ГлавнаяМорской архивИсследованияБиблиотека












Логин: Пароль: Регистрация |


Голосование:


Самое читаемое:



» » Арсеньев Константин Константинович (1837-1919)
Арсеньев Константин Константинович (1837-1919)
  • Автор: Malkin |
  • Дата: 18-03-2017 10:26 |
  • Просмотров: 6719

адвокат Арсеньев Константин Константинович (1837-1919)Одним из самых авторитетных в России адвокатов «первого при­зыва» был Константин Константинович Арсеньев. Почти все свое, не­долгое (9 лет) пребывание в адвокатуре он бессменно возглавлял Петербургский совет присяжных поверенных и, фактически, всю кор­порацию[1], а переключившись на чиновничью и затем на литератур­ную работу, став действительным статским советником («штатским генералом») и почетным академиком, не терял ни интереса к адвока­туре, ни связи с ней.

Казалось бы, Арсеньев не обделен вниманием историков и правове­дов, есть о нем ряд кратких очерков в книгах А.Д. Ляховецкого, Б.Б. Глин­ского, А.Г. Тимофеева, В.И. Смолярчука[2], но обобщающе-биографического исследования до сих пор нет, хотя круг источников, отразивших его жизнь и деятельность, довольно широк: это — и воспоминания, дневник, историко-правовые и литературные труды самого Арсеньева[3], и мемуа­ры его современников, из которых выделяется яркий очерк А.Ф. Кони[4]. Есть и личный архивный фонд Арсеньева[5].

Родился Константин Константинович Арсеньев 24 января 1837 г. в семье, которую знала вся образованная Россия. Отец его — тайный со­ветник и академик, статистик, географ, историк, публицист Констан­тин Иванович Арсеньев (1789—1865) — в 1828—1937 гг. преподавал статистику, историю и географию будущему императору Александру II, а старший брат Юлий Константинович Арсеньев (1818—1873) — тоже тайный советник — был смоленским, олонецким и тульским губерна­тором.

Будущий «кормчий» адвокатской «шхуны» в 1855 г. окончил столич­ное Училище правоведения и почти восемь лет служил чиновником Министерства юстиции, а в 1863 г. вышел в отставку и занялся литера­турной деятельностью: сотрудничал как публицист в «Отечественных записках» и «Санкт-Петербургских ведомостях». 1864—1865 гг. он провел за границей, где лечился от первых проявлений сердечного не­вроза и готовился к профессорскому званию: слушал лекции по фило­софии, истории и политэкономии в Боннском университете, посещал занятия в семинаре крупнейшего, с мировым именем, ученого Генри­ха фон Зибеля — автора 10-томной «Истории революционной эпохи» (о европейских потрясениях 1848—1849 гг.)[6].

Вернувшись на родину, Арсеньев стал свидетелем рождения отече­ственной адвокатуры и увлекся ее корпоративной, хотя и ограничен­ной, свободой слова и дела. 17 марта 1866 г. он одним из первых подал прошение в специально учрежденный Комитет о зачислении в адвока­туру, и 11 апреля того года министр юстиции Д.Н. Замятнин утвердил первых в России 27 присяжных поверенных, среди которых — вместе с Д.В. Стасовым и В.Д. Спасовичем — был и Арсеньев[7].

В первый же год своей адвокатской карьеры Арсеньев выступил за­щитником на двух громких процессах по делам о печати. 18 августа Пе­тербургский окружной суд инкриминировал А.С. Суворину (будущему редактору газеты «Новое время» — или, как назвал ее Щедрин, «Чего изволите?», — а тогда либеральному журналисту) «порицание» прави­тельства в книге «Всякие. Очерки современной жизни». Арсеньев не от­рицал антиправительственного пафоса книги, но, поскольку она была задержана еще до выхода в свет, он неопровержимо доказал, что «при таких условиях можно говорить не о совершении преступления, даже не о покушении совершить его, а только о приготовлении к нему, не­наказуемом» (кроме особо тяжких государственных преступлений)[8].

Но окружной суд приговорил Суворина к двум месяцам тюрьмы, ко­торые судебная палата после апелляции заменила трехнедельным аре­стом на гауптвахте. «Обе инстанции таким образом, — подытоживал Арсеньев, — нашли возможным покарать писателя за «образ мыслей», оставшийся известным только наборщикам, корректорам и читавшим книгу ex officio чинам цензурного и судебного ведомств»[9].

В двух следующих делах о печати (А.Н. Пыпина — Ю.Г. Жуковского 25 августа 1866 г. и Ф.Ф. Павленкова[10] 15 июня 1868 г.) Арсеньев, опи­раясь на тот же защитительный тезис, добился оправдательных приго­воров. Опровергая обвинения Пыпина и Жуковского в «оскорблении дворянского сословия», он логично расставил, что называется, точки над «i»: «То обвинение, которое касается прошедшего русского дворян­ства, лишено всякой опоры и не составляет опорочения этого сословия; то обвинение, которое относится к настоящему, касается незначитель­ной части дворянства; то обвинение, которое относится к будущему, не составляет с юридической точки зрения ни диффамации, ни оскорбле­ния и не может быть преследуемо»[11]. Что касается Павленкова, тоже будто бы «оскорбившего» дворянское сословие, то Сенат даже принял по его делу разъяснение (к закону), согласное с тезисом Арсеньева[12].

К 1871 г., когда на процессе нечаевцев адвокат Арсеньев пережил свой звездный час, он уже составил себе имя как юрист с высоконрав­ственной репутацией и один из лучших в стране судебных ораторов. Обозреватель «Санкт-Петербургских ведомостей» в «недельных очер­ках» летом 1871 г. поставил Арсеньева вровень с В.Д Спасовичем и

А.И. Урусовым, особо отметив: «В среде присяжных и судей он приоб­рел себе такую репутацию, что, если за какое дело он взялся, оно, зна­чит, или дело правое, или спорное, или произведение рокового стечения обстоятельств. Самый блестящий гонорарий не заставит его взяться за дело нечистое»1*.

Как оратор Арсеньев сразу же выдвинулся в первый ряд классиков русского судебного красноречия. Б.Б. Глинский имел все основания ут­верждать, ссылаясь на сказанное «одним вполне компетентным лицом», что «речи К.К. Арсеньева могли бы с величайшим успехом явиться ис­тинным украшением любой западноевропейской парламентской три­буны», ибо в них сочеталась «обширнейшая эрудиция с удивительной простотой, граничившей с утонченным изяществом»[13].

По впечатлениям А.Ф. Кони, слово Арсеньева «лилось, как река, бли­стая прозрачностью своих струй и неслышно ломая в своем неотврати­мом течении преграды противника»[14]. С «широкой многоводной русской рекой» сравнивал речь Арсеньев и «король адвокатуры» Спасович: «Не бурным горным потоком неслась ваша речь, — говорил он на прощании с Арсеньевым-адвокатом, — не кипела она страстью, но она овладевала нами неудержимою силою убеждения. Она была похо­жа на большие русские реки — Волгу или Днепр — во время их весен­него разлива по плавням»[15].

Недостатками ораторской манеры Арсеньева его коллеги и совре­менники считали слишком быстрый темп его речи: «Говорит настоль­ко скоро, что стенографировать его речь трудно»[16]. Одна из стенографи­сток русского суда вспоминала: «Арсеньев был для нас, стенографов, грозой, так как мог говорить до 200 слов в минуту, чем вызывал чуть не судороги в наших пальцах»[17]. Сам Константин Константинович призна­вал: «Очень вредила мне привычка говорить слишком скоро»[18].

Тексты своих речей Арсеньев заранее не писал. Он еще в юные годы решил для себя: «что лучше — написать ли речь от первого слова до пос­леднего и затем ее наизусть или приготовиться к ее прочтению, или же установить заранее только главные ее пункты, а во всем остальном по­ложиться на импровизацию. Я остановился на последнем способе дей­ствий (которого держался и во все время своей адвокатской деятельно­сти)»[19].

Итак, на процессе нечаевцев (участников экстремистски-революционной организации «Народная расправа», которую создал и воз­главлял С.Г. Нечаев)[20] Арсеньев выступал — в компании с В.Д. Спасовичем, Д.В. Стасовым, А.И. Урусовым, В.И. Танеевым, В.Н. Герардом, А. M. Унковским, Е.И. Утиным, А.А. Ольхиным и др. — уже как обще­признанный гранд адвокатуры. Процесс вела Петербургская судебная палата с 1 июля по 11 сентября 1871 г. Арсеньев защищал одного из четырех главных обвиняемых[21] — И.Г. Прыжова[22].

Свою защитительную речь[23] Арсеньев начал необычно, сумев сразу же привлечь к себе и своему подзащитному особое внимание: «Госпо­да судьи, я очень жалею, что должен низвести дело с той высоты, на которую вознес его мой предшественник[24], с той высоты, на которой исчезают все юридические вопросы, все отдельные фактические под­робности и остаются только те глубокие общественные вопросы, име­ющие существенное значение не только для этого дела, но и для вся­кого, кто принимает участие в будущих судьбах нашего государства. <...> Я должен обратиться к мелким фактическим подробностям, дол­жен обратиться к ним потому, что само отношение подсудимого Прыжова к настоящему делу другое, чем отношение подсудимого Кузнецова. Подсудимый Кузнецов признал в главных чертах все те обвинения, которые на него взведены. Подсудимый Прыжов оспари­вает многие из них».

Далее Арсеньев очень уместно истолковал мнение Государственно­го совета Российской империи от 27 марта 1867 г. по ст. 318 Уложе­ния о наказаниях так, что «нельзя ставить на одну доску того, кто первый внес в государство зародыш смут и беспокойства, первый со­ставил тайное общество[25], с теми людьми, которые ему подчинились, с теми людьми, которые, не зная вполне его намерений, служили ему орудием, притом, может быть, только в некоторых, узких, неважных отраслях того дела, которое он затеял».

Под эти углом зрения Арсеньев последовательно раскрыл особен­ную, пассивную и стороннюю роль Прыжова в нечаевской «Народной расправе», вопреки кажущейся его «важности». «Все время пребывания Прыжова в обществе, — подчеркнул Константин Константинович, — я не говорю: все время деятельности, потому что деятельности его не вижу», он выполнял какие-то мелкие поручения (собирал деньги, со­ставлял списки и пр.) как «человек честный, хороший, готовый услу­жить, подать руку помощи каждому», вовсе не думая о «заговоре» и «ниспровержении существующего строя».

По убеждению Арсеньева, Прыжов «резко отделяется от остальных подсудимых» по делу нечаевцев. Он — уже зрелый муж[26], ученый-иссле­дователь, познавший жизнь народа, изучивший ее («История кабаков» показала Прыжову, как велики те страдания, которые ведут народ к ка­бакам и заставляют его пить смертную чашу»). Сострадая народу, он ус­мотрел в Нечаеве энергичного и бескорыстного борца за народ и под­дался его влиянию. Но это влияние, как разъяснял Арсеньев, не могло быть прочным, ибо у Нечаева все помыслы сводились к разрушению, а Прыжову «необходимо было знать, что последует за этим разрушени­ем и будет ли новое здание более соответствовать народному благу, на­родным нуждам, как он их на самом деле изучил и знал».

Что же касается убийства Иванова, то в нем Прыжов играл роль от­нюдь не убийцы, даже не пособника, а всего лишь «попустителя». Ито­говый вывод Арсеньева был таков: Прыжов — «человек надломленный, порывистый, подготовленный к увлечениям политического свойства, но не к роли заговорщика, сознательно идущего к насильственному пере­вороту»; поэтому он заслуживает наибольшего среди главных обвиня­емых снисхождения. Обращаясь к судьям в заключение своей речи, Константин Константинович выразился даже таким образом: «Госпо­да судьи, как бы снисходителен ни был ваш приговор, во всяком случае он будет выше действительной вины Прыжова».

Суд, однако, не пожелал отнестись к автору «Истории кабаков» снисходительно и назначил ему самое суровое, после П.Г. Успенского и А.К. Кузнецова, наказание — 12 лет каторги.

Такой приговор огорчил Арсеньева тем сильнее, что он намеренно (в интересах своего подзащитного) не выступал на процессе с полити­ческими соображениями, стараясь «низвести» дело Прыжова более в житейскую плоскость. Теперь же, после суда, в специальной статье «Политический процесс 1869—1871 гг.» (Вестник Европы. 1871. № 11), он дал волю своим политическим умозаключениям. Арсеньев признал здесь историческую обусловленность и даже гуманную сущность соци­ализма («социализм часто бывает только формой, в которую облекает­ся на время желание способствовать народному благу»). Главное же, он возложил ответственность за политическую конфронтацию в России на царское правительство с его карательной гипертрофией: «Чем больше ограждена личная свобода и безопасность человека, тем больше он до­рожит, тем неохотнее рискует ею — и наоборот. Нельзя пренебрегать также и тем озлоблением, которое возбуждают чрезвычайные кара­тельные меры, в особенности когда они <...> вызываются причинами, не соответствующими их тяжести»[27].

Царская цензура усмотрела в этой статье Арсеньева попытку «вы­ставить действия правительства в самом неблагоприятном свете»[28] и объявила журналу «Вестник Европы» предостережение.

После нечаевского процесса Арсеньеву уже не довелось более вы­ступать в судах но крупным делам, но он привлекал к себе внимание судебной и прочей общественности своими выступлениями даже при разбирательстве, казалось бы, малозначимых дел. Так, получила изве­стность его отповедь одному из гражданских истцов в речи по делу братьев Ивана и Александра Мясниковых и Анфилогия Караганова, обвиненных в составлении подложного завещания. Дело слушалось в Петербургском окружном суде 17—23 февраля 1872 г.[29] Истец, собрав сведения о родственниках обвиняемых, заявил, что «предполагаемые виновники преступления уже пострадали: один умер в доме сумас­шедших, другой умер безвременно, третий спился, четвертый разбит параличом», и что, стало быть, «по делу прошла высшая рука». Арсе­ньев обратился к присяжным заседателям: «Вы оцените по достоин­ству того, кто позволил себе говорить, что человек, умерший от того, что взял два холерных отделения, умер потому, что высшая рука по­казала на нем пример. <...> Вы также признаете, что, когда человек постигнут несчастьем быть второй раз привлеченным к суду и поте­рять здоровье, никто не имеет право говорить, что этот человек нака­зан высшей рукой»[30].

Присяжные вынесли всем подсудимым оправдательный приговор, хотя и поддерживал обвинение на том процессе А.Ф. Кони.

24 августа 1874 г. Арсеньев сложил с себя звание присяжного по­веренного. По версии И.В. Гессена, «сердечный невроз заставил К.К. отказаться от волнующей адвокатской деятельности»[31]. А.Ф. Кони предполагал, что сказалось здесь и «целое словесное и печатное гоне­ние (на Арсеньева. — Н. Т.) за то, как смел он выступить защитником одного из Мясниковых» (Александр Константинович Мясников был адъютантом шефа жандармов, «т. е. состоял в глазах общества в бли­жайшем распоряжении той власти, к которой оно в лице многих от­носилось с чувством боязливого и тайного недружелюбия»)[32]. Возмож­но, справедливы здесь обе версии. Арсеньев конечно же мог быть уязвлен нареканиями по его адресу в подыгрывании «той власти» (или хотя бы только намеками на такое подыгрывание).

Но может быть, сильнее всего сказалась давняя страсть Арсеньева к литературно-публицистической деятельности (кстати, менее «волну­ющей», чем адвокатская). П.К. Мартьянов в своем словаре-альбоме не без основания подметил:

Ему не по душе ни острый меч суда,

Ни тяжкий щит адвокатуры,

И лишь мила живой беспечностью труда Роль критика литературы[33].

Как бы то ни было, петербургские адвокаты, коллеги Арсеньева, ус­троили ему торжественные проводы из своей корпорации. На про­щальном обеде по этому случаю В.Д. Спасович сказал: «Вы удаляетесь, наш бравый капитан: руль цел, компас цел, снасти в порядке». И доба­вил — с надеждой: «Если бы случилось, что на том новом поприще, на которое вы теперь вступаете, вы бы не нашли того, чего вы ищете, и пожелали его оставить, то знайте, что память о вас будет у нас живая: добро опять пожаловать!»[34]

Уже расставшись с адвокатурой, Арсеньев не единожды доказывал, что «щит адвокатуры» ему по душе (вот по силам ли, если иметь в виду его сердечные недуги, — это другой вопрос). В 1875 г. он издал свои двухтомные «Заметки о русской адвокатуре» — «книгу, ставшую на­стольной для всякого адвоката», своего рода «катехизисом русской адвокатуры»[35]. Уходя с адвокатской «шхуны», ее бессменный в течение семи лет (1867—1874) капитан оставлял своему «экипажу» мудрые наставления на все случаи его службы: здесь — и разбор статуса кор­порации русских адвокатов с экскурсами в историю адвокатуры За­пада, и принципы адвокатской профессии, и нормы поведения, и фун­кции Советов присяжных поверенных, и даже способы исчисления адвокатского гонорара, а также рекомендации начинающим адвока­там учиться у корифеев, присматриваться и прислушиваться к ним, изучать их опубликованные речи.

Однажды Арсеньев даже вернулся в адвокатуру, но ненадолго и по конкретному поводу: 29 сентября 1884 г. он был вновь принят в при­сяжные поверенные и уже 12 октября того года снова, теперь уже окончательно, уволился из адвокатуры[36]. Сделал он это, чтобы последний раз в жизни выступить защитником, на этот раз — интересов г. Санкт- Петербурга в его иске к обществу водопроводов (и, кстати, выиграл это дело[37]).

Ради какого же поприща оставил Арсеньев адвокатуру? Довольно долго, 10 лет, он провел на государственной службе — с 1874 г. в дол­жности товарища обер-прокурора гражданского кассационного де­партамента Сената, а с 1880 г. — консультанта при Министерстве юс­тиции, — пока не убедился, что эта стезя — не для него. В 1884 г. он вышел в отставку и сосредоточился до конца своих дней (а впереди у него оставалось еще почти 35 лет жизни) главным образом на лите­ратурно-публицистической работе, сочетая ее с научно-исследователь­ской и общественной.

Собственно, в качестве литератора, публициста Арсеньев выступал с молодых лет, сочетая литературу с адвокатурой. 1866 год стал для него рубежным: он был принят в присяжные поверенные и начал сотрудни­чать в журнале «Вестник Европы», только что (в марте того года) осно­ванном. С этим журналом, вплоть до его закрытия в апреле 1918 г. (бо­лее полувека!), Арсеньев уже не терял связи: с 1879 г. он возглавил в.нем «Литературное обозрение», с 1880 — «Внутреннее обозрение», в 1904— 1905 гг. был его соредактором, а в 1908—1916 — редактором. Именно в «Вестнике Европы» Константин Константинович опубликовал боль­шую часть своих трудов (только «внутренних обозрений» и «обществен­ных хроник» — больше 400[38], а главное, очерки и статьи, составившие потом сборники и монографии, о Л.Н. Толстом, Ф.М. Достоевском, И.С. Тургеневе, Н.А. Некрасове, М.Е. Салтыкове-Щедрине, А.П. Чехове и др.), за которые в 1901 г. он был избран почетным академиком Петер­бургской академии наук по разряду изящной словесности[39].

По крайней мере, с 1880-х годов Арсеньев фактически определял идейное (либеральное) направление «Вестника Европы». Царскому правительству оно очень не нравилось. «Вестник Европы», — говори­лось во всеподданнейшем докладе цензурного ведомства по поводу очередного (третьего с 1866 г.) предупреждения журналу в 1889 г., — постоянно называет настоящее время «временем контрреформ» и ко всем реформам, ко всем наиболее важным административным распо­ряжениям находится в явной оппозиции»[40]. Явно оппозиционным по отношению к правящему режиму был, например, вывод, смело сде­ланный Арсеньевым вскоре после убийства Александра II, о тщетнос­ти «белого» террора, который лишь провоцирует, как ответную меру, «красный» террор: «Опыт искоренения зла одними репрессивными мерами сделан был в 1879 г. в таких размерах[41], дальше которых идти нельзя; его исход устраняет всякую мысль о его повторении»[42].

Еще более чем литературно-публицистическая раздражала «верхи» общественно-политическая деятельность Арсеньева. Он не довольство­вался публикацией оппозиционных статей, а принимал участие в раз­личных формах либерального движения, в акциях (собраниях, депута­циях, съездах), организациях и даже партиях. С 1880-х годов, когда он был избран гласным Лужского уездного, а затем и Петербургского гу­бернского земства, Константин Константинович стал одним из лидеров земского движения в России.

Невзирая на свой сердечный невроз, Арсеньев активно участвовал в попытках организационного сплочения земства: в т. н. «беседах» земцев Петербурга и Москвы (П.Н. Милюков, В.А. Мякотин, Ф.И. Родичев и др.), а затем и в земских съездах 1893—1894 гг. в Москве (на съезде 1894 г. Константин Константинович председательствовал)[43]. Но главная роль его в земском движении была не организаторской, а идейной. Именно он, используя «Вестник Европы» как политическую трибуну, формулировал насущные требования земства — свобода печати и совести, свобода и неприкосновенность личности, конституционное ограничение верхов­ной власти (впервые — в статье «Программа русских либералов»: Вест­ник Европы. 1882. Апрель—июнь)[44]

Помимо земских хлопот, Арсеньев в 1889—1891 гг. возглавлял Ли­тературный фонд России, а с 1900 г. стал вице-президентом Вольного экономического общества, которое к тому времени превратилось, по мнению петербургской охранки, «в зловредное гнездо оппозиции, в парламент, обсуждающий публично, всегда при громадном стечении публики, решительно все вопросы нашей внутренней государственной жизни»[45]. В оппозиционных акциях начала 900-х годов Арсеньеву до­водилось участвовать вместе с бывшими коллегами по адвокатуре. Так, он подписал заявление 95 лиц (в числе которых были старый друг Кон­стантина Константиновича ДВ. Стасов, Н.П. Карабчевский, В.Н. Ге­рард) на имя министра внутренних дел ДС. Сипягина с протестом против разгона и избиения студенческой демонстрации в Петербурге 4 марта 1901 г.[46]

Накануне Кровавого воскресенья 9 января 1905 г. Арсеньев при­нял участие в депутации от петербургской общественности к предсе­дателю Комитета министров С.Ю. Витте. «Вечером 8-го ко мне вдруг явилась депутация[47] переговорить по делу чрезвычайной важности, — вспоминал об этом сам Витте. — Я ее принял. Между ними я не на­шел ни одного знакомою. Из них по портретам я узнал почетного академика Арсеньева, писателя Анненского, Максима Горького, дру­гих не узнал. Они начали мне говорить, что я должен, чтобы избегнуть великого несчастья, принять меры, чтобы государь явился к рабочим и принял их петицию, иначе произойдут кровопролития. Я им отве­тил, что дела этого совсем не знаю и потому вмешиваться в него не могу; кроме того, оно до меня как председателя Комитета министров совсем не относится. Они ушли недовольные, говоря, что в такое вре­мя я привожу формальные доводы и уклоняюсь»[48].

Итак, предотвратить Кровавое воскресенье депутации не удалось. Хуже того, в ночь на 11 января все ее члены были арестованы и все, кро­ме Арсеньева (сразу освобожденного «по возрасту», как самою старше­го), заключены, правда, ненадолго, в Петропавловскую крепость за то, что вмешивались не в свое дело.

К 1905 г. авторитет Арсеньева как одного из «идейных вождей рус­ской интеллигенции»[49] был уже столь значим, что он был приглашен в Конституционно-демократическую партию и согласился баллотиро­ваться в ее ЦК. Подумав, однако, и не пожелав связывать себя жест­кой партийной дисциплиной кадетов, Арсеньев через три недели ушел от них, а в январе 1906 г. стал одним из основателей Партии демок­ратических реформ, выступавшей за «мирное обновление России» с «наследственной конституционной монархией»[50].

Удивительно, как при такой общественно-политической актив­ности Арсеньев мог находить время и силы не только для творческой, но и для руководящей литературной работы: с 1891 г. он был одним из главных редакторов капитальнейшего «Энциклопедического слова­ря» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона, а в 1911 г. (когда ему было почти 75 лет) стал главным редактором «Нового энциклопедического сло­варя».

В личности Арсеньева все (кроме двух исключений) видели только хорошее. В представлении близко знакомого с ним и не склонного к пустому славословию А.Ф. Кони, он был «безупречный и чистый, как кри­сталл»[51]. В принципе так же судили об Арсеньеве его коллеги-адвокаты В.Д. Спасович, ММ. Винавер, Л.Д. Ляховецкий[52]. О нравственной репу­тации и авторитете Арсеньева-юриста говорит тот факт, ЧТ9 Петербург­ский совет присяжных поверенных только за время его председатель­ства отказал в приеме 24 лицам и четырех исключил из адвокатуры по соображениям и дисциплинарным и нравственным[53]. Знаменитый кри­миналист, член Государственного совета, профессор Н.С^. Таганцев счи­тал столь же высоким авторитет Арсеньева как общественного деяте­ля: «Мыслящие читатели «Вестника Европы», получая новый номер, неуклонно обращались прежде всего к отведенному Арсеньеву уголку, чтобы услышать пульс общественно-государственно^ правды. Знали они, что жив еще хранитель заветов общественного развития! Жива об­щественная совесть!»[54] \

Диссонируют с такими отзывами об Арсеньеве только два мнения. Одно из них принадлежит М.Е. Салтыкову-Щедрину, который шаржировал Арсеньева в образе «пенкоснимателя»[55] Семена Петровича Нескладина[56]. Щедрин (которого, кстати, Арсеньев глубоко почитал как «великого писателя»[57]) не разобрался к 1872 г. в Арсеньеве по недостат­ку информации. Конечно же Константин Константинович никогда не был консерватором. Скорее он стоял на позиции «между либерализ­мом и социализмом»[58].

Что касается суждений В.И. Танеева об Арсеньеве («совершенная бездарность», из «недостойных людей»)[59], то они столь же несправедли­вы, сколь субъективны, с претензией на оригинальность («бездарнос­тью»[60] Танеев считал и Льва Толстого).

По совокупности же мнений современников и, главное, по совокуп­ности всего, что он сделал и как он это делал, К.К. Арсеньев заслужил почетное место в ряду выдающихся юристов (в первую очередь адво­катов), литераторов и общественных деятелей пореформенной России. Он умер в революционном Петрограде 22 марта 1919 г. на 83-м году жизни, пережив свое время и почти всех своих сверстников, но не по­звав забвения.

Н.А. Троицкий

Из книги «Корифеи российской адвокатуры»



[1] «Вы были кормчим нашей шхуны, — говорил, обращаясь к Арсеньеву на проводах его из адвокатуры В.Д. Спасович, — вы стояли у руля в день и в ночь, почти без отдыха»: Спасо­вич В.А Застольные речи (1873—1901). Лейпциг, 1903. С. 86.

[2]  См.: Аяховщкий Л.Д. Характеристика известных русских судебных ораторов с прило­жением избранной речи каждого из них. СПб., 1997; Глинский Б.Б. Русское судебное крас­норечие. СПб., 1897; Тимофеев А.Г. Судебное красноречие в России. Критические очерки. СПб., 1900; Смолярчук В.И. Гиганты и чародеи слова. М., 1984.

[3]  См.: Арсеньев К.К. Из воспоминаний // Русская старина. 1886. N° 4; Право. 1902. № 3; Голос минувшего. 1913. № 1; 1915. № 2; 1917. № 2; Он же. Заметки о русской адвокатуре. Ч. 1—2. СПб., 1875; Он же. Свобода совести и веротерпимость. Сб. статей. СПб., 1905; Он же. За четверть века (1871—1894). Сб. статей. Пг., 191 з и др.

[4]  См.: Кони А.Ф. К.К. Арсеньев // Собр. соч.: В 8 т. М., 1968. Т. 5.

[5] См.: РГАЛИ. Ф. 40.                                                                            .

[6] См.: Ляховецкий Л.А Указ. соч. С. 77.

[7] См.: 1Лсто\тя русской адвокатуры. М., 1914. Т. 1. С. 131.

*  Арсеньев К.К, Из воспоминаний // Голос минувшего. 1915. N° 2. С. 122.

[9] Арсеньев К.К. Из воспоминаний // Голос минувшего. 1915. № 2. С. 122.

1     Пыпин А.Н. (1833—1904) — литературовед, историк, с 1898 г. академик; Жуков­ский Ю.Г. (1833—1907) — публицист, экономист, юрист, впоследствии тайный советник, сенатор; Павленков Ф.Ф. (1839—1900) — книгоиздатель, основал биографическую се­рию «Жизнь замечательных людей».

[11] Цит. по: Ляховецкий А.А Указ. соч. С. 80—81.

[12] См.: Арсеньев К.К. Указ. соч. С. 122.

[13] Глинский Б. Б. Указ. соч. С. 44.

[14] Кони А.Ф. Отцы и дети судебной реформы. М., 1914. С. 142.

? Спасович В.Д. Указ. соч. С. 87.

[16] Ляховщкий А.А- Указ. соч. С. 79.

[17] К-н Юл. На развалинах гласного суда. Из воспоминаний женщины-стенографа конца 60-х и 70-х годов // Вестник Европы. 1906. № 7. С. 231. «По отзывам стенографов, он гово­рил скорее всех судебных ораторов», — вспоминал об Арсеньеве А.Ф. Кони (Собр. соч. Т. 5. С. 145).

[18] РГААИ. Ф. 40. On. 1. Д. 14. А. 27 (автобиография К.К. Арсеньева).

[19] Там же. А. 26; Арссньсв К.К. Из воспоминаний // Право. 1902. № 3. С. 120.

[20] Подробно об этом процессе см. в очерке «Д.В. Стасов».

[21] Судились на процессе нечаевцев 79 «государственных преступников», но главными были признаны П.Г. Успенский, А.К. Кузнецов, Н.Н. Николаев, И.Г. Прыжов, которых Не­чаев обманом вовлек в коллективное убийство мнимого «шпиона» И.И. Иванова.

1 Прыжов Иван Гаврилович (1827—1885) — историк, этнограф, публицист. Автор капитальных трудов «Нищие на святой Руси» (М., 1962) и «История кабаков в России в связи с историей русского народа» (СПб., 1868).

i Полный текст ее см. в указ. соч. А.Д. Ляховецкого (С. 89—110).

[24] Перед Арсеньевым с блестящей, хрестоматийной речью в защиту А.К. Кузнецова вы­ступил В.Д. Спасович, объяснивший возникновение «антиправительственных заговоров» (вроде нечаевского) отсутствием свободы в России.

[25] Имеется в виду С.Г. Нечаев.

[26] Прыжову было тогда 44 годи, почти всем остальным подсудимым — по 20—25 лет.

[27] Арссньсб К.К. За четверть века. С. 29, 32.

1 Китаев В.А. Либеральная мысль в России (1860—1880 гг.). Саратов, 2004. С. 317.

[29] Подробно о нем см.: Иванов В.К. Взгляд на дело Мясниковых с общественной точки зрения. СПб., 1872.

[30] Цит. по: Тимофеев А.Г. Указ. соч. С. 127.

[31] Гессен И.В. В двух веках. Жизненный отчет. Берлин, 1937. С. 159.

[32] Кони А.Ф. Собр. соч. Т. 4. С. 165, 170—171.

1    См.: Мартьянов П.К. Цвет нашей интеллигенции. Словарь-альбом русских деятелей XIX века. 3-е изд. СПб., 1893. С. 17.

? Спасович В.А• Укпз. соч. С. 86, 88.

[35] Ляховецкий Л.Д. Указ. соч. С. 78.

[36] См.: Справочный указатель по программе издания «Истории русской адвокатуры». Пг., 1914. Прил. 1. С. 65.

[37] См.: Ляховецкий Л.А- Указ. соч. С. 82; Кони А.Ф. Собр. соч. Т. 5. С. 149.

[38] См.: Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. Социальные корни и эволюция до начала XX в. М., 1977. С. 93.

[39] И.С. Тургенев 17 (29) сентября 1882 г. «очень обрадовался» похвальному отзыву Ар­сеньева о его «Стихотворениях в прозе», отметив, что К.К. — «человек с верным и тонким вкусом» (Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма. Л., 1968. Т. 13. Кн. 2. С. 44).

[40] Цит. по: Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX ст. iM., 1970. С. 275.

1     Имеется в виду расчленение России по указу Александра II от 5 апреля 1879 г. на шесть сатрапий (временных военных генерал-губернаторств), во главе которых встали ка­ратели с диктаторскими полномочиями. Подробно об этом см.: Троицкий Н.А. Безумство храбрых. М., 1978. С. 154—155 и сл.

[42] Арсеньев К.К. После 1 марта\// Вестник Европы. 1881. № 4. С. 52.                       ,  -

[43] См.: Пирумова Н.М. Указ. сочХ- 187, 191.

[44] См.: Арсеньев К.К. За четверть века. С. 86 и сл.

[45] Цит. по: Шацилло К.ф. Русский либерализм накануне революции 1905—1907 гг.

М., 1985. С. 48.                            '                           ,

[46] См.: Искра. 1901. № 4 // Искра. № 1^—52 (1900—1903). Полн. текст под ред. П.П. Лепешинского. А., 1925. Вып. 1. С. 85.

[47] Кроме Арсеньева, это были: А.М. Горький, историки В.И. Семевский и Н.И. Каре- ев, литераторы-пубАНЦистьГН.Ф Анненский, В.А. Мякотин и А.В. Пешехонов, два присяж­ных поверенных — Н.И. Кедрин (защищавший в свое время Софью Перовскую) и И.В. Гес­сен.

[48] Из архива С.Ю. Витте. Воспоминания. СПб., 2003. Т. 2. С. 119 (курсив мой. — И. Т.).

[49] Милюков П.И. Воспоминания. Т. 1 (1859—1917). М., 1990. С. 354.            \

1    См. о ней: Ковалевский М.М. Политическая программа нового Союза народного бла­годенствия. СПб., 1906.     \

[51] Кони А.Ф. Собр. соч. Т. 4. С. 171.  ,

[52] См.: Спасович В.Д. Указ. соч. С. 87—88; Винавер М.М. Недавнее. Воспоминания и харак­теристики. 2-е изд. Париж, 1926. С. 207; Ляховецкий ЛД. Указ. соч. С. 78.                                                                                                              

[53] См.: Арсеньев К.К. Заметки о русской адвокатуре. Ч. 2. С. 28, 155.

[54] ЦГИА СПб. Ф. 2184. On. 1. Д. 1. Л. 1.

[55] «Пенкосниматель» — термин, придуманный Щедриным в «Дневнике провин­циала» (1872) и обозначавший либерального фразера с подспудно консервативными убеж­дениями.

[56] См.: М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. М., 1975. Т. 2. С. 374.

[57] Вестник Европы. 1889. № 6. С. 720.

[58] Китаев В.А. Указ. соч. С. 317.

[59] М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях... Т. 2. С. 235—236.

[60] Дневник П.И. Чайковского (1873—1891). М.; Г1г., 1923. С. 36—37.

 

Читайте также: