Показать все теги
Если герцог Сюлли вынужденно стабилизировал экономику после длительного периода войн и дезорганизации, то Жан Батист Кольбер был одним из первых в Европе государственных деятелей, попытавшихся осознанно трансформировать ее в заданном направлении. По сути дела, именно к нему восходят идеи государственного дирижизма, когда власть, как руководитель большого оркестра, стремится обеспечить гармоничное звучание множества инструментов. При этом кто-то из оркестрантов сам следит за руками «экономического дирижера», кто-то получает внятное указание палочкой, а кто-то — особо непонятливый — получает этой палочкой по голове.
Мерсье купец
Жан Батист Кольбер появился на свет в 1619 г. в семье реймского купца. Подобное неблагородное происхождение было необычно для чиновника столь высокого ранга, какого он в конечном счете достиг. В сравнении с герцогами Сюлли и Ришелье мсье (или мерсье — так называли во Франции крупных купцов-оптовиков) Кольбер оказывался просто плебеем.
Наш герой стремился как можно скорее вырваться из круга, к которому принадлежал по рождению, и это ему действительно удалось. Для восхождения по карьерной лестнице Кольберу не пришлось ни сражаться, ни следовать за своим господином в дни опасностей и невзгод, как это делал, скажем, Сюлли. Кольбер для продвижения по службе использовал умеренность, аккуратность, личные связи и протекцию благоволивших к нему вышестоящих лиц.
Для нарождавшейся бюрократической Франции, постепенно вытеснявшей «Францию мушкетеров», подобный подход был, наверное, единственно возможным. Впоследствии сам Кольбер расставлял на различные посты в администрации своих многочисленных родственников.
Поначалу ничто не предвещало для юного Жана Батиста великого будущего. В молодые годы он трудился не на короля, а — как и положено купецкому сыну — на другого торговца, учившего его помаленьку уму-разуму. Затем наш герой был помощником у нотариуса, у прокурора, у казначея. Видимо, искал, где лучше и сытнее. В конечном счете понял, что сытнее всего — на государственной службе.
Кольбер стал военным комиссаром в ведомстве, возглавлявемом одним из дальних родственников его семьи. Задачи французского военкома XVII века существенным образом отличались от задач российских военкомов XXI столетия. Нашему герою было, пожалуй, тяжелее, чем сотрудникам современных военкоматов, кормящихся с нежелающих служить призывников. Кольбер должен был заниматься расквартированием солдат, сверять списки, инспектировать хозяйственную деятельность армии и т.д. Кормиться с этого тоже было возможно, однако приходилось еще и работать.
На данном поприще его интересы внезапно пересеклись с интересами самого Джулио Мазарини. Если взглянуть на то, что кардинал написал по этому поводу патрону нашего героя, то вызывает удивление, почему карьера Кольбера не оборвалась в самом начале. «Ваш агент, — отметил первый министр короля, — в разговоре употреблял слова, столь мало сообразные с тем, кто такой он и кто такой я, что я поневоле рассердился и ответил ему сотой долей того, что он сказал мне».
В общем, случилась перебранка. Если бы любой наш военком вступил в перебранку с начальством, то мигом бы помчался собирать призывников куда-нибудь в тундру. Но Мазарини ценил таланты. Кроме того, годом позже, когда всесильный министр отправился в изгнание, Кольберу довелось управлять его имуществом. И делал он это, судя по всему, столь успешно, что в итоге остался при кардинале после его возвращения. В 32 года наш герой стал управлять хозяйством первого министра Франции и сделал ему самое большое состояние во всем королевстве.
Мещанин во дворянстве
Каким образом формировалось гигантское состояние Мазарини, а заодно и «скромное состояньице» Кольбера, мы сегодня хорошо понимаем. В России подобная практика весьма распространена и по сей день.
Недоброжелатели обвиняли нашего героя в получении взяток от откупщиков, а также в том, что он негласно становился участником их деловых операций. В современном российском лексиконе это называется «откатом». Чтобы получить от первого министра выгодные условия по сбору средств в королевскую казну, откупщики некоторую долю этих самых средств проносили мимо казны в карман влиятельного лица, а также его завхоза.
Обвиняли Кольбера и в скупке обесценившихся казначейских билетов. Здесь нам опять-таки все понятно. Огромный государственный долг, накопившийся во Франции за время длительных войн и Фронды, рядовые кредиторы уже не надеялись получить назад, а потому продавали бумаги по дешевке, пытаясь выручить хоть сколько-нибудь. Но вот влиятельное лицо имело возможность эти бумаги скупить, а затем принять решение об осуществлении выплат из королевской казны.
Изрядно разбогатевший Кольбер в 1655 г. купил должность королевского секретаря, которая давала ему право на дворянство. А вскоре он приобрел себе еще и поместье, с помощью которого стал бароном. Примерно в те же годы, во времена Фронды, небезызвестный мсье Портос зарабатывал себе баронство с помощью шпаги. Романтичный Александр Дюма здесь явно присочинил. На деле сотни французских бюрократов превращались в дворян без всяких битв и скачек. Исключительно с помощью кошелька.
Кольбер, конечно же, не вписывался в рамки романов о мушкетерах. Как отметил один проницательный исследователь, это был явно бальзаковский персонаж. Кольбер в XVII веке делал то, до чего многие его соотечественники доросли лишь в XIX столетии. В том числе и по этой причине он оказался столь успешен.
Сотрудничество с Мазарини было столь выгодно, что свою личную преданность вчерашнему патрону Кольбер легко перенес на кардинала. Впрочем, если бы дело ограничивалось одной лишь личной преданностью, Кольбер так на всю жизнь и остался бы простым — путь весьма небедным — завхозом. Но у него имелись еще и личные взгляды на то, как следует организовать все государственное хозяйство в целом. Впервые он изложил их в аналитической записке, представленной первому министру в 1659 г., когда в связи с наступлением мирного времени потребовалось трансформировать всю финансовую политику государства.
В результате после десяти лет службы у Мазарини наш герой вновь пошел наверх. Умирающий кардинал в 1661 г. рекомендовал Кольбера королю — Людовику XIV. Тот принял решение сделать многообещающего чиновника интендантом финансов и своим советником во всех важнейших экономических вопросах. А чтобы у короля не было никаких сомнений относительно способностей Кольбера посоветовать своему новому патрону нечто умное, в королевскую казну из состояния Мазарини мигом перешло 15 млн ливров наличными.
Равноудаление олигархов
В отношениях с монархом советник вел себя как человек, с одной стороны, всерьез заботящийся об интересах государства, а с другой — как четко осознающий дистанцию, существующую между ним и патроном. Как отмечает биограф Кольбера В. Малов, он «был способен говорить королю “горькие истины”, подчас доходя до просьб об отставке. Исключалось другое — стремление навязать себя патрону как независимую, сильную собственной силой личность, иногда готовую даже оказать ему открытое сопротивление». Такое поведение было особенно ценно в условиях, сложившихся во Франции после Фронды, когда дворянство чересчур уж интенсивно и настойчиво отстаивало свои права. Возможно, именно то, что Кольбер четко осознавал свою вторичность в сравнении с «королем-солнцем», сделало его столь успешным и влиятельным государственным деятелем.
А кроме того, он оказался чрезвычайно полезен Людовику своими знаниями и опытом. Кольбер, в частности, прекрасно понимал, куда утекают королевские денежки (сам подставлял карманы под ручейки), а потому энергично взялся за затыкание бюджетных дыр. То, чем он занимался в 60-х гг. XVII века, в наше время называется равноудалением олигархов.
Крупные французские буржуа неплохо разжились за время войн, поскольку государство, нуждавшееся в средствах на содержание армии, одалживало у них деньги на самых невыгодных условиях. Теперь требовалось условия изменить и обеспечить в очередной раз финансовую стабилизацию. Двигаться в этом направлении можно было различными путями.
В отличие от своего основного оппонента сюринтенданта финансов Николя Фуке, полагавшего, что по мере сокращения масштабов заимствований стоимость обслуживания государственного долга сильно упадет сама по себе, Кольбер настаивал на необходимости «ускоренной модернизации». Он прекрасно знал, что за субъекты нажились на бедствиях государства (сам как-никак вместе с ними наживался), и отнюдь не считал, будто в данном вопросе следует разводить излишний либерализм. Короче говоря, Фуке являлся сторонником рыночных методов, тогда как Кольбер готов был прибегнуть к помощи «басманного правосудия».
Таковое не заставило себя ждать. Для суда над финансистами была создана специальная Палата правосудия. Впрочем, с точки зрения Кольбера, она вела себя мягковато. В конечном счете дело закончилось компромиссом. Лиц, назначенных «виновными», амнистировали, поскольку доказать их вину все равно не удавалось, но в благодарность за такую мягкость они должны были выплатить крупные штрафы в казну. Не пощадили даже покойников. За них пришлось расплачиваться наследникам, получившим выгоду от злоупотреблений своих усопших благодетелей. А собирать все эти штрафы стали финансисты, близкие к Кольберу, которых по какой-то причине «забыли» равноудалить от государственных средств.
Хуже всех обошлись с беднягой Фуке. Он не отделался одним лишь штрафом, а попал в пожизненное заключение. Подготовил ему такую судьбу не кто иной, как сам Кольбер. Фуке по наивности предоставлял королю бюджетные материалы с завышенными расходами и заниженными доходами. Тот затем все это показывал своему советнику, и Кольбер тщательнейшим образом разоблачал козни сюринтенданта до тех пор, пока тот не был устранен с пути восходящей звезды французских финансов.
Любопытно, что Кольбер всегда преклонялся перед авторитетом покойного Ришелье. Наш герой настолько часто прибегал к ссылкам на его мнение, что король даже в шутку на заседании Государственного совета поговаривал при решении важных вопросов: «А теперь мсье Кольбер скажет нам: “Сир, этот великий кардинал Ришелье...”». Однако при решении судьбы финансистов позиция кардинала оказалась кардинальнейшим образом пересмотрена.
Ришелье никогда не прибегал к преследованиям тех лиц, которым казна должна была деньги. Кольбер же на это пошел. Правда, в его оправдание стоит заметить, что опустошена казна оказалась в результате войн, в которые Франция ввязалась именно по инициативе кардинала.
Если завтра война? Если завтра в поход?
Помимо финансистов досталось еще и рядовым дворянам, в отношении которых была применена чистка сродни той, что столетия спустя постигла членов некоторых коммунистических партий. Дело в том, что во время дорогостоящих войн Франция, сильно нуждавшаяся в деньгах, распродавала грамоты об аноблировании направо и налево. Переход во дворянство был делом не только приятным, но и выгодным, поскольку благородное сословие сильно экономило на налогах. Зато казна вскоре обнаружила, что в некоторых приходах не собрать поземельный налог. Так много развелось дворян, что растворилось тягловое сословие.
Соответственно, чистка имела вполне экономический характер. В Бретани численность дворян сократили на 20, в Нижней Нормандии — примерно на 10%. Низвергаясь из князей в грязи, бывшие дворяне вновь вынуждены были поддерживать короля не шпагой, а карманом.
Впрочем, это все было еще не реформой, как таковой, а лишь прелюдией к ней. Разовое укрепление финансов королевства за счет «раскулачивания» не решало проблемы в целом. Если завтра война? Если завтра в поход? Если вновь придется, как при Ришелье, на десятилетия ввязаться в противостояние с сильным противником? Как быть тогда? Вновь занимать у тех финансистов, которых сегодня порастрясли?
Нет, необходимо было менять что-то самым радикальным образом. Кольбер не только брал деньги там, где они «плохо лежали», но и стремился сформировать такую систему, при которой экономика постоянно приносила бы монарху доходы, способные обеспечить армию. Система эта основывалась, в первую очередь, на протекционистских идеях. Пожалуй, главным начинанием из всего, сделанного Кольбером, стало введение таможенных тарифов.
Первый, умеренно-протекционистский, тариф появился в 1664 г. Он распространялся даже не на всю Францию, а только на ее центральную зону, не включавшую в себя ни Артуа, ни Лотарингию, ни Бретань, ни другие окраинные земли. Однако уже в 1667 г. Кольбер надстроил над своим первым тарифом второй — охватывающий всю территорию Франции и вводящий сравнительно жесткие ограничения на импорт промышленных товаров из-за границы.
Подобная защита рубежей понадобилась для того, чтобы не допустить утечки денег из страны. Мотоватые французские дворяне, привыкшие к роскошным итальянским одеждам, к полезным товарам, доставляемым вездесущими голландскими купцами, и ко всяким прочим «заморским диковинкам», из-за высоких пошлин вынуждены были теперь обратить свое внимание на внутреннее производство.
А это самое производство Кольбер по мере сил стремился поощрять. С одной стороны, он поддерживал отечественного производителя, развивая всяческие мануфактуры и прокапывая каналы для торговых судов. С другой же стороны, наш герой создавал крупные компании — Ост-Индскую, Вест-Индскую, Левантийскую и Северную — для того, чтобы заморская продукция, поступающая во Францию, приносила выручку монаршей казне.
В совокупности вся эта протекционистская система, по задумке Кольбера, должна была значительно повысить бюджетные доходы. Франция переставала кормить чужого производителя, выращивая вместо этого своего. Ауж он, родимый, должен был кормить королевскую казну. Для этого и создавался.
Нечто похожее на кольбертизм постепенно распространилось и в других странах Европы. В целом подобная система, связанная со стремлением удержать в пределах своих границ как можно больше денег, получила название меркантилизм. Это была, пожалуй, первая, хотя далеко не последняя, в мировой истории разновидность дирижизма.
Продолжение войны иными средствами
Со времен классиков политэкономии к представителям меркантилизма сложилось уничижительное и даже презрительное отношение. Их протекционистская система и упор на государственный дирижизм были губительны для хозяйственной системы. Они отрицали рыночную конкуренцию, подрывали свободу внешней торговли и таким образом тормозили экономический рост. Они слишком много думали о том, как государству разжиться деньгами, тогда как народное благосостояние определяется отнюдь не только количеством накопленного в стране золота.
В смысле экономической критики, как таковой, подобный подход классиков, бесспорно, верен. Однако из этого не следует делать вывод, будто меркантилисты были просто дурачками, не способными додуматься до тех вещей, до которых впоследствии додумались Адам Смит и Давид Рикардо. Мировоззрение меркантилистов определялось задачами той эпохи, в которой они жили, а вовсе не тем, что мы сегодня считаем правильным.
Экономический рост и рост реальных доходов населения имели тогда не слишком большое значение. Король, герцог или курфюрст не проводили бессонных ночей в раздумьях о том, как бы снискать своими хозяйственными преобразованиями любовь широких масс, а их министр финансов не изыскивал способов повышения благосостояния. Министр должен был обеспечивать лишь одно — максимально возможный рост доходов казны, которая, в свою очередь, требовалась монарху для укрепления армии и ведения войн.
Имелось в Европе одно государство, обладавшее сравнительно легким доступом к золоту и серебру, — Испания. Благородные металлы постоянно текли из Америки в Мадрид по водам Атлантического океана. А вот государствам, не обладавшим столь высокодоходными колониями, требовалось каким-то иным образом поддерживать военный паритет с испанцами. Им требовалось придумывать что-то оригинальное для того, чтобы разжиться деньжонками. Особенно остро эта проблема стояла перед Францией, которая была главным европейским соперником Испании, да к тому же еще и не отделенным от нее (в отличие от Англии) никакими водными пространствами.
Именно необходимость решения вопроса о формировании военного бюджета государя породила экономическую мысль человечества, а вовсе не абстрактные размышления о процветании наций, появившиеся гораздо позже — примерно в то время, когда, собственно говоря, нации и возникли. Именно потребность «делать деньги» из чего-то иного, нежели американские рудники, заставила крутиться таких нестандартно мыслящих людей, как Кольбер.
Франция обладала в сравнении со своим грозным соседом одним важным преимуществом. Приток золота вздул цены в Испании. Впервые в мировой экономической истории произошло то, что впоследствии по разным причинам повторялось неоднократно: там, где больше денег, там выше темпы инфляции. А высокая инфляция сделала особенно привлекательным экспорт в Испанию разного рода товаров. Богатые гранды охотно скупали все, производимое остальной Европой.
Причем процесс перемещения товаров за Пиренеи усиливался еще и потому, что сама испанская экономика, которая во времена арабского господства была одной из лучших в Европе, теперь начинала хиреть. Высокая стоимость жизни снижала конкурентоспособность местного производителя, а высокая потребность короля в солдатах обусловливала отток людей из производственной сферы в армию. Настоящий испанец начинал бравировать своей воинской доблестью и одновременно ленью. Тяжкий труд теперь предназначался не для него, а для лишенного легкого доступа к деньгам француза, итальянца, англичанина, немца.
Товары отправлялись за Пиренеи, а деньги, соответственно, растекались из Испании по разным странам Европы. Эти деньги вполне могли использоваться для укрепления армии. Однако требовалось их каким-то образом мобилизовать на службу престолу. Требовалось не дать им уйти обратно за границу в уплату на всякие дурацкие безделушки. Именно эта логика породила меркантилистские представления о ценности для государства благородных металлов и о необходимости всяких протекционистских мер.
Великий германский стратег Карл фон Клаузевиц отмечал, что война есть продолжение политики иными средствами. Перефразируя это знаменитое выражение, можно сказать, что для меркантилистов экономика являлась продолжением войны с помощью средств, которые имеются в арсенале министра, управляющего хозяйственной системой, — налоги, субсидии, государственные инвестиции, таможенные пошлины, а также всякие нетарифные ограничения, с помощью которых можно вынудить частного предпринимателя действовать не в собственных интересах, а в интересах правительства. Задолго до Клаузевица Кольбер употребил выражение «война деньгами». Тем самым он лучше всего выразил суть эпохи, породившей меркантилизм.
Игра с нулевой суммой
За то время, когда Кольбер находился при власти, королевская казна существенным образом расширилась, а, самое главное, король получил возможность тратить больше денег на формирование армии и флота. С 1662 по 1671 г. доля военных расходов в бюджете выросла с 33 до 55%. По меркам современного государства всеобщего благоденствия тратить более половины бюджетных средств на войну — это ужас. Но по меркам того времени именно такого результата и следовало достигать умелым государственным деятелям.
По понятиям современной экономической науки международное разделение труда и мировая торговля являются важнейшим источником роста благосостояния всех участвующих в этих процессах наций. Но по понятиям, сложившимся в голове Кольбера, торговля между французами, испанцами, голландцами, англичанами и т.д. была игрой с нулевой суммой. Все то, что выигрывали одни, проигрывали другие. Все денежные средства, которые доставались Людовику XIV, не доставались его потенциальным противникам. И это вполне могло считаться успехом.
Людовик должен был бы непрерывно благословлять Кольбера, поскольку именно его политика позволила монарху превратиться в «короля-солнце». Но, увы, придворная жизнь — это тоже игра с нулевой суммой. К началу 70-х гг. наш герой потерял свое былое влияние. Все чаще поговаривали о том, что он запирается у себя в кабинете, никого не принимает и находится в удрученном состоянии духа.
Скончался Кольбер в 1683 г. от камней в почках. Хоронили великого практика меркантилизма ночью, тайком, под военной охраной. Народ считал его инициатором новых тяжелых налогов, а потому во избежание надругательств тело усопшего лучше было людям не показывать.
Дмитрий Травин, Отар Маргания
Из книги "Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара"
