Показать все теги
Киевскую Русь и украинские, и русские историки рассматривают как неотъемлемую часть истории своих народов. Разумеется, тут не обошлось без дебатов на тему о том, кто имеет больше прав на это наследие.
В XIX в. русские историки, и особенно последователи так называемой юридической школы, вершиной исторического прогресса считали создание государства. Они заявляли, что поскольку россияне — единственный из восточнославянских народов, создавший государство современного типа, то и главная нить исторического развития именно от этого государства должна быть протянута в прошлое — через Московскую Русь к Киевской, т. е. к древнейшей государственности восточных славян. Соответственно украинцы и белорусы, не создавшие собственного государства, официальными наследниками Киевской Руси считаться не могут. А такой влиятельный историк, как Михаил Погодин, пошел еще дальше, утверждая не только государственную, но и этническую преемственность России по отношению к Киевской Руси. Согласно выдвинутой им гипотезе, после разрушения Киева монголо-татарами в 1240 г. уцелевшая часть жителей подалась на север, в сердце матушки-России. И этой многократно с тех пор опровергнутой теории до сих пор придерживаются целый ряд историков как в России, так и за ее пределами.
Но в XIX в. растет национальное самосознание и в Украине. Отсюда неизбежное недовольство тем, что русские присвоили себе «киевскую славу». Наконец, в 1906 г. самый выдающийся украинский историк, Михайло Грушевский, выступил с хорошо аргументированной критикой традиционной схемы «истории государства Российского».
В отличие от русских «государственников» Грушевский был «народником» и усомнился именно в том, что для его оппонентов не подлежало никакому сомнению: в праве сводить все богатство исторического процесса к прогрессу государств.
Но разве не важнее для истории народ? Народ, связанный этническим родством, живущий на земле своих предков, из поколения в поколение накапливающий свой национальный опыт, — он-то и является стержнем истории!.. Грушевский предположил, а затем (уже в наше время) целым рядом археологических и антропологических исследований было подтверждено, что от антов VI в. до украинцев ХХ-го основной этнический тип населения мало изменился на большей части территории Украины. Что до опустошений и миграций монгольского периода, то, по мнению Грушевского, они не были столь велики, как полагали русские историки XIX в. Если какая-то часть населения и покидала обжитые места в Центральной Украине, то она же и возвращалась обратно, лишь только обстановка на родной земле становилась чуть спокойнее. В общем, по Грушевскому, который вдобавок, как мы помним, был последовательным антинорманистом, современные украинцы — самые прямые и непосредственные потомки полян, сыгравших решающую роль в становлении Киева. Стало быть, «киевская слава» лежит в сфере исторического самосознания украинского народа.
Грушевский также полагал, что приписывать киевскому периоду центральное место в истории России значило бы не только приуменьшать самобытный вклад поляно-украинцев, но и обременять прошлое русского народа, так сказать, бесплатным приложением, мешающим поиску собственных корней. Уж если на то пошло, и у киевской «государственности» были куда более прямые наследники, чем Ростов, Суздаль, Владимир, Тверь и Москва. Куда более важную и значительную часть киевского наследия сохранили Галицко- Волынское княжество и за ним — Великое княжество Литовское с его сильными украинскими и белорусскими элементами. Каково же, по Грушевскому, отношение истории России к истории Киевской Руси? Точно такое же, каково отношение истории Франции к истории Римской империи. Как Галлия — бывшая провинция Рима — обязана ему многими элементами своего последующего общественно-политического уклада, законодательства и культуры, так же точно многим обязана Киеву Москва. Но второй акт той исторической драмы, начало которой было положено в Киеве, разворачивался вовсе не в Москве. Московский период не был продолжением киевского. И хоть Москва многое позаимствовала у Киева, настоящее объяснение ее истории, по мнению Грушевского, следует искать путем внимательного изучения географических, политических и этнических условий Северо-Восточного региона.
Возможен ли компромисс между двумя крайними точками зрения, высказанными «в деле о спорном наследстве» обеими претендующими на него сторонами в XIX — начале XX в.? На первый взгляд, такой компромисс был найден в официальной советской историографии. Как доказывали советские историки, создателями Киева в равной мере должны считаться предки всех трех восточнославянских народов (украинцев, русских, белорусов) — население Киевской Руси, так называемый древнерусский народ. При этом постоянно подчеркивались однородность населения и единообразие культуры, языка, обычаев и политико-экономических условий на всей территории Киевской Руси. А естественные сомнения в отсутствии на протяжении всего этого громадного пространства каких-либо региональных особенностей и отличий числились по разряду «буржуазного национализма». Складывалось впечатление, что трогательное единство «древнерусского народа» есть не что иное, как проекция в прошлое «новой исторической общности — советского народа».
Как бы то ни было, официальная теория советских историков постепенно вытеснила некогда общепринятую точку зрения официальных русских историков XIX в.— на нынешний взгляд безосновательную хотя бы уже потому, что Киев пал задолго до формирования всех трех современных наций. Которой же из них, в самом деле, принадлежит его древняя история? Быть может, подобно истории Древнего Рима, она принадлежит... истории? Вопрос риторический. Но вот отнюдь не риторические вопросы, на которые советская историография за все годы своего существования так и не смогла дать внятных ответов. Почему на базе восточнославянских племен возникли именно три нации — не больше и не меньше? И какова все-таки роль в этом процессе их прошлого — эпохи Киевской Руси? Не принимать же всерьез ответы о нашествии монголо-татар и об отделении будущих украинского и белорусского народов от будущего русского в литовско-польском государстве? Кстати, эти ответы находятся в вопиющем противоречии и с марксистским пониманием истории, которого во всех иных случаях советские ученые строго придерживались, всегда подчеркивая, что нации развиваются под влиянием прежде всего внутренних социально-экономических факторов. А тут все выходит наоборот: мол, если бы не монголо- татары и литовцы (т. е. факторы явно внешние), не развиться бы трем нациям из «древнерусской народности»...
Короче говоря, все эти «споры о наследстве» доказывают лишь одно — а именно то, насколько трудно отделимы чисто научные проблемы от политических и идеологических, когда речь заходит об истории Киевской Руси.
***
Так чем же все-таки была Киевская Русь, если говорить о формах ее политической организации?
Проще сказать, чем она не была.
Она не была государством в современном смысле этого слова. Рассматривать ее как таковое значило бы приписывать ей гораздо более высокую степень политической организации, чем она имела на самом деле. Не было на Руси ни централизованного управления, ни всеохватывающей и специализированной бюрократической системы.
Сбор дани — вот это было всегда: незыблемая, единственно постоянная и надежная «обратная связь» правителя с управляемым им народом — городским, а особенно деревенским. И, конечно, не о народе и не о государстве думали князья, занимаясь высокой политикой: в основе ее чаще всего лежали их личные интересы, в крайнем случае — интересы династии. Взаимные права и обязанности членов общества были настолько неопределенными, рыхлыми, что при возникновении каких-либо внутриполитических проблем не оставалось другого выхода, как только прибегнуть к грубой силе.
И тем не менее уровень общественно-политической и экономической организованности всей жизни в Украине постепенно возрастал, и в течение киевского периода своей истории она достигла высокого уровня культуры.
Орест Субтельный
Из книги «История Украины», 1994
