Показать все теги
С конца 1920-х гг. советским руководством был взят курс на свертывание нэпа и коллективизацию сельского хозяйства. И. В. Сталин в своей речи «К вопросам аграрной политики в СССР», произнесенной 27 декабря 1929 г. на Всесоюзной конференции аграрни- ков-марксистов, провозгласил развертывание насильственной коллективизации и «ликвидацию кулачества как класса».1 Выступая на конференции, Сталин отмечал: «Теперь мы имеем возможность повести решительное наступление на кулачество, сломить его сопротивление, ликвидировать его как класс и заменить его производство производством колхозов и совхозов... Теперь раскулачивание в районах сплошной коллективизации не есть уже простая административная мера. Теперь раскулачивание представляет там составную часть образования и развития колхозов».2 Эти сталинские положения вошли в принятое ЦК ВКП(б) 5 января 1930 г. постановление «О темпе коллективизации и мерах помощи государственному колхозному строительству», декларировавшее переход «от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кулачества как класса».3
30 января 1930 г. было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации», в котором предлагалось провести конфискацию у кулаков средств производства, скота, хозяйственных и жилых построек, предприятий по переработке сельскохозяйственной продукции и семенных запасов.4 Наконец, 1 февраля вышло постановление ЦИК и СНК СССР «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством», второй пункт которого гласил: «Предоставить краевым (областным) исполнительным комитетам и правительствам автономных республик право применять в этих районах все необходимые меры борьбы с кулачеством вплоть до полной конфискации имущества кулаков и выселения их из пределов отдельных районов и краев (областей)».5
Соответствующие меры предпринимались и в Ленинградской области. Еще в феврале 1928 г. на заседании президиума Ленинградского окружного исполкома было решено предложить окружному земельному управлению «принять меры ограничения выделения на хутора и дробимости крестьянских хозяйств <...>, проводя землеустройство в соответствии с имеющимися на этот счет директивами правительства, добиваясь большего распространения коллективных форм землепользования и интенсификации сельского хозяйства».6 Широкого распространения колхозное движение в Ленинградской области до начала 1930-х гг. не получило. На 1 января 1930 г. в Ленинградской области в колхозы было объединено 5,8 % крестьянства.7 И в дальнейшем уровень коллективизации в Ленинградской области был одним из самых низких по стране. Однако и активное сопротивление политике коллективизации в области было редкостью. Органы ОГПУ в июле-октябре 1929 г. зафиксировали в Ленинградской области 44 антисоветских проявления в деревне (из них два убийства).8 Согласно статистическим сводкам, в Ленинградской области лишь против 10 процентов колхозов были совершены насильственные действия в той или иной форме, причем в основном не более одного раза9 — значительно меньше, чем во многих других краях и областях. В частности, на заседании Парголовского райисполкома в конце января 1930 г. в выступлениях большинства представителей с мест отмечалось, что в их сельсоветах кулацких выступлений против колхозов не было, лишь в Мурино один кулак-лишенец высказывал недовольство принципами налогообложения и говорил, что «лишенные избирательных прав труженики, на которых держится Советская власть, сейчас выбрасываются за борт».10 В информационной сводке Леноблисполкома от 7 февраля о кулацких выступлениях против коллективизации приводились примеры, относившиеся главным образом к окраинным Лужскому и Псковскому округам, в собственно Ленинградском округе[1] подобные выступления быши единичными: «В Красногвардейском* * районе на одном из собраний представителя района силой вывели с собрания, в деревне Озертицы Воло- совского района, с большинством населения евангелистов, члена партии, проводившего собрание, чуть ли не на руках вынесли из избы и прогнали; в деревне Орлово Ленинградского района кулаки сорвали собрание по переводу мелиоративного т-ва в колхоз».11 Но и пассивное сопротивление колхозам власти не собирались терпеть.
Особенностью Ленинградской области, в первую очередь Ленинградского округа, был высокий процент среди населения национальных меньшинств, относившихся преимущественно к прибалтийско-финским народностям. В конце 1927 — начале 1928 гг. в районах округа (в сельской местности) насчитывалось примерно 122 тысячи ингерманландских финнов, 25 тысяч вепсов, 23 тысячи эстонцев (а также около 15 500 в Псковском округе, 7500 — в Лужском), 16 тысяч ижор, кроме того, около 7500 поляков, 4500 латышей (еще по несколько тысяч в Лужском и Псковском округах), более 4 тысяч немцев.12 Бедняцкая прослойка среди крестьянского населения этих меньшинств была относительно невелика, в то же время было немало крепких хозяев-единоличников, хотя и настоящих богачей насчитывалось немного. В постановлении, принятом на совещании актива национальных меньшинств Ленинградского округа 21 декабря 1929 г., было записано: «В период реконструкции сельского хозяйства на коллективных началах и усиленного наступления на кулацкие элементы классовая борьба в среде национальных меньшинств приобретает зачастую особо острый характер. Распространенный среди ряда национальностей округа хуторской тип хозяйства (эстонцы, финны), а отсюда — значительность зажиточно-кулацкой части, верхушки, ведущей усиленное сопротивление мероприятиям Советской власти, относительно сильное влияние духовенства, а также ряд других культурно-бытовых и экономических особенностей диктует необходимость особенно четкого и последовательного проведения классовой линии в нацменской работе».13 Крупное крестьянское землевладение на российском Северо-Западе не получило широкого распространения. По расчетам, относящимся к середине 1920-х гг., на территории тогдашней Ленинградской губернии среди крестьянских хозяйств насчитывалось свыше 1/3 бедняцких, около 2/3 середняцких и не более 1—2 % крупных или «кулацких». При этом среди середняцких хозяйств большинство составляли мелкие, владевшие одной лошадью и посевной площадью до двух десятин.14 Социальная ситуация в деревне мало чем отличалась от положения, существовавшего в предреволюционный период. Так что массовый характер репрессий в деревне в начале 1930-х гг. был совершенно неадекватным реальному положению дел. Раскулачивания и высылки затронули гораздо более широкие слои сельского населения, чем те, которые действительно можно считать зажиточными. Термин «кулак» во многих регионах страны толковался весьма расширительно, и Ленинградская область в этом отношении не была исключением: здесь достаточно было иметь в хозяйстве больше двух коров, чтобы попасть в «кулаки» со всеми вытекающими последствиями.15 К тому же в кулацкие почти автоматически записывали хозяйства, которые сдавали часть своей земли в аренду. Однако занимались этим в основном не зажиточные крестьяне, а бедняки, которые не могли обрабатывать свои участки целиком либо из-за отсутствия рабочего скота и инвентаря, либо из-за нехватки рабочих рук.16
Декабрьский пленум 1929 г. Ленинградского обкома ВКП(б) поставил задачу коллективизировать к концу 1930 г. 20 % крестьянских хозяйств области. Однако Колхозцентр в феврале 1930 г. дал директивное предписание об увеличении контрольной цифры коллективизации в Ленобласти до 45 %. В результате, как было признано в одном из изданий о коллективизации на Северо-Западе, «на местах были допущены “левацкие” перегибы, которые привели к неоправданной гонке темпов коллективизации».17 Коллективизация шла в области быстрыми темпами: на 1 февраля было коллективизировано 5069 хозяйств, на 10 февраля — 11 639, а на 1 марта — уже 28 285 (вместо намеченных по плану 21 877), что составило 22,7 % от общего числа хозяйств (всего по области насчитывалось 124 400 крестьянских хозяйств).18 Количество колхозов в области выросло с 149 на 20 января до 556 на 1 марта.19
Наряду с коллективизацией в Ленобласти, как и по всей стране, начались аресты «кулаков» и конфискации их имущества. Всего по области намечалось раскулачить и выселить около 10 тысяч хозяйств — 2,3 % от всех хозяйств области, а в пограничных районах — 4 %. Ориентировочно предполагалось выселить 2014 хозяйств за пределы Ленинградской области, 4644 хозяйств переселить внутри области из округа в округ и 3365 — внутри округов.20 11 февраля президиум Ленинградского облисполкома разослал всем окружным исполкомам области секретное распоряжение «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации».21 Руководствуясь этим распоряжением, исполком Ленинградского окружного Совета составил и 15 февраля разослал районным исполкомам секретный циркуляр, которым он обязал их «приступить к составлению оперативного плана проведения мероприятий по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации Округа». Районные исполкомы должны были составить списки всех кулацких хозяйств и затем на основе решений бедняцких и колхозных собраний выносить постановления «о лишении кулацких хозяйств земли, конфискации имущества и высылке за пределы района, округа и области». Для проведения мероприятий в жизнь на местах создавались «тройки» в составе председателя райисполкома, секретаря местной партийной организации и представителя ГПУ.22 Всего по округу из районов сплошной коллективизации следовало выселить 2597 хозяйств из 72 356.23
Первые заседания «троек» начались сразу после получения циркуляра. Например, на заседании парголовской районной «тройки» 18 февраля было принято решение о раскулачивании и выселении 88 хозяйств и о подготовке материалов еще на 11 семей. Из подлежавших высылке «кулаков» 40 хозяев были финны-ингерманландцы из деревень Юкки, Порошкино (Пороскюля), Мертуть (Меритуйту), Лупполово, Кавголово, Мистолово и некоторых других, один, по всей видимости, эстонец, остальные — русские и немцы из Ручьев, Гражданки, Парголово и Мурино.24 На следующий день на заседании представителей окружных исполкомов Николаев из Ленинградского округа сообщал о 140 постановлениях сельских сходов и собраний колхозников и бедноты, при этом, по его словам, «нет ни одного постановления, где бы говорилось — выселить в пределах округа, только за пределы района, везде говорится — за пределы области».25
Многие семьи, квалифицированные как кулацкие или зажиточные, облагались непомерно высокими налогами, которые они не были в состоянии заплатить, и тогда у них конфисковывали все или почти все имущество. Ингерманландский крестьянин из Кол- тушей, бежавший в Финляндию, свидетельствовал: «Собственность [нашей] семьи состояла <...> из 6 га земли, трех коров, одной лошади, трех свиней и овцы. Коров забрали еще до Рождества, так как семья не смогла уплатить неслыханно тяжелый налог — 2600 рублей, который мы должны были внести осенью. После Рождества нам нужно было уплатить 30 % от этой суммы <...> Поскольку и эту сумму мы не были в состоянии выплатить, у нас конфисковали все остававшееся имущество: скот, строения, сельскохозяйственные орудия, домашнюю утварь и всю лучшую одежду».26 Другой единоличник, также уехавший в Финляндию, Ю. Куокканен из Всеволожского района, сообщал в своих показаниях: «В Финляндию я был вынужден приехать потому, что мой земельный участок в 8 га у меня отобрали весной 1930 г. У меня были две коровы и телка, от которых я должен был сдавать государству 400 литров молока с каждой головы в год. Я не мог выполнить это задание, так как коровы дали мало молока, а телка не дала совсем, за что на меня наложили штраф в 300 рублей. Кроме того, меня обложили налогом в 1060 рублей как кулака. Я обжаловал это решение через финское консульство в Москву, налог снизили до 78 рублей, но так называемый кулацкий налог я должен был выплатить в местный Совет до принятия решения по моей жалобе в Москве. Несмотря на то, что налог мне снизили, Совет не вернул мне деньги. Кроме того, я должен был уплачивать в Совет разные мелкие налоги по так называемому самообложению и налог на просвещение».27
Некоторые из зажиточных крестьян, стремясь избежать раскулачивания, начали образовывать собственные объединения, но это, как правило, не спасало их: посланные в деревню двадцатипятитысячники распускали выявленные ими «кулацкие» кооперативы и распределяли конфискованное у них имущество среди настоящих колхозов.28 18,7 % собственности колхозов Ленинградской области составляло реквизированное имущество (в колхозах соседней Карелии в то же время — 2,6 %).29 Нередко местные «тройки» и бедняцкий актив проявляли излишнее рвение, принимая решения помимо общих собраний колхозников, выселяя не подлежавшие раскулачиванию семьи середняков и бедняков, бывших красных партизан, красноармейцев, сельской интеллигенции. Следует заметить, впрочем, что в некоторых деревнях попытки властей опереться на бедняцкие слои при наступлении на «кулаков» нередко терпели неудачу: здесь население оказывалось более сплоченным, жители деревень, вместо того, чтобы грабить и изгонять своих односельчан, наоборот, зачастую брали их под защиту. К примеру, в деревне Келози Красногвардейского (Гатчинского) района беднота сорвала общее собрание крестьян, на котором должны были приниматься решения о раскулачивании, заявив представителям районного исполкома и местным активистам, что кулаков у них нет.30
В марте 1930 г. центральные власти, осознав пагубность «перегибов», решили скорректировать темпы коллективизации. После публикации известного письма И. В. Сталина «Головокружение от успехов» ЦК ВКП(б) принял закрытое постановление «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении». Руководствуясь этим постановлением, Ленинградский областной исполком 24 марта направил окружным и районным исполкомам циркуляр о порядке проведения раскулачивания и о ликвидации перегибов, в котором, в частности, отмечалось, что «вся практика по раскулачиванию ни в коем случае не должна коснуться хозяйств середняков, бедняков, бывших красных партизан, членов семей рядового и командного состава Красной Армии и Флота, сельской интеллигенции (сельские учителя и учительницы, агрономы)».31 Отмечалось, что «во всех сельскохозяйственных артелях <...> мелкий скот, домашняя птица, одна корова и приусадебные земли (сад, огород), не имеющие товарного значения, подлежат возвращению в единоличное пользование».32 Вслед за этим Ленинградский окружной исполком вынужден был своим циркуляром от 30 марта предложить пересмотреть списки раскулаченных и выселенных и указать, что раскулаченные и выселенные в результате «перегибов» должны быть возвращены обратно и им должно быть отдано конфискованное имущество.33 21 апреля Леноблисполком направил председателям окружных исполкомов указание немедленно пересмотреть списки лиц, лишенных избирательных прав, причем отмечалась необходимость «обратить особое внимание на устранение перегибов, допущенных в отношении нацменьшинств».34 В это же время начался массовый отток крестьян из колхозов, который был приостановлен лишь к середине лета. Авторы многих заявлений о выходе из колхоза указывали, что их вступление в члены колхоза не было добровольным. К примеру, в заявлении одной семьи из Моло- сковицкого района в конце марта 1930 г. говорится: «Просим нас <...> исключить <...> из числа членов колхоза <...> ввиду того, что мы в колхоз шли не добровольно, а потому что приходившая к нам бригада гор. Ленинграда определенно нам говорила, что все те, кто не запишется в колхоз, будут выселяться на самую плохую землю и с кооперации получать ничего не будут».35 К осени 1930 г. уровень коллективизации в Ленинградской области закрепился на цифре 6 %.36
В прибрежных районах Сойкинского и Курголовского полуостровов, населенных преимущественно ижорскими рыбаками, колхозное строительство имело свою специфику. Хозяйства, объединявшиеся в рыболовецкие колхозы, получали определенные привилегии: члены колхоза обеспечивались сетями для ловли рыбы за счет государства, им оставлялось 1,5 килограммов рыбы от дневного улова, а единоличникам — только 800 грамм, а за остальную часть улова, сдаваемого государству, колхозники получали по восемь рублей за пуд, единоличники — вдвое меньше, остальная половина шла в счет налогов, страхования и других сборов. Практиковалась и такая мера — при обмене пропусков на выход в море лицам, считавшимся ненадежными, новые пропуска не выдавались.37
В 1930-1931 гг. по всей стране шли высылки «кулаков» в отдаленные районы Севера, Сибири, Дальнего Востока, Средней Азии.
18 марта 1930 г. было принято постановление СНК РСФСР «О мероприятиях по проведению спецколонизации в Северном и Сибирском краях и Уральской области».38 Публикация «Головокружения от успехов» не положила конец наступлению на кулака. В цитированном выше циркуляре Ленинградского обкома от 24 марта 1930 г. отмечалось, что поскольку кулаки могут использовать признание допущенных ошибок и кампанию по исправлению перегибов для выступлений против колхозов, необходимо продолжение борьбы против кулачества, «а в районах сплошной коллективизации — еще более решительная ликвидация кулачества как класса».39 В директивном письме районным прокурорам и народным судьям Ленинградской области от 27 сентября 1930 г. за подписью прокурора области Кондратьева власти на местах подверглись критике за то, что из-за боязни перегибов «борьба с кулачеством в большинстве районов недопустимо ослаблена», письмо подчеркивало, что «классовая борьба в деревне не только не утихает, но наоборот, разгорается и будет разгораться» и что «кулак должен почувствовать твердую руку пролетарской диктатуры».40 После появления сталинской статьи ссылать стали несколько меньше, однако с начала следующего года кампания по выселению «кулаков» возобновилась с особой интенсивностью.
1 февраля 1931 г. ЦИК и СНК СССР приняли постановление «О предоставлении краевым (областным) исполкомам и правительствам автономных республик права выселения кулаков из пределов районов сплошной коллективизации сельского хозяйства».41 15 марта появился меморандум НКВД за подписью Г. Г. Ягоды, в котором было записано: «В целях полной очистки от кулаков, с мая по сентябрь 1931 г. намечено провести массовую операцию по кулачеству с высылкой в отдаленные местности Союза со всех областей». Для осуществления намеченной «массовой операции» краевым и областным властям предлагалось «установить количество кулацких хозяйств края <...>, подлежащих высылке», выявить кулаков, проникших в колхозы, бежавших в города и устроившихся на работу в промышленности, не позднее 10 апреля представить количество кулацких семей, подлежащих высылке и план проведения операции.42 Всего по стране в 1930—1931 гг. депортации подверглись 356 544 семей или 1 679 528 человек, из них 551 330 человек (113 013 семей) в 1930 г. и 1 128 198 человек (243 531 семья) — в 1931 г.43 Из Ленинградской области в 1930—1931 гг. были депортированы в общей сложности 8604 «кулацкие» семьи, из них 5344 — на Кольский полуостров, 337 — на Урал, 1269 — в Западную Сибирь, 929 — в Восточную Сибирь и 725 — в Якутию.44
Рубеж 1920-х—1930-х гг. был также отмечен началом гонений против церкви, как православной, так и лютеранской, к которой принадлежала большая часть национальных меньшинств Ленобла- сти. «Культурная революция», провозглашенная на рубеже десятилетий одновременно с коллективизацией, знаменовала собой новое наступление на религию. В сельской местности гонения на церковь были тесно связаны с политикой коллективизации, так как церковь считалась духовным оплотом крестьянского сопротивления мероприятиям властей. Правительственная пропаганда утверждала, что выступления «кулаков» из числа национальных меньшинств области против колхозов инспирировались лютеранскими пасторами, за которыми стояли определенные силы в Финляндии, Эстонии и Латвии.45 Начались аресты и высылки священнослужителей, закрытие приходов. Пастор финского лютеранского прихода в Лемболово А. Куортти был даже приговорен тройкой ГПУ в феврале 1930 г. к смертной казни по обвинению в том, что он вел занятия приходской школы, организовал церковный хор, собирал церковный налог, возбуждал прихожан против советской власти, не сообщил в ГПУ фамилии тех прихожан, которые в 1929 г. уехали в Финляндию. Приговор Куортти был заменен заключением в лагерь на побережье Белого моря.46 В некоторых случаях прихожане сами вынуждены были отказываться от содержания приходов, так как не были в состоянии выплачивать те высокие налоги, которыми их облагали. Некоторые церкви оставались действующими, однако богослужения в них проводились крайне редко. Публичное празднование Рождества было запрещено, и семьи верующих отмечали его дома, за наглухо закрытыми шторами.
Репрессии периода коллективизации и культурной революции имели не национальный, а социальный характер. По всей стране сотни тысяч крестьян подверглись раскулачиванию и высылке из родных мест. В Ленинградской области террор затронул русских крестьян и православное духовенство и верующих не в меньшей степени, чем национальные и религиозные меньшинства. Однако общественным мнением в Финляндии события в Ингрии воспринимались именно как целенаправленное притеснение ингерманландских финнов. От трех до четырех тысяч человек, спасаясь от репрессий, бежали в 1930—1934 гг. из Ингрии и Восточной Карелии в Финляндию и Эстонию. 5 марта 1930 г. на собрании ингерманландских делегатов в Выборге было принято обращение к премьер-министру Финляндии К. Каллио с просьбой выступить на защиту притесняемого ингер- манландского населения, привлечь внимание Лиги Наций и руководства великих держав к ингерманландской проблеме.47 В финской печати была развернута энергичная антисоветская кампания, начало которой было положено статьей в номере газеты «Суомен хеймо», органа Карельского Академического общества, от 22 февраля 1931 г., под заголовком «Как Советская Россия выполняет обещания, данные на Тартуских мирных переговорах».48 Советское руководство обвиняли в нарушении обещаний о гарантиях ингерманландской автономии, приложенных к Тартускому договору. В адрес финляндского правительства звучали призывы потребовать от советского руководства прекратить депортации и разрешить высланным или вернуться на родину, или переехать в Финляндию.49
В советско-финляндских отношениях наступил серьезный кризис. 16 мая 1931 г. временный поверенный в делах Финляндии в СССР Э. Вестерлунд передал советской стороне ноту, в которой заявлялось, что высылки финских крестьян из Ленинградской области вызывают беспокойство в Финляндии, и содержалась просьба «найти средства, способные устранить причины беспокойства <...> и создать этим благоприятные условия для постоянного развития дружественных отношений, существующих между двумя странами».50 В ответ 17 и 24 мая были переданы две ноты за подписью заместителя наркома иностранных дел Н. Н. Крестинского, в которых осуждались поднятая в Финляндии «клеветническая кампания» по поводу «мнимого» преследования ингерманландцев и бездействие правительственных органов по отношению к ней, заявлялось, что ингерманландские крестьяне сами «<...> решениями своих сельских сходов удаляют из своей среды кулаков, составляющих ничтожную часть населения и старающихся всеми мерами, вплоть до применения террора, мешать подъему материального и культурного уровня подавляющего большинства финского крестьянства <...>»; нота финляндского правительства была расценена как вмешательство во внутренние дела Советского Союза.51
Попытки МИД Финляндии побудить другие державы к вмешательству в события в Советском Союзе не достигли результата. Однако определенное воздействие на поведение советских властей активность Хельсинки на международной арене все же оказала. Советское руководство не было заинтересовано в эскалации напряженности в отношениях с Финляндией, равно как и в международной огласке событий в Ингрии. Беспокойство внушала и перспектива военного сближения на антисоветской основе, в случае дальнейшего ухудшения двусторонних отношений, между Финляндией и Польшей, к которым могли также присоединиться прибалтийские государства. Поэтому, формально отклонив демарш финляндского правительства, советское правительство все же сочло возможным принять некоторые меры для преодоления дипломатического кризиса. Народный комиссар иностранных дел М. М. Литвинов встречался в Женеве с министром иностранных дел Финляндии А. С. Юрьё-Коскиненом (бывшим финляндским посланником в СССР). Их неофициальные переговоры имели важное значение для урегулирования конфликта. В результате достигнутого компромисса советская сторона согласилась приостановить депортации ингерманландцев и разрешить некоторым из высланных вернуться в места прежнего проживания в обмен на обязательство Финляндии не поднимать ингерманландский вопрос в Лиге Наций. По слухам, именно кампания, поднятая за рубежом, была причиной отказа властей Ленинградской области от намеченной на май 1931 г. новой масштабной кампании по депортации ингерманландских «кулаков».52
Ослабление давления на деревню на Северо-Западе России было связано не только с отношениями с Финляндией, но и с корректировкой политики коллективизации на правительственном уровне: инструкция ЦК ВКП(б) и СНК СССР № П-6028 от 8 мая 1933 г. объявила партийным и советским работникам, органам ГПУ, суда и прокуратуры об окончании массового террора против крестьянства и применения жестких форм репрессий в деревне.53 Масштабы депортаций в 1932-1934 гг. действительно заметно сократились: за эти годы из Ингрии было выслано «всего лишь» около тысячи человек.54 Впрочем, и в этот период борьба с «буржуазной националистической контрреволюцией» не прекращалась: в октябре 1932 — мае 1933 гг. ГПУ Ленинградского военного округа разрабатывало дело о так называемом «заговоре финского генштаба». В результате операции были ликвидированы 23 «контрреволюционные ячейки», из них 15 в Карелии и 8 — в Ленинградской области По данному делу в Ленобласти было арестовано 310 человек (в том числе 231 крестьянин, включая 12 председателей и членов правлений колхозов, 19 священнослужителей).55 В то же время советское руководство старалось продемонстрировать, что автономные права ингерманландского и других меньшинств неукоснительно соблюдаются. С формальной точки зрения все так и обстояло: национальные сельсоветы и учебные заведения действовали по-прежнему, продолжал существовать Куйвозовский финский национальный район. Более того, в начале 1930-х на основе латинской графики был создан алфавит для ижорского языка, никогда ранее своей письменности не имевшего, и в школах населенных ижорами деревень было введено семилетнее обучение на родном языке.56
Если говорить о собственно коллективизации в Ленинградской области, она была в основном завершена к середине 1930-х гг. По данным на декабрь 1934 г., в 34 районах области коллективизация была осуществлена на 70 % (в 14 из них — более, чем на 80 %), в 35 районах — на 50—70 %, в шести районах — менее, чем на 50 % (в Воло- совском районе — на 39,7 %).57 Материальное положение большинства обобществленных хозяйств было затрудненным. За свой труд в колхозах крестьянские семьи получали крайне незначительное вознаграждение. Один из ингерманландских беженцев в Финляндии свидетельствовал: «Положение жителей деревни стало очень тяжелым. Все терпят нужду. Трудовой повинности подлежат все в возрасте с 12 лет. В колхозе за работу платят зарплату по 50 копеек в день. Продукты надо покупать в колхозном магазине. Цены на товары высоки <...>. Все работы нормированы. Каждый получает план работы на день. Если он по той или иной причине не сможет выполнить свою работу, на следующий день ему остается доделать эту же работу, а в книгу учета трудодней ему записывается отработка только одного дня. В колхоз берут теперь только таких крестьян, у которых имеется одна корова и лошадь. Их забирают в колхоз без какой-либо компенсации».58 Обеспечивать себя колхозникам приходилось главным образом за счет небольшого приусадебного участка и единственной коровы, которую позволялось держать. Крестьянки отвозили молоко в город, где у них, как правило, имелись постоянные клиенты, и обменивали его на хлеб. Ученый-филолог Э. Г. Карху, который в те годы, будучи ребенком, жил у родственников в деревне Алакюля прихода Хиетамяки (его родители были высланы в Хибины), вспоминает: «Колхоз едва справлялся с обязательными госпоставками сельхозпродуктов, за которые выплачивали мизерные суммы — в де- сять-пятнадцать раз меньше рыночных цен, производить такую продукцию было себе в убыток. На денежную оплату трудодней колхозникам оставались гроши, низкой была и натуроплата зерном и картофелем <...>. Но и индивидуальное хозяйство с коровой и огородом площадью в четверть гектара облагалось непомерными налогами. Государству надо было отдать в год по 250 литров молока, 250 килограммов картофеля, немалую сумму денег <...>. Налогами облагалось абсолютно все — и овечка, и курица, и ягодный куст или фруктовое дерево».59 Не во всех колхозах дела шли одинаково плохо — в некоторых жизнь была более зажиточной. Играли свою роль качество почвы, расстояние от рынков Ленинграда, деловые способности колхозного руководства. Э. Г. Карху пишет: «В деревнях Рюэмя и Райк- коси колхозники жили чуть получше, чем в Алакюля или Финно- Высоцком. Многое зависело от расторопности и деловитости председателя, от того, осмеливался ли он хотя бы часть производимой колхозом продукции уберечь от обязательных госпоставок и продать на городском рынке за куда более высокую цену, чем платило государство. Такие торговые операции проводились тайком, на рынок направляли надежных людей, обычно женщин, которые продавали колхозное молоко или картошку как свою, а выручка шла в общую кассу, чтобы было из чего платить за трудодни колхозникам. За подобную председательскую хитрость могли и под суд отдать, но без риска колхозная касса была пуста. А между тем в Рюэ- мя за трудодень платили иногда даже по три рубля — почти невероятную сумму по тому времени».60
Многие колхозные хозяйства Ленинградской области вели свои дела далеко не лучшим образом. Составленная авторами сборника «Документы об Ингерманландии» подборка сообщений из номеров ленинградской финноязычной газеты «Вапаус» за январь 1935 г. наглядно свидетельствует об «успехах» колхозного строительства в Ингрии. Вот некоторые из них: «Колхоз “Зерно” (Куйвозовский район) к 6 января еще не приступил к лесным работам. Не завершена также заготовка навоза и песка. Колхозные лошади стоят без дела, так как только у трех из них исправны упряжь и сани <...>. В колхозе “Буря” дела идут плохо. Окончательное распределение урожая не произведено. Бухгалтерская отчетность запущена. Культмассовая работа и подписка на газеты проводятся слабо. Заготовка навоза и удобрений к 17 января еще не начата. Сельскохозяйственные машины все еще не отремонтированы <...>. В колхозе “Новая жизнь” замерзло 2000 кг картофеля и 2000 кг моркови. Лошади находятся в плохом состоянии, поэтому весенние работы не могут производиться <...>. В “Пионере” Тосненского района слабая готовность к севу: семена не рассортированы, сельскохозяйственные машины не отремонтированы <...>. В скворицком колхозе “Пюринтё” еще не завершено распределение урожая, не созывались ни производственное совещание, ни общее собрание. Трудовая дисциплина слаба и денежные дела хозяйства расстроены».61 Достаточно красноречива и справка «о нарушении устава сельскохозяйственной артели по распределению доходов в колхозах Тосненского и Парголовского районов», составленная заведующим сельскохозяйственным отделом обкома ВКП(б) Сиротиным и датированная мартом 1938 г. Из этой справки следует, что в Тосненском районе из 116 колхозов, закончивших распределение доходов, 35 колхозов ничего не выдавали деньгами на трудодни, в Парголовском — 13 из 18. В ряде колхозов имело место разбазаривание средств: «В колхозе “Комсомолец” деньгами на трудодни ничего не выдают, в то время как колхозом израсходован 1721 рубль на пьянки под видом празднования революционных праздников; на административно-хозяйственные расходы по смете было намечено 723 рубля, а фактически израсходовано 2437 рублей (главным образом на оплату председателя колхоза). Колхоз “Нива” истратил <...> на оплату наемных рабочих 5237 рублей, на административно-хозяйственные расходы 1880 рублей».62
Между тем репрессии против сельского населения Ленинградской области, после трехлетнего относительного затишья, возобновились с середины 1930-х гг. В 1935-1936 гг. 26-27 тысяч человек, преимущественно этнических финнов и эстонцев, были принудительно переселены из приграничных с Финляндией и Эстонией районов Ленинградской области в восточную часть области и в Архангельскую область.63 «Большой террор» 1937-1938 гг. в Ленинградской области ударил в основном по сельским районам. В статье «О подрывной работе иностранных разведок в деревне», опубликованной в номере «Ленинградской правды» от 11 июля 1937 г., утверждалось: «По заданиям своих штабов — разведывательных органов буржуазных государств — шпионы, диверсанты, вредители прилагают все усилия к тому, чтобы расстроить в нашей стране не только промышленность и транспорт, но и сельскохозяйственное производство. Они стремятся подорвать урожайность наших полей, дискредитировать колхозный строй и на этой почве вызвать недовольство крестьян. Для достижения этих целей агенты иностранных разведок <...> нередко под видом специалистов проникают в земельные органы, колхозы, совхозы и МТС, создают там свою сеть из враждебных Советской власти элементов — троцкистов, бухаринцев, белогвардейцев, бывших эсеров, кулаков, попов — и с помощью этой черной сотни проводят подрывную работу в деревне». В ходе операции «по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», начавшейся в области 5 августа 1937 г., до конца года было арестовано и осуждено особой тройкой УНКВД 28 588 человек, из которых 13 384 человека были приговорены к расстрелу, 15 204 оказались в тюрьмах и лагерях. При этом основной удар пришелся не по Ленинграду, а по районам области: по городу было репрессировано около 6 500 человек, а по области — свыше 18 тысяч.64 Аресты и расстрелы продолжались ив 1938 г., хотя и в меньших масштабах: в течение этого года было осуждено 4126 человек, из них 888 по Ленинграду и пригородным районам и 3238 — по области.65 В переданной А. А. Жданову докладной записке «о вредительской диверсионной деятельности правых в районах Ленинградской области в период 1937—1938 гг.» утверждалось: «В течение 1937—1938 гг. в сельских районах области вскрыты различного рода организованные контрреволюционные формирования, деятельность которых была направлена на развал сельского хозяйства и подготовку базы для реставрации капитализма <...>. Установлено, что правые создавали в районах области и повстанческие кадры для вооруженного выступления против Советской власти, приурочивая выступления к моменту начала войны капиталистических стран против СССР. Активную повстанческую и диверсионно-вредительскую деятельность вели в деревне контрреволюционные националистические элементы по заданию иностранных разведок».66 В 1930-е гг., таким образом, население Ленинградской области понесло огромный урон, последствия которого, в сочетании с бедствиями и разрушениями периода Великой Отечественной войны, сказываются до сегодняшнего дня.
В. И. Мусаев
Из сборника «РОССИЯ В XX ВЕКЕ», изданного к 70-летию со дня рождения члена-корреспондента РАН, профессора Валерия Александровича Шишкина. (Санкт-Петербург, 2005)
Примечания
1 Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927—1932 гг. М., 1989. С. 295—297.
2 Цит. по: Ивницкий Н. А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х гг.). М., 1996. С. 66.
3 Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Т. 2. М., 2000. С. 85.
4 Данилов В. ^.Коллективизация сельского хозяйства в СССР // История СССР. 1990. № 5. С. 23.
5 Собрание законов рабоче-крестьянского правительства Союза ССР. 1930. № 9. С. 105.
6 ЦГА СПб. Ф. 2552. Оп. 1. Д. 2580. Л. 152 об.
7 Suni L. Inkerilaisen talonpoikaisluokan havittamisen alkusoitto vuonna 1930 // Inkeri: Historia, kansa, kulttuuri. Helsinki, 1991. S. 305.
8 Трагедия советской деревни. Т. 1. С. 743.
9 Документы свидетельствуют. С. 491.
10 ЛОГАВ. Ф. р—407. Оп. 1. Д. 72. Л. 104.
11 Коллективизация сельского хозяйства в Северо-Западном районе (1927— 1937 гг.). Л., 1970. С. 162.
12 ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 8. Д. 110. Л. 38; ЛОГАВ. Ф. р—407. Оп. 1. Д. 59. Л. 8.
13 ЛОГАВ. Ф. р—407. Оп. 1. Д. 60. Л. 59.
14 Климин И. И. Крестьянское хозяйство Ленинградской губернии в середине 20-х годов // Социально-экономические и политические проблемы истории крестьянства Северо-Запада РСФСР IX—XX вв. Тезисы выступлений. Новгород, 1991. С. 93—94.
15 ЛОГАВ. Ф. 507. Оп. 1.Д.24.Л. 1.
16 Иванов В. А. Миссия ордена. Механизм массовых репрессий в советской России в конце 20-х — 40-х гг. (на материалах Северо-Запада РСФСР). СПб., 1997.С. 12.
17 Коллективизация сельского хозяйства в Северо-Западном районе. С. 406.
18 ЦГА СПб. Ф. 7179. Оп. 9.Д. 111. Л. 13 об.
19 Там же. Л. 14 об.
20 Там же. Оп. 3. Д. 128. Л. 181.
21 Там же. Л. 48—50.
22 ЛОГАВ. Ф. р—407. Оп. 3. Д. 4. Л. 119—122.
23 ЦГА СПб. Ф. 7179. Оп. 3. Д. 128. Л. 93.
24 ЛОГАВ. Ф. р—407. Оп. 3. Д. 4. Л. 128—128 об.
25 ЦГА СПб. Ф. 7179. Оп. 3. Д. 128. Л. 72 об.
26 Цит. по: Gummerus H. Finnama i Ingermanland // Finsk Tidskrift for vitterhet, vetenskap, konst och politik. T. CXI. 1931. S. 34.
27 ЛОГАВ. Ф. 507. Оп. 1. Д. 25. Л. 28—28 об.
28 Gelb M. The Western Finnic Minorities and the Origins of the Stalinist Nationalities Deportations // Nationalities Papers. Vol. 24. № 2. 1996. P. 239.
29 Suni L. Op. cit. S. 303.
30 Иванов В. А. Указ. соч. С. 22.
31 Коллективизация сельского хозяйства в Северо-Западном районе. С. 170.
32 ЦГА СПб. Ф. 7179. Оп. 9. Д. 111. Л. 83.
33 ЛОГАВ. Ф. р—407. Оп. 3. Д. 4. Л. 272.
34 ЦГА СПб. Ф. 203. Оп. 2. Д. 40. Л. 60—61.
35 Там же. Ф. 7179. Оп. 9. Д. 110. Л. 23.
36 Коллективизация сельского хозяйства в Северо-Западном районе. С. 406.
37 Nevalainen P. Inkerilaiset exoduksessa 1900-luvulla // Dokumentteja Inkerinmaalta. Helsinki, 1990. S. 83-84.
38 ГАРФ. Ф. 9479с. Оп. 1с. Д. 1. Л. 1.
39 ЦГА СПб. Ф. 7179. Оп. 9. Д. 111. Л. 83.
40 Там же. Оп. 3. Д. 128. Л. 294—295.
41 Известия. 1931, 2 февраля.
42 ГАРФ. Ф. 9479с. Оп. 1с. Д. 3. Л. 2—3.
43 РГА СПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 52. Л. 59.
44 Ивницкий Н. А. Указ. соч. С. 193.
45 Kolarz W. Religion in the Soviet Union. London, 1961. P. 254.
46 Kuortti A. Pappina, pakkotyossa, pakolaisena. Inkerilaisen papin kokemuksia Neuvosto-Venajalla. Porvoo-Helsinki, 1934. S. 98, 101, 120. Куортти сумел потом бежать из лагеря и добраться до Финляндии.
47 ЛОГАВ. Ф. 507. Оп. 1.Д. 5.Л. 49.
48 Nygard T. Suur-Suomi vai lahiheimоlаisten auttaminen. Aatteellinen heimotyo itsenaisessa Suomessa. Helsinki, 1978. S. 172.
49 Ibid. S. 174.
50 Документы внешней политики СССР. Т. 14. М., 1968. С. 350.
51 Там же. С. 327-330, 348-350.
52 ЛОГАВ. Ф. 507. Оп. 1. Д. 25. Л. 28-28 об.
53 Иванов В. А. Указ. соч. С. 52.
54 Nevalainen P. Inkerilaiset ja Pietari // Suomi ja Pietari. Porvoo, 1995. S. 41.
55 Такала И. Р. Национальные операции ОГПУ/НКВД в Карелии // В семье единой: Национальная политика партии большевиков и ее осуществление на Северо-Западе России в 1920—1950-е годы. Петрозаводск, 1998. С. 177-178.
56 ЦГАЛИ СПб. Ф. 258. Оп.11. Д. 4. Л. 54; Fishman O. M., Juhnjova N. V., Konkova O. I., Shangina 1.1., Zadneprovskaja A. J. Historical Ethnographic Composition of St. Petersburg and the Leningrad Region // Karelia and St. Petersburg. From Lakeland to European Metropolis. Joensuu, 1996. Р. 89.
57 Коллективизация сельского хозяйства в Северо-Западном районе. С. 337338.
58 Nevalainen P. Inkerilaiset exoduksessa 1900-luvulla. S. 82.
59 Карху Э. Г. Малые народы в потоке истории. Исследования и воспоминания. Петрозаводск, 1999. С. 178.
60 Там же. С. 185.
61 Nevalainen P. Inkerilaiset exoduksessa 1900-luvulla. S. 75.
62 РГА СПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 334. Л. 14-15.
63 Подробнее см.: Мусаев В. И. Политическая история Ингерманландии в конце XIX-XX веке. СПб.; Кишинев, 2001. С. 231-235.
64 Иванов В. А. Указ. соч. С. 149-150.
65 Там же. С. 151.
66 РГА СПИ. Ф. 77. Оп. 1.Д. 681. Л. 1,5-6.
[1] Ленинградская область, образованная в 1927 г., включала в себя территорию бывших Ленинградской, Псковской, Новгородской, части Олонецкой, Вологодской и Архангельской губерний и делилась на следующие округа — Ленинградский, Лужский, Новгородский, Псковский, Великолукский, Боровичский, Лодейнопольский, Череповецкий, Мурманский.
