Показать все теги
Военное дело — такая же неотъемлемая часть древней жизни, как, например, морское дело, или сельское хозяйство, или же властно-административные отношения. Война — часть культуры общества, особая подсистема в социуме. Поэтому имеет смысл рассмотреть свидетельства о военном деле отдельно, так же, как рассматривают сельское хозяйство или мореплавание. Задача данной статьи — дать обзор и первичный анализ всех источников об оружии, употреблявшемся славянскими воинами наиболее раннего периода истории славян — VI в. Источники — как письменные, так и археологические, — несмотря на свою немногочисленность, позволяют сделать весьма конкретные наблюдения.
Для начала — одно общее наблюдение. В ранних источниках[1] достаточно часто встречается мотив слабой вооружённости славян и связанных с ними венетов. Наиболее ранний пример такого рода содержится в истории готов Кас- сиодора (Cassiod. apud Jord. Get.). Там при описании войны Германариха с венетами (Jord. Get. 119), следующем за описанием подчинения тем же Германарихом герулов (Jord. Get. 117—118), содержится интересная характеристика вооружённости венетов. Здесь венеты презренны своей невооружённостью, но при этом сильны своей численностью (quamvis armis despecti, sed numerositate pollentes). Однако и эта сторона «робких, слабых и невоинственных» (inbelles!) венетов ничего не значит (nihil valet multitudo inbellium), в особенности (praesertim ubi) когда против них с божьею помощью выступает хорошо вооружённое готское войско. Они пытаются сначала противостоять готам, однако оказываются, несмотря на свою многочисленность, бессильными против воли бога (Одина?), покровительствующего Г ерманариху, и против готского войска. Естественно эта «презренность» венетов отражает то, как видела венетов готская эпическая традиция. Возможно, что текст этого параграфа восходит к Аблавию. Так или иначе, но этот латинский текст был написан не ранее конца V в. в окружении Теодориха Великого и был призван, естественно, возвеличить короля и его предков. Не исключено, что в основе его лежал какой-то письменный текст на готском языке, который, как доказано [Анфертьев 19916: 100; Анфертьев 1991а: 147—148, прим. 166], лежит в основе части текста «Гети- ки». Тем не менее очевидно, что дошедший до нас латинский текст (Jord. Get. 116—120) является сокращённым переложением какого-то готского предания, видимо, саги или песни о Германарихе: в другом месте того же сочинения содержится указание на то, что древние предания живы среди готов и «по сей день». Скорее всего среди живых преданий сохранялся и образ венетов, важный для понимания величия одного из главных готских героев — Германариха. А раз образ был жив, то и наш автор (Аблавий, Кассиодор?) не мог даже в угоду своему венценосному покровителю серьёзным образом его изменить, тем более что никаких существенных оснований для неприязни или симпатии Тео- дориха к венетам мы не знаем. Следовательно, образ венетов в переложении саги должен в общих чертах соответствовать готскому фольклорному образу венетов. Можно только гадать, что вызывало такое отношение со стороны воинственных готов, среди которых нормой для каждого мужчины было владение мечом, щитом и копьем. Анализ истоков такого рода представлений я дал в специальной работе [Шувалов 2000[2]]. Здесь же нужно лишь указать на этот, видимо, весьма в своё время распространённый в готской среде мотив, повлиявший на позднеантичную историографию.
Ниже мы рассмотрим конкретные упоминания о вооружении славян, сопровождая (для удобства читателя) указанием на время, им отражаемое.
Начало 30-х (?) гг. VI в. — Подробное описание славянского (точнее: склавов и антов) вооружения содержится в тексте военного трактата Псевдо-Маврикия (Mauric. XI, 4, 11 ln. 44—50 ed. Dennis). Текст этот[3] явно составлен профессионалом, хорошо знакомым со склавами и антами как с реальным противником. Автору свойствен цинично-прагматический деловой подход по существу дела, без литературно-риторических или идеологических пассажей. Заподозрить автора в каком-то особом отношении именно к славянам невозможно [Шувалов 20026]. О вооружении славян в этом трактате говорится в контексте общего описания примитивности, неупорядоченности и разбой- ности их жизни. Каждый славянин вооружён двумя малыми (короткими?) дротиками (акоупа цгкра). Любопытно это указание на малую величину славянского дротика, очевидно отличавшую его от дротиков («аконтиев») восточноримской пехоты, имевших, судя по Вегецию, длину древка 160 и 100 см (для спикула и верута, соответственно,— Veg. mil. 11, 15). На этом общераспространённое у славян вооружение и заканчивается. Лишь некоторые имеют также «отличные/превосходные/прекрасные» (т. е., видимо, «крепкие»), но «труднопереносимые» (т. е., видимо, «большие и тяжёлые») щиты: xive^ 5е auxrav (onMZovrai) кса окоитарюх^ уеууаюц цеу, йшцегакоцютох^ 5е. Кроме того, они пользуются также и деревянными луками с маленькими стрелами (ке^рт^т 5е каг тофц ^uXlvoi^ каг оаутстац цгкрац). Из этих слов источника ясно, что луки их были маленькие, чисто деревянные, а не большие сложносоставные с костяными накладками, как у кочевников. Стрела, пущенная из такого лука, ударяет слабо и не очень опасна. Маленькая стрела должна была нести и маленький наконечник. Зато, по свидетельству того же источника, славяне смазывали такие стрелы сильнодействующим ядом — настолько сильным, что раненному ею приходилось обрезать рану по кругу, чтобы яд не распространился по всему телу. Ясно, что слабость лука была скомпенсирована ядом. Однако при описании конкретных сражений со славянами в источниках лук и стрелы практически[4] нигде прямо не упоминаются, так что возникает вопрос, а использовались ли стрелы с луком в открытом бою? Соединение у Псевдо-Маврикия фразы о дротиках и щитах с фразой о луках посредством слов «Пользуются же и... (кехрг|\ааг 5е каг)» указывает на то, что, по мысли автора этого текста, лук не был столь же типичным (распространённым / часто используемым?) для славян оружием, как дротики. Важно, что этот текст в основе своей имеет жёсткий вопросник, твёрдо соблюдаемый автором при описании противника (главы 1—4: персы, скифы, блондины, склавы и анты). В этом вопроснике в пункте, посвящённом вооружению (в главах, не посвящённых славянам), говорится о длинных копьях-контосах, о мечах, о защитном вооружении. Ни о чём подобном в главе о славянах и речи нет. Это скорее всего прямо указывает на отсутствие подобного оружия у славян. В свою очередь, описание славянских дротиков и ядовитых стрел никак не соотносится с описанием вооружения других народов в этой книге, что также могло бы напрямую свидетельствовать об особенностях вооружения славян. Однако текст главы о славянах (XI, 4), возможно, принадлежит другому автору и лишь потом был подогнан под вопросник трёх других глав одиннадцатой книги.
40-е — начало 50-х гг. VI в. — Второе подробное описание вооружения славян содержится в сочинении Прокопия из Кесарии (Proc. Caes. bell. VII, 14, 25—26) в середине его экскурса о славянах (точнее: склавинах и антах). Прокопий, офицер разведки при штабе Велизария [Rubin 1954: 24], имел личный опыт знакомства со славянами, по крайней мере с наёмниками. Прокопий, несмотря на то, что у него славяне — одни из наиболее злобных врагов, в целом относится к славянам так же, как и к другим варварам, — скорее нейтрально[5]. Источники прокопиевского экскурса о славянах неизвестны. Экскурс о славянах у Прокопия является отступлением от основного повествования в рассказе о двух Хильбудиях. Источники, использовавшиеся Прокопием для написания рассказа о Хильбудиях, до конца неясны, но скорее всего это были какие-то официальные документы[6]. Возникает соблазн к этим же документам возвести и экскурс Прокопия о славянах, содержащийся в середине рассказа о Хильбудиях. В таком случае прокопиевский экскурс, так же как и псевдомаврикиевский, может восходить к кому-то из окружения Хильбудия. Однако, скорее всего, Прокопий, будучи сам лично неплохо знаком со славянами, несколько переработал данные своего источника, приспособив их под ситуацию середины VI в. Из текста Прокопия следует, что славяне во время битвы идут (гaоlv) на врага, имея в руках щиты и дротики (аоп15га каг акогла). Мне представляется неправильным перевод С. А. Иванова «маленькие щиты» [Иванов 1991: 225, 84]. При этом греческое слово aanlSiov воспринимается как уменьшительная форма от слова аолц. Однако, в позднеантичную эпоху в военной среде суффикс -iov потерял уменьшительное значение, например: ако\аю^ aкo'uтdpюv . Поэтому aanlSiov у Прокопия означает просто «щит», aonl[7]. Доспехов же (0юра£) славяне, по Прокопию, никогда не имеют: видимо, большие (см. выше описание Псевдо- Маврикия) щиты были им достаточной защитой в бою. Любопытно, что Прокопий в экскурсе о славянах ничего не сообщает о луке у них: либо славянские наёмники в восточно-римском войске не пользовались своим слабым луком (рядом были гуннские лучники!), либо Прокопий пишет только об оружии, использовавшемся славянами в открытой атаке (iaoiv) на врага.
550 г. н. э. — Тот же Прокопий в других местах (Proc. Caes. bell. VII, 38, 17; aed. IV, 11, 14—16) сообщает, что склавины при штурме стен города Топир засыпали защитников с соседней нависавшей над стеной скалы множеством снарядов (jA,f|0£i PsXrav), чем вынудили их покинуть стены. К сожалению, здесь нет чёткости в словах Af|0ei Pe^rav и под этим выражением можно понимать либо стрелы, либо дротики, либо и то и другое вместе. К тому же не исключено, что образ тучи стрел и копий рождён был в сознании информаторов, бывших ответственными за оборону города или как-то причастными к бегству защитников со стен: т. е. этот образ призван был отчасти реабилитировать побеждённых горожан, а источником Прокопия здесь был, скорее всего, какой-то официальный отчёт о падении города. Однако защитники всё-таки не удержались и город пал под натиском атакующих. К тому же человек, составивший этот отчёт, скорее всего знал о реальном ходе событий при обороне. Так что обстрел «снарядами», несомненно, был, интенсивность же его, однако, могла быть и не столь высокой.
556 г. н. э. — Из текста сочинения Агафия (Agath. hist. IV, 20, 4), историка середины VI в., известно оружие, которым пользовался один из наёмников в ромейском войске — склав по имени Сваруна: он метко и, видимо, с большого расстояния броском копья (Sopu)[8] поражает насмерть крайнего из врагов, скрывавшихся за винеей (переносным плетёным заграждением). Бросок этот был, видимо, выдающимся, раз уж и сам этот эпизод и имя воина удостоились записи в военном отчёте, лёгшем в основу текста Агафия[9] Возможно, что именно такой вид боя был привычен для славян: бросание дротиков из-за переносных заграждений.
Вторая половина VI в.[10] — Во всём тексте военного трактата «Стратегикон» Псевдо-Маврикия упомянут только один вид оружия, заимствованный восточно-римской пехотой у славян (Mauric. XII В, 5 In. 6): это славянское копьё («ланкидий» — XayKaSrav), которое должны иметь наряду с мартзобарбулами[11] все легковооружённые восточно-римские пешие дротикометатели. При этом оно предусмотрено Псевдо-Маврикием лишь как замена для верута при оснащении легковооружённых: Pnpuxxa^ frai Хаук15ха XK^aPivioKia. Посмотрим внимательнее на терминологию Псевдо-Маврикия.
Слово XayKoSiov является типичным поздним образованием с помощью «военного» суффикса -iov от латинского Xav%ea 'копьё с петлёй посередине для бросания и для рукопашной[12]. Во всём трактате Псевдо-Маврикия слово «ланкидий» (XayKiSiov) употреблено только в этом месте.
Слово же «верут» (Рпритга — verutum) встречается — считая и вышеупомянутый случай — всего в пяти местах этого трактата. Все эти пять случаев содержатся в книге XII В, посвящённой восточноримской пехоте и написанной Урбикием в начале VI в.[13]: необходимость тренировать тяжеловооружённых (Mauric. XII В, 2 In. 3) и легковооружённых (3.20 In. 4. 86) кидать верут (любопытно, что верут не входит в число оружия, которое должен иметь тяжеловооружённый воин: он должен только уметь его бросать, вооружён же он пикой и мартзобарбулами); верут (либо же славянское копьё) входит в число оружия, которое должен иметь легковооружённый пеший дротикометатель (5 In. 6); легковооружённые верутами или же мартзобарбулами ставятся позади или с флангов тяжеловооружённых (12 In. 12— 14); при прохождении трудных мест легковооружённые пехотинцы должны иметь наряду с малыми мавританскими копьями-«аконтиями» и небольшим количеством мартзобарбул, также и веруты (Рприттоа;, акоушх^ цгкрой; Маорю- кюх^ каг оА1уоц цофт^оРарРоиХох^ — 20 In. 9). Остаётся неясным, как соотносится мавританское малое копье с веру- том и, соответственно, со славянским копьём. Ясно лишь, что все три отличались от мартзобарбул, о которых речь всегда идёт особо. Любопытно, что все эти разновидности дротиков явно отличаются от двух видов копий тяжеловооружённой восточно-римской пехоты — длинных и коротких пик. Последние называются короткими некавалерийскими пиками (коугарха KovSa цг| каРаААаргка).
Akovtxov же встречается в тексте Псевдо-Маврикия то как общее понятие для дротика вообще в противоположность луку (VII А, Рг, 15 In. 43; IX, 2, In. 22; XI, 4, 16 In. 74), то как вид дротика лёгкого пехотинца, противопоставляемый веруту (XII В, 20 In. 87: Рпритта^ каг ак6\аха). Иногда, возможно, под аконтием в таких пассажах понимается спикул (тяжёлый дротик) Вегеция: Вегеций (Veg. mil. II, 15) знает два вида дротиков легионной пехоты: тяжёлый (spi- culum, бывший pilum) и лёгкий (verutum, бывший vericulum). Спикул имел треугольный наконечник (ferrum triangulum), т. e. либо плоский подтреугольной формы, либо же — скорее — плоский с двумя оттянутыми назад зубьями, образовавшими вместе с остриём как бы треугольник [Конноли 2000: 261, рис. 12]. Верут же был снабжён небольшим либо пирамидальным, либо листовидным наконечником [Конноли 2000: 261, рис. 10—11; 12—15]. Итак, основным метательным копьём восточноримской лёгкой пехоты начала VI в.[14] был верут. Кроме того, использовались также и мартзобар- булы или плюмбаты. Однако, в отдельных случаях— при действиях в лесной и сильнопересечённой местности — использовался также и аконтий. Позже, наряду с верутом как вариант появляется и славянское копьё, о чём и делается примечание в тексте XII книги, но не во всех местах, где говорится о веруте, а только там, где перечисляется нормативное вооружение лёгкой пехоты. При этом очевидно, что славянское копьё было ближе к аконтию (т. е. спикулу?), чем к веруту.
Вторая четверть[15] VI в. — 584 г.— известный епископ-миссионер Иоанн Эфесский при описании событий 581—584 гг. отметил (Job. Eph. hist. III, 6, 25), что славяне за эти годы захватили много оружия, хотя раньше (!) не имели никакого, кроме только двух-трёх лонкидиев (Iwnkdywn), т. е. метательных копий. Судя по всему, здесь имелись в виду всё те же ланкидии (АауКйха)[16]. Несомненно, что Иоанн, будучи больше идеологом, чем историком, заботился не столько о передаче исторических фактов, сколько о том, как показать степень упадка всего и вся при недостойной власти в государстве ромеев, в том числе показать наглость и безнаказанность варваров. Так что феномен резкого обогащения славян — по сравнению с их доселе почти полной невооружённостью — можно было бы списать на идеологическую риторику и к тому же на топ «примитивных варваров». Однако на это никоим образом нельзя «списать» упоминание Иоанном «двух или трёх лонкидиев, т. е. дротиков»: ясно, что это упоминание восходит к какому- то источнику, использованному Иоанном.
593 г. — Согласно тексту Феофилакта Симокатты, во время контратаки ромеев малыми силами против внезапно атаковавших римский лагерь славян тагматарх Татимер, оказавшись совсем рядом (0gc...quroj) с врагами, попадает в тяжёлое положение. Не выдержав боя лицом к лицу (атцетюло^ ца%г|), он бежит. Получив несколько несмертельных ран от метательного оружия фоАа!— Theophyl. Simm. hist. VI, 8, 5), он едва спасается. Раны эти ему приходится некоторое время лечить, что приносит ему определённые затруднения по пути в Константинополь (VI, 8, 8). Трудно точно определить, от какого оружия были раны Татимера, но скорее всего это не были стрелы, тем более отравленные. Т. к. славяне, судя по источникам, не употребляли пращи, то остаётся только предположить, что, вероятнее всего, раны ему были нанесены брошенными дротиками. Поскольку Феофилакт использовал целую серию источников, не очень сильно подгоняя их друг к другу, то велика доля вероятности того, что и текст источника, легшего в основу данного места сочинения Феофилакта, передан им здесь в целом без намеренных искажений. Источником для данного места, скорее всего, был основной источник Феофилакта по Балканам, откровенно превозносивший начальника Татимера — Приска — в ущерб двум другим полководцам. Автором его, вероятно, был профессиональный военный [Свод II: 11], так что описание сути событий должно было быть выдержанным на должном уровне военного специалиста. Источниками же этого текста были, видимо, какие-то документы военных ведомств. Любопытно, что Татимер, явно бывший одним из фаворитов нашего автора, тем не менее, согласно тому же тексту, в начале этой стычки со славянами оказывается не совсем на высоте и бежит от врага. Так что данный текст заслуживает доверия по существу. Неясно, однако, по каким принципам Феофилакт или автор его «проприсковского» источника проводили аттицизацию профессиональной терминологии, т. е. какой военный термин мог скрываться за словом РоАа^ впрочем, скорее всего это общее обозначение метательных снарядов.
594/7598 г.[17] — Согласно тому же источнику, славяне бросали дротики в коней приближавшихся всадников (ката та^ 'rnrcrav тао та^ РарРара^ ак6\аха лроерхоцага — Theophyl. Simm. hist. VII, 2, 5), обороняясь от ромеев с выстроенного из телег вагенбурга. Когда же восточные римляне по команде Александра атаковали их в пешем строю, славяне некоторое время успешно отбивались метательным оружием (екш^лаг та^ PeXrav) — видимо, теми же дротиками, но возможно, также и стрелами. Текст, по мнению Уитби [Свод II: 51, коммент. 57], склонен приукрашивать действия командира ромеев Александра, оттеняя таким образом неспособность его начальника полководца Петра, соперника Приска. Так что опасность, исходившая от дротиков славян преодоленная мужеством отряда Александра, возможно, и преувеличена в тексте Феофилакта. Однако мелкие детали боя, содержащиеся в описании, вызывают в целом доверие к тексту.
На этом данные письменных источников о вооружении славян VI в. заканчиваются.
* * *
Можно сделать следующие выводы по письменным источникам, сопоставляя их при этом с данными археологии |9.
Итак, по письменным источникам, традиционное вооружение славянского пехотинца состояло из 2—3 коротких дротиков длиной примерно 1,0—1,2 м, которые были несколько отличны от позднеримских верутов: возможно, они были тяжелее, чем веруты. Основная масса славянских воинов, видимо, ничем более, кроме как дротиками, не была вооружена. В связи с этим интересно разобрать находки наконечников копий на славянских памятниках. Всего в каталоге М. М. Казанского учтено 11 наконечников, распадающихся на 4 типа.
Интерес представляют наиболее массивные втульчатые наконечники с так называемым листо- и пламеобразным (или: ромбовидным типов I Б, I В и I Г и профилированным типа II по Казакявичюсу[18] [Казакявичюс 1988] или типы
4, 5 и 6 второго раздела по Перхавко [Перхавко 1979: 49—50]) по форме и ромбовидным или профилированным в сечении пером с продольным ребром жёсткости посередине, при отношении пера к втулке примерно как 1:1. Они объединены М. М. Казанским в первый тип и представлены на раннеславянских памятниках, по Казанскому, шестью экземплярами. Наконечники именно такого типа, по мнению M. M. Казанского, широко представлены на варварских памятниках балтской зоны— в Восточной Пруссии, Литве, Верхнем Поднепровье . За пределами балтославянского мира они известны в Средней Европе и на позднеримских укреплениях Балкан [Kazanski 1999: 199]. Трое из этих шести славянских наконечников найдены в погребениях (сожжениях), видимо, в качестве оружия, которое погребённый, надо полагать, собирался забрать с собой на тот свет. При этом в одном из них лежало сразу два наконечника (Лебяжье [Kazanski 1999: 199, fig. l, 2] и Княжий [Kazanski 1999: 199, fig. 1, З—4]). Кроме того два сходных наконечника найдены в кладе из Колосково [Ляпушкин 1961: 183, рис. 86, 5, с. 185, рис. 87, с. 187, № 5]. Всё это является прекрасным подтверждением данных письменных источников о том, что славянские воины имели по 2—3 дротика. Следовательно, логично предположить, что наконечники этого типа как раз и принадлежали упоминаемым в письменных источниках славянским дротикам. Длина имеющихся экземпляров около 21 см (ок. 25; ок. 20; 20,5; 20; 22 см), при этом на втулку приходится около половины общей длины. Как указано выше, в трактате Псевдо-Маврикия славянский дротик признан допустимой заменой веруту. Размеры наконечника (ferrum: 5 унций = 12,3 см) и древка (hastile: 3,5 фута = 104 см) верута, определённые Вегецием (Veg. mil. II, 15) на примерно 386 г.[19], позволяют выдвинуть два предположения, если считать, что верут не изменился за полтора века от Вегеция до Псевдо-Маврикия (конец IV—середина
VI в.): либо славянский дротик был в два раза тяжелее верута, либо же Вегеций имел в виду длину не всего наконечника, а только длину пера без втулки (и тогда размеры верута и славянского дротика близки). Учитывая данные археологии [Конноли 2000: 261, рис. 10, 13—15], следует заключить, что первый вариант более вероятен. Любопытно, что длина указанных наконечников, найденных на славянских памятниках, практически идентична длине наконечника (9 унций = 22 см) тяжёлого дротика по Вегецию (ibidem), так называемого спикула (spiculum), называвшегося, по Веге- цию, раньше pilum, а Псевдо-Маврикием определяемого, судя по всему, как аконтий (акогшу). Следовательно, мы можем определить славянское метательное копьё как тяжёлый дротик с длиной древка чуть более одного метра, с обычным втульчатым листо- или пламеобразным наконечником при примерно равном соотношении длин пера и втулки.
При этом отличительные черты славянского дротика, которые дали основания для возникновения в восточноримской военной среде специального типа копья и соответствующего ему термина «славянский дротик» (Ааукйют 2кАофгу1о- kiov— Mauric. XII В, 5 In. 6), сводятся, видимо, к тому, что спикул имеет треугольный наконечник (ferrum triangulum) и более длинное древко (1,6 м), верут же, при примерно равной длине древка, — более миниатюрный наконечник, чем «славянский ланкидий». Правда, в трактате Псевдо-Маврикия, в отличие от Вегеция, термин «спикул» уже не встречается: не исключено, что отсутствие спикула и призван был восполнить у лёгкой пехоты славянский дротик.
Источники указывают на то, что каждый воин-славянин имел по два или по три таких дротика. Часть из них, несомненно, была предназначена для метания в противника. Но поскольку другого серьёзного оружия у большинства воинов не было, то бросался один или, в крайнем случае (при трёх изначальных), два дротика, один же оставался в руках для рукопашного боя. Возможно, что в обозе или поклаже имелись запасные дротики и их подносили во время боя взамен брошенных, — тогда каждый воин мог метать и большее их количество. При всём этом, однако, не исключено, что в рукопашной схватке славянский воин мог действовать сразу двумя дротиками: по одному в каждой руке. С этим, возможно, связано слабое употребление щитов славянами этого времени.
Второй тип наконечников дротиков, по М. М. Казанскому, является восточноевропейской вариацией франкского ангона (тип VII по Казакевичюсу, тип 1 и 2 второго раздела по Перхавко[20] [Перхавко 1979]), распространённой среди балтославянского и финского населения лесной зоны Восточной Европы ([Kazanski 1999: 199], ср., например: [Lebe- dynsky 2001: 167]). Эти наконечники имеют удлинённую втулку и перо с двумя[21] характерными оттянутыми назад зубьями, не позволяющими легко извлечь их из пробитого ими щита или доспеха. Длина их чуть поменьше (20,2 и 17,5 см) и они менее массивны, чем наконечники первого типа. М. М. Казанский считает эти наконечники также славянскими, однако картирование учтённых экземпляров (см. карту) скорее опровергает этот тезис: все они происходят из крайнего северо-западного пограничья славянского мира. Близок этим наконечникам и наконечник (17,5 см) из той же пограничной с балтами зоны (могильник Церковище), отличающийся лишь отсутствием зубьев на пере [Соловьёва 1970: 100—101, рис. 2, 2].
Третий и четвёртый типы представлены черенковыми тонкими небольшими наконечниками (15,5, 17,5 и 19,2 см). Наконечники этих двух типов слишком малочисленны, чтобы строить на них какие-то заключения.
Некоторые славянские воины, судя по письменным источникам, имели крепкие тяжёлые и, скорее всего, большие щиты. Поскольку на славянских памятниках пока, судя по каталогу Казанского, не найдено ни одного умбона и ни одной оковки края щита, то следует предположить, что щиты ранних славян были иного типа, чем щиты германцев и римлян. Славянские щиты, не имея металлических частей для отражения ударов, должны были иметь более толстую деревянную или кожаную основу. Это, видимо, и делало их тяжёлыми и труднопереносимыми, как об этом свидетельствуют письменные источники. Соответственно, в мобильном рукопашном бою приходилось, видимо, обходиться без них.
При наличии достаточного количества щитоносцев в первой линии всё построение славян оказывалось уже хорошо защищённым. Это способствовало полному отсутствию у славян защитного вооружения, в частности панциря, что отмечается письменными источниками. Тем не менее, в нескольких славянских погребениях (Лебяжье, погр. 32, 63 [Kazanski 1999: 216]) и на поселениях (Мощёнка — [Kazanski 1999: 217], Игрень-Подкова [Kazanski 1999: 220]) найдены единичные или сцепленные звенья кольчуг (всего 5 находок). Кроме того, на поселении найдена одна пятиугольная пластина с тремя дырочками от чешуйчатого доспеха (Мощёнка [Kazanski 1999: 217]). Контекст этих находок либо не исключает датирование их VII в., либо прямо указывает на VII в. Следовательно, эти находки не противоречат данным источников о полном отсутствии доспеха у славян VI в.
Письменные источники свидетельствуют, что в некоторых случаях часть славянских воинов использовала слабые деревянные (без костяных накладок) луки с небольшими стрелами, снабжёнными отравленными наконечниками. Очевидно, что в лесу лук обычно используется не в нападении, а при стрельбе из укрытия. Поэтому у славян также это оружие употреблялось не в открытых сражениях, а скорее в засадах. На раннеславянских памятниках найден, судя по каталогу М. М. Казанского, 41 железный наконечник стрелы. Почти во всех случаях, однако, нельзя исключить, что эти стрелы скорее принадлежали врагам славян, нежели самим славянам: находки на поселениях являются свидетельствами вражеских обстрелов (у себя дома стрелы не теряют)[22], стрела же из трупосожжения вполне и могла быть причиной похорон[23]. Наиболее вероятно, что местному населению принадлежали сломанные наконечники, происходящие из хозяйственных ям: возможно предположить, что они вышли из употребления из-за их дефектности. Из списка М. М. Казанского в ямах достоверно были найдены лишь два наконечника [Kazanski 1999: fig. 2, 6,7] — в Хото- меле (12,5 см) и в Рашкове (более 8 см): оба наконечника трёхлопастные, хотомельский с круглыми дырками в лопастях. Из них дефектным может считаться лишь рашковский. Из десятка же не учтённых М. М. Казанским наконечников с территории Валахии и Молдавии интерес представляет только находка небольшого (чуть более 4,5 см) железного черешкового наконечника с плоским ромбическим в сечении пером подтрапециевидной суживающейся к острию формы из середины заполнения хозяйственной ямы № 6/24, датируемой по другим находкам (калачевидное кресало, лепная и гончарная керамика) примерно VII в., с поселения Одая [Рафалович 1964: 61]. У наконечника отломано остриё. Любопытно, что среди всех 40 наконечников из списка M. M. Казанского такой тип отсутствует. Более того, из этих 40 наконечников лишь 4 [Kazanski 1999: fig. 2, 7, 2, 5, 41} примерно соответствуют по длине одаевскому, остальные же — в
1,5— 2,0 раза крупнее. Надо полагать, из небольшого слабого славянского лука нельзя было стрелять стрелами с такими большими (до 13 см) наконечниками. По этому же признаку и наконечник из Рашкова стоит поставить под сомнение. По-видимому, наконечник из Одаи — это единственная находка, для которой следует предполагать использование её славянами VI в., а не их врагами: кроме того, что о нём точно известно, что он не происходит из жилища или из кости погребённого по славянскому обряду, этот наконечник подходит под тип предполагаемого славянского лука. Итак, о стрелах ранних славян на сегодня мы практически ничего сказать не можем кроме того, что они были небольшими, с небольшими, скорее всего металлическими, наконечниками и смазывались ядом.
На селище Хитцы в жилище 6, условно датируемом в пределах V в., найдена одна срединная фронтальная костяная накладка на лук, характерная для степных культур [Горюнов 1981: 68, рис. 21, 9, с. 125, 127; Kazanski 1999: 200]. Поскольку поселение, на котором найдена эта накладка, расположено в лесостепи Левобережья Днепра, которая несомненно в V в. находилась под контролем гуннов, то разумнее в этой единственной (!) находке видеть вещь, принадлежавшую кому-то из степняков. Так как находки такого рода отсутствуют на других раннеславянских памятниках, то данные Псевдо-Маврикия о небольшом деревянном (т. е. без костяных накладок) славянском луке не опровергнуты, а скорее подтверждены археологией.
Письменные источники ни разу не упоминают боевые секиры у славян VI в., но есть упоминание Павлом Диаконом метательных топоров западных славян для несколько более позднего времени (706 г. — Paul. hist. Langob. VI, 24). Поскольку это упоминание топоров относится к западным славянам, то разумно видеть в этом эпизоде свидетельство влияния на западных славян военного дела западных германцев (франков, аламаннов), у которых были распространены метательные топорики франциски[24]. В зоне же раннеславянских поселений можно указать восемь находок небольших топоров[25], однако неясно, все ли они действительно относятся к нашему времени. Любопытно, что большинство находок тяготеет к карпатской зоне. Широколезвийный топор из Братиславы скорее всего был плотницким, фигурные же узколезвийные (Лука Каветчинская, Хангу[26], Арборя, Йонештии-Говории) можно теоретически отнести и к боевым.
Из одежды славянских воинов письменные источники упоминают как носимые всеми воинами только порты, или, скорее, ноговицы (высокие гетры)[27], подтянутые так, чтобы только немного прикрыть мужское достоинство славянского воина (Proc. Caes. Goth. VII, 14, 26) [Иванов 1991: 224—226, примеч. 86]. Для закрепления ноговиц на поясе, возможно, использовались ремни с указанными ниже пряжками. Судя по Прокопию, перед боем некоторые (наиболее отважные?) славянские воины раздевались до ноговиц, скидывая с себя другую одежду. Впрочем, только этим одежда ограничивалась в бою лишь у немногих, основная же масса, судя по тексту Прокопия, была более целомудренна и имела также рубахи и плащи. Однако все равно неясно, имела ли эта одежда защитную функцию.
О вооружении и снаряжении славянских всадников по письменным источникам ничего не известно. Кое-что о конской сбруе и амуниции можно почерпнуть из археологического материала: известно девять фрагментов удил и сбруи (в т. ч. три из погребения), шесть костяных и железных пряжек (в т. ч. три из погребения) и три шпоры (в т. ч. одна из погребения VII в.) [Kazanski 1999: 202—204]. Шпоры происходят только из глубины лесной зоны. Находки, поддающиеся датированию, указывают на VII в. Не найдено ни одного фрагмента, который мог бы указывать на престижный конский набор (фалары, обкладки сёдел, налобники и т. д.).
Это традиционное вооружение дополнилось, судя по данным письменных источников, массой трофейного восточноримского оружия в 80-х гг. VI в. Славяне должны были захватывать, судя по всему, доспехи, шлемы, щиты с умбо- нами, тяжёлые сложносоставные луки, пики, мечи и т. д. Однако неясно, какое из этого употреблявшегося в восточноримской армии оружия было принято на вооружение воинами славянских отрядов, грабивших Балканы. Ясно лишь, что в это время славяне заимствуют какие-то виды вооружения у противника, терпящего как раз в эти самые годы серию поражений от склавинских отрядов. Наверняка среди этих трофеев были и длинные широколезвийные мечи- спаты . Однако маловероятно, чтобы отдалённым отзвуком этой глубинной перестройки комплекса славянского вооружения являлась находка в Днепровском Левобережье целой спаты V—VI вв. с рукоятью, обёрнутой бронзовой накладкой (Картамышево, см.: [Kazanski 1999: 204]). Дело в том, что левобережное Поднепровье, и по данным археологии (пеньковская культура), и по данным Прокопия (Proc. Caes. Goth. IV, 4, 8—9), было заселено антами, а не скла- винами: следовательно, жители этих районов не были основными организаторами балканских походов 581—585 гг. К ним меч мог попасть от склавинов лишь в результате обмена, торговли или вторичной военной добычи. В таком случае равновероятным, если не более предпочтительным становится вариант попадания меча к антам в обход склавинов в результате прямых контактов антов с их союзниками, восточными римлянами в середине VI в. Другая находка из Днепровского Левобережья — находка перекрестия меча первой половины V в. (Великие Будки [Kazanski 1999: 204]), судя по дате (D2—D2/3 и ранее), скорее относится также к доаварскому периоду. Любопытно, что и все разобранные выше находки фрагментов кольчуг и чешуйчатого доспеха происходят из того же Днепровского Левобережья, заселённого антами (см. карту). Видимо, здесь, на окраине степи, по соседству с кочевьями кутригур, оружие славянского населения было несколько более развитым. Итак, скорее всего, находки престижного вооружения связаны не столько с Балканами, сколько с зоной степей. Обогащение же склавинов римским оружием на Балканах в 80-х гг. VI в., известное нам по Иоанну Эфесскому, в археологических находках, происходящих с раннеславянских памятников с территории к северу от Дуная, пока никак не отразилось. Возможно, что та часть славянских воинов, которая обогатилась римским оружием в 80-х гг., так уже никогда и не вернулась обратно на исходные славянские земли, а осталась в Нижнем Подунавье или на территории империи либо как банды грабителей, либо как профессиональные наёмники.
На существенные изменения в оружейном комплексе ранних славян, произошедшие в начале аварского периода, указывают многочисленные находки на славянской территории бронзовых и серебряных пряжек и блях от наборных поясов VII в. Судя по каталогу М. М. Казанского [Kazanski 1999: 205—207], все они происходят с поселений, могильников и кладов из восточноевропейской лесостепи, указывая, видимо, на прямое кочевническое влияние второй половины VI—VII вв. К предыдущему же периоду второй половины V—первой половины VI в. относятся только две находки рифлёных пряжек (Большая Андрусовка — V—первая четверть VI в. и Сахновка VI в. [Kazanski 1999: 207], даты по типологии таких пряжек, разработанной в статье [Бажан, Каргапольцев 1989]), которые широко распространены в мужских погребениях Восточной Европы от Восточной Пруссии до Северного Кавказа во второй половине V—VI в. [Бажан, Каргапольцев 1989; Kazanski 1999: 207]. Эти пряжки, по остроумному наблюдению М. М. Казанского, характерны для воинских мужских поясов в Восточной Европе до распространения там в аварское время наборных кочевнических поясов геральдического стиля. Судя по двум указанным находкам, такие пояса использовались и славянами Среднего Поднепровья (т. е., скорее всего, антами).
* * *
В дополнение к сказанному кое-какие данные об оружии даёт лингвистический материал. Приведу известные факты, никоим образом при этом не претендуя на самостоятельное исследование в чуждой для меня лингвистической области.
К чисто славянским или унаследованным от индоевропейских предков терминам, обозначающим оружие, относятся: *kopje < *kopati/*kapati 'наносить удары'; *bodidlo < *bosti 'колоть'; *sudlica< *sovati; *grotb'дротик'< и.-е. *gur-ot-; *1ркъ 'лук' < праслав. *l^kt'i 'гнуть'; *strela 'стрела' < и. -e.; *topon> 'топор' < праслав. *tepp 'бью' или из и.-е.[28] Любопытно, что в этом ряду исконно славянских терминов оружия представлено как раз либо то оружие, о котором точно известно по письменным источникам, что оно было распространено у ранних славян (дротик, лук, стрелы), либо то, которое неотделимо от хозяйственного инвентаря (топор). Применение слова *kopje для обозначения как колющего, так и метательного древкового оружия [Одинцов 1979: 114—117] свидетельствует, видимо, о неполном функциональном расчленении пик и дротиков у ранних славян. О важности такого оружия у славян говорит разнообразие терминов для обозначения древкового оружия.
Два термина, обозначающих оружие, были заимствованы в праславянский из кельтского: *sciti> 'щит' возможно родственно др.-прус, scaytan, ирл. scTath, кимр. ysgwyd, лат. scutum, ср.: [Иванов 2002: 110]; ^е^/^ьсь 'меч' < кельт, тесе- 'сверкать, блестеть', откуда также и прагерманская форма *mekja . Оба заимствования связаны с распространением нового для праславян комплекса вооружения (большой кельтский щит и длинный меч?). Трудно судить, когда это заимствование имело место — в период латенских влияний или позже. Не исключено, что передатчиками кельтских слов и типов оружия были бастарны-зарубинцы. Так или иначе, ни кельтский большой щит с металлическим ум- боном, ни мечи не характерны, как было показано выше на письменных и археологических данных, для ранних славян и вообще для лесной зоны. Скорее всего, слово *абиъ применялось славянами в VI в. для обозначения, в первую очередь, своих (а не кельтско-римских) щитов, отличавшихся отсутствием умбона и большим весом. Не исключено, что это указывает на происхождение таких щитов: они могли быть деградировавшим вариантом латенского щита. Слово же ^есь, которое, по данным лингвистики, уже присутствовало в славянском VI в., возможно, не имело постоянного соответствия в комплексе славянского вооружения: мечей, как показано выше, для славян этого времени по письменным источникам не зафиксировано. Археология же в этом вопросе не даёт однозначного ответа.
Известно поразительно мало достоверных заимствований в славянский из поздней латыни. Кроме упомянутого выше «щита» [Иванов 2002: 110], возможно, латинское происхождение имеет слово *sekyra < securis, хотя и здесь существует традиционное представление об исконности этого слова в праславянском [Иванов 2002: 110; Фасмер s. v. секира].
Важны несколько заимствований из германского в ранне(пра?)славянский в военной сфере, на что уже обращалось внимание в литературе:
*gez(a) 'дротик, копьё" < герм. *gaiza, зафиксировано только в личном имени Дабрагез и названии племени велеге- зитов. Может быть, не является общеславянским заимствованием. Любопытно, что то же заимствование из германского есть и в финском: keihas [Тохтасьев 1998: 46, 47, 48; Левинская, Тохтасьев 1991а: 301—302, коммент. 2. 11]. Вряд ли слово *gez(a) свидетельствует о заимствовании славянами дротика у германцев: скорее, это свидетельство особого значения этого вида оружия у славян, при том что названий других видов оружия в именах собственных у ранних славян не зафиксировано.
*selrm> < др.-герм. *helmaz, гот. hums 'шлем'[29]. Скорее всего, это заимствование связано со знакомством древних праславян в V—VI вв. с новым для них видом защитного вооружения: по письменным источникам известно, что ранние славяне не использовали шлем.
*brnj ~ лтш. brunas ~ др.-прусск. brunyos < готск. brunjon ~ д.-в.-н. brunja 'броня, панцирь, латы'[30].
*bordy < герм. *bardo '«бородатый», т. е. топор с оттянутым вниз лезвием '[31]. Слово это присутствует только у балканских славян и, возможно, является более поздним (VIII в.?) заимствованием, связанным с распространением особого типа боевого топора (таких топоров нет на раннеславянских памятниках).
Итак, у германцев были заимствованы слова для обозначения неизвестных видов оружия (шлем, броня, боевая секира). Заимствование понятий, видимо, не означало повсеместное широкое распространение и использование соответствующих видов оружия. Так, ранние славяне в массе своей, видимо ещё долго не использовали ни шлемов, ни лат. Кроме того, было заимствовано германское обозначение дротика — основного раннеславянского оружия, но лишь в качестве словообразующего элемента для имён собственных. Показательно на этом фоне отсутствие в раннеславянском военных терминов, происходящих из народной латыни и из тюркско-булгарского. Это можно объяснить тем, что на этапе формирования военной культуры и соответствующих понятий в языке праславянское общество находилось под среднеевропейским (германо-кельтским) влиянием. О влиянии же степи и Средиземноморья в этот период говорить не приходится. Поскольку период VI в., особенно его вторая половина, по археологическим и письменным источникам известен как период интенсивных контактов ранних славян со степным миром и Средиземноморьем, то выявляемые лингвистами германские заимствования в праславянском относятся, скорее всего, к более раннему времени.
* * *
Раннеславянский комплекс вооружения можно охарактеризовать как восточноевропейский лесной вариант варварского среднеевропейского типа. Со Средней Европой славян роднит слабое использование защитного вооружения, кроме щита, и незначительная роль лука. Использование ангона и шпор на северо-западных ареалах раннеславянского мира является прямым свидетельством среднеевропейских и прибалтийских контактов или традиций. Специфическим же для мира восточноевропейских лесов является упор на использование дротиков (в т. ч. восточноевропейского варианта ангона), больших щитов без умбонов, особых воинских поясов с рифлёными пряжками, а также отсутствие мечей. Характерным для зоны густых равнинных лесов является использование практически лишь одной лёгкой пехоты, вооружённой дротиками, и незнание пращи. Нужно отметить слабость как кочевнического, так и средиземноморского влияния на славянский комплекс вооружения в доаварский период. Начиная же с аварского времени происходит постепенное проникновение в этот комплекс кочевнических элементов (в первую очередь поясного набора, а также кольчужного доспеха, мечей).
В целом комплекс вооружения и амуниции славян VI в. оказывается крайне прост, если не сказать беден. Типичный раннеславянский воин, будучи защищён в открытом бою практически одними ноговищами, нападал на врага по возможности неожиданно, используя естественные укрытия или небольшое количество тяжёлых больших щитов: сначала следовал залп небольшими дротиками, а затем — короткая рукопашная с применением таких же дротиков. Лук был слабым и небольшим, и обстрел противника короткими стрелами с небольшими отравленными наконечниками производился, видимо, лишь из засад. Наверно, эта слабая развитость комплекса вооружения и была одной из причин презрения к славянам со стороны германской воинственной знати.
П. В. Шувалов
Из сборника «Культурные трансформации и взаимовлияния в Днепровском регионе на исходе римского времени и в раннем Средневековье», 2004.
Литература
Анфертьев 1991a: Анфертьев А. Н. Иордан: комментарий // Свод I. С. 114—169.
Анфертьев 19916: Анфертьев А. Н. Иордан: вводная статья // Свод I. С. 98—105.
Бажан, Каргапольцев 1989: Бажан И. А., Каргапольцев С. Ю. B-образные рифлёные пряжки как хронологический индикатор синхронизации // КСИА. 198. С. 28—35.
Брайчевский 1955: Брайчевский М. Ю. Отчёте работе раннеславянской экспедиции ИА АН УССР//Архив ИА АН УССР, д. 1955/10а. Горюнов 1981: Горюнов Е. А. Ранние этапы истории славян днепровского левобережья. Л.
Зеленин 1991: Зеленин Д. К. Восточно-славянская этнография. М.
Иванов 1991: Иванов С. А. Прокопий Кесарийский: комментарии // Свод I. С. 208—250.
Иванов 2002: Иванов Вяч. Вс. Поздне(вульгарно)патинские и романские заимствования в славянском // Славянская языковая и этноязыковая система в контакте с неславянским окружением. М., С. 104—111.
Казакявичюс 1988: Казакявичюс В. Оружие балтских племён II—VIII вв. на территории Литвы. Вильнюс.
Клибанов 1945: Клибанов А. Боевой порядок у древних славян // Исторический журнал. 1945. 1—2 (137—138). С. 74—81.
Конно.пи 2000: Конноли П. Греция и Рим. Энциклопедия военной истории. М.
Левинская, Тохтасъев 1991 а: Левинская И. А., Тохтасьев С. Р. Агафий Миринейский: комментарий // Свод 1. С. 296—310.
Левинская, Тохтасьев 1991в: Левинская И. А., Тохтасьев С. Р. Агафий Миринейский: вводная статья // Свод 1. С. 292—295.
Литаврин 1986: Литаврин Г. Г. О двух Хилбудах Прокопия Кесарийского // ВВ. 47. С. 24—31.
Ляпушкин 1961: Ляпушкин И. И. Днепровское лесостепное Левобережье в эпоху железа. М.; Л.
Нефёдкин 2003: Нефёдкин А. К. Тактика славян в VI в. (по свидетельствам ранневизантийских авторов) // ВВ. 62 (87). С. 79—91.
Нидерле 2000/1956: Нидерле Л. Славянские древности. М.
Одинцов 1979: Одинцов Г. Ф. К истории древнейших русских названий копья // Этимология. 1977. М. С. ПО—121
Перхавко 1979: Перхавко В. Б. Классификация орудий труда и предметов вооружения из раннесредневековых памятников междуречья Днепра и Немана // СА. 1979. 4. С. 40—51.
Рафалович 1964: Рафалович И. А. Отчёт о полевых исследованиях отряда раннеславянской археологической ПДЭ за 1963—64 / Архив Отделения этнографии и искусствоведения АН МССР, д. 24.
СводI: Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. I (I—VIвв.)/Ред. Л. А. Гиндин, Г. Г. Литаврин. М., '1991.
Свод II: Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. I (VII—IX вв.) / Ред. Г. Г. Литаврин. М., 1995.
Сериков 1991: Сериков Н. И. Иоанн Эфесский: комментарий // Свод I. С. 279—283.
Соловьёва 1970: Соловьёва Г. Ф. Памятники конца 1 тыс. н. э. в Верхнем Поднепровье // Древние славяне и их соседи. М. С. 98—102. Тохтасьев 1998: Тохтасьев С. Р. Древнейшие свидетельства славянского языка на Балканах // Основы балканского языкознания, языки балканского региона. Ч. 2 (славянские языки) / Ред.: А. В. Десницкая, Н. И. Толстой. СПб. С. 29—57.
Откупщиков 2001/1963: Откупщиков Ю. В. Штаны // Очерки по этимологии. СПб., 2001.
Фасмер: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка / Пер. и доп. О. Н. Трубачёва. СПб., 31996.
Шмидт 1970: Шмидт Е. А. О культуре городищ-убежищ Левобережной Смоленщины // Древние славяне и их соседи. М. С. 63—69. Шувалов 1998: Шувалов П. В. Проникновение славян на Балканы // Основы славянского языкознания. Языки балканского региона. Ч. 2. Славянские языки. СПб. С. 5—28.
Шувалов 2000: Шувалов П. В. Венедская слабость и антская сила: к вопросу об эпическом образе ранних славян // Stratum plus. 5. С. 141 — 144.
Шувалов 2002а: Шувалов П. В. Урбикий и «Стратегикон» Псевдо-Маврикия (часть 1) // Византийский временник. Т. 61(86). М. С. 71—87. Шувалов 20026: Шувалов П. В. Враги Империи (по трактату Псевдо-Маврикия) // зВОРАО. 1 (26). 2002. С. 422—452.
Этнография... 1987: Этнография восточных славян. Очерки традиционной культуры / Ред. К. В. Чистов. М.
Dan Teodor 1970: Dan Teodor Gh. Elemente ?i influente biantine in Moldova in secolele VI—XI // SCIV. 21. 1. P. 87—128.
Kazanski 1999: Kazanski M. L'armement Slave du haut Moyen-Age (Ve—Vile siecles). A propos des ches militaries et des guerriers professionals chez les anciens Slavs // Pfehled vyykomu, 39 (1995—1996). Brno. P. 197—236.
Lebedynsky 2001: Lebedynsky I. Armes et guerriers barbares au temps des grandes invasions (IVе au VIе siecle apres J.-C.). Paris.
Neumann 1965: Neumann A. Vegetius // RE. Suppl.lO. Col. 1016.
Rubin 1954: Rubin B. Prokopios von Kaisareia, Mitarbeiter Belisars und Historiker. Stuttgart.
Schenk 1994: Schenk D. Flavius Vegetius Renatas. Die Quellen der Epitoma Rei Militaris // Klio. Bhft. 22.
Zuckerman 1994: Zuckerman C. Sur la date du traite militaire de Vegece et son destinataire Valentinien II // Scripta classica Israelica. XIII. P. 67—74.
[1] Это отметил еще Л. Нидерле [Нидерле 2000/1956: 411, 544, примеч.41]. У него же см. список источников.
[2] Этот же текст опубликован без моего ведома с небольшими ошибками в юбилейном сборнике в честь Э. Д. Фролова. Прошу коллег ссылаться только на [Шувалов 2000].
[3] Так же как и вся четвёртая глава одиннадцатой книги Стратегикона, он восходит, по моим наблюдениям, скорее всего к неизвестному автору 30—40-х гг. VI в., происходящему, может быть, из окружения известного полководца Хильбудия. См. подробнее: [Шу5валов 2002а].
[4] Вопрос представляют общие термины, используемые в источниках для обозначения метательного оружия славян, под которыми, как мне кажется, скорее следует понимать дротики, нежели стрелы.
[5] См. подробнее со ссылками: [Свод I: 170—172].
[6] См. например: [Литаврин 1986: 25, 27 и след.].
[7] или XroplKiov. Вместо же aKovxiov иногда могли сказать XayraSiov, хотя и слово aKovxiov по-прежнему было в употреблении. Данный пассаж о двух Хильбудиях и славянах может воспроизводить лексику не столько Прокопия, сколько его источников. Любопытно, что слово aonlSiov у Прокопия более нигде, кроме как в этом месте, в его произведениях не встречается. Действительно, если принять, что в источнике стояло неаттицизированное oKouxapia Kal aKovria ^iKpa «щиты и малые дротики», — то Прокопий (или промежуточный автор) как аттицист вполне мог бы передать это через aonffiia Kal aKovria «щиточки и дротишки», стараясь, с одной стороны, сохранить какое-то соответствие военным терминам по части суффиксов, с другой же стороны, продолжая атти- цизировать. Следуя такому противоречивому стремлению, он вынужден был бы из соображения риторического благозвучия — дабы избежать тавтологии («малые дротишки») — пожертвовать словом ^iKpa. Этой гипотезой, на мой взгляд, можно примирить данные Прокопия и Псевдо-Маврикия о славянских щитах.
[8] Агафий, так же, как и Прокопий, — атгицист и, естественно, употребляет для обозначения копья классическое слово Sopu. Кроме того, Агафий был юристом и поэтому и не имел никакого военного опыта, а, следовательно, мог быть не очень точен в употреблении военной терминологии. Так что придавать большое значение употреблению им именно слова Sopu не стоит.
[9] Источник Агафия для этого эпизода, по мысли И. А. Левинской и С. Р. Тохтасьева [Левинская, Тохтасьев 1991в: 292; 1991а:
310), имел документальный характер, т. е. это, скорее всего, был какой-то военный отчёт.
[10] Такова дата предполагаемой мною поздней интерполяции в основной текст Псевдо-Маврикия, состоящей из слов fxoi AayKiSia XkXaPivloiaa. Если же оставаться на традиционном отнесении этих слов ко времени императора Маврикия или его преемника, то дата данного упоминания славянского копья будет конец VI в. На самом же деле попасть такое нововведение в текст теоретического военного трактата могло только после того, как появилась соответствующая реалия в военном деле и соответствующий термин. Дело в том, что характер трактата Псевдо-Маврикия исключает возможность истолкования данного пассажа как оторванное от практики предложение кабинетного прожектёра. Соответственно, появление славянского ланкидия на вооружении восточноримской пехоты следует отнести к середине—второй половине VI в.
[11] Это маленькие оперенные легкие дротики со свинцовым грузилом на границе втулки и древка. Другое название их — плюм- баты [Конноли 2000: 261, рис. 8—9].
[12] Консультация А. К. Нефёдкина.
[13] Мою гипотезу о дате и авторе трактата см.: [Шувалов 2002а].
[14] Такова дата, по моему мнению, написания Урбикием текста, составившего книгу XII трактата Псевдо-Маврикия.
[15] Ясно, что источник, к которому восходят сведения Иоанна о вооружении славян в период до 80-х гг.. был текстом, уже несколько устаревшим к тому времени, когда Иоанн создавал своё сочинение. Следовательно, этот текст был составлен примерно во второй—третьей четверти VI в.
[16] Комментарий Н. И. Серикова [Сериков 1991: 283, коммент. 29] к этому месту не учитывает того, что в позднеантичной профессиональной военной терминологии суффикс - i6v был не уменьшительным, а нейтральным.
[17] О дате 5947/598 г. см. [Шувалов 1998: 15, примеч. 4].
[18] М. М. Казанский определяет (р. 199) наконечники этого типа только как тип I В по Казакявичюсу, мне же представляется, что основная масса находится на границе типов I В (III—VI вв.) и I Г (IV—VII вв.); экземпляр же из Княжего (fig. l, 4) относится к сла- бопр21офилированному варианту типа II.
[19]Такова дата написания первой книги Вегеция по К. Цукерману [Zuckerman 1994: 73]. Эта часть текста Вегеция, возможно, восходит в основе своей через какой-то текст IV столетия [Neuman 1965: 1016] и через сочинение Корнелия Цельза к тексту Катона Старшего [Schenk 1930] и таким образом отражает реалии доцезаревской армии. Однако сохранение этого пассажа в тексте IV в. свидетельствует об актуальности описываемых копий во время Вегеция (несмотря на [Schenk 1930: 11]).
[20] Ср. у него же тип 3, типологически близкий к двум указанным.
[21] У обоих экземпляров, учтённых М. М. Казанским, сохранился только один зуб.
[22] В особенности в обществе со столь технически ещё слабо развитой экономикой, как у славян VI в.: цена металлического наконечника должна была быть достаточно высокой. Отсутствие же следов пожаров на многих из этих поселений вовсе не исключает их обстрела из луков врагами и последующего увода в плен оставшихся в живых жителей, а также последующего запустения поселения.
[23] Это, впрочем, признаёт и М. М. Казанский, но как-то мимоходом (р. 214 п° I. 12).
[24] См,. например: [Lebedynsky 2001: 169—172].
[25] В большинстве случаев эти находки не привязаны жёстко к контексту. К сводке M. M. Казанского [Kazanski 1999: 200, 230] следует добавить ещё топор из Арбори около Сучавы длиной 210 см [Dan Teodor 1970: 107, fig. 6, 70]. Кроме того, вместе с лепной и гончарной керамикой было найдено два подобных топора на Пастырском^городище в полуземлянке 13 [Брайчевский 1955: рис. XXIX, 1, 3). Сходная находка длиной 219 см происходит и из поселения Йонештии-Говории в Олтении, однако там контекст скор29ее указывает на позднеримское время.
Поскольку рисунок топора из Хангу около Нямц не совсем правильно приведён у M. M. Казанского, ср.: [Dan Teodor 1970: 107, fig. 6, 11]. Тут же можно указать и на противоречие между каталогом Казанского и данными Дана Теодора: длина топора колеблется от 139 мм [Kazanski 1999: 214] до 175 см [Dan Teodor 1970: 107, fig. 6, П, p. 108].
[27] Для этнографических славян из поясной одежды традиционны узкие штаны, скроенные из трёх кусков ткани — двух штанин (колош) и соединяющей их небольшой ромбической вставки (ширинки, мотни и т. д. [Этнография... 1987: 264—265]). Весьма убедительно мнение, что вставка— это более поздний элемент, а изначально обе штанины (а также будущая вставка?) носились отдельно, не будучи сшитыми. Древним названием такой льняной, т. е. портяной (отсюда * ры1ь, порты [Фасмер III: 334]) одежды могло быть общеславянское гача, множ, число гачи (слово, видимо, с изначальным сексуальным оттенком: прасл. *gatia < и.-е. *ghabhtia 'женские (?) половые органы, пах' [Фасмер I: 297—298], ср. ЭССЯ s. v. *gatji). Любопытно распространенное изначально, видимо, на юге обозначение такой одежды — калоши/колоши (< лат. calcea 'чулок' < calceus 'полусапог' [Фасмер II: 297]), указывающее, может быть, на форму этой одежды в дунайский период истории славянства. На северо-востоке же этнографического славянства было распространено иное древнее название «станы/штаны» [Откупщиков 2001/1963: 165], что, может быть, отражает иной покрой этой одежды. Не исключено, что право носить поясную одежду юноши приобретали только с совершеннолетием (ср. традиционные обычаи у восточных славян [Зеленин 1991: 233]).
Фасмер s. v. копье, копать, сулица, дротик, грот, лук, стрела, топор; ЭССЯ s. v. *grotb, 1ora>.
[29] Фасмер s. v. шелом.
[30] Фасмер s. v. броня.
[31] Фасмер s. v. брадва; ЭССЯ s. v *bordy.
