Показать все теги
Русско-турецкая война 1828-1829 гг. началась вскоре после расправы правительства Николая I с декабристами, когда тяжелые впечатления от этих событий у российской общественности еще не рассеялись. Отчасти поэтому начало войны было встречено пассивно, а неудачная кампания 1827 г. вызвала самую неблагоприятную оценку политически активных деятелей. Начальник Ш отделения корпуса жандармов докладывал Николаю I: «Война возгорелась, но, к большому удивлению всех, народная масса не проявила ожидаемого энтузиазма. Какова могла быть тому причина? По общему мнению, это объяснялось тем, что при объявлении войны обращались к Европе, не подарив ни единым взглядом Россию». Манифест об объявлении войны, снабженный политической декларацией, «ничего не говорил сердцу. В нем не было ни слова о Греции, ни о вере православной, ни о матушке России. Все дело рассматривалось как простая ссора между двумя дворами, которая должна была быть улажена армией без участия в том народа». Таким образом, при объявлении войны массы остались пассивными, между тем как люди старого закала, ссылаясь на манифесты императрицы Екатерины II и императора Александра I, распространяли в своих кругах праздные, а иногда и злостные толкования последнего акта[1].
Действительно, в Декларации, направленной западным державам об объявлении войны Турции говорилось, что Россия стремится возобновить прежние с ней соглашения и назывались условия, которые должны были лечь в основу будущего мирного договора: присоединение к России Анапы и Поти, урегулирование границ по Дунаю, подтверждение привилегий Сербии и Дунайских княжеств, восстановление прав российской торговли в Проливах, «умиротворение Греции». Тем самым подтверждался отказ от территориального расширения в Балканском регионе.
Сведения, собранные в корпусе жандармов, соответствовали действительности. Равнодушие' к войне политически мыслящих дворян было очевидным. Некоторые из таких людей считали, что война с Турцией нового императора должна стать продолжением курса, проводимого Екатериной II и Александром I. Стремление не связывать цели войны сидеологическими и традиционными религиозными мотивами, не возбуждать патриотических чувств русского народа вызывало открытое несогласие части приближенных к петербургскому двору деятелей, влиятельных дипломатов. Правда, в этой среде существовали и сторонники осторожной и пассивной политики сближения с Австрией, для которой продвижение России на Балканы представляло немалую угрозу. Такой точки зрения придерживался сам министр иностранных дел К.В. Нессельроде. Но посланник России в Стамбуле Г.А. Строганов, посол в Лондоне Х.А. Ливсн и особенно посол в Париже К.О. Поццо ди Борго, с мнением которых императору приходилось считаться, были сторонниками решительного курса, который привел бы в ближайшее время к кардинальному решению Восточного вопроса, к освобождению от власти султана Балканского региона[2]. Строганов писал царю незадолго до начала войны, что на Востоке надо проводить политику «строго национальную и религиозную», ибо только такая политика приведет к прекращению беспрерывной «резни» балканских народов — естественных союзников России[3].
Сам император, от которого зависела победа той или иной группировки, накануне ставшей неизбежной войны занимал сдержанную, возможно, колеблющуюся позицию. Для него было необходимо, прежде всего, добиться решительной победы в войне, что сразу укрепило бы его престиж в России и во всей Европе. Но в этом случае государство османов могло; и распасться, что крайне осложнило бы международную ситуацию. Это заставило российский МИД приступить к изучению такой перспективы, так как склонить к этому Лондон и Вену не удалось.
В январе 1828 г. недавно выбранному греческим президентом, а до этого восемь лет занимавшему пост российского статс-секретаря по ино- стратгым делам Иоанну Каподистрии было предложено высказать свое мнение по столь сложной проблеме. При этом Нессельроде излагал и общие принципы перестройки Балкан, которые уже были намечены Петербургом: создание достаточно обширного и сильного Греческого государства, связанного тесными экономическими узами с Россией; превращение Константинополя в вольный город; основание в Юго-Восточной Европе ряда небольших монархических государств[4].
Таким образом, в отличие от предыдущих русско-турецких войн правительство Николая I наметило основы политической перестройки владений османов в Европе в случае ее распада под ударами российского оружия в самое ближайшее время.
В своем ответе Каподистрия поддержал идею создания Греческого государства, включающего все населенные греками земли Балкан и Восточного Средиземноморья, и нескольких новых государств, объединенных в федерацию. Три из них — Сербия, Греция, Дакия — основывались на принципе этнического родства их населения, другие — Македония и Эпир — включали население с пестрым национальным составом. В условиях, когда в Европе распространяются революции и беспорядки, эти монархические государства, писал Каподистрия, станут «оплотом мира и порядка», а Россия будет иметь в них преобладающее влияние[5].
Обсуждение балканских проблем правительство Николая I продолжило, запрашивая мнения по этому поводу компетентных лиц. Из материалов такого рода наибольший интерес представляет записка Д.В. Дашкова, долгое время служившего в константинопольском посольстве, объездившего балканский регион и имевшего наиболее достоверные сведения об общественно-политическом положении народов его населяющих[6]. Он последовательно и убедительно обосновал тезис, что для политических и экономических интересов России более выгодно сохранение слабой Турции, чем ее уничтожение, однако считал перспективу распада этого государства вследствие внутренних причин неизбежной, а потому, рассматривал «выгоды» и затруднения», которые при этом могут возникнуть. Так, основание вольного города Константинополя с небольшой прилегающей к нему территорией не уничтожит, по мнению Дашкова, возможность вторжения через Проливы в Черное море флота враждебной России державы. Поддерживая провозглашенный российским императором принцип отказа от всяких территориальных приобретений в Юго-Восточной Европе, Дашков писал, что России «нужны не новые приобретения, не распространение пределов, но безопасность оных и распространение ее влияния между соседними народами, а сего она удобнее достигнуть может, продлив существование Оттоманской империи на известных условиях». Изгнанные в Малую Азию, древнюю свою отчизну и колыбель империи, населенную народом воинственным, почти без примеси иноверных, сохранившим во всей целости веру и полудикие нравы предков, турки могут оказаться гораздо опаснее, нежели в настоящем положении. И тогда все подвиги россиян и реки пролитой крови послужили бы только к обновлению Оттоманской империи и к обращению всех усилий неприятеля на места слабейшие нашей границы»[7].
Дашков, может быть, первым привел этот важный довод, доказывая невыгодность для интересов России распада империи османов. Он учитывал при этом и угрозу возникновения европейской войны, которая может привести к разделу владений Османской империи. Тогда соперники России присвоят себе наиболее ценные ее куски[8].
Победная военная кампания 1829 г. усилила внимание российского правительства к решению балканских проблем в случае распада Османской империи «в силу внутренних причин», хотя Николай I по-прежнему проявлял осторожность и после «нечаянного» взятия русскими войсками Адрианополя приказал командующему балканским фронтом И.И. Дибичу поторопиться заключить мир. Но возможность политической перестройки балканских земель необходимо было предусмотреть и выработать определенную программу действий.
Император не хотел брать на себя ответственность за решение столь сложных проблем. В конце августа, когда в Петербурге еще не было известно о начале мирных переговоров, был создан Особый секретный комитет «для вынесения суждения по турецким делам», в заседании которого, состоявшемся 4(16) сентября, участвовали наиболее компетентные и близкие ко двору лица.
Сведения об этом комитете и его решениях сообщались историками еще в XIX в. В издании МИД России «Внешняя политика России в XIX и начале XX в.» эти материалы опубликованы полностью[9]. В представленной комитету «Памятной записке» К.В. Нессельроде еще раз заявлялось, что «никакие завоевательные цели, никакое значительное расширение территории, а тем более уничтожение Оттоманской империи, не входили в намерения России», что «ни один порядок вещей, которым можно было бы заменить се, не компенсирует нам преимущества иметь по соседству слабое государство,... которое влачит свое существование лишь по милости императора». Членам комитета предлагалось высказать свою точку зрения, может ли быть восстановлена Турция в случае ее распада при отрицательном ответе — «какой порядок вещей следует установить вместо рухнувшей империи»[10].
Из представленных комитету предварительно собранных мнений позицию, выраженную в «Памятной записке» Нессельроде, не поддержал лишь воинственно настроенный Поццо ди Борго. «Какой человек, сидя в своем кабинете, может точно рассчитать, когда и как будет разрушена Турецкая империя в Европе, — писал он, — каковы будут препятствия, победы и жертвы, которых потребует подобная катастрофа; каким будет управление, которое примут различные по языку, нравам и религии народы, обитающие сейчас в этой земле, где царит беспорядок и распад. Эти народы окажутся предоставленными сами себе, не имея при этом ни объединяющего их центра, ни объединяющей их идеи, и даже потребности к формированию в единый народ. Греки являются только частью этого населения и занимают только кусок громадной территории Европейской Турции; не только они будут решать судьбу ее населения, даже если предположить, что сами греки едины по духу и стремлениям, чего нет на самом деле»[11].
Поццо ди Борго фактически представил наиболее реальную картину политической обстановки на Балканах, которая была бы следствием падения Османской империи, но это являлось для него доказательством, что Россия не должна связывать себя обязательством отказа от каких-либо территориальных приобретений за счет «турецкого наследства».
В «Протоколе» заседания Секретного комитета — фактически в его решении, подписанном всеми его участниками, одобрялся курс, направленный на поддержание целостности Османской империи, при том указывалась необходимость заключения мира, даже если бы султан бежал в Малую Азию или был свергнут с престола. Но если «революция, которая вспыхнула бы в Константинополе, привела бы к общему потрясению, следствием чего стали бы беспорядок и анархия в самой столице, так и в провинциях, то подобное событие не могло бы рассматриваться иначе, как признак падения Оттоманской империи». В этом случае предполагалось ввести войска в Константинополь, район Проливов и крепостей на правобережье Дуная[12].
Материалы работы Секретного комитета характеризуют политику правительства Николая I в балканском вопросе в период окончания войны 1828-1829 гг., различные планы, которые предполагалось осуществить в той или иной ситуации[13].
Адрианопольский трактат, как известно, удовлетворил все основные требования России. Он имел громадное положительное значение для балканских народов и должен был обеспечить политическое преобладание России в складывавшихся новых государствах Юго-Восточной Европы. Ункяр-Искелесийский договор, подписанный четыре года спустя, устанавливал военный контроль России над Проливами, к чему она издавна стремилась. Все эти достижения внешней политики правительства Николая I в последующие годы его царствования были утеряны, что привело к трагедии Крымской войны. Но процесс формирования на Балканах независимых национальных государств в это время стал уже необратимым и все менее зависимым от стремлений русского царизма.
Попытаемся охарактеризовать главные отличия политики Николая I в отношении балканских народов во время войны 1828-1829 гг. и Адриано- польского мира от проводимой ранее в годы царствования Екатерины П и Александра I. Прежде всего, новым был отказ от использования в войне помощи подданных султана. Их призывали соблюдать спокойствие и порядок; локальные восстания, вспыхивавшие в это время, отнюдь не были инспирированы Петербургом. Это было следствием не только более консервативной политики нового императора по сравнению с его предшественниками, но и учета бесполезности и трагических последствий восстания греков-мареотов во время войны 1768-1774 гг., союза с сербскими повстанцами в войне 1806-1812 г.
Правительство Николая I с самого начала войны старалось воспрепятствовать развертыванию самостоятельной борьбы балканского населения за освобождение от турецкой власти, хотя она неуклонно усиливалась после занятия Дунайских княжеств российскими войсками, а затем после их перехода через Дунай. Большой материал об этом изложен в работах ряда наших историков — В.Я. Гроеула, В.Д. Конобеева, Н.И. Хитровой, И .С. Достян, Е.П. Кудрявцевой и обобщен в коллективной монографии «Международные отношения на Балканах. 1815-1830 гг.»[14].
Сразу после объявления войны были предприняты меры, чтобы предупредить возникновение самостоятельных антитурецких выступлений балканского населения. Так, главнокомандующему Второй армией П.Х. Витгенштейну было предписано обратиться к населению Дунайских княжеств, к православным и магометанам в Болгарии с призывом не покидать «своих жилищ, не прекращать занятий, не нарушать спокойствия»[15]. В этом убеждали и сербского князя Милоша Обреновича. Лишь в случае нападения турецких войск на Сербию, не имея другого средства, он должен был бы «отразить силу силою»[16].
Все это не значило, что Петербург совсем отказался от использования помощи со стороны подданных Порты. Так, командованию Второй армией постоянно поступали сообщения сербского князя о передвижении турецких войск, о положении в Боснии, о политике Мустафы-паши Шкодерского. Когда весной 1829 г. русские войска перешли Дунай и начали осаду Силистрии, усилилось освободительное движение болгар. Их помощь вынуждено было использовать русское командование. Но оно решило подчинить отряды восставших начальнику из числа русских офицеров. Во главе так называемого «корпуса партизан» был поставлен подполковник И.П. Липранди, который сформировал большой отряд волонтеров из находившихся в Дунайских княжествах балканских эмигрантов[17].
Отказ от использования в войне с Турцией помощи балканских народов, казалось, был возведен в принцип консервативной политики Николая I. Но в конце своего царствования, в первый год Крымской войны, когда Россия оказалась в тяжелейшем положении, он нарушил этот принцип и, как писал Е.В. Тарле, «ухватился за змею» и в тиши Зимнего дворца «трудился над изготовлением революционных прокламаций, призывавших сербов к восстанию». Всегда так опасавшийся любых революционных движений, император увидел в восстаниях балканских народов «одну из возможных и сильных выигрышных карт в своей игре»1 . Но для этого теперь было гораздо меньше оснований, чем в конце 20-х гг. Не очень активные попытки осуществить столь смелые замыслы не имели успеха и лишь усилили противоборство великих держав в Восточном вопросе.
Россия начала войну 1828-1829 гг. с «готовым трактатом», отказавшись от территориальных приобретений в Балканском регионе, и последовательно соблюдала этот принцип, что было новым, ибо в XVIII и начале XIX в. политика России в Восточном вопросе всегда имела такую задачу.
Выдвинутый Екатериной II в переписке с австрийским императором Иосифом II в 1782 г. так называемый «Греческий проект» содержал замысел создания Греческой империи под скипетром представителя династии Романовых и зависимого от России буферного государства «Дакии» (Молдавии и Валахии). Большую часть сербских земель предполагалось включить в состав империи Габсбургов. В иашей историографии «Греческий проект» рассматривался по-разному. В работах, опубликованных в недавнее время, признается, что это был не «тактический маневр», связанный с задачей присоединения Крыма, а реальный план политических преобразований владений Турции, выгодных для России и Австрии, который можно было бы осуществить хотя бы в отдаленном будущем 9.
В идеологическом аспекте «Греческий проект» выражал представления своего времени. Он был как бы обращен в прошлое, основывался на принципе исторического права, содержал отголоски догмы «Москва — третий Рим». Вместе с тем в нем сказывалось и влияние набиравшего силу романтизма, которому был присущ интерес к Античности, к истории Византии; учитывались и ближайшие задачи царизма в отношении Дунайских княжеств. Главной же была идея создания на Балканах одного большого государства с религиозной общностью населения, в котором политические и экономические преимущества, конечно же, имели греки, а правители — представители династии Романовых — обеспечивали бы прочные позиции России в этом государстве.
В.Н. Виноградов, детально исследовавший историю народов Юго- Восточной Европы в XVIII-XIX вв., политику России в отношении Османской империи и ее балканских подданных, пришел к выводам, с которыми хотелось бы поспорить. Анализируя содержание «Греческого проекта», опровергая утверждения западных историков, что он был «эталоном необузданной российской страсти к захватам», Виноградов пишет, что «собственные претензии Екатерины II ограничивались Очаковым и полосой земли до реки Днестр. Помимо дани прошлому проект заключал в себс зерно будущего. В нем прослеживаются два постулата: воссоздание в Юго-Восточной Европе государственности христианских народов и отказ России от территориального расширения в этом регионе». Поэтому он «знаменовал этап в разработке геостратегического курса России на Балканах, послужил отправной точкой комбинаций по территориально-государственному переустройству Балкан, которыми богат XIX в.». Притом, все эти цели политики Екатерины П были задуманы еще Петром I: в Манифесте о начале Прутского похода, в 1711 г., призывая балканские народы помогать русским войскам, он выдвигал «основополагающую идею отказа России от прямых завоеваний и создания или возрождения здесь государств христианских народов под покровительственной дланью самодержавия» °.
Заявления такого рода, явно имеющие пропагандистскую направленность, едва ли могут характеризовать задачи политики России в войне с Турцией в начале XVIII в. Неубедительно и утверждение, что царизм отказался от территориального расширения в сторону Балканского региона еще в эпоху Екатерины П. Ведь приобретение Крыма, хотя и не касалось непосредственно Балкан, имело громадное стратегическое значение в борьбе вокруг Восточного вопроса. Как упоминает В.Н. Виноградов, это признавал Г.А. Потемкин, который думал и о приобретении устья Дуная. Такая задача была осуществлена постепенно: по условиям Ясского договора к России перешли земли между Бугом и Днестром, по Бухарестскому — Бессарабия, наконец, по Адрианопольскому миру — острова в устье Дуная, что улучшало условия для судоходства и облегчало выход в Черноморский бассейн.
Это позволяет прийти к заключению, что только Адрианопольский мир положил предел прямой территориальной экспансии России в Юго- Восточной Европе и Восточном Средиземноморье. Но это не значило, что политика правительства Николая I потеряла экспансионистскую направленность. Ведь таковая была присуща всем великим европейским державам, и Россия не превосходила их в этом отношении. Но в 1830-х — начале 1850-х гг. ее главной задачей стало установление политического преобладания в формирующихся балканских государствах, борьба с усиливавшимся стремлением к тому же западных держав, имевших значительные преимущества по сравнению с отсталой крепостнической державой. Такая задача оказалась не по плечу Николаю I.
Но и в это время возможность раздела турецкого наследства не исключалась. В конце 20-х гг. молодой, еще неопытный император проявлял осторожность. Но ложное, очень упорное убеждение, что Турция долго не проживет, все усиливалось. Последствия этой катастрофы, как упоминалось, рассматривались в сентябре 1829 г. секретным комитетом. В 1844 г. Николай Павлович, будучи в Лондоне, пытался завести разговор о разделе владений Османской империи в случае ее распада, а накануне Крымской войны сделал конкретные предложения решения данной проблемы английскому послу в Петербурге. Предпринимались попытки начать переговоры с Австрией. Но все это не значило, что царизм проявлял заинтересованность в разделе турецкого наследства; этого боялись, пытались предусмотреть, обеспечить России наиболее выгодные условия.
Русско-турецкая война 1828-1829 гг. и Адрианопольский мир окончательно определили особенности политической перестройки балканского региона: создание там не одного крупного, этнически неоднородного государства, а нескольких небольших государств с этнической общностью основного населения — Греции, Сербии, Черногории, Дунайских княжеств, а в перспективе и Болгарии. Путь к этому был долгим и начинался в последней трети XVIII в., когда в международной жизни Европы возник Восточный вопрос, когда Екатерина II выдвинула идею создания обширной Греческой империи, объединяющей христианских подданных Турции, исключая территории, переходившие к Австрии, и буферное государство «Дакию».
И.И. Лещиловская в монографии "Сербский народ и Россия в XVIII в." пишет: «Следуя по пути, намеченному Петром I, Екатерина II развила его гениальные замыслы и разработала программу решения черноморской проблемы в связи с балканским вопросом — вопросом о судьбах европейских владений Османской империи и населяющих их народов. Программа Екатерины II была отмечена государственной проницательностью. Предвосхищая историческую перспективу, она была реалистично ориентирована, как с точки зрения выбора стратегических союзников России для обеспечения ее геополитических интересов в бассейне Черного и Средиземного морей, так и с точки зрения решения балканского вопроса путем всенародного восстания при военной поддержке России. Именно так в результате совпадения государственных интересов России и интересов угнетенных народов перед лицом Турции пошло политическое развитие Юго-Восточной Европы»[18].
Совпадение интересов народов, порабощенных Османской империей, и России, громадная роль русско-турецких войн в политической перестройке Юго-Восточной Европы очевидны. Но сомнительно, чтобы императрица думала о всеобщем восстании подданных Порты при поддержке
России, что она обладала государственной проницательностью и даром предвиденья. Историческое развитие балканских народов не пошло по пути, предполагавшемуся в эпоху Екатерины П. Нереальной оказалась и задача организации их всеобщего восстания, создания обширного христианского государства, в котором гегемонию имели бы наиболее общественно и политически развитые греки.
После Великой французской революции наступили важные перемены в истории балканских народов. Их освободительное движение вступило в новый этап, стало развиваться самостоятельно, независимо от международной обстановки, от политики России и ее войн с Турцией. Об этом свидетельствовало Первое сербское восстание 1804—1813 гг., а затем греческая революция. При этом выявились и стали нарастать общественно- политические противоречия среди единоверцев — южнославянских народов, молдаван и валахов с греками. Это ярко выразилось в усилении оппозиции фанариотскому режиму боярства Дунайских княжеств в ходе сербского восстания.
Идеолог повстанцев карловацкий митрополит Стефан Стратимирович в записке, направленной правительству Александра I в 1804 г., как бы в противовес идее «Греческого проекта» и фаворитизации греков, доказывал, что сербы — народ наиболее преданный России и только он может стать ее верным союзником. Российский представитель в освобожденной от турецкой власти Сербии К.К. Родофиникин всл политику, казалось бы, отвечавшую интересам восставших, но Карагеоргий и другие воеводы относились к нему с недоверием, даже враждебно, как и к другому греку, архимандриту Леонтию. Антигрсческис настроения были свойственны и черногорцам.
Между тем в сознании руководителей освободительного движения греков замысел организации всеобщего восстания балканских народов и создания единого христианского государства на месте европейских владений Османской империи еще долго продолжал существовать. Ригас Вс- лестинлис — создатель первой греческой революциошюй организации выдвигал подобный замысел[19]. Он имелся и у этеристов, надеявшихся на помощь сербов и их бывшего предводителя Карагсоргия. В бумагах вождя Южного общества декабристов П.И. Пестеля оказалась записка под названием «Царство Греческое», которая, по-видимому, содержала идею кого-то из этеристов 3. А в упомянутом выше предложении Каподистрии относительно политической перестройки европейских владений Османской империи в случае ее падения предусматривалось объединение вновь образованных балканских государств в федерацию.
Практического значения подобные идеи и предложения уже не имели. Адрианопольский трактат окончательно определил особенности политической перестройки в Юго-Восточной Европе. Создание небольших национальных государств отвечало «духу времени», интересам самих правителей и господствующих слоев, а также не противоречило задачам царизма. Казалось, поддерживать российское политическое преобладание в небольших монархических государствах будет легче, чем в большом и сильном. Но такие расчеты не оправдались: после первых недолгих успехов курс, намеченный Адрианопольским миром, закончился провалом, привел к трагедии Крымской войны. Национально-освободительное движение балканских народов явилось одной из главных причин разложения Османской империи. Но она не была столь слабой, как это представлялось современникам, имела громадные экономические ресурсы, социальную поддержку и военные силы, которые могли разгромить любое локальное восстание своих христианских подданных, если бы они не получали поддержки извне.
Только Россия, достаточно мощная и активная, для которой политическая перестройка владений Порты в Юго-Восточной Европе представляла непосредственный интерес, могла содействовать и ускорять создание национальных государств на Балканах, о чем и свидетельствуют результаты Адрианопольского мира.
И. С. Достян (ИСл РАН)
Из сборника статей «Война, открывшая эпоху в истории Балкан: К 180-летию Адрианопольского мира», 2009.
[1]«Краткий» обзор общественного мнения за 1828 г.» А.К. Бенкендорф о России в 1827— 1830 гг.//Красный архив. 1929.Т. 6/17/. С. 157.; Достян И.С. Россия и балканский вопрос. Из истории русско-балканских политических связей в первой трети XIX в. М., 1972. С. 295-296.
[2]Татищев С.С. Внешняя политика императора Николая I. СПб., 1887. С. 141-145,185-192.
[3]ЦТАДА. Ф. Госархив. Разряд XV. Д. 297. Л. 5. Г.А. Строганов Николаю I (без даты).
[4]К.В. Нессельроде И. Каподистрии 7(19) января 1828 г. // Внешняя политика России в XIX и начале XX в. Серия II. Т. VII (XV). М., 1992. С. 360-367. (Далее — ВПР).
[5]АВПРИ. Ф.Канцелярия. Д. 2126. JI. 140-142. И. Каподистрия К.В. Нессельроде 19 (31) марта 1828 г.
[6] Достян И.С. Указ. соч. С. 301-302.
[7]Записка статс-секретаря Д.В. Дашкова. 1828 г. // ВПР. Серия II. Т. VIII (XVI). С. 287-294.
[8]Записка статс-секретаря Д.В. Дашкова... С. 291.
[9]Там же. С. 278-301.
[10]Там же. С. 282-284.
" АВПРИ. Ф. Канцелярия. Д. 9161. JI. 376-395. К.О Поццо ди Борго К.В. Нессельроде 9(21) августа 1828 т.;Достян И.С. Указ соч., С. 306-307.
[12]ВПР. Серия И. Т. VII (XV). С. 279-280.
[13] Достян И.С. Указ. соч. С. 315.
[14]Международные отношения на Балканах. 1815-1830 гг. М., 1983. С. 221 — 231.
[15]ВПР. Серия II. Т. VII (XV). С. 491.
[16]К.В. Нессельроде Милошу Обреновичу 28 мая (9 июня) 1828 г. // Там же. С. 554-556.
[17]Конобеев ВД. Национально-освободительное движение в Болгарии в 1828-1830 гг. // Уч. зап. Ин-та славяноведения. Вып. 20.1960. С. 250-254.
[18]Лещиловская И.И. Сербский народ и Россия в XVJIfв. СПб., 2007. С. 111.
[19]Лрш ГЛ. Этеристское движете п России. Освободительная борьба греческого парода в начале XIX в. и русско-греческие связи. М., 1970. С. 93-117.
