Показать все теги
Одним из самых авторитетных в России адвокатов «первого призыва» был Константин Константинович Арсеньев. Почти все свое, недолгое (9 лет) пребывание в адвокатуре он бессменно возглавлял Петербургский совет присяжных поверенных и, фактически, всю корпорацию[1], а переключившись на чиновничью и затем на литературную работу, став действительным статским советником («штатским генералом») и почетным академиком, не терял ни интереса к адвокатуре, ни связи с ней.
Казалось бы, Арсеньев не обделен вниманием историков и правоведов, есть о нем ряд кратких очерков в книгах А.Д. Ляховецкого, Б.Б. Глинского, А.Г. Тимофеева, В.И. Смолярчука[2], но обобщающе-биографического исследования до сих пор нет, хотя круг источников, отразивших его жизнь и деятельность, довольно широк: это — и воспоминания, дневник, историко-правовые и литературные труды самого Арсеньева[3], и мемуары его современников, из которых выделяется яркий очерк А.Ф. Кони[4]. Есть и личный архивный фонд Арсеньева[5].
Родился Константин Константинович Арсеньев 24 января 1837 г. в семье, которую знала вся образованная Россия. Отец его — тайный советник и академик, статистик, географ, историк, публицист Константин Иванович Арсеньев (1789—1865) — в 1828—1937 гг. преподавал статистику, историю и географию будущему императору Александру II, а старший брат Юлий Константинович Арсеньев (1818—1873) — тоже тайный советник — был смоленским, олонецким и тульским губернатором.
Будущий «кормчий» адвокатской «шхуны» в 1855 г. окончил столичное Училище правоведения и почти восемь лет служил чиновником Министерства юстиции, а в 1863 г. вышел в отставку и занялся литературной деятельностью: сотрудничал как публицист в «Отечественных записках» и «Санкт-Петербургских ведомостях». 1864—1865 гг. он провел за границей, где лечился от первых проявлений сердечного невроза и готовился к профессорскому званию: слушал лекции по философии, истории и политэкономии в Боннском университете, посещал занятия в семинаре крупнейшего, с мировым именем, ученого Генриха фон Зибеля — автора 10-томной «Истории революционной эпохи» (о европейских потрясениях 1848—1849 гг.)[6].
Вернувшись на родину, Арсеньев стал свидетелем рождения отечественной адвокатуры и увлекся ее корпоративной, хотя и ограниченной, свободой слова и дела. 17 марта 1866 г. он одним из первых подал прошение в специально учрежденный Комитет о зачислении в адвокатуру, и 11 апреля того года министр юстиции Д.Н. Замятнин утвердил первых в России 27 присяжных поверенных, среди которых — вместе с Д.В. Стасовым и В.Д. Спасовичем — был и Арсеньев[7].
В первый же год своей адвокатской карьеры Арсеньев выступил защитником на двух громких процессах по делам о печати. 18 августа Петербургский окружной суд инкриминировал А.С. Суворину (будущему редактору газеты «Новое время» — или, как назвал ее Щедрин, «Чего изволите?», — а тогда либеральному журналисту) «порицание» правительства в книге «Всякие. Очерки современной жизни». Арсеньев не отрицал антиправительственного пафоса книги, но, поскольку она была задержана еще до выхода в свет, он неопровержимо доказал, что «при таких условиях можно говорить не о совершении преступления, даже не о покушении совершить его, а только о приготовлении к нему, ненаказуемом» (кроме особо тяжких государственных преступлений)[8].
Но окружной суд приговорил Суворина к двум месяцам тюрьмы, которые судебная палата после апелляции заменила трехнедельным арестом на гауптвахте. «Обе инстанции таким образом, — подытоживал Арсеньев, — нашли возможным покарать писателя за «образ мыслей», оставшийся известным только наборщикам, корректорам и читавшим книгу ex officio чинам цензурного и судебного ведомств»[9].
В двух следующих делах о печати (А.Н. Пыпина — Ю.Г. Жуковского 25 августа 1866 г. и Ф.Ф. Павленкова[10] 15 июня 1868 г.) Арсеньев, опираясь на тот же защитительный тезис, добился оправдательных приговоров. Опровергая обвинения Пыпина и Жуковского в «оскорблении дворянского сословия», он логично расставил, что называется, точки над «i»: «То обвинение, которое касается прошедшего русского дворянства, лишено всякой опоры и не составляет опорочения этого сословия; то обвинение, которое относится к настоящему, касается незначительной части дворянства; то обвинение, которое относится к будущему, не составляет с юридической точки зрения ни диффамации, ни оскорбления и не может быть преследуемо»[11]. Что касается Павленкова, тоже будто бы «оскорбившего» дворянское сословие, то Сенат даже принял по его делу разъяснение (к закону), согласное с тезисом Арсеньева[12].
К 1871 г., когда на процессе нечаевцев адвокат Арсеньев пережил свой звездный час, он уже составил себе имя как юрист с высоконравственной репутацией и один из лучших в стране судебных ораторов. Обозреватель «Санкт-Петербургских ведомостей» в «недельных очерках» летом 1871 г. поставил Арсеньева вровень с В.Д Спасовичем и
А.И. Урусовым, особо отметив: «В среде присяжных и судей он приобрел себе такую репутацию, что, если за какое дело он взялся, оно, значит, или дело правое, или спорное, или произведение рокового стечения обстоятельств. Самый блестящий гонорарий не заставит его взяться за дело нечистое»1*.
Как оратор Арсеньев сразу же выдвинулся в первый ряд классиков русского судебного красноречия. Б.Б. Глинский имел все основания утверждать, ссылаясь на сказанное «одним вполне компетентным лицом», что «речи К.К. Арсеньева могли бы с величайшим успехом явиться истинным украшением любой западноевропейской парламентской трибуны», ибо в них сочеталась «обширнейшая эрудиция с удивительной простотой, граничившей с утонченным изяществом»[13].
По впечатлениям А.Ф. Кони, слово Арсеньева «лилось, как река, блистая прозрачностью своих струй и неслышно ломая в своем неотвратимом течении преграды противника»[14]. С «широкой многоводной русской рекой» сравнивал речь Арсеньев и «король адвокатуры» Спасович: «Не бурным горным потоком неслась ваша речь, — говорил он на прощании с Арсеньевым-адвокатом, — не кипела она страстью, но она овладевала нами неудержимою силою убеждения. Она была похожа на большие русские реки — Волгу или Днепр — во время их весеннего разлива по плавням»[15].
Недостатками ораторской манеры Арсеньева его коллеги и современники считали слишком быстрый темп его речи: «Говорит настолько скоро, что стенографировать его речь трудно»[16]. Одна из стенографисток русского суда вспоминала: «Арсеньев был для нас, стенографов, грозой, так как мог говорить до 200 слов в минуту, чем вызывал чуть не судороги в наших пальцах»[17]. Сам Константин Константинович признавал: «Очень вредила мне привычка говорить слишком скоро»[18].
Тексты своих речей Арсеньев заранее не писал. Он еще в юные годы решил для себя: «что лучше — написать ли речь от первого слова до последнего и затем ее наизусть или приготовиться к ее прочтению, или же установить заранее только главные ее пункты, а во всем остальном положиться на импровизацию. Я остановился на последнем способе действий (которого держался и во все время своей адвокатской деятельности)»[19].
Итак, на процессе нечаевцев (участников экстремистски-революционной организации «Народная расправа», которую создал и возглавлял С.Г. Нечаев)[20] Арсеньев выступал — в компании с В.Д. Спасовичем, Д.В. Стасовым, А.И. Урусовым, В.И. Танеевым, В.Н. Герардом, А. M. Унковским, Е.И. Утиным, А.А. Ольхиным и др. — уже как общепризнанный гранд адвокатуры. Процесс вела Петербургская судебная палата с 1 июля по 11 сентября 1871 г. Арсеньев защищал одного из четырех главных обвиняемых[21] — И.Г. Прыжова[22].
Свою защитительную речь[23] Арсеньев начал необычно, сумев сразу же привлечь к себе и своему подзащитному особое внимание: «Господа судьи, я очень жалею, что должен низвести дело с той высоты, на которую вознес его мой предшественник[24], с той высоты, на которой исчезают все юридические вопросы, все отдельные фактические подробности и остаются только те глубокие общественные вопросы, имеющие существенное значение не только для этого дела, но и для всякого, кто принимает участие в будущих судьбах нашего государства. <...> Я должен обратиться к мелким фактическим подробностям, должен обратиться к ним потому, что само отношение подсудимого Прыжова к настоящему делу другое, чем отношение подсудимого Кузнецова. Подсудимый Кузнецов признал в главных чертах все те обвинения, которые на него взведены. Подсудимый Прыжов оспаривает многие из них».
Далее Арсеньев очень уместно истолковал мнение Государственного совета Российской империи от 27 марта 1867 г. по ст. 318 Уложения о наказаниях так, что «нельзя ставить на одну доску того, кто первый внес в государство зародыш смут и беспокойства, первый составил тайное общество[25], с теми людьми, которые ему подчинились, с теми людьми, которые, не зная вполне его намерений, служили ему орудием, притом, может быть, только в некоторых, узких, неважных отраслях того дела, которое он затеял».
Под эти углом зрения Арсеньев последовательно раскрыл особенную, пассивную и стороннюю роль Прыжова в нечаевской «Народной расправе», вопреки кажущейся его «важности». «Все время пребывания Прыжова в обществе, — подчеркнул Константин Константинович, — я не говорю: все время деятельности, потому что деятельности его не вижу», он выполнял какие-то мелкие поручения (собирал деньги, составлял списки и пр.) как «человек честный, хороший, готовый услужить, подать руку помощи каждому», вовсе не думая о «заговоре» и «ниспровержении существующего строя».
По убеждению Арсеньева, Прыжов «резко отделяется от остальных подсудимых» по делу нечаевцев. Он — уже зрелый муж[26], ученый-исследователь, познавший жизнь народа, изучивший ее («История кабаков» показала Прыжову, как велики те страдания, которые ведут народ к кабакам и заставляют его пить смертную чашу»). Сострадая народу, он усмотрел в Нечаеве энергичного и бескорыстного борца за народ и поддался его влиянию. Но это влияние, как разъяснял Арсеньев, не могло быть прочным, ибо у Нечаева все помыслы сводились к разрушению, а Прыжову «необходимо было знать, что последует за этим разрушением и будет ли новое здание более соответствовать народному благу, народным нуждам, как он их на самом деле изучил и знал».
Что же касается убийства Иванова, то в нем Прыжов играл роль отнюдь не убийцы, даже не пособника, а всего лишь «попустителя». Итоговый вывод Арсеньева был таков: Прыжов — «человек надломленный, порывистый, подготовленный к увлечениям политического свойства, но не к роли заговорщика, сознательно идущего к насильственному перевороту»; поэтому он заслуживает наибольшего среди главных обвиняемых снисхождения. Обращаясь к судьям в заключение своей речи, Константин Константинович выразился даже таким образом: «Господа судьи, как бы снисходителен ни был ваш приговор, во всяком случае он будет выше действительной вины Прыжова».
Суд, однако, не пожелал отнестись к автору «Истории кабаков» снисходительно и назначил ему самое суровое, после П.Г. Успенского и А.К. Кузнецова, наказание — 12 лет каторги.
Такой приговор огорчил Арсеньева тем сильнее, что он намеренно (в интересах своего подзащитного) не выступал на процессе с политическими соображениями, стараясь «низвести» дело Прыжова более в житейскую плоскость. Теперь же, после суда, в специальной статье «Политический процесс 1869—1871 гг.» (Вестник Европы. 1871. № 11), он дал волю своим политическим умозаключениям. Арсеньев признал здесь историческую обусловленность и даже гуманную сущность социализма («социализм часто бывает только формой, в которую облекается на время желание способствовать народному благу»). Главное же, он возложил ответственность за политическую конфронтацию в России на царское правительство с его карательной гипертрофией: «Чем больше ограждена личная свобода и безопасность человека, тем больше он дорожит, тем неохотнее рискует ею — и наоборот. Нельзя пренебрегать также и тем озлоблением, которое возбуждают чрезвычайные карательные меры, в особенности когда они <...> вызываются причинами, не соответствующими их тяжести»[27].
Царская цензура усмотрела в этой статье Арсеньева попытку «выставить действия правительства в самом неблагоприятном свете»[28] и объявила журналу «Вестник Европы» предостережение.
После нечаевского процесса Арсеньеву уже не довелось более выступать в судах но крупным делам, но он привлекал к себе внимание судебной и прочей общественности своими выступлениями даже при разбирательстве, казалось бы, малозначимых дел. Так, получила известность его отповедь одному из гражданских истцов в речи по делу братьев Ивана и Александра Мясниковых и Анфилогия Караганова, обвиненных в составлении подложного завещания. Дело слушалось в Петербургском окружном суде 17—23 февраля 1872 г.[29] Истец, собрав сведения о родственниках обвиняемых, заявил, что «предполагаемые виновники преступления уже пострадали: один умер в доме сумасшедших, другой умер безвременно, третий спился, четвертый разбит параличом», и что, стало быть, «по делу прошла высшая рука». Арсеньев обратился к присяжным заседателям: «Вы оцените по достоинству того, кто позволил себе говорить, что человек, умерший от того, что взял два холерных отделения, умер потому, что высшая рука показала на нем пример. <...> Вы также признаете, что, когда человек постигнут несчастьем быть второй раз привлеченным к суду и потерять здоровье, никто не имеет право говорить, что этот человек наказан высшей рукой»[30].
Присяжные вынесли всем подсудимым оправдательный приговор, хотя и поддерживал обвинение на том процессе А.Ф. Кони.
24 августа 1874 г. Арсеньев сложил с себя звание присяжного поверенного. По версии И.В. Гессена, «сердечный невроз заставил К.К. отказаться от волнующей адвокатской деятельности»[31]. А.Ф. Кони предполагал, что сказалось здесь и «целое словесное и печатное гонение (на Арсеньева. — Н. Т.) за то, как смел он выступить защитником одного из Мясниковых» (Александр Константинович Мясников был адъютантом шефа жандармов, «т. е. состоял в глазах общества в ближайшем распоряжении той власти, к которой оно в лице многих относилось с чувством боязливого и тайного недружелюбия»)[32]. Возможно, справедливы здесь обе версии. Арсеньев конечно же мог быть уязвлен нареканиями по его адресу в подыгрывании «той власти» (или хотя бы только намеками на такое подыгрывание).
Но может быть, сильнее всего сказалась давняя страсть Арсеньева к литературно-публицистической деятельности (кстати, менее «волнующей», чем адвокатская). П.К. Мартьянов в своем словаре-альбоме не без основания подметил:
Ему не по душе ни острый меч суда,
Ни тяжкий щит адвокатуры,
И лишь мила живой беспечностью труда Роль критика литературы[33].
Как бы то ни было, петербургские адвокаты, коллеги Арсеньева, устроили ему торжественные проводы из своей корпорации. На прощальном обеде по этому случаю В.Д. Спасович сказал: «Вы удаляетесь, наш бравый капитан: руль цел, компас цел, снасти в порядке». И добавил — с надеждой: «Если бы случилось, что на том новом поприще, на которое вы теперь вступаете, вы бы не нашли того, чего вы ищете, и пожелали его оставить, то знайте, что память о вас будет у нас живая: добро опять пожаловать!»[34]
Уже расставшись с адвокатурой, Арсеньев не единожды доказывал, что «щит адвокатуры» ему по душе (вот по силам ли, если иметь в виду его сердечные недуги, — это другой вопрос). В 1875 г. он издал свои двухтомные «Заметки о русской адвокатуре» — «книгу, ставшую настольной для всякого адвоката», своего рода «катехизисом русской адвокатуры»[35]. Уходя с адвокатской «шхуны», ее бессменный в течение семи лет (1867—1874) капитан оставлял своему «экипажу» мудрые наставления на все случаи его службы: здесь — и разбор статуса корпорации русских адвокатов с экскурсами в историю адвокатуры Запада, и принципы адвокатской профессии, и нормы поведения, и функции Советов присяжных поверенных, и даже способы исчисления адвокатского гонорара, а также рекомендации начинающим адвокатам учиться у корифеев, присматриваться и прислушиваться к ним, изучать их опубликованные речи.
Однажды Арсеньев даже вернулся в адвокатуру, но ненадолго и по конкретному поводу: 29 сентября 1884 г. он был вновь принят в присяжные поверенные и уже 12 октября того года снова, теперь уже окончательно, уволился из адвокатуры[36]. Сделал он это, чтобы последний раз в жизни выступить защитником, на этот раз — интересов г. Санкт- Петербурга в его иске к обществу водопроводов (и, кстати, выиграл это дело[37]).
Ради какого же поприща оставил Арсеньев адвокатуру? Довольно долго, 10 лет, он провел на государственной службе — с 1874 г. в должности товарища обер-прокурора гражданского кассационного департамента Сената, а с 1880 г. — консультанта при Министерстве юстиции, — пока не убедился, что эта стезя — не для него. В 1884 г. он вышел в отставку и сосредоточился до конца своих дней (а впереди у него оставалось еще почти 35 лет жизни) главным образом на литературно-публицистической работе, сочетая ее с научно-исследовательской и общественной.
Собственно, в качестве литератора, публициста Арсеньев выступал с молодых лет, сочетая литературу с адвокатурой. 1866 год стал для него рубежным: он был принят в присяжные поверенные и начал сотрудничать в журнале «Вестник Европы», только что (в марте того года) основанном. С этим журналом, вплоть до его закрытия в апреле 1918 г. (более полувека!), Арсеньев уже не терял связи: с 1879 г. он возглавил в.нем «Литературное обозрение», с 1880 — «Внутреннее обозрение», в 1904— 1905 гг. был его соредактором, а в 1908—1916 — редактором. Именно в «Вестнике Европы» Константин Константинович опубликовал большую часть своих трудов (только «внутренних обозрений» и «общественных хроник» — больше 400[38], а главное, очерки и статьи, составившие потом сборники и монографии, о Л.Н. Толстом, Ф.М. Достоевском, И.С. Тургеневе, Н.А. Некрасове, М.Е. Салтыкове-Щедрине, А.П. Чехове и др.), за которые в 1901 г. он был избран почетным академиком Петербургской академии наук по разряду изящной словесности[39].
По крайней мере, с 1880-х годов Арсеньев фактически определял идейное (либеральное) направление «Вестника Европы». Царскому правительству оно очень не нравилось. «Вестник Европы», — говорилось во всеподданнейшем докладе цензурного ведомства по поводу очередного (третьего с 1866 г.) предупреждения журналу в 1889 г., — постоянно называет настоящее время «временем контрреформ» и ко всем реформам, ко всем наиболее важным административным распоряжениям находится в явной оппозиции»[40]. Явно оппозиционным по отношению к правящему режиму был, например, вывод, смело сделанный Арсеньевым вскоре после убийства Александра II, о тщетности «белого» террора, который лишь провоцирует, как ответную меру, «красный» террор: «Опыт искоренения зла одними репрессивными мерами сделан был в 1879 г. в таких размерах[41], дальше которых идти нельзя; его исход устраняет всякую мысль о его повторении»[42].
Еще более чем литературно-публицистическая раздражала «верхи» общественно-политическая деятельность Арсеньева. Он не довольствовался публикацией оппозиционных статей, а принимал участие в различных формах либерального движения, в акциях (собраниях, депутациях, съездах), организациях и даже партиях. С 1880-х годов, когда он был избран гласным Лужского уездного, а затем и Петербургского губернского земства, Константин Константинович стал одним из лидеров земского движения в России.
Невзирая на свой сердечный невроз, Арсеньев активно участвовал в попытках организационного сплочения земства: в т. н. «беседах» земцев Петербурга и Москвы (П.Н. Милюков, В.А. Мякотин, Ф.И. Родичев и др.), а затем и в земских съездах 1893—1894 гг. в Москве (на съезде 1894 г. Константин Константинович председательствовал)[43]. Но главная роль его в земском движении была не организаторской, а идейной. Именно он, используя «Вестник Европы» как политическую трибуну, формулировал насущные требования земства — свобода печати и совести, свобода и неприкосновенность личности, конституционное ограничение верховной власти (впервые — в статье «Программа русских либералов»: Вестник Европы. 1882. Апрель—июнь)[44]
Помимо земских хлопот, Арсеньев в 1889—1891 гг. возглавлял Литературный фонд России, а с 1900 г. стал вице-президентом Вольного экономического общества, которое к тому времени превратилось, по мнению петербургской охранки, «в зловредное гнездо оппозиции, в парламент, обсуждающий публично, всегда при громадном стечении публики, решительно все вопросы нашей внутренней государственной жизни»[45]. В оппозиционных акциях начала 900-х годов Арсеньеву доводилось участвовать вместе с бывшими коллегами по адвокатуре. Так, он подписал заявление 95 лиц (в числе которых были старый друг Константина Константиновича ДВ. Стасов, Н.П. Карабчевский, В.Н. Герард) на имя министра внутренних дел ДС. Сипягина с протестом против разгона и избиения студенческой демонстрации в Петербурге 4 марта 1901 г.[46]
Накануне Кровавого воскресенья 9 января 1905 г. Арсеньев принял участие в депутации от петербургской общественности к председателю Комитета министров С.Ю. Витте. «Вечером 8-го ко мне вдруг явилась депутация[47] переговорить по делу чрезвычайной важности, — вспоминал об этом сам Витте. — Я ее принял. Между ними я не нашел ни одного знакомою. Из них по портретам я узнал почетного академика Арсеньева, писателя Анненского, Максима Горького, других не узнал. Они начали мне говорить, что я должен, чтобы избегнуть великого несчастья, принять меры, чтобы государь явился к рабочим и принял их петицию, иначе произойдут кровопролития. Я им ответил, что дела этого совсем не знаю и потому вмешиваться в него не могу; кроме того, оно до меня как председателя Комитета министров совсем не относится. Они ушли недовольные, говоря, что в такое время я привожу формальные доводы и уклоняюсь»[48].
Итак, предотвратить Кровавое воскресенье депутации не удалось. Хуже того, в ночь на 11 января все ее члены были арестованы и все, кроме Арсеньева (сразу освобожденного «по возрасту», как самою старшего), заключены, правда, ненадолго, в Петропавловскую крепость за то, что вмешивались не в свое дело.
К 1905 г. авторитет Арсеньева как одного из «идейных вождей русской интеллигенции»[49] был уже столь значим, что он был приглашен в Конституционно-демократическую партию и согласился баллотироваться в ее ЦК. Подумав, однако, и не пожелав связывать себя жесткой партийной дисциплиной кадетов, Арсеньев через три недели ушел от них, а в январе 1906 г. стал одним из основателей Партии демократических реформ, выступавшей за «мирное обновление России» с «наследственной конституционной монархией»[50].
Удивительно, как при такой общественно-политической активности Арсеньев мог находить время и силы не только для творческой, но и для руководящей литературной работы: с 1891 г. он был одним из главных редакторов капитальнейшего «Энциклопедического словаря» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона, а в 1911 г. (когда ему было почти 75 лет) стал главным редактором «Нового энциклопедического словаря».
В личности Арсеньева все (кроме двух исключений) видели только хорошее. В представлении близко знакомого с ним и не склонного к пустому славословию А.Ф. Кони, он был «безупречный и чистый, как кристалл»[51]. В принципе так же судили об Арсеньеве его коллеги-адвокаты В.Д. Спасович, ММ. Винавер, Л.Д. Ляховецкий[52]. О нравственной репутации и авторитете Арсеньева-юриста говорит тот факт, ЧТ9 Петербургский совет присяжных поверенных только за время его председательства отказал в приеме 24 лицам и четырех исключил из адвокатуры по соображениям и дисциплинарным и нравственным[53]. Знаменитый криминалист, член Государственного совета, профессор Н.С^. Таганцев считал столь же высоким авторитет Арсеньева как общественного деятеля: «Мыслящие читатели «Вестника Европы», получая новый номер, неуклонно обращались прежде всего к отведенному Арсеньеву уголку, чтобы услышать пульс общественно-государственно^ правды. Знали они, что жив еще хранитель заветов общественного развития! Жива общественная совесть!»[54] \
Диссонируют с такими отзывами об Арсеньеве только два мнения. Одно из них принадлежит М.Е. Салтыкову-Щедрину, который шаржировал Арсеньева в образе «пенкоснимателя»[55] Семена Петровича Нескладина[56]. Щедрин (которого, кстати, Арсеньев глубоко почитал как «великого писателя»[57]) не разобрался к 1872 г. в Арсеньеве по недостатку информации. Конечно же Константин Константинович никогда не был консерватором. Скорее он стоял на позиции «между либерализмом и социализмом»[58].
Что касается суждений В.И. Танеева об Арсеньеве («совершенная бездарность», из «недостойных людей»)[59], то они столь же несправедливы, сколь субъективны, с претензией на оригинальность («бездарностью»[60] Танеев считал и Льва Толстого).
По совокупности же мнений современников и, главное, по совокупности всего, что он сделал и как он это делал, К.К. Арсеньев заслужил почетное место в ряду выдающихся юристов (в первую очередь адвокатов), литераторов и общественных деятелей пореформенной России. Он умер в революционном Петрограде 22 марта 1919 г. на 83-м году жизни, пережив свое время и почти всех своих сверстников, но не позвав забвения.
Н.А. Троицкий
Из книги «Корифеи российской адвокатуры»
[1] «Вы были кормчим нашей шхуны, — говорил, обращаясь к Арсеньеву на проводах его из адвокатуры В.Д. Спасович, — вы стояли у руля в день и в ночь, почти без отдыха»: Спасович В.А Застольные речи (1873—1901). Лейпциг, 1903. С. 86.
[2] См.: Аяховщкий Л.Д. Характеристика известных русских судебных ораторов с приложением избранной речи каждого из них. СПб., 1997; Глинский Б.Б. Русское судебное красноречие. СПб., 1897; Тимофеев А.Г. Судебное красноречие в России. Критические очерки. СПб., 1900; Смолярчук В.И. Гиганты и чародеи слова. М., 1984.
[3] См.: Арсеньев К.К. Из воспоминаний // Русская старина. 1886. N° 4; Право. 1902. № 3; Голос минувшего. 1913. № 1; 1915. № 2; 1917. № 2; Он же. Заметки о русской адвокатуре. Ч. 1—2. СПб., 1875; Он же. Свобода совести и веротерпимость. Сб. статей. СПб., 1905; Он же. За четверть века (1871—1894). Сб. статей. Пг., 191 з и др.
[4] См.: Кони А.Ф. К.К. Арсеньев // Собр. соч.: В 8 т. М., 1968. Т. 5.
[5] См.: РГАЛИ. Ф. 40. .
[6] См.: Ляховецкий Л.А Указ. соч. С. 77.
[7] См.: 1Лсто\тя русской адвокатуры. М., 1914. Т. 1. С. 131.
* Арсеньев К.К, Из воспоминаний // Голос минувшего. 1915. N° 2. С. 122.
[9] Арсеньев К.К. Из воспоминаний // Голос минувшего. 1915. № 2. С. 122.
1 Пыпин А.Н. (1833—1904) — литературовед, историк, с 1898 г. академик; Жуковский Ю.Г. (1833—1907) — публицист, экономист, юрист, впоследствии тайный советник, сенатор; Павленков Ф.Ф. (1839—1900) — книгоиздатель, основал биографическую серию «Жизнь замечательных людей».
[11] Цит. по: Ляховецкий А.А Указ. соч. С. 80—81.
[12] См.: Арсеньев К.К. Указ. соч. С. 122.
[13] Глинский Б. Б. Указ. соч. С. 44.
[14] Кони А.Ф. Отцы и дети судебной реформы. М., 1914. С. 142.
? Спасович В.Д. Указ. соч. С. 87.
[16] Ляховщкий А.А- Указ. соч. С. 79.
[17] К-н Юл. На развалинах гласного суда. Из воспоминаний женщины-стенографа конца 60-х и 70-х годов // Вестник Европы. 1906. № 7. С. 231. «По отзывам стенографов, он говорил скорее всех судебных ораторов», — вспоминал об Арсеньеве А.Ф. Кони (Собр. соч. Т. 5. С. 145).
[18] РГААИ. Ф. 40. On. 1. Д. 14. А. 27 (автобиография К.К. Арсеньева).
[19] Там же. А. 26; Арссньсв К.К. Из воспоминаний // Право. 1902. № 3. С. 120.
[20] Подробно об этом процессе см. в очерке «Д.В. Стасов».
[21] Судились на процессе нечаевцев 79 «государственных преступников», но главными были признаны П.Г. Успенский, А.К. Кузнецов, Н.Н. Николаев, И.Г. Прыжов, которых Нечаев обманом вовлек в коллективное убийство мнимого «шпиона» И.И. Иванова.
1 Прыжов Иван Гаврилович (1827—1885) — историк, этнограф, публицист. Автор капитальных трудов «Нищие на святой Руси» (М., 1962) и «История кабаков в России в связи с историей русского народа» (СПб., 1868).
i Полный текст ее см. в указ. соч. А.Д. Ляховецкого (С. 89—110).
[24] Перед Арсеньевым с блестящей, хрестоматийной речью в защиту А.К. Кузнецова выступил В.Д. Спасович, объяснивший возникновение «антиправительственных заговоров» (вроде нечаевского) отсутствием свободы в России.
[25] Имеется в виду С.Г. Нечаев.
[26] Прыжову было тогда 44 годи, почти всем остальным подсудимым — по 20—25 лет.
[27] Арссньсб К.К. За четверть века. С. 29, 32.
1 Китаев В.А. Либеральная мысль в России (1860—1880 гг.). Саратов, 2004. С. 317.
[29] Подробно о нем см.: Иванов В.К. Взгляд на дело Мясниковых с общественной точки зрения. СПб., 1872.
[30] Цит. по: Тимофеев А.Г. Указ. соч. С. 127.
[31] Гессен И.В. В двух веках. Жизненный отчет. Берлин, 1937. С. 159.
[32] Кони А.Ф. Собр. соч. Т. 4. С. 165, 170—171.
1 См.: Мартьянов П.К. Цвет нашей интеллигенции. Словарь-альбом русских деятелей XIX века. 3-е изд. СПб., 1893. С. 17.
? Спасович В.А• Укпз. соч. С. 86, 88.
[35] Ляховецкий Л.Д. Указ. соч. С. 78.
[36] См.: Справочный указатель по программе издания «Истории русской адвокатуры». Пг., 1914. Прил. 1. С. 65.
[37] См.: Ляховецкий Л.А- Указ. соч. С. 82; Кони А.Ф. Собр. соч. Т. 5. С. 149.
[38] См.: Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. Социальные корни и эволюция до начала XX в. М., 1977. С. 93.
[39] И.С. Тургенев 17 (29) сентября 1882 г. «очень обрадовался» похвальному отзыву Арсеньева о его «Стихотворениях в прозе», отметив, что К.К. — «человек с верным и тонким вкусом» (Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма. Л., 1968. Т. 13. Кн. 2. С. 44).
[40] Цит. по: Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX ст. iM., 1970. С. 275.
1 Имеется в виду расчленение России по указу Александра II от 5 апреля 1879 г. на шесть сатрапий (временных военных генерал-губернаторств), во главе которых встали каратели с диктаторскими полномочиями. Подробно об этом см.: Троицкий Н.А. Безумство храбрых. М., 1978. С. 154—155 и сл.
[42] Арсеньев К.К. После 1 марта\// Вестник Европы. 1881. № 4. С. 52. , -
[43] См.: Пирумова Н.М. Указ. сочХ- 187, 191.
[44] См.: Арсеньев К.К. За четверть века. С. 86 и сл.
[45] Цит. по: Шацилло К.ф. Русский либерализм накануне революции 1905—1907 гг.
М., 1985. С. 48. ' ,
[46] См.: Искра. 1901. № 4 // Искра. № 1^—52 (1900—1903). Полн. текст под ред. П.П. Лепешинского. А., 1925. Вып. 1. С. 85.
[47] Кроме Арсеньева, это были: А.М. Горький, историки В.И. Семевский и Н.И. Каре- ев, литераторы-пубАНЦистьГН.Ф Анненский, В.А. Мякотин и А.В. Пешехонов, два присяжных поверенных — Н.И. Кедрин (защищавший в свое время Софью Перовскую) и И.В. Гессен.
[48] Из архива С.Ю. Витте. Воспоминания. СПб., 2003. Т. 2. С. 119 (курсив мой. — И. Т.).
[49] Милюков П.И. Воспоминания. Т. 1 (1859—1917). М., 1990. С. 354. \
1 См. о ней: Ковалевский М.М. Политическая программа нового Союза народного благоденствия. СПб., 1906. \
[51] Кони А.Ф. Собр. соч. Т. 4. С. 171. ,
[52] См.: Спасович В.Д. Указ. соч. С. 87—88; Винавер М.М. Недавнее. Воспоминания и характеристики. 2-е изд. Париж, 1926. С. 207; Ляховецкий ЛД. Указ. соч. С. 78.
[53] См.: Арсеньев К.К. Заметки о русской адвокатуре. Ч. 2. С. 28, 155.
[54] ЦГИА СПб. Ф. 2184. On. 1. Д. 1. Л. 1.
[55] «Пенкосниматель» — термин, придуманный Щедриным в «Дневнике провинциала» (1872) и обозначавший либерального фразера с подспудно консервативными убеждениями.
[56] См.: М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. М., 1975. Т. 2. С. 374.
[57] Вестник Европы. 1889. № 6. С. 720.
[58] Китаев В.А. Указ. соч. С. 317.
[59] М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях... Т. 2. С. 235—236.
[60] Дневник П.И. Чайковского (1873—1891). М.; Г1г., 1923. С. 36—37.
