 52).
Калита не был оригинален в своем деянии. Такое случалось на Руси и прежде, хотя не часто. В 1066 году князь Всеслав Полоцкий, захватив Новгород, снял колокола у Софийского собора. «О, велика бяше беда в час тыи!» – воскликнул по этому поводу новгородский летописец (10, 17). Снимал колокол у владимирского Успенского собора и незадачливый князь Александр Васильевич Суздальский, вскоре возвративший его назад. В первом случае это был чистый грабеж, во втором – грабеж слегка прикровенный: Александр получил тогда от хана великокняжеский титул и хотел иметь у себя дома «великокняжеский» колокол.
Совсем по-иному воспринималась акция Калиты. Это было символическое деяние, смысл которого можно выразить словом «покорность». Тверской колокол был отвезен в Москву точно так же, как позднее Иван III увез в Москву вечевой колокол из Новгорода, а Борис Годунов отправил в Сибирь набатный колокол из Углича, поднявший горожан на восстание в мае 1591 года. Такие уроки запоминались надолго в силу своей наглядности.
Вывоз колокола (вероятно, единственного в Твери) в Москву, еще не имевшую своих собственных колоколов, символизировал полную победу Москвы над Тверью. Этот удар должен был сломить самолюбие тверичей, заставить их смириться со своей участью побежденных. Похоже, что удар Калиты достиг цели. Летопись сообщает, что после гибели Александра Михайловича в Орде «княжение тверское до конца опусте» (22, 210). Тогда же произошел и новый массовый отъезд тверских бояр на московскую службу (ПО, 158). И как было не вспомнить тогда князю Ивану Книгу притчей Соломоновых: «Когда Господу угодны пути человека, Он и врагов его примиряет с ним». (Пригчи, 16, 7). Впрочем, у бояр были, конечно, и земные причины для такого решения: мало кто хотел служить вернувшемуся в Тверь из своего клинского удела смиренному князю Константину Михайловичу.
Еще одним наглядным свидетельством глубоких перемен в политической ситуации в Восточной Европе явился новый московский Кремль. Он был выстроен из могучих дубовых бревен зимой 1339/40 года (30, 205). Старая московская крепость после многих пожаров обветшала и выглядела совсем убого. Однако для сооружения новой требовалось, конечно, разрешение Орды. Князь Иван мог получить такое разрешение во время своей поездки к хану весной 1339 года. Свое прошение Калита, вероятно, обосновал тем, что ему нужно подготовиться к серьезной войне с Литвой. Именно желание превратить великое княжение Владимирское в мощную антилитовскую силу и предопределяло решение хана относительно казни тверских князей и поощрения москвичей.
Однако и получив одобрение хана, осмотрительный князь Иван не спешил приступать к делу. Он ждал окончательного решения судьбы Александра Тверского. До этого он не мог начать разборку старых стен для их замены новыми. Ведь в случае неожиданной перемены настроений хана князь Александр мог вернуться из Орды с пожалованием. И тогда война Твери с Москвой была бы неизбежной. И можно ли было вступать в эту войну с разобранными городскими стенами?
Князь Иван ждал из Орды не только вестей, но и своих сыновей. Без них он вряд ли начал бы столь знаменательное дело, как постройка крепости. Вероятно, княжичи выехшш из Сарая сразу же после казни князя Александра Тверского 28 октября 1339 года. Нахлестывая коней, они домчались до Москвы недели за три. Обняв сыновей, выслушав их рассказы о событиях в Орде, Калита велел немедля собирать бояр для совета. Такое дело, как возведение крепости, делалось всем миром, и потому князю нужна была поддержка не только знати, но всей московской посадской общины. На эту коллективность замысла и исполнения указывает,и летописец, используя множественные формы глагола: «На ту же зиму месяца ноября в 25, на память святаго мученика Климента, замыслиша рубити город Москву, а кончаша тое же зимы на весну, в великое говение» (23, 51).
Для начала столь великого дела князь Иван, как обычно, выбрал день не случайный. В четверг, 25 ноября, когда состоялась торжественная закладка новой крепости, церковь вспоминала святого мученика Климента, ученика апостола Петра. Это имя многое говорило людям той эпохи. Оно было окружено множеством легенд. Сосланный во времена гонений на тяжкие работы в крымские каменоломни, римский епископ Климент и здесь прославился своими проповедями, обращением в христианскую веру множества язычников. Мощи святого, находившиеся в Корсуни (Херсонесе), были обретены святыми братьями-миссионерами Кириллом и Ме-фодием. Завоевав Корсунь, князь Владимир Святой перенес мощи Климента в Киев и поместил их в Десятинной церкви. Полагают, что «креститель Руси» был похоронен в этой церкви именно в приделе святого Климента. Наряду с легендой о посещении Руси апостолом Андреем, история святого Климента утверждала древность русского христианства, его прямую связь с апостольской традицией.
Почитание святого Климента из Киева перешло в Новгородскую землю. В 1153 году архиепископ Нифонт заложил каменную церковь Климента в Ладоге. Среди прочих избранных святых Климент был изображен на медных позолоченных дверях новгородского Софийского собора, изготовленных архиепископом Василием Каликой в 1336 году. Позднее Климента изобразил Феофан Грек в своих росписях в церкви Спаса на Ильине в Новгороде (1378).
Через образ святого Климента протянулась еще одна нить духовной связи от Москвы к стольному Киеву и Великому Новгороду.
Однако выбор дня для закладки московского Кремля был еще более многозначительным, чем можно видеть с первого взгляда. 25 ноября был канун праздника святого Георгия – «осеннего Юрьева дня». Этот праздник также имел киевское происхождение. Его установил Ярослав Мудрый в память об освящении построенной им Георгиевской церкви. Покровитель воинов, победитель дракона, мученик за веру – святой Георгий был одним из самых светлых, героических образов в древнерусской христианской традиции. Знаменитый эпизод его жития – «Чудо Георгия о змие» – стал символом борьбы русского народа за свою независимость в XIV – XV веках. Со временем Георгий-змееборец станет официальным гербом Москвы.
Не ограничившись возведением нового Кремля, князь Иван одновременно предпринял и некоторые работы по благоустройству и укреплению Москвы: «Такоже и посады в ней украсив и слободы, и всем утверди» (74, 82). Простояв всего около 25 лет, Кремль Калиты был заменен на новый, белокаменный. Внук князя Ивана Дмитрий Донской, подобно своему деду, предусмотрительно подготовился к войне с Литвой, отстроив заново московскую крепость. Но эти тревожные 25 лет Москва без потерь прожила под защитой стен Калиты, поминая добрым словом их строителя.
И ныне при строительных или археологических работах в Московском Кремле из глубины земли время от времени извлекают полуистлевшие, но все еще поражающие своей мощью дубовые бревна – останки Кремля Калиты. Глядя на них, думаешь о том, какой непомерный труд был надобен, чтобы приготовить и сложить в городни стен этих лесных великанов. Но еще более удивителен духовный труд и подвиг строителей той славной крепости, имя которой – Московское государство.
Последний год своей жизни князь Иван сильно хворал. Тяжело было вставать с постели, не по силам уже стало садиться на коня. Но и ослабев физически, он сохранял ясность ума, силу духа. Сыновья стали его руками, его помощниками в делах власти. Они были еще совсем молоды: 23-летний Семен, 13-летний Иван, 12-летний Андрей. Но когда они стояли перед ним, крепкие, как три молодых дубка, он радовался и вспоминал мудрое слово Библии: «Кто наставляет своего сына, тот будет иметь помощь от него и среди знакомых будет хвалиться им. Кто учит своего сына, тот возбуждает зависть во враге, а пред друзьями будет радоваться о нем. Умер отец его – и как будто не умирал, ибо оставил по себе подобного себе; при жизни своей он смотрел на него и утешался, и при смерти своей не опечалился; для врагов он оставил в нем мстителя, а для друзей – воздающего благодарность» (Сирах, 30, 2 – 6).
Руками сыновей князь Иван отводил новые напасти, подступавшие со всех сторон.
Зимой 1339/40 года хан Узбек приступил к исполнению своего замысла о совместном русско-татарском наступлении на Литву. Из Орды с этой целью отправлен был с войском воевода Товлубей – тот самый, что руководил казнью Александра Тверского. Вероятно, он был одним из тех ханских вельмож, которые выступали за войну с Литвой и потому ненавидели дружившего с литовцами тверского князя. С Товлубеем шел и некий «князь Менгукаш, и иные мнозии князи с татары» (38, 93).
Первым из русских князей к войску Товлубея присоединился рязанский князь Иван Коротопол. Он шел вместе с татарами из Орды, где был, вероятно, свидетелем казни Александра Тверского. По дороге в степи им повстречался другой местный князь – Александр Михайлович Пронский. Тайком от старшего в роду Ивана Коротопола он вез в Орду собранную со своих земель дань. Подобно тому как великий князь Владимирский запрещал другим князьям иметь прямые контакты с Ордой и возить туда свой «выход», так и местные правители не пускали свою младшую братию к хану. Причина запрета была та же самая: боязнь интриг и подсиживания.
Разгневанный Иван Коротопол, имея за спиною Товлубе-евых татар, велел схватить своего двоюродного брата, отнять у него весь обоз, а самого под стражей доставить в Переяс-лавль Рязанский.
Род рязанских князей уже с начала XIII века отличался какой-то особой жестокостью. Ненависть к ближнему часто толкала их на братоубийство. Конечно, тут сказывалась близость степи, бедность и безысходность пограничного быта. Обиженные судьбой, рязанские князья ощущали себя изгоями, «отрезанными ломтями». Но и слиться со степным миром они, конечно, тоже не могли. Такая раздвоенность надламывала психику, толкала на безрассудные поступки. Князь Иван Коротопол не был исключением. Доставив своего пленного сородича в Переяславль Рязанский, он тут убил его. Разумеется, эта расправа не прошла для него безнаказанно. Несколько лет спустя сыновья убитого, захватив в плен самого Коротопола, поступили с ним так же, как он поступил с их отцом.
Кровавая разборка рязанских князей не остановила поход на Литву. Расправившись с братом, Иван Коротопол собрал своих воинов и вместе с татарами направился дальше, на Смоленск.
Смоленское княжество в этот период, по-видимому, перестало платить дань Орде. Надеясь на помощь Литвы, смоленские князья держались независимо по отношению к татарам. Конечно, такая позиция вызывала зависть и злобу их соседей, вынужденных тянуть лямку ордынского «выхода». В 1334 году князь Дмитрий Брянский жаловался на них хану. Узбек отпустил войско на Смоленск. Вместе с татарами брянский князь попытался захватить город, но встретил сильный отпор. Дело кончилось тогда ничем. Теперь татары вновь вспомнили о Смоленске.
В походе на Смоленск хан велел принять участие всем военным силам Северо-Восточной Руси. Туда пошли со своими дружинами князья Константин Суздальский, Константин Ростовский, Иван Юрьевский, Иван Друцкий, Федор Фоминский. Московскую рать возглавили бояре-воеводы Александр Иванович и Федор Акинфович. Примечательно, что в числе участников коалиции летопись не называет тверских князей. Видимо, хан еще не решил тогда, кому передать тверской престол после казни Александра Михайловича. Поэтому тверичей решили пока оставить в покое. К тому же они были не очень надежными в войне с Литвой из-за своих давних литовских связей.
По свидетельству летописи, на эту войну явились со своими отрядами и остававшиеся еще кое-где в Северо-Восточной Руси ханские баскаки. Калита поднял и погнал под Смоленск даже и тех, кто отродясь не хаживал в такие походы – «князей мордовских с мордовичами».
Замах был сделан очень сильный, но результаты смоленского похода оказались весьма скромными. «И пришедше под Смоленск, посады пожгоша, и власти (волости. – Н. Б.) и села пограбиша и пожгоша, и под градом немного дней стояще, и тако татарове поидоша во Орду со многым полоном и богатеством, а русстии князи возвратишася во свояси здравы и целы» (22, 211).
В концовке этого сообщения явно ощутимы нотки горькой иронии: татары ушли «со многим полоном и богатством», а русские князья – ни с чем, но благодаря Бога за то, что остались «здравы и целы». Странные это в самом деле были союзники: поработители и порабощенные, самодовольные господа и безответные слуги...
«В сказанном подразумевай и умолчанное», – учил Василий Великий (39, 15). За горькой иронией летописца стояли не только его жизненные наблюдения, но и печальный исторический опыт. Вся вековая традиция русско-ордынских отношений, хорошо известная летописцу, свидетельствовала о том, что совместные военные действия с «погаными», да еще на русской территории, никогда не кончались добром не только для мирного населения, но и для самих князей.
Неожиданно быстрый и бесславный конец смоленского похода вызывает недоумение. Стоило ли собирать и гнать за сотни верст такое огромное войско, чтобы пограбить несколько десятков смоленских деревень? Конечно, Товлубей не рискнул бы своей властью прекратить поход и вернуться в Сарай с таким ничтожным результатом. Его ждал бы там в лучшем случае позор, а в худшем – петля ханского палача. (Впрочем, по отношению к знатным преступникам из рода Чингисхана татары применяли особую казнь: их душили, заворачивая в ковер или войлок. Священную кровь «потрясателя Вселенной» нельзя было проливать на землю...)
Но Товлубею явно ничего не грозило. Он ушел из-под Смоленска, выполняя ханский приказ.
В начале 1340 года Узбек, видимо, получил какие-то важные вести, которые заставили его начать подготовку к большой войне с Польшей. О характере этих вестей позволяют догадываться предшествующие события в Восточной Европе. В 1335 году венгерский король Карл-Роберт и польский король Казимир III Великий (1333 – 1370) на встрече в Выше-граде заключили союз. Венгерский монарх обещал помочь полякам в их стремлении полностью овладеть Галицко-Во-лынской землей, а Казимир III посулил союзнику право на польский трон в случае, если он умрет без наследников. На следующей встрече двух монархов, состоявшейся в 1338 году, к из союзу присоединился и галицко-волынский князь Болеслав-Юрий И. Он присягнул на верность венгерскому королю и объявил Казимира III своим преемником в Галицко-Волын-ском княжестве (131, 36). Во время встречи 1338 года короли подтвердили свою верность соглашениям 1335 года. Таким образом впервые возникла вполне реальная перспектива ухода огромного и богатого региона из-под власти Орды, которая доселе исправно получала дань с Галицко-Волынских земель и считала их своим «улусом». Уяснив ситуацию, хан Узбек понял, что медлить нельзя. Вероятно, решение о войне с Польшей было принято им еще до смоленского похода, а сам этот поход имел целью показать литовскому князю Геди-мину военный потенциал Северо-Восточной Руси и Орды, заставить его воздержаться от вмешательства в ордынско-польский конфликт. Хан хотел как бы пригрозить кулаком Гедимину, но при этом не озлоблять его ударом. Поэтому для демонстрации сил ордынско-московского блока был избран «ничейный» Смоленск, а сама эта демонстрация носила откровенно предупредительный характер.
Хорошо осведомленный о делах в Юго-Западной Руси благодаря митрополиту Феогносту, князь Иван, конечно, понимал подлинный смысл ханских распоряжений. Возможно, Узбек и не скрывал от него своих замыслов. Именно поэтому он и не послал в смоленский поход своих сыновей, ограничившись воеводами. В глубине души он благодарил Бога за такой оборот событий: ему очень не хотелось всерьез воевать с Литвой. А кто бы ни победил в ордынско -польской войне – Москва от этого только выигрывала, ибо ее до времени оставляли в покое.
Впрочем, задуманная ханом война в Юго-Западной Руси больно отозвалась для Калиты внеочередным денежным «запросом». Для столь важного похода Орде нужны были большие деньги. Узбек полагал, что московский князь столь сильно обязан ему за исход спора с Александром Тверским, что с него не грех потребовать и дополнительного «серебра». Однако не исключена и обратная последовательность событий: зная, что хану остро нужны деньги для польской войны, Калита пообещал срочно добыть «серебро», если хан решит в его пользу спор с Александром Тверским.
Как бы там ни было, вернувшись из Орды весной 1339 года, Калита занялся сбором с новгородцев очередного «черного бора». Минуло как раз восемь лет с последнего взноса, . и настало время нового платежа. В прошлый раз князь Иван накинул новгородцам еще и «закамское серебро», что привело к трехлетней тяжбе. Теперь поначалу все шло благополучно. Новгородцы в установленный срок привезли в Москву деньги и сдали их в княжескую казну.
Но едва успели отвозившие дань новгородские бояре вернуться домой, как на Волхов прибыли московские послы. От имени своего князя они попросили новгородцев немедленно собрать еще один «выход». Изумленные новгородцы выслушали княжеское послание, суть которого летописец выразил в нескольких словах: «А еще дайте ми запрос цесарев; чего у меня цесарь запрошал» (10, 350).
Неясно, шла ли речь о досрочном сборе следующего (за 1347 год) «черного бора» или же об одноразовой выплате крупной суммы на нужды хана. Как бы там ни было, новгородские бояре не захотели идти на уступки. Их ответ Калите в передаче новгородской летописи был столь же лаконичным: «Того у нас не бывало от начала миру, а ты целовал крест к Новугороду по старой пошлине новгородчкои и по Ярославлим грамотам» (10, 350). Этот чрезвычайный московско-ордынский запрос был, несомненно, связан с подготовкой хана к польской войне. Отказ новгородцев положил начало новому-острому московско-новгородскому конфликту. Князь Иван зимой 1339/40 года вывел своих наместников из Новгорода, что означало формальный разрыв отношений. Однако завершать этот спор довелось уже сыну Калиты Семену Гордому. Вступив на великокняжеский престол после смерти отца, он повел дело по тому же самому сценарию, который разработал князь Иван в 1332 году: захват московскими войсками Торжка, разграбление новоторжской волости, посредничество митрополита и, наконец, смирение новгородцев и желанный «черный бор».
Сын Калиты сдержал слово, которое дал хану его отец. Но когда новгородские дани, с таким трудом вырванные московскими князьями, пришли в Орду, там уже царили совсем другие настроения. С весны 1340 года события в Восточной Европе пошли стремительной чередой. 7 апреля 1340 года галицко-волынский князь Болеслав-Юрий был отравлен своими боярами. В его гибели не без основания видели месть Орды. На опустевший трон местные бояре пригласили сына литовского князя Гедимина Дмитрия– Любарта. В ответ польский и венгерский короли двинули свои войска в Галицию и на Волынь (131, 38). Предвидя вмешательство Орды, король Казимир обратился к папе с просьбой объявить крестовый поход против татар. 1 августа 1340 года папа Бенедикт XII направил соответствующую буллу своим епископам в Польше.
Часть галицко-волынских бояр, не желая попасть под власть обоих королей, обратилась за помощью к хану Узбеку. Тот и сам давно уже был готов к вторжению. В конце июля 1340 года огромная ордынская армия отбросила польские войска за Вислу и страшно разорила весь Привисленский край. В итоге Галицко-Волынское княжество осталось в совместном владении Литвы и Орды. Татары по-прежнему брали с этих земель дань, а литовские князья Гедимино-вичи спорили здесь за власть с местными боярскими кланами.
Князь Иван мог быть удовлетворен таким исходом событий: жизнь еще раз подтвердила правильность его стремления к мирным отношениям с татарами. Орда в ту пору была на вершине своего могущества, и одолеть ее не могли даже такие крепкие страны, как Польша, Венгрия и Литва. Идея «крестового похода» против татар вновь оказалась утопичной. Для русских земель ставка на «помощь Запада» была самоубийственной.
Ход событий вновь и вновь подтверждал преимущество неяркой, но жизненно реалистичной традиции Александра Невского (укрепление владимиро-суздальской государственности в рамках «русского улуса» Золотой Орды, энергичный отпор военно-политической и духовной экспансии католического мира) перед яркой, но пагубно-идеалистичной традицией Даниила Галицкого, суть которой – стремление освободиться от власти Орды на путях военно-политического и культурного сближения с католическим миром.
Но ничего этого князю Ивану узнать уже не довелось. Он умер, когда тетива войны была натянута, но рука стрельца еще удерживала стрелу...
