Показать все теги
В 1963 году я полагал себя обычным советским человеком. Но я понимал, что объединение людей в антидиктаторское движение есть дело многотрудное. Начиная его в одиночестве и только внутри страны, к цели можно было придти лишь через десятки лет, а точнее - никогда! Условия не те, что были сто лет назад, а чекисты - не жандармы и полицейские в Русской империи...
Не видя и не умея найти единомышленников внутри страны (в их наличии я не сомневался), я надумал и решил создать катализатор антидиктаторского движения за границей. Притом - не справа, а слева! То есть - у коммунистов, враждующих с КПСС. Ошибка, повторяемая и сегодня множеством моих соотечественников.
Именно в 1963 году взорвался давно назревший конфликт между КПСС и КПК. КПК впервые открыто заявила об измене КПСС делу революции, о ее ренегатстве, о лидерстве КПК в мировом коммунистическом движении. Для меня в то время этот факт явился решающим, и избран был мною именно Китай.
Не думай, читатель, что я тешил себя иллюзиями насчет гарантированного успеха. Самообмана не было. Сам я определял свой шанс, как один из десяти или ста. Не больше!
Шансов было мало или совсем не было, но выяснить этот вопрос я мог только в Китае. И я решил отправиться и достичь его. Путь для меня был лишь один - через границу.
В Бикин я приехал 27-го сентября. Без приключений: Астрахань-Москва, Москва-Хабаровск, Хабаровск-Бикин. В дорогу - 8000 км - захватил Блока, перед Хабаровском подарил его милой девушке в ожидании поезда на Бикин - поиграл на вокзале в шахматы; купил килограмма два грудинки и, в 9 или 10 часов вечера, сошел с поезда в Ликине.
На все это ушло больше недели, но время тянулось столь прозаично (не говорю, понятно, о Блоке), что втянувшись в жизнь обитателей транссибирского поезда, я сам иногда ловил себя на недоуменном удивлении - “Да неужто я взаправду еду за границу, да еще - в Китай!” А это было именно так, что в те годы было недоступно пониманию и казалось чистым безумием тем, кто всю жизнь ходил по кругу, подобно коняге с завязанными глазами...
Уссури открылась мне сразу и на очень большом - километров 15 - протяжении. Три или четыре дома, называемые деревней Васильевкой, стоят в устье Бикина, метрах в ста от Уссури. В этом месте от Бикина отходит протока.
Над ближайшим ко мне и самым большим домом возвышалась пограничная вышка, и у меня на глазах из-за дома вышел наряд пограничников, прошел в калитку проволочного забора (у самой стены дома) и по узенькой тропинке - между забором и протокой - пошел сменять дозоры. На всем видимом мне протяжении между протокой и забором места было так мало, что вспаханной полосы не оказалось. Для меня это было крайне важно, как и то, что ближайший пограничный секрет оказался очень далеко справа. От дома до поста секретов не было.
Главным для меня оставалось достижение бесшумного и незаметного для пограничников перехода. Здесь и заключалось первое и решающее условие успеха моего предприятия. Мне не хватало только маленькой, в сущности, детальки, которую я рассчитывал выяснить здесь, наблюдая за пограничниками. Ее-то я и нашел в течение нескольких минут, буквально при первом взгляде на них.
Теперь, когда переход, со всеми его треволнениями, остался в двадцатилетием прошлом, деталь эта кажется мне столь простой и незамысловатой, что я просто недоумеваю - почему я не предусмотрел ее еще в Астрахани? Ведь формализм и равнодушие советских людей к службе у коммунистов мне были известны распрекраснейше - так почему же я не сообразил сразу?
Спустившись вниз, к забору, я оказался на тропинке, которая шла с его наружной стороны. Она была протоптана пограничниками гораздо меньше, чем внутренняя, но все-таки - была. И это служило гарантией, что “сюрпризов" на ней не будет. Я пошел по ней К ЗАСТАВЕ, дом которой был обращен ко мне тыльной стороной, без окон.
К дому засгавы я подошел вплотную и ЧЕРЕЗ КАЛИТКУ прошел на другую сторону проволочного забора. Нетрудно догадаться - на калитке не было ни замка, ни даже "вертушки”. Меня ничуть не удивило бы отсутствие и самой калитки.
Вот и все.
В смысле соревнования с пограничниками этот единственный мой шаг и явился ВСЕМ переходом границы. А они его вовсе и не заметили! Именно забор, а не вся остальная полоса, не река Уссури, не сама условная линия границы на оной реке, являлся той реальной границей, которую охраняли и стерегли здесь от советских людей пограничники. Забор, а не условную линию, существующую лишь в воображении юристов и политиков (вместе с обывателями) оберегают они. К забору приковано все их внимание, а не к священной и неприкосновенной линии, до которой им и дела нет - уже потому, что нет и этой линии.
Мой переход стал удачным как раз потому, что я готовился перейти не фиктивную, воображаемую линию, а вполне реальное и смертельно-опасное препятствие. В моем случае - пограничники так старательно глядели вдоль забора, что забыли обращать внимание на то, что делается у них под носом. Мысль о том, что “нарушитель" может пройти их собственной дверью, им и в голову не приходила...
Мрак практически был полным. Ни луны, ни звезд. Небо, несомненно, затянуто мощной толщей облачности. А китайский берег был все-таки виден. Как узенькая-узенькая и еще более черная полоска у самой линии горизонта. Переведя дух, я стал сбрасывать с себя одежду, в которой не мог переплыть Уссури. На мне осталось нательное белье, а поверх него - шерстяное - в обтяжку - трико и плотно облегающая тело пуховая (гаги) безрукавка, мой главный защитник от холода, да две пары носков.
Потом я глубоко вздохнул и пустился вплавь, брассом.
Скорость движения и мой запас энергии быстро падали к нулю. Сам я знать это никак не мог - ориентиров не было, а энергетическую потенцию, ее предел - определяют лишь фактом смерти. А вот психологически плыть мне стало невыносимо. Сколько я ни плыл, а китайский берег ничуть не изменялся. Он как был узенькой полоской на горизонте, так и оставался точно таким же, словно я совсем не приближался к нему.
Потеря плавучести затягивала меня на дно. Один реальный факт остался в сознании - в любой близкий момент я окончательно могу захлебнуться, несмотря на все усилия. Последними движениями моих обессилевших рук, утративших подвижность и закоченевших, а точнее, - их кистей, я отталкивал от себя это мгновения...
И тогда пришло чудо.
Китайский берег, который до того все время оставался бесконечно далекой узенькой полоской у недостижимого горизонта, вдруг стал стремительно - на моих глазах! - подниматься вверх, прямо над моей головой!
Я сразу почти оказался рядом с ним. Мое “я" чуть теплилось в моем вконец обесчувствленном теле.
В эти - последние - мгновения жизни мои одеревеневшие кисти рук уткнулись в береговой песок.
Мои бедные руки не могли, не имели силы опереться или ухватиться, зацепиться за • кромку берега. Чтобы не уйти на дно - выбраться на берег у меня совсем не осталось силы - мне осталось одно, и я зацепился подбородком за кромку берега.
В таком положении я смог вздохнуть по-настоящему, перевести дух, придти в себя.
Этот миг - один из самых памятных в моей жизни и самых счастливых. Во мне все пело и мое духовное “я” осознавало свое всесилие над материальным миром, свою независимость от него. Я чувствовал и переживал одно ощущение, одну простенькую мысль:
“Я сделал то, что пожелал!”
Это не было даже торжеством или насмешкой над бессилием властвующих над моей страной марксистов. Я просто радовался тому, что обрел, наконец, СВОЮ, и СУВЕРЕННУЮ жизнь. А это - очень немало!
Меня носило из стороны в сторону. Помню, вдоль берега шла дорожка к фанзе, и я старался держаться ее. У самой фанзы мне попались какие-то землянки, со светом в окошке, но искать спуск в них я не мог и не стал, а сделал еще два десятка шагов и ввалился в первую же попавшуюся мне дверь фанзы.
У печки, с чайником на ней, сидели два старика, очень бедно одетые. Мое появление их, вполне понятно, ошеломило. Я не мог сказать ни слова, не до них мне было. Да и было это бесполезно: ни одного слова - я по-китайски, они - по-русски - мы не знали.
Уж сколько воды я выпил в Уссури - судить не берусь, но чертовски много, а здесь, попав к людям, я вдруг почувствовал, что просто умираю от жажды, что во мне все горит, что без воды я умру сразу и немедленно. Я буквально сгорал и потому, увидев чайник, схватил его (вода в нем оказалась чуть теплой и было ее со стакан) и осушил до дна, а потом упал на канны и выключился из мира.
Позже я не раз думал о чуде моего спасения. Ведь до китайского берега я - сам по себе - так и не смог доплыть.
Мне удалось найти фактически достоверное объяснение моему спасению. Как и у всех событий материального мира, у него оказался весьма простой причинно-следственный механизм. Ниже места перехода река поворачивала к гряде сопок почти под прямым углом. А это означает, что ниже места перехода прижимное течение реки било прямо в китайский берег и несло к нему и на него все, что плыло в воде. Несло и бросало на низенький крутояр берега Китая.
Меня снесло до поворота реки и потому-то выбросило на берег Китая. На мое счастье - я смог продержаться на воде до этого момента, вовсе мною не предвиденного и не учтенного.
Как видите, объяснение простое и с научной точки зрения - вполне исчерпывающее. Объяснение-то убедительное! Однако, стоит мне вспомнить мрак ночи над Уссури и себя - оторванного от людей и их мира, себя, - безнадежно потерявшегося в абсолютно неизвестном и непонятном мне хаосе, я не могу не видеть, что спасли меня не мой разум и силы, и уж конечно не фантастическое совпадение множества случайных обстоятельств, не игра слепого случая, но иная и действительно всемогущая сила, сила милосердная и помиловавшая почему-то меня - в те дни - Фому неверующего.
Анатолий Булев
Отрывок из книги «Беглецам пощады нет»
Справка:
Анатолий Кузьмич Булев - фронтовик, диссидент, политзаключенный, 8 лет проведший в советских психиатрических застенках, под конец жизни убежденный монархист.
Булев родился 22 сентября 1925 г в Краснодаре. Участвовал в ВОВ, воевал в 1081 зенитно - артиллерийском полку, принимал участие в Сталинградской битве, войну закончил в звании младшего лейтенанта. После войны учился в Ленинградском университете. Он был одним из немногих, осмелившихся на открытый протест при Сталине.
В 1952 году, будучи студентом 5-го курса, был арестован за одиночную антисоветскую демонстрацию у входа в Смольный. Был помещен в Ленинградскую спецпсихбольницу. Там он находился до 1954 г.
29 апреля 1958 г вновь схвачен КГБ за подготовку покушения на советского придворного писателя Михаила Шолохова. Булева опять помещают в Ленинградскую СПБ . Освобожден в 1961 г . Жил под надзором КГБ в Астрахани .
В сентябре 1963 г совершил дерзкий побег в Китай, переплыв в ледяной воде реку Уссури. В Китае он планировал создать антисоветский центр для свержения коммунистического режима в СССР. Китайцы приняли Булева очень хорошо . Но он очень скоро разочаровался в маоистских реалиях, увидев такой же, но даже более худший режим по сравнению с советским. Идею создания оппозиционного центра китайцы не поддержали. Напротив они предложили Анатолию Булеву пост комиссара КПК для проведения маоистской пропаганды среди потомков русских эмигрантов в Манчьжурии. Но Булев отказался. Спустя 2 месяца его выдали СССР. Он был брошен в самую страшную Казанскую СПБ. В 1968 освобожден.
В 1979 прорвался в посольство Австралии в Москве. Попросил убежище, но ему отказали. Был арестован и помещен в Тамбовскую ПБ общего типа. Там он провел более 8 лет. С трудом, в результате широкой международной кампании, ему удалось вырваться на свободу по горбачевской амнистии.
С момента последнего освобождения и до последнего вздоха вся жизнь Анатолия Кузьмича бвла посвящена борьбе с людоедской теорией и практикой марксизма. Его оружием было перо. Он написал целый ряд фундаментальных работ по истории: "Атака Коловрата", "Партия Константина", "Буревестник. Пролог русской революции", "Латышские стрелки в русской революции", "Русские рабочие и марксизм", "Кубанские казаки в гражданской войне", "Пулька господина Неймайера. Азеф в Германии", "Рыцарь нашего времени" ( об ученом Самсонове, проведшем более 10 лет в советских спецпсихбольницах). Булев написал захватывающие мемуары: "Последний сталинский зека", "Туда и обратно. Побег в Китай и возвращение в СССР." Лишь ничтожная часть написанного Булевым было напечатано периодическими изданиями.
Булёв стал одним из первых создателей монархических партий в СССР.
Булёв был уверен, что первые 150-200 высших лиц (все министры, главы губерний, ректоры ведущих вузов и т.п.) в такой монархической России должны были быть «лицами несоветского происхождения»: т.е. потомками русских белых эмигрантов и даже иностранцами. Только «через поколение, 20-25 лет, к этим должностям можно подпускать тех, кому на 1991 года было меньше 18 лет».
14 апреля 1992 г Анатолий Булев скончался в Москве. Похоронен на Домодедовском кладбище.
