ГлавнаяМорской архивИсследованияБиблиотека












Логин: Пароль: Регистрация |


Голосование:


Самое читаемое:



» » Унковский Алексей Михайлович (1828-1893)
Унковский Алексей Михайлович (1828-1893)
  • Автор: Malkin |
  • Дата: 26-03-2017 10:49 |
  • Просмотров: 4417

Имя Алексея Михайловича Унковского широко известно в отече­ственной истории. Но для нас он - не столько юрист, сколько обще­ственный деятель, автор самого демократичного из дворянских про­ектов отмены крепостного права в России 1861 г., близкий друг и душеприказчик Н.А. Некрасова и М.Е. Салтыкова-Щедрина.Имя Алексея Михайловича Унковского широко известно в отече­ственной истории. Но для нас он - не столько юрист, сколько обще­ственный деятель, автор самого демократичного из дворянских про­ектов отмены крепостного права в России 1861 г., близкий друг и душеприказчик Н.А. Некрасова и М.Е. Салтыкова-Щедрина.

Естественно, и в литературе о нем (включая три монографии[1] - как ни о ком из российских адвокатов, кроме Ф.Н. Плевако) освещаются преимущественно общественно-политические идеи и деяния, хотя зат­рагивается и юридическая, адвокатская составляющая его служебной карьеры. Впрочем, место Унковского в созвездии корифеев отечествен­ной адвокатуры никогда не подвергалось сомнению...

Алексей Михайлович родился 24 декабря 1828 г. в родовом имении Унковских, с. Дмитрюково Тверской губернии. Отец его, штабс-каиитан Михаил Алексеевич Унковский, был тверским уездным предводителем дворянства. Мать, Анна Павловна, принадлежала к знатному дворянско­му роду Морковых и находилась в близком родстве с А.С. Грибоедовым. В 1833 г. она скоропостижно умерла, и воспитанием единственного 5-летнего сына занялся отец с помощью четырех незамужних сестер.

Отец и четыре тетушки смогли дать мальчику отличное образова­ние. Он окончил Московский университетский благородный пансион, где учились ранее В.А. Жуковский, А.С. Грибоедов, М.Ю. Лермонтов, и в 1843 г. поступил в знаменитый со времен А.С. Пушкина Царскосель­ский лицей, который в первый же год учебы Унковского был переименован в Александровский и переведен в Петербург. В 1844 г. лицеист Унковский познакомился с М.В. Буташевичем-Петрашевским (руково­дителем социалистического кружка петрашевцев), бывал у него дома. В конце того же года за сочинение изъятого у него при обыске «либрет­то», «в котором ребячески вышучивались у власти стоящие лица»[2], он был исключен из лицея. «Кто знает, - вспоминал потом Алексей Ми­хайлович, - если бы не обыск 1844 г., то в 1848 г. я угодил бы в Сибирь вместе с Петрашевским»[3].

Осенью 1846 г. Унковский поступил на юридический факультет Мос­ковского университета, где наибольшее влияние оказали на него истори­ки - маститый Т.Н. Грановский и молодой К Д. Кавелин, оба - либе­рально мыслящие. В 1850 г. Алексей Михайлович окончил университет, получил чин губернского секретаря (12-й класс по Табели о рангах), но не сразу определился как юрист. Сначала он служил помощником сто­лоначальника в Московском главном архиве Министерства иностран­ных дел, а после смерти отца в 1852 г. переехал из Москвы в Тверь и здесь, благодаря поддержке местного дворянства, сделал, казалось, мно­гообещающую карьеру: в 1853 г. был избран уездным судьей в Твери, а в начале 1857 г. - тверским губернским предводителем дворянства. С 1857 г. Унковский и возглавил тверскую либеральную оппозицию.

Дело в том, что Алексей Михайлович с ранних лет проникался ан­тикрепостническими настроениями. По его словам, только поступая в Московский благородный пансион, он «уже был ненавистником кре­постничества»[4]. Студенческая среда, влияние Грановского и Кавелина, а затем изучение (в должности уездного судьи) многих дел о самовлас­тии помещиков и чиновников и о бедствиях простого люда помогла ему утвердиться на либерально-демократических позициях. Поэтому не удивительны, а скорее естественны были с его стороны непостижимые на первый взгляд для губернского предводителя дворянства поли­тические шаги.

В декабре 1857 г. Унковский составил, в соавторстве со своим дру­гом, уездным предводителем дворянства А.А. Головачевым, и предста­вил Александру II «Записку» с критикой правительственной програм­мы освобождения крестьян («объявить народ свободным, оставив его почти в той же неволе и не улучшая его быта, <...> хуже, нежели оста­вить его в крепостной зависимости»)[5]. В «Записке» излагался такой проект отмены крепостного права, по которому любые обязательства крестьян перед помещиками упразднялись, и крестьяне получали дос­таточное для прожиточного минимума количество земли за выкуп по­мещикам при помощи государства[6].

Мало того, в сентябре 1859 г. Алексей Михайлович подписал, вме­сте с четырьмя членами губернских комитетов по крестьянскому делу, «адрес пяти» на имя императора с предложениями не только освобо­дить крестьян на условиях, изложенных в «Записке» 1857 г., но и вве­сти местное бессословное выборное управление, суд присяжных, глас­ное судопроизводство и пр.[7] Александр II заявил, что «адрес пяти» «ни с чем не сообразен и дерзок до крайности»[8]. Именно в 1859 г. он на­звал местное самоуправление, суд присяжных и свободу печати «за­падными дурачествами»[9], хотя через 2-3 года он начнет вводить эти «дурачества» в собственном отечестве повсеместно. А пока всем под­писавшим «адрес пяти» был объявлен выговор, в декабре 1859 г. Ун- ковский был отрешен от должности губернского предводителя дво­рянства и в феврале 1860 г. как политически неблагонадежный сослан в Вятку под надзор полиции[10].

Полгода вятской ссылки не охладили антикрепостнического пыла Унковского. С лета 1861 г. он занялся своеобразной прелюдией к сво­ей адвокатской карьере. Выступая в роли ходатая по крестьянским де­лам против разных, вплоть до крупнейших, помещиков, Алексей Ми­хайлович помогал крестьянам, не сведущим в юридической казуистике, отстаивать на суде их законные интересы. Только у графа ДА. Толсто­го[11] он выиграл 16 таких дел. «Столкновения с ним, - вспоминал Унковский, - не обошлись даром. Следствием моих правовых отношений к некоторым делам графа было то, что у меня отняли право подавать прошения в присутственные места, вести дела, быть защитником. Был получен циркуляр, в котором запрещалось принимать где бы то ни было мои деловые бумаги. Всему образу моего поведения был придан характер вредный в политическом отношении»[12].

Хлопоты в качестве «крестьянского адвоката» еще сильнее настро­или Унковского против реакционных «верхов». Он сыграл главную роль в составлении нового адреса Александру II от имени 112 участ­ников чрезвычайного собрания дворян Тверской губернии 1-3 фев­раля 1862 г. с критикой царского Манифеста 19 февраля 1861 г. за жестокое ущемление прав крестьян и с требованиями в духе «адреса пяти» плюс созыв Земского собора[13]. На этот раз Алексей Михайлович вслед за 13 своими земляками, отказавшимися от губернских долж­ностей в знак протеста против «недоконченности» крестьянской ре­формы, был арестован и препровожден в Петропавловскую крепость[14] - к счастью для него, ненадолго.

После этого Унковский понял, что для политической деятельности перспектив у него нет. Он все больше склонялся к тому, чтобы стать юристом, но - в реформированном суде. Алексей Михайлович даже напечатал в первых трех номерах журнала «Современник» за 1863 г. большую статью «Новые основания судопроизводства». В ней он при­ветствовал «Основные положения» судебной реформы в России, утвер­жденные Александром II 20 сентября 1862 г., хотя и подверг критике отказ реформаторов признать равную ответственность всех россиян (включая должностных лиц любого уровня) перед законом. Теперь он твердо решил, как только откроются новые суды, вступить в адвокату­ру. Но и здесь перед ним возникло бюрократическое препятствие.

Дело в том, что Унковскому дали понять: после его оппозиционных акций 1857-1862 гг. доступ к судебной защите ему закрыт. Шеф жан­дармов В.А. Долгоруков доверительно посоветовал ему подыскать, хотя бы на время, такую службу, для которой требовалось бы «высочайшее утверждение». «Эти маневром, - вспоминал Алексей Михайлович, - я мог достигнуть того, что из человека, в глазах правительства малона­дежного, неспокойного, я оказался бы человеком надежным»[15].

Такой маневр удался. Благоволивший к Унковскому государствен­ный контролер В.А. Татаринов испросил у Александра II разрешение назначить тверского «вольнодумца» управляющим одной из организу­ющихся губернских контрольных палат, но «только не в Твери»[16]. В де­кабре 1865 г. Унковский возглавил такую палату в Нижнем Новгороде и прослужил там девять месяцев. В сентябре следующего года он взял отпуск, поехал в Петербург, где присмотрелся к открытию новых судов и к первым шагам адвокатуры, и подал прошение об отставке. «И все же он достиг цели, - справедливо заключает внук и биограф Алексея Михайловича, тоже Алексей Михайлович Унковский, - кратковремен­ная служба до некоторой степени сняла с него «опалу»[17]. Теперь ничто не мешало ему вступить в корпорацию адвокатов.

10 ноября 1866 г. Петербургский совет корпорации принял Унков­ского в присяжные поверенные столичного судебного округа[18]. Начало его адвокатской карьеры оказалось разочарующе скучным. Судя по его письму к А.А. Головачеву от 8 мая 1867 г., копию которого В.Д. Черны­шев получил от правнука Унковского, Андрея Алексеевича, за первые полгода работы в качестве присяжного поверенного Унковский принял 27 дел - исключительно гражданских и, большей частью, мелких, «пу­стяковых», которые часто его самого утомляли и раздражали. Вот что он писал об этом Головачеву: «Как утром поговоришь с несколькими господами, которые ничего не понимают в собственных делах, а еще хуже с дамами, поработаешь и поездишь по разным присутственным местам, в которых иногда приходится быть до семи часов, то уж вече­ром не принудишь себя написать и простой записки. <...> Дел у меня еще немного, и вообще я не совсем твердо стал на эту почву, ибо боль­ших дел у меня всего два-три, но читать и разговаривать приходится очень много. Из 10 дел берешь одно. Многие являются с пустяками или совершенно невозможными требованиями»[19].

К огорчению Унковского, шлейф мелких гражданских дел тянулся за ним все время. Его первый биограф Г А. Джаншиев со всей опреде­ленностью заключал: «Гражданская практика была главным занятием в течение всей 27-летней славной адвокатской карьеры Унковского»[20]. Добавлю от себя: как ни у кого из корифеев отечественной адвокату­ры. Сам Алексей Михайлович в последний год своей жизни признавал­ся в письме к Джаншиеву, что он загружен разбирательством многих дел, «по большей части вздорных или мелочных, но не терпящих отла­гательства»[21].

Разумеется, были в адвокатской практике Унковского (хотя и как редкость) крупные уголовные дела, привлекавшие к себе внимание общественности. Таковым было, например, дело по обвинению купца 2-й гильдии ЯЯ. Сусленникова в присвоении имущества толстосума миллионера Н.Н. Солодовникова. Дело рассматривал Петербургский окружной суд 20 декабря 1873 г. Обвинял А.Ф. Кони, защищал обвиня­емого Унковский. Алексей Михайлович усмотрел в преступлении свое­го подзащитного ряд смягчающих обстоятельств, но не смог убедить в этом присяжных заседателей. Они признали Сусленникова виновным без снисхождения «в краже и мошенничестве», после чего суд приго­ворил его к ссылке в Сибирь[22]. Кстати, в юридическом споре с обвини­телем Кони Унковский проиграл как адвокат и еще одно дело - о лжеприсяге, в том же суде 14 мая 1873 г. Подзащитные Алексея Ми­хайловича Владислав Залесский и Александр Гроховский тоже были признаны виновными[23] и сосланы в Сибирь[24].

Наибольшую известность Унковскому-адвокату доставили судебные процессы по политическим делам. Так распорядилась судьба, что Алек­сей Михайлович выступал защитником и на первом, и на последнем в России XIX в. действительно гласных политических процессах.

На процессе по делу нечаевцев (т. е. народников, вовлеченных С.Г. Нечаевым в экстремистски-революционную организацию «Народ­ная расправа») в Петербургской судебной палате 1 июля - 11 сентяб­ря 1871 г.[25] Унковский защищал студента Земледельческого института

В.И. Святского. Тот студент даже не входил в «Народную расправу», а был участником пропагандистского кружка А.П. Старицына (тоже привлеченного к делу нечаевцев, но умершего в тюрьме до окончания суда). Тем не менее Святскому инкриминировалось участие в «антипра­вительственном заговоре», а также «имение у себя» изданий Междуна­родного товарищества рабочих (I Интернационала).

20 августа 1871 г. Унковский выступил на процессе с защитительной речью, в которой аргументированно опроверг предъявленные Святско­му обвинения. Он подчеркнул, что принадлежность Святского к «Народ­ной расправе» не доказана, а что касается изъятых у студента изданий I Интернационала, то в них нет состава преступления. «Эта улика, - рассуждал Унковский, - не должна иметь для суда значения, потому что каждого молодого человека, занимающегося экономическими во­просами, не может, конечно, не интересовать Международное обще­ство рабочих, основанное с целью разрешения именно этих вопросов. Такие улики едва ли могут быть приняты во внимание судом, так как они, в сущности, свидетельствуют не о преступных действиях человека, подлежащих суду, а разве только о его политической неблагонадежно­сти, которая не входит в круг деятельности суда, призванного обсуж­дать лишь деяния, предусмотренные законом»[26].

Суд признал доводы Алексея Михайловича резонными и вынес Святскому оправдательный приговор.

На последнем в России XIX в. действительно гласном политическом процессе - по делу о цареубийстве 1 марта 1881 г. (ОППС, 26-30 марта того же года)[27] - не могло быть и речи об оправдании кого-либо из шести подсудимых[28]. Унковский защищал здесь студента Н.И. Рысакова - того самого, который бросил первую бомбу в карету Алек­сандра II, хотя и не убил и даже не ранил царя (тот был смертельно ранен второй бомбой, которую швырнул оземь между собой и царем еще один студент И.И. Гриневицкий, сам при этом погибший). Итак, никто из шести подсудимых царя не убивал, но для суда все шестеро были именно «цареубийцы», поскольку они участвовали в подготовке и организации покушений на Александра II, а Рысаков как бомбометальщик - тем более. Унковский попытался лишь найти для своего подзащитного в рамках закона смягчающие обстоятельства, спасти его от виселицы, и сделал для этого все возможное.

Когда на суде пришло время для выступлений защиты, Унковский получил слово первым. Он сразу же, учитывая настрой верховной влас­ти, суда и большей части публики против обвиняемых, сделал принци­пиально важное разъяснение: «Я понимаю, что очень многим приходит в голову то, что защита по настоящему делу совершенно невозможна, что защиты здесь быть не может. И действительно, обстоятельства на­стоящего дела таковы, что подобная мысль может прийти в голову. Но в любом случае обязанность защитников, назначенных от суда, священ­на. <...> Защита является таким же фактором правосудия, как и об­винение. Само собою разумеется, я не являюсь здесь защитником совершенного злодеяния, я защищаю только лицо, которое его совер­шило»[29].

Опираясь далее на показания свидетелей о том, что юный, едва до­стигший 19 лет, Рысаков «был известен им за мальчика хорошей нрав­ственности и самого мягкого характера», Алексей Михайлович дока­зывал, что его подзащитный стал революционером и террористом не осознанно, а «был вовлечен в революционную деятельность другими, более сильными людьми[30] и, конечно, вовлечен помимо его воли. <...> Одно уже это обстоятельство говорит в его пользу. <...> Наш закон в числе обстоятельств, уменьшающих вину, а следовательно, и меру на­казания, прямо ставит тот случай, когда преступление совершено по легкомыслию и убеждению других лиц»[31].

Когда же прокурор Н.В. Муравьев - этот, по выражению М.Е. Сал­тыкова-Щедрина, «мастер щипать людскую корпию»[32], «украсивший» свою карьеру только за два процесса 1881-1882 гг., по делам 1 мар­та и «20-ти», 16 смертными приговорами, - затребовал виселицы для всех шести, не исключая и Рысакова, Унковский выступил с моти­вированными возражениями. Он напомнил прокурору ст. 139 Уло­жения о наказаниях, согласно которой несовершеннолетние (т. е., по российскому законодательству, не достигшие 21 года) могут быть осуждены не более чем на 20 лет каторги, а также выдал ему, для справки, устную информацию об аналогичных статьях Уложений ряда европейских стран - Франции, Германии, Австрии, Бельгии, Порту­галии[33].

Муравьев попытался было отмахнуться от аргументов Унковского, заявив, что в ст. 139 прямо не отрицается возможность применения смертной казни к несовершеннолетним, а «ссылка защиты на ино­странные кодексы не может иметь для Особого присутствия никакого значения»3. Унковский, однако, вновь взял слово: «Едва ли можно согла­ситься с мнением прокурора. Я называл иностранные уложения не для того, чтобы Правительствующий сенат мог на них основать свое реше­ние. Я приводил их лишь в доказательство того, что составители нашего Уложения 1876 г. имели многие из этих кодексов в виду, и если бы они допускали применение смертной казни к лицам, не достигшим 21-лет­него возраста, то они упомянули бы об этом. Между тем в 139-й ст. гово­рится о несовершеннолетних начиная с 14-летнего возраста, но о смерт­ной казни не сказано ни слова»[34].

Суд не принял во внимание доводы Унковского и пошел за Муравь­евым. Рысаков был казнен. Но защитительная речь Унковского по делу Рысакова вошла в историю отечественной адвокатуры как пример вы­сокопрофессионального исполнения своего долга в экстремальных для защиты условиях.

К тому времени репутация Унковского-адвоката была уже сопос­тавимой с репутацией авторитетнейших корифеев сословия. Доста­точно сказать, что он семь лет, с 1874 по 1881 г., бессменно председа­тельствовал в Петербургском совете присяжных поверенных[35]. А ведь Алексей Михайлович, в отличие от большинства других корифеев, не мог похвастаться собственными шедеврами судебного красноречия. «Не обладая большим ораторским талантом, страдая одышкою, Ун­ковский, - по воспоминаниям Г.А. Джаншиева, - уступал другим, первоклассным ораторам, но его отличавшееся остроумием и необык­новенною простотою, искренностью и задушевностью слово всегда находило путь прямо к сердцу, к добрым чувствам и не засоренному рутиною сознанию присяжных»[36].

Разумеется, и безыскусная внешне ораторская манера Унковского обеспечивала продуктивность и, по крайней мере, надежность его за­щит. Не зря П.К. Мартьянов отвел ему в своем словаре-альбоме такие строки:

Юрист - во льду огонь, лед - в пламени и холод,

Кует в суде дела, как сталь - стотонный молот[37].

Но главным достоинством и мерилом известности Унковского как адвоката был его нравственный авторитет. По словам Г.А. Джаншие­ва (в принципе верным), Алексей Михайлович «служил живым и на­глядным, целостным воплощением адвокатской этики»[38]. При этом, конечно, учитывалась репутация Унковского не только как адвоката, юриста, но и как общественного деятеля. В приветственном адресе Алексею Михайловичу от присяжных поверенных Петербургского судебного округа к 25-летию его адвокатской деятельности 6 декабря 1891 г. за подписями Д.В. Стасова, В.Д. Спасовича, В.Н. Герарда и др., говорилось: «Вас уже сопровождала в тот момент (когда Унковский только вступал в корпорацию адвокатов. - И. Т.) слава одного из вид­ных деятелей крупнейшего преобразования незабвенной эпохи вели­ких реформ»[39].

Удивительно и показательно для скромности Унковского, как рас­ходится с такими высокими оценками его адвокатской карьеры уни­чижительная самооценка Алексея Михайловича: «Если правду сказать, то я ничем в адвокатуре не отличался, кроме обыкновенной честности, которую следует требовать от каждого поверенного. Правом как нау­кой занимался я мало. За юридической литературой следил плохо. <...> Красноречием также не обладаю. Поэтому я считаю себя заурядным адвокатом. Но из этого не следует заключать, что я ставил себя очень низко. В стаде я не последний»[40].

Скромность Унковского похвальна, но чрезмерна: уже давно обще­признано, что он во всех отношениях (как юрист, общественный дея­тель, гражданин) был личностью незаурядной. Не случайны его обшир­ные идейные, деловые и просто личные связи с выдающимися людьми своего времени. В бытность его тверским губернским предводителем дворянства (1857-1859) он заинтересованно общался с такими дея­телями, как Ф.М. Достоевский, декабристы М.И. Муравьев-Апостол (родной брат повешенного С.И. Муравьева-Апостол) и И.И. Пущин (о котором А.С. Пушкин писал: «Мой первый друг, мой друг бесценный»), петрашевец А.И. Европеус[41]. Позднее, в конце 60-х - начале 70-х годов, когда Унковский был уже присяжным поверенным, в его петербург­ской квартире на Литейном проспекте (дом № 30) по пятницам - как в свое время у Петрашевского - собирались для литературных и про­чих бесед Н.А. Некрасов, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.Н. Плещеев, А.Ф. Кони, художник Н.Н. Ге, бывали там и Ф.М. Достоевский, И.С Тур­генев, Д.В. Григорович[42].

Самым близким другом Унковского был Салтыков-Щедрин. Они и жили рядом, и дружили семьями. Щедрин был крестным отцом сына Унковского, Владимира, а Унковский - дочери Щедрина, Лизы. Лиза и дочь Унковского Соня учились в одной гимназии с двумя внучками А.С. Пушкина Надей и Верой (дочерьми старшего сына поэта Алек­сандра) и двумя племянницами Л.Н. Толстого, Машей и Верой Куз- минскими[43]. То была Литейная женская гимназия на Бассейной улице. Из окон ее 3 апреля 1881 г. смотрели на провоз «цареубийц» к месту их казни дочери Ф.М. Достоевского и Я.П. Полонского, а так­же будущие жены А.М. Горького и В.И. Ленина - М.Ф. Андреева и Н.К. Крупская[44].

В 1875 г. Щедрин назначил Унковского своим душеприказчиком. Дружеские письма Щедрина к Унковскому опубликованы в т. 18 - 20 полного собрания сочинений великого сатирика (М., 1937-1939).

Дружил Унковский и с Некрасовым, квартира которого, кстати, тоже была на Литейном проспекте. Великий поэт посвятил Унковско­му главу из поэмы «Кому на Руси жить хорошо» под названием «По­следыш»[45], а в начале 1877 г. выбрал его своим душеприказчиком. Имен­но Унковский, Щедрин и муж сестры Некрасова А.Н. Браков 4 апреля 1877 г., за 8 месяцев до смерти поэта, когда он уже не мог ходить, уст­роили у него дома свадьбу его с З.Н. Анисимовой, изыскав для этого походную церковь-палатку и священника[46].

Еще с одним классиком отечественной литературы А.Н. Островским Унковский дружески сблизился еще в 1856 г., в Твери (Островский чи­тал тогда в доме Унковского написанную им еще в 1849 г. комедию «Свои люди - сочтемся!», которую царская цензура до 1857 г. не про­пускала на сцену)[47].

Иные, предосудительные в глазах властей, знакомства и связи Ун­ковского отслеживались агентами, поскольку с 1862 г. и по меньшей мере до 1879 г. Алексей Михайлович оставался под негласным надзо­ром полиции[48]. По агентурным данным за 1879 г., он имел «тайные сви­дания» с «редактором и корректором «Земли и воли» Павленковым[49] и был «знакомым Семенских»[50].

Впрочем, агенты III отделения доносили «наверх» даже о «враждеб­ных правительству суждениях» Унковского - лица, «известного своей неблагонадежностью», - на заседаниях Петербургского совета при­сяжных поверенных[51].

Как личность Унковский производил неизгладимо-приятное впечат­ление на всех, кто знал его не понаслышке. В представлении А.Ф. Кони, он «являлся примером той нравственной высоты, на которой может и должен стоять присяжный поверенный, и всею совокупностью своей жизни дал право, обращаясь к его памяти, перефразировать известный стих великого поэта: «Чистейшей прелести чистейший образец» сло­вами: «Чистейшей честности чистейший образец»[52]. Даже злоязычный

В.И. Танеев (вообще судивший о людях не в меру строго) считал личные качества Алексея Михайловича идеальными: «Я бы назвал Унковского святым, если бы сравнение с ним не было для святых слишком большою честью. И не я один смотрел на Унковского как на лучшего из людей. Все смотрели на него как бы с благоговением»[53].

В личной жизни Унковский был скромным, душевным, заботливым другом и семьянином. Женился он в конце 1866 г. на 20-летней доче­ри нижегородского чиновника, статского советника Любови Федоров­не Буринской - сестре известного впоследствии ученого-криминалис- та Евгения Федоровича Буринского. Брак ее с Алексеем Михайловичем был счастливым, но недолгим: в 1872 г. она умерла совсем молодой, родив мужу четверых детей - двух сыновей и двух дочерей. В 1875 г. Унковский венчался с близкой подругой Любови Федоровны Анаста­сией Михайловной Грацинской, которая прожила с ним оставшиеся 17 лет его жизни, подарив ему еще двоих детей - сына и дочку...[54]

Алексей Михайлович Унковский скончался 20 декабря 1893 г. в Пе­тербурге от эпидемии гриппа, не дожив четырех дней до своего 65-ле­тия. Петербургский совет присяжных поверенных оплатил его похоро­ны на кладбище Троицкой церкви в Тверском уезде, рядом с могилами его родителей[55]. В признание выдающихся заслуг Унковского-адвока- та его портрет, написанный в 1888 г. классиком русской живописи Н.А. Ярошенко[56], был помещен в зале заседаний Петербургского совета рядом с портретами Д.В. Стасова, В.Д. Спасовича, В.Н. Герарда[57].

 

Н.А. Троицкий

Из книги «Корифеи российской адвокатуры»

Примечания

[1] См.: Джонтисв Г.А. AM. Унковский и освобождение крестьян. М., 1894; Унковский А.М. Алексей Михайлович Унковский (1828—1893). М., 1979; Чернышов В.Д Жизнь и судьба тверского реформатора. Тверь, 1998. См. также: Яновский А.Д Общественно-политическая деятельность А.М. Унковского (1828—1S93). Канд. дисс. ист. наук. М., 1986.

[2]  РГАЛИ. Ф. 1635. On. 1. Д. 5а. Л. 2 об. (записки А.М. Унковского).

[3] Там же.

[4] Tim же. Л. 3 об.

[5]  Цит. по: Джаншисв Г.А. Указ. соч. С. 61.

[6]  Полный текст «Записки» см. в указ. соч. ГЛ. Джаншиева. С. 58—71.

[7] Текст «адреса пяти» см там же.

[8]  Цит. по: Джашиисв ГЛ. Указ. соч. С. 135.

[9]  Цит. по: Покровский М.Н. Избр. произв.: В 4 кн. М., 1965. Кн. 2. С. 338.

[10] Подробно об этом см.: Унковский А.М. Указ. соч. С. 61—65; Чернышов В.Д Указ. соч. С. 117—130.

[11] Толстой Дмитрий Андреевич (1823—1889) — граф, крупный помещик, до 1865 г. влиятельный чиновник Морского министерства, в 1865—1880 гг. — обер-прокурор Свя­щенного синода, в 1882—1889 гг. — министр внутренних дел, шеф жандармов и фактичес­кий глава правительства.

[12] Записки А.М. Унковского // Русская мысль. 1906. № 7. С. 93.

[13] См.: Унковский А.М. Указ. соч. С. 82—83.

[14] См. там же. С. 84.

[15] Записки А.М. Унковского. С. 93.

[16] Чсрныгиов В.Д. Указ. соч. С. 162.

[17] Унковский А.М. Указ. соч. С. 95.

1 См.: РГАЛИ. ф. 1635. On. 1. Д. 3 (Свидетельство присяжного поверенного А.М. Унков­ского).

[19] Цит. по: Чернышов В.Д. Указ. соч. С. 165.

[20] Джаншиев Г.А. Указ. соч. С. 1S2—183.

[21] Письма А.М. Унковского к Г.А. Джаншиеву // Голос минувшею. 1914. № 11. С. 246.

[22] См. отчет об этом деле: С.-Петербургские ведомости. 1871. № 359.

1 В. Залесский и А. Гроховский обвинялись в том, что дали под присягой лжесвидетель­ства о прелюбодеянии, которого на деле не было.

А См. отчет об этом деле с изложением речей обвинения и защиты: Судебный вестник. 1873. № 102—104.

[25] Об особенностях этого процесса см. в очерке «Д.В. Стасов». Впервые как защитник по политическому делу А.М. Унковский выступил именно на процессе нечаевцев. Сказанное в указ. соч. В.Д. Чернышова (С. 165), будто он «участвовал в политическом процессе ишутин­цев» 1866 г., — ошибка.

[26] Цит. по: Унковский А.М. Указ. соч. С. 98.

1    Об особенностях этого процесса — самого громкого из всех политических процессов XIX в. не только в России, но и во всем мире, — см. в очерке «В.Н. Герард».

[28] Вот их имена; А.И. Желябов, С.Л. Перовская, Н.И. Кибальчич, LM. Гельфман, Т.М. Ми­хайлов, Н.И. Рысаков.

[29] Дело 1 марта 1881 г. Правительственный отчет. СПб., 1906. С. 297—298.

[30] Главным из них был фактический вождь партии «Народная воля» А.И. Желябов.

[31] Дело 1 марта 1881 г. С. 301—302.

[32] Салтыков-Щедрин М.Е. Полн. собр. соч. М., 1940. Т. 14. С. 431, 433.

[33] См.: Дело 1 марта 1881 г. С. 357—359.

[34] Там же. С. 360—361.

[35] См.: Справочный указатель по программе издания «Истории русской адвокатуры». Пг., 1914. Прил. 3. С. 93—100.

[36] Джяншис# Г.А. Указ. соч. С. 182.

[37] См.: Мартьянов Г1. К. Цвет нашей интеллигенции. Словарь-альбом русских деятелей XIX в. 3-е изд. СПб., 1893. С 268.

[38] &жаншиев Г.А. Указ. соч. С. 184.

[39] РГАЛИ. Ф. 1635. Оп. 1.Д.4.Л. 1.

[40] Письма А.М. Унковского к ГЛ. Джаншиеву. С. 244—245.

[41] См,: Записки А.М. Унковского. С. 90—91.

[42] См.: Унковский А.М. Указ. соч. С. 108.

[43] См.: Чернышов В.Д Указ. соч. С. 185, 216.

[44] См.: Альф И.С. Семья Крупских в Петербурге. Л., 1965. С. 21—22.

[45] См.: Некрасов И.А. Собр. соч.: В 4 т. М., 1979. Т. 3. С. 391.

[46] См.: Жданов В.В. Некрасов. М., 1971. С. 392, 464, 480.

[47] См: Унковский А.М. Указ. соч. С. 27.

[48] См.: Архив «Земли и воли» и «Народной воли». М.., 1932. С. 206, 221.

[49] См. там же. С. 221. Не ясно, о каком Павленкове здесь идет речь. Редактора «Земли и воли» с такой фамилией не было.

[50] Архив «Земли и воли» и «Народной воли». С. 206. Супруги В.А. Семе некий и А. К. Се- менская обвинялись в содействии террористу Л.ф. Мирскому: муж еще до суда потерял рас­судок в тюрьме, жена по суду была оправдана (см.: Литература партии «Народная воля». М., 1930. С. 42—43).

[51] См.: ГАРФ. Ф. 109. Секр. архив III отд. On. 1. Д. 888. Л. 13—14.

[52] Кони А.Ф. Отцы и дети судебной реформы. М., 1914. С. 283.

[53] Танеев В.И. Русский писатель М.Е. Салтыков (Езоп) // М.Е. Салтыков-Щедрин в вос­поминаниях современников. М., 1975. Т. 2. С. 218.

[54] Подробно об этом см.: Чернышов В.Д. Указ. соч. С. 190—191.

[55] См. там же. С. 192; Унковский А.М. Указ. соч. С. 116.

[56] Портрет впервые экспонировался на XVII передвижной художественной выставке

1889   г. В 1970-х годах передан в Музей М.Е. Салтыкова-Щедрина в Твери.

[57] См.: Ажаншисв Г.А. Указ. соч. С. 190.

 

Читайте также: