ГлавнаяМорской архивИсследованияБиблиотека












Логин: Пароль: Регистрация |


Голосование:


Самое читаемое:



» » » Декларация Временного Правительства от 3 марта 1917 года
Декларация Временного Правительства от 3 марта 1917 года
  • Автор: Malkin |
  • Дата: 24-08-2014 19:08 |
  • Просмотров: 11742

«Клочок бумаги неправильной формы, на котором была написана декларация»[1], до сих пор не найден. Внешняя критика подлинника декларации Временного правитель­ства от з марта поэтому является невозможной. Но сам опубликованный текст ее и воспоминания непосредственный авторов декларации дают достаточный материал для источниковедческого исследования.

Обстоятельства Февральской революции привели к тому, что в Таврическом дворце — резиденции Государственной думы — явочным порядком возник центр ре­волюционных рабочих и солдатских масс, Петроградский совет. Уже к вечеру 27 фев­раля в правом крыше Таврического дворца действовал Временный комитет членов Государственной думы, а в левом — временный исполнительный комитет Совета ра­бочих депутатов. Каждая из этих организаций ставила перед собой свои собственные цели и старалась использовать бурно развивающееся народное движение в своих це­лях. Думский комитет, составившийся в основном из членов президиума Прогрес­сивного блока от ряда фракций Государственной думы, боролся за осуществление программы этого блока. Причем растущий характер движения позволял надеяться на максимальное удовлетворение требований блока: создание правительства из его ли­деров, введение конституционной монархии с отстранением Николая II от верхов­ной власти, провозглашением императором малолетнего Алексея Николаевича и ре­гентом великого князя Михаила Александровича. В области внутренней политики предполагалось выполнить требования программы Прогрессивного блока: провести амнистию по политическим и религиозным преступлениям, отменить национальные ограничения, провести реформы местного управления, расширить права земств и го­родских дум. За эту программу деятели Прогрессивного блока боролись уже свыше полутора лет, сначала они предполагали добиться ее осуществления путем сделки с царским правительством (июль — август 1915 г.), а затем надеялись вырвать ее орга­низованным общественным давлением на власть.

Таким образом, и программа будущего кабинета, и его состав быши намечены за много месяцев и недель до Февральского переворота. Надо добавить к этому, что и возможность народной, стихийной революции прекрасно сознавалась ли­дерами Прогрессивного блока и радикальными кругами буржуазии. Революция была предсказана с большой точностью, и тем не менее ее фактическое начало явилось для буржуазных лидеров неожиданным, а сам ход революции с первого дня спутал многие из тщательно разработанных планов.

Главной неожиданностью явилась организация Совета рабочих депутатов, да еще тут, в Таврическом дворце, в самом близком соседстве с Государственной ду­мой. Те из лидеров буржуазной оппозиции, кто имел возможность близко соприка­саться с рабочими, понимали, что организации, на которые опирается буржуазия в своей борьбе за власть, — Государственная дума, Земский и Городской союзы, Во­енно-промышленные комитеты охватывают только небольшой слой цензовой, бур­жуазной общественности и отчасти радикальной интеллигенции. Главная антипра­вительственная сила — рабочий класс находится за пределами этих организаций. Попытки влиять на рабочих через Военно-промышленные комитеты особого успе­ха не имели, так как большинство рабочих не поддерживало меньшевиков-оборон- цев типа Гвоздева и Бройдо, возглавлявших рабочую группу Центрального военно­промышленного комитета. Поэтому весной 1916 г. А.И. Коновалов, заместитель председателя ЦВПК, выдвинул идею всероссийского рабочего съезда, который бы создал Совет рабочих депутатов или союз рабочих депутатов, находящийся под бур­жуазным влиянием. Царское правительство запретило созыв такого съезда. И хотя отдельные конспиративные связи между лидерами либеральной оппозиции и пред­ставителями революционных партий были установлены и поддерживались, оппо­зиция в целом от попыток распространить свое влияние на рабочих отказалась.

И в армии Прогрессивный блок имел сторонников прежде всего среди офице­ров, среди солдат же вели интенсивную работу революционеры. А в планах военно­го переворота, которые разрабатывал кружок А.И. Гучкова, особо оговаривалось, как провести его, изолируя от прямых действий солдатские массы.

Вот почему рабочие и солдаты представлялись думскому Комитету двумя стихи­ями, грозными и анархическими, движение которых надлежит как можно скорее ввести в строгие рамки законов. А вместо этого в Государственной думе возник центр из представителей революционных партий, которые заявили претензию на руко­водство именно этими массами рабочих и солдат и занялись их особой организа­цией. И несмотря на то что цели меньшевистских руководителей Совета рабочих депутатов не шли дальше ординарной буржуазно-демократической республики, они все же существенно расходились с задачами лидеров Прогрессивного блока. В пер­вом же воззвании к населению Петрограда Совет заявлял, что целью борьбы явля­ется «народное правление» и создание «своей собственной властной организации» народа. Совет призывал: «Все вместе, общими силами будем бороться за полное устранение старого правительства и созыв Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права»[2].

Это не могло понравиться членам думского Комитета, так как в данном доку­менте недвусмысленно провозглашалась заявка на введение в стране республикан­ской формы правления. Между тем прямых контактов между Советом и Комите­том еще не было, если не считать особого положения А.Ф. Керенского, приглашен­ного в Совет на должность заместителя председателя. На заседаниях же Совета, особенно на вечернем общем собрании 28 февраля 1917 г., выявилось очень кри­тическое настроение по отношению к Временному комитету Государственной думы. Члены Совета были воодушевлены свей реальной силой, требовали «диктовать думско­му комитету» условия, называли Комитет «шайкой политиканов», желающих воспользо­ваться пролитой народом кровью, требовали арестовать председателя Думы М.В. Род- зянко. Во всяком случае, определенно было заявлено желание «явиться во Временный комитет Государственной думы» со своими требованиями[3].

Со своей стороны и Временный комитет не мог больше не замечать Совета, по­скольку их представители постоянно сталкивались между собой, и двоевластие ста­ло совершившимся фактом. Поэтому при составлении возможного списка мини­стров были сделаны предложения: А.Ф. Керенскому — товарищу председателя Со­вета — занять пост министра юстиции, а Н.С. Чхеидзе — председателю Совета — занять пост министра труда. Надо сказать, что в составе царского правительства [не было] Министерства труда, но возможность его образования при приходе к власти «правительства доверия» из лидеров прогрессивного блока рассматривалась еще до революции. Так, на совещании у Е.Д. Кусковой 6 апреля 1916 г. в списке, вырабо­танном для обсуждения на съезде кадетской партии, значилось министерство тру­да, главой которого [был] «беспартийный левый» Л.И. Лутугин[4]. Кадеты предпола­гали, что для удовлетворения требования «социалистов» и для приручения их со­здание такого министерства было бы целесообразным.

Если бы удалось заполучить в состав правительства председателя Совета рабочих депутатов, то и сам Совет был бы уже не так страшен для буржуазии. Но Н.С. Чхеидзе сразу же отказался от этого предложения. Керенский же, увидев в этом удовлетворе­ние своих честолюбивых замыслов, решил согласиться и поэтому начал обрабаты­вать отдельных членов Исполнительного комитета Совета в желательном для него и думского Комитета духе.

Утром 1 марта 1917 г. Исполком Совета решил обсудить вопрос об отношении к вопросу о власти и о формировании правительства, а также о требованиях или усло­виях к думскому Комитету. Настроение большинства членов Исполкома выразил Н. Суханов, говоривший, что «надо было поставить цензовую власть в такие условия, в которых она была бы ручной»[5]. В самом Комитете, да и в лагере революционной демо­кратии, было в этот момент три течения. Первое, представленное большевиками и некоторыми левыми эсерами, требовало не признавать власть буржуазии и бороться за создание Советом Временного революционного правительства. Второе — из пра­вых меньшевиков-оборонцев призывало к передаче власти буржуазии без всяких ус­ловий и поддержке этой власти. Наконец, третье, к которому примыкало большин­ство, полагало, что в связи с буржуазным характером переживаемой Россией револю­ции власть, разумеется, должна составить буржуазия, но при этом нужно выдвинуть такие условия, которые дали бы возможность довести до конца буржуазно-демокра­тическую революцию и осуществить программы-минимум социал-демократов и социалистов-революционеров. Меньшевики из Исполнительного комитета считали себя большими хитрецами и полагали, что нужно буржуазию «заставить» взять власть, а сделать это можно тем, что показаться им очень сговорчивыми и не выставлять та­ких требований, которые могут буржуазию «испугать». «Не надо отнимать у буржуазии надежду выиграть эту борьбу», — пояснял этот замысел в своих воспоминаниях Суханов.

«Какие же именно конкретные условия передачи власти, — вспоминал он, — могли создать такого рода статус, необходимый для революции и демократии? То есть на каких же именно конкретных условиях должна быть вручена власть правительству Милюкова? В сущности таким условием я считал одно: “обеспечение полной политической свободы в стране, абсолютной свободы организации и агитации”. С другой стороны, это условие не могло не быть принято противной стороной. Всякие иные требования, несомненно, менее по существу, могли “сорвать комбинацию”! На многие из них Милюков и Ко не могли бы пойти перед лицом своего классового, группового персонального положения, перед лицом общественного мнения Европы. Но этого требования — не покушаться на принципы свобо­ды, — они не могли не принять, если они вообще были готовы принять власть в данных обстоятельствах с соизволения советской демократии»[6].

Суханов формулировал и два других требования или условия: амнистия и ско­рейший созыв Учредительного собрания. «Эти три условия: декларация полной полити­ческой свободы, амнистия и немедленные меры к созыву Учредительного собрания — представ­лялись мне абсолютно необходимыми, но вместе с тем исчерпывающими задачами демократии при передаче правительственных функций в руки цензовой буржуазии. Все остальное прило­жится», — заключал Суханов[7].

Обсуждение вопроса о власти началось около 12 часов дня в 13-й комнате Таври­ческого дворца, но вскоре бышо прервано в связи с «инцидентом Родзянко», его по­пыткой выехать к царю, когда он не смог получить поезд из-за противодействия Со­вета рабочих и солдатских депутатов. На общем собраний Совета 1 марта, где обсуж­дался этот инцидент, Н.Д. Соколов, которого, как указывает Суханов, он уже склонил в свою сторону, призывал быть умеренными к кадетам, чтобы довести до конца борь­бу с царизмом[8]. Но и тут в прениях проявился яростный накал борьбы, резкие анти- офицерские настроения. Ф. Линде, например, заявлял: «Мы добились кровью некоторых свобод, не дадим обойти себя. Минимум дадут, мы хотим самого большего»[9].

В шестом часу вечера в Исполнительном комитете возобновились прения по воп­росу об организации власти. Суханов высказал свои пункты. Их записывал Ю.М. Стеклов на отдельном листе бумаги. Тут же требования быши дополнены представителя­ми солдатских депутатов, чтобы политические свободы быши распространены на сол­дат, чтобы войска Петроградского гарнизона, принимавшие участие в революционном движении, не быши выведены из Петрограда. Особое значение имело внесение в текст условий требования о том, чтобы правительство «не предпринимало никаких других ша­гов, предрешающих будущую форму правления». Включив этот пункт, руководители Сове­та предполагали на его основе вести пропаганду республиканской формы правления.

Исполнительный комитет отклонил предложение думского Комитета о посыш- ке своих представителей в правительство, и вопрос о личном составе будущего министерства быш целиком предоставлен на усмотрение «буржуазии». К 12 часам ночи на 2 марта текст условий быш выработан и [избрана] делегация в составе Чхеи­дзе, Соколова, Суханова, Стеклова и Филипповского. Текст условий, записанный на отдельном листке бумаги, нес с собой Стеклов.

Делегация перешла в правое крышо Таврического дворца и объявила о своем же­лании вступить в переговоры с Временным комитетом Государственной думы. Ко­митет ответил согласием, и переговоры начались. Стеклов сделал доклад о содер­жании условий Петроградского Совета, после чего «Милюков попросил дать ему бума­гу, где была изложена наша программа и, переписывая ее, делал свои замечания»[10].

Что же увидел перед собой П.Н. Милюков? Насколько можно судить по опуб­ликованному тексту декларации Временного правительства от 3 марта, воспоми­наниям Суханова и самого Милюкова, а также другим источникам, первоначаль­ный проект, который был принесен Стекловым, не очень отличался от окончатель­ного текста. В нем было восемь пунктов. Первый требовал полной и немедленной амнистии по политическим и религиозным делам. Второй требовал свободы слова, печати, союзов, собраний и стачек, с распространением политических свобод на военнослужащих. В третьем пункте говорилось об отмене всех сословных, веро­исповедных и национальных ограничений. Четвертый пункт был посвящен ско­рейшему созыву Учредительного собрания и содержал заявление, что «вопрос о форме правления остается открытым» (формулировка Милюкова). Пятый пункт тре­бовал замены полиции народной милицией с выборным начальством. Шестой пункт содержал требование перевыборов органов местного самоуправления на началах все­общего избирательного права. В седьмом оговаривались права солдат Петроградско­го гарнизона на невывод частей, принимавших участие в революции, из Петрограда. И, наконец, последний пункт снова говорил о предоставлении всех гражданских прав солдатам и содержал требование о выборности командного состава в армии.

Милюков был весьма доволен скромностью этих требований, совершенно не затрагивавших социальные вопросы и в большинстве своем повторявших програм­му Прогрессивного блока! Нельзя без улыбки читать самодовольные ремарки Суха­нова: «Амнистия, разумеется, само собою». Милюков, не делая активно ни шагу и лишь уступая, не счел приличным спорить против амнистии и терпел ее до конца, не очень охотно, но вполне послушно записывая: «по всем преступлениям: аграрным, военным, террористическим»[11]. То же самое было со вторым пунктом — политическими свобо­дами, отменой сословных, вероисповедных ограничений и т. д. «От Милюкова требо­вали, и он уступал»[12]. Наивные «хитрецы»! Они «требовали» от Милюкова то, что за­писано было в программе его партии, что он и так должен был проводить в жизнь. Более того, они требовали от «буржуазии» то, чего ее представители еще вчера тре­бовали от царского правительства.

Вот текст написанной Милюковым «Программы министерства общественного доверия» середины августа 1915 г.: «1. Амнистия лиц, осужденных за политические и рели­гиозные преступления, возвращение с.-д. депутатов. 2. Коренное изменение приемов управле­ния, в том числе отмена национальных ограничений. 3. Законодательная программа организа­ции страны для победы. 4. Меры для поддержания социального мира»[13].

И хотя в программе Прогрессивного блока часть этих требований оказалась уре­занной, собственные взгляды Милюкова от этого не менялись. Что же касается про­граммы кадетской партии, то там правам граждан был посвящен специальный раз­дел из восьми пунктов. Даже в программе октябристов декларировались граждан­ские свободы и отмена ограничений[14].

Не мудрено поэтому, что «уступавший» Милюков оценивал представленный ему проект так:

«За исключением п. 7, имевшего очевидно временный характер, и применения начала выбо­ра к начальству милиции в п. 5, все остальное в этом проекте (Милюков имеет в виду его вторую редакцию, о которой будет рассказано несколько ниже) не только было вполне приемлемо или допускало приемлемое толкование, но и прямо вытекало из собствен­ных взглядов вновь сформированного правительства на его задачи. С другой стороны, необходимо отметить, что здесь не заключалось ничего такого, что впоследствии было внесено социалистическими партиями в понимание задач революционной власти, и что послужило предметом долгих прений и неоднократных разрывов между социалистической и несоциалистической частью коалиционных кабинетов следующих составов»[15].

Эта оценка условий Совета как очень приемлемых сохранилась у Милюкова на многие годы. В своих воспоминаниях он также писал о делегации Исполнительно­го комитета:

«Они принесли и готовый текст этих условий, которые должны были быть опубликованы от имени правительства. Для левой части блока, большая часть этих условий была вполне приемлема, так как они входили в ее собственную программу. Сюда относилось: все граж­данские свободы, отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений, созыв Учредительного собрания, которое установит форму правления, выборы в органы самоуправления на основе всеобщего избирательного права, полная амнистия. Но были и пункты существенных разногласий, по которым завязался продолжительный спор, закон­чившейся соглашением только в четыре часа утра»[16].

По каким же вопросам имел место спор и что в результате было согласовано? Первый пункт, который вызвал разногласия, был четвертый, о будущей форме прав­ления. Милюков отказывался связывать правительство обещанием не предприни­мать «ничего, что бы предопределяло будущую форму правления» (редакция Суханова). Напомним, что позиция большинства думского Комитета состояла в том, чтобы до­биться отречения Николая II в пользу его сына и назначить регентом Михаила Алек­сандровича, т. е. сохранить конституционную монархию. Напомним также, что никаких шагов к тому, чтобы побудить Николая II, еще не было предпринято и об­становка в этом смысле была еще не ясна. После долгих споров была согласована следующая формулировка: «Немедленная подготовка к созыву <...> Учредительного собра­ния, которое установит форму правления и конституцию страны»[17].

Итоги остальных споров отражены в воспоминаниях Милюкова:

«Они согласились также вычеркнуть требование о выборности офицеров. Я ограничил “пределами, допускаемыми военно-техническими условиями” осуществление солдатами “граж­данских свобод” и отстоял “сохранение строгой военной дисциплины в строю и при несении военной службы”, при введении равенства солдат “в пользовании общественными права­ми”. Но я не мог возразить против неразоружения и невывода из Петрограда воинских частей, принимавших участие в “революционном движении” и только что обеспечивших нам победу. Ведь было неизвестно в тот момент, не придется ли им сражаться далее с посланными в столицу “верными” частями»[18].

Итак, Милюков был очень доволен итогами переговоров и считал, что он мно­гого добился. Доволен был и Суханов: хитрость удалась, правительство согласилось принять власть на этих условиях, «он прочел всю программу до конца, приемля и выборы в муниципалитеты, и отмену полиции, и Учредительное собрание с его подлинным именем и всеми надлежащими атрибутами»[19]. А Милюков тешил себя такими словами: «Нам ве­ликодушно предоставлялась отсрочка, и весь вопрос был для нас, как ею воспользоваться. Я и сам разделял это мнение о психологии всех революций. Я только не намеревался складывать рук в ожидании пока наступит следующая стадия»[20]. Итак, лидеры Совета не оттолкнули буржуазию, не «испугали ее непомерными требованиями». Наоборот, даже Милюкову они внушили иллюзию, что в этой борьбе буржуазия сумеет выиграть.

Но тогда, в 4 часа утра 2 марта 1917 г., соглашению еще не суждено было состо­яться. Хотя члены делегации Совета ушли из правого крыла Таврического дворца в полной уверенности, что соглашение уже заключено, в их отсутствие произошли события, которые фактически приостановили ход переговоров. На заседание Коми­тета Государственной думы прибыл А.И. Гучков и стал резко критиковать проект пра­вительственной декларации. «Я помню, я возражал по некоторым вопросам, касающимся армии и смертной казни», — говорил Гучков на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии ровно через пять месяцев после описываемых событий. О смертной казни ни в условиях, выработанных Советом, ни в возражениях П.Н. Милюкова не говори­лось. Возможно, А.И. Гучков спутал, а может быть, он предлагал ввести или сохра­нить смертную казнь на фронте? А вот вопрос об армии, то есть о правах солдат, дей­ствительно обсуждался и был, как говорилось выше, включен в проект декларации. Гучков был председателем Военной комиссии Временного комитета Государствен­ной думы, близко столкнулся с положением в войсках Петроградского гарнизона, видел всю ненависть солдат к офицерам, которая уже проявилась в ряде убийств. И всюду он видел громадный авторитет Совета рабочих и солдатских депутатов. А тут, оказывается, с этим Советом нужно еще договариваться о программе и личном составе правительства: «Для меня было неожиданностью, что явился при создании этой новой комбинации, еще третий фактор — Исполнительный комитет Р. и С. Депутатов». Ситуация рисовалась Гучкову «безнадежной»[21].

Поэтому он резко выступил против согласованного с Советом проекта, и в ре­зультате этого Комитет Государственной думы в целом постановил считать вопрос о соглашении и о тексте программы открытым[22].

Как видно из воспоминаний Суханова, об этом факте ему вскользь рассказал Керенский, однако, видимо, у членов Исполнительного комитета не создалось впе­чатление о срыве переговоров. Тем более что с утра 2 марта по настоянию М.В. Род­зянко Милюков стал предлагать членам Исполкома продолжить работу над выра­боткой правительственного заявления.

Вскоре начало свою работу общее собрание Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, на котором с докладом о переговорах с Временным комите­том Государственной думы выступил Ю.М. Стеклов. Он характеризовал принятие Комитетом условий Петроградского Совета как «колоссальное историческое завоевание» и заявил, что делегации исполкома удалось «связать этих людей торжественной деклара­цией». Таким образом, тот самообман, в котором находились члены делегации, во­ображавшие, что ставят «буржуазии» невыполнимые условия, продолжался. Те ре­формы, которые члены Временного правительства собирались провести и так, вер­ные своей партийной программе, изображались меньшевистскими лидерами Совета, как уступки, вырванные у «этих людей». Далее Стеклов перечислил пункты декларации, сопровождая их своими комментариями. В них также подчеркивалась роль Совета, представители которого навязали свою волю цензовикам. Стеклов за­явил, что делегация быша уверена в том, что Комитет отвергнет идею созыва Учре­дительного собрания и требование всеобщего избирательного права. Но «никто не возражал, кроме Шульгина». И хотя Стеклов вынужден быш рассказать, что «они» от­вергли требование о демократической республике, он отметил, что то, «чего мы доби­лись — не максимум. Это наименьшие завоевания» и нужно продолжать борьбу за все дальнейшие требования. Эта настойчивость вытекала из твердого сознания реаль­ной силы Совета и слабости Временного комитета Совета, что бышо высказано в таких словах: на три четверти солдаты «наши», на одну четверть — «их»[23].

В прениях получили отражение все партийные течения в Совете. Большевики критиковали делегацию и требовали создать Временное революционное правитель­ство. Критики слева так же предлагали настаивать на включении в декларацию тре­бований программы-минимум социал-демократии. Хотя отдельные депутаты и осуждали Керенского за его согласие вступить во Временное правительство — послед­ний только что, несмотря на противодействие исполкома, получил вотум доверия на вхождение в министерство прямо от большинства членов Совета — раздавались и другие голоса: чтобы в правительстве половина мест принадлежала представите­лям Совета. Слышались резкие осуждения по адресу Милюкова и «гучковских проти- вонародных кругов». Но в итоге подавляющим большинством против 14 голосов быша одобрена линия поведения делегации Исполнительного комитета Совета и предло­женные ею условия.

Совет постановил потребовать включения в правительственную декларацию осо­бого пункта о том, что правительство не должно ссышаться на условия военного вре­мени и медлить с осуществлением перечисленных в декларации форм. И наступа­тельный дух, проявившийся в докладе Стеклова, и требование дополнить деклара­цию, а также принятое решение добиваться помещения под декларацией подписей всех министров Временного правительства и председателя Государственной думы — все это ставило делегацию перед необходимостью занять более жесткую позицию на новый переговорах.

С этим усилившимся напором на организующееся правительство встретился и Милюков, когда днем 2 марта выступил на огромном импровизированном митинге в Таврическом дворце. «Еще три дня назад мы были в скромной оппозиции, а русское прави­тельство казалось всесильным, — говорил он. — Теперь это правительство рухнуло в грязь, с которой сроднилось, а мы и наши друзья слева выдвинуты революцией, армией и народом на почетное место членов первого русского общественного кабинета»[24]. Если эти слова быши по­крыты «шумными продолжительными аплодисментами», то уже вскоре начались негодую­щие выкрики. «Кто вас выбрал?» — спрашивали у Милюкова, и на его слова о том, что князь Львов представляет организованную русскую общественность, возражали — «цензовую!». О программе он сказал следующее: «Я очень сожалею, что в ответ на этот вопрос не могу прочесть вам бумажки, на которой изложена эта программа. Но дело в том, что единственный экземпляр программы, обсужденной вчера в длинном ночном заседании с представителями Совета рабочих депутатов, находится сейчас на окончательном рассмотре­нии их. И я надеюсь, что через несколько часов вы об этой программе узнаете»[25].

И если на заседании Петроградского Совета Стеклов призывал бороться за рес­публику, то Милюков так же горячо агитировал здесь за сохранение монархии. Он прямо заявлял, что Николай II откажется от престола добровольно или будет низло­жен, наследником будет Алексей, а великий князь Михаил Александрович — реген­том. Государственным строем России, по мнению Милюкова, должна была стать «пар­ламентская конституционная монархия». Окончательное право решения вопроса о форме правления должно принадлежать Учредительному собранию. «В нашей программе, — продолжал Милюков, — вы найдете пункт, согласно которому, как только пройдет опасность и возродится прочный порядок, мы приступим к подготовке созыва Учредительного собрания (шумные аплодисменты), собранного на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосова­ния. Свободно избранное народное представительство решит, кто вернее выразит общее мнение России — мы или наши противники»[26]. Важно отметить в связи с этим, что согласие деле­гации Петроградского Совета на этот важнейший пункт правительственной деклара­ции, что Учредительное собрание «установит форму правления и конституцию страны», означало в условиях 2 марта и даже ночи на 3 марта согласие на конституционную монархию. О позиции царя еще ничего не было известно. До трех часов дня 2 марта Гучков и Шульгин, делегированные Временным комитетом Государственной думы для поездки к царю, еще находились в Петрограде. Они имели твердую инструкцию добиться от Николая II отречения в пользу сына. И комбинация — император Алек­сей и регент Михаил — казалась на девяносто процентов уже осуществленной.

Никто еще не знал, что отречение будет в пользу самого Михаила Александро­вича, а тот в свою очередь так же отречется от верховной власти в пользу... Времен­ного правительства! Поэтому, повторяем, отсрочка решения вопроса о форме прав­ления до Учредительного собрания означала 2 марта 1917 г. только то, что до реше­ния Учредительным собранием этого вопроса в России будет конституционная (еще без конституции!) монархия.

Суханов, ожидавший споров по вопросу о всеобщем избирательном праве и Уч­редительном собрании, недоумевал: почему Милюков так настаивает на монархии. Впрочем, если свобода уже сегодня, если будет Учредительное собрание, то не все ли равно, рассуждал он. Только много месяцев спустя он осознал, что действиями Милюкова руководил дальний расчет. Сохранение династии было важным козы­рем Временного правительства как внутри страны, так и на международной арене. Оно давало иллюзию сохранения национального единства, отвечало монархичес­ким пережиткам в психологии отсталых слоев народа, позволяло надеяться на боль­шую устойчивость внутреннего положения в стране и в армии.

Вечером 2 марта совместная работа делегации Исполнительного комитета Петро­градского Совета и Временного комитета Государственной думы возобновилась. «С решением “третьего пункта”[27] окончилось уже всякое обсуждение вопросов “высокой политики” и оставалось только проредактировать, привести в порядок и сдать в печать первую конституцию Великой Российской Революции, — вспоминал Суханов. — К гото­вой бумажке со списком министров надо было приклеить декларацию, а потом собрать под нее подписи членов кабинета»[28]. Неожиданностью и притом неприятной неожиданно­стью для Милюкова было требование Совета добавить новый пункт в декларацию про «военные обстоятельства», которые не должны быть помехой для демократи­ческих преобразований.

Другой неприятностью был измененный текст декларации самого Петроградского Совета. Дело в том, что еще на первом совместном заседании П.Н. Милюков от име­ни Временного комитета Государственной думы попросил делегацию Совета соста­вить свою декларацию с призывом к населению оказывать поддержку правительству. Проект такого документа тут же был составлен Н.Д. Соколовым. Но Милюков нашел его неудовлетворительным и составил свой текст, в котором солдаты призывались к спокойствию и порядку, к подчинению своим офицерам. Этот текст был делега­цией Совета принят. Но 2 марта, к двум абзацам, написанным Н.Д. Соколовым и П.Н. Милюковым, добавился еще один, вводный. Его написал Ю.М. Стеклов. Оно отмечало, что Временное правительство создалось из умеренных буржуазных кругов, что поддержка ему, по существу, может оказываться только условная. Данное поло­жение развивало ставшее затем очень известным решение общего собрания Петро­градского Совета от 2 марта 1917 г. о том, что поддерживать Временное правительство нужно «постольку, поскольку оно идет по линии осуществления намеченных задач»[29].

Общее собрание поручило делегации внести следующие новые пункты в декла­рацию Временного правительства: «1. Временное правительство оговаривает, что все наме­ченные мероприятия будут проводиться, несмотря на военное положение. 2. Манифест Времен­ного правительства должен быть одновременно за подписью М. Родзянко и Временного прави­тельства. 3. Включить в программу Временного правительства пункт о предоставлении всем национальностям прав национального и культурного самоопределения»[30].

Насколько можно судить по опубликованному тексту декларации и воспомина­ниям, последний пункт в вечернем заседании 2 марта не обсуждался и не был никак включен в принятый текст. Что же касается первого, то его окончательный текст был выработан Сухановым, Милюковым и Стекловым в следующем виде: «Времен­ное правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено восполь­зоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедления в осуществлении вышеизло­женных реформ и мероприятий»[31].

Если итоги переговоров в ночь с 1 на 2 марта Милюков оценивал положительно для интересов Временного правительства, то новые переговоры, по его мнению, пересмотрели эти итоги в пользу Совета, который из равноправного партнера ста­новился теперь в позу контролера. Напомним, что на общем собрании 2 марта было еще принято решение «образовать наблюдательный комитет за действиями Временного пра­вительства»[32]. В своей «Истории Второй русской революции» Милюков так комменти­ровал итоги переговоров вечером 2 марта:

«Здесь, как видим, не только не отражался тот факт, что текст правительственных обяза­тельств в основе своей составлен самими делегатами Совета, а текст их декларации Времен­ным комитетом Государственной думы, но и принята впервые та знаменитая формула “постольку-поскольку”, которая заранее ослабляла авторитет первой революционной власти среди населения»[33]. Еще более решительно он выражался в последующих воспо­минаниях: «Все соотношение между нашими обязательствами, формулированными ими и добровольно принятыми нами — их обязательствами, формулированными мною и принятыми ими, таким образом, затушевывалось и менялось в сторону классовой подозрительности»[34].

Так или иначе, но к началу ночи на 3 марта текст декларации быш окончательно отредактирован. Необходимо бышо подписать его. Первую подпись по желанию Совета поставил председатель Государственной думы М.В. Родзянко. Затем подпи­сался председатель Совета министров князь Г.Е. Львов. Надо сказать, кстати, что князь Львов не присутствовал на первой части переговоров с делегацией Исполко­ма, а на второй части в основном молчал. После подписи Львова следовали подпи­си министров: П.Н. Милюкова, министра иностранных дел, Н.В. Некрасова, ми­нистра путей сообщения, министра просвещения А.А. Мануилова, торговли и промышленности — А.И. Коновалова, финансов — М.И. Терещенко, обер-про­курора Синода В.Н. Львова, министра земледелия А.И. Шингарева, министра юс­тиции А.Ф. Керенского.

Под декларацией не бышо подписи А.И. Гучкова — военного и морского мини­стра. Он в это время находился в Пскове вместе с В.В. Шульгиным, где ожидал акта отречения от Николая II. Но вряд ли бы он подписал эту декларацию, поскольку она ничем от виденного им проекта не отличалась, особенно в той области, которая быша ему особенно близка, в области внутренней жизни армии. Во всяком случае, отсутствие Гучкова явно облегчало задачу Милюкова найти форму договоренности с Петроградским Советом. Не подписал декларацию октябрист И.В. Годнев, при­глашенный на пост государственного контролера[35]. В связи с этим его имя не бышо упомянуто и в списке министров.

Декларация немедленно быша перепечатана в Совете на пишущей машинке и сдана в типографию вместе с воззванием Петроградского Совета. Подлинник пра­вительственной программы и одну копию Н.Н. Суханов отдал П.Н. Милюкову[36]. Утром декларация Временного правительства вместе с воззванием Петроградского Совета к населению, напечатанные на одном листе рядом быши в виде афиш рас­клеены по всему городу. А.И. Гучков, вернувшись из Пскова, и проезжая по пет­роградским улицам видел уже эти документы и с изумлением узнал из них, что ему, кроме поста военного министра, о чем с ним предварительно говорили, вручен еще и пост министра морского[37]. Одновременно декларация быша опубликована в «Из­вестиях Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов».

Как же выглядел ее окончательный текст? Прежде всего надо отметить, что про­грамма правительственных мероприятий, о которой говорилось ранее, отнюдь не исчерпывала собою все содержание декларации. Она начинается с довольно обшир­ной вводной части, в выработке которой, как нам кажется, члены делегации Ис­полнительного комитета Петроградского Совета не участвовали. Первая фраза введения подчеркивала роль и значение Временного комитета Государственной думы в революции: «Временный комитет членов Государственной думы при содействии и сочувствии столичных войск и населения достиг в настоящее время такой степени успеха над темными силами старого режима, который дозволяет ему приступить к более прочному устрой­ству исполнительной власти»[38]. Фраза эта составлена в привытном стиле обличительным речей лидеров Прогрессивного блока. Она выщвигает Государственную думу на мес­то единственного организованного центра в революции, Совет же рабочих и солдат­ских депутатов угадытается лишь в неопределенном слове «население». Отметим и то, что Временный комитет говорил о «более прочном устройстве» именно исполнитель­ной власти, то есть только правительственной. О правах верховной власти, власти монарха, ничего здесь не говорится.

«Для этой цели, — говорится далее в декларации, — Временный комитет Государ­ственной думы назначает министрами первого общественного кабинета следующих лиц, дове­рие к которым страны обеспечено их прошлой общественной и политической деятельностью»[39]. А здесь мы видим уже дословные совпадения с программой Прогрессивного блока: «создание объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны»[40]. Исполь­зование этой терминологии указывает нам и на автора вышеупомянутых фраз: им скорей всего был Милюков, который провел и общую редакцию документа. Да и по сути Временное правительство было осуществлением на практике той идеи «мини­стерства доверия», которую выдвинул летом 1915 г. Милюков как лозунг Прогрес­сивного блока. Оно не было «ответственным правительством», поскольку еще не было парламента, Государственная дума уже повисла в воздухе, а вопрос о монар­хии не был решен. Временное правительство никто не выбрал. Оно выбрало себя само. Та влиятельная группа общественных буржуазно-либеральных деятелей, ко­торая сложилась в России к началу Первой мировой войны и которая уже в 1915 г. попыталась путем переговоров с царским правительством прийти к власти, теперь в исключительных условиях народной революции увидела, наконец, реальную воз­можность для осуществления своей цели.

Далее следовал список самих министров Временного правительства. Причем интересно, что название правительства сохранено здесь еще старое: «Совет мини­стров», что видно из названия должности князя Львова: «Председатель Совета ми­нистров». Термин «Временное правительство», как название для исполнительной власти, впервые использован в Декларации только в ее самом последнем абзаце, где говорится о «военных обстоятельствах», и который был добавлен только вече­ром 2 марта 1917 г. В связи с этим можно предположить, что все введение и список министров составлены ранее, вообще еще до начала переговоров с делегацией Пет­роградского Совета, поскольку в документах Совета за 1 марта говорится, что его представители видели список министров. Персональный состав правительства об­суждался и на вечернем заседании Исполнительного комитета 1 марта. «Было извес­тно, — вспоминал Суханов, — что формальным главой намечен земец — Львов, обычный кандидат в премьеры еще в эпоху “оппозиции его величества”»[41].

Исследование самого списка министров показывает еще большую связь чле­нов Временного правительства с проектами «министерства доверия», которые со­ставлялись в 1915 и 1916 гг. Из 10 министерств «первого общественного кабинета» 6 упоминались в известном списке «кабинета обороны», опубликованном газе­той «Утро России» 13 августа 1915 г. Причем почти на тех же постах: Милюков — министр иностранных дел, Некрасов — министр путей сообщения, Коновалов — торговли и промышленности, В.Н. Львов — обер-прокурор Синода. Назывались там и Гучков, и Шингарев.

В другом списке, который был составлен 6 апреля 1916 г., на собрании, устроен­ном на квартире С.Н. Прокоповича и Е.Д. Кусковой с представителями «левых течений», также упоминались кн. Львов как кандидат в премьеры, Милюков — как министр иностранных дел, Коновалов в качестве возможного министра тор­говли и промышленности, а Гучков и Шингарев уже прямо как военный министр и министр земледелия[42].

После списка министров следовали восемь пунктов правительственной програм­мы, которой предпосланы были следующие слова: «В настоящей своей деятельности кабинет будет руководиться следующими основаниями». Документ заканчивался специ­альным абзацем о «военных обстоятельствах», которые не должны использоваться пра­вительством для отсрочки реформ, и подписями министров.

Таким образом, первая декларация Временного правительства не являлась ре­зультатом единоличного творчества министров. В своей наиболее важной программ­ной части она выражала соглашение между Петроградским Советом рабочих и сол­датских депутатов и Временным комитетом Государственной думы об условиях, на основании которых Совет признавал создаваемое комитетом Временное правитель­ство. Первоначальный текст этих условий был составлен членами делегации Ис­полнительного комитета Совета, и после переговоров они были приняты Думским комитетом, поскольку по своему содержанию соответствовали взглядам и партий­ным установкам большинства последнего.

Вместе с тем вводная часть документа и список министров составлялись, по всей вероятности, еще до переговоров с Петроградским Советом и свидетельству­ют о намерении думского Комитета образовать Совет министров (Временное пра­вительство) независимо от Петроградского Совета. Согласованная с Петроград­ским Советом программа провозглашала полную демократизацию страны и ши­рочайшие политические свободы, умалчивая в то же время о необходимости социальных преобразований. В момент составления декларации ее авторы, как члены Петроградского Совета, так и думского Комитета, предполагали, что госу­дарственным строем России вплоть до Учредительного собрания будет конститу­ционная монархия. Гарантией обещанных свобод являлась реальная вооружен­ная сила, находившаяся в распоряжении Петроградского Совета рабочих и сол­датских депутатов.

В.И. Старцев

Из сборника «Между двух революций 1905-1917» (Ежеквартальный журнал истории и культуры России и Восточной Европы «НЕСТОР» № 3, 2000)



[1] Суханов Н. Записки о революции. Берлин, 1922. Кн. 1. С. 341.

[2] Известия Петроградского Совета рабочих депутатов. 1917. 28 февраля. № 1.

[3] ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 73. Д. 1. Л. 1—15 об.

[4] Милюков П.Н. Воспоминания (1859—1917). Нью-Йорк, 1955. Т. II. С. 273—274.

[5] Суханов Н. Записки о революции. С. 224.

[6] Суханов Н. Записки о революции. С. 232, 234.

[7] Там же. С. 235.

[8] ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 73. Д. 2. Л. 3—11.

[9] Там же.

[10] Суханов Н. Записки о революции. С. 277.

[11] В подлинном тексте: «в том числе: террористическим покушениям, военным восстаниям и аграрным преступлениям и т. д.». См.: Революционное движение в России после свержения самодержавия. М., 1957. С. 419.

[12] Суханов Н. Записки о революции. С. 277.

[13] Красный архив. 1932. №. 50—51. С. 158.

[14] Сборник программ русских политических партий. Пг., 1917. С. 24—25, 20—31.

[15]     Милюков П.Н.История второй русской революции. София, 1921. Т. 1. Вып. 1. С. 46—47.

[16]     Милюков Л!Л!Воспоминания. С. 306.

[17]     Революционное движение в России после свержения самодержавия. М., 1957. С. 419.

[18]     Милюков П.Н. Воспоминания. С. 307.

[19] Суханов Н. Записки о революции. С. 279.

[20] Милюков П._НВоспоминания. С. 274.

[21] Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. VI. С. 272—273.

[22] Милюков П.Н. История второй русской революции. Т. 1. Вып. 1. С. 48.

[23] Протокол общего собрания Петроградского Совета от 2 марта 1917 г. (ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 73. Д. 3. Л. 5—21).

[24] Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. 1917. 3 марта. № 4.

[25] Там же.

[26] Там же.

[27] Суханов имеет в виду четвертый пункт о форме правления.

[28] Суханов Н. Записки о революции. С. 341.

[29] Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. 1917. 3 марта. № 4.

[30] Там же.

[31] Там же.

[32] Там же.

[33] Милюков П.Н.История Второй русской революции. С. 49.

[34] Милюков П.Н. Воспоминания. С. 308.

[35] Суханов Н. Записки о революции. С. 343.

[36] Там же. С. 344.

[37] Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. VI. С. 270—272.

[38]     Текст декларации перепечатан в сборнике документов и материалов «Революцион­ное движение в России после свержения самодержавия». М., 1957. С. 419—420.

[39] Там же. С. 419.

[40] Буржуазия накануне Февральской революции. М.; Л., 1927. С. 27.

[41] Суханов Н. Записки о революции. С. 261.

[42] См. об этом: Милюков П.Н. Воспоминания. С. 273. Милюков провел сопоставле­ние этих трех списков: от 13 августа 1915 г., от 6 апреля 1916 г. и от 2 марта 1917 г. Это нужно было ему, чтобы доказать, что даже «левые» не мыслили себе других кандидатов в министры, кроме буржуазных либералов: «В то время многие занимались составлением спис­ков будущих министров. И, обыкновенно, в этих списках варьировались все те же имена, ставшие популярными благодаря оппозиции в Думе, или благодаря деятельности в общественных организа­циях» (Там же. С. 272). Нам кажется, что совпадение этих списков показывает не только то, что указанные лица пользовались «доверием страны», но и то упорство и настойчи­вость, с которыми эта тесно сплоченная группа шла к цели, обеспечивая себе необходи­мую рекламу и «популярность» всеми способами.

Читайте также: