Показать все теги
Иссечен сталью и свинцом прострочен,
Держался город, мужество храня.
Здесь дымный день вставал темнее ночи,
А ночь была багровой от огня.
Расул Гамзатов, аварский поэт и общественный деятель
Не согласна со словами, что примечательно, именно немецкого писателя Ремарка: «Воспоминания — вот от чего мы стареем. Секрет вечной юности — в умении забывать». Во-первых, мечты и рассуждения о «вечной юности» — утопия. Это хорошо понимаю с высоты жизненного опыта и возраста. Во-вторых, забывчивость весьма опасное увлечение, оно преступно, если сознательно насаждаемо. Неизбежно повторение истории в худших её проявлениях.
Уж немцам ли того не понимать, стаявшим у истоков самой страшной войны XX века, унесшей жизни многих десятков миллионов безвинных людей?
А сколько разрушено и не состоялось семей, судеб человеческих, не появилось на свет детей!?..
Родилась я в Севастополе на Максимовой даче 15 сентября 1935 года. Мои родители жили на усадьбе и работали до 1939 года. Отец ухаживал за максимовскими розариями и виноградниками. Мама помогала ему подрезкой последних, работала в столовой санатория кораблестроителей общесоюзного значения, построенного в жилой зоне усадьбы в 1935-1937 гг. Бабушка Н.Д. Тимохина, большевичка с дореволюционным стажем, несколько лет (1929-1932) руководила коммуной «Безбожник». В неё входили и её дети (всего было около 150 коммунаров). После роспуска коммуны уехала в Харьков, где пережила оккупацию.
В 1940 году переехали в маленький домик на ул. Херсонской, 3 (совр. ул. Ковпака). Семья дружная, мы полны радужных планов и надежд на будущее. Но пришёл 1941 год. Всё чаще в информационных сводках звучали тревожные нотки. Дорого стоила победа над финнами. В Европе шла большая война. Всё ближе к границам нашей страны приближался безжалостный, самоуверенный, презирающий нас враг.
Чаще проводились учения на флоте, воздушные тревоги стали обыденным явлением. Когда Севастополь погружался в темноту светомаскировки, мы, дети, воспринимали это как игру. Нас не трогали тревожные лица взрослых, а как нравился мне голос из чёрной тарелки: «Внимание, внимание! Учебная воздушная тревога! Учебная воздушная тревога! Учебная воздушная тревога!».
21 июня 1941 года. Глубоко ночью объявлена гарнизонная тревога. На нашей улице жило много семей моряков. Проснулась от сильных ударов в двери калиток, захлёбывающегося лая собак. Уже не заснуть. Я прильнула к окошку, наблюдая, как торопливо мужчины в форме уходили в темноту. Кто мог думать, что никто из них не вернётся на нашу уютную севастопольскую улочку. Да и сами они того не ведали...
Вроде привыкли к «учениям», но не могли заснуть. Охватившее тогда предчувствие необъяснимое и сегодня тревожило.
Вдруг небо озарилось ярким светом прожекторов. Их лучи метались из стороны в сторону, как щупальца спрута, ищущие жертву. Воздух заполнили гул самолётов и взрывы, стрельба зениток и пулемётов. Трассеры превратили небо над Севастополем в ёлочные живые гирлянды. Но мы, дети военного города, уже знали, насколько трагично их касание.
Утром жители нашей улицы узнали, что немецкие самолёты сбросили морские мины. Некоторые из них упали в районе Приморского бульвара, одна попала на Подгорную улицу. А в
11 часов дня слушали выступление народного комиссара иностранных дел СССР Вячеслава Молотова. Он говорил о вероломном нападении фашистской Германии на нашу страну и закончил словами: «Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!».
Жизнь Севастополя, нашей семьи разделилась на до и после 22 июня 1941 года. Как многие гражданские мужчины, мой отец ушёл на фронт, не смотря на то, что был не годен к строевой службе. Во время обучения в Качинской лётной школе он повредил позвоночник при прыжке с парашютом. Поэтому главным его занятием стала переноска раненных, их транспортировка.
А мы продолжали жить, привыкая к её новому качеству и условиям. Часто собирались на улице в кучки, читая вслух сводки с фронтов большой войны.
Когда немцы прорвались в Крым, налёты на Севастополь немецкой авиации участились. Порой они проходили над домами частного сектора на малой высоте. Мы с братьями пытались считать самолёты, но на 20-30 десятке, как правило, терялись. Смертельная карусель коршунов с крестами на бортах теснилась в воздухе, неся гибель и страшные мучения людям на земле. Пройдут многие годы, но меня и во сне будет преследовать вой бомб, рёв двигателей самолётов, крики людей, жуткий голос сирен и взрывы, взрывы, взрывы... Просыпалась в холодном поту и, сидя на кровати, озиралась вокруг слепыми глазами не понимала, что уже нет войны, нет смерти. Детская память цепкая. На всю жизнь она беспощадно архивирует страницы даже далёкого прошлого.
В небольшом дворике дома, как и соседи, мы вырыли окоп. Во время очередного налёта прятались в него. Но когда сильно бомбили непосредственно наш район, то, держась за юбку мамы, убегали в центр города. Начинали его забрасывать бомбами, бежали домой. От нас просматривалось здание Панорамы, и я видела, как оно горело.
Во дворике соседнего дома стояло зенитное орудие. Во время очередного налёта немецкий самолёт спикировал на него и точно сбросил бомбу. Расчёт полностью погиб (ребят похоронили рядом с позицией), а взрывной волной разрушило наше скромное обиталище. Так мы остались без крыши над головой. К счастью, нашей семьи не было дома, мы находились в центре Севастополя. Мы — это мама и два братика, не считая меня. Анатолию было 9, Олегу — 4, а мне 6 лет. Вернулись на своё пепелище, и мама стала искать новое жильё. Получили его в аренду от хозяев по адресу ул. Бахчисарайская, 17. Дом находился недалеко от Гидроотдела ЧФ. Этот период нашей жизни отчасти связан со знаменитой 35-й батареей, что на Херсонесском полуострове. С неё полуторка привозила нам с соседями бельё и бинты на стирку. Делали всё вручную: стирали, кипятили, выглаживали тяжёлыми утюгами на углях. Я скручивала стираные бинты в клубок. Снова приезжала полуторка с батареи и, собрав чистое бельё, перевязочный материал, увозила их.
Так прошёл конец 1941 года под бомбами, артобстрелами, тревожным ожиданием писем от близких и сообщений Информбюро. Между делами собирали бутылки и сдавали их в школу для «коктейля Молотова». Почти в каждом дворе стояли бочки с песком, и жители собирали зажигалки, тушили в них... После некоторого затишья начала 1942 года наступило время третьего, последнего наступления на Севастополь. События сменялись, как в калейдоскопе. Казалось, небо, земля, море слились в единую кровавую кашу. Круглосуточная канонада, постоянные бомбардировки, кругом смерть. Убитых хоронили на улицах, под стволами деревьев и около тропинок, а то в воронках. Старуха с косой торжествовала, пожиная страшную жатву на земле многострадального Севастополя, который держался, держался, держался.
Мои близкие, в силу возможностей, участвовали в обороне Севастополя. Например, Наталья Николаевна Тимохина, супруга брата отца, осталась на Максимовой даче и работала в медицинских учреждениях, расквартированных на ней, была контужена. Другой родственник предлагал нам эвакуироваться на подводной лодке (он — старший торпедист) из Севастополя, но мама категорически отказалась...
3 июля 1942 года. Уставшие, измученные, полуголодные, потерявшие счёт времени, мы прятались в центре Севастополя под люком канализации. Более безопасного места в городе уже не было. Вдруг раздался металлический стук в крышку, и послышался мужской голос на немецком языке: «Русс, шнелъ, шнель!». Люк сдвинулся и мы вышли на поверхность. Мы — это около 20 человек разных возрастов. «Я впервые увидела живых немцев, они стояли с закатанными рукавами, мундиры серо-зелёные, и на каждой пуговице ёлочные игрушки бумажные, блестящие, плоские домики, петушки, зайчики, как ордена...».
Выползших из колодца людей немцы тут же делили на — «юде», остальных отталкивали в сторону. Потом их отпустили домой. Так мы снова оказались в родном обиталище, но началась другая жизнь. Мимо нашего дома в те дни огромной вереницей с раннего утра и до темноты шли советские военнопленные. Один из лагерей для них был оборудован в бывшем Гидроотделе ЧФ. Забор из бута, внутри вышки с пулемётами.
В эти дни у нас в доме появился мой несчастный отец. Во время тяжёлых боёв на Мекензиевых горах он был контужен и в силу немощи своей, а также наличия трёх детей отправлен в Севастополь. Отец в одном исподнем переплыл Севастопольскую бухту, чуть не утонул. До конца жизни (похоронен на кладбище 5-го км.) он патологически боялся воды и, живя у моря, ни разу не будет в нём купаться. Мы прятали его сначала на чердаке дома, а потом в землянке. Но долго так продолжаться не могло. Мама обратилась в концлагерь «Гидроотдел» к переводчику Борису. Тот помог справить документ о болезни отца туберкулёзом. После этого он работал садовником в совхозе Софьи Перовской.
Но это впереди...
А тогда колонны военнопленных с Херсонесского полуострова шли в пыли, и смотреть на них «было страшно... почти все в окровавленных повязках, измождённые, голодные, чёрные...». Примерно через 5-9 дней дети стали приходить в Гидроотдел. В проломы стены и через колючую проволоку мы бросали измученным защитникам Севастополя бутылки с водой, картошку, капусту, огурцы, куски домашнего хлеба... Подбирали записки, которые находили около забора. В них были указаны фамилии, имена, отчества, года рождения узников. Немцы разрешали пока забирать военнопленного, если два человека подтверждали его родственные связи с заявителем. Мама брала двух соседок по улице и шла к коменданту лагеря «Гидроотдел». Переводчик Борис лично сопровождал маму к коменданту, и нам отдавали военнопленного. Глубокой ночью она отводила этого человека на городское кладбище по ул. Пожарова и прятала в одном из разорённых склепов. За два года оккупации Севастополя было спасено около 20 человек.
Схема территории концлагеря «Гидроотдел» (по А.А. Тимохиной (Деевой). Рис. А.М. Чикина:
1 - Вышки по периметру лагеря; 2 - здание; 3 - колючая проволока; 4 - здания; 5 - выход из лагеря; 6 - ограждение из бута
В июле 1942 года состоялась регистрация городского населения. Через неё прошла и наша семья. Начались принудительные, изнуряющие работы. Маму отправили строить дороги. Но она продолжала попытки спасти людей в лагере. Переводчик Борис доставал аусвайсы, а ночью, взяв меня с собой для отвода глаз, мама шла на кладбище, несла документы, одежду, продукты для тех, кто прятался в склепах (находились южнее Всесвятской церкви). Жутко было. Если патруль задерживал нас, то мама со слезами на глазах причитала, что разыскивала дочку весь день и вот «нашло».
Когда немцы открыли в Севастополе школу, я пошла в первый класс. Учебное заведение находилась недалеко от 14-й школы. Директором был немец, а учителя русские. Проходя мимо концлагеря Гидроотдел, порой, видела, как шевелится земля над засыпанными воронками. В них хоронили умерших военнопленных. Видимо, некоторых ребят прикапывали заживо. Особенно много их умирало в июле-августе 1942 года. В лагере зверствовали желудочно-кишечные заболевания, в отсутствии квалифицированной медицинской помощи было много гангрен, пищевых отравлений... Сегодня на этом месте находится троллейбусное управление им. А.С. Круподёрова. И ни одного знака о трагедии.
Занятия в школе старались проводить до бомбёжки. Как только советские самолёты появлялись над Севастополем, мы разбегались по домам. А вот артобстрелы не останавливали занятия. Впрочем, училась я месяца три и особых впечатлений не испытала. Ходила в школу через весь город, лежащий в руинах. Это, пожалуй, одно из главных воспоминаний школьного периода жизни. Севастополь, как солдат на поле боя, павший лицом к врагу, лежал у моих детских ног. С годами я поняла, выйдя замуж за флотского офицера, сколь велика честь, раз пришлось, умирать красиво, по-русски, разорвав на груди тельник и поднявшись в последнюю атаку, как сделал это Севастополь моего детства. И нет вины защитников крепости в её оставлении. Они сделали всё, что может человек в подобных условиях. Нет — они совершили большее. Это признал враг и помнит об этом до сих пор. Иначе не появится чёрного мрамора крест примирения рядом с Ново-Казачьей (Голубой) бухтой на Херсонессом полуострове.
Говорят, человек так устроен, что может привыкнуть к любым или почти к любым условиям проживания. Мы относились к категории «почти». А потому случаи были разные, вплоть до трагических. Однажды, например, к нам зашёл крымский татарин в немецкой форме. Братик Толик сидел за столом и делал уроки. Вошедший потребовал от него написать фамилию Сулейманов. Тот сделал это, приведя татарина в неистовство. Он заорал, чтобы сделано это было не на русском, а на татарском языке, которого мальчик не знал. Тогда татарин вытащил его, забившегося от страха под стол, и приказал встать на колени, вытащил из ножен длинный кинжал, намереваясь отрубить ребёнку голову.
В это время мама стояла на плите и белила стену. Она прыгнула на татарина сверху и сбила с ног. Воспользовавшись минутным замешательством, мы связали его по рукам и ногам. Мама опрометью бросилась в концлагерь к Борису за помощью. Скоро в наш дом прибыл конвой, и Сулейманова увели. Тот с надрывом кричал, что мы семья партизан. А что ему ещё оставалось делать?
Больше мы Сулейманова не видели. Но калитку открытой более не держали, замкнув её на прочный крючок. Позже Борис нас успокоил, сказав, что татарина выслали в Симферополь.
В 1943 году наша семья потеряла младшенького Олежку. Ему исполнилось всего 6 годков. Многие севастопольцы в оккупации завели огороды, чтобы прокормиться. Также сделали и мы. В наш огородик попал снаряд, но не разорвался. Четверо ребят собрались вокруг него и стали стучать по корпусу. Произошёл взрыв, никто не уцелел. Похоронили братика на кладбище по ул. Пожарова, но захоронение не сохранилось. Оно погибло при штурме Севастополя советскими войсками под бомбёжками.
С началом 1944 года участились бомбардировки Севастополя советской авиацией. Теперь мы прятались в нехитрых окопчиках уже от наших бомб и снарядов. В лагере Гидроотдела каждый день мы с подружкой наблюдали, как военнопленные выносили на носилках погибших и умирающих, сбрасывая их в воронки. Это было всё тоже место в районе современного депо троллейбусного управления имени А.С. Круподёрова.
Сколько там мальчишек лежит? Местные осторожно меж собой переговаривались, что во время строительства учреждения из ковша экскаватора, порой, сыпались кости.
В последние годы оккупации Севастополя к нам не раз приходил разведчик разведуправления ЧФ Ф.Ф. Волончук. Он знал отца ещё по довоенному времени. Не раз ночевал у нас. Нет смысла заострять внимание на том, что вся наша семья Тимохиных была бы расстреляна СД (управление находилось на совр. ул. Ленина), получи они информацию о данном факте.
В середине 50-х годов прошлого века в звании подполковника Ф.Ф. Волончук служил в 3м МРО (морской разведотряд) на хуторе Лукомского.
С приближением Красной Армии немцы всё более теряли к нам интерес. Я и подружки перестали ходить в школу окончательно. И вот что стало разительно заметно. Перед нами были немцы далеко не 1942 года. Но надежды безопасно дожить до прихода наших не оправдались. Впереди было жестокое испытание.
7 мая 1944 года немцы собрали всех жителей горы Матюшенко, построили и дали 15-20 минут на сборы, разрешив взять в одни руки не более ю кг имущества и продуктов. Никаких объяснений, указаний и даже требований не озвучено. Построив колонну нас, как стадо, погнали на ул. Лазаревскую, где находилась школа № 16. Оказалось — это место сбора всех жителей. Оно было опутано колючей проволокой, стояли вышки с пулемётами. Вскоре к воротам школы стали подходить автомобили. В них грузили жителей и отвозили на берег Южной бухты, где стояли самоходные баржи, и грузили на них. Причём гражданское население оставляли на верхней палубе, а на нижней находились немцы с различными грузами. Приказано, как появятся советские самолёты, энергично махать белыми платками, обозначая своё присутствие на плавсредстве. Мирное население бомбить не будут... Данные надежды не оправдались. Об этом расскажут оставшиеся в живых севастопольцы, вернувшиеся из полона.
Вскоре в школе осталось около 40 человек, включая нас, и подошли две машины. В небе появились два советских самолёта с явным намерением атаковать наземные цели. Немцы привычно заняли места в укрытиях, а мы разбежались. Благо ворота брошены ими открытыми. Немцы кричали вслед, приказывая вернуться, но напрасно. Страх придавал силы, и мы неслись не чувствуя ног с горы вниз, к вокзалу. Кругом гремели взрывы, густой воздух рвал лёгкие, глаза слезились от едкого запаха взрывчатки, свистели осколки. Но мы, дети, знали, раз свистят, то уже не наши. Наш осколок или пуля настигнет каждого беззвучно.
Вдруг сквозь страшный грохот услышали женский голос. Нас звали в туннель, который сохранился на спуске горы ещё со времён Крымской войны. Там прятались жители Корабельной стороны. Встретили радушно, и скоро мы расположились на ночлег. А наверху продолжало грохотать, реветь, выть. И каждую минуту умирали десятки, сотни людей...
Наступило утро 9 мая 1944 года. Неожиданно мы увидели перед собой группу наших разведчиков, которыми командовали два офицера. Их интересовало расположение немцев. Братик Толя вызвался показать, где находятся позиции фашистов. И здесь произошла трагедия. Один из офицеров был убит немцем, схоронившемся за каменистым уступом. Все от мал до велика плакали. Мы так ждали эти годы своих и вот... Похоронили офицера недалеко от входа в тоннель.
Когда канонада удалилась в сторону Херсонесского полуострова, через разрушенный железнодорожный вокзал, выжженный Исторический бульвар мы перебрались домой. Врезалось в память, как на одной из его тропинок увидела распластавшегося убитого немца, продолжавшего крепко держать мёртвого петуха.
Дорогами, по которым знойным летом 1942 года вели наших военнопленных, теперь шли немцы. Часть их разместили в том же Гидроотделе. Содержали хорошо, давали белый хлеб, лечили, показывали кино, водили расчищать улицу Пирогова. А у нас скрипели зубы, когда поминали ребят, как собак закопанных поодаль.
Я долго жила в Ленинграде, супруг преподавал в академии ВМФ им. Н.Г. Кузнецова. Но Севастополь, как магнит, тянул меня и мужа, где он начинал службу лейтенантом в середине 50-х годов прошлого века на хуторе Лукомского. Продали часть имущества и приехали домой. Муж, заслуженный подводник, учёный, представлявший конфиденциальные интересы страны за рубежом во время «холодной войны», не был против. Поселились, отстроились на улице моего военного детства, только теперь она носит название Белинская. На ней ныне я осталась единственной, пережившей оккупацию родного города.
Иду по Севастополю, вижу, как он изменился и стремительно меняется. Уже нет города моего детства. Дороги, тропинки, улицы той поры застроены микрорайонами, предприятиями, заправками, базарчиками, офисами, гаражами, супермаркетами... Но остаётся его бессмертная душа, его лихие братушки, защищавшие и освобождавшие Севастополь в войну моего далёкого детства.
Живые и мёртвые — Вы навсегда останетесь со мной без срока давности.
P.S.
Держу в руках письмо на пожелтевшей от времени бумаге, датированное 28 декабря 1967 года. Простые школьные тетрадные листы. Письмо подписано И.И. Поликахиным. Этот человек был среди тех, кто одним из первых ворвался в Севастополь 8 мая 1944 года. А написано оно в ответ на запрос в газету «Красная Звезда» Анатолия Александровича Тимохина относительно разведгруппы, которая нашла его семью и жителей Корабельной стороны в одном из туннелей. Это тот самый мальчик Толя, который тогда вызвался помочь советским солдатам.
Приведём выдержки из письма:
«... ответить в своё время не смог. Сомневался во многом и вот недавно я был в гостях у своего друга Николая Гунько. Это тот самый «матрос Кошка-два», изображённый на диораме за пулемётом[1], и тот человек, который утром 9 мая 1944 года у Южной бухты наделал много шума и натворил целый переполох в гитлеровском стане.
Я прочитал ему письмо. Николай Иванович пожал плечами и сказал:
— Но мы-то ворвались в Севастополь утром 9 мая! И впереди из наших никого не было... Сейчас трудно восстановить всё в памяти. 8 мая мы находились в районе Зелёной горки и чуть свет 9-го мая пробирались к вокзалу. Нам удалось просочиться сквозь гитлеровцев и их временную оборону. У нас было пять человек, хотя все и раненные. Эта группа во главе с л-том Головня М.С. (он тоже на диораме изображён и жив сейчас), пользуясь воронками, рытвинами, развалинами, сумела проскочить в тыл к немцам незаметными. И, видимо, где-то недалеко от вокзала нас предостерёг парнишка лет 12-13. Был ли у него пионерский галстук? Может мы спутали ещё с одним пареньком (а это было в боях за Мелитополь, у пивзавода)! Возможно оно и так, но для рассказа пионерский галстук имеет большое значение. Тут слегка приукрасить рассказ не грешно, коль сам факт был. Гунько утверждает, что на пареньке был галстук...».
Поликахин заметил, что летом 1968 года он «снова» будет в Севастополе, навестит Анатолия Тимохина и «при встрече вспомнятся все детали боя».
Продолжения не было, встреча не состоялась.
Антонина Тимохина-Деева
Литературная запись Аркадия Чикина
[1] «В центре диорамы (Штурм Сапун-горы у мая 1944 года — А.Ч.) разведчики — раненный в руку лейтенант Михаил Головня и старший сержант Николай Гунько, ведущий меткий огонь из ручного пулемёта... Несмотря на ранение в голову, не покинул поле боя рядовой Илья Поликахин. Одним из первых он прорвался к вершине, a g мая вместе с разведчиками Н. Гунько и М. Головнёй водрузил красный флаг на здании Севастопольской гидрометеостанции. За этот подвиг И. Поликахин удостоен звания Героя Советского Союза» (см. Сапун-гора — в Севастополе (Форум в Севастополе для студентов СПбГМТУ).//http:// vsevastopole.flybb.ru).
Статья из альманаха «Морской архив», №1 (5), 2013
Председатель редакционного Совета Марков А.Г.
Главный редактор Маслов Н.К.
