Показать все теги
В XVII-XVIII веках основной социальной единицей чукчей была патриархальная община, членов которой объединяло совместное добывание средств к существованию - охота на диких оленей. Это были производственные и социальные коллективы со свойственными им правовыми, брачными, бытовыми и культовыми функциями. К приходу русских на Северо-Восток чукчи в значительной мере еще сохраняли основные черты давно утвердившихся общественных отношений.
Наиболее ранние исторические источники не дают ничего определенного относительно структуры чукотского общества. Лишь в документах XVIII в. появляются сведения, опираясь на которые можно восстанавливать состояние общественного строя чукчей. Следует все же отметить, что уже в документах XVII в. упоминаются чукотские князцы со своими улусными людьми (из района р. Алазеи). В материалах, касающихся чукчей, обитавших к востоку от р. Колымы, называются старшины, тоены, «лучшие и прожиточные мужики» (они обычно фигурируют с «улусными мужиками», «со своими родниками»). Упоминается иногда и род.
Как видно, терминология документов XVII—XVIII вв. отображала социальную структуру феодального общества, существовавшую в Якутии. Однако эта терминология, примененная к чукчам, не отражала существа их общественных отношений. Поэтому ко всем определениям того времени необходимо относиться критически. Уже в начале XIX в. были высказаны сомнения относительно правильности применения к чукчам этой терминологии. В 1815 г. Пестель, сибирский губернатор, справедливо замечал, что «чукчи вовсе не знают звания тойонов», что звание это не чукотское, а якутское.1
В 1711 г. побывавший на Чукотском полуострове казак П. Попов сообщал: «. . . начальных людей. . . никого у них нет».2 В 1718 г. из рассказов чукчей, пришедших в Анадырский острог, выяснилось, что они «власти над собою никакой не имеют и живут самовольно родами».3
Командир Анадырского гарнизона капитан Шатилов, отвечая на запрос Военной коллегии о чукчах, писал в 1751 г.: «Старшинство оные (чукчи. — И. В.) имеют по своему иноземческому древнему обыкновению, так же как и коряки, по родам: кто из них постояннее и прожиточнее оленными табунами, тот у них и старшина».4 «Чукчи главного командира над собою не имеют, — сообщил в 1756 г. казак Кузнецкий, — а живет всякий лучший мужик со своими сродниками и с собою. И тех лучших мужиков яко старшин признают и почитают по тому только одному случаю, кто более имеет у себя оленей».5
Аналогичные высказывания встречаются на протяжении почти всего XVIII в. Примечательно в этих свидетельствах то, что старшинами считались те, кто «прожиточнее оленными табунами», или «кто более имеет у себя оленей». Встречающемуся термину «род» не дается никаких пояснений; нет ни одного названия рода. Под этим термином следует понимать не род в его собственном значении, а патриархальную общину. Такая община имела единое хозяйство, общее жилище — как у оседлых, так и у кочевых чукчей.
В состав общины входило до 10 и более взрослых мужчин, связанных между собою узами родства. Примеров этому много. Так, в 1731 г. русские встретили «оленных чукоч две юрты, в коих 30 человек мужеска полу». Тогда же «нашли на Каменном отпря- дыше пеших чукоч в одной земляной юрте, в которой 20 человек (мужчин. — И. В.) да баб и ребят, а сколько не упомнят».6
Г. Сарычев об общественном строе чукчей писал: «Вообще как оленные, так и сидячие чукчи разделяются на небольшие общества, состоящие из нескольких семей, соединенных родством и дружбой. Особенных властей или начальников не имеют, а почитают в каждом таком обществе одного, который богаче прочих и имеет большое семейство. Дальнего повиновения ему не оказывают: он может только преподавать советы и воздерживать от дерзостей или других поступков одними словами, но никого не имеет власти наказывать. При таком безначалии удивительно, что сей народ по сие время мог удержать свою вольность».7
Сарычев отчетливо выделил наиболее заметные черты их патриархальной общины. Вместе с тем он подметил и зарождение других отношений. Наряду с семьями-общинами, «соединенных родством», он указывает на общины, связанные «дружбою».
Производственные и социальные связи патриархальной общины у оседлых чукчей складывались вокруг байдары, которой пользовались члены семьи на морском промысле и во время дальних переездов. Размеры байдар, видимо, определялись количеством членов общины. Так, по одним показаниям, чукотская байдара поднимала «40 человек»,8 по другим — «15—20 и более».9
Во главе патриархальной общины приморских чукчей стоял «старшина», или, как его называли чукчи, ытвармэчьын, т. е. «лодочный начальник», сильный человек. У кочевых чукчей патриархальная обишна объединялась вокруг общего стада и возглавлялась эрмэчьын (букв.: силач, старшина, начальник).
Связи внутри патриархальной общины в XVII в. у чукчей были прочнее, нежели к концу XVIII в., когда размеры оленьих стад возросли и возникла необходимость дробить их в целях более удобного выпаса, лучшего ухода за оленями. Дробление стад в свою очередь ускорило упрочнение частной собственности на них, однако пастбища и охотничьи угодья (сухопутной и морской охоты, лежбища моржей) составляли общинную собственность; зимние жилища, байдары, являлись собственностью патриархальной общины.
Собственность на оленей и порожденное ею имущественное неравенство нашли довольно отчетливое выражение в бытовом укладе чукчей. Главы патриархальных общин, по определению
Кошкарева, «работы никакой не работают, всегда обращаютца в гулянье».10 Жили они в многоженстве: «Старшины между собою весьма союзны и имеют у себя по четыре и пять жен и более».11 «Чукчи берут по 3—4 жены, бедные довольствуются одной», — отмечал К. Мерк.12
Наряду с частной собственностью, имущественным неравенством, многоженством продолжали прочно бытовать традиции общинной жизни, групповой брак, левират, сорорат и некоторые другие.
Источники XVIII—XIX вв. отмечают у чукчей «мену жен», иными словами, пережитки группового брака. Казачий сотник И. Кобелев, пробывший у чукчей зиму и лето 1780 г., рассказывал: «Муж женатый с женатым же меняются женами своими».13 Мерк рассказывал об этом обычае у чукчей так: «Обмен женами (пеу- {итдт) — мужья договариваются, чтобы таким способом укрепить свою дружбу, спрашивают согласия жен, которые редко отклоняют такую просьбу. . . Обмен женами чукчи обычно ограничивают лишь одним или двумя друзьями, нередки, однако, примеры, когда такого рода близкие отношения поддерживаются со многими, до десяти человек (мужчин.— И. В.).14
«Самое замечательное обыкновение их,— писал Кибер,— есть мена жен. . . Дети, от разных матерей рожденные, пользуются одинаковыми правами».15 Отсюда вполне естественно отсутствие признаков родовой организации, экзогамии.
Групповой брак влек за собой определенные права и обязанности, как материальные, так и моральные. Вступившие в отношения группового брака должны были поддерживать друг друга всеми средствами к жизни, так как при общности жен они имели и общих детей. Групповой брак связывал членов группы обязательствами кровной мести. «Дети чукчей, поскольку установился такой обычай (идет речь о нэвтумгын. — И. В.), послушны чужим отцам», — отмечал Мерк.16 Таким образом, групповой брак у чукчей расширял рамки отдельной патриархальной общины, тем самым увеличивался круг лиц, связанных родством, а следовательно, и силой защиты, силой большей экономической устойчивости, иначе говоря, связывал несколько патриархальных общин в одну большую общину. Групповой брак у чукчей как бы возмещал утраченный род и его наиболее жизненные институты.
Основной формой поселений оседлых чукчей были нымным (поселок), оленных — стойбище. Приморские поселки включали несколько патриархальных общин, каждая из которых имела особое место с особым названием и размещалась в отдельной полуземлянке. Так, например, в конце XVIII в. в с. Уэлен проживало 7 патриархальных общин, в с. Янранай — 2, в с. Лорино 4 и т. п.
В больших селениях родственные патриархальные общины имели общие участки, на которых были расположены их жилища. Такие участки носили также особые названия. Так, с. Уэлен состояло из трех групп полуземлянок: Тапкаральыт (жители морской косы, от тэпкэн — коса), Гынонральыт (жители середины поселка) и Кэунэльыт.
Аналогичного типа были стойбища оленеводов, объединявшие несколько патриархальных общин, каждая из которых занимала одну ярангу. Однако по мере увеличения стад такие стойбища дробились.
Поселки береговых чукчей и стойбища оленеводов представляли собой нечто целое, имели своего главу, считавшегося старшим в селении, стойбище. Это были союзы патриархальных общин — следующая ступень в общественной иерархии чукчей, но менее прочная, чем первоначальная патриархальная община. Такие союзы общин были связаны родством, а иногда и совместным производством: у оседлых— коллективной охотой на китов, на диких оленей; у оленеводов — совместным выпасом оленей, совместной охотой, а также объединенными действиями при защите от врагов и нападениях.
Термины «князцы», «тоены», часто встречающиеся в документах XVII—XVIII вв., обозначали представителей не только отдельной патриархальной общины, но поселка, стойбища в целом, т. е. территориальных объединений нескольких патриархальных общин, одновременно связанных и узами родства. В 1653 г. известный землепроходец Иван Ерастов сообщал в Якутск, что между реками Колымой и Алазеей «живут на тундре чукотские мужики, а князцы у них 3 человека Аун, да Тыко, да Кенчека. . . со своими улусными людьми. . ,».17
Помимо киязцов, тоенов, старшин, документы называют «главных тоенов», т. е. таких, которые объединяли большие группы как оседлых, так и кочевых чукчей. Среди имен, встречающихся в середине XVIII в. упоминаются «Главный восточного моря чукоцкой тоен Кею» (1732 г.), находившийся со своими людьми около залива Креста и руководивший отрядом чукчей более 400 человек.18
Летом 1763 г. Плениснер встретился на Анадыре с чукчами, которые прибыли туда «более чем в 60-ти байдарах по 20 и 25 человек к каждой», считая женщин и детей, среди них было около 300 человек взрослых мужчин. На вопрос Плениснера: «Желают ли они быть в вечном подданстве?» — ответили, что «без главного их старшины Омылята согласия учинить не могут».19 Имя этого старшины встречается и в другом документе, из которого следует, что власть его была наследственной. В 1764 г. Николай Дауркин сообщал: «В бытность во объявленном чукоцком народе был отец его именем Омылят, а в тогдашнее де время в том чукоцком пароде был главным тоеном оного отца ево родной дядя именем Тентион, который по смерти своей оному ево отцу (Омыляту. — И. В.) тою тоснскую власть по наследству и поручить обещал».20
Институт чукотских тоенов существовал и в первой половине
XIX в. В 1837 г. Главное управление Восточной Сибири сообщало в Министерство внутренних дел, что чаунский и беломорский тоен Ятыргын, присягнувший вместе с другими на подданство, «составлял у чукоч значительное лицо, пользующееся между ними большим уважением, по огромному своему богатству, состоящему в бесчисленных стадах оленей, имеет сильное на всех вообще чукоч влияние по родству своему с Носовым (т. е. Чукотского полуострова. — И. В.) тоеном Леутом. . ,».21 Леут был самым крупным поставщиком пушнины и оленьего сырья на Анюйскую ярмарку. Таким образом, власть тоенов опиралась на экономические основы. Не следует, однако, забывать, что роль и значение чукотских тоенов в середине XVIII в. значительно отличалась от их роли и значения в 30-х гг. XIX в.
Возникновение временных объединений чукчей, более сложных, чем территориальное объединение патриархальных общин (поселок, стойбище), было вызвано к жизни взаимоотношениями с соседними племенами, народностями и с царизмом. По мере налаживания мирных отношений с соседями и самодержавием институт «главных тоенов» прекратил свое существование. К середине XIX в. остался лишь один такой тойон около Колымы, которого всячески поддерживали представители царской администрации. Власть главных тоенов, или главных старшин была преходящей, она проявлялась лишь в моменты обострения отношений чукчей с коряками и самодержавием, во время набегов на Аляску.
У чукчей существовала начальная, наиболее примитивная форма патриархального рабства. Рабами были только иноплеменники, захваченные во время военных столкновений или купленные. Преимущественно это были эскимосы с Аляски, коряки и юкагиры.
Казак П. Попов еще в 1710 г. встретил у «носовых» чукчей «тех островных людей (эскимосов Аляски. — И. В.)..., взятых в полон. . . человек с 10».22
В XVIII в. в связи с чукотско-корякскими и чукотско-юкагирскими военными столкновениями чукчи вместе со стадами оленей захватывали в плен подростков, женщин и детей. Мужчин и подростков использовали пастухами в захваченных стадах. Элементы рабства наблюдали у чукчей А. Чириков и И. Биллингс.23
В фольклоре красочно отражены эпизоды, когда чукотский богатырь не только отнимает стада, но и забирает в рабство коряцких подростков, пасущих эти стада.24
Ф. П. Врангель отмечал, «что у кочующих и у оседлых чукчей существует рабство. Богатейшие из чукчей владеют целыми семействами, уже с древних времен находившимися у них в зависимости, не смеющими удаляться никуда, не имеющими собственности и совершенно подчиненными произволу своего господина, употребляющего их в самые тяжелые работы: в вознаграждение он одевает и кормит их. . . Вероятно, рабы чукчей суть потомки прежних военнопленных».25
Рабы, таким образом, служили рабочей силой, что характерно для патриархальной общины, в составе которой, наряду со свободными членами могли быть и несвободные. Кроме того, рабы (чукот, — пурэл) служили товаром, обмениваемым на оленей.
Как сообщал майор И. С. Шмалев в 1756 г. чукча «Менигытьев в разговорах объявлял, что ежелиб в аманаты браны были их холопи. . ., то они не токмо по одному, но и по два б дали, которые холопи между ими покупаютца оленей по 20-ти и по 30-ти».26
«С тою же целью, т. е. для грабежа, — писал К. Мерк в 1791 г., — оседлые чукчи переезжают на байдарах через пролив в Америку, нападают на стойбища, убивают мужчин и уводят с собою в плен женщин и детей. Оленные чукчи платят оседлым
12 важенок или 10 важенок и двух объезженных ездовых оленей за американскую женщину, дети стоят дешевле. Они принуждают их к работе. . ., одевают же их в поношенную одежду».27
Весьма любопытны отмеченные К. Мерком подробности, характеризующие начальный, наиболее примитивный этап развития рабства у чукчей. Чукчи охотно за небольшой выкуп возвращали захваченных в плен людей их родственникам, что несомненно свидетельствует о недостаточных возможностях применения труда рабов. О недоразвитости института рабства у чукчей говорит также и то, что рабы часто становились равноправными членами чукотского общества. «Встречаются среди чукчей иногда и коряки и юкагиры в качестве работников, иногда женят их на своих бедных женщинах. Оседлые также иногда берут в жены пленных американок».28
Рабство у чукчей не получило глубокого развития и широкого распространения. Возникнув вместе с войнами, оно прекратило свое существование, как только прекратились военные столкновения с соседями. Оно не стало ведущим способом производства. В первой половине XIX в. следы патриархального рабства у чукчей окончательно исчезли.
Из сказанного следует, что общественный строй чукчей имел сложную организацию, охватывавшую большие группы чукчей, с задачами не только совместного производства (коллективная охота), но и для ведения войн с соседями (коряки, юкагиры, эскимосы Аляски). К началу XVIII в. военные столкновения чукчей с соседями становятся регулярными.
Усложнение отношений с самодержавием с начала XVIII в. привело к сближению территориально разобщенных групп чукчей, к осознанию общности народных (племенных) интересов всех чукчей, что способствовало окончательному сложению чукотской народности и выделению ее из среды других палеоазиатов. Изучение материалов XVII—XVIII вв дает основание говорить о наличии у чукчей элементов военной демократии. Ко времени наибольшего обострения отношений с царской администрацией в XVIII в. чукчи уже имели достаточно слаженную военную организацию. Во главе небольших дружин воинов (орачекыт) стояли вожди — йинычьыт (передовые, лли впереди идущие), очоттэ (повелевающие), эрмэчьыт (силачи, витязи, сильные воины). В известиях о походе Павлуцкого на Чукотский полуостров упоминается тоен Наихйе, руководивший отрядом чукчей до 1000 и более человек.
При описании второго столкновения с чукчами упоминается тот же Наихйе и «тоен Восточного моря Хыпае», которые стояли во главе отряда чукчей в три тысячи человек.29
Предводители отрядов были выборными, однако не из рядовых воинов, а, очевидно, из глав патриархальных общин, союза родственных обшин, из числа отличавшихся организаторскими способностями, силой, ловкостью. «При такого рода предприятии (т. е. походе. — И. В.) чукчи, чего не принято у них ни в каких других случаях, выбирают себе предводителя. . . При приближении к чужой земле. . . вожак собирает совещание самых опытных стариков. Старики, по их представлению, имеют преимущественное право на голос в таких предприятиях, а прочий народ ограничивается молчанием».30
Для решения наиболее важных вопросов, которые касались коренных интересов чукчей, собирались на «совет» несколько патриархальных общин, а иногда и территориально обособленных групп. Однако не всегда они находили общий язык.
Кошкарев в 1756 г. наблюдал у чукчей «собрания» в несколько сот человек, обсуждавших вопрос о подданстве и платеже ясака. Но тот же Кошкарев отметил, что обсуждение этих вопросов велось и самостоятельно в стойбищах «лутчих мужиков» Леуче и Менигытьева. На предложение майора И. Шмелева в 1756 г. всем чукчам вступить в подданство, тоен Менигытьев, давая согласие за себя и свою группу, заявил, что за других решать этот вопрос он не может.31 Как видим, мероприятия, связанные с внешними сношениями чукчей обсуждались коллективно, большими группами. Однако решения их были не обязательны для всех.
В момент наибольшей опасности и напряжения чукчи могли, видимо, объединиться и собрать в одно место всех способных носить оружие. Но создать из них организованное войско, подчиненное единому командованию, готовое решать определенные тактические задачи, они не могли. Чукотское общество того времени еще не развилось до объединения всех групп в единый союз, с общим руководством.
Успехи чукчей в их столкновениях с соседями в известной мере были обусловлены их вооружением и подготовкой воинов. Воином считался каждый мужчина, юноша, способный владеть оружием и управлять упряжкой оленей.
Постоянные тренировки молодых мужчин и подростков вырабатывали бесстрашие, выносливость, силу, ловкость, умение пользоваться оружием, быстроту реакции и другие качества, необходимые для воина и охотника. «Чукчи все мужественны на копьях и из луков стрелять проворны, и на оленях ездить поспешны, в разговорах к ответу скоры. . . обычай имеют: став поутру рано уйдут все в оленный табун, а обратно пришед, между собою здруг здругом шурмуют копьями и надевши куяки бегают вокруг, например, часа по три и более, а потом стреляют друг в друга из луков стрелами. Оне же ходят, когда приспеет кочевать,то за табуном всегда пешком в куяках идут».32
«А для легкости и разминажу, — сообщалось в 1769 г.,— чукчи пинают мячи и копейному сражению обучаются, тако ж и друг друга из луков стреляют до ран».33 «Молодые мужчины нередко упражняются в ношении панцырей, одевая их на целые дни, следуя за обозом нарт по боковым горным дорогам. Нередко им при этом приходится еще тащить на себе кое-какой груз»,34
Около каждого большого селения чукчей до недавнего времени сохранялись правильные круги — тропинки с плотно утрамбованной землей и глубоким следом. В центре и по краям круга лежали камни разной величины и веса. В свободное от промысла время по кругу бегали мужчины и подростки, тренируя себя на выносливость. Упражнялись в поднимании камней, боролись и т. п.35
В соответствии с наступательным захватническим характером войн чукчи выработали определенную тактику, применяя которую обычно достигали успеха.
Довольно подробно тактические приемы чукчей были изложены «лутчим чукотским мужиком Пурехом Менямтиным», который в 1776 г. намеревался напасть на стойбище коряков, расположенное около Гижигинской крепости. «Оставя большую половину своего чукотского войска... в прикрытом месте, а достальным малым числом для обману появиться близ крепости у стойбища коряцкого, учинить сражение и не долго оное имея, обратитца к побегу, а когда преследование будет, то чукчи, находящиеся в засаде, должны будут выскочить сбоку и перебить преследователей. . .».36
Более упрощенной была тактика нападения на отдельные стойбища коряков и юкагиров. Делалось это следующим образом: «При приближении к чужой земле. . . высылают разведчиков. Нападение на юрты всегда начинается на рассвете, иногда они бросаются с арканами для ловли оленей на яранги и стараются разрушить их, накинув петлю на верхнее сплетение жердей остова. Другие в это время колят копьями сквозь покрышку яранги, а остальные, подъехав на всем скаку на нартах к оленьему стаду, делят его на части и угоняют».37
Развитие у чукчей в XVIII в. экономических и общественных основ, характерных для эпохи военной демократии, наиболее полно изученной советскими историками и этнографами,38 носило зачаточный характер, более примитивный, нежели, например, у тлин- китов, которые шли по пути к образованию раннеклассового общества.39
В 80-х гг. XVIII в. происходит перелом в развитии общественных отношений чукчей. В результате прекращения набегов на соседей, формировавшиеся ранее институты военной демократии начали заметно ослабевать. Насильственный захват большого количества оленей в XVIII в., их естественное размножение обусловили быстрое увеличение чукотских стад. Большие стада в силу чрезмерной подвижности и, следовательно, трудности их выпаса и охраны, диктовали необходимость деления на более мелкие. Владельцами их становились отдельные семьи, что неизбежно приводило к укреплению частной собственности на оленей. Начался распад основного звена чукотского общественного строя — патриархальной общины, выделение из нее отдельных семей и постепенное их экономическое и территориальное обособление Таким путем нарушалась внутренняя спаянность патриархальных общин и их союзов, распадалась прежняя основа их связей. Жизнь оленеводов и приморских оседлых охотников могла протекать нормально лишь в условиях мирной жизни. Стадовладельцы тяготились обстановкой напряженности. Теперь они стремились к урегулированию отношений с соседями и в первую очередь с русской администрацией
Помимо чисто внутренних причин отмирания зачатков военной демократии, были причины и внешние, которые также способствовали этому процессу. Весьма важную роль в этом отношении сыграли сложившиеся по-новому в 70-х гг. XVIII в. политические и экономические связи с Россией. Первостепенное значение имели усилия русской власти, направленные на прекращение набегов чукчей на коряков и юкагиров, установление регулярной торговли с чукчами.
Еще в 60-х гг. XVIII в. правительство Екатерины II отказалось от обязательного обложения ясаком чукчей и азиатских эскимосов, от насильственного их подчинения. В 1771 г. был упразднен Анадырский острог.40 Положительную роль в развитии новых отношений чукчей с соседями сыграли учрежденные в конце 80-х гг.
XVIII в. Анюйская ярмарка, торговый пункт русских на Анадыре (при впадении в него р. Майн) и чукотская ярмарка в Гижиге.
Излишки производства оленеводов и приморских охотников породили посредников обмена между ними, а также между чукчами и русскими купцами. Таким образом, сложилась социальная прослойка кавральыт («поворотчики», торговцы).
У чукчей уже существовала социальная разнородность, у них были богатые «прожиточные», «лучшие люди», основные производители; бедные и «холопы» (рабы). К середине XIX в. новая прослойка определилась весьма отчетливо.
Распространение среди чукчей металлических орудий, огнестрельного оружия, расширение торговых связей с русскими, с населением Аляски и китоловами содействовало развитию частной собственности на оленей, на орудия и средства производства морского промысла и пушной охоты. Эти же процессы привели к изживанию родственных устоев, лежавших в основе общественной организации чукчей.
Вопрос об общественном строе чукчей второй половины XIX—начала XX в. привлекал внимание не только исследователей, но и представителей власти. Интерес последних вытекал из чисто практических потребностей организации среди чукчей таких учреждений, на которые могла бы опираться власть. В этих целях предполагалось использовать действующие общественные институты чукчей. Начиная со второй половины XIX в. изучение быта, общественного устройства входило в планы командируемых на Чукотку официальных лиц. Этими вопросами занимались, в частности, Г. Майдель, А. Ресин, А. Олсуфьев, Л. Гриневицкий, Н. Гондатти.
Наиболее полно осветил состояние общественных отношений чукчей Н. П. Сокольников: «Родового устройства и старост пока нет. Главою семьи является отец, спорные дела решаются стариками, но иногда обходятся без них и правым часто остается наиболее сильный. Для распределения паев на совместных промыслах есть всеми признаваемые правила. В некоторых местах есть так называемый эрмэчын — «хозяин». У оленных чукоч — это обыкновенно хозяин большого табуна, возле которого группируются 2—3 юрты, имеющих незначительное количество оленей. . , В прибрежных поселках эрмэчыном считают самого давнего жителя данного места, он считается хозяином и руководителем промысла и получает за это больший пай».41
В. В. Солярский, специально изучавший правовое и культурноэкономическое положение коренного населения Приамурского края, касаясь чукчей, отметил: «Семья представляет не только родственный, но и производственный союз, в котором объединяются не только отец и нисходящие — дети, но и братья, дядья и племянники и даже посторонние — зятья, и в котором домохозяин, не обладающий правом единоличной индивидуальной собственности семейного имущества, является лишь распорядителем общего хозяйства».42
Цитированные высказывания содержат хотя неполные, но достаточно определенные характеристики. Опираясь на одни из них, можно придти к заключению, что у чукчей была большая патриархальная семья (община). Соглашаясь с другими, надо признать, что обычная (моногамная) семья была вполне независима как в хозяйственной, так и в общественной жизни. Обе эти характеристики дополняют одна другую. Они отражают тот противоречивый процесс, при котором старые отношения еще не исчезли, продолжали жить, а новые не настолько окрепли и распространились, чтобы вытеснить собой старые.
В специальных работах этот вопрос освещен полнее. В них используется большой фактический материал, хотя интерпретация его не всегда бесспорна. Наиболее обстоятельно и подробно общественные институты чукчей описаны В. Г. Богоразом. В наше время на эту тему написаны интересные работы М. И. Куликова,43 И. С. Архинчеева.44
В. Г. Богораз верно подметил основные черты общественных отношений чукчей: «Стойбище у оленных чукчей и поселок у приморских представляют собой социальную единицу. Однако эта первичная социальная организация не отличается прочностью. Она постоянно изменяется».45
Применительно к приморским чукчам это определение не совсем верно. Производственная и общественная жизнь у приморских чукчей в основном складывалась внутри байдарной общины, а у оленных чукчей — внутри стойбищной общины. Связи бай- дарных обтин внутри поселка и соседних стойбищных общин оленеводов были различными. По сравнению со стойбищем поселок — более сложное общественное объединение. Некоторые элементы производственного и общественного коллективизма байдарных общин в поселке сохранялись в большей мере, чем между общинами оленеводов. Производственная и общественная связь жителей поселка проявлялась теснее во время коллективной охоты на китов и моржей (на лежбищах), при пользовании результатами промысла и т. п. Значительно слабее были экономические и духовные связи общин оленеводов. Взаимопомощь соседних стойбищных общин проявлялась лишь во время отбивки стельных важенок от остальной части стада. Члены общин оленеводов присутствовали в качестве гостей при проведении благодарственных жертвоприношений, участвовали в празднествах, состязаниях у соседей. Следует, однако, иметь в виду более сложные взаимоотношения между стойбищами оленеводов, скрепленных узами группового брака (навтомгывагыргын). В отличие от оседлых, обособленность, независимость стойбищных общин — характерная черта их социально-экономического облика.
Утверждение В. Г. Богораза, что «организация приморского поселка основывается не на родстве, а на принципе территориального сожительства,46 справедливо только частично. Во-первых, потому что, как писал сам Богораз, «байдарная артель составляется из ближайших родственников владельца байдары». Следовательно, семейное родство налицо. Во-вторых, существовали довольно сложные родственные отношения между всеми жителями поселка. Значит, поселок оседлых чукчей представлял не только территориальное объединение.
Приколымские чукчи, быт которых изучал он тогда, были почти все переселенцами «из разных мест области, лежащей за Чау- ном».4 Поэтому здесь родственный принцип в организации стойбищ был нарушен сильнее, чем в районах с более постоянным населением.
Касаясь отношений между социальными группами оленеводов, В. Г. Богораз писал: «Рядом со связью семейно-родовою существует связь по соседству на стойбище (нымтумгывагыргын), до некоторой степени напоминающая зачатки вассальных отношений и успевшая выработать представление об обоюдных материальных и нравственных обязанностях лиц, заключающих ее. . . Собственно у оленных чукоч соседственная связь начинает изменяться таким образом, что все более и более напоминает отношения между хозяевами и работниками... Теперь бедный сосед на стойбище (нымтумгын) является находящимся в чисто экономической зависимости от хозяина и его поэтому прямо называют работником (чавчуваамульын) »,48
Таким образом, исследователь верно подметил основную тенденцию развития общественных отношений чукчей от патриархально-общинных к соседским с существенными элементами эксплуатации.
По-иному подходит к определению общественных отношений чукчей во второй половине XIX и начале XX в. М. И. Куликов. «Экономические отношения чукчей, — писал он, — мы определяем как разлагающиеся первобытно-общинные отношения. У оседлых чукчей, кроме того, появляются зачатки капиталистического уклада, чего мы не находим у кочевых чукчей, где в полной мере сохраняются отношения „добровольного“ (патриархального) рабства». 49
М. И. Куликов, как видно, исходит из предположения, что оленные и оседлые чукчи в хозяйственном и общественном отношении развивались как независимые обособленные друг от друга части одного народа. Такое понимание представляется ошибочным; оно не соответствует фактам, истории чукчей.
Возникновение двух отраслей хозяйственной деятельности явилось результатом общественного разделения труда, специализации части чукчей в области оленеводства, другой — в области морского зверобойного промысла. Частная собственность на движимую часть имущества была одинаково распространена как у оленеводов, так и у оседлых. Не было хозяйственной и территориальной обособленности оленных чукчей от оседлых. На протяжении второй половины XIX в. происходило интенсивное перемещение населения Чукотки. Многие из береговых жителей уходили в тундру, в свою очередь обедневшие оленеводы переходили к вынужденной оседлости и селились на берегу моря.
Настолько тесны и многообразны были связи между этими группами чукчей, подтверждает чукотский язык: он не имеет диалектов. Единство языка могло сохраниться лишь в результате тесных экономических, общественных и других видов связей всего населения. Правовые, бытовые, семейно-брачные и другие обычаи оленных и оседлых чукчей повсеместно идентичны. Таким образом, тезис М. И. Куликова о том, что оленные и оседлые чукчи находились на разных ступенях общественного развития не подтверждается действительностью.
Невозможно согласиться с самим определением экономических отношений оленных чукчей, которые дает М. И. Куликов. Если встать на его точку зрения, то под понятие «добровольное» (патриархальное) рабство можно подвести и рабочих при капитализме. Ведь они, чтобы не умереть с голоду, так же вынуждены продавать свою рабочую силу, наниматься к собственникам средств производства. Лично (юридически) рабочие свободны, но они находятся в полной экономической зависимости от класса капиталистов. Однако никто не говорит, что рабочие, нанимаясь к капиталисту, становятся «добровольными» рабами. М. И. Куликов забывает одно весьма важное, решающее обстоятельство. Пастух у чукчей был свободен. Он мог в любое время уйти от хозяина. Во второй половине XIX—начале XX в. у чукчей не существовало внеэкономического принуждения, что, как известно, характерно для рабовладельческого и феодального способов производства.
Нельзя, конечно, приравнивать положение чукчи-пастуха к положению рабочего при капитализме, что было бы также неверно. Однако и в том, и в другом случаях мы имеем экономическое принуждение, личную свободу и пастуха, и рабочего. Именно это обстоятельство и дало нам повод, в свое время, высказать мысль о том, что как оленные, так и береговые чукчи шли по пути развития капиталистического уклада.
Развитие общественных отношений у той и другой групп шло по одному и тому же пути распада патриархальной общины и перерастания ее в соседскую. Интенсивность этого процесса была более заметной у оленеводов. У них отчетливее проявлялось имущественное неравенство.
Общим для всех чукчей было наличие частной собственности на орудия труда и охоты, на оленей, байдары, вельботы, жилища, собак и общинная собственность на пастбищные и охотничьи угодья. Однако к началу XX в. было немало случаев, когда богатые стадовладельцы фактически распоряжались пастбищами как собственностью. Никто не имел права прийти со своими стадами на ближайшие к богатому стадовладельцу места. В таких случаях право оставалось на стороне сильного, а сильным был богатый.
Среди оседлых чукчей известны случаи захвата отдельными лицами моржовых лежбищ. В этих фактах сквозит тенденция такого общественного развития, которое все больше и больше порывало с первобытнообщинными принципами.
Вторая половина XIX—начало XX в. характеризуются дальнейшим развитием частной собственности, нарастанием имущественного неравенства, более отчетливым формированием социальных прослоек.
Среди оленеводов распространенными были стойбищные общины, объединявшие семьи близких родственников — отца и его взрослых сыновей, родных, двоюродных братьев, дядю с племянником и т. д Обычно сыновья с отцом, братья оставались вместе, сохраняли единое хозяйство, если стадо состояло из нескольких сот оленей и не было необходимости дробить его. Это — середняцкие хозяйства.
Другую большую группу составляли стойбища добровольно объединившихся мелких хозяйств, каждое из которых имело несколько десятков оленей. Часто это были люди посторонние или дальние родственники. В таких хозяйствах олени выпасались совместными усилиями. Состав населения таких стойбищ не отличался постоянством Это были бедняки, которые в поисках лучшей доли часто разъединялись
«Оленные чукчи, — писал Калинников, — кочуют даже не родством, а товариществами, сообразно количеству рабочих рук и оленей. Товарищества эти страшно непрочны: на зиму они устраиваются в одном соседстве, а на лето его меняют и пристраиваются к другому».51
Иногда хозяйства, насчитывающие несколько сот оленей и имеющие достаточное количество рабочей силы в семье, образовывали особое стойбище, которое могло состоять из одной семьи.
«Владельцы, имеющие стада в 500 голов, — отмечал А. В. Ольсуфьев, —- могут кочевать совершенно самостоятельно, тогда как семейства с меньшим числом оленей соединяются по несколько вместе.. . Эти стойбища чукоч не представляют, однако, постоянных общин; каждая семья совершенно свободно отделяется и перекочевывает со своими оленями в другое стойбище или же образует самостоятельное хозяйство».52 Такие хозяйства составляли основную массу чукчей-оленеводов.
Значительно меньшую часть оленеводов представляли владельцы крупных стад. В их руках находилась основная масса оленей. Многие из них имели по несколько стад. Хотя они принадлежали одному хозяину, но выпасались раздельно. Иногда они находились одно от другого на довольно значительном расстоянии. В каждом стойбище богатого стадовладельца находился кто- нибудь из его родственников (сын, племянник), чаще одна из жен, а иногда и посторонние пастухи, пользовавшиеся особым доверием хозяина.53
Обычно стойбище богатого стадовладельца состояло из яранги хозяина и яранг так называемых нымтумгыт — «соседей по стойбищу», Чаще всего это были малооленные семьи. Около хозяина большого стада «группировались 2—3 юрты, имеющие незначительное количество оленей, а иногда и вовсе безоленные».54
Отношения в первых двух типах стойбищ были просты и ясны. Там, где были одни близкие родственники, все строилось примерно на равных началах, хотя они могли быть обладателями разного количества оленей (например, отец и сыновья).
В стойбищах, объединявших посторонних, совместными усилиями лишь выпасались олени, тогда как удовлетворение всех жизненных потребностей составляло заботу каждой семьи в отдельности.
По другому складывались отношения богатого стадовладельца с его нымтумгыт — батраками. Здесь не было равных отношений ни в труде, ни в распределении продуктов труда. В качестве платы за труд пастух получал скромное питание и минимальное количество шкур для одежды и обуви. При равном труде семейный пастух получал мясо на содержание всей своей семьи, а холостой — только то количество, которое нужно было только ему для пропитания. То же правило распространялось и на снабжение работников шкурами.
Пастухами у богатых оленеводов нередко работали эвены, юкагиры, чуванцы, кереки.55 Условия найма оленеводами пастухов не чукчей были те же, что и для пастухов-чукчей.56 «Я не могу иначе, как пролетарием, считать ламута, — писал С. А. Бутурлин, — который ютится со своим семейством (а я встречал и 2—3 семьи в одной) в крошечной, изодранной и дырявой палатке среди тундры, не имея даже пары оленей для кочевания. . . Ему остается розыскать на тундре какого-либо „оленного“ чукчу и за корм работать у него: возить дрова, смотреть за оленями и т. п.» з7
Условия найма пастухов не всегда были одинаковыми. В конце
XIX в. потребность в пастухах, в частности по Анюю, возросла, и поэтому некоторые стадовладельцы, чтобы привлечь к себе работников, устанавливали сверх традиционного содержания плату в виде живых оленей По наблюдениям В. Г. Богораза, «многие бедные семьи поступают в услужение к одному из богатых соседей на несколько лет. Они весьма упорно трудятся и получают в качестве платы мясо для пищи и шкуры от стад своего хозяина. В награду за хорошее услужение можно рассчитывать на получение от хозяина ежегодно до 10 телят».5 Такая плата, конечно, была мизерной. Но и это надо считать шагом вперед.
К началу XX в. частная собственность на оленей приобрела более определенный характер. Новорожденный мальчик получал от отца в подарок одну или несколько важенок с особым клеймом, приплод от которых составлял собственность ребенка
После смерти отца сыновья делили между собой оленей, отмеченных отцом 59 Обычно старшие сыновья отделялись при жизни отца, тогда все остальное имущество наследовал самый младший сын.
Экономическая разнородность в XIX—начале XX в. наблюдается и среди патриархальных общин оседлых чукчей
Сильные и многочисленные патриархальные семьи нередко образовывали два байдарных объединения общин. Слабые семьи присоединялись для охоты к более сильным, так как сами они не имели байдар или не были в состоянии укомплектовать их полностью гребцами-охотниками В среднем одна байдара приходилась на 2—3 малых семьи
Производственному дроблению патриархальных семей способствовало распространение и широкое применение новых орудий и средств охоты (огнестрельное оружие, вельботы) и возраставшее вовлечение оседлого населения Чукотки в товарно-рыночные отношения
Наглядным отражением процесса дробления патриархально-семейной общины на отдельные семьи явилось изменение размеров и типов жилищ. Вышла из употребления полуземлянка — клегран — жилище патриархальной общины. На смену ей пришли яранги, в каждой из которых проживала одна обычная (малая) семья. Однако яранги близких родственников ставились на земле патриархальной общины.
Уменьшились размеры байдар: больших байдар, поднимавших до 30 человек, почти не строили. Кроме того, во многих случаях байдару заменил вельбот
Состав членов байдарных общин стал менее постоянным, изменялся характер их производственной и общественной спаянности. Байдарная община составлялась из мужчин и молодых людей — представителей малых (обычных) семей, преимущественно родственников.
Производственная деятельность байдарных общин, т. е. коллективная охота, в конце XIX—начале XX столетия протекала в основном лишь во время сезона морской охоты (лето—осень).
В другое время обычная семья вела свое индивидуальное хозяйство самостоятельно, имела свой склад (яму), в которой хранились ей принадлежащие запасы мяса и жира морских животных. В близкородственных семьях бытовала тесная взаимопомощь, которая иногда распространялась и на соседей. В случае нужды члены байдарной общины могли обратиться за помощью к ее старшине — «байдарному хозяину». Обычай обязывал его оказать таковую.
Байдарная община состояла из гребцов (4—6 человек), гарпунера-стрелка и ытвъэрмэчьын—старшины (букв.: байдарный силач, хозяин). Таков обычный состав общины. Как правило, гарпунером-стрелком был сын или другой близкий родственник. Гребцы могли и не быть ему родственниками. Отношения внутри такого производственного объединения покоились на частной собственности на средства и орудия охоты (вельбот, байдара, гарпун, ружье и т. п.). По традиции некоторое значение имели родственные отношения членов общины.
К концу XIX в. байдарные общины чукчей, как и отношения внутри них, не были однородными, особенно в больших селениях. К этому времени сложилось два основных типа байдарных общин.
Наиболее распространенными были байдарные общины, объединявшие в основном родственников по мужской линии, члены которой «охотятся вместе и поровну делят между собой добычу».60
Чаше всего байдарные обшины встречались по побережью Ледовитого океана, где населенные пункты были малочисленны. Они состояли, как правило, из близких родственников. Вместе с тем в морском промысле этих общин принимали участие бедные оленеводы, проводившие лето на побережье океана. Распределение нетоварной части добычи было относительно равномерным. Продукция промысла, имевшая товарное значение, распределялась по усмотрению владельца байдары. Основная часть ее переходила к нему и его ближайшим родственникам.
Двойственный характер использования продуктов промысла — потребительский и товарный — способствовал развитию неопределенных скрытых форм эксплуатации.
Владелец байдары был обязан проявлять заботу о всех семьях общины, в случае нужды наделять их мясом, жиром, содействовать, чтобы оно было у всех в достатке, чтобы у них были шкуры на одежду, обувь и жилье. Он также должен был содержать в порядке байдару (прожиривать, менять кожи и т. п.). Все это создавало условия для присвоения хозяином байдары большей части добычи, особенно шкур моржей, жира. Рядовые члены общины признавали за старшиной такое право присвоения, но в то же время считали его обязанным проявлять о них заботу. Спрос на те же продукты на рынке стимулировал еще большее их присвоение хозяином байдары, превращение их в товар.
«Если хозяин не настолько богат, чтобы запасти весь необходимый материал для сооружения байдары, то ему помогают в этом двое-трое из его родственников, обычно родные или двоюродные братья. Тогда они все вместе считаются „байдарными хозяевами“. Старший из них сидит на руле и распоряжается охотой».61 Если умирал хозяин байдары, она переходила по наследству к его сыну. Сын наследовал от отца и право быть байдарным старшиной. Право наследования отображало прочное существование у чукчей частной собственности и на байдару.
Уравнительный характер распределения добычи заменился неравным. Новый порядок прежде всего распространился на товарную часть промысла (моржовые клыки, китовый ус, шкуры).
Распределению между участниками охоты, помимо шкур, моржовых клыков, китового уса, подлежали мясо и жир моржа, иногда и лахтака Тюлени принадлежали тому, кто их добывал. Однако обычай требовал, чтобы охотник, если в этом была нужда, наделил мясом, жиром всякого, кто обращался к нему, хотя бы небольшим куском Мясо и жир моржей, лахтаков делились между членами байдарной общины примерно поровну.
Мясо и жир кита (за исключением языка, печени и некоторых других частей) не делились. Каждый брал столько, сколько мог перенести в свою яму. Лишь после «праздника голов» моржовые клыки делились между родными и двоюродными братьями хозяина, участниками промысла. Другие члены общины, не родственники, обычно гребцы, получали только жир «из-под моржовых усов».62
В распределении шкур моржей существовал следующий порядок Шкуру первого убитого моржа получал хозяин байдары, шкуру второго — гарпунер-стрелок. Гребцы получали по одной- две шкуры за весь сезон, по усмотрению хозяина Все остальные шкуры моржей он брал себе, часть получал стрелок Моржовые головы вместе с клыками хранились до осеннего «праздника голов» у хозяина байдары.
В начале XX в старый порядок распределения добытых лахтаков был значительно изменен. Хозяин байдары устанавливал очередность выстрелов для всех охотников, находящихся в байдаре. Кто убивал зверя, тому и принадлежала шкура, а мясо делилось между всеми. Распределение частей кита велось также по особым правилам. Кости от челюстей, из которых выпиливались подрези для полозьев нарт, доставались тому, кто первый замечал в море кита.63
Китовый ус, составлявший особую ценность, делился хозяином байдары. По собранным нами сведениям, половину уса забирал сам хозяин, из второй половины, лучшую часть, около половины, он давал гарпунеру, все остальное делилось между гребцами.
Если участниками охоты было несколько байдар, то половину уса получала байдара, первой загарпунившая кита Другая половина уса делилась между другими байдарами. На каждой байдаре в свою очередь распределяли свою долю между членами общины.
Индивидуализация морского промысла в связи с применением скорострельного нарезного оружия породила присвоение значительной доли добычи охотником. Однако и при этом все еще действовали обычаи, требовавшие делиться с товарищами, односельчанами.
Охотник брал себе целиком тушу моржа или лахтака лишь в том случае, если во время добычи никого вблизи не было. Если же были другие охотники, то каждый из них имел право получить известную долю. Правило дележа было таково: если убит лахтак, охотник брал себе шкуру, голову и обе лопатки; первый пришедший на место добычи получал тазовую часть, второй — правый задний ласт, третий — левый задний ласт, четвертый — грудинку, нижнюю часть ребер с полосою жира, нарезанной кругом всей туши; другие ребра делились между пришедшими позже. Самые последние получали по куску мяса.
При дележе туши моржа охотник брал себе шкуру, голову и спину с жиром. Все остальное мясо делилось между присутствующими.
Таким образом, налицо сложное переплетение старых обычаев с пробивающими себе дорогу новыми производственными отношениями.
В производственных отношениях оседлого населения Тихоокеанского побережья Чукотки произошли более глубокие изменения, чем на побережье Ледовитого океана. В 1908 г. имевшиеся у чукчей и азиатских эскимосов вельботы и моторно-парусные шхуны являлись собственностью отдельных лиц. Некоторые из чукчей имели по 2 вельбота или вельбот и байдару. Здесь состав байдарных общин был менее постоянным. «Выйдя по окончании осеннего промыслового сезона из одной артели, охотник может в начале следующего лета присоединиться к другой, или, если у него „большая удача“, он может построить или купить новую байдару и составить свою артель из числа родственников и друзей».65
Н. Ф. Калинников вообще считал, что общинные начала у оседлых чукчей постепенно утратили свою основу. «Некоторый намек на общину, — писал он, — можно видеть в обычае береговых чукчей делиться между собою плодами добычи. Однако этот обычай распространяется только на мясо, а не на меха, кожи, ус, привозные товары и носит скорее характер угощения, чем обязательного дележа».66
В общественных отношениях оседлых и кочевых чукчей к началу XX в. более отчетливо выделились экономические признаки социальных групп, тогда как идеологических разграничений между ними по существу еще не было. Они только начинали зарождаться. Поэтому классового самосознания также не было, хотя богатые стадовладельцы, собственники вельботов, шхун уже противопоставляли себя беднякам. Этому немало содействовало самодержавие. Стремясь укрепить свои позиции на окраинах, царское правительство опиралось на богачей, поддерживало их, оказывало им покровительство. Все старосты назначались из числа богатых.
Хотя экономическое развитие чукотского общества испытывало значительное влияние капиталистического уклада, однако в производственных отношениях различных социальных групп чукчей еще не сложились определенные, классово выраженные, отношения.
Чукотское общество представляло массу отдельных мелких общин, в которых индивидуальное хозяйство и индивидуальное производство сочетались с коллективным. У них не сложились еще развитые формы частной собственности. Эксплуатация также носила неразвитый, скрытый характер. Полного отрыва производителя от средств производства у чукчей не было. Рабочая сила еще не превратилась в товар. Здесь не было договорных отношений между хозяином и работником, не было никакой регламентации труда и его оплаты.
Удовлетворение ряда жизненных потребностей большинство хозяйств чукчей получало за счет продуктов собственного производства и охоты. Следовательно, в этот период (конец XIX в.) у них еще не сложились необходимые условия для широкого товарного производства, оно имело узкую сферу распространения.
В новых условиях жизни все еще сохранялись обычаи старых, отживающих отношений — пережитки группового брака, левират, отработка за жену, многоженство и другие. Их бытование находило еще опору и объяснение в пережиточно существовавших общинных формах производства, которые были жизненно необходимы.
По сведениям В. Г. Богораза, групповой брак охватывал почти все семьи чукчей. «Семья, не входящая в такой союз, не имеет ни друзей, ни доброжелателей, ни покровителей в случае нужды».67 Таким образом, люди, вступившие в отношения группового брака, обязаны были оказывать взаимно трудовую, материальную и общественную помощь и поддержку. В этом были причины сохранения группового брака в начале XX в.
Дети, родившиеся в семьях, состоящих в отношениях группового брака, считались родными братьями и сестрами. Они не могли вступать между собой в брак. Право наследования распространялось на детей, родившихся только в семье, которой принадлежало имущество. Оно не распространялось на детей от группового брака в других семьях. Это—одно из правовых ограничений функций группового брака. Общих средств производства, имущества члены нэвтумгын не имели. Обычай левирата 68 имел экономическую основу. Часто он носил характер не права, а обязанности. Овдовевшая женщина с малолетними детьми оказывалась в тяжелом состоянии. Вести хозяйство самостоятельно, выпасать оленей или охотиться на море она не могла. Ей нужна была постоянная помощь и опека. Обычай предусматривал обязанность одного из ближайших родственников, либо младшего брата, либо двоюродного брата умершего, взять на себя обязанности мужа овдовевшей женщины и отца для детей.
Многоженство в большинстве случаев составляло привилегию богатых стадовладельцев и хозяев байдар.69 «Если я владею одним стадом, — говорили чукчи В. Г. Богоразу, — мне нужен один шатер и одна женщина, однако, если у меня два стада, я должен иметь два хозяйства и по женщине в каждом из них».70 Были и другие причины многоженства — бездетность первой жены, желание иметь сыновей и т. п. По подсчетам Богораза число мужчин, имеющих двух и больше жен, достигало 15 % к общему количеству женатых людей, тогда как богатых оленеводов, имеющих два стада и больше, было всего около 3 %. Отсюда можно сделать вывод, что многоженство вызывалось не только экономическими причинами. Одним из источников его служил обычай левирата. Случаи многоженства у приморских чукчей были более редки, чем у оленеводов.
Подробно описанный и хорошо известный по литературе обычай отработки за жену71 был распространен среди чукчей повсеместно. Бытование его во второй половине XIX—начале XX в. оправдывалось не только традицией. К этому же заметно примешивалась заинтересованность в использовании бесплатного труда. Отработка за жену была тяжким трудом, особенно продолжительным для бедняков, добивавшихся руки дочери стадовладельца или богатого хозяина байдары. Иногда отработка длилась два—три года. Такие случаи были одинаково распространены среди кочевых и оседлых чукчей.72 Отработка могла закончиться безрезультатно, при этом сватавшийся не получал никакого вознаграждения за свой труд. У оседлых чукчей отрабатывавший за невесту не только трудился по дому, но охотился и всю добычу приносил будущему тестю. У оленеводов он пас оленей. «Часто ему не дают места в спальном пологе, и он ночует в переднем шатре или под открытым небом. Большую часть времени он проводит около стада».73
Другое дело, когда сватается молодой человек из богатой семьи к девушке из бедной семьи. В таких случаях отработка носила чисто символический характер, могла длиться не более дня. Отработка за вторую жену была вовсе необязательной, особенно для богатых стадовладельцев.74 Во всех случаях сватовства согласие невесты было необходимо.
Положение женщины в семьях разных социальных групп чукчей было различным. Оно было приниженным в семьях богатых многоженцев, особенно положение второй и третьей жены. В семьях рядовых тружеников женщины принимали участие в решении хозяйственных и общественных дел семьи наравне с мужчинами. «Женщина во многих отношениях чукотского быта почти равноправна мужчине, и если нет старика в доме или он отсутствует, доминирующую роль занимает старуха мать».75
На протяжении второй половины XIX—начала XX в. произошли изменения в поступательном развитии производительных сил и производственных отношений чукчей. Этот период характеризуется дальнейшим развитием частной собственности, нарастанием имущественного неравенства, более отчетливым формированием социальных прослоек.
Патриархальная семья (община) как основная производственная и общественная единица чукчей утрачивала свое основное экономическое и социальное значение. Она уступала место соседской общине, в основе производственных отношений которой лежало сочетание частной собственности на основные средства производства с общинной. Вместе с тем все еще продолжали бытовать пережитки прошлого, переплетавшиеся с новым в области материального производства и духовной культуры.
Примечания
Из сборника «История и культура чукчей. Историко-этнографические очерки», под общей редакцией чл.-корр. АН СССР А. И. Крушанова, Л., 1987
1 Вагин В. Исторические сведения о деятельности графа М. М. Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 г. СПб., 1872. Т. 1. С. 316.
2 Памятники сибирской истории XVIII в. СПб., 1882. Кн. 1 (1700— 1713). С. 457—469.
3 ЛЧ ААН СССР, ф. 21, оп. 4, кн. 33, л. 34.
4 Шашков С. Материалы для истории Северо-Восточной Сибири в XVIII в. Чтения в Обществе истории и древностей российских. М., 1864. Кн. 3. С. 65.
6 Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII в.: Сб. архив, материалов. Л., 1935. С. 181; ЦГАДА, ф. 199, № 528, т. 1, тетр. 19, л. 53.
6 Там же, тетр. 17, л, 3—8.
7 Сарычев Г. А. Путешествие по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану. М., 1952. С. 186.
8 ЦГАДА, ф. 199, № 528, т. 2, тетр. 7, л. 9.
9 ЦГИА СССР, ф. Сената, Секретная экспедиция, д. 1552, л. 12.
10 ЦГАДА, ф. 199, № 528, т. 1, тетр. 17, л. 23 об.
11 ЦГИА СССР, ф. Сената, Секретная экспедиция, д. 1558, л. 30.
12 Архив ЛЧ ИЭ АН СССР, кол. 3, оп. 1, п. 2, с. 55; Сиб. Вестн., 1824. Ч 2. С 112.
13 ЦГИА ' СССР, ф. 1264, 1-й Сибирский Комитет, д. 2, л. 80.
14 Архив ЛЧ ИЭ АН СССР, кол. 3, оп. 1, п. 2, с. 57.
15 Сиб. Вестн., 1824. Ч. 2. С. 112.
16 Архив ЛЧ ИЭ АН СССР, кол. 3, оп. 1, п. 2, с. 58.
17 ЛЧ ААН СССР, ф. 21, оп. 4, кн. 31, л. 5.
18 ЦГАДА, ф. 199, № 528, т. 1, тетр. 17, л. 5.
19 Там же, л, 23,
20 Там же, т. 2, тетр. 4, л. 160.
21 ЦГИА СССР, ф. Министерства внутренних дел, д. 570, 1836, л. 11 об.
22 Колониальная политика царизма. .. С. 157.
23 ЦГАДА, ф. 199, № 481, тетр. 7, л. 345 об.; ЦГАВМФ СССР, Экспедиция Беринга, д. 2, л. 251.
24 Богораз В. Г. Материалы по изучению чукотского языка и фольклора. СПб., 1900. Ч. 1, тексты № 133, 134, 135 и др.
25 Врангель Ф. П. Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю. М., 1948. С. 313,
26 ЦГИА СССР, ф. Сената, Секретная экспедиция, д. 1558, л. 36—37.
27 Архив ЛЧ ИЭ АН СССР, кол. 3, оп. 1, п. 2, с. 41.
28 Там же.
29 ЦГАДА, ф. 199, № 528, т. 1, тетр. 17, л. 4.
30 Архив ЛЧ ИЭ АН СССР, кол. 3, оп. 1, п. 2, с. 39.
31 ЦГИА СССР, ф Сената, Секретная экспедиция, д. 1558, л. 37.
32 Там же, л. 30; Колониальная политика царизма, .. С. 181.
33 Окладников А. П. К истории этнографического изучения Якутии // Сб. материалов по этнографии якутов. Якутск, 1948. С. 36.
34 Архив ЛЧ ИЭ АН СССР, кол. 3, оп, 1, п. 2, с. 33.
35 Леонтьев В. Национальные игры чук
чей // На Севере Дальнем, 1960. № 1. (2 ^29 130
36 ЦГАДА, ф. 199, № 528, т. 2, тетр. 7, л. 23.
37 Архив ЛЧ ИЭ АН СССР, кол. 3, оп. 1, п. 2, с. 39.
Толстое С. П. I) Военная демократия и проблема «генетической революции» // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935. № 7/8; 2) К вопросу о периодизации истории первобытного общества // СЭ. 1946. № 1. С. 25—30; Потехин И. И. Военная демократия матабеле // Родовое общество. Этнографические материалы и исследования. М., 1951.
С. 234—254; Косвен М. О. К вопросу о военной демократии // Проблемы истории первобытного общества. М.; Л., 1960. С. 239—261.
39 Толстое С. П. Военная демократия. . . С. 182—183.
40 Вдовин И. С. Анадырский острог: Исторический очерк//Краевед, зап. (Магадан) 1959. Вып. 2. С. 20—27; 1960. Вып. 3. С. 31—48.
41 ЦГА ДВ РСФСР, ф. 702, оп. 1, д. 313, л. 34 об.
42 Солярский В. В. Современное правовое и культурно-экономическое положение инородцев Приамурского края // Материалы по изучению Приамурского края. Хабаровск, 1916. Вып. 26. С. 44.
43 Куликов М. И. 1) Характер экономических (производственных) отношений в чукотских стойбищах типа «гаймысыльын» (богатых) (конец XIX—начало XX в.) //Краевед, зап. (Магадан), 1957. Вып. I. С. 31—58; 2) Характер экономических (производственных) отношений у чукчей в конце XIX и начале XX в. // Сб. статей по истории Дальнего Востока. М., 1958. С. 157—175.
44 Архинчеев И. С. Материалы для характеристики социальных отношений чукчей в связи с социалистической реконструкцией хозяйства// Сиб. этнограф, сб. М.; Л., 1957. П. С. 43—98.
45 Богораз В. Г. Чукчи. Л., 1934. Ч. 1. С. 142.
46 Там же. С, 154.
47 Богораз В. Г. Краткий отчет об исследованиях чукоч Колымского края. Иркутск, 1899. С. 34.
48 Там же. С. 34—40.
49 Куликов М. И. Характер экономических (производственных) отношений у чукчей. . . С. 158.
50 Вдовин И. С. К истории общественного строя чукчей // Учен. зап. Ле- нингр. ун-та, 1950. № 115. С. 100.
51 Калинников Н. Ф. Наш Крайний Северо-Восток. СПб., 1912. С. 56.
52 Олсуфьев А. В. Общий очерк Анадырской округи, ее экономического состояния и быта населения. СПб С. 121. '
53 Там же.
54 ЦГА ДВ РСФСР, ф. 702, on. 1, д. 313, л. 34 об. ’
55 Августинович Ф. Три года в СевероВосточной Сибири // Древняя и Новая Россия. 1880. Т. 18, № 12. С. 713.
56 Памятная книжка Якутской области на 1896 год. Якутск, 1895. С. 137.
57 Отчет уполномоченного Министерства внутренних дел по снабжению продовольствием в 1905 году Колымского и Охотского края мирового судьи С. А. Бутурлина. СПб., 1907, С. 80.
58 Bogoras W. The Chukchee. 1: Material culture. New York, 1904. P. 83.
59 Солярский В, В. Указ. соч. С. 47; Дьячков Г. Анадырский край // ЗОИАК (Владивосток). 1893. С. 55.
60 Богораз В. Г. Чукчи. Ч. I. С. 154.
61 Там же. С, 155.
62 Там же. С. 158.
63 Там же. С. 157.
64 Там же. С. 157—158.
65 Там же. С. 156.
66 Калинников Н. Ф. Указ. соч. С. 82— 83.
67 Богораз В. Г. Чукчи. Ч. 1. С. 135—139
68 Там же, С. 139-140.
69 Там же. С. 133; Калинников Н. Ф. Указ, соч. С. 84.
70 Богораз В. Г. Чукчи. Ч. 1. С. 133.
71 Там же. С. 119- 124.
72 Там же. С, 124; 140.
73 Там же. С. 123.
74 Майдель Путешествие по северовосточной части Якутской области в 1868—1870 годах. СПб., 1894. Т. 1. С. 164.
Калинников Н. Ф. Указ. соч. С. 87
