Показать все теги
Окончание. Предыдущую часть читайте ЗДЕСЬ
Начало читайте ТУТ
Власть и суд у крымских татар
Теперь, поговорив о населении и территориальном устройстве страны, логично задаться вопросом: как было организовано управление всей этой территорией и проживавшим на ней народом? Расскажите о государственной структуре Крымского ханства: как была устроена ханская администрация, что представлял собой ее государственный аппарат, и как осуществлялось правосудие в стране?
Описание государственной структуры страны стоит начать, конечно, с поста ее правителя. Крымский хан, как уже не раз говорилось прежде, это была должность выборная, и эти выборы осуществлялись представителями четырех знатнейших родов Крыма. Кандидатура, выносившаяся на эти выборы, была четко определена традицией: формально, в ханы должен был выбираться самый старший член правящей ханской династии Гераев. А после его смерти престол наследовался следующим по старшинству членом династии. Как правило, это был один из братьев прежнего хана, но принципиальным было не это, а именно старшинство.
Такова была теория. Ее нечасто удавалось соблюсти на практике, а в поздний период она и вовсе соблюдалась чрезвычайно редко, однако хотя бы формально ей старались следовать: и потому при воцарении очередного хана было принято, чтобы все родичи, которые были старше его по возрасту, покидали Крым и переселялись в свои поместья в Турции. И тогда получалось, что правящий хан действительно оставался самым старшим из Гераев, находящихся в Крыму, и старый обычай, хоть и с оговоркой, соблюдался.
А сами выборы хана формально осуществлялись четверкой карачи-беев – то есть особо знатных беев, которые представляли крымские рода Ширин, Барын, Аргын и Кыпчак. В Крыму были и десятки других знатных фамилий, но именно эти четыре были наиболее родовитыми и влиятельными, и только они могли участвовать в выборах хана. Позже, после победы Крыма над Ордой, когда в крымское подданство влилось еще и множество бывших ордынских улусов, в эту коллегию ханы включили еще два бывших ордынских рода: Мансур и Сиджеут, тем более что Мансуры по числу и влиянию превосходили все остальные крымские рода, кроме Ширинов.
Выборы проходили в виде совещания, на котором карачи-беи приходили к согласованному решению, затем сажали новоизбранного кандидата на полотно белого войлока и поднимали его за четыре конца, а потом читали над ханом общую молитву.
Этот обычай был, безусловно, впечатляющ и красив, однако невероятно архаичен, и в предыдущих выпусках я уже рассказывал, что все более или менее энергичные ханы пытались ввести османский порядок наследования, чтобы власть автоматически переходила от отца к старшему сыну, однако беи этого не допускали, и османские султаны стояли на их стороне. Уже к середине 17 века эти выборы превратились в чистую формальность, потому что к этому времени всю власть смещать и назначать ханов присвоили себе османские султаны, однако, пусть даже и формально, беи при назначении султаном каждого нового хана все равно проводили процедуру его выборов, хотя уже и без белой кошмы.
У хана было два официальных наследника – как правило, это были его братья. Старший из этих наследников носил титул «калга-султан». Он вел надзор над восточной частью страны и имел собственную резиденцию с дворцом в городке Ак-Месджид (Белая Мечеть, ныне – Симферополь), откуда еженедельно приезжал в Бахчисарай к хану на совещания.
Пост второго наследника назывался «нурэддин-султан». Он надзирал за западной частью государства, а его резиденцией, как правило, служил один из ханских загородных дворцов в этой западной части, а позже нурэддины имели резиденцию уже в самом Бахчисарае. Ну а все прочие, младшие члены ханского семейства, которые находились в Крыму, государственных должностей не занимали – за исключением тех из них, кого хан назначал своими наместниками в кочевые орды Причерноморья.
Судебно-совещательным органом при хане являлся так называемый Диван, в который входили оба ханских наследника, карачи-беи, лидеры мусульманского духовенства, которые представляли собой не только духовную, но одновременно и судебную власть, а также длинный список чинов придворной администрации. Этот Диван собирался, по возможности, еженедельно и рассматривал важнейшие судебные дела, которые не могли решаться на местах.
Но иногда, значительно реже, по самым масштабным вопросам – как, например, по вопросам объявления войны или введения экстренных всеобщих налогов – собирался высший законодательный орган ханства: Курултай. Это была ассамблея всей знати Крыма, и на ней формулировались решения, которую высшие беи и объявляли хану. Считалось, что в данном случае беи говорят от имени всего народа, потому что до этой всеобщей ассамблеи в каждом большом роду проходили и локальные, так сказать, фамильные курултаи Ширинского или, например, Мансурского рода. Этот всеобщий Курултай имел огромное влияние, будучи даже вправе утверждать или отклонять законодательные и исполнительные инициативы самого хана.
Судебная власть Крыма, как я рассказывал, кажется, в седьмой нашей беседе, всецело находилась в руках мусульманского духовенства и, по сути, была независима от хана. Все крымские судьи на местах подчинялись высшим придворным судьям, а те отчитывались перед кефинским муфтием. При этом, начальником над кефинским муфтием был не хан, а лишь османский султан, и известны случаи, когда на суд кефинского муфтия выносились даже вопросы о том, кто из соперничающих кандидатов в ханы должен по праву занимать престол, и вынесенные муфтием решения беспрекословно исполнялись самими ханами.
А что до исполнительной власти на местах – то эта власть по большей части осуществлялась не центральными государственными органами, а внутренними структурами бейских родов. Ведь большинство крымских земель были распределены между знатными родами, и хан имел в этих бейских феодальных уделах лишь опосредованные полномочия. Вот именно для согласования и распределения административных вопросов между ханской властью и бейским самоуправлением ханы и назначали двух своих наследников, калга-султана и нурэддин-султана, в восточную и западную часть государства, где те дальше взаимодействовали с предводителями знати соответствующего региона: калга с беем родом Ширин, а нурэддин с беем рода Мансур.
Фонтан слез и спасение Бахчисарая
Напоследок давайте вспомним об архитектурных памятниках. Ведь в наших прошлых передачах, подводя итог каждому столетию в истории Крымского ханства, вы всегда упоминали об исторических сооружениях, сохранившихся на полуострове от соответствующих эпох до наших дней. Но в обсуждении событий 18 столетия, переполненного войнами и потрясениями, у нас просто не осталось времени, чтобы затронуть тему культурного наследия того периода. И этот пробел я предлагаю восполнить. Итак: что оставил по себе в Крыму 18 век – ну, конечно, кроме грустной памяти о гибели Крымского ханства?
Культура – это, как всегда, последнее, о чем мы вспоминаем, описывая какую-либо цивилизацию. Хотя ведь можно и наоборот: начинать именно с культуры, потому что она во многом определяет, так сказать, вкус эпохи. Вот, например, вспомните нашу беседу о Менгли Герае – речь там в конце шла о культурной революции, когда ордынское культурное наследие, с его сельджукским стилем, менялось в Крыму на османское, и в результате этого синтеза получались удивительные памятники, вроде ханского мавзолея в Салачике. И там было совершенно очевидно, что эти изменения говорили уже не только о каких-то узко искусствоведческих изменениях, но и ярко отражали перемены в государственной идеологии, когда на этих памятниках расцветала каллиграфия новых, неслыханных ранее ханских титулов с очень важным в политическом плане смыслом.
А ведь это я тогда не успел рассказать совершенно уже удивительную, красивейшую историю о портале Демир-Капы и дворце Девлет-Сарае, которая вообще выводит раннее ханство на арену Ренессанса и показывает общеевропейское культурное измерение наследия ханского Крыма – а это уже, как вы понимаете, не шутки.
Вот и сейчас: начни мы беседу про 18 век не о том, кто сколько кому попортил крови, а о том, какие книги читали тогда в Ханском дворце и заказывали в стамбульских библиотеках, какие узоры начали рисовать на дворцовых стенах или, например, с каким культурным багажом приезжали в Бахчисарай ханы из Стамбула, то Крым предстал бы перед нами с совершенно неожиданного ракурса, и не факт, что этот ракурс был бы менее информативен, чем беседа чисто о политической истории. Ведь, к примеру, Стамбул первой половины 18 века – это ведь не только коррупция и политический кризис. Это еще и удивительная мода на тюльпаны со всеми роскошествами, которые ее сопровождали. Это и культурная, снова-таки, революция – на сей раз во французско-версальском стиле – и все эти парижско-стамбульские веяния полным потоком долетали до Бахчисарая и запечатлелись на стенах Ханского дворца во всех этих буколических пейзажах без людей, в мраморных завитках в стиле рококо.
То есть это еще далеко не факт, что именно политическая история – это самое первое и главное, что можно рассказать о том или ином народе. На самом деле история культуры любого народа может рассказать ничуть не меньше. Если, конечно, в ней разбираться. Но разбирающихся в истории культуры всегда гораздо, гораздо меньше, чем разбирающихся в политике – будь-то в политике нынешней или в политике средневековой.
Итак, что нам в Крыму в плане культуры оставил 18 век. Ну, разумеется, прежде всего бахчисарайский Ханский дворец – точнее, не сам дворец как таковой, основанный в 16 веке, а стиль и декор дворца, возрожденного и перестроенного в 1740-х годах после гибельного пожара, а затем еще вдобавок обновленного и украшенного в 1760-х годах при Кырыме Герае. И вся эта необычайная пышность, следы которой хорошо заметны и по сей день, возникла там не случайно.
Ени-Кале
Есть в Крыму и другой крупный памятник 18 столетия: крепость Ени-Кале под Керчью. Удивительная, огромная крепость на трех террасах горного склона, способная перекрыть Керченский пролив, молниеносно возведенная за несколько лет, невиданное в Крыму на тот момент по своей мощности сооружение, – которое, тем не менее, в итоге не потопило ни одного вражеского судна и не остановило ни одного вражеского солдата.
Ени-Кале – это памятник турецкий, а по стилистике – французский, и, как вы догадываетесь, у меня снова есть что сказать на этот счет, особенно в свете бахчисарайских мод на рококо. И потому напоследок я хочу упомянуть триаду изысканнейших и самых знаменитых бахчисарайских памятников, которые олицетворяют собой эту удивительную эпоху 18 века.
Я говорю о трех сооружениях, построенных в правление Кырыма Герая, а именно: мавзолее Диляры-бикеч на окраине дворца, так называемом Фонтане слез в глубине дворцовых двориков и о мечети Ешиль-Джами, которая стояла в городе неподалеку от дворца и до наших дней не сохранилась, но в свое время была подробно описана, отснята и зарисована. Каждый из этих памятников обладает уникальными чертами и является своего рода художественным шедевром. Добавлю, что эти изящные сооружения, наряду с новым декором дворца, стали последним заметным достижением культуры Крымского ханства, потому что они были возведены в 1763-1764 годах, а всего через семь лет Крыму стало, как вы помните из прошлой беседы, уже не до творчества.
Каких-либо крымскотатарских легенд вокруг этих памятников сложиться не успело – что и неудивительно, ведь к моменту падения Крымского ханства эти сооружения были еще слишком свежи и новы, чтобы стать предметами народных преданий.
Однако в 19 веке эти впечатляющие памятники заметили романтически настроенные писатели из разных стран – в первую очередь, конечно, Пушкин, в поэме которого под названием «Бахчисарайский фонтан» возникла экзотическая легенда о прекрасной пленнице гарема Марии Потоцкой, безответно влюбленном в нее суровом, но в глубине души благородном хане, а также коварной сопернице, отравившей Марию из ревности.
С тех пор мавзолей загадочной придворной дамы Диляры (чья личность до сих пор не идентифицирована) в представлении сначала гостей, а затем и жителей города, превратился в гробницу Марии, мечеть, как стало считаться, построена по завещанию Марии, а комнатный фонтан стал интерпретироваться как памятник Марии, построенный безутешным ханом в память о безвременной кончине его возлюбленной.
Эта романтическая легенда не имела ни малейшего отношения к реальным историческим обстоятельствам создания всех трех памятников, однако настолько глубоко укоренилась на местной почве, что стала не литературным, а уже поистине народным достоянием, в том числе и крымскотатарским, потому что и крымскотатарские писатели тоже стали создавать собственные интерпретации этой легенды. И вот однажды настала пора, когда эта сказка, чистая выдумка, неожиданным образом вдруг возымела самое реальное политическое значение – да притом еще по-настоящему спасительное и для дворца, и для всего города.
То, о чем я расскажу сейчас, столь же неисторично, как и сама легенда, и не подтверждено ни одним документом – но, наверное, когда речь идет о тонких и неуловимых материях искусства, историк вправе сделать редкостное исключение и в первый раз позволить себе рассказать о том, что не может подтвердить ссылками в источниках и в научных трудах.
Так вот, по сбивчивым устным рассказам старых работников Бахчисарайского музея, после сталинской депортации крымских татар 1944 года где-то в московских верхах начал, так сказать, вентилироваться вопрос о том, что, мол, есть мнение, что неплохо было бы вслед за выселением из Крыма так называемого «народа-предателя» стереть и главное оставшееся напоминание о нем в Крыму – то есть снести Бахчисарайский дворец. А также, разумеется, переименовать сам Бахчисарай – ведь 99 процентов остальных крымских городов и сел в те годы уже были переименованы по-советски, и Бахчисарай на их фоне сильно выделялся.
Но вот в какой-то момент кто-то – мне неизвестно, кто именно: то ли сами музейщики, которые тогда действительно помчались в Москву, то ли именитые советские писатели, с которыми они там встречались – наверное, обратил внимание руководства, что, мол, на обложке пушкинской поэмы написано именно «Бахчисарайский фонтан», а ведь в Советском Союзе, вообще-то, не так много городов, которым бы Пушкин посвятил целую поэму, и разбрасываться такими городами будет недальновидно в плане патриотического воспитания трудящихся, ну и, наверное, что-нибудь еще в таком же духе.
Достоверна ли такая возникающая в воображении беседа или нет, но факт остается фактом: бывшая ханская столица в виде поразительнейшего, редчайшего для Крыма исключения осталась в кампании повальных сталинских переименований при своем древнем имени, а Ханский дворец остался в неприкосновенности.
Вот вам, если угодно, и пример из культурной истории. Которая самым непосредственным образом перетекает в политическую и тем самым подтверждает свою не меньшую значимость.
Олекса Гайворонский, Сергей Громенко
