Показать все теги
Имя Алексея Михайловича Унковского широко известно в отечественной истории. Но для нас он - не столько юрист, сколько общественный деятель, автор самого демократичного из дворянских проектов отмены крепостного права в России 1861 г., близкий друг и душеприказчик Н.А. Некрасова и М.Е. Салтыкова-Щедрина.
Естественно, и в литературе о нем (включая три монографии[1] - как ни о ком из российских адвокатов, кроме Ф.Н. Плевако) освещаются преимущественно общественно-политические идеи и деяния, хотя затрагивается и юридическая, адвокатская составляющая его служебной карьеры. Впрочем, место Унковского в созвездии корифеев отечественной адвокатуры никогда не подвергалось сомнению...
Алексей Михайлович родился 24 декабря 1828 г. в родовом имении Унковских, с. Дмитрюково Тверской губернии. Отец его, штабс-каиитан Михаил Алексеевич Унковский, был тверским уездным предводителем дворянства. Мать, Анна Павловна, принадлежала к знатному дворянскому роду Морковых и находилась в близком родстве с А.С. Грибоедовым. В 1833 г. она скоропостижно умерла, и воспитанием единственного 5-летнего сына занялся отец с помощью четырех незамужних сестер.
Отец и четыре тетушки смогли дать мальчику отличное образование. Он окончил Московский университетский благородный пансион, где учились ранее В.А. Жуковский, А.С. Грибоедов, М.Ю. Лермонтов, и в 1843 г. поступил в знаменитый со времен А.С. Пушкина Царскосельский лицей, который в первый же год учебы Унковского был переименован в Александровский и переведен в Петербург. В 1844 г. лицеист Унковский познакомился с М.В. Буташевичем-Петрашевским (руководителем социалистического кружка петрашевцев), бывал у него дома. В конце того же года за сочинение изъятого у него при обыске «либретто», «в котором ребячески вышучивались у власти стоящие лица»[2], он был исключен из лицея. «Кто знает, - вспоминал потом Алексей Михайлович, - если бы не обыск 1844 г., то в 1848 г. я угодил бы в Сибирь вместе с Петрашевским»[3].
Осенью 1846 г. Унковский поступил на юридический факультет Московского университета, где наибольшее влияние оказали на него историки - маститый Т.Н. Грановский и молодой К Д. Кавелин, оба - либерально мыслящие. В 1850 г. Алексей Михайлович окончил университет, получил чин губернского секретаря (12-й класс по Табели о рангах), но не сразу определился как юрист. Сначала он служил помощником столоначальника в Московском главном архиве Министерства иностранных дел, а после смерти отца в 1852 г. переехал из Москвы в Тверь и здесь, благодаря поддержке местного дворянства, сделал, казалось, многообещающую карьеру: в 1853 г. был избран уездным судьей в Твери, а в начале 1857 г. - тверским губернским предводителем дворянства. С 1857 г. Унковский и возглавил тверскую либеральную оппозицию.
Дело в том, что Алексей Михайлович с ранних лет проникался антикрепостническими настроениями. По его словам, только поступая в Московский благородный пансион, он «уже был ненавистником крепостничества»[4]. Студенческая среда, влияние Грановского и Кавелина, а затем изучение (в должности уездного судьи) многих дел о самовластии помещиков и чиновников и о бедствиях простого люда помогла ему утвердиться на либерально-демократических позициях. Поэтому не удивительны, а скорее естественны были с его стороны непостижимые на первый взгляд для губернского предводителя дворянства политические шаги.
В декабре 1857 г. Унковский составил, в соавторстве со своим другом, уездным предводителем дворянства А.А. Головачевым, и представил Александру II «Записку» с критикой правительственной программы освобождения крестьян («объявить народ свободным, оставив его почти в той же неволе и не улучшая его быта, <...> хуже, нежели оставить его в крепостной зависимости»)[5]. В «Записке» излагался такой проект отмены крепостного права, по которому любые обязательства крестьян перед помещиками упразднялись, и крестьяне получали достаточное для прожиточного минимума количество земли за выкуп помещикам при помощи государства[6].
Мало того, в сентябре 1859 г. Алексей Михайлович подписал, вместе с четырьмя членами губернских комитетов по крестьянскому делу, «адрес пяти» на имя императора с предложениями не только освободить крестьян на условиях, изложенных в «Записке» 1857 г., но и ввести местное бессословное выборное управление, суд присяжных, гласное судопроизводство и пр.[7] Александр II заявил, что «адрес пяти» «ни с чем не сообразен и дерзок до крайности»[8]. Именно в 1859 г. он назвал местное самоуправление, суд присяжных и свободу печати «западными дурачествами»[9], хотя через 2-3 года он начнет вводить эти «дурачества» в собственном отечестве повсеместно. А пока всем подписавшим «адрес пяти» был объявлен выговор, в декабре 1859 г. Ун- ковский был отрешен от должности губернского предводителя дворянства и в феврале 1860 г. как политически неблагонадежный сослан в Вятку под надзор полиции[10].
Полгода вятской ссылки не охладили антикрепостнического пыла Унковского. С лета 1861 г. он занялся своеобразной прелюдией к своей адвокатской карьере. Выступая в роли ходатая по крестьянским делам против разных, вплоть до крупнейших, помещиков, Алексей Михайлович помогал крестьянам, не сведущим в юридической казуистике, отстаивать на суде их законные интересы. Только у графа ДА. Толстого[11] он выиграл 16 таких дел. «Столкновения с ним, - вспоминал Унковский, - не обошлись даром. Следствием моих правовых отношений к некоторым делам графа было то, что у меня отняли право подавать прошения в присутственные места, вести дела, быть защитником. Был получен циркуляр, в котором запрещалось принимать где бы то ни было мои деловые бумаги. Всему образу моего поведения был придан характер вредный в политическом отношении»[12].
Хлопоты в качестве «крестьянского адвоката» еще сильнее настроили Унковского против реакционных «верхов». Он сыграл главную роль в составлении нового адреса Александру II от имени 112 участников чрезвычайного собрания дворян Тверской губернии 1-3 февраля 1862 г. с критикой царского Манифеста 19 февраля 1861 г. за жестокое ущемление прав крестьян и с требованиями в духе «адреса пяти» плюс созыв Земского собора[13]. На этот раз Алексей Михайлович вслед за 13 своими земляками, отказавшимися от губернских должностей в знак протеста против «недоконченности» крестьянской реформы, был арестован и препровожден в Петропавловскую крепость[14] - к счастью для него, ненадолго.
После этого Унковский понял, что для политической деятельности перспектив у него нет. Он все больше склонялся к тому, чтобы стать юристом, но - в реформированном суде. Алексей Михайлович даже напечатал в первых трех номерах журнала «Современник» за 1863 г. большую статью «Новые основания судопроизводства». В ней он приветствовал «Основные положения» судебной реформы в России, утвержденные Александром II 20 сентября 1862 г., хотя и подверг критике отказ реформаторов признать равную ответственность всех россиян (включая должностных лиц любого уровня) перед законом. Теперь он твердо решил, как только откроются новые суды, вступить в адвокатуру. Но и здесь перед ним возникло бюрократическое препятствие.
Дело в том, что Унковскому дали понять: после его оппозиционных акций 1857-1862 гг. доступ к судебной защите ему закрыт. Шеф жандармов В.А. Долгоруков доверительно посоветовал ему подыскать, хотя бы на время, такую службу, для которой требовалось бы «высочайшее утверждение». «Эти маневром, - вспоминал Алексей Михайлович, - я мог достигнуть того, что из человека, в глазах правительства малонадежного, неспокойного, я оказался бы человеком надежным»[15].
Такой маневр удался. Благоволивший к Унковскому государственный контролер В.А. Татаринов испросил у Александра II разрешение назначить тверского «вольнодумца» управляющим одной из организующихся губернских контрольных палат, но «только не в Твери»[16]. В декабре 1865 г. Унковский возглавил такую палату в Нижнем Новгороде и прослужил там девять месяцев. В сентябре следующего года он взял отпуск, поехал в Петербург, где присмотрелся к открытию новых судов и к первым шагам адвокатуры, и подал прошение об отставке. «И все же он достиг цели, - справедливо заключает внук и биограф Алексея Михайловича, тоже Алексей Михайлович Унковский, - кратковременная служба до некоторой степени сняла с него «опалу»[17]. Теперь ничто не мешало ему вступить в корпорацию адвокатов.
10 ноября 1866 г. Петербургский совет корпорации принял Унковского в присяжные поверенные столичного судебного округа[18]. Начало его адвокатской карьеры оказалось разочарующе скучным. Судя по его письму к А.А. Головачеву от 8 мая 1867 г., копию которого В.Д. Чернышев получил от правнука Унковского, Андрея Алексеевича, за первые полгода работы в качестве присяжного поверенного Унковский принял 27 дел - исключительно гражданских и, большей частью, мелких, «пустяковых», которые часто его самого утомляли и раздражали. Вот что он писал об этом Головачеву: «Как утром поговоришь с несколькими господами, которые ничего не понимают в собственных делах, а еще хуже с дамами, поработаешь и поездишь по разным присутственным местам, в которых иногда приходится быть до семи часов, то уж вечером не принудишь себя написать и простой записки. <...> Дел у меня еще немного, и вообще я не совсем твердо стал на эту почву, ибо больших дел у меня всего два-три, но читать и разговаривать приходится очень много. Из 10 дел берешь одно. Многие являются с пустяками или совершенно невозможными требованиями»[19].
К огорчению Унковского, шлейф мелких гражданских дел тянулся за ним все время. Его первый биограф Г А. Джаншиев со всей определенностью заключал: «Гражданская практика была главным занятием в течение всей 27-летней славной адвокатской карьеры Унковского»[20]. Добавлю от себя: как ни у кого из корифеев отечественной адвокатуры. Сам Алексей Михайлович в последний год своей жизни признавался в письме к Джаншиеву, что он загружен разбирательством многих дел, «по большей части вздорных или мелочных, но не терпящих отлагательства»[21].
Разумеется, были в адвокатской практике Унковского (хотя и как редкость) крупные уголовные дела, привлекавшие к себе внимание общественности. Таковым было, например, дело по обвинению купца 2-й гильдии ЯЯ. Сусленникова в присвоении имущества толстосума миллионера Н.Н. Солодовникова. Дело рассматривал Петербургский окружной суд 20 декабря 1873 г. Обвинял А.Ф. Кони, защищал обвиняемого Унковский. Алексей Михайлович усмотрел в преступлении своего подзащитного ряд смягчающих обстоятельств, но не смог убедить в этом присяжных заседателей. Они признали Сусленникова виновным без снисхождения «в краже и мошенничестве», после чего суд приговорил его к ссылке в Сибирь[22]. Кстати, в юридическом споре с обвинителем Кони Унковский проиграл как адвокат и еще одно дело - о лжеприсяге, в том же суде 14 мая 1873 г. Подзащитные Алексея Михайловича Владислав Залесский и Александр Гроховский тоже были признаны виновными[23] и сосланы в Сибирь[24].
Наибольшую известность Унковскому-адвокату доставили судебные процессы по политическим делам. Так распорядилась судьба, что Алексей Михайлович выступал защитником и на первом, и на последнем в России XIX в. действительно гласных политических процессах.
На процессе по делу нечаевцев (т. е. народников, вовлеченных С.Г. Нечаевым в экстремистски-революционную организацию «Народная расправа») в Петербургской судебной палате 1 июля - 11 сентября 1871 г.[25] Унковский защищал студента Земледельческого института
В.И. Святского. Тот студент даже не входил в «Народную расправу», а был участником пропагандистского кружка А.П. Старицына (тоже привлеченного к делу нечаевцев, но умершего в тюрьме до окончания суда). Тем не менее Святскому инкриминировалось участие в «антиправительственном заговоре», а также «имение у себя» изданий Международного товарищества рабочих (I Интернационала).
20 августа 1871 г. Унковский выступил на процессе с защитительной речью, в которой аргументированно опроверг предъявленные Святскому обвинения. Он подчеркнул, что принадлежность Святского к «Народной расправе» не доказана, а что касается изъятых у студента изданий I Интернационала, то в них нет состава преступления. «Эта улика, - рассуждал Унковский, - не должна иметь для суда значения, потому что каждого молодого человека, занимающегося экономическими вопросами, не может, конечно, не интересовать Международное общество рабочих, основанное с целью разрешения именно этих вопросов. Такие улики едва ли могут быть приняты во внимание судом, так как они, в сущности, свидетельствуют не о преступных действиях человека, подлежащих суду, а разве только о его политической неблагонадежности, которая не входит в круг деятельности суда, призванного обсуждать лишь деяния, предусмотренные законом»[26].
Суд признал доводы Алексея Михайловича резонными и вынес Святскому оправдательный приговор.
На последнем в России XIX в. действительно гласном политическом процессе - по делу о цареубийстве 1 марта 1881 г. (ОППС, 26-30 марта того же года)[27] - не могло быть и речи об оправдании кого-либо из шести подсудимых[28]. Унковский защищал здесь студента Н.И. Рысакова - того самого, который бросил первую бомбу в карету Александра II, хотя и не убил и даже не ранил царя (тот был смертельно ранен второй бомбой, которую швырнул оземь между собой и царем еще один студент И.И. Гриневицкий, сам при этом погибший). Итак, никто из шести подсудимых царя не убивал, но для суда все шестеро были именно «цареубийцы», поскольку они участвовали в подготовке и организации покушений на Александра II, а Рысаков как бомбометальщик - тем более. Унковский попытался лишь найти для своего подзащитного в рамках закона смягчающие обстоятельства, спасти его от виселицы, и сделал для этого все возможное.
Когда на суде пришло время для выступлений защиты, Унковский получил слово первым. Он сразу же, учитывая настрой верховной власти, суда и большей части публики против обвиняемых, сделал принципиально важное разъяснение: «Я понимаю, что очень многим приходит в голову то, что защита по настоящему делу совершенно невозможна, что защиты здесь быть не может. И действительно, обстоятельства настоящего дела таковы, что подобная мысль может прийти в голову. Но в любом случае обязанность защитников, назначенных от суда, священна. <...> Защита является таким же фактором правосудия, как и обвинение. Само собою разумеется, я не являюсь здесь защитником совершенного злодеяния, я защищаю только лицо, которое его совершило»[29].
Опираясь далее на показания свидетелей о том, что юный, едва достигший 19 лет, Рысаков «был известен им за мальчика хорошей нравственности и самого мягкого характера», Алексей Михайлович доказывал, что его подзащитный стал революционером и террористом не осознанно, а «был вовлечен в революционную деятельность другими, более сильными людьми[30] и, конечно, вовлечен помимо его воли. <...> Одно уже это обстоятельство говорит в его пользу. <...> Наш закон в числе обстоятельств, уменьшающих вину, а следовательно, и меру наказания, прямо ставит тот случай, когда преступление совершено по легкомыслию и убеждению других лиц»[31].
Когда же прокурор Н.В. Муравьев - этот, по выражению М.Е. Салтыкова-Щедрина, «мастер щипать людскую корпию»[32], «украсивший» свою карьеру только за два процесса 1881-1882 гг., по делам 1 марта и «20-ти», 16 смертными приговорами, - затребовал виселицы для всех шести, не исключая и Рысакова, Унковский выступил с мотивированными возражениями. Он напомнил прокурору ст. 139 Уложения о наказаниях, согласно которой несовершеннолетние (т. е., по российскому законодательству, не достигшие 21 года) могут быть осуждены не более чем на 20 лет каторги, а также выдал ему, для справки, устную информацию об аналогичных статьях Уложений ряда европейских стран - Франции, Германии, Австрии, Бельгии, Португалии[33].
Муравьев попытался было отмахнуться от аргументов Унковского, заявив, что в ст. 139 прямо не отрицается возможность применения смертной казни к несовершеннолетним, а «ссылка защиты на иностранные кодексы не может иметь для Особого присутствия никакого значения»3. Унковский, однако, вновь взял слово: «Едва ли можно согласиться с мнением прокурора. Я называл иностранные уложения не для того, чтобы Правительствующий сенат мог на них основать свое решение. Я приводил их лишь в доказательство того, что составители нашего Уложения 1876 г. имели многие из этих кодексов в виду, и если бы они допускали применение смертной казни к лицам, не достигшим 21-летнего возраста, то они упомянули бы об этом. Между тем в 139-й ст. говорится о несовершеннолетних начиная с 14-летнего возраста, но о смертной казни не сказано ни слова»[34].
Суд не принял во внимание доводы Унковского и пошел за Муравьевым. Рысаков был казнен. Но защитительная речь Унковского по делу Рысакова вошла в историю отечественной адвокатуры как пример высокопрофессионального исполнения своего долга в экстремальных для защиты условиях.
К тому времени репутация Унковского-адвоката была уже сопоставимой с репутацией авторитетнейших корифеев сословия. Достаточно сказать, что он семь лет, с 1874 по 1881 г., бессменно председательствовал в Петербургском совете присяжных поверенных[35]. А ведь Алексей Михайлович, в отличие от большинства других корифеев, не мог похвастаться собственными шедеврами судебного красноречия. «Не обладая большим ораторским талантом, страдая одышкою, Унковский, - по воспоминаниям Г.А. Джаншиева, - уступал другим, первоклассным ораторам, но его отличавшееся остроумием и необыкновенною простотою, искренностью и задушевностью слово всегда находило путь прямо к сердцу, к добрым чувствам и не засоренному рутиною сознанию присяжных»[36].
Разумеется, и безыскусная внешне ораторская манера Унковского обеспечивала продуктивность и, по крайней мере, надежность его защит. Не зря П.К. Мартьянов отвел ему в своем словаре-альбоме такие строки:
Юрист - во льду огонь, лед - в пламени и холод,
Кует в суде дела, как сталь - стотонный молот[37].
Но главным достоинством и мерилом известности Унковского как адвоката был его нравственный авторитет. По словам Г.А. Джаншиева (в принципе верным), Алексей Михайлович «служил живым и наглядным, целостным воплощением адвокатской этики»[38]. При этом, конечно, учитывалась репутация Унковского не только как адвоката, юриста, но и как общественного деятеля. В приветственном адресе Алексею Михайловичу от присяжных поверенных Петербургского судебного округа к 25-летию его адвокатской деятельности 6 декабря 1891 г. за подписями Д.В. Стасова, В.Д. Спасовича, В.Н. Герарда и др., говорилось: «Вас уже сопровождала в тот момент (когда Унковский только вступал в корпорацию адвокатов. - И. Т.) слава одного из видных деятелей крупнейшего преобразования незабвенной эпохи великих реформ»[39].
Удивительно и показательно для скромности Унковского, как расходится с такими высокими оценками его адвокатской карьеры уничижительная самооценка Алексея Михайловича: «Если правду сказать, то я ничем в адвокатуре не отличался, кроме обыкновенной честности, которую следует требовать от каждого поверенного. Правом как наукой занимался я мало. За юридической литературой следил плохо. <...> Красноречием также не обладаю. Поэтому я считаю себя заурядным адвокатом. Но из этого не следует заключать, что я ставил себя очень низко. В стаде я не последний»[40].
Скромность Унковского похвальна, но чрезмерна: уже давно общепризнано, что он во всех отношениях (как юрист, общественный деятель, гражданин) был личностью незаурядной. Не случайны его обширные идейные, деловые и просто личные связи с выдающимися людьми своего времени. В бытность его тверским губернским предводителем дворянства (1857-1859) он заинтересованно общался с такими деятелями, как Ф.М. Достоевский, декабристы М.И. Муравьев-Апостол (родной брат повешенного С.И. Муравьева-Апостол) и И.И. Пущин (о котором А.С. Пушкин писал: «Мой первый друг, мой друг бесценный»), петрашевец А.И. Европеус[41]. Позднее, в конце 60-х - начале 70-х годов, когда Унковский был уже присяжным поверенным, в его петербургской квартире на Литейном проспекте (дом № 30) по пятницам - как в свое время у Петрашевского - собирались для литературных и прочих бесед Н.А. Некрасов, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.Н. Плещеев, А.Ф. Кони, художник Н.Н. Ге, бывали там и Ф.М. Достоевский, И.С Тургенев, Д.В. Григорович[42].
Самым близким другом Унковского был Салтыков-Щедрин. Они и жили рядом, и дружили семьями. Щедрин был крестным отцом сына Унковского, Владимира, а Унковский - дочери Щедрина, Лизы. Лиза и дочь Унковского Соня учились в одной гимназии с двумя внучками А.С. Пушкина Надей и Верой (дочерьми старшего сына поэта Александра) и двумя племянницами Л.Н. Толстого, Машей и Верой Куз- минскими[43]. То была Литейная женская гимназия на Бассейной улице. Из окон ее 3 апреля 1881 г. смотрели на провоз «цареубийц» к месту их казни дочери Ф.М. Достоевского и Я.П. Полонского, а также будущие жены А.М. Горького и В.И. Ленина - М.Ф. Андреева и Н.К. Крупская[44].
В 1875 г. Щедрин назначил Унковского своим душеприказчиком. Дружеские письма Щедрина к Унковскому опубликованы в т. 18 - 20 полного собрания сочинений великого сатирика (М., 1937-1939).
Дружил Унковский и с Некрасовым, квартира которого, кстати, тоже была на Литейном проспекте. Великий поэт посвятил Унковскому главу из поэмы «Кому на Руси жить хорошо» под названием «Последыш»[45], а в начале 1877 г. выбрал его своим душеприказчиком. Именно Унковский, Щедрин и муж сестры Некрасова А.Н. Браков 4 апреля 1877 г., за 8 месяцев до смерти поэта, когда он уже не мог ходить, устроили у него дома свадьбу его с З.Н. Анисимовой, изыскав для этого походную церковь-палатку и священника[46].
Еще с одним классиком отечественной литературы А.Н. Островским Унковский дружески сблизился еще в 1856 г., в Твери (Островский читал тогда в доме Унковского написанную им еще в 1849 г. комедию «Свои люди - сочтемся!», которую царская цензура до 1857 г. не пропускала на сцену)[47].
Иные, предосудительные в глазах властей, знакомства и связи Унковского отслеживались агентами, поскольку с 1862 г. и по меньшей мере до 1879 г. Алексей Михайлович оставался под негласным надзором полиции[48]. По агентурным данным за 1879 г., он имел «тайные свидания» с «редактором и корректором «Земли и воли» Павленковым[49] и был «знакомым Семенских»[50].
Впрочем, агенты III отделения доносили «наверх» даже о «враждебных правительству суждениях» Унковского - лица, «известного своей неблагонадежностью», - на заседаниях Петербургского совета присяжных поверенных[51].
Как личность Унковский производил неизгладимо-приятное впечатление на всех, кто знал его не понаслышке. В представлении А.Ф. Кони, он «являлся примером той нравственной высоты, на которой может и должен стоять присяжный поверенный, и всею совокупностью своей жизни дал право, обращаясь к его памяти, перефразировать известный стих великого поэта: «Чистейшей прелести чистейший образец» словами: «Чистейшей честности чистейший образец»[52]. Даже злоязычный
В.И. Танеев (вообще судивший о людях не в меру строго) считал личные качества Алексея Михайловича идеальными: «Я бы назвал Унковского святым, если бы сравнение с ним не было для святых слишком большою честью. И не я один смотрел на Унковского как на лучшего из людей. Все смотрели на него как бы с благоговением»[53].
В личной жизни Унковский был скромным, душевным, заботливым другом и семьянином. Женился он в конце 1866 г. на 20-летней дочери нижегородского чиновника, статского советника Любови Федоровне Буринской - сестре известного впоследствии ученого-криминалис- та Евгения Федоровича Буринского. Брак ее с Алексеем Михайловичем был счастливым, но недолгим: в 1872 г. она умерла совсем молодой, родив мужу четверых детей - двух сыновей и двух дочерей. В 1875 г. Унковский венчался с близкой подругой Любови Федоровны Анастасией Михайловной Грацинской, которая прожила с ним оставшиеся 17 лет его жизни, подарив ему еще двоих детей - сына и дочку...[54]
Алексей Михайлович Унковский скончался 20 декабря 1893 г. в Петербурге от эпидемии гриппа, не дожив четырех дней до своего 65-летия. Петербургский совет присяжных поверенных оплатил его похороны на кладбище Троицкой церкви в Тверском уезде, рядом с могилами его родителей[55]. В признание выдающихся заслуг Унковского-адвока- та его портрет, написанный в 1888 г. классиком русской живописи Н.А. Ярошенко[56], был помещен в зале заседаний Петербургского совета рядом с портретами Д.В. Стасова, В.Д. Спасовича, В.Н. Герарда[57].
Н.А. Троицкий
Из книги «Корифеи российской адвокатуры»
[1] См.: Джонтисв Г.А. AM. Унковский и освобождение крестьян. М., 1894; Унковский А.М. Алексей Михайлович Унковский (1828—1893). М., 1979; Чернышов В.Д Жизнь и судьба тверского реформатора. Тверь, 1998. См. также: Яновский А.Д Общественно-политическая деятельность А.М. Унковского (1828—1S93). Канд. дисс. ист. наук. М., 1986.
[2] РГАЛИ. Ф. 1635. On. 1. Д. 5а. Л. 2 об. (записки А.М. Унковского).
[3] Там же.
[4] Tim же. Л. 3 об.
[5] Цит. по: Джаншисв Г.А. Указ. соч. С. 61.
[6] Полный текст «Записки» см. в указ. соч. ГЛ. Джаншиева. С. 58—71.
[7] Текст «адреса пяти» см там же.
[8] Цит. по: Джашиисв ГЛ. Указ. соч. С. 135.
[9] Цит. по: Покровский М.Н. Избр. произв.: В 4 кн. М., 1965. Кн. 2. С. 338.
[10] Подробно об этом см.: Унковский А.М. Указ. соч. С. 61—65; Чернышов В.Д Указ. соч. С. 117—130.
[11] Толстой Дмитрий Андреевич (1823—1889) — граф, крупный помещик, до 1865 г. влиятельный чиновник Морского министерства, в 1865—1880 гг. — обер-прокурор Священного синода, в 1882—1889 гг. — министр внутренних дел, шеф жандармов и фактический глава правительства.
[12] Записки А.М. Унковского // Русская мысль. 1906. № 7. С. 93.
[13] См.: Унковский А.М. Указ. соч. С. 82—83.
[14] См. там же. С. 84.
[15] Записки А.М. Унковского. С. 93.
[16] Чсрныгиов В.Д. Указ. соч. С. 162.
[17] Унковский А.М. Указ. соч. С. 95.
1 См.: РГАЛИ. ф. 1635. On. 1. Д. 3 (Свидетельство присяжного поверенного А.М. Унковского).
[19] Цит. по: Чернышов В.Д. Указ. соч. С. 165.
[20] Джаншиев Г.А. Указ. соч. С. 1S2—183.
[21] Письма А.М. Унковского к Г.А. Джаншиеву // Голос минувшею. 1914. № 11. С. 246.
[22] См. отчет об этом деле: С.-Петербургские ведомости. 1871. № 359.
1 В. Залесский и А. Гроховский обвинялись в том, что дали под присягой лжесвидетельства о прелюбодеянии, которого на деле не было.
А См. отчет об этом деле с изложением речей обвинения и защиты: Судебный вестник. 1873. № 102—104.
[25] Об особенностях этого процесса см. в очерке «Д.В. Стасов». Впервые как защитник по политическому делу А.М. Унковский выступил именно на процессе нечаевцев. Сказанное в указ. соч. В.Д. Чернышова (С. 165), будто он «участвовал в политическом процессе ишутинцев» 1866 г., — ошибка.
[26] Цит. по: Унковский А.М. Указ. соч. С. 98.
1 Об особенностях этого процесса — самого громкого из всех политических процессов XIX в. не только в России, но и во всем мире, — см. в очерке «В.Н. Герард».
[28] Вот их имена; А.И. Желябов, С.Л. Перовская, Н.И. Кибальчич, LM. Гельфман, Т.М. Михайлов, Н.И. Рысаков.
[29] Дело 1 марта 1881 г. Правительственный отчет. СПб., 1906. С. 297—298.
[30] Главным из них был фактический вождь партии «Народная воля» А.И. Желябов.
[31] Дело 1 марта 1881 г. С. 301—302.
[32] Салтыков-Щедрин М.Е. Полн. собр. соч. М., 1940. Т. 14. С. 431, 433.
[33] См.: Дело 1 марта 1881 г. С. 357—359.
[34] Там же. С. 360—361.
[35] См.: Справочный указатель по программе издания «Истории русской адвокатуры». Пг., 1914. Прил. 3. С. 93—100.
[36] Джяншис# Г.А. Указ. соч. С. 182.
[37] См.: Мартьянов Г1. К. Цвет нашей интеллигенции. Словарь-альбом русских деятелей XIX в. 3-е изд. СПб., 1893. С 268.
[38] &жаншиев Г.А. Указ. соч. С. 184.
[39] РГАЛИ. Ф. 1635. Оп. 1.Д.4.Л. 1.
[40] Письма А.М. Унковского к ГЛ. Джаншиеву. С. 244—245.
[41] См,: Записки А.М. Унковского. С. 90—91.
[42] См.: Унковский А.М. Указ. соч. С. 108.
[43] См.: Чернышов В.Д Указ. соч. С. 185, 216.
[44] См.: Альф И.С. Семья Крупских в Петербурге. Л., 1965. С. 21—22.
[45] См.: Некрасов И.А. Собр. соч.: В 4 т. М., 1979. Т. 3. С. 391.
[46] См.: Жданов В.В. Некрасов. М., 1971. С. 392, 464, 480.
[47] См: Унковский А.М. Указ. соч. С. 27.
[48] См.: Архив «Земли и воли» и «Народной воли». М.., 1932. С. 206, 221.
[49] См. там же. С. 221. Не ясно, о каком Павленкове здесь идет речь. Редактора «Земли и воли» с такой фамилией не было.
[50] Архив «Земли и воли» и «Народной воли». С. 206. Супруги В.А. Семе некий и А. К. Се- менская обвинялись в содействии террористу Л.ф. Мирскому: муж еще до суда потерял рассудок в тюрьме, жена по суду была оправдана (см.: Литература партии «Народная воля». М., 1930. С. 42—43).
[51] См.: ГАРФ. Ф. 109. Секр. архив III отд. On. 1. Д. 888. Л. 13—14.
[52] Кони А.Ф. Отцы и дети судебной реформы. М., 1914. С. 283.
[53] Танеев В.И. Русский писатель М.Е. Салтыков (Езоп) // М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. М., 1975. Т. 2. С. 218.
[54] Подробно об этом см.: Чернышов В.Д. Указ. соч. С. 190—191.
[55] См. там же. С. 192; Унковский А.М. Указ. соч. С. 116.
[56] Портрет впервые экспонировался на XVII передвижной художественной выставке
1889 г. В 1970-х годах передан в Музей М.Е. Салтыкова-Щедрина в Твери.
[57] См.: Ажаншисв Г.А. Указ. соч. С. 190.
