Показать все теги
Одним из крупнейших в России адвокатов и судебных ораторов XX в. был Оскар Осипович Грузенберг - правовед-эрудит, как В.Д Спасович; неукротимый боец, как П.А. Александров; язвительный полемист, как А.И. Урусов; почитатель А.И. Герцена и друг А.М. Горького. Жизнь, деятельность и личность Грузенберга отражены в обширном массиве источников. Это в первую очередь — опубликованные воспоминания, письма, очерки, речи самого Оскара Осиповича[1] и сохранившийся в Петербурге его, правда небогатый, личный архивный фонд[2], а также отрывочные сведения о нем в мемуарах юристов (В.В. Берен- штама, М.Л. Мандельштама, Б.С. Утевского) и других современников (П.Н. Милюкова, Н.А. Морозова, К.И. Чуковского)[3]. Но до сих пор, как ни странно, нет о нем специального, сколько-нибудь обобщающего исследования, хотя бы в форме статьи (не говоря уже о научной биографии)...[4]
Грузенберг родился в 1866 г. в Екатеринославе (нынешний Днепропетровск) на Украине. Отец его был купцом 2-й гильдии. Он умер в 1879 г., когда будущей знаменитости российской адвокатуры не исполнилось и 13 лет. Кстати, брат Оскара Матвей Осипович тоже стал видным адвокатом в Тифлисе (Тбилиси).
В 1885 г. Оскар Грузенберг окончил 4-ю Киевскую гимназию и в том же году поступил на юридический факультет Киевского университета. Еще студентом, в 1887 г., он женился на Розе Гавриловне Голосовкер, с которой прожил всю жизнь. На знаменитом двойном портрете работы В А. Серова «0.0. Грузенберг с женой Розой Гавриловной» (сентябрь 1909 г.) первый план занимает, прикрыв мужа своей, не слишком ладной фигурой, именно Роза Гавриловна. Кстати, в 1911 г. Серов написал и отдельный портрет Р.Г.[5] Можно поэтому предположить, что все сказанное академиком И.Э. Грабарем о супругах Грузенберг («долго умоляли Серова изобразить их вдвоем, немилосердно с ним торговались и до смерти ему надоели», а Серов «им за это отомстил портретом, чего они, впрочем, не уразумели»)[6], — все это относится больше к Розе Гавриловне, чем к Оскару Осиповичу.
В 1889 г. Грузенберг окончил Киевский университет, приехал в Петербург и там (!) поступил в помощники к присяжному поверенному П.Г. Миронову — очень авторитетному адвокату, бессменному с 1886 по 1902 гг. члену Петербургского совета присяжных поверенных, который представлен в словаре-альбоме П.К. Мартьянова такими строками:
Не адвокат — певец, в суде — Мазини[7] сам,
Речами-песнью губит «уголовных дам»[8].
В звании помощника присяжного поверенного (оно, по определению самого Грузенберга, «было лишь адвокатским ученичеством»[9]) Оскар Осипович задержался... на 16 лет. Хотя Петербургский совет каждый раз по истечении установленного 5-летнего срока рекомендовал принять его в присяжные поверенные, министр юстиции Н.В. Муравьев не пропускал его как еврея. И не только его: за все эти 16 лет «ни один еврей не был утвержден»[10] в звании присяжного поверенного. Между тем помощник присяжного поверенного Грузенберг уже обрел репутацию первоклассного адвоката. «И старые «патроны», — вспоминал В.В. Беренштам, — ходили к «помощнику» советоваться»[11].
Лишь 10 января 1905 г., на следующий день после начала первой русской революции (символическая деталь!), Грузенберг получил звание присяжного поверенного[12].
С первых же шагов своей адвокатской карьеры Оскар Осипович импонировал знатокам и коллегам редкостной эрудицией, изобретательностью, настойчивостью, мастерством слова. Но всероссийски знаменитым он стал после т. н. максвелльского процесса 1899 г. (в тот год министр Н.В. Муравьев вторично отклонил рекомендацию Петербургского совета о зачислении Грузенберга в присяжные поверенные).
Предметом обвинения на максвелльском процессе была «Максвелльская оборона», т. е. «вооруженное сопротивление властям» (по ст. 271 Уложения о наказаниях) со стороны рабочих-стачечников текстильной фабрики Д.Д. Максвелля в Петербурге в ночь с 16 на 17 декабря 1898 г., когда целые отряды полиции врывались в жилые казармы к рабочим, истязали их, схватили первых попавшихся под руку 20 человек, которые и были преданы суду, а истязатели вызывались в суд как свидетели. Политический мотив этого дела, кроме самого факта «сопротивления властям», выражался еще и в том, что рабочие И.П. Малов, Ф.Ф. Филиппов и П.Н. Николаев — центральные фигуры стачки, «Максвелльской обороны» и судебного процесса — примыкали к петербургскому Союзу борьбы за освобождение рабочего класса и вели социалистическую пропаганду на своей фабрике[13].
Процесс максвелльских рабочих открылся в Петербургской судебной палате 29 марта 1899 г. Защищали их представители и «старой» и «молодой» адвокатуры: Н.П. Карабчевский, П.А. Потехин, О.О. Грузенберг, Ф.И. Родичев, В.В. Беренштам, Я.З. Алапин[14]. До начала процесса они провели совещание, где впервые за всю историю политической защиты в России договорились о том, кто будет на процессе их лидером. Поскольку в дальнейшем адвокаты часто прибегали к лидерству в коллективной защите, здесь уместно процитировать его исчерпывающее определение, тем более что принадлежит оно Грузенбергу: «Лидерствовать — это значит: 1) не иметь возможности отлучиться ни на минуту из судебного заседания; 2) знать дело во всем объеме назубок; 3) собачиться все время с прокурором по поводу каждого его ходатайства или заявления; 4) быть готовым, не заглядывая в книгу законов, ^
к даче заключения по юридическим вопросам, во время слушания дела возникающим, и 5) разгадать характер каждого из подсудимых, чтобы не оскорбить усердием защиты (как этим грешил «король адвокатуры» В.Д. Спасович. — И. Т.) политических его верований»[15].
«Само собою, — вспоминал Грузенберг о совещании адвокатов перед максвелльским процессом, — лидерство на суде должно было быть предоставлено Потехину или Карабчевскому ввиду не только таланта, но и авторитета, которым они пользовались в судебной среде и обществе. Я высказался мотивированно в этом смысле». Однако Потехин и Карабчевский сочли более рациональным возложить лидерство на молодого и сверхэнергичного помощника присяжного поверенного Грузен- берга. Тот согласился и уже как лидер изобретательно предложил: «Ордером министра юстиции закрыты двери суда, но не наши уста. Подсудимых — два десятка; значит, им принадлежит право ввести в зал заседания 60 человек без всяких объяснений[16], а кого ввести — это будет наше дело: подберем авторитетных в разных общественных кругах людей — вот вам и публичное заседание, не намного уступающее обычному при открытых дверях»[17].
Идея Грузенберга была реализована очень эффектно. «При открытии заседания, — рассказывал осведомленный современник, — подсудимые начали заявлять просьбы о выдаче пропусков «родственникам». «Кто ваш родственник?» — спрашивает председатель суда первого подсудимого. «Михаил Иванович Туган-Барановский», — отвечает без запинки рабочий. «Чем он занимается?» — «Приват-доцент Петербургского университета». — «Как же он приходится вам родственником?» — «Тетка моей жены — двоюродная сестра его дяди». Приходится допустить. Второй подсудимый называет своим родственником Владимира Галактионовича Короленко. Третий — Николая Константиновича Михайловского. Четвертый — моего дядю (историка В.Я. Яковлева — Богучарского. — Н. Т.). В результате скамьи для публики заполняются отъявленными врагами правительства. «Родственники» вынимают каждый по тетради и карандаши и приготовляются записывать все, что будет происходить «при закрытых дверях»[18].
Грузенберг до суда провел заседание и с подсудимыми, выяснил, что они пекутся не каждый о себе, а «об общей пользе и интересе»[19]. Поэтому защита сделала упор на изобличении беззакония и жестокости полицейской расправы с рабочими — жильцами казарм. Кульминацией процесса стал допрос, которому Грузенберг подверг главного карателя, полицейского пристава Н.П. Барача:
«— Скажите, свидетель, откровенно, из-за чего вышло такое страшное дело — неужели только из-за того, что двое рабочих, оскорбивших действием переодетого сыщика, проживали в казармах? Вы опытный полицейский, знаете, что такие дела подсудны мировому судье, который назначил бы небольшой денежный штраф или, в крайнем случае, несколько дней ареста. А вы врываетесь глухою ночью в семейные рабочие казармы, вызываете конных жандармов, полицию, ломаете рабочим ребра, истязаете их, подставляете под их удары полицейских и себя самого. Во имя чего гибель себя бысть?
— Во имя авторитета власти, господин защитник. Власть не должна давать бунтарям спуска.
— Авторитет власти — великое дело, но он подлежит охране в пределах закона, а закон воспрещает то, что вы сделали»[20].
После того как суд вынес максвелльцам умеренно-суровый приговор (от 3 недель ареста до 1 года тюрьмы при 4 оправданных), защита дважды в кассационном порядке добивалась его пересмотра, и на третьем процессе 9 ноября 1900 г. он был смягчен: 5 человек — к 6 месяцам тюрьмы, 4 — к аресту на 3 недели, и остальные — оправданы[21].
Максвелльский процесс уже со всей наглядностью показал, сколь добросовестно и тщательно изучал Грузенберг порученное ему (или взятое им на себя) дело. Близко знавший его юрист А .Я. Столкинд вспоминал: «Добросовестность его при изучении дела была изумительной. Защищая в Тифлисе податного инспектора Романовского, обвиненного в убийстве жены, Грузенберг в течение нескольких месяцев под руководством врача изучает строение сердца, читает медицинские учебники. На суде при допросе врачей-инспекторов и при исследовании характера раны, нанесенной в сердце, он поражает своими познаниями в этой области. А по делу о злоупотреблениях в Петербургском коммерческом ссудном банке, в котором должны были рассматриваться подлоги при составлении балансов, Грузенберг настолько изучил бухгалтерию, что мог на суде изумить опытных профессионалов- бухгалтеров. К выступлению Грузенберга готовился не только он сам, готовились и его противники и даже судьи. Как рассказывал мне секретарь Петербургской судебной палаты, председатель Крашенинников часто говорил ему: «Пришлите мне дело на дом, надо тщательнее подготовиться, так как выступает Грузенберг»[22].
Если Оскар Осипович мог в интересах дела профессионально судить о загадках анатомии и бухгалтерии, то собственно правовые вопросы он понимал, толковал и разрешал виртуозно — пожалуй, как никто из адвокатов после В.Д. Спасовича. «В уголовном праве он знает все, — свидетельствовал В.В. Беренштам. — Нет сенатора, нет профессора, который знал бы практику суда лучше его. Он на лету ловил кассационные поводы. Когда нас, несколько товарищей, защищавших по одному и тому же делу, берутся составить кассационную жалобу, мы находим два-три повода, он — двенадцать. И умеет так обставить их, сделать такими серьезными, что мы только недоумеваем, как могли не заметить таких юридических слонов»[23].
Адвокатская изобретательность Грузенберга, так эффектно (и эффективно!) проявившаяся в максвелльском деле, не знала границ. Он все учитывал, вплоть до того, как и когда выбрать благоприятный момент для разбирательства дела. По воспоминаниям Е.М. Кулишера, Грузенберг сам рассказывал ему, как он несколько раз срывал слушание дела П.Н. Милюкова и И.В. Гессена, обвинявшихся в том, что они напечатали в своей газете «Речь» манифест Петербургского Совета рабочих депутатов (октябрь 1905 г.), «а затем быстро добился его разбирательства в тот момент, когда пошли слухи о поручении Милюкову сформировать правительство. Как известно, слухи эти не оправдались, но Милюков и Гессен тем временем были оправданы»[24].
Во имя соблюдения законности Грузенберг искал (и находил) разные подходы к суду. 8 февраля 1906 г. в Петербургской судебной палате слушалось дело по обвинению редактора «Русской газеты» Н.П. Дульчин- ского в напечатании манифеста Совета рабочих депутатов. По ходу дела прокурор не только поддержал, но и усугубил обвинение, инкриминировав Дульчинскому «намеренное возбуждение к противозаконным действиям». Грузенберг добился здесь почти невозможного. Показав, что литературные дела последнего времени «не встречают оплота в законе», он буквально воззвал к суду: «В наши дни, когда правосудие вершится штыками и саблями, велика тоска по закону. Должен же быть хоть где- нибудь чистый уголок, куда бы могла обратиться с надеждой на правосудие измученная общественная совесть!»[25] Суд внял призыву Оскара Осиповича и подыскал для Дульчинского «чистый уголок» правосудия, оправдав его.
Особый имидж адвоката-бойца создавала Грузенбергу его рискованная, буквально на грани правонарушений (но все-таки в рамках закона) манера «собачиться», по его собственному выражению, с прокурорами и даже судьями, если те позволяли себе манипулировать законностью. В этом отношении Грузенберг не знал равных себе из отечественных адвокатов после П.А. Александрова.
Вот колоритная зарисовка из воспоминаний В.В. Беренштама. 1906 г. Главный военный суд оставил в силе смертный приговор временного военного суда четырем рабочим, замеченным в толпе, когда она опустошила железнодорожный вагон с оружием. Грузенберг, что называется, рвал и метал. «Где здесь грабеж?! — горячился он. — Восставший народ расхватал оружие. Не для наживы, не для присвоения! Нет, он брал его, чтобы обезоружить войско, не дать себя избивать. Ибо власти уже делали это. Быть может, отойдя в лес, рабочие с ненавистью ломали ружья и выбрасывали их как орудие истязания. Для чего народ расхватал оружие, — суд даже не поставил себе вопроса! Это, самое главное, как раз и не интересовало его. Грабеж без похищения, без всякой цели! Но ведь за восстание нет смертной казни, и любителям виселицы понадобился грабеж! Пусть прокурор, это око закона, даст нам ответ: где здесь закон?! Ведь это — юридическое невежество! Если нужно вешать, то нельзя же вешать безграмотно! Иначе, для чего суд, а не простые застенки? Открывайте уж их скорее!»
«Он метался, точно разъяренный лев, могучий в своем великом негодовании. Казалось, он забыл, где находится, точно он был строгий судья, а они — подсудимые. Его захватила волна протеста. И речь его становилась все сильнее и резче. Всегда красивый, теперь он был прекрасен. И каждое слово его било судей молотом стыда. Он был велик своей нравственной силой. Председатель не решался прервать его резкие нападки, его упреки суду. Ибо напор негодования свалился на судей, как снежная лавина. Растерянные, они молчали. <...> Приговор отменили»[26].
В другой раз, на процессе жены П.М. Рутенбурга[27], обвинявшейся в сопротивлении властям, Грузенберг назвал статью Уложения, обязывающую суд понизить наказание до простого ареста, если доказано, что преступление было совершено в состоянии опьянения или возбуждения. Председатель суда Ф.О. Гредингер, который вел процесс предвзято и грубо, ухмыльнулся: «Что ж, по-вашему, подсудимая была в пьяном виде?», на что Грузенберг ответил запальчиво: «Неужели, господин председатель, можно быть пьяным только от алкоголя? Люди пьянеют от горя, от отчаяния, как пьян сейчас я при виде того, как вы нарушаете судебные уставы!»[28] Разумеется, судьи злобствовали на Грузенберга за такие его эскапады, но осадить его не могли, ибо каждую свою дерзость он мотивировал юридически неотразимо.
Не меньше злобились судьи и прокуроры на Грузенберга за его ядовитую (как у того же П.А. Александрова или А.И. Урусова) иронию, с которой он разваливал несостоятельные обвинения и против которой они тоже часто не находили аргументов, но и не хотели уступать язве-адвокату. Так, в речи по делу о злоупотреблениях на Балтийской и Псковско-Рижской железных дорогах 1903 г.[29], защищая штабс-капитана запаса Ивана Кованько, Оскар Осипович подчеркнул, что даже обвинение признает репутацию его подзащитного хорошей, но инкриминирует ему без всяких доказательств такое нехорошее дело, как растрата казенных денег. «Жалко Кованько. Очень жалко, — иронизировал Грузенберг. — Сколько раз эти слова повторялись и прокурором, и гражданским истцом! Приведет г-н прокурор обвинительный довод, остановится и пожалеет Кованько. Вздохнет и снова пожалеет. И так как обвинительных доводов было пять, то пять раз и пожалел он его. Особенно г-н обвинитель пожалел Кованько в заключительной части своей речи, когда требовал применения к нему... самой строгой статьи карательного закона. Поверенный управления железных дорог не только пожалел, но и заявил, что он не видит против Кованько никаких улик: одни только подозрения! Но так как суд может все-таки обвинить Кованько, то и он поддерживает обвинение. Своеобразная жалость! Жутко становится от нее, и мне остается заявить моим противникам покорную просьбу не утруждать себя жалостью и приберечь ее для тех, кто в ней нуждается. Кованько обойдется и с одной правдою!»[30] Суд, однако, вопреки правде обвинил Кованько, приговорив его к 9 месяцам тюрьмы[31].
Показательно для Грузенберга, что он «считал для себя оскорбительным, когда его поздравляли с блестящей речью. «Блестящая, — говорил он, — значит бессодержательная, бьющая на внешний эффект». Сильная, умная, жестокая и, превыше всего, убедительная — вот те эпитеты, которыми он сам награждал понравившуюся ему речь»[32].
Итак, сила Грузенберга как адвоката заключалась в совокупности достоинств гражданина, юриста, оратора, рыцарски безупречного бойца, которыми он обладал. «Всегда во всеоружии юридических знаний. Настойчивый, несмотря ни на какие неудачи. Не теряющийся ни при каких условиях. Смелый до дерзости и самозабвения», — таким запомнился он друзьям и коллегам. «Наш блестящий защитник», «с огненным темпераментом»[33], — вспоминал о нем П.Н. Милюков.
Как и большинство других корифеев «молодой адвокатуры», Грузенберг в политике придерживался либерально-демократических взглядов. Из письма к нему его патрона П.Г. Миронова от 5 июля 1894 г. явствует, что Оскар Осипович был горячим (безоговорочным, в отличие от Миронова) поклонником А.И. Герцена[34]. Дружил он и с народовольцем Н.А. Морозовым, и с кадетом П.Н. Милюковым, и с пролетарским писателем А.М. Горьким, причем каждого из них юридически опекал. Так, после освобождения Морозова (7 ноября 1905 г.) из Шлиссельбургской крепости, где он отсидел 21 год, его обязали «ежедневно утром являться в охранное отделение и получать там новое письменное удостоверение на право прожить следующий день». Грузенберг, узнав об этом, взялся «вести все дела» Морозова и выхлопотал ему разрешение приписаться к сословию мещан с правом свободного проживания «по всей империи»[35].
С Горьким Грузенберг познакомился еще до Кровавого воскресенья 9 января 1905 г. В квартире Оскара Осиповича Алексей Максимович в 1903 г. читал только что написанную им программную поэму «Человек», а весь сбор с этого литературного вечера шел в пользу антиправительственных организаций[36]. Когда же, после 9 января, Горький был арестован за его протест против расстрела мирного шествия рабочих, Грузенберг взялся его защищать, но в условиях нарастания революции царизм предпочел «залаять» дело Горького — суд над ним, назначенный на 3 мая 1905 г., не состоялся[37]. В дальнейшем Грузенберг вел литературные дела Горького, а благодарный писатель подарил ему шесть томов своего собрания сочинений с дружественной дарственной надписью[38].
Видный историк, председатель ЦК Конституционно-демократической партии и министр иностранных дел Временного правительства
1917 г. П.Н. Милюков тоже считал Грузенберга своим «другом и постоянным защитником» и признавал не случайным тот факт, что черносотенец Смирнов в 1907 г. имел поручение убить и самого Милюкова, и его «постоянного защитника»[39] Грузенберга.
Зато своему коллеге, присяжному поверенному А.В. Бобрищеву-Пушкину после его инсинуаций против революционного движения на процессе Г.А. Гершуни (1904) Грузенберг отказался подавать руку[40].
О политической оппозиционности Грузенберга самодержавию свидетельствует его участие в собрании 676 «представителей интеллигентных профессий» в Петербурге 20 ноября 1904 г. Собрание выработало резолюцию с требованием, «чтобы весь государственный строй России был реорганизован на конституционных началах». Подписали резолюцию, наряду с литераторами (В.Г. Короленко, А.М. Горьким, А.Н. Андреевым, П.Ф. Якубовичем), учеными (В.И. Семевским, Н.П. Павловым-Сильванским, Е.В. Тарле, Н.А. Бердяевым), деятелями искусств (М.Ф. Андреевой, ТА. Щепкиной-Куперник), многие адвокаты — и «старые» (Д.В. Стасов, А.Н. Турчанинов), и «молодые» (О.О. Грузенберг, Б.Г. Барт и др.)[41].
Однако в отличие от адвокатов, которые были членами кружков политзащиты, Грузенберг никогда не ставил профессиональный долг защитника в зависимость от своих или своего подзащитного политических взглядов, усматривая «величие адвокатуры именно в том, что она становится на защиту жертв политического преследования и государственного произвола, кто бы ни были эти жертвы и от кого бы ни исходило гонение»[42]. «Государственный строй меняется, — говорил он на собрании адвокатов в 1906 г. — Власть приходит и уходит. Партии слагаются и распадаются. Но незыблемыми остаются те принципы права и свободы, во имя которых адвокат встает на защиту личности»[43]. Впрочем, Грузенберг защищал А.М. Горького и В.Г. Короленко, Л.Д. Троцкого и М.Т. Бейлиса, членов Государственной думы и Всероссийского Крестьянского союза, но ни разу не выступал защитником явно реакционного, на его взгляд, лица или дела.
Прославляя «величие» российской адвокатуры, Оскар Осипович даже переоценивал ее защитительные возможности. Вот что он сказал в речи по делу 1909 г. о присяжном поверенном А.И. Гиллерсоне: «Как бы суров ни был ваш приговор, он русскую адвокатуру — я твердо верю — не запугает. Куда бы историческая судьба ни забросила ее членов, — в реакционный ли застенок или в революционный трибунал, — всюду они отдадут своим подзащитным все помыслы, всю силу души, и в этой всепоглощающей работе не останется ни минуты для малодушной тревоги за себя»[44]. По поводу этих слов Грузенберга Е.М. Кулишер резонно заметил: «Судьбы русской адвокатуры, увы, сложились иначе. Ей не суждено было гордо встать в революционном трибунале на защиту тех, кого революционная власть преследовала и истребляла за их убеждения. В страшные годы этих преследований славная корпорация русской адвокатуры была уже разгромлена»[45].
Грузенберг не так часто выступал на политических (или с политическим оттенком) процессах, как А.С. Зарудный, Н.К. Муравьев или Н.Д. Соколов, но каждый раз он играл при этом среди защитников одну из главных либо даже главную, лидирующую роль. Так было, к примеру, на процессе в Кишиневской судебной палате 6 ноября — 7 декабря 1903 г. по делу о грандиозном, вызвавшем международный резонанс, еврейском погроме в апреле того года[46]. Здесь Оскар Осипович выступил — вместе с Н.П. Карабчевским, А.А. Куперником, А.С. Зарудным, Н.Д. Соколовым и другими корифеями — в качестве поверенного гражданских истцов, т. е. потерпевших от погрома евреев. Именно Грузенберг и Карабчевский потребовали в интересах истцов «доследовать дело» с целью «изобличить истинных виновников погрома», т. е. привлечь для допросов губернатора фон Раабена, начальника кишиневской охранки барона Аевендаля, полицмейстера Ханженкова[47]. Поскольку суд это требование отклонил, поверенные гражданских истцов ушли с процесса, а перед уходом Грузенберг дал отповедь защитнику А.С. Шмакову, заявившему, что те, кто за евреев, «унижают Россию». «Нам говорят, — возмущался Оскар Осипович, — что мы унижаем Россию. Чем? Разоблачением ужасов, которые творила озверевшая толпа, и желанием привлечь к суду истинных виновников? Я считаю вправе утверждать, что разбойники, насильники и грабители в те ужасные дни не бросили большего позора на наше отечество, чем те, которые явились сюда защищать их перед судом!»[48]
С еврейским вопросом, всегда — с юных лет — болезненным для Грузенберга, он вновь остро соприкоснулся, будучи уже на пике своей адвокатской карьеры, в1913г. С25 сентября по 30 октября того года в Киеве шел привлекший к себе внимание мировой общественности процесс по делу приказчика кирпичного завода Менделя Бейлиса — еврея, который якобы (по версии охранки) с ритуальной целью получения христианской крови для выпечки мацы[49] убил христианского мальчика Андрея Ющинского[50]. Грузенберг выступил здесь защитником в первоклассной компании с Н.П. Карабчевским, А.С. Зарудным и В.А. Маклаковым.
Перед началом суда адвокаты засомневались, как быть, — защищать ли конкретно Бейлиса или «еврейство вообще». Грузенберг сформулировал позицию защиты, которая и была одобрена: «Раз вызваны эксперты по вопросу еврейской религии, путь они и возятся со всем этим вздором. Мы, со своей стороны, вызвали русских ученых с мировыми именами, как академик Коковцов[51], профессор Троицкий[52] и московский общественный раввин Я. Мазе... Смешно же нам путаться в работу корифеев. Конечно, для церемоний, чтобы не вызвать недовольства со стороны еврейских «общественных деятелей», надо кому-нибудь из нас делать вид, что и мы занимаемся этой экспертизой»[53].
Итак, адвокаты защищали на том процессе не «еврейство вообще» а конкретно Менделя Бейлиса, доказывая (и в конце концов доказали!), что он невиновен, ибо обвинение не смогло выставить против него ни одной улики, полагаясь лишь на предположения. По существу, как это доказала защита, власти инсценировали ритуальное убийство и очень старались превратить весь процесс в такую же инсценировку: не зря часть публики, обслуживающий персонал и курьеры, являвшиеся к присяжным заседателям в их комнату, были переодетыми чинами охранки, и даже «сам председатель суда под видом сторожа для услуг присяжных заседателей ввел в их совещательную комнату переодетого жандарма»[54].
Инсценировка не удалась: присяжные оправдали Бейлиса. Российская и мировая общественность встретила такой исход процесса с удовлетворением. Однако сам Бейлис, опасаясь мести со стороны черносотенцев, уехал со всей своей семьей в Палестину, где и умер в 1934 г.
Пожалуй, самым впечатляющим из выступлений Грузенберга на политических процессах была его судебная «дуэль» с авторитетным в «верхах», отличавшимся «садистской жестокостью»[55] председателем Петербургской судебной палаты Н.С. Крашенинниковым по делу Петербургского Совета рабочих депутатов (19 сентября — 19 октября 1906 г.). Условия той «дуэли» были крайне невыгодны для Оскара Осиповича. Процесс шел в обстановке мстительной реакции после событий 1905 г. Власти сделали его почти закрытым, чтобы суд меньше церемонился с подсудимыми и адвокатами. «Крашенинников принял все меры к тому, чтобы было как можно меньше присутствующих. Здание суда было объявлено на военном положении. Улица возле суда кишела воинскими и жандармскими отрядами, полицией и сыщиками из охранного отделения. В суд допускались по специальным пропускам»[56].
Грузенберг, уже получивший к тому времени звание присяжного поверенного, был на процессе лидером защиты, представленной такими именами, как А.С. Зарудный, Н.К. Муравьев, П.Н. Малянтович, Л.Н. Андроников, Н.Д. Соколов, А.Ф. Керенский, П.Н. Переверзев. Адвокаты сразу определили юридическую недоказанность предъявленного 52 подсудимым обвинения в организации «преступного сообщества» с целью ниспровергнуть существующий строй (ст. 102 Уложения о наказаниях) и, особенно, в «приготовлении вооруженного восстания» (ст. 101). Чтобы опровергнуть обвинение, они избрали отменно продуманный ход.
В самом начале процесса Грузенберг от имени всей защиты заявил ходатайство о вызове в суд бывшего председателя Совета министров графа С.Ю. Витте, а также министра внутренних дел П.Н. Дурново, военного министра генерала от инфантерии А.Ф. Редигера и морского министра вице-адмирала А.А. Бирилева в качестве очень важных свидетелей. Дело в том, что Витте, будучи главой правительства, вступал в переговоры с Советом рабочих депутатов отнюдь не как с «преступным сообществом», и для суда было бы важно выяснить смысл и подробности этих переговоров[57]. Суд отказал защите в ходатайстве. Грузенберг саркастически прокомментировал этот отказ: «Юрист не может примириться с тем, что из числа вызываемых на одинаковом основании свидетелей Иванова, Петрова и т. д. можно вызвать, а Витте, Бирилева, Редигера и прочих нельзя»[58].
По ходу процесса защита сумела заполучить копию письма бывшего директора Департамента полиции А.А. Лопухина от 14 июня 1906 г. к председателю Совета министров П.А. Столыпину, сменившему на этом посту Витте. В письме подробно сообщалось о «погромно-литературном» творчестве полиции, сочинявшей, якобы от имени русских рабочих Петербурга, призывы к еврейским погромам и обвинения Совета рабочих депутатов в мошенничестве, растрате рабочих денег, политической лжи. Грузенберг потребовал приобщить письмо Лопухина к делу и начал было зачитывать его текст. «Нет! — остановил его Крашенинников. — Скажите вкратце, о чем это письмо!»[59]
Тогда Грузенберг «вкратце», но емко и громко изложил содержание письма, а затем от себя добавил: «Эти обстоятельства важны не только для подсудимых, но и для истории. Помимо вопроса о виновности, господа судьи, вам предстоит еще решать вопрос о наказании. Это вопрос вашей совести. И мы увидим еще, что скажет ваша совесть, когда вы узнаете, что в Петербурге тоже подготавливался погром и что только этим людям, которых вы теперь судите, но на которых, как это доказано, не было ни капли крови, вы обязаны тем, что Петербург избег этих ужасов»[60]. Закончил Оскар Осипович свое выступление ходатайством о вызове Лопухина в качестве свидетеля.
Крашенинников объявил перерыв в заседании, а после перерыва огласил решение суда отказать защите и в приобщении к делу письма Лопухина и в вызове самого Лопухина как свидетеля. Тогда защита, со своей стороны, потребовала объявить перерыв для обсуждения возникшей коллизии, после чего Грузенберг заявил следующее:
«Господа судьи, подсудимые пришли сюда только для того, чтобы выяснить правду дела о Совете рабочих депутатов. Всю правду — и ничего, кроме нее. Широко, как будто, и, как будто, свободно развертывается вот уже в течение месяца судебное следствие. Но не с первого ли дня мы встречаем отказ в том, что является содержанием дела? Мы просили о вызове графа Витте, Дурново, военного и морского министров, всех тех, при которых протекала деятельность Совета, всех тех, кто разрешал ею заседания и легализировал его деятельность... Обвинение не хочет понять, что на смену отжившей власти явился Совет так же естественно, как на смену опавшим листьям является весной молодая листва. Раскрытие деятельности Департамента полиции, охватившего, как доказывает в своем письме Лопухин, всю Россию железным кольцом преступлений, вы отвергли. Но ведь это значит убить душу процесса. <...> Для вас невозможно расширить судебное исследование до того предела, который предсказывается запросами правды. Для нас, защитников, невозможно работать без нее. С согласия подсудимых мы уходим»[61].
Вслед за тем Грузенберг зачитал текст совместного заявления защиты и подсудимых из пяти пунктов. Заключительный пункт гласил: «Защита находит, что деятельность Совета рабочих депутатов как одного из крупнейших этапов народного освободительного движения не получит в рамках нынешнего судебного разбирательства освещения, требуемого общественными интересами, а поэтому мы, нижеподписавшиеся, считаем своим профессиональным и гражданским долгом, по соглашению с нашими подзащитными, отказаться от дальнейшего участия в разбирательстве настоящего дела, в котором мы, ввиду постановления судебной палаты, не можем выяснить ни исторической, ни юридической правды, как мы и наши подзащитные ее понимаем»[62].
После этого все защитники ушли с процесса. Вслед за ними поднялись подсудимые и начали, один за другим, требовать их удаления из залы суда. Крашенинников, эпатированный таким оборотом дела, не стал их насильно задерживать.
Заседание суда возобновилось абсурдно — без защиты и, главное, без подсудимых. В такой ситуации суд предпочел не нагнетать вокруг процесса и без того уже ощутимую напряженность. Прокурор В.А. Бальц даже отказался от обвинения подсудимых в «приготовлении вооруженного восстания», и в результате приговор оказался мягче того, на который рассчитывали устроители процесса: 15 человек (в том числе известные социал-демократы Л Д. Троцкий, П.А. Хрусталев, Д.Ф. Сверчков, Б.М. Кнунянц[63]) — к ссылке на поселение, большая часть — к различным срокам тюрьмы, а 12 (среди них — видный большевик Н.Г. Полетаев) — оправданы[64].
Как личность Грузенберг был неоднозначен: безусловно, крупный и яркий, он и привлекал к себе людей, и отталкивал их своими личностными качествами. По мнению его коллеги и соперника В.А. Маклакова, «в нем знаменатель был много больше числителя»[65], и вообще он страдал «эгоцентризмом, которого не могли отрицать в Грузенберге даже близкие друзья его и который от него часто отталкивал, несмотря на его талант, заслуги и многие хорошие стороны»[66]. Однако факты свидетельствуют, что Грузенбергу свойственны были и глубокая порядочность, и скромность в самооценках. Так, в 1908 г. он демонстративно отказался защищать писателя М.П. Арцыбашева (автора романа «Санин»), против которого было начато дело по обвинению его в порнографии и кощунстве. А.М. Горький об этом так написал директору издательства «Знание» К.П. Пятницкому: «Недавно Грузенберг прислал мне письмо, в коем мотивирует свой отказ от защиты Арцыбашева. Это, знаете, подействовало на меня, как пощечина. Но — Грузенберг прав, сто раз прав! Защищать автора «Санина» — значит защищать пошлость»[67]. О скромности же Грузенберга говорит его самокритичная оценка «молодой адвокатуры» и адвокатов «первого призыва»: « Какими кроткими в сравнении с ними кажемся мы, протестанты 900-х годов!»[68]
Своего рода обобщением многочисленных отзывов о личности Грузенберга надо признать сказанное В.В. Беренштамом: «Иные не любят его, другие завидуют ему. Но его славное имя известно всей России. Когда он участвует в деле, уже только по одному этому дело становится и громким, и большим, и серьезным»[69].
После Февральской революции 1917 г. заслуги Грузенберга как юриста и гражданина были оценены по достоинству: он стал сенатором и депутатом Учредительного собрания. Восприняв свержение царского режима как венец возможного тогда для России, Оскар Осипович служил молодой российской демократии не за страх, а за совесть. Характерным был диалог Грузенберга с Л.Д. Троцким летом 1917 г. на публичном собрании в Александринском театре. Троцкий высказался там за немедленный выход России из войны, а в перерыве подошел к Грузенбергу и спросил, как тот оценивает его речь. Грузенберг ответил: «За годы вашего пребывания за границей я вас не слышал. Вы не утратили своей эрудиции, своего блестящего ораторского таланта. Но в качестве сенатора у меня для вас готов каторжный приговор». Троцкий отшутился: «Вы хотите исправить ошибку, которую сделали когда-то, защищая меня»[70].
Октябрьскую революцию Грузенберг не принял, как и многие другие корифеи отечественной адвокатуры (Н.П. Карабчевский, В А. Маклаков, М.М. Винавер, Ф.И. Родичев, П.Н. Переверзев, Е.И. Кедрин, Н.П. Шубинский), но и в отличие от С.А. Андреевского, В.И. Танеева, А.С. Зарудного, Н.К. Муравьева, М.Л. Мандельштама, П.Н. Малянтовича, Н.Д. Соколова, А.Н. Андроникова, Б.Г. Барта-Лопатина — эмигрировал. С 1921 г. он жил в Берлине, в 1926—1932 гг. — в Риге, а с 1932 г. — в Ницце.
Не приемля советский режим, Грузенберг, однако, и в эмиграции оставался патриотом России. Он с тревогой следил за агрессивными шагами фашистской Германии, предугадывая ее нападение на Советский Союз. В письмах 1938—1939 гг. Оскар Осипович клеймил «незанумеро- ванного в списках о судимости убийцу Гитлера» и, как только началась Вторая мировая война, убежденно предсказывал: «Немцы должны быть разбиты и будут разбиты!»2
Оскар Осипович Грузенберг умер в Ницце 27 декабря 1940 г. Он не дожил лишь несколько месяцев до вторжения гитлеровских полчищ в пределы СССР. Но можно не сомневаться: если бы дожил, он как истинный патриот своего отечества без колебаний определился бы, на чью сторону встать — фашизма или коммунизма. Ведь, в конце концов, как говорил он в 1906 г. на собрании петербургских адвокатов, «государственный строй меняется, власть приходит и уходит», а родная страна, ОТЕЧЕСТВО остается.
Н.А. Троицкий
Из книги «Корифеи российской адвокатуры»
[1] См.: Грузенберг 0.0. Вчера. Воспоминания. Париж, 1938; Он же. Очерки и речи. Нью- Йорк, 1944; Горький и русская журналистика начала XX в. Неизданная переписка // Литературное наследство. 1988. Т. 95. С. 993—1033: переписка с О.О. Грузенбергом.
1 См.: ЦГИА СПб. Ф. 2093 (О.О. Грузенберг).
[3] Удивительно, что Грузенберг даже не упомянут в 8 томах сочинений А.Ф. Кони, хотя он питал к Анатолию Федоровичу глубочайшее уважение (см. его письмо к Кони от 30 декабря 1923 г.: ИРЛИ РО. Ф. 134. Оп. 3. Л- 490).
[4] Единственное исключение — обзорно-вступительная статья Е.М. Кулишера «О.О. Грузенберг как адвокат» в изд. «Очерков и речей» Грузенберга.
[5] См.: Грабарь И.Э. В.А. Серов. Жизнь и творчество. М., 1965. С. 370.
[6] Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. А., 1971. Т. 2. С. 174.
[7] М а з и н и Анджело (1844—1926) — итальянский артист оперы (тенор), один из величайших певцов XIX в.
[8] Мартьянов П.К. Цвет нашей интеллигенции. Словарь-альбом русских деятелей
XIX века. 3-е изд. СПб., 1893. С. 181.
[9] Грузенберг 0.0. Вчера. С. 39.
[10] Там же.
[11] Беренгитам В.В. В огне защиты. 2-е изд. Пб., 1912. С. 138.
[12] См.: Список присяжных поверенных округл Петербургской судебной палаты и их помощников к 31 января 1914 г. СПб., 1914. С. 62.
[13] См.: Кочсртн К. И. 90-е годы на фабрике «Рабочий» // Красная летопись. 1931. N° 5— 6. С. 195—197, 200.
[14] Одинокое свидетельство об участии в этом процессе Ф.Н. Плевако (Беренштам В.В. В боях политических защит. Л.; М., 1925. С. 11) ничем более не подтверждается.
[15] Грузенберг 0.0. Вчера. С. 152.
1 По три родственника на каждого подсудимого.
[17] Грузенберг 0.0. Вчера. С. 151, 152.
[18] Сверчков ХФ- На заре революции. А., 1926. С. 30.
[19] Грузенберг 0.0. Вчера. С. 152—153.
[20] Грузенберг 0.0. Вчеря. С. 154—155.
[21] См.: Рабочее движение в России в XIX в. Документы. М., 1952. Т. 4. Ч. 2. С. 272—274,
[22] Столкинд А.Я. Памяти О.О. Грузенберга // Грузенберг О.О. Очерки и речи. С. 28—29.
1 Беренштам В.В. Указ. соч. С. 138.
[24] Кулкшер Е.М. О.О. Грузенберг как адвокат // Грузенберг О.О. Очерки и речи. С. 9.
[25] Право. 1906. №8. С. 730.
1 Ьерснштам В.В. Указ. соч. С. 140—142.
[27] Рутенбург Пинхус (Петр) Моисеевич (1878—1942) — член партии социалистов- революционеров, активный участник революции 1905—1907 гг. 28 марта 1906 г. с группой рабочих казнил священника Г.А. Гапона, разоблаченного как агента охранки.
[28] Грузенберг 0.0. Очерки и речи. С. 22.
[29] Это громкое дело вела Петербургская судебная палата, а в числе защитников выступали Н.П. Карабчевский, А.Н. Турчанинов, ФА. Волькенштейн.
[30] Цит. по: Никитин Н.В. Преступный мир и его защитники. М., 1996. С. 380.
[31] См. там же. С. 381.
[32] Кулишср ЕМ. Указ. соч. С. 12.
1 Там же. С. 8—9; Милюков П.И. Воспоминания. М., 1990. Т. 1. С. 426; Т. 2. С. 60.
[34] См.: ЦГИА СПб. ф. 2093. О п. 1. Д. 182. Л. 25 об.-26.
[35] Морозов И.А. Повести моей жизни. М., 1947. Т. 3. С. 64, 67.
[36] См.: Стасова Е.Д. О Горьком // М. Горький в эпоху революции 1905—1907 гг. М., 1957. С. 69; Утевский Б.С. Воспоминания юриста. М., 1989. С. 259.
[37] Подробно об этом см.: Гсрнет М.Н. История царской тюрьмы. М., 1962. Т. 4. С. 187—
196.
[38] См: Горький и русская журналистика начала XX в. С. 994.
[39] Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. С. 426; Т. 2. С. 60.
[40] В архиве Грузенберга сохранилось письмо к нему обиженного Бобригцева-Пушкина с жалобами на то, что после дела Гершуни он порвал «с близкими людьми, с частью сословия, с редакциями» (ЦГИА СПб. Ф. 2093. On. 1. Д. 49. Л. 1—6 об.).
[41] См.: ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1250. Л. 69—71.
[42] Грузенберг 0.0. Очерки и речи. С. 18.
[43] Грузенберг 0.0. Очерки и речи. С. 18.
1 Там же. С. 75.
[45] Там же. С. 19.
[46] Подробнее о нем — в очерке «А.С Зарудный».
[47] См: Кишиневский процесс // Революционная Россия. 1903. № 38. С. 13.
[48] Кгшшнсвсгсий процесс // Революционная Россия. 1903. № 38. С. 14.
[49] Маца — пасхальный хлеб из пшеничной муки (тонкие круглые лепешки) в религиозном быту у евреев.
[50] Подробно об этом см: Тагер А.С. Царская Россия и дело Бейлиса. М., 1934.
[51] Коковцов П.К. (1861 —1942) — семитолог и гебраист, профессор Петербургского университета, с 1912 г. — академик.
[52] Троицкий И.Г. (1858 — после 1904) — доктор богословия, профессор еврейского языка Сибирской духовной академии.
[53] Грузенберг 0.0. Вчера. С. 114.
[54] Грузенберг 0.0. Вчеря. С. 128.
1 Утевский Б.С. Воспоминания юриста. М., 1989. С. 36.
[56] Там же.
[57] См.: Балъц В.А. Суд над первым Советом рабочих депутатов (Воспоминания прокурора) // Былое. 1926. № 2. С. 73.
[58] Там же.
[59] Глазунов ММ., Митрофанов Б.А. Первые Советы перед судом самодержавия (1905—
1907 гг.). М., 1985. С. 151—152. '
[60] Там же. С. 152.
[61] Цит. по: Бальц В.А. Указ. соч. С. 77.
[62] Цит. по: Немцов Н.М. Процесс Петербургского Совета рабочих депутатов // Советская юстиция. 1931. № 1. С. 5.
[63] В дальнейшем Кнунянц стал жертвой царского (1910), а трое остальных — революционного (!) террора: Хрусталев — в 1918, Сверчков — в 1938, Троцкий — в 1940 г.
[64] См.: Балъц В.Д. Указ. соч. С. 100. _
[65] Маклаков В.А. Из воспоминаний. Нью-Йорк, 1954. С. 180. Числитель, по Маклакову, — то, что человек собой представляет, а знаменатель — то, что он о себе думает.
[66] Там же. С. 179—180. '
[67] Цит. по: Утсвскгш Б.С. Указ. соч. С. 144.
[68] Грузенберг 0.0. Очерки и речи. С. 86.
[69] Беренштам В.В. Указ. соч. С. 138.
[70] Грузенберг 0.0. Очерки и речи. С. 219, 221.
