Показать все теги
Император Александр I, один из отцов-основателей Священного союза и авторов его устава, довольно быстро убедился, что заложенные в последнем принципы легитимизма и поддержки законных монархов, связывают ему самому руки на важнейшем - балканском направлении внешней политики. Султанский режим в Османской империи отвечал всем требованиям легитимизма - пятьсот лет правления в раскиданных по трем континентам (Азии, Африке и Европе) владениям. И столько же лет униженного положения райи (по-арабски «стадо»), христианского населения Балкан. Чаша их терпения переполнилась - XIX век начался для империи с великих потрясений. За двумя Сербскими восстаниями (1804-1813 гг. и 1815 гг.) последовало восстание в Греции (март 1821 г.), положившее начало национально-освободительной революции. Вся сознательная Россия горой встала за эллинов. Кровь повстанцев лилась рекой. Присутствовать в роли зрителя при расправах не позволяла совесть. Царь воззвал к союзникам с просьбой о вмешательстве. 1 июня 1821 г. в обращении к австрийскому императору Францу Александр I писал: «Россия не может смотреть на то, что полному истреблению... предают единоверный народ, поставлешгый торжественными актами под ее покровительство». Однако он напрасно рассчитывал на солидарность венценосцев - кайзер остался глух к его призыву. Канцлер монархии Габсбургов князь К. Меттерних не дрогнул и доверял свои мысли бумаге: «За нашими восточными границами триста или четыреста тысяч человек, повешенных, расстрелянных или посаженных на кол, не считаются ни во что»[1]. А глава Форш! оффис лорд Р. Каслри предписывал послу в Константинополе П. Стрэнгфорду: «Побуждать правительство Порты к необходимости укреплять свое влияние над пришедшим в ярость народом», как он именовал революционеров[2]. Стремясь привлечь внимание Европы к творившемуся геноциду, статс-секретарь по иностранным делам России К.В. Нессельроде писал о «непрекращающейся страшной резне», о «посягательстве на христианскую религию» и на «существование греческой нации», о «мученической гибели главных епископов»[3].
Александр I встал перед выбором: или сотрудничество с Европой на фоне распятой Греции, что было равносильно попранию национальных интересов России, или возвращение к курсу на поддержку христианских народов, что означало попрание принципов Священного союза. Император избрал последнее. Он твердо знал, что пренебрегать мнением общественности нельзя, печальная судьба деда и отца, вышедших из воли дворянства и поплатившихся за то жизнью, говорила сама за себя. И он начал поиск путей отстаивания национальных интересов в обход принципов Священного союза. Он предпочел бы отступиться от них коллективно, в виде некоей разновидности крестового похода, но понимал, что сие недостижимо. Однако он рассчитывал на получение некой индивидуальной индульгенции на защиту христиан. Ничего не вышло, и терпение царя истощилось. 18 июля посланник в Константинополе Г.А. Строганов предъявил Высокой Порте ультиматум: восстание в нем осуждалось, но предлагалось прекратить преследование тех греков, которые «либо не вышли из повиновения, либо принесут повиновение м известный срок». Отказ Турции удовлетворить ультиматум, говорилось далее, узаконит защиту истребляемых со стороны христианских государств, не могущих спокойно взирать на «уничтожение целого христианского народа» (царь все еще пытался выступать от имени Европы). Требования не ограничивались Грецией, предлагалось вывести турецкие войска из Дунайских княжеств, восстановить в Черноморских проливах свободу судоходства, прекратить покупку прибывавших в Стамбул товаров из подчиненных провинций по заниженным ценам или даже их конфискацию.
Вслед за нотой К.В. Нессельроде направил депеши в Лондон, Париж, Вену и Берлин с просьбой поддержать российскую позицию. В случае провала демарша в Турции царь испрашивал у Европы мандат на войну, заверяя, что ее цели будут заранее оговорены с державами (и отказываясь тем самым от экспансионистских излишеств).
Взять турок на испуг не удалось. Высокая Порта отвергла ультиматум. Строганов затребовал паспорта и вместе с составом миссии покинул Стамбул. Демарш в столицах завершился полным провалом. Р. Каслри дал понять послу Х.А. Ливену, что «британский кабинет хотел бы видеть Оттоманскую Порту взявшей верх» и таким «простейшим способом» прекратить «осложнения» на Востоке. В сентябре четыре державы учинили демарш, но не перед турками, а перед греками, в котором поучали мятежников: «Всякое восстание против законного монарха равно порицается как высокой моралью Святого Евангелия, так и принципами чистой политики»[4]. Российские оппоненты выступали в соответствии с постулатами Священного союза, включая Великобританию, в нем не состоявшую.
Полная международная изоляция, угроза противодействия держав, трудное финансовое положение, неготовность армии к новым тяжелым испытаниям, не зажившие еще после 1812 г. раны, не восполненные еще потери - вес эти факторы беспокоили царя. Тревожило его и внутреннее положение в стране. В 1820 г. произошли волнения в привилегированном Семеновском полку, вызванные жестокостью командира, но Александру Павловичу чудилось нечто более зловещее, и он не скрывал своих опасений перед A.A. Аракчеевым: «И в России под государственное здание додведе- на пороховая мина карбонаризма»[5]. Государь не пошел ва-банк, не прислушался к советам горячего греческого патриота И.А. Каподистрии, занимавшего пост статс-секретаря, ведавшего восточными делами и считавшего войну, совершенно дипломатически не подготовленную, неизбежной.
Пришлось расстаться с Каподистрией и возвращаться к старой тактике уговаривания оппонентов без надежды на успех. Петербургский кабинет после разрыва отношений с Портой ощутил все неудобство позиции «ни мира, ни войны». Нет смысла блуждать вместе с отечественной дипломатией по бесконечному лабиринту, именовавшемуся поисками путей умиротворения Греции. В отличие от древнегреческого лабиринта, выход из него отсутствовал ввиду непримиримости сторон, и нити Ариадны вообще не существовало. Четыре года прошли в суете. Полная безысходность ситуации побудила Петербург обратиться к посредническим услугам лорда П. Стрэнгфорда, британского посла в Константинополе, хотя тот был известен своими протурецкими симпатиями.
Это было все равно, что пустить козла в огород стеречь капусту. Какое-то время переговорный бег на месте продолжался с участием англичанина. В поисках выхода из тупика К.В. Нессельроде в январе 1824 г. сочинил записку, в которой предложил образовать на территории Греции три автономных княжества. В плане историческом следует отметить ее положительную сторону - впервые великая держава предлагала восстановить государственность эллинов на столь значительном пространстве, включающем Морею, о. Крит, Акарнаншо, бывшее венецианское побережье Адриатики, Беотию, Фессалию и Аттику [6].
Инициатива повисла в воздухе, привлечь державы к обсуждению проекта не удалось, турки встретили в штыки идею коллективного вмешательства Европы в отношения султана с его взбунтовавшимися подданными. Неожиданный афронт творение Нессельроде получило со стороны греков, добивавшихся полной независимости в рамках единого государства и в то время успешно сражавшихся с османскими карателями. «Ноту с севера» они сочли неправедной и жестокой, и свой протест, направленный в Форин офис, заключили знаменательными словами: «Разве сегодня можно сомневаться в том, что греки достойны независимости?»[7]. Свои взоры в поисках поддержки эллины обратили к Лондону.
В 1822 г. Р. Каслри, страдавший манией преследования, покончил жизнь самоубийством (будучи оставлен без присмотра в загородном доме, он зарезался перочинным ножом). Ему на смену пришел Джордж Каннинг, крупнейший государственный муж Британии в XIX в., и в Форин офисе задул свежий ветер. Каннинг не участвовал, подобно своему предшественнику, в конгрессовой дипломатии и относился критически к Священному союзу.
Англией тогда безоговорочно управляли лэндлорды и сквайры, используя для этого сохранившуюся со средневековья систему округов, при которой депутатов в палату общин посылали многочисленные захиревшие и даже почти вымершие «гнилые» и «карманные» местечки (которых владелец держал «в кармане»), а не рожденные промышленной революцией большие города. Могущественная торговая, промышленная и банковская буржуазия к власти не допускалась. Тори (консерватор) Каннинг стремился смягчить ее недовольство и умерить оппозиционность учетом ее экономических интересов. Он поверг в оцепенение традиционалистов в собственной партии во главе с герцогом А. Веллингтоном, признав независимость сражавшихся против испанского ига латиноамериканских государств, и распахнув тем самым доступ британскому капиталу на рынки Южной Америки. 25 марта 1823 г. Каннинг поразил европейские дворы, признав восставших греков воюющей стороной. Свое решение он представлял как акт, направленный на поддержание коммерции: «Турки не способны обеспечить безопасность британской торговли, следовательно, мы должны были рассматривать греков или как воюющую сторону, или как пиратов»[8]. Относиться к борцам за свободу, как к морским разбойниками и вешать их при поимке по стародавнему обычаю на реях не годилось.
Объективно Каннинг нанес тяжелый удар по принципам Священного союза, сильно ободривший повстанцев. В Лондон прибыли делегаты их временного правительства А. Орландос и А. Луриотис с целью заключения займа на 800 тысяч фунтов стерлингов. Каннинг отказал им в официальном-приеме, но запросил у них информацию о положении в Греции, а банкирский дом Лонгэм, О’ Брайан и Ко взялся за его размещение.
Британские акции на Балканах поднимались, российские падали. В Лондоне не вспоминали о запальчивом заявлении Каслри - отдать мятежников на растерзание османским карателям, как простейшем способе умиротворить их. Открылась перспектива прочного утверждения на земле эллинов и, желательно, без помех с российской стороны. Все потуги Петербурга сколотить общий фронт держав провалились. Посол в Вене Д.П. Татищев именовал позицию союзников «системой надувательства». Форин офис паразитировал на бессилии царской дипломатии[9]. Но всякому терпению приходит конец.
В декабре 1824 г. Татищев получил указание высказать свое личное предположение, что Россия может и одна, без постороннего содействия, завершить дело. Ведущих дипломатов запросили о дальнейших шагах по выходу го кризиса. По мнению Ливена, четыре года переговоров с «самым бессильным из правительств», турецким, ничего не принесли, и остается одно - война. Посол России в Париже К.О. Поццо ди Борго был не менее критичен: на Балканах все руководствуются своими интересами, только у России «нет ни места, ни роли. Ни Европа, ни турки, ни греки не обращают на нас никакого внимания». Он полагал, что открытого противодействия надвигающейся войне со стороны «союзников» ожидать нечего, даже Меттерних ограничится «изворотливостью и интригами»[10].
Упоминания о монархической солидарности исчезли из российской дипломатической переписки, одолевали земные заботы, нависала угроза вытеснения с Балкан. Александр I доживал последние месяцы. Вечный странник («Провел всю жизнь в дороге и умер в Таганроге») скончался в ноябре 1825 г., на престол вступил его брат Николай, молодой человек, малоизвестный в стране. Он не числился наследником-цесаревичем, титул носил второй сын Павла - Константин. Что тот заранее отказался от царствования, знал определенно лишь почивший император. Неразберихой с престолонаследием воспользовались декабристы, выступившие 14 декабря на Сенатской площади. Николай быстро, решительно и жестоко подавил восстание и вступил па престол, будучи, по собственному признанию, совершенно не подготовлен к исполнению высокой царской миссии. Новому венценосцу предстояло доказать стране, на что он способен, его личный авторитет пока что равнялся нулю. В дворянских кругах царило беспокойство, недавнее восстание показало распространение революционных настроений в офицерском корпусе. Армию следовало занять победоносной войной, перед общественностью предстать защитником национальных интересов, для чего не существовало более действенного средства, нежели выступление в поддержку героических и страдающих греков. Глубокие раны, причиненные войной в 1812-1814 гг., удалось залечить лишь через десять лет.
В Лондоне тревожились: пускать российский корабль в свободное плавание по греческим водам опасно, решать проблему в узком кругу - Лондон, Стамбул, Навплия - не удается, надо связаться с Петербургом и попытаться ограничить его самостоятельность. Каннинг стал наведываться в салон Дарьи (Доротеи) Христофоровны Ливен, в девичестве Бенкендорф, супруги посла и сестры шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа, дамы просвещенной, острого ума и, по мнению многих современников и историков, подлинного представителя России в Англии. Каннинг в своих беседах усвоил доверительный тон: не следует полагаться на «двусмысленную правдивость лорда Стрэнгфорда» (что правда, то правда!), Вена прикрывается «тенью нейтралитета, но верить ей нельзя, ее агенты помогают туркам» (совершенная истина!). При вручении Х.А. Ливером новых верительных грамот король Георг IV вышел за рамки протокола и рассыпался в похвалах императору Николаю: «Твердое и величественное поведение посреди достойных сожаления сцен 14 декабря вызвало у него восхищение»[11].
В Петербурге встретили британские авансы благосклонно, сознавая, что позиции Лондона и Вены отличаются не только в нюансах. Габсбург- ская монархия отвергала даже идею образования христианских государств на Балканах, поскольку они могли стать центром притяжения для проживавших в ней сербов и румын. У Великобритании подобных опасений не существовало. Каннинг допускал государственное строительство в регионе, но осторожное и ограниченное, чтобы оно не угрожало существованию Османской империи. Он решил прекратить саботаж российских усилий по урегулированию балканских дел и перейти к более тонкому маневрированию. Раз предотвратить выступление России безнадежно, следовало лишить его одностороннего характера, связать партнера, взять под свой контроль процессы, замедлить их ход, изыскать приемлемую для Англии и Высокой Порты формулу договоренности с греками.
Следовало спешить: военное счастье отвернулось от инсургентов, султан обратился за поддержкой к своему могущественному вассалу, правителю Египта Мухаммеду Али. В феврале 1825 г. в Морее, на юге Балканского полуострова, высадились две вооруженные по-европейски египетские дивизии под командованием сына паши, способного полководца Ибрагима. Они заняли Сфактерию, крепость и порт Наварин. Временную столицу Греции Навплию (Навплион) Ибрагиму захватить не удалось, но вся Морея подверглась разгрому. Ибрагим превращал в пепел города и села, вырезал их обитателей, обращал в рабство женщин и детей. В 1825 г. в Лондон поступило прошение об установлении над страной британского протектората («акт подчинения»). Предложение в таком виде Уайт-холл не устраивало, кабинет не собирался ссориться с Портой. Дабы смягчить недовольство Стамбула, появилась королевская прокламация о нейтралитете. Но и сидеть, сложа руки, не годилось, можно было досидеться и до русско-турецкой войны с ее непредсказуемыми последствиями к ущербу для Лондона. Под градом неудач инсургенты поскромнели. Форин офис удалось выяснить, что они готовы удовлетвориться автономией. Чтобы не терять контроль над событиями на русском фланге, Д. Каннинг снарядил в Петербург герцога А. Веллингтона под самым благовидным предлогом - поздравить Николая I с восшествием на трон, а по сути дела - для обсуждения восточных дел. В частности, фельдмаршал должен был предложить британское посредничество в греко-турецком урегулировании. В случае отказа от этой услуги одной из сторон в конфликте предусматривалось вмешательство обеих держав. И тут выглядывала Ахиллесова пята инструкции, которой Каннинг снабдил своего маститого коллегу - в ней не предусматривалось действенных средств для побуждения Высокой Порты к сговорчивости, зато вполне определенно говорилось, что отказ Стамбула не дает России права на войну[12], что сулило перспективу удаления в дремучие дебри нескончаемых переговоров.
Молодой царь был польщен приездом знаменитого фельдмаршала, трудно было избрать более подходящую персону для переговоров (если не учитывать отсутствия у Веллингтона дипломатических дарований). В результате вместо того, чтобы устранить угрозу русско-турецкой войны, герцог ее приблизил. Император усыпил его бдительность горячим заверением, что «пока Оттоманская империя существует, он будет рассматривать греков как взбунтовавшихся подданных».
Приезд в Петербург столь импозантной особы в Европе сочли признаком англо-российского сближения, что побудило Порту к уступчивости. Руководствуясь тем же соображением, кабинеты Парижа и Вены присоединились к нажиму на султана. Особенно старался Меттсрних, вообразивший, что таким путем можно избежать «вторжения» России в греческие дела. Встревоженное турецкое правительство реагировало быстро, рейс эфенди выразил согласие на открытие переговоров.
Как нельзя более кстати для России в Стамбуле взбунтовались янычары, в их ортах (ротах) были перевернуты суповые котлы, что означало призыв к мятежу. Султан обошелся с этой вольницей истинно по-янычарски: бунтарей обезглавливали, душили (давили, как тогда говорили), топили в водах Босфора, число жертв доходило до 20 тысяч. Янычарское войско подверглось истреблению, следовало найти ему замену, что требовало времени.
В июле в Бессарабии открылись переговоры. 25 сентября (7 октября) была подписана Аккерманская конвенция, восстановившая в полной силе Бухарестский мирный договор 1812 г. В ней подробно оговаривались права и льготы Дунайских княжеств, включая семилетний срок правления господарей, предусматривалось введение в Сербии автономного правления. На Кавказе утверждалась пограничная линия с закреплением за Россией Анаклии, Сухум и Редут-кале, уточнялось разграничение по Дунаю. Статья 7-я обязывала Порту не чинить «никаких преград свободному плаванию купеческих судов под российским флагом во всех морях и иных водах Империи Оттоманской» 4.
В беседах с герцогом Веллингтоном весной царю удалось сдвинуть с места и греческий камень преткновения, и меньше всего споров вызывал вопрос о статусе будущего государства. Фельдмаршал собственноручным письмом информировал Нессельроде о пожеланиях временного правительства. Министр от имени российской стороны выразил с ними полное согласие. И, тем не менее, в подходах к проблеме существовало труднопреодолимое различие. Британский подход носил теоретический характер и обуславливался согласием турок на задуманную комбинацию, на что, без применения силы, существовало мало надежды. Используемые средства, настаивал герцог, должны «ограничиться представлениями»[13]. Вырисовывалась перспектива бесконечной говорильни.
В российском представлении, обретение Грецией автономии являлось конкретной целью, достигаемой активно. Причем, из способов не исключалась и война. Царским переговорщикам удалось изыскать формулу, позволявшую прибегнуть к «последнему доводу королей», и 23 марта (4 апреля) 1825 г. был подписан протокол, определивший расстановку сил в Восточном вопросе на ближайшие и решающие годы. По его условиям греки должны были управляться властями, ими самими избранными или назначенными, но в назначении которых Порта будет иметь «известное участие». Провозглашались свобода совести и торговли и, главное, полная самостоятельность в делах внутреннего управления. Зависимость от Турции фактически ограничивалась выплатой фиксированной дани[14]. Перечисленные условия были благоприятны для греков, учитывая в особенности то обстоятельство, что восстание дышало на ладан. Важно подчеркнуть, что положения о статусе создаваемого государства являлись не плодом творчества тандема Нессельроде-Веллингтон, а почти совпадали с пожеланиями повстанцев, высказанными с учетом сложившейся обстановки. Правда, протокол умалчивал о пространственном распространении Греции, а временное правительство претендовало на все земли, где греки проживали, даже на места, на которые нога повстанцев не вступала, что было явно нереально.
Ключевым параграфом протокола, с российской точки зрения, являлся третий, предусматривавший, что стороны, в случае неудачи посредничества, будут считать изложенные условия «за основания для примирения, имеющего состояться при их участии, общем или единоличном, между Портой и греками»[15]. Запрета прибегать к военным действиям при единоличном участии параграф не содержал. Завершался документ заверением участников об их полном бескорыстии - они не станут «искать никакого увеличения своих владений, никакого исключительного влияния и никаких выгод для своих подданных». Российская сторона не скрывала, что в случае тупика она не остановится перед применением военных операций.
Подписанный акт имел для Петербурга геостратегическое значение, ибо знаменовал рождение новой концепции балканской политики России, означал отказ от территориального расширения в Юго-Восточной Европе и намерение создать здесь, в пограничной зоне, цепь дружественных христианских княжеств.
По здравому размышлению к двум кабинетам решил присоединиться третий -парижский. Режим Реставрации во Франции доживал последние годы, оппозиция резко критиковала его внешнюю политику за пассивность и пренебрежение национальными интересами, пугала полным вытеснением с Балкан. Тюильрийский двор решил примкнуть к англо-рос- сийскому альянсу.
Союз трех был соткан из противоречий. В Петербурге убедились - «исключительно желанием Англии остановить одностороннее вмешательство России в пользу греков было бы можно объяснить подписание герцогом Веллингтоном мартовского протокола». Третий параграф похоронил это намерение. Как писал И.А. Каподистрия, «протокол останется мертвой буквой без условия, которого герцог Веллингтон не понял и которое давало России право осуществлять его сепаратно»[16].
Но и затягивать урегулирование до бесконечности Лондон и Париж не могли, так можно было дождаться истребления опекаемых, что грозило покровителям Греции скандалом.
Заключенный 7 июля 1827 г. трехсторонний договор в секретной своей части предусматривал использование побудительных мер с целью заставить Порту пойти на уступки. Соглашение явилось плодом борьбы и компромисса, но, «продавив» это решение, отечественная дипломатия не сумела добиться четкого определения указанных мер. В итоге адмиралам трех эскадр - британской, российской и французской, было предписано пресечь снабжение турецко-египетских войск боеприпасами и продовольствием, применяя в случае необходимости силу, но, не прибегая к военным действиям[17]. Трех флагманов полученные указания повергли в недоумение, но истолковали они их по-боевому. Возможно, влияние оказал психологический фактор. Какой моряк не мечтает о воинской славе, а она так редко осеняет флотоводцев! Крупные баталии на море в XIX в. можно перечислить по пальцам: Трафальгарская (1805 г.), Наваринская (1827 г.), Синопская (1853 г.). Но как же упустить шанс и не вписать свое имя в скрижали морской славы?
30 октября 1827 г. соединенная эскадра под командованием адмиралов Э. Кодрингтона, Л.М. Гейдена и А. де Риньи уничтожила укрывшийся в Наваринской бухте на юге Морей турецко-египетский флот.
Петербург приветствовал славную баталию колокольным звоном, а в Лондоне погрузились в печаль, - так далеко в ссоре с Османской империей здесь заходить не собирались. Джордж Каннинг только что ушел из жизни; сменившие его посредственности считали, что переусердствовали в побудительных мерах. Король Георг досадовал: он послал Кодрингтону ленту (орденскую, как-никак великая победа), хотя тот заслужил веревку (понятно для чего). В тронной речи монарх назвал сражение досадным происшествием. А Высокая Порта ещё более обострила ситуацию, потребовав у трех держав возместить ей ущерб от потери кораблей и принести извинения султану, иными словами, признать битву актом разбоя. Пойти на подобное унижение значило для держав выпороть самих себя. 8 декабря
1827 г., исчерпав все меры воздействия, их представители в Стамбуле объявили о разрыве отношений с Портой. Самодержавие подвело своих лондонских и парижских партнеров к порогу войны с Османской империей. Но не воевать же ради ее разрушения и укрепления на Ближнем Востоке и Балканах российских позиций! Единственно, что оставалось сделать - это отмежеваться от опасного союзника. Глава Форин офис лорд Дадли поспешил еще раз перестраховаться, предложив подписать так называемый протокол о бескорыстии (от 30 ноября/12 декабря 1827 г.), в котором стороны вновь засвидетельствовали отсутствие у них территориальных претензий к Порте (что вполне соответствовало российской внешнеполитической концепции). Союзники-соперники очутились в тупике: после трех актов о сотрудничестве с Россией и Наваринского сражения они не могли поворачивать фронт на 180 градусов и выступать в защиту Турции. Самое большее, что оставалось сделать, - это покинуть Россию накануне войны, что и произошло. Диву даешься, читая рассуждения A.B. Фадеева в его солидном труде, в котором он, во имя классового подхода и изобличения самодержавия, писал: «Нессельроде и его сотрудники не сумели должным образом обеспечить в политическом отношении новую войну»[18]. На самом деле в плане дипломатическом войну удалось подготовить превосходно.
Ждать оставалось недолго. 27 декабря того же 1827 г. последовал указ падишаха, в котором Россия объявлялась исконным врагом Османской империи, подстрекавшим греков на мятеж против кроткого турецкого правления. Султан призывал правоверных «отвергнуть нелепые требования трех держав», «восстать поголовно за веру и империю свою, вспомнить славу предков и затмить ее своею»[19].
14 (26) апреля 1828 г. началась восьмая по счету русско-турецкая война.
* * *
Разразившийся на балканской почве в послснаполсоновскую эпоху кризис поучителен в плане международном. В ходе его сошел со сцены Священный союз как политическая и организационная структура, разбившись о балканские утссы, и немалая «заслуга» в падении принадлежала царизму. В борьбе между чувством и долгом самодержавие мучительно и с колебаниями избрало последнее, встало на путь поддержки христианских народов Юго-Восточной Европы в их борьбе и попирания власти легитимнейшей из монархий -- Османской. Подобного удара по принципам Священный союз не выдержал, его Веронский конгресс (1823) оказался последним, хотя его участники разошлись под громкие здравицы и бодрые пожелания ему долгой жизни и процветания. На самом деле строй держав смешался, никогда больше Россия, Франция, Австрия, Пруссия не выступали в одном строю, каждый тянул одеяло на себя. Но духовно, как выразитель начал легитимных и охранительных, союз продолжал существовать. Различные комбинации правых сил, сражавшихся с революцией, нарекали его именем.
Балканы рано вышли из тени Священного союза, оказавшись в развилке между постулатами легитимизма и государственными интересами России. Сомкнулись соображения стратегической безопасности, коммерческой выгоды, народной симпатии к православным и стремление избавить их от османского гнета. В кои-то веки раз власть пошла вместе с обществом[20].
Лишь уникальное стечение обстоятельств подвигло царизм занять на Балканах разрушительную для Священного союза позицию. Во всей остальной Европе государственный интерес усматривался в другом. Николай I мнил себя стражем мира и освященных Богом порядков, его цель - «поддерживать священный огонь 1815 года» и сражаться с «адскими принципами революции». Беда заключалась в том, что отстаиваемые порядки подгнили и рушились, несмотря на самоотверженные усилия царя по их спасению. Уже представители старой отечественной историографии пришли к выводу о тщетности и бессмысленности его подвигов. Отстаиваемые порядки, свидетельствовал вполне благонамеренный проф. Ф.Ф. Мартенс, давным-давно утратили право на существование.
* * *
Тонкий покров союза Англии, России и Франции прикрывал их взаимное недоверие и соперничество, что в полной мере проявилось во время войны 1828-1829 гг. В Лондоне ее вообще расценивали как «нашествие» на бедняжку Турцию. Глава Форин офис лорд Дадли считал ее беспочвенной - «неразумно и несправедливо идти на риск сокрушения империи (Османской) ради попытки улучшить участь ее подданных (греков)». Министр заявил, что в отношении Греции Россия связана достигнутыми соглашениями, и «цель должна остаться прежней».
К.В. Нессельроде поспешил заверить встревоженных британцев: Россия не стремится к расширению своих пределов, а в отношении Порты «ни свержение этого правительства, ни завоевания не являются целью, они принесут больше неприятностей, чем пользы». Взгляды государя не изменятся, даже если Османская империя «по воле божественного Провидения» развалится[21]. Британский кабинет занял позицию пристального и отнюдь не беспристрастного наблюдателя за противоборством, будучи обуреваем стремлением добиться наименее болезненного для Турции урегулирования.
В Англию в помощь Х.А. Ливену назначили опытного дипломата А.Б. Матушевича в ранге посланника. Важно было не допустить развала формального альянса держав, гарантировавшего Петербург, по крайней мере, от перебежки двух его участников на сторону неприятеля. Глубокую тревогу вызвало их решение восстановить дипломатические отношения с Высокой Портой. Возвращение двух послов в Стамбул было воспринято там, как свидетельство разногласий в среде неверных и желание двух из них достичь согласия с Портой.
Кампания 1828 г. не оправдала надежд на быструю капитуляцию турок. Их армия оказывала ожесточенное сопротивление. В Дунайских княжествах шесть недель понадобилось на осаду и штурм крепости Брэила (Браилов). 27 мая произошло форсирование Дуная у Исакчи. Старый и осторожный военачальник фельдмаршал П.Х. Витгенштейн приступил к осаде крепостей, дабы после их взятия двинуться вперед. Армия оказалась распыленной и застряла под стенами Варны, Шумлы, Силистрии, а турки слыли большими мастерами обороны. Наступать было просто некому. 29 сентября (11 октября) ценой больших потерь удалось взять Варну. На том кампания и завершилась, основная масса войск переправилась на левый берег Дуная на зимние квартиры. Витгенштейн, ввиду явного несоответствия занимаемой должности, получил отставку.
От фельдмаршала можно было избавиться, чего нельзя сказать о царском брате, великом князе Михаиле Павловиче (армейская кличка - Рыжий Мишка), прославившемся крылатой фразой: «Наука в военном деле не более, чем пуговица к мундиру». Рыжий Мишка провалил осаду Силистрии, погубив тысячи солдат в плохо подготовленных, а потому и бессмысленных приступах. Не удержался от соблазна появиться если не на поле боя, то на операционном театре и сам император. Его сопровождала «Золотая орда» - толпа генералов, флигель- и просто адъютантов, штатских лиц, включая К.В. Нессельроде и обслуги во главе с церемонимей- стером. Казна финансировала действующую армию скуповато, министр финансов Ф.Ф. Канкрин скостил запросы военных с 73 до 48 миллионов рублей. К осени армия ощущала недостачу в оружии, снаряжении, продовольствии, фураже. Начался падеж конского состава. А на обслуживание царской квартиры требовалось 10 тысяч лошадей - число, достаточное для формирования двух кавалерийских дивизий.
К счастью, в 1829 г. Николай Павлович воздержался от экскурсии на театр военных действий. Соперники не без удовольствия отметили отсутствие в первой кампании сколько-нибудь значительных успехов. В январе 1829 г. газета «Таймс» опубликовала важную статью: воля султана несгибаема; Англия, Австрия и, желательно, Франция должны помешать сокрушению его державы дипломатическим путем, а в случае нужды, и более энергичным2^ Существовали, однако, внутренние причины, побуждавшие правительство его величества к сдержанности. Волнения в Ирландии, агитация за предоставление избирательных прав католикам (в основном ирландцам) доставляли ему немало хлопот. Глава кабинета, герцог А. Веллингтон, решил выступить с биллем о предоставлении этого права, чем возбудил недовольство в собственной консервативной партии. В первый и единственный раз в британской истории ему, как премьер-министру, пришлось защищать свою политику с оружием (дуэльным пистолетом) в руках. Обошлось без кровопролития, фельдмаршал промахнулся, его противник выстрелил в воздух и принес требуемые извинения. Герцогу удалось преодолеть сопротивление совершенно замшелого ретрограда, короля Вильяма IV. В апреле 1829 г. закон об эмансипации католиков вступил в силу.
Ввязываться в конфликт с Россией не желала деловая Англия, экспорт товаров в нашу страну в три раза превышал вывоз в Турцию и Грецию. Посол Х.А. Ливен получил два письма от владельца могущественного банкирского дома Натаниэла Ротшильда с выражением готовности вместе со своим братом Жаком, главой парижского дома фирмы, предоставить заем в 1 миллион фунтов стерлингов. И на Уайт холле считали серьезную ссору с самодержавием шагом непродуманным и рискованным.
Успокоительные сигналы поступали из Парижа. Посол К.О. Поццо ди Борго сообщал: Бурбоны не желают плестись в хвосте у кабинетов Лондона и Вены, ставить себя в зависимость от двух дворов. Доживавший последние месяцы режим Реставрации боялся испортить отношения с Николаем I, представлявшимся гарантом устойчивости, легитимизма и порядка.
Успокоительная информация приходила из Вены от Д.П. Татищева: состояние финансов, «медлительность и чрезвычайная осмотрительность ее кабинета» дают гарантии того, что за пределы интриг она не выйдет. Еще до войны канцлер К. Метгерних попытался побряцать оружием, объявив об увеличении армии на 60 тысяч человек, но наскрести на это денег не удалось. Его призыв (декабрь 1828 г.) созвать конгресс с явным намерением сколотить на нем антироссийский фронт отклика не встретил. Австрия самостоятельной силы не представляла, бросить вызов самодержавию не смела, и в Зимнем дворце заговорили о ее ничтожестве. С этой точкой зрения солидаризировался виконт Г.Д. Пальмерстон, восходящая звезда либеральной партии: «Австрия по причине узости своих взглядов и несчастных предрассудков своей политики довела себя, в смысле влияния, почти до уровня второстепенной державы»[22]. Попытки Меттерниха натравить на самодержавие его союзников провалились, и ему оставалось пугать Николая революцией, в ответ на что царь любезно обещал Габсбургам помощь, если те окажутся в беде.
«Дружеским» излияниям Меттерниха в Петербурге не верили, полагая, что в глубине души он жаждет объединить дворы против России. После провала идеи конгресса канцлер стал хлопотать о посредничестве. К.В. Нессельроде выражал пожелание, чтобы его австрийский коллега «впредь вкладывал меньше жара и больше осмотрительности в свои демарши с целью вмешаться в российско-турецкий конфликт»[23].
В Петербурге успокоились - открытой перебежки союзников-сопер- ников в неприятельский лагерь удастся избежать. Опасение - как бы самодержавие не вышло за согласованные рамки, побудило троицу вновь сесть за стол совещаний. 3(15) марта 1829 г. состоялось подписание очередного протокола. В нем говорилось, что послы Англии и Франции в Константинополе будут вести переговоры от имени трех держав, чем ограничивалась их самостоятельность. При содействии французов удалось заручиться британским согласием на включение в Грецию земель Балканского полуострова до линии между заливами Волос и Арта и островов Кикладских и Эвбеи. Прежде Форин офис ограничивал пределы создаваемого государства Мореей (Пелопонессом). Сюзеренные права султана ограничивались получением дани, выражалось пожелание установить в стране наследственную монархию[24].
В Зимнем дворце поздравили себя с успехом. Протокол, торжествовал Нессельроде, «обеспечивает полную безопасность наших операций в начинающейся кампании, он парализует зловредные намерения держав, которые хотели бы воспрепятствовать нам и остановить наш прогресс, он сохраняет между тремя державами видимость союза, оказывающего столь оздоровительный моральный эффект на общее спокойствие в Европе, наконец, он предоставляет в руки России решение греческого вопроса. Сравнивая это решение вопроса с тем раздражением против нас, которое в конце прошлого года повсеместно царило, бесконечными опасностями в связи с вероломными инсинуациями Австрии и высокомерными заявлениями Англии, нужно признать, что наше политическое положение чувствительно улучшилось» 8. В этом высказывании прозвучали нотки самоуспокоенности. Если заглянуть в «поелеадрианополь- скую» пору, станет ясно, что Форин офис собирался установить в Греции свое решающее влияние, а вовсе не предоставлять России решение греческих дел.
Приспели долгожданные победы на поле боя. У нового командующего армией на Дунае И.И. Дибича были сравнительно скромные силы: 125 тысяч штыков и сабель при 450 пушках. Но действовал он смело и напористо, разбил армию Решида паши при Кулевче, добился капитуляции ключевой крепости Силистрия. В июле командующий двинул войска (35 тысяч человек) за Балканы. Неприятель в панике отступал, теряя людей от болезней даже больше, чем от пуль. К Адрианополю Дибич привел всего 17-тысячный отряд, но противник сдал крепость без сопротивления 8(20) августа. До Константинополя оставалось всего несколько переходов. Очевидец так описывал настроения в столице: «Всяк норовил удрать подальше от широких равнин Адрианополя, и возглас «Спасайся, кто может!» больше всего подходил к создавшейся обстановке»[25]. На Кавказе корпус И.Ф. Паскевича занял Карс, Ардаган, Ахалцих, Поти, Баязет (1828), Эрзерум (1829) и подошел вплотную к Трапезунду (Трабзону). Победа была полной на обоих фронтах. Малочисленные силы Дибича шли на Стамбул, не встречая сопротивления.
Рейс эфенди Пертев паша обратился к послам Великобритании и Франции Р. Гордону и А.Ш. Гильомино с просьбой о посредничестве. Его предложения содержали два совершенно неприемлемых для российской стороны пункта - заключить перемирие (чтобы выиграть время и собрать силы) и исключить греческий вопрос из переговоров, дабы решить его в дальнейшем вчетвером, с участием Лондона и Парижа. Два посла «от имени всей Европы» предостерегали Дибича (а через него и царя) о последствиях, могущих произойти в случае крушения султанской власти - тогда «ужасающая анархия распространится беспрепятственно...и с самыми пагубными последствиями дня существования как христианского, так и мусульманского населения». И баланс сил в Европе рухнет[26].
Игра была шита белыми нитками. И.И. Дибич докладывал: «Придерживаясь смысла данных мне инструкций, буду, насколько возможно, самым вежливым образом избегать постороннего вмешательства в переговоры». Никакого перемирия и никаких «дружеских советов» по ходу урегулирования! Выбор (удачный) государя в качестве первого уполномоченного пал на знаменитого впоследствии Алексея Федоровича Орлова. Утром 2(14) сентября состоялось подписание трактата, нареченного Ад- рианопольским. По нему граница между двумя империями в Европе по- прежнему проходила по реке Прут. Тем самым подтверждался зафиксированный в одной международной конвенции и двух протоколах отказ России от территориальных приращений на Балканах. Предусматривался, однако, переход к России островов в протоках Дуная, ничтожных по площади, но позволявших контролировать выход из реки. Тщательно сформулированная статья 7-я обязывала Турцию обеспечить полную свободу плавания в Черном море и Проливах для кораблей под российским флагом и «всех держав, состоящих в дружбе с Блистательною Портою». Значение этой статьи выступало особенно рельефно в связи с чинившимися османскими властями в двадцатые годы препятствиями для торговли через Босфор и Дарданеллы. А объемная по содержанию статья устанавливала, что «российские подданные будут пользоваться во всей Оттоманской империи, на суше и на морях, полною и совершенною свободою торговли». Весь комплекс экономических условий трактата способствовал хозяйственному развитию обширного причерноморского региона, причем не только в российских пределах.
Статья 4-я посвящалась территориальным проблемам в Закавказье. К России отходили Ахалцих, Ахалкалаки, «равно и весь берег Черного моря от устья Кубани до пристани Святого Николая включительно». Анапа и Поти остались за Россией, занятые ее войсками Карс, Баязет и Эрзерум возвращались Турции.
Статья 5-я восстанавливала в силе автономные права Дунайских княжеств, попранные после 1812 года. Следующая, 6-ая обязывала султана предоставить самоуправление Сербии. Понадобилось 15 лет дипломатических усилий и война, чтобы возрождение государственности сербского народа стало фактом.
Многострадальной греческой проблеме посвящалась статья 10-я трактата. Турция согласилась принять положения Парижской конвенции от июля 1827 г. и Лондонского протокола от 29 марта 1829 г. Лишь торжество российской армии на поле боя сломило упрямство Высокой Порты - родилось Греческое государство.
Эпопея миротворчества в его важнейшем греческом звене не завершилась подписанием договора. Совещания трех продолжались, и в их ходе британская сторона предложила предоставить Греции статус не автономии, а независимости. Это был беспроигрышный ход: Россия, раде- тельница балканских христиан, не могла возражать против предоставления эллинам более высокого государственного статуса. Сами греки только и мечтали о независимости, и лишь по причине сыпавшихся на них неудач согласились на автономию. Но право покровительства России распространялось только на «турецких христиан», а греки перестали быть таковыми. Самодержавие утратило единственный правовой рычаг для поддержания своего влияния. Все преимущества в борьбе на греческой почве оказались на стороне Англии: морская мощь, финансовое могущество, возможность предоставления займов, обширный рынок, привлекательная для прогрессивных афинских кругов конституционная система, одним словом - все предпосылки для прочного утверждения в Греции, что и произошло.
* * *
Отечественной науке приходится сейчас продираться сквозь дремучие дебри классового подхода. Это целиком относится и к балканским сюжетам. «Советская историческая энциклопедия», несмотря на клятвенные заверения трех правительств о бескорыстии, бестрепетно утверждала: «Русско-турецкая война 1828-1829 гг. была вызвана борьбой держав за раздел владений Османской империи»![27] Автор цепной фактическим материалом монографии A.B. Фадеев в разоблачительном порыве декларировал: «Даже свою восточную политику самодержавие подчинило политике «жандарма Европы»»[28]. Не щадил он и командующих - И.Ф. Паске- вича и И.И. Дибича, представляя их ничтожествами в генеральских мундирах, изобличая их в стратегической близорукости, укоряя за тактические упущения, а Дибича наделяя Дополнительно внешностью уродливого карлика. Позволительно, однако, предположить, что победоносная кампания осуществлялась при их участии и под их руководством, а не вопреки их усилиям провалить задуманные операции.
* * *
5-6 (17-18) сентября 1829 г., когда мир уже был заключен, но весть о нем еще не поступила в Петербург, Николай I созвал совещание по всему кругу проблем, которые тогда называли восточными. Участвовали в совете люди, пользовавшиеся его особым доверием: председатель Комитета министров и Государственного совета граф В.П. Кочубей, глава военного ведомства граф А.И. Чернышев, князь А.Н. Голицын, граф П.А. Толстой, статс-сскрстарь Д.В. Дашков. Все участники, кроме присутствовавшего по должности К.В. Нессельроде были представителями русской или украинской знати, хотя административный аппарат, офицерский корпус и дипломатическая служба кишели тогда прибалтийскими баронами. Николай Павлович хорошо помнил судьбу деда и отца, поплатившихся жизнью за то, что не сработались с дворянством, и в решающий момент прибег к консультации с его влиятельными представителями, разделив с ними ответственность за вырабатываемый курс.
Секретный комитет заслушал меморандум, зачитанный Нессельроде и выражавший точку зрения царя (иного мнения докладчик не имел), и обсудил «плоды размышлений некоторых лиц, осведомленных в Восточном вопросе». Нессельроде начал с фразы: конечно, если водрузить крест на храм Святой Софии, подвижников богоугодного дела осенит вечная слава. Но торопиться не следует, ибо «сохранение Турции более выгодно, чем вредно, действительным интересам России:...никакой другой порядок вещей, который займет ее место, не возместит нам выгоды иметь соседом государство слабое, постоянно угрожаемое революционными стремлениями своих вассалов и вынужденное успешною войною подчиниться воле победителя». Д.В. Дашков присоединился к высказанному К.В. Нессельроде мнению, выразив убежденность в территориальной насыщенности России. Стране «нужны не новые приобретения, не распространения пределов, но безопасность оных и распространение ее влияния между соседними народами, чего она удобнее достигнуть может, продлив существование Оттоманской империи на известных условиях» (желательно, ее подчинения)[29]. В принятом единогласно решении комитет разделил указанную точку зрения, предопределив стратегический курс в восточных делах на обозримое будущее. Сие означало отказ от территориальной экспансии на Балканах. Собравшиеся сознавали: еще один шаг, и Россия окажется в изоляции и, что еще хуже, столкнется с союзниками. Идти на риск европейской войны они не желали.
* * *
Император Николай был в восторге от подписанного мира. Льстецы от дипломатии в лице Ливена и Матушевича курили ему фимиам: «Европа с Англией во главе склонится перед решением, которое соизволит принять император». Обессиленная Турция превратится в послушного сателлита, надо лишь «навязать ей все условия, которых требуют наши интересы, наша честь, наша торговля и абсолютная необходимость утвердить наше преобладание в Леванте»[30].
Не ведали тогда обитатели Зимнего дворца, какие сюрпризы преподнесет им следующее десятилетие. Держава султана стала полем столкновения, на котором у соперников царизма оказались все преимущества - экономическое преобладание, широкий выбор промышленных товаров, обширный рынок, свободные капиталы, морская мощь, идеологический багаж в богатом ассортименте для оснащения им поднимавшейся балканской буржуазии.
Но пока что и Петербург, и Лондон, и Вена оценивали Адрианополь- ский договор с точки зрения своих непосредственных выгод или потерь, и все обнаружили историческую близорукость. В Австрии его восприняли кисло, но протестовать канцлер К. Меттерних не посмел и прислал требуемые поздравления. Французский министр-президент Ж. Полиньяк расценил условия мира как «снисходительные»[31] . Резко и раздражительно встретили трактат в Лондоне - и кабинет, и парламент, и пресса. Смысл газетных высказываний, по словам Х.А. Ливена, сводился к тому, что «султану будет оставлена видимость самостоятельного существования», но отсутствие союзников и наличие лишь дипломатических средств воздействия склоняли к осторожности. И Петербург проявлял явную склонность к примирению.
В мирной процедуре оставалось сделать заключительный «греческий аккорд». Российская сторона не имела ни причин, ни повода для протеста против предоставления новорожденной Греции статуса независимости, хотя это играло на руку Великобритании. Три державы в полном согласии решили превратить ее в наследственную монархию. Поиски кандидата на трон натолкнулись сперва на трудности, соискателей пугало мятежное состояние страны. Выбор покровители остановили на принце Отгоне Виттсльсбахе, за которого хлопотал отец, баварский король Людвиг, убежденный филэллин. В конвенции от 6 мая 1832 г. упоминалось о выработке в дальнейшем в Греции конституции. Ливсн и Матушевич уверяли царя, что не следует пугаться самого слова, оно употреблено для обозначения государственного устройства и ничего подрывного в себе не несет. С российской стороны были предприняты немалые усилия, чтобы католик Оттон перешел в православие, как религию своих подданных. Угодным православию делом занималась необычная для подобной миссии троица: лютеранин Х.А. Ливен, католик А.Б. Матушевич и приверженец совсем редкого в России англиканства К.В. Нессельроде. Ничего у них не получилось.
Адрианопольский мир положил начало эпохе, которую называют балканским Возрождением: возрождалась, развивалась, укреплялась государственность населявших регион христианских народов, убыстрилось экономическое развитие, происходил невиданный ранее подъем культуры во всех ее сферах - от школьного образования до высот науки и искусства. Все шло в борении с отсталостью, преодолении трудностей, со срывами и неудачами, но шло. И не так уж далек от истины был просветитель, писатель, драматург, литературный критик А. Руссо, заметивший, что его родная Молдавия проделала тогда за 15 лет больший путь, чем за предшествовавшие полтысячелетия
B.Н. Виноградов (ИСл РАН)
Из сборника статей «Война, открывшая эпоху в истории Балкан: К 180-летию Адрианопольского мира», 2009.
Примечания
[1] Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами. Т.2.Ч.1.Спб (Мартене Ф.Ф.) С. 57,309.
[2] Внешняя политика России XIX и начала XX века. Документы министерства иностранных дел. Серия вторая. Т. XII. М.,1980 (ВПР). С. 189-190.
[3] Фадеев A.B. Россия и Восточный кризис 20-х годов XIX в. М., 1958. С. 125; 4. С. 56.
[4] ВПР. С. 229, 279, 313; Достян И.С. Россия и балканский вопрос. М.,1972. С. 204-205; Гуткина И.Г. Греческий вопрос и дипломатические отношения европейских держав в 1821- 1822 г.// Уч. зап. ЛГУ. Сер. истор. вып. 18. Т. 130. Л.,1951. С. 143.
[5] Гуткипа И.Г. Греческий вопрос и дипломатические отношения европейских держав в 1821-1822 г Л Уч. зап. ЛГУ. Сер. истор. вып. 18. Т. 130. Л.,1951. С. 123.
[6] Достян И.С. Россия и балканский вопрос. М.,1972. С. 232-233.
[7] Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. Канцелярия. 1824. Д. 5933. Л. 319-320.
[8] Temperley Н. The Foreign Policy of Canning. L., 1925. P. 326.
[9] Фадеев A.B. Россия и Восточный кризис 20-х годов XIX в. С. 64; AB ПРИ. Ф. Канцелярия. 1824. Д. 6941,6942.Д. 6941.Л. 251, Д. 6942.Л.57; ВПР. Т. XIII. М.,1982. С. 683.
[10] АВПРИ. Ф. Канцелярия. 1824. Д. 6941, 6942. Д. 6941. Л.115-117; ШильдерН.К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. Т. 1. Спб., 1903. С. 44,49, 141-142.
[11]14. Д.6956. Л. 18-20, Д. 6939.Л.37-38
[12] Stapleton A.G. The Political Life of George Canning. L., 1831.P. 469 474.
[13]Мартенс Ф.Ф. Указ. соч. Т. П. СПб., 1895. С. 123
[14] ВПР. Т. XIV. М.,1985. С. 430.
[15]Мартенс Ф.Ф. Указ. соч. Т. 11. С. 341-343.
[16] Crawley C.W. John Capodistria’s Unpublished Letters. Thessaloniki, 1970. P.98.
[17] Temperley H. Op.cit. P. 398-404.
[18] Фадеев A.B. Россия и Восточный кризис 20-х годов XIX в. С. 238.
[19] Шеремет В.И. Турция и Адрианопольский мир 1829 г. М.,1975. С. 106-107.
[20] Подр. см.: Виноградов В.Н. Балканы — выход из тени Священного союза. // Геополитические факторы во внешней политике России. Вторая половина XVI - начало XX века. К столетию академика А.Л. Нарочницкого. М., 2007.
[21] АВПРИ. Ф. Канцелярия. 1824. Д. 5933. 1828 Д. 6975. Л. 231-232, 291.
[22] Speech of Viscount G.J. Palmerston. L., 1829. P.43.
[23] АВПРИ. Ф. Канцелярия. 1829. Д. 2701. Л.45-48.
[24] Мартенс Ф.Ф. Указ. соч. Т. 11. С, 401—409.
[25] Восточный вопрос во внешней политике России. М.,1978. С. 91.
[26] Шилъдер Н.К. Указ. соч.; Шеремет В.И. Указ. соч. С. 459; 20. С. 105-107.
[27] Советская историческая энциклопедия. Т. 12. М., 1969. С. 383.
[28] Фадеев A.B. Россия и Восточный кризис 20-х годов XIX в. С. 38.
[29] Подр. анализ договора см.: Достян И.С. Балканский вопрос...С. 326-330; см. также Татищев С. С. Внешняя политика императора Николая I. СПб., 1887. С. 202-203.
[30] АВПРИ. Ф. Канцелярия. 1829. Д. 7003. Л. 97,71.
35 Дамянов С. Френската политика на Балканите 1829-1853. София, 1977. С. 29.
