Показать все теги
Из материалов международной научной конференции «Ювелирное дело Древней Руси и его истоки», проведенной в Санкт-Петербурге в апреле 2006 г. и посвященной 100-летию со дня рождения Гали Фёдоровны Корзухиной
Оглавление
Из кладов России: Гали Фёдоровна Корзухина
Г.Ф. Корзухина в Русском музее. О некоторых неизвестных фактах биографии ученого
Редакция сборника о Г.Ф.Корзухиной
Л.С. Клейн
ИЗ КЛАДОВ РОССИИ: ГАЛИ ФЁДОРОВНА КОРЗУХИНА
Говорят, что стать интеллигентом очень просто — нужно окончить три университета: первый должен окончить твой дед, второй — отец, и третий — ты сам. Вот таким потомственным интеллигентом была Гали Фёдоровна Корзухина. Причем высшие учебные заведения, которые стояли за ней в ее родословной, все связаны с искусством. Это Академия художеств, кафедра археологии Университета и аспирантура Академии истории материальной культуры.
Дедом Гали Фёдоровны был известный русский художник-передвижник Алексей Иванович Корзухин (1835-1984). Сын уральского горнозаводского мастерового с Уктусского завода в Екатеринбурге, он окончил столичную Академию художеств и прославился как жанровый художник с демократическими устремлениями. Вместе с Маковским и другими он был участником бунта 14-ти выпускников Академии художеств, вышедших из нее в знак протеста против консервативного преподавания. В 1863 г., в пору движения шестидесятников, он вошел в созданную И.Н. Крамским Санкт-Петербургскую Артель художников, затем был в числе организаторов в 1870 г. «Товарищества передвижников». Картины его висят в Третьяковке («В монастырской гостинице», «Перед исповедью») и в Русском музее («Поминки на деревенском кладбище», «Птичьи враги», «У краюшки хлеба»). Бывший бунтовщик был избран академиком живописи. В 1881 г. художник нечаянно оказался свидетелем убийства народовольцами царя Александра II. Это событие потрясло его, и он долго болел, а кровь и трагедийность проявились в его картине, с необычным для него сюжетом, написанной на следующий год: «Смерть Ивана Нарышкина — сцена из стрелецкого бунта».
Отец Гали Фёдоровны, Фёдор Алексеевич Корзухин (1875-1941), был известным архитектором. Ему принадлежит архитектура некоторых доходных домов на Малом и Среднем проспектах Васильевского острова. Жили Корзухины тоже на Васильевском, на набережной адмирала Макарова, а потом Гали Фёдоровна жила на Дворцовой набережной, по соседству с нынешним зданием ИИМК и Домом ученых, на третьем этаже. Из окна можно было видеть Петропавловскую крепость и стрелку Васильевского острова.
Ничего удивительного, что выросши в такой среде и в такой исторической обстановке, Гали Фёдоровна Корзухина (1906-1974) углубилась в изучение истории русской культуры — сначала занималась древнерусской архитектурой, потом прикладным искусством — художественным ремеслом (Гуревич 1987: 291-293; Пескова 2003: 9). Более того, еще одна женщина из этой семьи стала археологом — более известная под фамилией мужа, Марьяна Дмитриевна Хлобыстина.[1]
Демократическая традиция этой семьи, традиция шестидесятников, сказалась в том, каким именно археологом оказалась Гали Фёдоровна. Она вошла в тот костяк Академии (потом Института) истории материальной культуры, который при всех поворотах исторической конъюнктуры, при всех драматических сменах идеологии и начальства, продолжал традицию высокой науки и позволял коллективу держать марку. Это Иван Иванович Ляпушкин, Мария Александровна Тиханова, Александр Александрович Иессен, Татьяна Николаевна Книпович, Александр Маркович Беленицкий и некоторые другие, среди них, конечно, Гали Фёдоровна Корзухина. Это были люди, в мастерстве, честности и добросовестности которых никто никогда не имел оснований усомниться. А в силу специфики науки (многие ее данные непроверяемы) научная честность — это conditio sine qua non археологии. Можно сказать, что эти люди были воплощением совести головного учреждения отечественной археологии. По ним вынуждены были равняться другие. Почти все эти исследователи придерживались той методологической установки, которую историографы обозначают как эмпиристическое направление, эмпиристическая школа.
Занявшись в археологии древнерусским искусством, в частности ювелирным мастерством и кладами драгоценностей, Гали Фёдоровна неизбежно должна была унаследовать функции крупнейшего русского археолога Н.П. Кондакова, эмигрировавшего после революции из страны. Кондаков выпустил в 1896 г. первый том «Русских кладов», Гущин — второй, а третий разработала и выпустила Г.Ф. Корзухина — в 1954 (Кондаков 1896; Гущин 1936; Корзухина 1954). Это была ее диссертация 1945 г. Кондаков был основоположником того направления в археологии, которое я назвал комбинационизмом и которое развилось из диффузионизма (Клейн 1975: 95-103). По этому учению, новое в культуре прослеживается не в его эволюции из старого и не как привнесенное извне, а как сложившееся из смешивания и рекомбинации элементов старых культур. Это учение развивали дальше М.И. Ростовцев и Б.В. Фар- маковский, а в Англии — П. Риверс. Но у Гали Фёдоровны мы найдем лишь отзвуки этого учения — в том, как она понимала сложение культуры восточных славян из компонентов разного этнического происхождения, без исключительного внимания одному корню. Зато она, критикуя Н.П. Кондакова за преувеличение византийского влияния на русское искусство, с блеском применяла сам иконографический метод Кондакова и во всей полноте придерживалась другой кондаковской традиции — той, за которую его учеников (С.А. Жебелева, Я.И. Смирнова, Д.В. Айналова, В.Н. Лазарева и других) прозвали «фактопоклонниками».
Эмпиризм был выдвинут как важный принцип науки еще в XVII в., но особое направление в науке, взявшее этот принцип за основу, стало складываться лишь во второй половине XIX в. и первой половине XX, причем складывалось оно не как особая школа, а как ряд школ, формировавшихся в разное время и в разных странах. Эмпирический метод, отвергая теории, имеет ряд ограничений и без подключения теорий не позволяет продвинуться далеко. Но он позволяет строить базу для науки и отвергать злоупотребления наукой. Приверженцами этого принципа становились честные и объективные ученые там и тогда, где и когда в науке складывалось засилье некой предвзятой идеи, теории, навязанной извне, а открытое сопротивление ей было невозможно. Именно такое положение сложилось в советской науке. Вместе с Ляпушкиным и другими ревнителями объективной науки Гали Фёдоровна вежливо, без прямых посягательств на теорию, но систематически и упорно противостояла сначала социологизаторским претензиям москвичей и теории стадиальности ленинградцев, а потом угодным политической конъюнктуре концепциям этногенеза Б.А. Рыбакова и П.Н. Третьякова.
В жизни Гали Фёдоровна была очень своеобразным человеком. Все в ИИМКе знали, что она следит за проходящими мимо ее окон пароходами и баржами на Неве и внимательно отмечает на своих графиках их гудки. Она изучила последовательность их прохождения и могла узнать по гудку любое судно, знала досконально весь цикл навигации. Это была рискованная страсть: КГБ могло заподозрить ее в сборе агентурных данных. Менее известной и менее опасной была ее страсть к футбольным соревнованиям. Не играя, разумеется, в футбол и не посещая стадионов, она знала все команды первых лиг, неуклонно отмечала все игры и их результаты, удачно предсказывала ход борьбы за кубки и первенство. Дело не в том, что она так уж болела за «Зенит» или «Динамо». Она болела за ясность и красоту композиции. В этом сказывалась ее натура, ее исследовательские особенности. Она обожала находить порядок в кажущемся хаосе, чтобы из нагромождения случайных мазков прорисовывались ясные контуры. С этой же страстью она разбирала свои энколпионы и колты, подвески и фибулы, клады и погребения. Выявляла картину их распределения во времени и пространстве.
Красивые картины рисовали и энтузиасты широких концепций — П.Н. Третьяков, Б.А. Рыбаков, М.Ю. Брайчевский, но они исходили из блестящих гипотез, к которым подстраивали выборки из материала. Получившиеся теории они налагали на материал. У них получалось связное преемственное развитие на территории Украины от Трипольской культуры через поля погребений до Киевской Руси, что очень нравилось власть предержащим. В своем своде выемчатых эмалей Гали Фёдоровна четко и с лукавым, едва заметным юмором, который всегда сверкал в ее прищуренных глазах, описывает создание рыбаковской концепции.
«В 1939 г. в “Вестнике древней истории” со статьей, посвященной предыстории Киевской Руси, впервые выступил Б.А. Рыбаков. Статья эта, озаглавленная “Анты и Русь”, написана исключительно целеустремленно.[2] Рыбаков хотел в ней доказать с помощью всех имевшихся в его распоряжении материалов прямую преемственность между культурой скифов, антов и Киевской Руси. ...Несмотря на то, что позже Рыбаков неоднократно выступал со статьями на ту же тему, ни одна из его работ не завоевала себе такой популярности среди историков и археологов, как его первая работа. Эту популярность следует приписать заманчивой ясности и стройности изложенной в ней концепции, которая, казалось, избавляла русскую историческую науку от дальнейших мучительных поисков в данной области. Она ликвидировала Великую Готию в Среднем Поднепровье и углубила на несколько столетий (потом — тысячелетий. — Л. К.) историю славян на данной территории.
Концепция Рыбакова стала краеугольным камнем в работах археологов, историков, филологов и историков литературы. Она была широко использована академиками Б.Д. Грековым и Н.С. Державиным, В.В. Мавродиным и многими другими.
Так, вслед за Б.А. Рыбаковым Б.Д. Греков утверждал, что “на основании археологических наблюдений устанавливается непрерывная цепь развития общества, сидящего в Поднепровье, .цепь от скифов до Киевского государства включительно” (1949: 371-372).[3] Ошеломленный возможностями археологического материала, Греков писал, что “надо только заставить его заговорить языком, нам понятным. Надо, конечно, уметь предъявить ему четкие требования” (Там же: 337). Требования эти были предъявлены. Они были совершенно определенными — найти корни русской государственности не только как можно глубже, но найти их именно на Днепре, доказав, что исконной территорией славян было Поднепровье (Корзухина 1978: 8).
Работа напечатана в 1978 г., посмертно, но написана она в 1969. Это Гали Фёдоровна писала, когда Рыбаков был директором Института, в котором она работала, и главой всех советских историков. За рыбаковской концепцией стояла вся огромная махина государственно-партийного аппарата с практикой идеологического и административного давления — от научного шельмования до репрессий. Гали Фёдоровна прекрасно сознавала, на что она шла. Недавно О.А. Щеглова обнаружила в ее рукописном архиве стишок на папочке, использованной в качестве суперобложки для рукописи 1951 г. (т. е. еще сталинского времени) «Происхождение Руси» (рис. 1):
Ходит птичка весело
По тропинке бедствий,
Не предвидя от сего
Никаких последствий.[4]
Так что опасность тропинки скепсиса была для нее ясна. Но этим здоровым и смелым скепсисом пронизана вся деятельность Г.Ф. Корзухиной с самого начала.
Уже в «Русских кладах» о датировках Б.А. Рыбакова, сделанных без предварительной полной сводки и классификации (имеется в виду его «Ремесло древней Руси») (Рыбаков 1948. — Ред.), сказано: «Нельзя сказать, чтобы такие датировки были всегда неверны, но они всегда были шатки, ненадежны и широки» (Корзухина 1954: 6).
Гали Фёдоровна работала совершенно не так, как искатели преемственности во что бы то ни стало. Она брала всю массу материала, упорядочивала его, находила в нем самом связи и группировку и показывала: смотрите, ваши гипотезы в наличный материал не укладываются. Материал, если его объективно исследовать, им противоречит. Нет преемственной связи.
Так построена ее знаменитая статья в ХХП томе альманаха «Советская археология» за 1955 г. — «К истории Среднего Поднепровья в середине I тысячелетия н. э.» (Корзухина 1955: 61-82). Статья вышла на следующий год после «Русских кладов». Взгляд И.И. Ляпушкина об отсутствии преемственности на Левобережье Корзухина распространила на все Поднепровье. Журнал опубликовал статью как дискуссионную «без всяких редакционных изменений», т. е. сняв с себя всю ответственность. Прежде всего, Гали Фёдоровна зафиксировала лакуну в VI-VII вв., которую ее оппоненты не признавали, но в которой позже появились культуры пражского типа, тогда еще неизвестные. Затем она показала, что вся территория, которую ее оппоненты рассматривают чохом, распадается на две резко различающиеся зоны — степную и лесостепную. В первой — одни погребения, во второй встречаются и клады, в первой наборы оружия, во второй — украшения и детали одежды. Это две культуры: первая принадлежит кочевникам, вторая — оседлому населению, страдающему от кочевников и вынужденному зарывать клады. Преемственность же в этих украшениях обеспечивается тем, что в значительной части это вещи импортные с юга или возникшие под влиянием греческих городов Причерноморья.
В 1955 г. когда эта статья вышла, я был недавним выпускником кафедры археологии, работавшим в Белоруссии учителем. Я не был ни учеником Корзухиной, ни ее сослуживцем, и даже консультировался, еще будучи студентом, чаще у Марьи Александровны Тихановой. Но подруга Тихановой, Гали Фёдоровна всегда была рядом, очень доброжелательная и исполненная тихого достоинства. Всегда была готова помочь. Помню, по одному вопросу она сказала: «Это надо выяснить у жены моего мужа, я позвоню ей». Я был совершенно обескуражен и тупо сказал: «Как это? Ведь жена вашего мужа это Вы!» «Какой Вы непонятливый! — отвечала Гали Фёдоровна. — Хорошо, растолкую: нынешней жене моего бывшего мужа». Оказалось, что Гали Фёдоровна развелась со своим мужем Николаем Николаевичем Ворониным, но разошлись они очень интеллигентно, сохранив добрые отношения, и даже с новой женой своего мужа (она тоже археолог) Гали Фёдоровна пребывала в добрых отношениях.
Получилось так, что с самого начала моего вхождения в науку наши пути пересеклись и научные позиции совпали. В том же томе «Советской археологии», о котором речь шла выше, была опубликована моя первая печатная работа — «Вопросы происхождения славян...» (Клейн 1955: 257—272), большая рецензия на труды конференции Украинского Института археологии. В ней менее четко, чем у Гали Фёдоровны, были выражены те же общие убеждения: преемственность не доказана. Реакцией на эти две статьи была новая конференция в Киеве («расширенный совет института»), на который не только меня, но и Гали Фёдоровну не пригласили и на котором нас обоих нещадно критиковали (см.: Максимов 1956: 72-78).
Вторым совпадением путей была варяжская дискуссия 24 декабря 1965 г.[5] За год до того я организовал в университете Славяно-варяжский семинар, на котором собирались еженедельно молодые археологи (студенты и выпускники), а из старших часто приходили М.А. Тиханова и Г.Ф. Корзухина. Им импонировала та настойчивость, с которой мы, молодые, стремились установить объективные факты и конкретную меру скандинавского присутствия на территории восточнославянских и финно-угорских племен. Когда партийное руководство факультета (секретарем был профессор И.В. Степанов), обеспокоенное нашей антипатриотической, как им казалось, деятельностью, вызвало нас в декабре на публичную дискуссию, надеясь разгромить или разоблачить, мы очень серьезно подготовились к этому событию и попросили Гали Фёдоровну, поддержать нас и тоже выступить в дискуссии. Ведь Гали Фёдоровна участвовала в датировке нижних слоев Старой Ладоги, именно она установила отличия больших домов из этих слоев от восточнославянских, раскапывала чисто норманнский могильник Плакун неподалеку. Гали Фёдоровна сначала отнекивалась, но услышав, что мы на нее рассчитываем как на тяжелую артиллерию, рассмеялась и согласилась. Поскольку публика предвкушала сражение, и в 70-й аудитории ленинградского истфака было не протолкнуться, то, чтобы протащить тучную Гали Фёдоровну в первые ряды, ее пришлось тянуть спереди и подталкивать сзади. Первым в ответ на доклад И. П. Шаскольского (рис. 2) выступил я, и Гали Фёдоровне мое выступление понравилось (одобрительная реплика ее впоследствии была использована в поэтическом пересказе события). Потом с нашей стороны витийствовала молодежь, а Гали Фёдоровна выступила действительно уже в конце заседания и довершила разгром противника.
Через месяц, уже в 1966 г., к 17 января — юбилею Гали Фёдоровны (60-летию) мы описали варяжскую баталию в стихотворном послании к юбиляру, сугубо пародируя «Полтавскую баталию» Пушкина и подчеркивая роль юбиляра. Позволю себе предложить читателю этот текст, хотя в нем непомерно идеализирован мой образ (я уподоблен Петру), но уподобление диктуется самим жанром пародии, а из песни слова не выкинешь.
Норманская баталия
Г.Ф. Корзухиной в день 60-летия
Текст народный
Раздайся музыка тимпанов!
То роковой, девятый вал.
Иван Васильевич Степанов[6] На эту битву всех созвал.
Чуть утро — серый, невесомый,
С огнем авдусинским[7] в груди,
Спокойно шведами несомый (шведы его критиковали. — Л.К.) Явился Игорь[8] впереди.
Всё стихло. Выдержанный, скользкий,
Все взоры приковал Шаскольский.
Вдруг слабым манием руки
Поправил на носу очки.
И грянул бой, норманский бой!
Доклад невнятно был прочитан
Тем, кто под грековской[9] трубой
Был вскормлен, вспоен и воспитан.
Но смолкли похвалы словенам,
Угасли слабые слова.
Тогда-то громом вдохновенным
Раздался звучный голос Льва.[10]
Он бледен, лик его ужасен,
Движенья быстры, он прекрасен,
Он весь — как Божия гроза.
Кто супротив него? Кто — за?
Птенцы гнезда его — за ним:
Язвящий Глеб,[11] наглой Владимир,[12]
Но дальше, недругом тесним,
Весь полк варягов будто вымер.
Их битвы сроду не пугали,
Не страшен ворог им любой,
Но без воительницы Гали
Им бы не выиграть этот бой.
Когда уже в кровавой груде
Смешалось всё — ослы и люди,
На горе главного осла
Она явилась - и спасла.
Тот миг стал переломным мигом
В борьбе с антинорманским игом.
Когда Шаскольскому на смену
Фроянов[13] вышел на арену,
Он вывод по дороге съел
И откровенно в лужу сел.
Еще за чару Лев не брался,
Еще от боя не остыл,
А уж Шапиро[14] расстарался
Ему на миг подставить тыл.
Вид брани Клейну слаще пира —
«Силён бродяга, ах силён!» (Г.Ф. Корзухина — из устных высказывании)
И в часть филейную Шапиро
Был им немедля уязвлен.
Рванулся Пештич[15] на подмогу,
Но как ни бился, не помог.
О том, о сем попел немного
И лучше выдумать не мог.
Но, отступая, Льва лягнул —
Мол, в чем-то где-то Лев загнул.
Поздненько Пештич спохватился,
За что жестоко поплатился!
Какие боги помогали
Варягам, придавая сил?
Присутствие отважной Гали,
Могучей Фёдоровны пыл.
Но мудр и опытен премного
Владимир Старый[16] ждал итога,
Чтобы с дороги не свернуть
И к победителям примкнуть.
Вот чья позиция умна!
Всё завершилось дотемна,
Когда решителен и строг
Михайло-вождь[17] подбил итог.
Нет, нам не боги помогали —
Восславить воинов пора!
Под стягом Фёдоровны Гали
К победам будущим! Ура!
Прошло сорок лет. Черновик, снабженный шаржами-зарисовками действующих лиц, сохранился, но сильно размыт шампанским (рис. 3).
Пародия — пародией, юмор — юмором, но истинное место Гали Фёдоровны Корзухиной в русской археологической науке становится виднее только сейчас, с расстояния времени. И.И. Ляпушкин детально обосновал разрыв в преемственности только для территории Левобережья Среднего Приднепровья во второй половине I тысячелетия н. э. Расширила эту констатацию на всю территорию степной и лесостепной Украины и на все I тысячелетие, разработав ее на огромном материале, Г.Ф. Корзухина. Она стала основным авторитетом, противостоявшим тенденциозной и спекулятивной концепции преемственного и сепаратного развития восточнославянской культуры и государственности на территории Украины в течение нескольких тысячелетий. В трудных условиях идеологического отвержения она отстояла традицию иконографического анализа русского прикладного искусства на широком европейском фоне - метод и традицию Н.П. Кондакова. Исследования Г.Ф. Корзухиной позволяли представить также истинное место норманнов в русской истории. Своим примером эта скромная и естественная женщина учила молодежь достоинству, самоуважению и преданности научным принципам — этим очень нужным качествам в условиях тоталитарного режима.
Нужны они и сейчас. Поэтому мы все чаще обращаемся к таким фигурам истории нашей науки, как Гали Фёдоровна Корзухина. Русские клады, русские сокровища — это прежде всего люди, и часто совсем не те, которым при жизни воздается много чести. Вот каким человек и ученый придет к своему столетию. Гали Фёдоровна пришла признанным корифеем науки. Ее авторитет еще вырастет, потому что в ее архиве лежат еще не напечатанные монографии. Три десятилетия ее нет в живых, а мы ждем ее новых книг, и у меня странное ощущение, что вот сейчас она войдет в аудиторию.
Литература
Гуревич 1987 — Гуревич Ф.Д. Гали Федоровна Корзухина (к 80-летию со дня рождения) // СА. № 2. 1987.
Гущин 1936 — Гущин А.С. Памятники художественного ремесла Древней Руси X-XIII веков. Л., 1936.
Клейн 1955 — Клейн Л. С. Вопросы происхождения славян в сборнике докладов VI научной конференции Института археологии АН УССР // СА. Т. XXII. 1955.
Клейн 1975 — Клейн Л.С. Проблема смены культур в современных археологически теориях // Вестник ЛГУ. № 8. 1975.
Клейн 2009 — Клейн Л.С. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон. СПб., 2009.
Кондаков 1896 — Кондаков Н.П. Русские клады. Исследование древностей великокняжеского периода. Т. 1. СПб. 1896.
Корзухина 1954 — Корзухина Г.Ф. Русские клады IX-XIII вв. М.; Л., 1954.
Корзухина 1955 — Корзухина Г.Ф. К истории среднего Поднепровья в середине I тысячелетия н. э. // СА. Т. ХХП. 1955.
Корзухина 1978 — Корзухина Г.Ф. Предметы убора с выемчатыми эмалями V - первой половины VI в. н. э. в Среднем Поднепровье // САИ. Вып. Е1-43. Л., 1978.
Максимов 1956 — МаксимовЕ.В. Обсуждение вопросов ранней истории восточных славян в Институте археологии АН УССР // КСИАУ. Вып. 6. 1956.
Пескова 2003 — Пескова А.А. О Гали Федоровне Корзухиной // Корзухина Г.Ф., Пескова А.А. Древнерусские энколпионы. Нагрудные кресты-реликварии XI-XIII вв. СПб., 2003.
Рыбаков 1948 — Рыбаков Б.А. Ремесло Древней Руси. М., 1948.
[1] Марьяна Дмитриевна Хлобыстина (1931-2005), в девичестве Корзухина, племянница Гали Фёдоровны, дочь Оксаны Фёдоровны Корзухиной и Дмитрия Дмитриевича Иваненко, работала в ЛОИА АН СССР — ИИМК РАН в 1974-1996 гг. Специалист по археологии Сибири эпохи бронзы. — Ред.
[2] Рыбаков Б.А. Анты и Киевская Русь // ВДИ. № 1. 1939. С. 319-337. — Ред.
[3] Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1949. — Ред.
[4] РА НА ИИМК РАН. Ф. 77. Д. 43. Обл. Это четверостишие неизвестного поэта второй половины XIX в. неоднократно использовалось в отечественной литературе и публицистике. — Ред.
[5] Подробнее об этом событии — в давно написанной, но недавно вышедшей книге Л.С. Клейна «Спор о варягах» (Клейн 2009). — Ред.
[6] Иван Васильевич Степанов, профессор истфака ЛГУ, секретарь его парткома, специалист по истории России XVII в. и «крестьянской войне» Степана Разина, впоследствии — профессор Ивановского педагогического института, куда был переведен якобы из-за этой «норманнской дискуссии», в действительности — в начале 1970-х, скончался в начале 1980-х. — Ред.
[7] Даниил Антонович Авдусин (1918-1994), профессор кафедры археологии МГУ, с 1949 руководил Смоленской экспедицией, исследовавшей Гнёздово с его многочисленными скандинавскими погребениями, отрицал участие норманнов в сложении русской культуры и государства и обвинял ленинградских археологов в «норманизме». — Ред.
[8] Игорь Павлович Шаскольский (1918-1995), научный сотрудник Ленинградского отделения Института истории АН СССР, специалист по средневековой истории Новгородской Руси, ее отношениям с западными соседями и Скандинавией, автор книги «Норманская теория в современной буржуазной науке» (М.; Л., 1965), послужившей поводом для дискуссии. — Ред.
[9] Борис Дмитриевич Греков (1882-1953), академик, историк Древней Руси, творец отечественного феодализма, варяги его не интересовали. — Ред.
[10] Автор публикации, Лев Самойлович Клейн. — Ред.
[11] Глеб Сергеевич Лебедев (1943-2003), историк, археолог, специалист по Древней Руси и Скандинавии, в 1965 — студент кафедры археологии и секретарь комсомольской организации исторического факультета, впоследствии профессор кафедры археологии ЛГУ, после депутатства в демократическом Петросовете в начале 1990-х занялся организацией и популяризацией гуманитарной науки. — Ред.
[12] Владимир Александрович Назаренко (род. 1945), археолог, специалист по скандинавским и чудским древностям Ладоги и Юго-Восточного Приладожья, в 1965 — студент кафедры археологии, работал в ЛОИА-ИИМК, ныне проживает с семьей в Мюнхене. — Ред.
[13] Игорь Яковлевич Фроянов (род. 1936), окончил Ставропольский педагогический институт, в 1965 — аспирант исторического факультета ЛГУ, в 1982-2001 — декан факультета, в 1983-2003 заведовал кафедрой истории СССР, впоследствии Русской истории, ныне — профессор СПбГУ. — Ред.
[14] Александр Львович Шапиро (1908-1994), с 1956 профессор истфака, до этого преподавал в военно-морском училище, специалист по аграрной истории средневековой России и историографии. — Ред.
[15] Сергей Леонидович Пештич (1914-1972), заместитель декана истфака, профессор, специалист по историографии XVIII в. и трудам В.Н. Татищева. — Ред.
[16] Владимир Васильевич Мавродин (1908-1987), в 1940-1971 декан исторического факультета ЛГУ, специалист по истории Древней Руси. — Ред.
[17] Михаил Илларионович Артамонов (1898-1972), археолог, специалист по кочевническим культурам юга России, в 1949-1972 — заведующий кафедрой археологии ЛГУ, в 1951-1964 — директор Эрмитажа. — Ред.
