Показать все теги
Проблема «двух заговоров» была главной, но не единственной, затрагивавшейся в литературе 1920 — начала 1930-х гг. Многие авторы стремились дать, хотя и в самой общей форме, ответ на вопрос о причинах конфликта между буржуазией и царизмом. При этом в целом ряде работ сквозило преувеличение степени эволюции самодержавия в сторону буржуазной монархии, против чего уже в 1927 г. справедливо возражал М.Н. Покровский[1]. Тем не менее тезис о такой эволюции и преувеличение политической роли буржуазии присутствовали во многих книгах и статьях. Так, С.А. Пионтковский утверждал, что «охват всей экономической жизни, в том числе и самого самодержавия, лапами финансового капитала не только открывал возможность отдельным финансовым группам бороться за господство над самодержавием, но и заставил самодержавие верно служить той финансовой клике, которая сумела захватить и использовать в своих интересах докапиталистическую форму власти в России»[2]. Характеризуя предвоенную и военную расстановку классовых сил в стране, Д. Эрде также считал, что самодержавие меняло «на ходу свое прежнее социальное содержание»[3].
Из этого вытекала недооценка или просто неправильное освещение политических противоречий между царизмом и буржуазией. Тот же Д. Эрде видел «первые признаки серьезной ссоры между царизмом и буржуазией» лишь в 1915 г. (это, возможно, бышо еще только неудачной формулировкой), причем считал, что и тогда «буржуазия отнюдь не склонна была использовать военные поранения царизма, чтобы вынудить у него политические уступки»[4].
Тем самым сводился на нет политический смысл программы Прогрессивного блока. В уже упоминавшейся статье «Двоевластие в 1917 г.» В. Комаров также рисовал картину полного единства царизма и буржуазии в годы войны, нарушившегося лишь тем, что «правительство иногда позволяло немного задеть интересы буржуазии вроде того, как задержка созыва Государственной Думы, издание закона о подоходном налоге»[5]. Явными преувеличениями отличалась и называвшаяся выше статья А.К. Дрезена. Хотя он и видел противоречия буржуазии и царизма, он все же изображал дело так, будто
«через свой политический центр в Думе — прогрессивный блок — буржуазия широко и глубоко внедряет ряд своих организаций в экономическую и политическую жизнь страны. Созданием Центрального военно-промышленного комитета с губернскими отделами, «Союза городов» и т. п. буржуазия получила в свои руки возможность управлять всей военной экономикой (через “особые совещания”) и стала фактически руководящей силой»[6].
При такой постановке вопроса исчезали или преуменьшались постоянно действовавшие факторы политического кризиса верхов и объяснения причин изоляции самодержавия сводились к страху буржуазии перед сепаратным миром и ее неверию в способность царизма выиграть войну. Снова, как и у М.Н. Покровского, война в изображении таких авторов оказывалась, хотя и неосознанно для них самих, не «гигантским ускорителем», а причиной кризиса верхов.
Противоположную позицию занимали А. Владимиров и Г.А. Ржанов. Первый из них посвятил свою статью анализу взаимоотношений буржуазии и самодержавия главным образом в предвоенные годы (из 24 страниц статьи периоду войны отведено всего 2). Он констатировал уже к 1912 г. далеко зашедший процесс распада третьеиюньского блока и отмечал, что уже в этот период промышленная буржуазия находилась в оппозиции к царизму, причем «стремление к политическому самоопределению среди промышленной буржуазии никогда не было столь сильным, как в годы промышленного подъема»[7]. Г.А. Ржанов в своей брошюре «Десятый Февраль» в очень категорической форме подчеркивал, что стремительный успех революции был связан с сохранением в России устаревшего политического строя, при котором «правящим классом, главной опорой трона, был класс крупных помещиков полукрепостнического типа», а «промышленная буржуазия в целом была отстранена от власти»[8]. Отметив, как и А. Владимиров, совпадение внешнеполитической агрессивной платформы буржуазии и царизма, приведшее к созданию «блока царизма, прогрессивной буржуазии и капиталистических аграриев», Г.А. Ржанов подчеркивал, что еще до войны «этот блок был полон неразрешимых внутренних противоречий»[9].
В основном этой же точки зрения придерживалась Б.Б. Граве, также отмечавшая, что «конфликт между буржуазией и царизмом был обусловлен прежде всего наличием в России остатков крепостничества и в связи с этим общих противоречий между буржуазией и старым порядком»[10]. Однако в ряду причин, обостривших конфликт в годы войны, Б.Б. Граве делала, пожалуй, чрезмерный акцент на борьбе вокруг военных заказов, делавшей «участие во власти для буржуазии <...> насущной необходимостью»[11]. Эта проблема как раз была в основном разрешима и при старой системе управления.
Полемике против тезиса о решающей эволюции самодержавия в сторону буржуазной монархии посвятила введение к своей работе Э.Б. Генкина, видевшая в приспособлении царизма к задачам буржуазного развития «тактику самодержавия, не потерявшего своей старой социальной сущности»[12]. Крепостническую сущность самодержавия подчеркивал и И.И. Минц[13].
С вопросом о взаимоотношениях между царизмом и буржуазией самым тесным образом были связаны попытки характеристики различных группировок внутри буржуазного лагеря. К сожалению, такие попытки делались лишь немногими авторами, а в большинстве работ о буржуазии говорилось «вообще», как о некой единой в экономическом и политическом отношении категории. Еще дальше зашел С.А. Пионт- ковский, который, проводя справедливую в основе мысль о процессе политической консолидации буржуазии в годы войны, доходил до крайностей и не только утверждал, что создание Прогрессивного блока свидетельствовало «о нивелировке буржуазии, об уничтожении разницы между отдельными слоями буржуазии», но и видел в блоке «форму политической самоорганизации буржуазии», совершенно игнорируя наличие в нем помещичьего крыла[14]. В подобном, ставшем впоследствии очень частым, забвении двойственной природы Прогрессивного блока сказывалась переоценка С.А. Пионтковским политического влияния буржуазии, а также влияние на него концепции М.Н. Покровского о «торговом капитале», при которой и помещики и капиталисты попадали у М.Н. Покровского под определение «империалистской буржуазии»[15].
Приходится признать, что и те авторы, которые пробовали дать характеристику различных группировок буржуазии, не смогли еще из-за недостаточности имевшихся в их распоряжении материалов прийти к правильным выводам. Э.Б. Генкина ограничилась упоминанием о существовании левого крыла буржуазии (имелось в виду левое крыло буржуазной оппозиции), подразумевая при этом московских прогрессистов, поскольку речь шла о разногласиях в связи с тактикой внедумской деятельности[16]. Она, очевидно, исходила из материалов, введенных в научный оборот Б.Б. Граве, которая также делила буржуазию (опять-таки на деле лишь буржуазную оппозицию) на два крыла — московские промышленники и все остальные. Развитие политических настроений московских промышленников Б.Б. Граве характеризовала очень прямолинейно, не увидев колебаний в их позиции в годы войны[17]. Примерно ту же оценку разногласиям в буржуазном лагере давал и А. Владимиров, проводивший водораздел между московскими промышленниками, положившими начало «объединению прогрессивных элементов промышленной буржуазии в самостоятельную политическую группу», и остальной буржуазией, ушедшей после 1905 г. к октябристам[18]. Помещичий элемент в октябристской партии выпал из поля зрения А. Владимирова, зато при анализе кадетского либерализма он подчеркивал его «аграрный характер»[19].
Выделяя московских промышленников как левый фланг буржуазного лагеря, Э.Б. Генкина, Б.Б. Граве и А. Владимиров не давали объяснения, чем была вызвана такая позиция московских капиталистов, не давали характеристики особенностей московской группировки в российском торгово-промышленном классе и, собственно, не видели существа этих особенностей. Поэтому Б.Б. Граве, не проводя грани между московской и петроградской группами буржуазии, писала, что «по своему составу <...> военно-промышленные комитеты (руководимые москвичами. — В.Д.) являлись организациями крупного финансового (выделено нами. — В.Д.) капитала»101, а А. Владимиров не видел разницы в экономическом и политическом лице групп, объединявшихся вокруг военно-промышленный комитетов и Совета съездов представителей промышленности и торговли[20].
В отличие от названный выше авторов В.П. Семенников, М. Балабанов и Д.О. Заславский говорили о водоразделе между буржуазной оппозицией и той частью буржуазии, которая выступала в союзе с самодержавием. При этом для В.П. Семенникова характерно преувеличение влияния реакционного крыша буржуазии на политику царизма. В.П. Семенников отождествлял «пацифистское» течение финансового капитала (банки и металлозаводчики) с буржуазной реакцией, а «империалистское», провоенное течение — с буржуазным либерализмом, видя главную опору этого течения в текстильной (т. е. московской прежде всего) промышленности[21]. Как отмечалось выше,
В.П. Семенников полагал, что уже с лета 1915 г. «пацифистская» буржуазия начинает овладевать государственным аппаратом, в связи с чем он утверждал, что «настоящее правительство России составляли <...> Манус, Рубинштейн, Путилов и другие крупнейшие банковские дельцы»[22]. Крайней расплывчатостью отличались формулировки М. Балабанова, противопоставлявшего поземельное дворянство («торговый капитал») и промышленную буржуазию как социальную базу самодержавия некоей «либеральной буржуазии», которая по букве его определения не быша ни торговой, ни промышленной[23]. В последних главах своей книги М. Балабанов говорил о буржуазии «вообще», как силе, противостоящей царизму в борьбе за власть[24].
В своей брошюре, посвященной последнему царскому министру внутренних дел А.Д. Протопопову, Д.О. Заславский называл его «доверенным лицом той могущественной части русской буржуазии, которая отдала всякие притязания на политическую власть за широкую возможность наживаться»[25]. В принципе такая характеристика быша правильной, но Д.О. Заславский преувеличивал значение прихода Протопопова в правительство в сентябре 1916 г. и преуменьшал роль оппозиционного крыша буржуазии, заявляя, что в военно-промышленных комитетах «собралась наиболее шумливая, но не наиболее солидная часть промышленной буржуазии» и что «Коновалов и Терещенко представляли буржуазию в такой же мере, в какой Чхеидзе, Церетели, Либер и Дан представляли рабочий класс»[26].
Концепция Д.О. Заславского имела вполне определенное происхождение: он стремился совместить действительный ход февральского переворота с не преодоленной им до конца меньшевистской схемой буржуазной революции. «Глядя на галерею лиц, окружавших царя накануне революции, — писал он, — легко придти к выводу: в феврале революция покончила с дворянской помещичьей диктатурой <...> По меньшевистскому сценарию (в журнальном варианте 1924 г. Д.О. Заславский писал еще об «историческом сценарии». —
В.Д.) режиссер должен выпустить на сцену буржуазию»[27]. Не усвоив ленинской характеристики движущих сил буржуазно-демократической революции, Д.О. Заславский, чтобы объяснить причины гегемонии пролетариата в февральские дни, сконструировал схему, по которой «политическое выступление крупной финансовой и промышленной буржуазии произошло за полгода до февральской революции» и заключалось в назначении Протопопова министром, в результате чего «Протопопов формально закрепил союз между короной и капиталом»[28].
Если уже попытки наметить различные группировки в буржуазном лагере были немногочисленными, то еще более редкими оказались первые опыты периодизации истории взаимоотношений буржуазии и царизма в годы войны. Для Д.О. Заславского, как мы видели, важнейшим рубежом оказался сентябрь 1916 г., момент, якобы, «политического выступления» буржуазии и заключения ею союза с короной. М. Балабанов и И.И. Минц ограничились противопоставлением двух моментов обострения кризиса верхов — летом 1915 г. и в конце 1916 г. Оба они преувеличивали радикализм буржуазии в 1916 г., считая, что в 1915 г. буржуазия стояла «на позиции, всецело устремленной на соглашение с самодержавием»[29] и не пошла дальше «бунта на коленях»[30], а вот осенью 1916 г. наступило «резкое изменение»[31] и «от попытки соглашения с самодержавием буржуазия переходила к борьбе с ним»[32]. Схема «заговора буржуазии», приверженцами которой были оба названные автора, вела к тому, что за планами дворцового переворота они проглядели тягу буржуазии к соглашению с самодержавием, сохранявшуюся до самого последнего момента.
Наиболее серьезными были схемы периодизации, предложенные Б.Б. Граве и Э.Б. Генкиной. Б.Б. Граве выделила четыре периода — период «единения с царем» от начала войны до весны 1915 г.; лето 1915 г., когда образовался Прогрессивный блок и «вскрылись основные противоречия между буржуазией и царизмом»; осень 1915 г. и первое полугодие 1916 г. — спад политической активности буржуазии и переход правительства в контрнаступление; осень 1916 г. — революционный подъем и обострение политического кризиса верхов[33]. Хотя конкретное раскрытие каждого этапа страдало еще неполнотой и целым рядом нечетких определений, в целом эта периодизация соответствовала действительному развитию событий.
Первые два этапа периодизации, предложенной Э.Б. Генкиной, совпадали со схемой Б.Б. Граве. Весь последующий период, начиная с сентября 1915 г., Э.Б. Генкина считала единым этапом краха «неоправдавшихся надежд» прогрессивного блока на приход к власти, этапом, «когда буржуазия чувствует себя обреченной на роль пассивного зрителя»[34]. Правда, в ходе дальнейшего изложения Э.Б. Генкина наметила и четвертый этап, начавшийся с конца 1916 г., когда «наиболее решительные и активные» представители буржуазии встают на путь дворцового переворота[35].
Выделение подготовки дворцового переворота как отдельного этапа во взаимоотношениях буржуазии и царизма отрывало периодизацию кризиса верхов от периодизации общего революционного кризиса в стране (поскольку для последней рубежом была именно осень — октябрьские стачки, а не конец 1916 г.). Такова была цена, которую Э.Б. Генкиной пришлось заплатить за верность схеме «заговора буржуазии».
Практически вне поля зрения исследователей оставалась внутренняя политика самодержавия, в которой они отказывались видеть какую-либо определенную логику. Так, Я. Яковлев писал, что нарастающему развалу фронта и тыла «царский режим смог противопоставить только непрерывные перестановки на правительственных постах»[36], а Э.Б. Генкина утверждала, будто «рассмотрение фактов внутренней политики самодержавия неизбежно приводит к выводу об отсутствии какой-либо определенной системы политики, дает картину бесконечных шатаний, не имеющих по существу никакого смысла»[37].
Исходя из такой оценки, подавляющее большинство авторов ограничивалось общими формулировками о развале власти и министерской чехарде. Исключение составляли сама Э.Б. Генкина, посвятившая ряд интересных страниц вопросу об организации карательного похода генерала Иванова, и Е.И. Мартынов, бывший генерал старой армии, который в книге «Царская армия в Февральском перевороте» подробнее, чем кто-либо другой, рассмотрел действия военных властей в Петрограде 23—28 февраля 1917 г.
Оба эти исследования были, как мы видим, посвящены лишь военно-карательному аспекту внутренней политики самодержавия, притом в самые последние дни его существования. Некоторые наблюдения по поводу особенностей внутриполитического курса Протопопова содержались в брошюре Д.О.Заславского. Большое распространение в литературе получил возникший еще в 1916 г. слух о передаче в соответствии с «заговором царизма» пулеметов в распоряжение полиции и об установке этих пулеметов на крышах стратегически важных зданий Петрограда. Только Е.И. Мартынов на основе материалов Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства выступил против этих слухов[38].
Во всех рассмотренных выше работах политика буржуазии непосредственно в дни Февральской революции рассматривалась в самой общей форме на основе общеизвестных данных. Так, Б.Б. Граве уделила этому всего 4 страницы[39], а Э.Б. Генкина и еще вдвое меньше. Тем больший интерес представляли статьи А.Е. Ефимова «Проблема власти в первые дни Февральской революции» и Е.П. Кривошеиной «Причины передачи власти Петроградским Советом буржуазии в Февральскую революцию», являвшаяся частью вступительной статьи к не увидевшему свет сборнику документов о Петроградском Совете. А.Е. Ефимов рассматривал борьбу буржуазии (Временного комитета Думы) и Петроградского Совета за влияние на армию и за создание милиции, приводя при этом ряд свежих материалов[40]. Эти вопросы интересовали и Е.П. Кривошеину, хотя основное внимание она сосредоточила на политике соглашательского руководства Исполкома Совета[41]. Годом позже материалы и выводы Е.П. Кривошеиной были повторены В. Комаровым, который, однако, избегал ссылок на ее статью и ссылался на использованные ею источники[42].
Подводя итоги периоду 1920 — начала 1930-х гг., следует отметить, что, несмотря на все недостатки, указанные нами в рассмотренных выше работах, в этот период был сделан значительный шаг в изучении политического кризиса верхов в годы мировой войны. Ряд авторов и прежде всего — Б.Б. Граве, Э.Б. Генкина и Е.И. Мартынов (в специфическом и более узком аспекте) использовали более широкий круг материалов, чем те, которые находились в обращении раньше. От опоры на собственные воспоминания и мемуары других лиц эти исследователи перешли к анализу архивный документов[43]. Расширение источниковедческой базы и углубление анализа позволило поставить, хотя еще и не разрешить, ряд проблем, прежде всего — о причинах конфликта между буржуазией и самодержавием, о периодизации этого конфликта в годы войны и о группировках внутри буржуазного лагеря. Прямые или косвенные возражения ряда авторов выгавили слабые места в концепции М.Н. Покровского о «двух заговорах» и создали предпосышки для ее преодоления.
Из работы «Историографическое введение к монографии «Русская буржуазия и царизм в годы Первой мировой войны 1914-1917».
Опубликовано в сборнике «Между двух революций 1905-1917» (Ежеквартальный журнал истории и культуры России и Восточной Европы «НЕСТОР» № 3, 2000)
[1] Покровский М._НОктябрьская революция. С. 97.
[2] Пионтковский С.А. Указ. соч. С. 266.
[3] Эрде Д. Февраль как пролог Октября. Харьков, 1931. С. 5.
[4] Там же. С. 66.
[5] Советское государство. 1932. № 4. С. 175. Эта цитата характерна для «литературных достоинств» всей статьи, растянутой на пять номеров журнала. Написанная после опубликования письма И.В. Сталина в редакцию журнала «Пролетарскаяреволюция», статья В. Комарова претендовала на «марксистскую критику» всей ранее опубликованной литературы о двоевластии, но свидетельствовала лишь о теоретической и литературной безграмотности автора.
[6] Красная летопись. 1932. № 2. С. 25—26.
[7] Проблемы марксизма. 1931. № 8—9. С. 149.
[8] Ржанов Г.А. Десятый февраль. 1917—1927. Популярно-исторический очерк. М.; Л.,
1927- С- 13—14
[9] Там же. С. 15.
[10] Граве Б.Б. Указ. соч. С. 368.
[11] Там же. С. 369.
[12] Генкина Э.Б. Указ. соч. С. 4.
[13] История ВКП(б). Т. IV. С. 13.
[14] Пионтковский С.А. Указ. соч. С. 271.
[15] Покровский М.Н. Очерки по истории революционного движения. С. 200.
[16] Генкина Э.Б. Указ. соч. С. 23—25.
[17] Граве Б.Б. Указ. соч. С. 305—306.
[18] Проблемы марксизма. 1931. № 8—9. С. 136.
[19] Там же.
[20] Проблемы марксизма. 1931. № 8—9. С. 159.
[21] Семенников В.П. Политика Романовых. С. 153.
[22] Там же. С. 162.
[23] Балабанов М. Указ. соч. С. 11, 33, 34.
[24] Там же. С. 201.
[25] Заславский Д.О. Указ. соч. С. 26.
[26] Там же. С. 25, 45.
[27] Там же. С. 4.
[28] Там же. С. 45.
[29] Балабанов М. Указ. соч. С. 201.
[30] История ВКП(б). Т. IV. С. 15.
[31] Там же.
[32] Балабанов М. Указ. соч. С. 201.
[33] Граве Б.Б. Указ. соч. С. 229—300, 339—340.
[34] Генкина Э.Б. Указ. соч. С. 22.
[35] Там же. С. 27.
[36] Пролетарская революция. 1927. № 2—3. С. 67.
[37] Генкина Э.Б. Указ. соч. С. 13.
[38] Мартынов Е.И. Царская армия в Февральском перевороте. М., 1927. С. 62—63.
[39] Граве Б.Б. Указ. соч. С. 394—398.
[40] Революция права. 1928. № 3. С. 51—65.
[41] Советское государство и революция права. 1931. № 1. С. 134—144; № 2. С. 130—144.
[42] При этом он из-за уже отмечавшейся неподготовленности к научной работе, видимо, не всегда понимал, что списывает, и искажал сноски. Так, ссылку на архив Октябрьской революции (АОР. Ф. 6. № 25. Ст. 1) он превратил в бессмысленное: «АОР», № 25. (Советское государство. 1932. № 9—10. С. 196).
[43] Правда, круг этих документов был еще ограниченным — полицейские донесения у Б.Б. Граве, телеграммы Ставки в дни Февральской революции у Э.Б. Генкиной, эти же телеграммы и некоторые дела ЧСК Временного правительства у Е.И. Мартынова. Однако начало изучения архивных фондов было, таким образом, положено.
