Показать все теги
Русский рабочий действительно полон политического самосознания, только не демократического, а православно-самодержавного.
Зубатов С. В.[1]
Когда царь с народом, то и сам бог с народом.
Тихомиров Л. А.[2]
О«единстве царя и народа, под сенью Руси православной» писали газетные хроники 20 февраля 1902 года, рассказывая об уникальном событии, которое имело место днем ранее, 19 февраля в Москве, в самом ее центре, на кремлевской площади[3]. С разрешения властей московские рабочие провели грандиозную патриотическую манифестацию, приуроченную к дню отмены крепостного права. Масштабы ее сложно переоценить. Количество собравшихся рабочих по разным данным составило около 60 тысяч (!) человек. Отслужили панихиду вокруг памятника Александру II Освободителю, возложили венок к подножию монумента, купленный на деньги самих же рабочих, затем молились за здравие царствующего Николая II. Под гимн «Боже, царя храни» и крики «Ура!» в воздух кидали шапки тысячи и тысячи людей. Социал- демократам не удалось перетянуть эту массу рабочих на свою, альтернативную, выражаясь современным языком, акцию, которую они проводили в этот же день на Тверском бульваре.
Уникальность и необычность манифестации в Кремле прежде всего заключалась в том, что инициатором акции выступили не властные структуры, а так называемый «Совет рабочих механического производства г. Москвы».
Что же это за организация, которой удалось собрать под верноподданнические лозунги столько рабочих? Ведь к началу XX века недовольство на российских фабриках продолжало нарастать. Количество стачек с каждым годом увеличивалось по всей стране[4].
Из донесения начальника московского охранного отделения С. В. Зубатова от 20 сентября 1901 г.: «Мы организовали «Рабочий Совет» из 17-ти человек, проведя туда всю агентуру. Члены его, за круговою ответственностью всего Совета, устраивают частные совещания рабочих по будням в различных районах города, с нашего ведома о месте и часе. Дело идет блестяще. О всяком рабочем совещании, происходящем в городе без ведома и разрешения Совета, доводится до сведения Охранного Отделения. Словом, обладая Советом, мы располагаем фокусом ото всей рабочей массы, и благодаря рычагу можем вертеть всею громадою. Провинция шлет депутатов на наши Совещания и те уезжают очарованными»[5].
Сергей Васильевич Зубатов — личность неординарная. В юности он не чурался социалистических идей, посещал подпольные кружки и даже содержал вместе с женой библиотеку на Тверском бульваре, в которой можно было достать любую книгу, входящую в index libro- rum prohibitorum, выпущенный в 1884 году. Но однажды, а точнее в 1886 г., он попадает в полицию и, не раздумывая, предлагает им свои услуги в качестве осведомителя. Что привело его к такому сомнительному с морально-этической точки зрения поступку — тема отдельной статьи. Здесь же скажу лишь, что исключительно его собственные убеждения, которые сводились вкратце к тому, что человек должен идти против общепринятых принципов морали, воспитывая таким образом в себе волю и характер.
Из воспоминаний М. Гоца: «Как-то Зубатов прочел мне свое произведение, в котором он излагал собственную теорию нравственности. Все в этой теории основывалось на выработке сильной воли, для чего требовалось совершенно сознательно совершить ряд гадостей, о которых в печати даже и говорить неудобно. Совершать эти гадости человек должен был, вполне понимая их значение, но, заставляя себя идти против усвоенных нравственных понятий и этим, упражняя свою «волю». После этого разговора, перешедшего в «страшно сильную перепалку», между ними произошел окончательный разрыв. Гоц очень болезненно отреагировал на такую «концепцию»[6].
Сформировавшееся у Зубатова в юности мировоззрение кажется весьма важным для понимания и его личности, и нравственных основ проводимой им политики, а также для более точной формулировки характера его взаимоотношений с церковью и религией. Зубатов удивительно быстро (а для штатского — особенно!) продвигался по карьерной лестнице. В 1894 году он становится помощником начальника Московского охранного отделения, в 1896 г. — он уже начальник московской охранки, а осенью 1902 г. Зубатова назначают в Петербург на должность заведующего Особым отделом Департамента полиции.
Теперь необходимо вкратце обрисовать суть политики Зубатова, начало которой было положено так называемой докладной запиской от 8 апреля 1898 г., поданной обер-полицмейстером Д. Ф. Треповым на имя московского генерала-губернатора, великого князя Сергея Александровича[7]. «Если мелкие нужды и требования рабочих эксплуатируются революционерами для ... глубоко антиправительственных целей, не следует ли правительству как можно скорее вырвать это благодарное для революционеров оружие из их рук и взять исполнение всей задачи на себя, тем более, что для этого не требуется никаких коренных преобразований, а нужно только усовершенствование деятельности соответственных органов»[8]. Под «соответственными органами» подразумевалась, прежде всего, полиция, которая должна вмешаться во взаимоотношения рабочих и фабрикантов, с одной стороны, и взять под контроль умонастроения на фабриках — с другой. Принципиально важно и то, что речь идет исключительно о решении так называемых «экономических» проблем. Зубатов полагал, что политических проблем у пролетариата просто не существует и все попытки политизации надо пресекать вышеуказанными средствами.
Зубатов пользовался расположением Трепова и великого князя Сергея Александровича, которые давали «зеленый свет» всем его начинаниям. Глава московской «охранки» (благодаря увлечениям молодости) был знаком с актуальной для своего времени литературой по рабочему вопросу — речь идет о таких авторах, как С. Б. Веббы, П. Рузье, Б. Зомбарт, Л. Вигуру и др., особенно выделяя Э. Бернштейна[9]. Будучи по натуре практиком, а не теоретиком, Зубатов воспринимал их идеи как прямое руководство к действию. Кроме того, не лишним будет отметить отсутствие образования у Сергея Васильевича[10], что, на мой взгляд, не позволяло ему глубоко проникнуть в суть сочинений почитаемых им европейских авторов, и он не задавался вопросом — действительно ли возможно воплощение идей легального марксизма и экономизма в ситуации абсолютной монархии. Как мы видим, в начале своего опыта Зубатов пытался вписать западную практику в «оправу» российской действительности. Он отвел себе роль новатора-преоб- разователя, и о тесном сотрудничестве с РПЦ речи пока не шло.
Весной 1901 г. Зубатов приглашает московскую либеральную профессуру (среди них — И. Х. Озеров, В. Э. Дэн, В. И. Анофриев и др.) для проведения с рабочими просветительских бесед. В мае 1901 года состоялось первое собрание в Историческом Музее, далее они проходили каждое воскресенье. У рабочих лекции пользовались большой популярностью. Несмотря на то, что беседы не носили политического характера (среди популярных тем: общества взаимопомощи — западный опыт, соблюдение норм гигиены на рабочих местах, борьба с алкоголизмом, предотвращение несчастных случаев на производстве и др.), избегать упоминания «крамольных», но таких насущных для рабочих вопросов, как продолжительность рабочего дня, заработная плата, обыски, хамство со стороны хозяев и мастеров, неэффективность фабричной инспекции и т. д., было невозможно. По большому счету, эти вопросы также нельзя причислить к разряду политических. Но в царской России, где любой протест приравнивался к выступлению против существующего в государстве порядка вещей, они неизбежно приобретали политический статус. Становилось очевидным, что европейский вариант тред-юнионов в России не пройдет. Атмосфера вокруг зубатовских кружков стала накаляться. В марте 1902 г. в Министерство финансов посыпались массовые жалобы от фабрикантов, которые привели к тому, что С. Ю. Витте заявил министру внутренних дел Д. С. Сипягину: «Если не будут предприняты энергичные меры к изменению существующего образа действий полицейской власти, то получатся самые печальные последствия»[11]. Тогда же Сипягин поставил вопрос о приостановке деятельности московского «Совета рабочих». Сергей Васильевич понял, что тактику надо срочно подкорректировать, иначе не сносить головы. Он не признал поражения своего «либерального» эксперимента. Это ли не доказательство его неискренности и тщеславия? Маня Вильбушевич, женщина-агент, с которой Зубатов работал не один год, весьма точно подметила свойства натуры своего руководителя. В одном из писем к нему она пишет: «Вы прекрасно понимаете, что фактически эта теория («теория царизма».[12] — О. К.) никогда не может осуществиться, а совершать всякие подлости, в виде организации провокаторства, шпионства и т. п. прелестей, только из-за одной отвлеченности, невозможной идеи, сознавая, что повернуть историю народа и царей по своему желанию вы и никто другой не в состоянии, может только человек, преследующий свои личные цели. Вам нет абсолютно никого дела ни до царя, ни до рабочего движения, ни до русского народа. Словом, вы мудрый политик — и только»[13].
В 1901 г. Зубатов обращается за помощью к Льву Александровичу Тихомирову, бывшему члену партии «Народная воля», поменявшему свое политическое кредо с радикального народничества на монархизм. С появлением в зубатовском «проекте» Тихомирова в качестве основного идеолога, лекции священнослужителей начинают вытеснять лекции университетских профессоров.
Красной линией через работы Тихомирова проходит тема влияния церкви на жизнь и умонастроения рабочих. Логика его рассуждений по этому поводу сводилась к следующему. Подчеркивая необходимость объединения в союзы, Тихомиров все же не считал такую форму общественной жизни новым изобретением. Просто к началу XIX века, по его мнению, рабочая организация (как пример такого объединения) потребовала определенной модернизации. Но в Европе победила идея революции, а не идея реформ. Чтобы то же самое не произошло в России, рабочие должны понять, что социалисты хотят подорвать вечные основы человеческой жизни, а не улучшения быта трудового народа. А для того, чтобы это понимание пришло, необходимо «укрепление нравственной стороны рабочих», в связи с чем и надо «усиливать на всех пунктах тесное общение рабочих с церковью»[14]. По мнению Тихомирова, РПЦ должна была не просто участвовать в решении рабочего вопроса, а участвовать наравне с государством, «ибо, только двигаясь рука об руку, правительство, проводящее правильную социальную политику, и церковь, всемерно ее поддерживающая, смогут что-то противопоставить социалистам»[15].
А. В. Репников обратил внимание на некоторое сходство тихомировских идей с итальянским «клерофашизмом» времен Муссолини — своеобразной смесью мировоззренческих представлений религиозного и псевдопатриотического толка[16]. Но в условиях Российской Империи это было «масло масленое», т. к. историческая связка власти и церкви в России не нуждалась в дополнительном подтверждении и защите — это было данностью. А раз Тихомиров уповал на государство в решении рабочего вопроса, то и участие РПЦ тут оказывалось неизбежным. Бывший революционер-народоволец, сам лично пройдя в своей жизни период обращения к православной вере, неизбежно еще и еще проговаривал тезис о принципиальном значении церкви в любых делах и начинаниях, просто исходя из собственных душевных переживаний искренне воцерковленного человека. В. Л. Бурцев после встречи с Тихомировым писал, что «нашел в нем «православного» (прим. — кавычки Бурцева) человека (православнее всех митрополитов вместе взятых)»[17].
Зубатов, в отличие от Тихомирова, не вдавался в рассуждения о значении церкви и религии для нравственности человека. Он более уповал не на православие, а на собственный «гений» манипулятора и возможности, предоставляемые полицейской структурой. Но любил использовать в своей речи словосочетание «православно-монархическая власть», писал о «демократических началах» христианства, подходя к этому вопросу исключительно с точки зрения эффективности государственного устройства.
Первый и последний оглушительный успех тандема Зубатов— Тихомиров — верноподданническая демонстрация рабочих, приуроченная ко дню отмены крепостного права, поведенная в Кремле 19 февраля 1902 года. Тихомиров пишет высокопарно по поводу этого события: «Московские рабочие показали 19-го февраля в Кремле и по всей Москве, что освобожденный Царем русский народ, заявляя свой сознательный, свободный голос, не отделяется от своих прадедов, но имеет ту же веру, ту же святыню, ту же любовь, весь тот же дух. Не для того получил русский народ свободу, чтобы переменить Россию и сделать из нее Францию или Америку, как это воображают разные интеллигенты, оторвавшиеся от родного народа»[18]. Важно отметить, что, говоря о единстве русского народа, Тихомиров постоянно противопоставляет его, т. е. «народ», интеллигенции. Причем выявляется четкая дихотомия — народ, преданный православной вере и царю, с одной стороны, и интеллигенция, находящаяся во власти антихриста, — с другой[19]. Странно, что именно Тихомиров опускается до подобного рода дешевых упрощений. Ведь он как никто другой должен был осознавать всю сложность такого понятия, как «русская интеллигенция», будучи сам типичным ее представителем.
Отношения же русского рабочего с религией были неоднозначны. Недавний крестьянин, он был переполнен различными суевериями, языческими предрассудками, склонен к сектантству и т. д. Недаром Митрополит Владимир называл «посещение сектантских сборищ» одним из самых страшных зол, с которым Церковь должна беспощадно бороться: «.дух сектантства.., коим так сильно заражено население юго-западных губерний, начинает проникать уже и в сердце России — Москву. Если не будем противодействовать этому лжеучению здравым истолкованием слова Божия, изложением положительного учения нашей православной веры и защищением Божественной истины от нападений врагов ее сейчас, то в состоянии ли будем подавить зло, когда оно усилится?»[20] Он несколько раз затрагивает эту тему (про опасность революции он, например, не сказал ни слова!) в своей речи на открытии лекций в Историческом музее летом 1902 г.
Тесная связь с деревней способствовала распространению сектантства в промышленных центрах. В Санкт-Петербурге и Москве большой популярностью пользовалась секта бывшего уральского заводчика Пашкова В. А., который был активным проповедником и сам организовал работу в среде рабочих. Так же было сильно влияние штундизма. Последний сильно распространился среди рабочих на юге России. В эти же годы в интеллигентской среде было очень распространено толстовство. В Санкт-Петербурге наблюдалось большое количество кружков рабочих-толстовцев. Сектанты замыкались в своей среде, на действительность смотрели сквозь призму соответствующего учения. Также секты являлись благодатной средой для распространения антиправительственных идей. Безусловно, РПЦ очень волновала эта проблема — она была рады любой возможности бороться с подобными тенденциями среди трудового народа, который составлял подавляющее большинство населения страны.
Министр внутренних дел, непосредственный начальник Зуба- това, В.К. фон Плеве считал, что «прежде всего надо приподнять значение церкви». Он настаивал на необходимости «вернуть церковному влиянию население» и «увеличить значение прихода»[21]. Подобные меры должны были помочь снизить накал протеста в обществе, приостановить влияние сект и революционеров.
Так или иначе, в сложившейся к началу XX века ситуации православный священник не являлся стопроцентным авторитетом для русского пролетария. Из воспоминаний рабочего А. Е. Карелина о его встрече с попом Гапоном в 1903 году: «В то время стали открываться чайные и столовые общества трезвости. В этих столовых и чайных духовенство и вело проповедь против пьянства. Наша компания печатников приходила обычно по вечерам, занимала излюбленный столик, баловалась чайком и вступала в споры с попами»[22]. «Спор с попами» мог иметь под собой совершенно разные идеологические основания. Но, как правило, раздражение рабочих вызывало просто явное несоответствие слов и дел представителей церкви принципам любви и сострадания к ближнему. Сам Георгий Гапон (о котором еще пойдет речь ниже) вспоминает о состоянии безысходности и безнадежности, с которыми ему пришлось столкнуться при общении с рабочими на первом проведенном им собрании: «Я увидел толпу бледных угрюмых мужчин и женщин, плохо одетых, с печалью бесконечного страдания на лицах, но в глазах их я прочел страстное желание услышать правду. Священник говорил им о заповедях и о страшном суде. Я чувствовал, что подобная речь не могла удовлетворить слушателей: им нужна была поддержка, они нуждались в прощении и христианской любви. Как могли они не быть слабыми и грешными, когда окружающая их обстановка была лишена какого бы то ни было луча света или надежды»[23]. Многое в мемуарах Гапона, касающееся его собственной личности и деятельности, вызывает сомнение, но в данном случае нет причин не доверять его словам.
Между тем Тихомиров продолжает совместную с московской «охранкой» работу и, фактически, становится идейным вдохновителем «полицейского социализма».
1 апреля 1902 г. Зубатов пишет Ратаеву: «.в газете «Московские ведомости» за нынешний год помещены две превосходные статьи, являющиеся теоретическим обоснованием русского рабочего промыслового движения»[24]. Речь шла о статьях Тихомирова «Рабочий вопрос и русские идеалы» и Воронова Л. Н. «Свергнутый кумир (Карл Маркс)». Бернштейн отходит на второй план, а вперед выдвигаются самые настоящие монархисты, которые и должны теперь направлять рабочих в «нужное» русло. Власть же со своей стороны настороженно относилась к любой активности, касающейся рабочего вопроса. А уж бывший революционер и подавно не вызывал особого доверия в Департаменте полиции[25]. Но покровительство московских властей сделало свое дело, и 16-го июня 1902 г. в стенах аудитории Исторического музея открылся новый цикл публичных лекций для рабочих.
Насколько же отличалось по стилистике и содержанию это открытие от аналогичного мероприятия годичной давности! Рабочих собралось много — все места в аудитории были заняты. В музей прибыли иконы Иверской Божьей Матери, Спасителя и Николая Чудотворца. Перед открытием лекций было совершено молебствие митрополитом Московским Владимиром, после которого он произнес речь, изданную впоследствии в виде брошюры для распространения в рабочей среде. Как уже говорилось выше, митрополит ни словом не обмолвился об угрозе революционных идей, а говорил в основном об опасности сектантства, о его вредном влиянии на умонастроения рабочей массы.
Первую лекцию доверили прочесть о. И. Фуделю. Она называлась «О Святой Руси как русском народном идеале». Вот какие идеи, в частности, о. Фудель пытался донести до московских рабочих: «Желает ли..., наш народ более всего быть честным, разумным и порядочным в человеческой жизни? Это, конечно, лучше могущества, богатства, славы, но вы согласитесь, что это не есть главное желание русского народа, что идеал честного и разумного существования есть скорее немецкий нежели русский идеал». Русскому же человеку должно быть свойственно «отрешение от всего земного, временного», а стремиться надо «к небесному, божественному»[26].
«Отрешенность от земного» на деле выливалась в несправедливость и произвол, которые надо было просто молча терпеть. Эта же самая «отрешенность» не позволяла простому человеку превратиться в образованного и ответственного гражданина. Да это и не требовалось. В. В. Розанов по этому поводу писал: «Духовенство сумело приучить весь русский народ до одного человека к строжайшему соблюдению постов; но оно ни малейше не приучило, а, следовательно, и не старалось приучить русских темных людей к исполнительности и аккуратности в работе, к исполнению семейных и общественных обязанностей, к добросовестности в денежных расчетах, к правдивости со старшими и сильными, к трезвости. Вообще не научило народ, деревни и села, упорядоченной и трудолюбивой, трезвой жизни. Это имело страшно тяжелые последствия»[27]. Остается только лишь добавить, что самодержавное государство, с которым, выражаясь словами Тихомирова, церковь шагала рука об руку, конечно же, не было заинтересовано в сознательности народа. Кстати, надо отметить, что Зубатов был крайне невысокого мнения о русском рабочем: «Наш рабочий к самодеятельности не способен. Его поведет интеллигенция и, конечно, не бескорыстно. За это рабочего будут лупить жандармы. Словом, «белка в колесе», и без правительственного вмешательства..., обойтись нельзя»[28]. Он полагал, что, бросая «подачки» народу, можно оградить власть от любых проявлений недовольства в ее адрес: «.бей в корень, обезоруживая массы путем своевременного и неустанного правительственного улучшения их положения, на почве мелких нужд и требований (большего масса никогда сама по себе и за раз не просит)»[29].
Получалось, что защитники монархии, казалось бы, люди патриотического толка, расписывались в том, что русский народ попросту никчемен, ни на что самостоятельное не способен и нуждается в постоянном контроле со стороны власти.
Через неделю после открытия — 23-го июня — в Историческом музее архимандрит Анастасий читал лекции «О вере вообще» и «О русской вере в частности», за которыми последовали религиозные песнопения. Подбадривая рабочих, Анастасий пообещал: «Если будете дальше делать такие же успехи, то я доложу о них Митрополиту и он будет вас брать наравне с Чудовскими певчими»[30]. В этот же день была официально открыта еще одна «точка» — Рогожская аудитория. Отец Парфений совершил на открытии молебен, а отец И. Фудель прочел все ту же лекцию «О Святой Руси, как русском народном идеале». В заключение торжественного открытия в дар рабочим были преподнесены аналой с покровом из материи (подаренной персидским шахом!) и икона Спасителя.
Думаю, нет нужды продолжать подробное описание этих вновь организованных в 1902 году чтений. Идеологический настрой их проступает достаточно отчетливо.
«Московские ведомости» восторженно отзываются о происходящем в Историческом музее «великом и хорошем деле» под присмотром большого количества «сюртуков, мундиров и шелковых ряс». Именно так! Как уже было упомянуто выше, обнаруживается явная попытка сыграть на религиозных чувствах народа, способствуя укоренению мысли, что русская интеллигенция действует на стороне темных сил: «Слышен спокойный голос, говорящий о Боге. Современным людям, давно забывшим о Великом Промыслителе и сменившим Евангелие на книгу философа-отрицателя, Христа на Заратустру, может показаться отсталым тут в центре культурного и торгового города, говорить о Боге. И если бы предложить лекцию такого содержания для интеллигентов, то едва ли нашлось бы много слушателей. Антихрист — это другое дело: там чувствуется что-то завлекательное, что-то страшное и таинственное, но Христос и Церковь Православная. Это так старо в наше время переоценки всяких нравственных ценностей!» Утверждается, что интеллигент — это человек, которому не свойственны такие качества, как преданность, постоянство, твердость убеждений: «Если интеллигент способен с необыкновенною быстротой менять свою оболочку и самую жизнь считает за умение приспосабливаться, то простой человек на этот предмет совершенно иного взгляда». Умилительно и вместе с тем цинично говорится о прекрасной возможности рабочему человеку забыть о своих проблемах: «И этим людям, которых фабрика превратила в машины, у которых вопрос завтрашнего дня самый насущный, отрадно и хорошо слушать, что не надо думать об этом завтрашнем дне, не надо отдаваться мелким заботам пошлой житейской суеты, что не это настоящее дело, не в этом счастье». И в заключение делался вывод, что все происходящее должно способствовать «воспитанию» патриотических чувств, укреплению монархического духа: «И вот таким образом просто и естественно воспитывается в Москве поколение рабочих на почве патриотизма, в духе веры»[31]. Поспособствовал ли такой подход укреплению верноподданнических чувств — показал 1905 год.
А пока, в 1902-м, Зубатов и Тихомиров не сомневались в эффективности запущенного «проекта».
Кстати, справедливости ради надо отметить, что кроме богословских лекций (которые, конечно же, занимали самое значительное место в цикле) рабочим читались лекции по естественным наукам, географии, истории, истории живописи. Но все они были крайне идеологизированы. Председателем комиссии по организации чтений был назначен епископ Можайский Парфений, а, например, заведующим историческим отделом был утвержден председатель Московского Цензурного Комитета В. В. Назарев- ский. Лекции по физике («Общие свойства тел», «О материи и ее свойствах» и др., которые доверили проводить приват-доценту
В. А Богданову) обязательно предварялись чтениями религиозного содержания — «О невидимом мире, т. е об ангелах», «Происхождение иного мира», «О любви и правде Божьей» и т. д. [32]
Но самое главное — прекратилось обсуждение болезненных, насущных проблем, которые и являлись причиной недовольства рабочих масс. Не заметить это было невозможно. Профессор Озеров демонстративно, на страницах газеты «Русское слово» отказался от должности почетного члена кассы взаимопомощи: «Не находя за собой достаточных заслуг для этого (почетного членства. — Прим. мое), и, так как устав первоначально нами выработанный, в последствии был сильно изменен, и следовательно, не имея возможности брать на себя нравственной ответственности за правильное функционирование кассы, я слагаю с себя предложенное звание»[33]. Разговоры на отвлеченные сюжеты в скором времени начали лишь раздражать рабочих. А утверждение, что «главная сила России — это ее самодержавная власть»[34], хотелось все чаще и чаще опровергнуть.
Не Зубатову и не Тихомирову принадлежит идея так называемого взаимодействия церкви и пролетариата и через церковь единение пролетариата с государством. Но в России эта теория казалась особенно подходящей для воплощения в жизнь, т. к. РПЦ со времен Петра I являлась, фактически, частью государственного аппарата.
В XIX веке на Западе активно развивался теория «христианского социализма» (Ф. Ламенне, Ф. Д. Морис, Ф. Баадер и др.), которая во многом была связана с набиравшим силу рабочим движением. Популярность социалистических идей разных оттенков, развитие рационального подхода к осмыслению экономических и общественных политических реалий вынуждали христианских деятелей давать свои ответы на актуальные вопросы времени, создавать свою систему взглядов по рабочему вопросу, по проблемам взаимоотношения труда и капитала. Зубатов был в курсе этого направления мысли (учитывая его осведомленность в вопросе развития социалистической теории), он, так же как и легальный марксизм, понял его слишком упрощенно и попытался использовать в своей практике. Кроме этого, достоверно известно, что в пору своей оппозиционной юности Зубатов общался с В. А. Гольцевым — редактором либерального журнала «Русская мысль», «рыцарем конституционной идеи в России». Именно Гольцев был последователем идей катедер-социалиста Адольфа Вагнера, сторонника государственно-христианской версии социалистического учения, которое утверждало, что с проблемами в государстве и обществе надо бороться, используя религиознонравственные начала, не выходя за рамки существующего государственного строя. Несомненно, Зубатов усвоил эти идеи еще в молодые годы. Но на российской почве эти идеи трансформировались (при активном участии Зубатова и Тихомирова) в попытку «увести разговор в другое русло», отвлечь рабочих от любых попыток бороться за улучшение собственной жизни, используя ресурсы РПЦ. Власть совершенно по-своему понимала идею религиозно-нравственных начал — абсолютное повиновение, смирение перед лицом монарха.
Российский пролетариат имел опыт участия в т. н. «обществах трезвости», которые начали возникать в 1880-х гг. под руководством духовенства. Это были влиятельные организации, которые располагали значительными средствами. Естественно, пропаганда «единения царя с народом» была их основной задачей. Возможно, из них смогли бы «вырасти» самостоятельные общества взаимопомощи, при условии невмешательства властей в этот процесс. Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения.
Отдельно стоит сказать несколько слов о взаимодействии Зу- батова с сионистами.
Такое сотрудничество не казалось Сергею Васильевичу, по меньшей мере, странным. Наоборот. В своих замечаниях к письму М. Вильбушевич Зубатов писал: «Надо сионизм поддерживать и вообще сыграть на националистических стремлениях»[35]. Почему же он считал, что евреи-националисты должны поддержать православную монархию? Зубатов объяснял это весьма оригинально: из разговоров с задержанными евреями он сделал вывод, что самодержавный идеал им близок и понятен, т. к. «и самая еврейская религия учит верить в пришествие Мессии и восстановление еврейского государства с воцарением на престоле рода Давида, демократическо же политический идеал является совершенно чуждым национальной политической мысли еврейства»[36]. Зубатов, конечно же, не являлся представителем экзотического течения христианства, поддерживающего сионизм[37]. И при всей экстравагантности данного суждения, он мыслил вполне реально и последовательно. Социал-демократы отвергали религиозную идентичность, считая вслед за К. Марксом, что человеческая эмансипация, путь к которой лежит через освобождение труда, должна положить конец религиозному отчуждению. Зубатов же полагал, что религиозная и национальная идентичность окажется сильнее классовой. А русский царь, хоть и православный (следуя за логикой Сергея Васильевича), призван защищать интересы всех народов необъятной России. В одном из писем Генриху Шаевичу, одному из лидеров «Еврейской независимой рабочей партии», созданной при своем непосредственном участии, Зубатов писал так: «Неожиданно я нашел себе единомышленника в лице юдофила царя»[38]. (Это утверждение, если можно так выразиться, выйдет ему боком, когда летом 1903 г. Шаевич будет арестован и их переписка станет достоянием МВД.) «Беседы о светлом идеале христианской монархии» с задержанными, в ходе т. н. ликвидации в Северо-Западном крае, евреями Зубатов начал проводить еще в 1898 г. По его утверждению, эти «беседы» оказывали «ошеломляющее влияние» на арестованных. Но, по-видимому, дело было не в царе Давиде, а в расколе, который назрел в еврейской среде на тот момент. И он, действительно, проходил по линии религии и традиции. Молодежь, стремясь преодолеть свою «местечковость», разрывала связь с верованиями отцов и принимала социалистическое учение в его интернациональном изводе. (Зубатовец Александр Чемериский называет бундовцев «настоящими антисемитами»[39].) А тем, кто хотел быть верен своим еврейским корням, не оставалось ничего другого, как вступать в некие договоренности с русской монархией, пытаясь, таким образом, гарантировать себе безопасность. В январе 1902 г. на съезде сионистов было принято решение вступить в созданную Зубатовым «Еврейскую независимую рабочую партию». После чего Шаевич делает вывод, что «исторически умное еврейство» осознало «полную совместимость общечеловеческого прогресса с началами православного самодержавия»[40].
«Еврейская независимая рабочая партия» не просуществовала и двух лет. В июле 1903 г. организованная зубатовцами мирная демонстрация в Одессе переросла в огромную стачку, вышедшую из-под контроля, которая охватила весь юг Империи. Часть бывших зубатовцев ушла в «Бунд», часть — в «Поалей-Цион».
Отрицая наличие политических проблем в Российской Империи, между тем сам Зубатов действует исключительно политически и в политических интересах, используя религиозные и национальные чувства подданных.
В каких же взаимоотношениях был Зубатов с религией и с Русской православной церковью? Был ли он сам искренне верующим человеком, надеющимся на то, что «под сенью церкви православной» решаемы все проблемы в обществе и государстве?
Скорее всего, Сергей Васильевич был не из тех, кого можно назвать набожным человеком. Этому есть косвенные доказательства. Например, в разговоре с молодым В. Черновым[41], будущим лидером партии социалистов-революционеров, он сравнивает нетерпимость революционеров ко взглядам других с нетерпимостью верующих: «Вы, революционеры, нетерпимы, как верующие»[42]. С трудом верится, что такую характеристику может дать, собственно, сам верующий.
Обращают на себя внимание слова Зубатова, подчеркивающие презрительное отношение к человеку как таковому. Из переписки с Бурцевым: «Какая гарантия того, что, не изжив одной политической идеи, люди не испакостят и другой, считаемой ими более совершенной (демократической). Жизненный опыт отшиб у меня оптимизм в отношении людей, и я стал склонен к пессимизму Кальвина, к вере в греховность человеческой натуры»[43]. Можно было бы подумать, что неожиданная отставка и ссылка поселили в Зубатове подобные настроения. Но нет. О «склонности человеческой природы к греху» он часто, между делом, пишет в своих докладных записках еще в период самого расцвета своей деятельности[44]. Причем важен тот факт, что Зубатов, в отличие от того же Тихомирова, не пытается обнаружить путь к спасению в вере православной. Он просто констатирует безысходность ситуации. В этой его невысокой оценке человека, как такового, чувствуется высокомерие и осознание собственного превосходства (что, собственно, и доказывает вся его жизнь и деятельность), а ни в коей мере не христианская любовь.
Зубатов относился к церкви как к политическому инструменту, способному влиять на умонастроения масс и держать под контролем любые проявления недовольства в обществе. Он видел в православии фундамент, на котором держится абсолютная монархия в России, причем расценивал этот факт не с метафизической точки зрения, а с сугубо практической и идеологической. В одном из своих донесений он писал: «Самодержавие, обладая беспредельностью мощи верховной власти, вдохновляется в своей деятельности началами христианской религии, глубоко демократической по своему существу»[45]. Конечно, это совершенная демагогия. В России не власть «вдохновлялась» христианской религией, а религия и церковь «вдохновлялись» указаниями властей. И Зубатов не мог не понимать этого, сам лично используя представителей церкви в своих интересах.
Завершающим аккордом «полицейского социализма» оказалась встреча и попытка сотрудничества Зубатова с небезызвестным священником Георгием Гапоном. Есть какой-то символизм в том, что именно представитель церкви повел за собой народ в январе 1905 года. А Зубатов остался не у дел, он проиграл Гапону в борьбе за влияние на умы рабочих. Хотя, конечно, «кровавое воскресенье» явилось логичным завершением всей провокационной деятельности Зубатова.
В 1902 г. Зубатова назначают на пост заведующего Особым отделом Департамента полиции. Он прибывает в Петербург для вступления в должность в августе этого же года и привозит с собой своих преданных агентов-рабочих (Соколов И. С., Пикунов В. И., Устюжанин С. Е. и др.), которые должны так же, как в Москве, развернуть в Северной столице дело легальных обществ.
Осенью 1902 г. состоялось знакомство Зубатова и Георгия Гапона. Молодой батюшка пользовался популярностью в рабочей среде С.-Петербурга. Его слушали и уважали. Конечно, он попал в поле зрения нового начальника Особого отдела. Гапон не был похож на священников, которые обычно приходили беседовать с рабочими. Он держался свободно, непринужденно, внушал доверие. Проблемы, с которыми люди шли к нему за советом, казалось, вызывали в нем неподдельный интерес. Зубатов вспоминает о его простоте в общении с народом (естественно, не без сарказма): «...устраивая, например, с рабочими катание на лодках, они располагались с вином и закускою на траве, а затем начиналось пение, оканчивавшееся плясом, в котором, подобрав полы подрясника, особо отличался, со свойственными ему живостью и энергией, отец Гапон»[46]. Но, конечно, не только вино и пляски притягивали к Гапону. В его поведении виделось преодоление отчужденности между простым человеком и проповедником, которое было очень непривычно и тем самым очень ценно.
Петербуржский «охранник» Н. М. Михайлов, по просьбе Зу- батова, знакомит последнего с Гапоном. Сам Зубатов утверждает, что не он проявил интерес к попу Гапону: «Местная администрация, .зная, что в Москве рабочие были оставлены мною на руки духовной интеллигенции, настоятельно стала убеждать меня познакомиться с протежируемым ею отцом Георгием Гапоном»[47]. Вообще, от воспоминаний Зубатова о его связи с Гапоном создается впечатление какой-то ревности, затаенной злобы и обиды.
По совету Зубатова в декабре 1902 г. Гапон отправился в Москву, чтобы на месте познакомиться с деятельностью московских рабочих обществ. По возвращении в Петербург он пишет доклад Зубатову, в котором высказывает следующее мнение — единственный путь улучшения жизни рабочих — создание действительно независимых и свободных союзов. Копии этого доклада Гапон отправляет Клейгельсу и митрополиту Антонию, где пишет, что участие духовенства в зубатовском движении дискредитирует церковь.
Двойнику московской зубатовской организации, «Обществу взаимопомощи рабочих механического производства г. Петербурга», не удалось завоевать такой же популярности, как его «собрату» в Москве. Зубатов очень хотел, чтобы Гапон активизировался, влился в работу Общества. Но Гапон занял выжидательную позицию. Рабочий Семен Кладовников, участник Общества, сообщает в своих показаниях по Делу 19 января: «Пока Зубатов не был уволен, о. Гапон хотя и принимал участие в делах нашего общества, но действовал не особенно энергично и, как видно, уклонялся, а по увольнении Зубатова, о. Гапон все взял в свои руки и стал нашим руководителем»[48]. Георгий Гапон играл в свою собственную игру.
Рамки данной работы не позволяют углубляться в расследование целей и задачей его деятельности. Очевидно, что молодой священник решил взять на себя миссию настоящего духовного лидера русского пролетариата. И, скорее всего, в отличие от Зу- батова, кроме собственных амбиций у Гапона все-таки присутствовало желание чем-то помочь, как-то облегчить жизнь простому человеку. Ведь он, похоже, искренне негодовал, видя вокруг себя цинизм и лицемерие: «В день крещения, 6 января 1903 г., я присутствовал на богослужении в Вознесенском соборе. Была торжественная служба, на которой присутствовали все высшие чины с Треповым во главе, но на меня вся эта обстановка произвела удручающее впечатление. Вместо искренней молитвы, исходящей от чистых сердец, я видел лишь парадные мундиры, и казалось, что никто не думал о значении этого великого дня, а только о собственной позе или же о своих соседях. Полиция с простым народом обращалась самым бесцеремонным образом, и я должен был вступиться за одного бедного человека, которого городовой без всякого повода ударил по лицу»[49].
Но порочная практика общения церкви и внутренних органов власти породила ту нездоровую форму рабочего союза, при которой стало возможно абсолютное лидерство личности авантюрного склада, какой и являлся отец Гапон. Порочная практика провокации извращала саму суть независимого взаимодействия людей, общества, в основе которого обязательным условием должно лежать доверие. А доверие было невозможным даже «под сенью церкви». На что должно рассчитывать государство, держащееся на тех, кто «к самодеятельности не способен», кого должны контролировать полиция и церковь, находящаяся у нее в услужении?..
Разумеется, не стоит делать грубых обобщений — далеко не все священнослужители считали для себя возможным участие в полицейских проектах, далеко не все считали, что проблемы трудового народа надо «замалчивать» или «забалтывать», и далеко не все верили в желание и возможность государства действительно эти проблемы решить. Опальный священник Григорий Петров считал, что церковь не может находиться в союзе с государством. Он писал: «Молчание Церкви в данное время — есть тяжкое преступление. И то, что сейчас делает духовенство России, особенно духовенство высшее, монашествующее, одобряя все удары властей, это может быть и есть преданность существующему самодержавному строю, но это, несомненно, измена задачам церкви, измена правде Христа, презрение к нуждам родины, принесение народных страданий в жертву правящим властям»[50].
О. А. Кононова
Из книги «Русский Сборник: исследования по истории России \ Том XIV. М. 2013
[1] ГАРФ. Ф. 102. 1901 г. Д. 801. Ч. 1 (2). Л. 28 об..
[2] Тихомиров Л. А. Записка об учреждении профессиональных союзов, представленная генералу Д. Ф. Трепову // Морской А. (Штейн В. А.) Зубатовщина. М., 1913. С. 208.
[3] Московские ведомости. 20 февраля 1902.
[4] В 1895 г. было зарегистрировано 264 стачечных выступления (на одном предприятии), в 1896 — 278, в 1897 — 441, в 1898 — 441, в 1899 — 553, в 1900 — 382, в 1901 — 506. Коллективные стачки (3 и более предприятия): в 1895 — 12, в 1896 — 11, в 1897 — 64, в 1898 — 45, в 1899 — 53, в 1900 — 76, в 1901 — 90. Данные по: Трудовые конфликты и рабочее движение в России. СПб, 2011.
[5] Бухбиндер Н. А. Зубатовщина в Москве // Каторга и ссылка. № 1 (14). М., 1925. С. 111.
[6] Гоц М. Р. С. В. Зубатов. (Страничка из пережитого) // Былое. № 9. 1906. С. 65.
[7] Записка подана московским обер-полицмейстером Д. Ф. Треповым, но фактическим автором ее был Зубатов. В письме Л. В. Бурцеву от 18 декабря 1906 г. он писал: «События выдвинули рабочий вопрос. Я написал о нем громадный доклад. Д. Ф. целую неделю возился с ним, ибо были вложены в него весь мой [опыт. — О.К.], все мои политические познания. ... Наконец через неделю он выкроил из моего доклада ту записку, которую вы знаете, и дал ее отшлифовать». Текст доклада до сих пор не обнаружен.
[8] ГАРФ. Ф. 63. Оп. 18. 1898 г. Д. 25 (2). Л. 77.
[9] «Прочел сегодня заметку в «Русских ведомостях» о вышедшей книге Бернштейна «Исторический материализм»... и душою затрепетал. Вот наш союзник против безобразий русской социал-демократии» (Цит. по: Заславский Д. Зубатов и Маня Вильбушевич // Былое. № 3 (9). 1918. С. 117).
[10] Образование С. В. Зубатова состояло из семи классов 5-й Московской гимназии.
[11] ГАРФ. Ф. 102. 1901 г. Д. 801. Ч. 1. Л. 141.
[12] Термин принадлежит Зубатову. Речь идет о надклассовой сущности монархии — теории, которую Зубатов любил развивать в присутствии задержанных.
13 Заславский Д. Зубатов и Маня Вильбушевич. С. 105.
[14] ГАРФ. Ф. 1695. Оп. 1. Д. 19. Л. 4 об.
[15] Репников А. В., Милевский О. А. Две жизни Льва Тихомирова. М., 2011. С. 327.
[16] Там же. С. 328.
[17] Козьмин Б. П. Зубатов и его корреспонденты. М., Л., 1928. С. 79.
[18] Тихомиров Л. А. Значение 19 февраля 1902 г. для московских рабочих // Былое. № 14. 1912. С. 85-86.
[19] Новые лекции для рабочих // Московские ведомости. № 188. 11 июля 1902.
[20] Слово Высокопреосвященного Владимира, Митрополита Московского и Коломенского, произнесенное на молебне перед началом нравственно-религиозных чтений для рабочих гор. Москвы. М., 1902. С. 8.
[21] Дневник А. Н. Куропаткина // Красный архив. Т. 2. М., 1922. С. 43.
[22] Красная летопись. № 1. М., 1922. С. 106.
[23] Гапон Г. История моей жизни. Л., 1926. С. 29.
[24] ГАРФ. Ф. 63. Оп. 11. Д. 1090. Т. II. Л. 117.
[25] Богданович А. В. Три последних самодержца. Дневник. М., 1990. С. 284.
[26] Речь о. Иосифа Фуделя при открытии общеобразовательных чтений для рабочих г. Москвы, произнесенная в Историческом музее 16 июня 1902 г. М., 1902. С. 5.
[27] Розанов В. В. Л. Н. Толстой и русская Церковь // Розанов В. В. Религия и культура. М., 1990. С. 359.
[28] Цит. по: Заславский Д. Зубатов и Маня Вильбушевич. С. 127-128.
[29] Два документа из истории Зубатовщины // Красный архив. Т. 19. М., 1926. С. 211.
[30] ГАРФ. Ф. 63. Оп. 11. Д. 1090. Т. II. Л. 240.
[31] Новые лекции для рабочих // Московские ведомости.
[32] ГАРФ. Ф. 63. Оп. 11. Д. 1090. Т. II. Л. 245.
[33] Там же. Т. III. Л. 48.
[34] Фраза из лекции В. В. Назаревского (Там же. Т. II. Л. 245).
[35] Цит. по: Заславский Д. Зубатов и Маня Вильбушевич. С. 121.
[36] Цит. по: Новое о зубатовщине. С. 293.
[37] Христианский сионизм — убеждение части христиан в том, что возвращение еврейского народа в Святую землю и возрождение еврейского государства является исполнением пророчеств Библии. Наибольшее распространение получил в Великобритании.
[38] Цит. по: Заславский Д. Зубатов и Маня Вильбушевич. С. 104.
[39] Цит. по: Новое о зубатовщине. С. 300.
[40] ГАРФ. Ф. 63. 1902 г., Д. 1004. Л. 8об., 10об.
[41] В. Чернов был задержан в Москве весной 1893 г.
[42] Чернов В. М. Записки социалиста-революционера. Кн. 1. Берлин, 1922. С. 213.
[43] Козьмин Б. П. Зубатов и его корреспонденты. С. 65.
[44] ГАРФ. Ф. 102. 1901 г., Д. 801. Ч. 1 (1). Л. 42 об.
[45] Там же. Л. 28 об.
[46] Зубатов С. В. Зубатовщина // Былое. № (26). 1917. С. 169.
[47] Там же.
[48] Протокол допроса С. В. Кладовникова // Красная летопись. № 1. М., 1922. С. 324.
[49] Гапон Г. История моей жизни. Л., 1926. С. 48.
[50] Родина. М., 2002. № 2. С. 59.
