Показать все теги
Мифы рассказывают нам о том, как веселый бог виноделия Дионис кочевал по островам Эгейского моря. Ему нужно было переплыть с острова Икария на остров Наксос. Юноша пришел в порт и нанял судно тирренских моряков. Бог не распознал в них пиратов. Те же, прельстившись юностью, красотой и великолепным сложением молодого человека, решили отправиться в Азию, чтобы продать его в рабство. Не успел корабль выйти из гавани, как предприимчивые моряки уже надели на Диониса кандалы и стали насмехаться над его доверчивостью. Вдруг, к ужасу негодяев, кандалы сами упали с рук юноши. Из досок палубы, оплетая корпус судна, выросла виноградная лоза. Парус покрылся плющом, весла превратились в змей. На борту корабля появились привидения в виде свирепых зверей, а прекрасный юноша принял облик грозного льва. Охваченные паникой разбойники попрыгали в море и превратились в… дельфинов. Возможно, неизвестные нам обстоятельства помешали богу превратить барахтающихся в воде пиратов в кровожадных акул — ведь именно с этим свирепым хищником ассоциировался образ пирата у торговцев, моряков и жителей прибрежных поселений.
А может быть, у всемогущего бога были другие причины так поступить? Вопрос риторический, но позволяет задуматься — однозначен ли мир морского разбоя?
Во введении мы уже обратили внимание на необычное современному человеку понимание древними пиратства как профессии. Профессия бандита — не странно ли это? «Кто ты? — спрашивал сапожник встречного в порту. — Кем работаешь?» — «Бандитом, разбойником», — следовал ответ. Если перед тобой заурядный головорез — тогда природа его занятий ясна. Но повернется ли язык назвать пиратом важного правительственного чиновника или самого короля, дающего молчаливое согласие послать эскадры на безжалостный разбой. «Вы должны лишь постараться захватить богатства этого места, а именно золото и товары, и поскольку мы уверены, что тамошние король и купцы имеют огромные богатства, мы поручаем вам позаботиться, чтобы все это было сохранено, а все, что будет захвачено, должно быть передано нашему фактотуму на борту вашего судна… Вы должны впредь захватывать всех маврских купцов… и все золото и товары, которые при них найдете. Этим вы окажете нам ценную услугу, а этих мавров сделайте невольниками». Это отрывок из инструкции короля Португалии Мануэла I первому вице-королю Индии Франсишку Алмейде от 5 марта 1505 года. И португальцы активно выполняли завет короля и устроили такое бесчинство в Красном море и Персидском заливе, что даже заставили султана Абу Бекра, правителя Адала, в 1520 году перенести столицу подальше от моря. Пройдет один век, и сами же португальцы не будут знать, как избавиться от официально направляемых в эти воды англичан, которых они теперь, в свою очередь, будут именовать «гнусными разбойниками».
Не иначе как вызовом национальной гордости может быть расценена попытка назвать пиратом героя мусульманского мира Хайраддина или национального героя Франции Жана Бара. А разве похожи на трепет в ожидании пиратского грабежа те восторженные встречи, которые устраивались возвращавшимся из грабительских походов флибустьерам или донским казакам в городах, где присутствовали все явные «приметы» государственной власти (правитель, или губернатор, армия, судейские чиновники)? Или, не странно ли было наблюдать очевидцам, как в XVI в. на холмах близ Неаполя собирались местные жители (христиане) и при появлении в море кораблей алжирских разбойников (мусульман) радостно махали руками, подбрасывали в воздух шапки и выкрикивали приветствия? Случайность ли, что с пиратом, бандитом, ассоциировался образ независимого человека, осененного неудержимым желанием… помочь бедным и неимущим, или образ борца за веру, праведного защитника мусульман (или христиан), или образ патриота, защищающего от насилия своих соотечественников?
Непостижимый, запутанный мир переплетенных человеческих судеб и страстей, мир конфликтов и противоположностей, мир жестокости, насилия и гуманизма, мир порабощения и свободы. Возможно ли разом, одним взглядом охватить многие лики того явления, которое обобщенно называют морским разбоем? Прежде всего попытаемся выделить специфические черты морского разбоя, вытекающие из территориального фактора, ведь в различных регионах земного шара этот разбойный промысел проявлялся в разных формах.
* * *
Одним из главных центров морского разбоя в XVI — XVII вв. было Средиземное море — арена ожесточенной борьбы христианской и мусульманской цивилизаций. Османская империя и европейские католические державы сцепились в затяжной кровопролитной схватке за господство на море. На передний край этого столкновения попали морские разбойники Северной Африки. Пиратские гнезда на побережье оформились в настоящие государства, опиравшиеся на мощь крепостей Алжира, Туниса, Триполи, Бизерты. Галеры мусульманских пиратов наводили ужас на купеческие корабли европейских держав. Их жертвы были беззащитны перед неустрашимыми, хитрыми, ловкими и жестокими грабителями. Бесконечно пополняемый авантюристами из всех стран, пользующийся поддержкой турецких султанов и отсутствием единых действий со стороны европейских стран, барбарийский разбой процветал.
Название свое барбарийский разбой получил от латинского «barbarus», означающего в переводе «человек, говорящий невнятно, бормочущий». Так древние римляне именовали чужеземцев, обитавших на землях, граничивших с Империей. Затем название трансформировалось в «barbaresque» («берберы») — название этнической группы, составляющей население западной части Северной Африки, т. н. Магриба (Мавритания, Западная Сахара, Алжир, Марокко, Тунис, Ливия). Берберы были покорены арабами в VII в. и обращены в ислам. В европейских странах наименование «barbaresque» получило дополнительный психологический подтекст. Он стал определяющим для всего потенциально враждебного варварского арабо-мусульманского мира Северной Африки и обозначал общество бесчестных, лживых и жестоких громил, живущих в состоянии анархии и занимающихся грабежом христиан на море. Северная Африка в Европе получила название Барбария, или Барбарийский берег.
Не было на земле места ужаснее. Один наблюдатель, отец Пьер Дан, настоятель монастыря Матерей в Фонтенбло, побывавший в барбарийских странах в составе специальной миссии, занимавшейся выкупом невольников, оставил яркое свидетельство об увиденном:
«…очевидно, что когда-то многие нации допускали мелкие кражи, поскольку были достаточно терпимы к подобному. Однако в главных городах Барбарии, какими являются Алжир, Тунис, Сале, Триполи и некоторые другие, считается не только что дозволенным, но и геройством участвовать в пиратстве. Те, кто побывал в этих странах, могут подтвердить мои слова и привести немало примеров того, что все эти барбарийцы не видят никого равного корсарам, а все потому, что всем своим добром они обязаны их разбойным делам и благодаря им они получили все свои боеприпасы, могущество, богатства, и немудрено, что они считают их единственной опорой, на которой воздвигнуты их государство и их королевство.
Да и в самом деле, без их поддержки эта Барбария ничего бы собой не представляла, ибо населяющий ее народ не ведет почти никакой торговли, живет в лености, бездельничает и не занимается никаким ремеслом, чтобы заработать на жизнь честным трудом. Вот почему они приучились только нахально хвалиться, что нет другого занятия, более выгодного и позволяющего разбогатеть, чем бороздить море, поскольку, как утверждают они, на иностранных судах можно найти все необходимое для жизни. Они с легкостью их останавливают, в их руки попадают корабли, нагруженные вином и зерном, а для них эти продукты не имеют никакого значения, так как в их странах продовольствия хватает, иногда же они захватывают сукно и ткани, которые везут из Франции в Испанию и Италию, или золотые и серебряные слитки, лекарственные снадобья и пряности из Индии, а то еще несметное количество, шелка и хлопка, который ежегодно вывозят из Каира, Смирны [1], Сайды [2], Александретты [3] и других мест Леванта. Выходит, что купцы, рискующие ради получения наживы своим добром, а часто и жизнью, большую часть времени работают на этих безжалостных грабителей, которые в изобилии находят на море добрую часть богатств, идущих из Индии и Перу, и захватывают их с оружием в руках».
Верхний слой в мире североафриканских разбойников составляли капитаны кораблей — раисы. Это было удивительное формирование инициативных, деятельных и беспринципных людей, которые стояли во главе групп корсаров, — этакая акционерная компания, часть доходов которой распределялась между участниками разбоя, а часть уходила в казну Османской империи. Независимые раисы тщательно оберегали свою самостоятельность. Обширные западные кварталы Алжира, в которых жили эти богатые люди, представляли собой дворцы-крепости, наполненные вооруженными слугами, готовыми дать отпор любому нападению. Алжирские раисы группировались в специальную профессиональную корпорацию — таифа (taifa). Единство, взаимопомощь и солидарность раисов превратило таифу в могущественнейшую политическую силу, которая диктовала свою волю местным органам власти. Правители Османской империи прекрасно понимали особенности политической ситуации в корсарских обществах, и не случайно правителей Алжира выбирали из рядов наиболее выдающихся раисов, обладающих авторитетом. Арудж, Хайраддин, его сын Хасан-паша, Салах-раис, его сын Мухаммед и наконец Ульдж Али — правители Алжира в ту героическую пору — все были рейсами.
В глазах европейского общественного мнения трудно было бы подыскать более омерзительных монстров, чем эти гнусные барбарийские пираты. Стереотипы рисуют образ огромного, обрюзгшего варвара-араба, с черными свисающими усами, всклокоченной бородой, в широких цветастых шароварах, вооруженного до зубов тесаками и саблями ужасающей величины. Его краснеющие от ярости глаза под косматыми бровями горят жаждой убийства. Страшные мускулистые руки так и стремятся вцепиться в твое горло… Остановимся и усомнимся в реальной достоверности таких кошмарных картинок. Несомненно, что среди раисов находилось предостаточно жестоких убийц и насильников. Однако любопытно, что большинство этих «мусульманских чудовищ» были вовсе не арабами или турками. Почти все они были… европейцами.
Современник писал: «Ко всем разбойным делам, которыми они (барбарийские корсары. — Д. К.) похваляются, присоединяется бездна всевозможных пороков, безнаказанно царящих, в их среде, и можно не сомневаться, что за те сто двадцать пет и более, что они занимаются пиратским промыслом, сия безнаказанность привлекает в их города как в разбойный притон воров, злодеев и подозрительных личностей всех мастей. И если бы мне пришлось проводить параллель с таким же несчастным краем, где поселились и сделались неотъемлемой частью организма самые черные преступления, то не нашел бы я лучшею, как сравнить его с блудницей из Апокалипсиса [4], которая, восседая на многоголовом чудище и держа в руке чашу, опьяняет сладостью своих прелестей все народы земли. И в самом деле, не эти ли пороки привлекают каждодневно в проклятые города Барбарии стольких злодеев всех наций, будь то магометане и нечестивые христиане, греки, русские, португальцы, испанцы, французы, англичане, фламандцы, немцы и другие, которые, отвергнув веру в истинного Бога, приносят себя в жертву дьяволу и становятся ренегатами? Добавим к этому, что то багряное чудище и те проклятия и богохульства, которые оно изрыгает, являют нам мистический образ жестокости неверных, проявленной к стольким несчастным христианам, в крови которых они умывают руки».
Разными путями оказались в Северной Африке эти люди недюжинных способностей и энергии, привычные к риску и всю жизнь выкручивающиеся из безвыходных ситуаций. Они могли быть захвачены в плен и стать рабами или их пригнала сюда жажда авантюр, а в иных случаях карающий меч правосудия заставлял поспешно скрыться от преследования и затаиться в далеких краях. Так или иначе, но в просторах Средиземноморья они обрели новый образ жизни. Здесь можно было добиться всего — богатства и власти и самых прекрасных женщин, — все зависело от смелости, удачи и беспринципности. Европейцы надевали тюрбаны, делали обрезание и принимали ислам, отметая для себя пути возвращения в родные католические страны, для которых они становились «ренегатами» — отступниками. Даже в качестве капитанов торговых кораблей не могли они впредь входить в гавани южноевропейских городов — пылающие костры инквизиции были достаточным основанием для такой осторожности[5]. Сжигая за собой мосты, эти изгои могли заниматься только одним промыслом — разбоем. Большинство ренегатов-раисов были уроженцами Калабрии, Сицилии и Венеции, но корсарский промысел на побережье Магриба объединил также англичан, французов, славян, ирландцев, генуэзцев, корсиканцев, фламандцев, испанцев, шотландцев и много других национальностей. Местные жители были весьма невежественными моряками, и огромная морская практика, широкие технические знания, компетентность и отчаянная смелость возносили ренегатов на самую вершину корсарского мира.
Их имена остались в истории — венгр Джафар, албанцы Мами и Мурад, венецианцы Мами-ар-раис и Гассан, грек Дели Мами, француз Мурад, испанцы Юсуф и Мурад-ад-раис по прозвищу Мальтрапильо (Бродяга), голландцы Морат-раис (наст, имя Ян Ян-сон из Гарлема), Сулейман-Буфое (Яков де Хееравард из Роттердама), Салим-раис (Винбор).
Как видим, средиземноморский разбой был делом рук не одних африканцев или арабов[6]. В XVI — XVIII вв. за ним стоял прежде всего религиозный вопрос, так как морской грабеж был взаимным делом последователей и Христа, и Магомета. Антимусульманские центры пиратства базировались на Балеарских островах, Сицилии, Мальте, Корсике, в итальянской Тоскане, во французском Провансе и в испанской Каталонии. Так что в несчастьях, преследовавших средиземноморскую торговлю в XVI — XVII вв., были повинны не одни только арабы. Однако, с точки зрения европейцев, именно грабящие мусульмане являлись пиратами и разбойниками. Если же разбоем занимались христиане, то они выступали не иначе как «борцы за отчизну», «воины Христа» или «защитники от неверных», как, например, военно-монашеский орден рыцарей-госпитальеров Св. Иоанна Иерусалимского, или рыцарей-иоаннитов.
Орден возник в конце XI в. в Иерусалиме в период Крестовых походов под названием «Госпитальная братия Св. Иоанна». Поначалу он занимался тем, что предоставлял приют и лечение странствующим паломникам, приезжавшим в Палестину поклониться Святому гробу. Со временем орден превратился в один из главных центров военного противостояния христианского и мусульманского миров. Монахи-рыцари прекрасно понимали стратегическую важность опорных баз на Средиземном море, и поэтому центрами ордена в разное время становились острова Кипр и Родос, откуда рыцари преграждали пути торговле мусульман. Эта воинствующая ассоциация представляла собой цвет европейской знати, и прежде всего рыцарей из Южной Франции и Испании, располагала огромными богатствами и была одной из могущественнейших сил Европы. Опираясь на прекрасный флот и располагая сетью баз и убежищ, разбросанных по всей акватории Средиземного моря, монахи-корсары охраняли торговые караваны европейских стран и наносили серьезный ущерб мусульманской торговле. В 1522 году турецкий султан Сулейман Великолепный после трехмесячной осады сумел заставить орден покинуть Родос. В 1530 году, после семи лет скитаний, рыцарская братия разместилась на острове Мальта и в Триполи, которые пожаловал им император Карл V, и продолжила свою борьбу против мира ислама, став авангардом христиан в борьбе против Османской империи. Рыцарство представляло грозную силу. Клятва, которую давали рыцари, гласила: «Никогда не опускать знамя, никогда не просить пощады, никогда не отступать и никогда не сдаваться». В 1510 году флот мальтийских рыцарей разгромил мамлюкский египетский флот у крепости Айас в заливе Искендерун. Орден лелеял мечту захватить побережье Сирта и, сделав Триполи столицей, основать христианское государство на севере Африки. Каждый год Мальтийский орден вооружал новые галеры, которые плавали у Сузы, острова Джерба, в устье Нила, наносили удары по судам мусульман и атаковали прибрежные поселения. Широкая военно-морская практика, предоставляемая воинствующими монахами-корсарами, стала прекрасной школой навигации, через которую прошли несколько поколений известных европейских флотоводцев — шевалье де Сен-Поль, байи де Вальбель, граф де Турвиль, граф де Грасс, байи де Сюффрен.
И в конце ХVII в. орден продолжал быть центром христианского мореплавания в Средиземноморье. Стольник Петр Андреевич Толстой, один из немногих русских, посещавших Мальту, оставил примечательное описание военной организации ордена: «ВМалтинском острове збирается солдат 60 000 человек, а по нужде и болши. Малтийский гранмайстер (великий магистр. — Д. К.) имеет на Малте 7 галер великих, из которых на одной бывает генерал, а на 6 галерах капитаны тех семи галер. Генералская галера да капитанских 4 по вся годы повинны иттить в Левант, то есть на Восток, в Морею, на помощь венецкой гармаде (венецианской флотилии. —Д. К.)и битца с турком; а две галеры капитанские по вся годы повинны остатися в Малте и ходить непрестанно от Мату до Цицилии и от Цицилии до Малту, очищая тое дорогу от турков, чтоб… всяким проезжим людям был путь свободен и безстрашен от сабак-турок. Однако и те проклятые псы усмотря, когда малтийские галеры на Восток уйдут, а в Малте останутца толко две галеры, и они непрестанно в великих и малых судах на Малтинском канале шатаются и християн побирают, которых могут где поймать, что часто и случается».
Не менее ожесточенный размах принял морской разбой на Черном и Каспийском морях — регионах оживленной торговли между Востоком и Запалом. Каждый раз, когда торговым судам предстояло отправиться в плавание в этих водах, мореплаватели знали, что идут на смертельный риск, и поручали себя защите Аллаха или молили Бога о помощи: любой выход в море мог закончиться гибелью! Современники были единодушны — страшнее пиратов на свете нет: «Ни один корабль, как бы он ни был велик и хорошо вооружен, не находится в безопасности, если, к несчастью, встретится с ними, особенно в тихую погоду».
В степях Южной Украины, по берегам Днепра и Лона, в их многочисленных притоках, на нижнем течении Буга, за страшными ревущими порогами и в лабиринтах бесчисленных островов, непроглядных камышовых зарослей, топких болотах, на речушках, прогноях скрывались казаки. Их отвагу, безрассудную храбрость, лихую удаль воспевали народные сказания и легенды, а жестокость, коварство и корысть проклинал весь торговый мир Востока.
Слово «казак» — тюркского происхождения и подразумевает человека подвижного, не оседлого, всегда готового к военным действиям, стычкам, грабежу и разбою. Это удалец, вольный, свободный человек, порвавший со своей средой и удалившийся туда, где не будет помех его свободе. Такие люди — голытьба, беглые крестьяне, дезертиры, неудачники и преступники, оскорбленные, злодеи — стекались в эти непроходимые дикие места и находили здесь свою вторую родину. И не пугали их зимние стужи и летний зной, тучи саранчи и малярия, страшное половодье и губительные ветры — для них здесь был земной рай.
Запорожские (т. е. находящиеся за днепровскими порогами), донские, волжские казаки хозяйничали по берегам Черного, Азовского и Каспийского морей, и ни одно правительство, ни одна власть — турецкого султана, русского или польского царя, персидского шаха или крымского хана — не были им указом.
Вот что говорили современники о днепровских казаках. Марцин Вельский, польский летописец XVI в., сообщал, что «эти люди обыкновенно занимаются на Низу Днепра ловлею рыбы, которую там же без соли сушат на солнце и тем питаются в течение лета, а на зиму расходятся в ближайшие города… спрятавши предварительно на каком-нибудь днепровском острове, в укромном месте, свои лодки и оставивши там несколько человек… Они имеют и свои пушки, частию захваченные ими в турецких замках, частию отнятые у татар». Из описания немецкого пастора Иоганна Юстуса Марция следует, что «люди они очень непостоянные, беспокойные от природы и охотники до разбоя; великому русскому государю они подчиняются не по принуждению, а по своей воле, причем им дарованы большие льготы».
«Почти ежегодно они предпринимают опустошительные набеги по Черному морю на турецкие владения, — рассказывал французский инженер, строитель крепости Кодак Гийом Левассер де Боплан. — Обыкновенно они берут в плен детей и подростков, которых оставляют у себя в услужении или дарят вельможам своей страны, но взрослых редко берут в плен, за исключением людей богатых, от которых надеются получить большой выкуп. Свои набеги они всегда предпринимают отрядами от шести до десяти тысяч человек, не более, чудесным образом переправляются через море в плохих судах собственного изделия».
«Воровские казаки» — автономная, независимая сила, выросшая на противоречиях христианского и мусульманского миров, вольница, живущая на рубежах Османской империи, Московского государства и Речи Посполитой, грозный фактор мировой политики — грабили волжские рыбные промыслы, Трапезунд и Синоп, Дербент и Баку, разоряли Румелийское и Кавказское побережье Черного моря, туркестанские и персидские берега на Каспии. Все меры к пресечению разбоя, к тому, чтобы казакам «воровать не дать и на море не пропустить», оказывались безрезультатными. На берегах рек, в их устьях возводились крепости (Кызы-Кермен, Ка-ра-Кермен, Ислам-Кермен, Кодак, Азов, Астрахань); эти устья ограждались толстыми цепями, сторожевые турецкие галеры или царские «есаульные» струги несли караул вдоль берегов, мелкие протоки пересыпали песком и галькой, устраивали показательные казни. Правительства предупреждали друг друга о выходе разбойников на промысел, и государства договаривались о совместных действиях, вели переговоры с казаками, увещевали их, обещали льготы — все безрезультатно.
У казаков выработалось немало способов обходить препятствия, традиционно использовался волок: казаки на себе по суше переносили суда, они обходили Астрахань по бесчисленным мелким речкам — протокам дельты Волги. Они пускали ночью бревна по Днепру и устраивали такой грохот, что турки начинали палить из пушек по реке, думая, что запорожцы идут на прорыв, а те притаивались рядом в тростниковых зарослях, ждали, когда у врага иссякнут боеприпасы, и тогда стремительно летели к морю, проскальзывая на своих утлых суденышках под цепями. «Разрушают, грабят, жгут, уводят в рабство, умерщвляют; часто осаждают укрепленные города, берут их приступом, опустошают и выжигают», — ужасались современники.
Впрочем, в этом регионе не только казаки заслужили репутацию морских разбойников. Купцы и торговцы нередко терпели ущерб от нападений горцев Кавказа. Информация об их «деятельности» проникла даже в дипломатическую переписку. В 1683 году глава русского посольства в Испании стольник Петр Иванович Потемкин в отчете доносил: «В тех же местех живут многие разные народы меж гор и живучи чинят великие разбои, а сыскать их в тех местех за великими горами и за дал-ним растоянием отнюдь не возможно. А которые купецкие люди ходят в Персиду изрекаю величества ис порубежных городов, которые стоят блиско Хвалынского моря, как из Астрахани, так и ис иных, морем бусами. И тех торговых людей на том море те ж воровские люди выходят из гор, потому ж разбивают и грабят, а самих побивают до смерти и, учиня разбой, уходят в те же горы».
Но морской разбой не ограничивался рамками Старого Света. Драгоценное сияние Эльдорадо и сказочные богатства страны золота Мономатапа, «Острова пряностей» и богатства Востока манили европейцев.
В XVI в. Испанское королевство деятельно осваивало богатства новооткрытого американского континента. Однако европейские державы (Англия, Соединенные провинции, Франция) не могли примириться с тем, что колоссальные богатства Америки оседают в сундуках испанских торговцев и обогащают преимущественно казну короля Испании. При покровительстве европейских держав на островах Карибского моря возникали удивительные сообщества независимых морских разбойников, грабивших испанские суда и захватывающих перевозимые на них драгоценные грузы. Эти пираты получили известность как буканьеры.
Многочисленные пустынные острова Вест-Индии с конца XVI в. заселяли европейские переселенцы. Это были беглые преступники и рабы, солдаты-дезертиры, матросы, нищие, бродяги, разорившиеся торговцы, авантюристы различных мастей — словом, те, кому уже нечего было терять в жизни. Здесь они находили убежище и постоянные занятия: охотились на диких свиней, буйволов и крупный рогатый скот, обрабатывали кожи, рубили лес, выращивали табак. Постепенно за охотниками французского и английского происхождения закрепилось название буканьеры.
Происхождение слова неясно. По одной версии, идущей от французского миссионера аббата дю Тертра, буканьеры «…названы так от слова „букан“ — разновидности деревянной решетки, сделанной из нескольких жердей и установленной на четыре рогатины; на них буканьеры жарят своих свиней…» По другой (ее разделяет французский историк Ж. Блон) — «буканом» местные индейцы называли копченое мясо, нарезанное длинными кусками и приготовленное на решетке, установленной на угли. Существует также мнение, что в основе слова «буканьер» лежит искаженное французское «buffle» — буйвол. Впрочем, наименование «букан» встречается в литературе и как название «мест, где находились их (буканьеров. — Д. К.) небольшие обработанные поля и жилища. Здесь солили и коптили они мясо убитых животных, сушили их шкуры. Жилища эти состояли из больших шалашей, покрытых сверху, но без стен…» Так или иначе, но термин закрепился.
Испанские власти были встревожены появлением в своих владениях непрошеных гостей. Буканьеры не признавали власти испанского короля, не платили никаких податей и вели торговлю с местным населением, нарушая испанскую колониальную монополию. Острова буканьеров (Тортуга, Эспаньола, Сан-Доминго (совр. Гаити), Невис, Сент-Кристофер), эти маленькие республики равенства, находились под постоянной угрозой вторжения карательных экспедиций. Особенно ожесточенный характер приняла борьба испанцев против буканьеров на Эспаньоле, где развернулась настоящая партизанская война. Не сумев сломать сопротивление лесных охотников, испанцы принялись методично истреблять скот, чтобы лишить буканьеров источников существования. Тем самым испанцы еще более укрепили ненависть к себе и сами спровоцировали буканьеров на занятие пиратством.
Вот что сообщал об этих людях в официальном донесении от 20 июля 1665 года правитель Тортуги и французских поселений на побережье Сан-Доминго Бертран д'Ожерон: «…семь или восемь сотен французов рассеяны по берегам острова Эспаньола в недоступных местах, окруженных горами или большими скалами и морем, откуда они могут переходить с места на место в маленьких ботах… Они живут подобно дикарям, не признавая никакой власти и без каких-либо начальников… Они грабят многие голландские и английские суда, чем причиняют много беспокойств. Живут они, питаясь мясом диких свиней и быков и выращивая немного табака, который обменивают на оружие, провизию и одежду…»
Карибские пираты называли себя также флибустьерами. В истории слова много неопределенности. Французское «flibustier» и английское «flibuster» обозначают морских разбойников-авантюристов, промышляющих в Вест-Индии и Центральной Америке и грабящих испанские колонии в течение XVII в. В основе слова отразилось то странное смешение языков, которым пользовался этот пестрый по национальному составу, многоязычный мир. Возможно, что источником было голландское «vrij-buitter», обозначающее вольного добытчика, т.е. того, кто идет на разбой. От него произошло английское «free booty», т.е. добыча, захваченная в разбойничьем промысле. Любопытно, что небольшие маневренные лодки, на которых пираты нападали на прибрежные селения, назывались «флибуты» («flyboot»).
Уникальный пиратский мир Вест-Индии дал еще одно удивительное наименование. Авантюристы, искатели приключений, головорезы и убийцы образовали своеобразный союз разбойников с необычными и суровыми законами и выработанным пиратским кодексом чести. Члены союза именовались береговые братья («frere de la cote»).
Безграничные возможности для разбоя таились на Востоке. «Какая собака может быть без блох, а какая торговля — без разбойников», — рассуждал малайский хронист. С этим утверждением трудно не согласиться. Пираты впивались в торговые артерии Персидского залива и южных морей, Индии и Китая, Дальнего Востока. Эти богатейшие трассы никогда не обходили вниманием азиатские туземные разбойники, свирепствовавшие в этих широтах. «Пиратский берег», что тянулся вдоль восточного побережья Аравийского полуострова, удерживая под постоянным прицелом торговые трассы Персидского залива, на протяжении веков монополизировало аравийское племя джаваим. Малабарское побережье Индостана находилось под контролем маратхов, построивших здесь крепости Алибаг. Герия, Савандург, таящие постоянную угрозу торговле Великих Моголов и приводившие в трепет самих англичан. Бесчисленны флотилии китайских пиратов, как мошкара вьющихся вокруг изрезанного проливами и устьями рек побережья Китая. Один из них, самый знаменитый, Чжэн Чжи-лун, был адмиралом китайского флота, а его сын Чжэн Чэн-гун (Коксинга), прекрасный организатор и военный руководитель, хозяйничал в китайских водах и отнял у голландцев Формозу (Тайвань).
Дельту Ганга заняло пиратское королевство Аракан, узкой прибрежной полосой растянувшееся вдоль побережья Бенгальского залива. По морям Малайского архипелага сновали на своих юрких прао бесчисленные орды индонезийских пиратов и совершали набеги на Яву, Суматру, Малаккский полуостров и Филиппинские острова. Одними из самых загадочных пиратских формирований Востока были вако.
Они появлялись в XIII — XVII вв. у побережья Кореи, Китая и Филиппин откуда-то с моря и, подстерегая купцов, шныряли в узких проливах между бесчисленными островами, разбросанными в Желтом, Японском, Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях, грабили приморские города и селения, терроризируя местных торговцев. Окрестное население боялось грабителей как огня и, с тревогой вглядываясь в расстилающиеся водные просторы, тешило себя смутной надеждой, что беда пройдет стороной.
Вако всегда действовали внезапно. На своих быстрых судах разбойники врывались в портовые гавани, опустошали приморье, а при случае высаживали десант, который уходил в глубь страны на охоту за торговыми караванами. Любопытно, что термин «вако» означает буквально «японский грабитель». Действительно: жители Кореи и Китая, начав употреблять его, отождествляли разбойника, приходящего с моря, с японцем, так как грабители приплывали откуда-то из океана. Однако с течением времени пиратство потеряло выраженный национальный характер. Если в XV в. банды формировались за счет выходцев из Страны Восходящего солнца, то к началу XVI в. разобраться в национальной принадлежности грабителей было уже невозможно, и термин «вако» приобрел собирательный характер. Одежда японцев превратилась в камуфляж, под прикрытием которого разбойничьим промыслом занимались и китайцы, и индийцы, и корейцы, и филиппинцы, а с появлением европейцев в категорию «японских разбойников» попали и португальцы.
Масштабы бедствий, чинимых грабителями, были огромны. От периодических опустошений бандами вако не спасали ни отряды местной самообороны, ни укрепления, возводимые вдоль побережья или при входе в гавани, ни жесточайшие наказания за пиратство, ни создание охранных флотилий, крейсирующих вдоль берегов. Особенно страдали от набегов владения «Поднебесной» Китайской империи — могущественнейшей державы в Азии. В период династии Мин (1368 —1644) приморские провинции находились под постоянным прицелом разбойников. Так, в 1547 году сто кораблей японских пиратов долго стояли у Нинбо (пров. Чжецзян)… «Несколько тысяч человек высадились на берег, жгли и грабили». Высокопоставленный китайский чиновник докладывал, что «наиболее корыстные вступили в связь (с японцами) в целях погони за прибылью и тем самым стали проводниками тех, кто попирал наши берега». Неспособность японских властей обуздать вако привела к разрыву в том же году отношений Китая с Японией. А вскоре в Японии развернулась очередная война феодальных клик за власть, и нечего было и думать о том, чтобы положить конец деятельности пиратов. Они буквально заполонили море и действовали совершенно безнаказанно, облепив китайское побережье от Шаньдуна до Кантона. Только в десятилетие 1551 — 1560 гг. источники упоминают о 467 эпизодах разбойных нападений, а в следующее десятилетие прибавилось еще 75. Лишь после прихода к власти правителя Хидэёси Тоётоми (1582 — 1598) был выпущен указ о решительных мерах против пиратов, и их активность резко уменьшилась. Впрочем, окончательно справиться с разбойниками так и не удалось.
Появление европейцев придало новый толчок традиционно развитой разбойничьей индустрии в регионе. С запада наступали португальцы, а вслед за ними шли голландцы, англичане и французы; с востока подступали испанцы. Они хлынули в Индийский океан, и под натиском пришельцев коренным жителям Азии, промышляющим разбоем, пришлось потесниться. Военные корабли, символ европейской мощи, подкрепляли амбиции энергичных выходцев из Старого Света, которые грабили купцов всех наций без разбора. Их наглость, бесцеремонность и уверенность в собственных силах и праве действовать, не считаясь с местными обычаями, граничили с варварством. Деятельность европейских громил ужасала современников, которые были преисполнены негодования от чинимого ими насилия. Вот как описывает Франсуа Бернье, путешественник и придворный врач правителя Великих Моголов Аурангзеба, один из разбойных пиратских притонов — королевство Аракан.
«…в королевстве Аракана, или Мога, жило постоянно некоторое количество португальцев и с ними много метисов, христианских рабов и других франти (букв.: иноземец, пришелец. —Д. К.) из разных мест. Это было убежище беглецов из Гоа, с Цейлона, из Кошина, Малаги и всех других мест Индии, в которых прежде находились португальцы. Расстриги, покинувшие монастырь, люди, женившиеся по два и три раза, убийцы, словом, весь преступный мир встречал здесь самый радушный прием. Они вели омерзительный образ жизни, совершенно не достойный христиан, доходя до того, что безнаказанно убивали и отравляли друг друга, убивали собственных духовных лиц, которые, впрочем, часто бывали не лучше их самих».
Европейцы зачастую сами подталкивали местных жителей к занятию пиратством. Так, например, в ноябре 1667 года голландцы заключили Бонгайский договор с султаном индонезийского государства Макасар. В соответствии с ним, все прибрежные укрепления срывались, а жители лишались права заниматься морской торговлей — вся их деятельность жестко регламентировалась агентами Голландской Ост-Индской компании, и без пропуска от резидента компании они не имели права плавать «под страхом потери жизни и имущества». Тем самым бути — жители Южного Целебеса, — лишенные исконных занятий, тысячами бежали из Макасара и, осев на восточном побережье Явы, занялись морским разбоем и грабили суда Голландской Ост-Индской компании.
Подобную же деятельность, но против испанских поселений и судов, вели народы мусульманского юга Филиппин, т. н. моро, совершавшие в течение почти двух веков нападения на остров Лусон и наносившие серьезный урон испанским владениям на Филиппинах.
* * *
В классификации морского разбоя наряду с географическим фактором не менее важен фактор правовой. Этот второй момент подводит нас к вопросу о взаимоотношениях морского разбоя и властных структур и связанных с этим понятием каперства, приватирства и корсарства.
Определить род занятий и профессию капера помогает история самого слова. В древние времена латинское «capio» означало «завладевать», «захватывать». Собственно, европейское понятие «капер» происходит от голландского «кареп», объединительное для глаголов «захватывать», «грабить», «воровать», и «kaper», т.е. «легкое морское судно». Во французском языке глагол «capturer» переводится как «поймать», «захватить». Любопытно, что глагол «сарееr» означает буквально «ложиться в дрейф». Необходимость подобного действия ясна для всех, находившихся в засаде в ожидании жертвы. В России понятие «капер» чаше всего употреблялось для определения лиц соответствующего образа деятельности, и его производными стали слова «каперить», «закаперить», «каперствовать», «каперщик».
Второй термин — приватиры — применяется преимущественно в англоязычных странах. В основе слова лежит латинское «privatus» («частный», «неофициальный»). Понятие использовалось для определения вооруженного судна, укомплектованного частным лицом, или обозначало капитана и членов экипажа этого судна. Сама же деятельность получила название «приватирство».
Лица, занимающиеся каперством в странах Средиземноморского региона, получили название корсары. Происходит слово от латинского «currere» — «бегать», «cursus» — «бег»>, «плавание»; «cursorius» — «быстрый», «легкий на ходу». В авантюрно-приключенческой литературе часто понятия «корсар» и «пират» не различают, применяя их как идентичные, и называют корсарами разбойников, охотящихся в южных морях. Действительно, тонкая грань, разделяющая термины, привносит немало путаницы. Так, например, знаменитые французские корсары эпохи Людовика XIV были каперами. Невозможно, однако, однозначно оценить характер деятельности морских разбойников Северной Африки. Для европейского мира корсары Магриба являлись пиратами. Однако в исторических реалиях XVI — XVII в. их промысел был не просто морским разбоем, но выступал в качестве одного из звеньев правительственной политики, проводимой мусульманским миром в отношении стран христианской Европы.
Все лица, занимающиеся каперством, приватирством или корсарством, будь то англичане, голландцы, датчане, испанцы, шведы или французы, как зеницу ока берегли специальный документ, который был для них дороже самой жизни, — каперское свидетельство («letters of marque» — англ., «lettres de marque» — фр.).
ПОРТУГАЛЬСКОЕ КАПЕРСКОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО, ВЫДАННОЕ ШАРЛЮ ДЕ БИЛСУ
Документ № 1
10 февраля 1658 г.
Мы, Афонсу [7], милостью Божией король Португалии и Алгарве… повелитель… мореплавания и торговли Эфиопии, Аравии, Персии и Индии, настоящим объявляем:
Пусть знают все, кому будет предъявлен этот выданный мною патент, что мне угодно выставить корабли для борьбы с морскими разбойниками, совершающими набеги на побережье моих королевств, а также для удобства торговли с этими владениями.
Принимая во внимание достоинства и знания, которые совместились в лице Шарля де Билса, и оказывая ему доверие, надеюсь, что он будет честно исполнять все, что касается порученного ему.
В силу вышесказанного мне угодно и приятно назначить его капитаном военною корабля. В соответствии с полномочиями, названными выше, он может оснастить за свой собственный счет корабль в 100 тонн, со всеми необходимыми шлюпками, пушками, экипажем, боеприпасами и провизией, как он сочтет удобным, для того, чтобы вести войну с подданными короля Испании [8], турками, пиратами, морскими бродягами, захватывать их корабли, их товары и добро, отводить их в любой порт королевства. Здесь нужно дать отчет об этих кораблях моим чиновникам; они занесут все полученные сведения в книги, которые ведутся специально для этой цели, и решат, являются ли эти корабли и все найденное на них законным призом. Он может останавливать и обыскивать любые корабли, которые сочтет нужным, если заподозрит, что они нагружены товарами наших врагов; заходить в их порты, но во всех случаях относиться доброжелательно ко всем союзникам нашей короны, платить таможенную пошлину от захваченных призов, согласно размерам, принятым в этом королевстве. Сим я прошу всех королей, принцев и сюзеренных правителей, а также республики, штаты, их наместников, генералов, адмиралов, губернаторов провинций, городов и портов, капитанов и офицеров оказывать вышеозначенному Шарлю де Билсу всяческую помощь и содействие и предоставлять ему право заходить и покидать их порты на своем корабле с людьми, призами и всеми теми вещами, которыми он может владеть. Со своей стороны, я обязуюсь сделать тоже в подобных случаях и отдать приказ моим губернаторам, генералам и офицерам позволять союзникам приходить к нам со своими призами на то время, которое они сочтут нужным. В подтверждение чего я приказал послать это каперское свидетельство, подписал его и велел скрепить большой королевской печатью.
Дано в городе Лиссабоне в 10-й день февраля месяца. Писано Антонио Маркесом в год 1658-й от рождества Господа нашего Иисуса Христа.
Королева [9]
Документ № 2
10 сентября 1662 г.
Поскольку вышеуказанный Шарль де Биле предстал передо мной, заявив, что он потерял патент, и просил меня о милости выдать ему другой, я приказал выписать ему копию из регистрационной книги [10].
Дано в Лиссабоне 10 сентября 1662 г. Заверено большой государственной печатью.
Король
Как организованная форма морского разбоя каперство строилось в соответствии с определенными принципами. Если свести их воедино, то можно выделить следующие основные правила.
1. Владельцы каперских грамот не имеют права на владение более чем одним свидетельством. В противном случае они считаются пиратами и подлежат смертной казни.
2. В случае, если капитан желает получить свидетельство от иностранной державы, то он должен получить для этого разрешение своего правительства.
3. Каперские экипажи подсудны военным судам.
4. Капитан каперского судна вооружает судно самостоятельно, на свой страх и риск.
5. При приближении к неприятелю он может действовать под флагом любого государства, однако перед началом боя он должен поднять флаг своей страны.
6. Разрешается захват:
— судов неприятеля;
— судов без судовых документов, скрывающих свою принадлежность;
— судов, отказывающихся подчиняться приказу показать флаг или лечь в дрейф;
— судов нейтральных держав, перевозящих контрабандный товар противной стороны.
7. При захвате судна запрещается его грабить. Все грузы остаются запечатанными и при приводе судна в порт описываются призовой комиссией, определяющей стоимость приза.
8. В случае, если захват судна будет признан правильным, его продают с аукциона. Вырученная сумма, после вычета издержек за выгрузку, охрану, судебные расходы и одной десятой в пользу правительства, распределяется на следующих основаниях:
— одна треть собственнику судна;
— одна треть поставщику продовольствия, материалов и вооружения;
— одна треть капитану и экипажу судна.
9. В случае, если захват судна будет признан неправильным, капитан считается ответственным за нанесенный судну, экипажу и грузу ущерб.
Каперство и пиратство
«Я уволился и тут же снова нанялся на корабль „Святой Ян“, который шел на каперство. Мы отправились в Ливорно; в пут я узнал, что капитан, которою зовут Гармен Беен, идет по трем дорогам и живет одним разбоем, благодаря чему, как только мы прибыли в Ливорно, я покинул капитана и его корабль, тем более что он уже начал грабить и сделал своей добычей добро, вверенное ему некоторыми купцами. Опасаясь того, что придется расплачиваться по его счету, я удрал. Гармен Беен тоже почуял, что плутни его могут открыть, и решил поскорее убраться; но в то время в гавани Ливорно стояли начальник Виллен-фан-дер-Саан и капитан де Вильд, и ему это запретили, по приказу великого герцога он и его корабль были задержаны и заключены под стражу. Простых матросов отпустили, но капитан пробыл некоторое время в заключении, после чего, когда он попал в Голландию, снова был брошен в тюрьму». (Ян Стрейс. Три достопамятных и исполненных многих превратностей путешествия…),
Мы начали этот раздел с рассказа бывалого голландского путешественника, которому пришлось на своем горьком опыте познать разницу между официально разрешенной морской охотой и вольным промыслом. Его история — одна из тысяч подобных жизненных поворотов, один мелкий штрих, проливающий свет на практику каперства.
Один из самых запутанных вопросов в проблеме взаимосвязи каперства и пиратства — отношение власть предержащих к присутствию в своих водах «разбойников». Безопасность и свобода деятельности морских охотников вплотную зависела от нюансов правительственной политики и проводимого внешнеполитического курса.
Ярким подтверждением подобной связи может служить, например, политика, проводимая Елизаветой I Тюдор в отношении «своих» разбойников. В обстановке постоянной угрозы войны с Испанией королева была заинтересована в пиратах как в опытных военных моряках, потенциальных приватирах. Они были прекрасными рекрутами для флота, и, пока отряды морских разбойников обитали на побережье, можно было не беспокоиться об обороне.
В 1573 году Елизавета послала во Францию графа Уорчестера с подарком (золотым подносом) к крестинам дочери короля Карла К.
По дороге из Дувра в Булонь на королевского посланника напали пираты. Сам Уорчестер с подносом сумел спастись, но его сопровождающие были убиты, а разбойники захватили добычи на 500 фунтов стерлингов. А что же власти? По приказу королевы район блокировали, выловив сотни разбойников, но только трое из них были повешены, остальные же попали на королевский флот.
Пираты при Елизавете I — это, по сути дела, привилегированная прослойка уголовных преступников. «Кровавое законодательство» конца XVI в. на них не распространялось. Действительно, не оплошностью ли было вешать возможных защитников родины? Когда возникала острая необходимость в наборе людей на флот, следовали указы о строгих мерах против разбойников, и корабли Ее величества пополнялись новыми матросами. Естественно, при таком отношении ни о каком спокойном плавании в английских водах не могло быть и речи. К счастью для отечественных торговцев, пираты брали в основном иностранные суда, что вряд ли радовало голландцев, португальцев, французов и, в особенности, испанцев — шансы на возмещение убытков были ничтожны.
Знаменитые приватиры, «морские волки» Елизаветы I (Ф. Дрейк, М. Фробишер, Р. Гренвилл, Т. Кавендиш), отдали все силы разрушению и разорению испанских торговых трасс, стали пионерами в морской экспансии Англии и по иронии судьбы вписали свои имена на страницы истории пиратства, так как зачастую действовали на свой страх и риск. Так Дрейк, вернувшись в Англию после очередного грабительского рейда по испанским колониям, предпочел не афишировать свои подвиги, так как застал в стране потепление в отношениях с Испанией и опасался, что его выдадут испанским властям в качестве морского разбойника. Фробишер же, не достав в очередной раз каперской грамоты, был посажен в тюрьму за пиратство.
Та же двойственность обнаруживается и в других действиях правительства. Когда в Нидерландах разгоралась борьба против Испании, то главную опору сопротивления составляли так называемые «морские гёзы» (гол. «geuzen», от фр. «gueux» — «нишие», как назвал в насмешку один из придворных наместницы Маргариты Пармской бедно одетую группу нидерландских дворян, подавших в 1566 году петицию о преобразованиях в стране) — жители прибрежных районов, ведущие борьбу с испанцами на море. Организовав блокаду портов страны, они грабили испанские торговые караваны, нападали на прибрежные гарнизоны и города, захватывали испанские корабли, т. е. занимались самым настоящим пиратством, но политически окрашенным. С 1568 года принц Вильгельм I Оранский, возглавивший борьбу с испанцами, начал выдавать этим партизанам-пиратам каперские грамоты с разрешением вести войну против испанцев, установив отчисление 1/3 захваченного в пользу освободительных сил. Елизавета I, заинтересованная в ослаблении Испании, открыла английские порты для гезов, и до весны 1572 года они базировались на английском побережье. Однако опасение открытого конфликта с Испанией заставило королеву в феврале 1572 года отказать гёзам в убежище.
Символично, что когда испанская «Непобедимая армада» приближалась к Англии, то сообщение о появлении первых испанских кораблей в Ла-Манше пришло от английских пиратов: некий Флемминг пришел с этим известием в Плимут и, готовый сражаться с испанцами, сдался командующему флотом лорду Хоуарду.
Другой сложный вопрос — где проходила грань между официально разрешенным каперством и незаконным пиратством. Дело в том, что каперские грамоты порождали массу недоразумений. Попытки следственных властей, заподозривших судно в грабеже, установить, капер это или пират, часто заходили в тупик. Дело в том, что любой здравомыслящий пират старался раздобыть для себя такое «отпущение грехов» и, обезопасившись с его помощью, действовал безбоязненно.
Как только начиналась новая война, разбойничьи суда устремлялись на военные базы воюющих стран, и главари бандитских шаек, не обременяя себя излишними размышлениями, вступали в договор с местным губернатором и становились добровольцами на службе у какого-нибудь европейского монарха. Пираты Карибского моря знали, что наиболее перспективным местом для получения каперской грамоты была французская Тортуга. От ее губернатора Бертрана д'Ожерона почти всегда можно было получить разбойничью лицензию на грабеж испанцев. Пираты, в свою очередь, выплачивали ему 1/10 часть захваченной добычи. Восторженную оценку этой стороны деятельности д'Ожерона дал доминиканский монах Жан Батист Лаба, путешествовавший по Вест-Индии в 1696 году. «Мне не приходилось, — сообщает он, — когда-либо видеть правителя более бескорыстного, чем он. Он едва соглашался принять малую долю того, что принадлежало ему по праву каперских грамот, выданных им во время войны. А когда у нас был мир с испанцами и наши флибустьеры от нечет делать могли отправиться к англичанам на Ямайку и повести туда свои суда, он позаботился снабдить их грамотами из Португалии, которая тогда воевала с Испанией, и наши флибустьеры продолжали представлять опасность для испанцев».
В том случае, если пирату, по тем или иным причинам, было нежелательно заходить на Тортугу, его с распростертыми объятиями встречал губернатор английского острова Ямайка сэр Томас Модифорд, столь же трепетно относившийся к подобным просьбам [11].
Когда война заканчивалась, пираты не расставались с доверенностью — документ бережно хранили в капитанском сундуке. Он мог всегда пригодиться и поднимал престиж его владельца. Находились среди пиратов и настоящие коллекционеры, в чьих руках оказывались грамоты на разбой, полученные от государств-противников. С такими любителями двойной игры, как правило, не церемонились. Одним словом, с каперскими грамотами было много всякой путаницы и несообразностей. Показательную историю о том, сколь интересные судьбы подчас складывались у каперских грамот, можно почерпнуть из дневников Уильяма Дампира. В 1685 году, находясь в Панамском заливе, он стал свидетелем встречи английских и французских пиратов. «Капитан Гронье продемонстрировал свое расположение, предложив капитану Дэвису и капитану Свану новую грамоту от губернатора Пти-Гоав. Для последнего было обычным делом давать незаполненные бланки своим капитанам с наставлением передать их тому, кому они посчитают нужным. Таким образом, грамоты губернатора Пти-Гоав предоставляли убежище и приют любому из отчаянных искателей удачи и этим способствовали росту их богатства, силы и репутации. Капитан Дэвис принял грамоту; на руках у него, впрочем, была старая грамота, доставшаяся по наследству от умершего капитана Кука, который, в свою очередь, заполучил ее от капитана Тристьяна вместе с его барком [12]. Капитан Сван, однако, отказался взять ее, сказав, что у него есть грамота от герцога Йоркского [13]… Я никогда не читал ни одной французской грамоты, пока был в здешних водах, и не знаком с их содержанием, но с тех пор я узнал, что истинный смысл их заключается в том, чтобы даровать свободу рыбной ловле и охоте на дичь. Причина подобного в том, что остров Эспаньола, где расположен Пти-Гоав, принадлежит частью французам, частью испанцам, и, когда наступает мир, эта грамота выдается как обоснование каждой из сторон защищать себя от вмешательства противника. В действительности же французы не ограничивают их действие одной Эспаньолой и подобным обманным путем предоставляют возможность опустошать любую часть Америки, на море и на суше».
Порой же случались и совершенно невообразимые истории. Вот, например, какой случай мог бы рассказать один из очевидцев:
«Сначала чиновник изумленно воззрился на подателя бумаги, а затем контору заполнили раскаты оглушительного хохота. Один Господь Бог знал, да, может быть, еще сам герой этой истории мог бы припомнить, при каких обстоятельствах он получил этот серьезнейший документ. Безграмотный темный мужлан, он горделиво помахивал листком и утверждал, что, прочитав его, все сразу поймут, какой перед ними важный господин. Ведь сам король Дании доверил ему свидетельство о каперстве. Возможно, датский чиновник, выписавший документ этому лихому вояке, пошутил, а может, просто разбойник не сумел добыть другую бумагу с печатью, но бесценная грамота, которой так дорожил хозяин, гласила, что „подателю сего разрешено охотиться на диких коз“».
Не всегда каперская деятельность прекращалась с окончанием войны. Так, в разгар англо-голландских морских войн английские торговцы Эдмунд Тэрнер и Джордж Кэрью получили право на каперские действия в отношении голландских судов. Они могли захватывать торговцев, пока не будет собрана сумма в 151 612 фунтов стерлингов, которая должна была погасить потери от захваченных в
1643 году английских судов. Любопытной была оговорка в тексте свидетельства, разрешающая новоиспеченным каперам продолжать свою деятельность и после заключения мира с Голландией, если к этому времени они не сумеют возместить свой убыток.
Однако каперскую активность подогревали не только войны. Другими важными источниками каперских грамот становились внутриполитические столкновения, вражда правящих группировок, приобретающая масштабы военного конфликта, и, конечно, революции, заявившие в XVI — XVII вв. свои права на переделку мира.
В 1644 году в Англии началась гражданская война. Линия политического противостояния разделила страну на два лагеря — приверженцев короля Карла I и сторонников Парламента. Противоборствующие стороны сражались не только в самой Англии — ожесточенные столкновения охватили самые отдаленные уголки безбрежных морей, дав несколько любопытных примеров каперской практики, например, на стороне короля.
Капитан Джон Макнелл имел веские основания быть недовольным революционными властями. Как-то раз в его доме веселилась компания его друзей, и, изрядно выпив, они прошлись по адресу парламентских властей, за что хозяин был приговорен к штрафу и тюремному заключению. Из развития дальнейших событий становится ясно, что подобные разговоры были не случайны. В августе
1644 года проштрафившийся капитан привел торговый корабль на остров Св. Иоанна в Индийском океане. Во время перехода некоторые из членов экипажа с подозрением присматривались к капитану, и Макнелл решил развеять их сомнения в отношении своей революционности. Он знал верные способы заслужить доверие экипажа и пообещал, придя в порт, устроить знатную пирушку на берегу. На нее он увел своих трех помощников, священника, врача, боцмана, плотника и четырех купцов, чьи товары лежали в трюме его корабля.
Пирушка началась, но вскоре капитан куда-то пропал, и компании пришлось продолжать без него, недоумевая о причинах исчезновения своего собутыльника. Утром, продрав глаза, гуляки вышли на берег и увидели, что корабль уходит в открытое море.
Ночью на палубе происходили большие дела. Подвыпивший Макнелл явился на борт и, созвав команду наверх, приказал всем поднять руки. Некоторые члены команды были за капитана, и с оружием в руках окружили матросов, заставив их повиноваться.
Капитан, отхлебнув из огромного кубка вина, обратился к экипажу с проникновенной речью: «Джентльмены. Буду краток. Я захватил корабль для короля, и завтра, как только мы отчалим, вы получите по 100 реалов каждый». Капитан знал, что говорить. «На корабле, — продолжал он, — товары купцов. Вы получите 2/3, а король — 1/3 и корабль. Затем пойдем к берегам Красного моря и поищем добычу. А кто против, — меч предупреждающе сверкнул в руках оратора, — так этим „парламентским псам“ он быстро голову снимет». Не советовал капитан и вплавь добираться до берега — он сообщил, что прикажет стрелять по плывущим. Запуганной команде пришлось повиноваться, и Макнелл вышел в море. Правда, солидного разбоя не получилось. Капитан не доверял своей команде. Сделав несколько захватов, корабль в январе 1645 года пришел в Бристоль, порт короля. Здесь Макнелл передал все захваченные ценности представителям Карла I и пообещал служить делу монархии до конца, выразив надежду, что сможет собственными руками изрубить в куски некоторых членов Парламента. Но и Парламент не дремал.
В 1645 году к английской крепости Сен-Мэри в Мэриленде (Сев. Америка) подошло купеческое судно «Реформейшн» («Преобразование»). Само название корабля выдавало в его хозяине противника королевской власти. Так оно и было. Капитан Ричард Ингл был прекрасно известен местному губернатору-монархисту. В 1644 году Инглу пришлось бежать из Мэриленда в Англию за непочтительные слова в адрес монарха. Теперь он вернулся с каперской грамотой, полученной от революционных парламентских властей, и был готов наказать подлых аристократов. Гражданская война часто бывает удобным прикрытием для обогащения и сведения личных счетов. Ингл захватил голландское судно, стоящее в акватории, высадил десант и, разогнав гарнизон, занялся грабежом. Погрузив найденные грузы на судно, капер прошелся вдоль берега, разоряя прибрежные поселения, при этом уделяя особое внимание богатым усадьбам мэрилендских аристократов и католических священников. Пример Ингла вызвал цепную реакцию на побережье, превратив его в очаг антикоролевских выступлений.
Наконец, основанием для предоставления каперской грамоты могла стать забота правительства о защите своих границ, своей торговли от пиратов. Собственно с этого каперство и началось[14]. В истории есть немало примеров подобных каперских грамот, самой знаменитой из которых стала грамота, данная Уильяму Кидду.
Парадоксально, но факт — до конца XVII в. испанские власти отказывались пускать в обращение каперские свидетельства. Казалось, трудно было бы отыскать более подходящее средство, чтобы отомстить обидчикам — англичанам, голландцам и французам — и силами предприимчивых опытных испанских навигаторов положить конец их разбойничьей деятельности у испанских побережий Старого и Нового Света. Кроме того, привлечение частных лиц привело бы к экономии государственных средств, а быстрые маневренные каперские флотилии могли бы действовать намного эффективнее, нежели королевский флот.
В 1666 году советник одной испанской торговой палаты предложил привлечь для охраны американских вод фламандских приватиров. Через три года похожее предложение последовало от арматоров [15] Бискайского залива: судовладельцы были готовы отправить восемь — десять кораблей к берегам Новой Испании, однако взамен хотели получить право беспошлинной торговли с колониями. Им было отказано, так как предоставление подобных привилегий означало бы официальную лазейку для контрабанды в обход строго регламентируемого кодекса испанской торговли. Но развал океанских торговых линий и наглое хозяйничание пиратов в Вест-Индии заставили испанские власти пойти на смягчение существующих правил. В феврале 1674 года вышел указ, предоставлявший на выгодных условиях каперские свидетельства. Вскоре в Вест-Индии появились испанские каперские суда — небольшие галеры, приспособленные для плавания на мелководье, с пушкой на носу и четырьмя орудиями на корме, которые сразу превратились в серьезную помеху для пиратов и контрабандистов, особенно в заливе Кампече, побережье которого было известно всему миру как центр добычи и переработки драгоценного кампешевого дерева.
И наконец следующий запутанный вопрос, на который также невозможно получить однозначный ответ, — в какой степени зависели владельцы каперских грамот от политической конъюнктуры. Когда речь идет о Европейском регионе с реально существующей в нем возможностью жестко контролировать приватирскую и пиратскую деятельность, то можно отметить, что правительства располагали здесь достаточными рычагами давления. В Англии, например, после 1588 года каперские свидетельства выдавались любому купцу, который привел доказательства ущерба, причиненного ему испанцами. Предоставлялись они только на шесть месяцев, но легко возобновлялись. Десятую часть добычи каперы отдавали в пользу королевы (или лорд-адмирала); если они отказывались платить эту «десятину», то против непослушных заводились уголовные дела. С восшествием же на престол Англии Якова I и начавшимся потеплением в отношениях с Испанией, вышел ряд указов, требовавших возвращения каперских грамот. Английские приватиры потеряли свою работу и были вынуждены либо осваивать новую профессию, либо перебираться в другие, более отдаленные районы, например в Средиземное море [16]. Другой пример — Война за испанское наследство. С ее окончанием высвободились сотни приватиров, а последовавшая демобилизация флотов еще более расширила рынок свободных рук. Однако взрыва пиратства в европейских морях не последовало.
Совсем иная ситуация возникла в отдаленных колониях, куда и перемешалась волна приватиров и авантюристов, порождая сложный, пестрый и многообразный разбойничий мир, такой, например, как береговое братство флибустьеров Вест-Индии. Как они зависели от перипетий европейской политики, на чьей стороне они сражались?
Мир разбойников Вест-Индии был слишком сложен, пестр и многообразен, чтобы мог быть получен простой ответ. Примем во внимание ряд обстоятельств.
Береговое братство, объединявшее людей, специальностью которых был морской разбой, являло собой многонациональное формирование. Представление о разбойнике вообще как о человеке, с горящими от алчности глазами рыскающем по морям в погоне за добычей, достаточно распространено, но подобное восприятие упрощает действительную картину вещей. Ошибочно думать, что пират-флибустьер был начисто лишен представлений о таких понятиях, как «моя отчизна», «мой король», «наши купцы» и т.п. Национальному происхождению в разбойничьей среде могли до поры до времени не придавать значения и грабить испанские колонии «единым фронтом». Однако и в этот период «интернациональной солидарности» нередко случались конфликты во внутрифлибустьерской среде, например между французами и англичанами.
В 1683 году барк французского капитана Тристьяна, с экипажем из французов, среди которых затесались восемь — десять англичан, стоял на рейде французского порта Пти-Гоав. Англичанам уже давно было не по душе общество французов, и они отважились на смелую акцию. Когда Тристьян отправился с частью команды на берег, англичане устроили так, чтобы за ними последовали и другие французы, — сами же тем временем захватили корабль, срочно набрали экипаж из местных жителей и быстро ретировались, пока известие о захвате не дошло до французского губернатора и Тристьяна.
Постоянные конфликты сопровождали и совместные англо-французские разбойничьи плавания. Яркий пример тому — экспедиция Генри Моргана в Пуэрто-дель-Принсипи в 1668 году, когда убийство француза англичанином фактически раскололо пиратское братство. Та же тенденция обнаружилась во время знаменитого похода буканьеров в Панаму в 1685 году. Когда пиратская флотилия столкнулась в Панамском заливе с испанским военным флотом и оказалась под угрозой уничтожения, среди запаниковавшего воинства тут же вспыхнули национальные распри: француз капитан Гронье отделился со своими людьми от главных сил и убрался восвояси, предоставив англичанам самим разбираться с испанцами [17].
Когда же в конце XVII в. Франция оказалась в состоянии постоянной войны с Голландией и Англией, национальный вопрос стал барьером, разделившим некогда единое сообщество.
Примером может служить история, произошедшая в 1689 году, когда корабль англо-французской флибустьерской шайки стоял на якоре у острова Сен-Кристофер. Неожиданно пришло известие о том; что началась Аугсбургская война. Пираты тут же разделились на два лагеря. Англичане, находившиеся в большинстве, избавились от своих собратьев по ремеслу, французов, вышвырнув их на берег. Корабль же они увели в английское владение, к острову Невис, где получили каперскую грамоту, разрешающую действия против французской торговли.
Как мы помним, для разбойника было крайне важно иметь каперское свидетельство. В жилах этих грубых парней в просоленных истрепанных одеждах и с нечесаными космами, потерявших стыд и совесть в погоне за неживой, текла кровь голландцев, шведов, французов, англичан, что часто сдерживало желание принять грамоту враждебного их стране государства, так как тогда они стали бы изгоями среди своих соплеменников. Поэтому, говоря о флибустьерах Карибского моря, мы всегда должны иметь в виду, что для них разбой был разбоем, но разбою в национальных интересах (читай — с каперской грамотой) всегда отдавалось предпочтение[18]. Заметим, что в далекой Европе знали об этих потенциальных океанских союзниках и нередко прибегали к их услугам. Взаимоотношения англичанина Генри Моргана с губернатором английской Ямайки сэром Томасом Модифордом — яркое тому подтверждение. Мы подробнее остановимся на них в главе, посвященной Моргану. Здесь же приведем несколько эпизодов, проливающих свет на сотрудничество пиратов-французов с французской администрацией.
Англо-франко-голландская война (1672 — 1674)
1673 г. — генерал-губернатор французских Антильских островов Жан Шарль де Баас готовит экспедицию против голландского владения — острова Кюросао. Ему на помощь направился правитель острова Тортуга Бертран д'Ожерон на собственном корабле «Экюель» с отрядом французских буканьеров.
Во время плавания корабль попал в шторм и разбился на рифах к югу от Пуэрто-Рико. Высадившиеся на берег буканьеры были частью перебиты испанцами, а частью (в том числе и д'Ожерон) взяты в плен. В свою очередь, и экспедиция де Бааса не имела успеха.
Франко-испано-голландская война (1674 — 1678)
1678 г. — флот вице-адмирала Жана д'Эстре готовит экспедицию для захвата того же Кюросао. В ее составе находилось более десятка флибустьерских судов. Самоуверенный адмирал, впервые оказавшийся в местных водах, не воспринял советов опытных офицеров и в один миг потерял всю эскадру, выведя ее точно на рифы у островов Авес. Любопытно, что флибустьеру шевалье де Граммону было поручено остаться на месте крушения и приводить разбитые корабли в порядок.
Война Франции против Аугсбургской лиги (1688 — 1697)
1694 г. — губернатор французской части Сан-Доминго Жан Дюкасс совершает совместный с флибустьерами победоносный опустошительный рейд против Ямайки.
«Ущерб, нанесенный врагу этой операцией, — информирует французский миссионер Ж. Б. Лаба, — составлял более 12 млн, не считая военною 50-пушечного корабля, который они захватили, и множества других торговых судов, которые они увели с собой, посадили на мель или сожгли на берегу. Захваченных и поделенных между собой негров-рабов насчитывалось 19 сотен, но взятых отдельными лицами и не отнесенных к общей добыче было значительно больше. Что же касается денег в отчеканенной монете, мебели, товаров и предметов сахарного производства, то просто невозможно подсчитать точно стоимость всего этого. Достаточно сказать, что захваченного хватило на то, чтобы обогатить порядочное число флибустьеров и обитателей побережья, а Дюкасс и его офицеры сколотили такие огромные состояния, что им могут позавидовать наиболее богатые люди Европы».
Впрочем, французскому правительству не удалось воспользоваться огромной добычей, захваченной на Ямайке, — в декабре 1694 года, возвращаясь во Францию, корабль «Темерэр» с сокровищами на борту столкнулся с англичанами и после ожесточенного боя был захвачен.
1697 г. — капитан 1-го ранга Жан Бернар Луи Дежан, барон де Пуэнти, осуществляет захват испанской Картахены, и вновь на помощь его эскадре приходят Дюкасс и особый флибустьерский отряд с Тортуги. Заметим, что при дележе добычи карибские мастера разбоя были виртуозно обведены вокруг пальца вероломным аристократом, который отсчитал им столь незначительную долю добычи, что чуть было не спровоцировал мятеж. Конфликта среди победителей удалось избежать лишь благодаря вторичному разграблению Картахены, осуществленному уже силами одних флибустьеров.
Война за испанское наследство (1701 — 1713)
1705 — 1706 гг. — эскадры капитан-командора маркиза Анри Луи де Шаваньяка и капитана 1-го ранга Пьера Лемуана д'Ибервиля предпринимают успешный рейд против английских владений в зоне Антильских островов. В составе их отрядов действовали флибустьеры, пришедшие с острова Мартиника.
Таким образом, мы видим, что участие французских флибустьеров в войнах Франции было весьма значительным.
Флибустьерская публика была слишком отчаянным и дерзким союзником, чтобы можно было жестко регламентировать и контролировать их действия. Слишком далеко находились Париж и Лондон, чтобы указы, выпускаемые королями, становились обязательными для этих опасных людей. Когда вопрос принимал форму дилеммы — подчиняться приказу свыше и остановить грабеж в связи с изменениями, произошедшими в сферах высокой политики, или продолжить разбой на свой страх и риск, — то флибустьеры часто выбирали второе. Так, в 1678 году в Нимвегене был заключен франко-испанский договор, предусматривающий прекращение враждебных действий с Испанией. Но уже упоминавшийся шевалье де Граммон придерживался на этот счет особого мнения. Зная о запрещении грабить испанцев, он отправился к Кумане, захватил крепость, вывесил французское знамя и пол лозунгом «Да здравствует король» благополучно разграбил все окрестности, нимало не смущаясь тем обстоятельством, что полномочия его грамоты закончились. Точно так же в 1685 году никакие усилия французских властей не остановили его поход на Кампече, знаменитый своими богатствами, полученными от торговли драгоценным кампешевым деревом. Когда явившийся в лагерь флибустьеров губернатор Тортуги Тарен де Кюсси пригрозил разбойникам, де Граммон ответил: «Если мои товарищи по оружию согласны отказаться от своих намерений, то'я готов сделать то же самое». Ответ товарищей не замедлил себя ждать, и одобрительный крик сотен глоток ясно показал, чего стоит на островах власть «Короля-Солнца». Де Кюсси, естественно, никакой грамоты людям де Граммона не предоставил, но флибустьеры вполне обошлись теми, которые были у них на руках, уже упоминавшимися грамотами для охоты и рыбной ловли.
Кампече был захвачен, и пираты прожили в городе полтора месяца, а окончание их пребывания было отмечено совершенно невиданным увеселением. Шевалье де Граммон решил отметить именины своего короля, Людовика XIV. Утром 25 августа флибустьеры прошествовали торжественным маршем по городу, ружейными и пушечными выстрелами отсалютовали в честь короля и затем прямо на улицах устроили торжественный банкет. Изрядно напившись и всласть повеселившись, они вынесли на берег моря сложенные в портовых складах стволы кампешевого дерева — стоимость собранного дерева приближалась к 200 тысячам пиастров. Пираты поднесли к деревянной глыбе зажженные факелы, и темноту карибской ночи пронзила ослепительная вспышка пламени, осветившая весь берег. Огонь весело охватывал сухие драгоценные стволы, повалил дым, и запах пылающего богатства разнесся по всей бухте, смешиваясь с пряным воздухом тропической ночи. Весь мир был ошеломлен известием о том, как отпраздновали именины короля в Кампече. А герой празднества, де Граммон, торжественно изрек: «Ну разве смогут они в Версале тягаться с нашей затеей? Любая их выдумка покажется сущей чепухой».
Итог можно подвести выдержкой из донесения губернатора Кюросао ван Вика, встревоженного участившимися захватами голландских судов их союзниками, англичанами, во время Войны за испанское наследство: «Крайне необходимо, насколько это возможно, гарантировать себя от нападений наших друзей и союзников англичан», (разр. наша. — Д. К.) Он мог бы добавить «и наших соотечественников», поскольку для многих из вольных флибустьеров вопрос о том, на чьей стороне сражаться, в конечном счете означал, как жить сегодня, радуясь тем мгновениям, которые подарила им жизнь, как победить, сражаясь на своей собственной стороне!
Д. Н. Копелев
Из книги «Золотая эпоха морского разбоя»
