ГлавнаяМорской архивИсследованияБиблиотека












Логин: Пароль: Регистрация |


Голосование:


Самое читаемое:



» » Иван Свирговский, украинский козацкий гетман XVI века
Иван Свирговский, украинский козацкий гетман XVI века
  • Автор: Malkin |
  • Дата: 25-04-2016 22:51 |
  • Просмотров: 1549

Иван Свирговский, украинский козацкий гетман XVI векаВ жизни народов являются побуждения, которые не привиты извне, не внушены массе ее двигателями, но образовались долговременным, постепенным ходом обстоя­тельств и бессознательно управляют народным чувством и волею. Так в XVI веке в русском народе, связанном в про­должение семи веков с восточным христианством духовны­ми и племенными узами, возникло воинственное противодействие разливающемуся потоку оттоманского мо­гущества и стремление подать руку помощи христианским народам православного исповедания, порабощенным мусульманами. Выражением этой национальной идеи было казачество на Днепре и на Дону. Несомненно, что другие причины, которых надобно искать в социальном и поли­тическом положении тогдашнего славянского Севера, спо­собствовали образованию казачества; но верно и то, что главною задачею деятельности этого русского рыцарства была борьба с Турциею и вообще с мусульманским миром и охранение восточною православия. В XVI веке и в первой четверти XVII история козачества состоит из непрерывных нападений на Турцию на суше и на море, которые сопро­вождались неоднократными вмешательствами в дела Мол­давии и Валахии и имели всегдашнею целью освобождение порабощенных и пленных христиан. Борьба эта была тяже­ла и часто неудачна, но вообще шла прогрессивно, и кто знает, к каким следствиям могла бы она привести, если б с одной стороны польская политика, управляемая иезуита­ми, а с другой нерешительность Иоанна Грозного и сла­бость Московской державы после него не образовали такого стечения обстоятельств, что козаки должны были остано­виться в своем стремлении на Восток и обратить свои силы к защите православия против римского католичества. Эта история борьбы русского козачества с Турциею столь же достойна внимания, сколько темна и сбивчива по недостат­ку источников. Только в последнее время благодаря просве­щенным любителям старины мы начинаем знакомиться с источниками этой эпохи, до нашего времени скрытыми в неизвестных рукописях или старопечатных книгах, драго­ценном достоянии немногих библиотек. К любопытным со­временным сочинениям об этом предмете принадлежат переведенные с латинского г. Сырокомлею и изданные на польском языке сочинения Ласицкого, Горецкого и Фредро, сообщающие известия о вмешательстве казаков в дела Молдавии и представляющие нам в подробностях поход Ивана Свирговского, о котором мы до издания этих сочи­нений имели очень слабые сведения.

Ласицкий, шляхтич XVI века, реформат верою, есть тот самый, который написал известное в ученом мире сочинение о литовских богах и брошюру о современной ему борьбе Иоан­на Грозного с Стефаном Баторием. В 1855 году открыто и из­дано еще одно его сочинение — «0 вторжении поляков в Волощину в 1572 году». Это сочинение не относится непосред­ственно к истории козачества, но важно для нее потому, что излагает дела Молдавии, предуготовившие и даже вызвавшие вмешательство козаков, описанное у Горецкого и Фредро. Из последних — Леонард Горецкий был шляхтич, также рефор­мат верою. Он описал современное ему событие — войну мол­давского господаря Ивона с турками и подвиги союзников его, украинских козаков. Книга его была издана в 1578 году во Франкфурте. Пасторий в своей польской истории перепеча­тал целиком латинский оригинал этого сочинения. С этого издания перевел его г. Сырокомля. Подробности жизни Горецкого неизвестны. Книга его начинается краткою географиею Волощины, которую автор сообразно принятому в то время обычаю разделяет на закарпатскую (Валахию) и Мультаны (Молдавию), очень кратко рассказывает историю Молдавии со времени покорения турками Балканского полуострова и переходит к истории Ивона, которая составля­ет предмет его сочинения. В середине он допускает простран­ный эпизод о происхождении турков и о развитии их могущества. Рассказ его жив, полон драматических картин, характеры обрисовываются ярко; он, по обычаю историков своего времени, любит вставлять современные речи и разго­воры. Фредро не был уже современником описываемых им со­бытий; Андрей Максимилиан Фредро был одним из государственных людей в несчастное царствование Яна Кази­мира. Г. Сырокомля издал в свет его «Историю народа поль­ского под правлением Генриха Валуа», которая, по мнению издателя, должна быть частию недоконченной, а, может быть, затерянной, истории пяти королей польских. В авторе повсюду виден дипломат и политик: он вставляет часто рас­суждения и собственные взгляды, касающиеся вообще до по­литических связей и управления государств, судит поступки правителей и военачальников, отгадывает побуждения, выво­дит последствия и вообще в своей истории более мыслитель и моралист, чем простой повествователь: с этой точки зрения его история имеет большое достоинство как выражение совре­менных ему взглядов Фредро — католик и горячий патриот. Война молдавская внесена в его историю как современное со­бытие царствования Генриха: отрываясь от прямого изложе­ния истории польского народа, автор говорит, что приступил к описанию молдавских дел потому, что здесь просияло муже­ство поляков. В большей части описание его в отношении фактов сходно с описанием у Горецкого, хотя Фредро не упо­минает о некоторых событиях, описываемых последним, и во­обще картины его сжатее, но речи и разговоры пространнее, носят на себе более печать риторики и удаляются от простоты и правдоподобия рассказа Горецкого.

Со времени завоевания турками Византийской империи придунайские княжества оставались под управлением соб­ственных владетелей, называемых господарями. Харач (дань), наложенный на них султанами, вначале простирался на каждое княжество до 2000 червонцев, но в половине века он достигал уже 60 000 червонцев. Молдавия, на­ходясь между Турциею и Польшею, во влиянии последней искала средства освободиться от власти и насилия первой; к этому побуждала ее духовная связь с Южною Русью, которая находилась тогда в политическом соединении с Польшею. В половине XVI в. в Молдавии произошли заме­шательства, во время которых Альберт Ласский, богатый и воинственный магнат, распоряжался в Молдавии с толпою дворян и, поступая по желанию господарей, предлагал Си- гизмунду Августу дать ему войско и присоединить· к Поль­ше оба княжества. Во время этих смут и междоусобий в Молдавии на короткое время сделался господарем Дмитрий Вишневецкий, предводитель днепровских козаков, но, пре­данный изменою в руки туркам, погиб мучительною смер­тью. На господарский трон был посажен Александр, из ту­земных князей, с помощью поляков и южнорусов, и через то развилась и укрепилась в Молдавии партия польско-рус­ская, составлявшая оппозицию против турецкой партии. По смерти Александра вступил на господарский престол сын его, Богдан, еще более сблизившийся с Польшею или, луч­ше сказать, с Русью. Проведши молодость в Южной Руси, он завел родственные и дружественные связи с южнорус­скими владельцами: сестра его была за русином Поневским; сам он пасватался на дочери русского магната Ивана Тарлы; сверх того он готовился купить на Руси имения, чтобы в случае изгнания из отечества мог найти приют и средства к возвращению. Ненавидя турецкое владычество, он хотел втянуть Польшу в войну с Турциею и сделать ее орудием освобождения своего отечества. Он с радостью го­тов был присоединить Молдавию к Речи Посполитой, где так много было его единоверцев, где Южная Русь еще цве­ла православием. Поэтому, располагая поляков и русинов в свою пользу, Богдан, в 1572 году разъезжавший по Руси под предлогом искательства невесты, заключил с Сигазмундом Августом оборонительный союз, по которому обя­зывался в случае нужды выставить двадцать тысяч конницы для польского войска. Такие поступки сделались известны турецкому правительству. Диван увидел необхо­димость назначить другого господаря. Это было тем удоб­нее, что в самой Молдавии составилась против Богдана сильная партия: многае волохи боялись поляков. Этот на­род — замечает Горецкий — непостоянен и вероломен; по ничтожным побуждениям они составляют заговоры, сверга­ют своих господарей и, не обращая большого внимания на знатность - рода, готовы посадить на престол человека низ­кого происхождения, если только он богат.

Скоро нашелся охотник заступить место Богдана. Он назывался Ивон, у малороссийских летописцев Ивония. По-русски — говорит Фредро — его называли Иван. Ласицкий говорит, что он был побочный сын прежнего воево­ды молдавского Стефана и в 1561 г. служил в Польше у коронного маршала Фирлея. По известию Горецкого, он только сам себя выдавал за потомка древних правителей Молдавии, а другае почитали его родом из Мазовии; Фред­ро говорит, что его признавали по происхождению русином. Достоверно только то, что происхождение его неизвестно. Еще при жизни турецкого султана Солимана он пытался сделаться господарем, но неудачно; удалился в Русь, где пребывал несколько лет с другом своим Иеремиею Чарновичем, впоследствии погубившим его, потом ушел в Тур­цию и там, по единогласному уверению польских истори­ков, принял магометанство. Фредро прибавляет, что он занялся торговлею в обширном размере и нажил себе боль­шое состояние. Когда в Молдавии возникло неудовольствие против Богдана, Ивон воспользовался им, явился в Кон­стантинополе, окружил себя блеском и великолепием, за­метным не только для пашей, но для самого султана, и подкупил членов Дивана в свою пользу: у турков, по заме­чанию Фредро, все достоинства продавались. Подкуплен­ные члены Дивана представили султану, что Богдан, находя опору в Польше, замышляет свергнуть с себя турец­кое иго. Надежда видеть в Молдавии господарем ренегата льстила религиозному магометанскому самолюбию. По сви­детельству Ласицкого, недовольная Богданом партия обра­тилась тогда к Ивану, упрашивая его с помощью турков явиться в Молдавии и, низвергнув Богдана, овладеть его престолом. Таким образом, Иван вторгнулся в Молдавию с 20 000 турков, греков, сербов. Богдан убежал в Русь, и вскоре русские паны явились со своими отрядами на выруч­ку его трона. Предприятие не удалось. Русины отступали перед огромною турецкою силою; Иван остался господарем и, по известию Ласицкого, сдирал с живых кожи, сажал на кол, лишал зрения людей противной партии и через это приобрел к себе уважение от народа. Автор приписывает это особенной дикости волохов, которые тем безропотнее повинуются, чем строже кара ожидает их за неповинове­ние; но, вероятно, казни, которые производил Иван, пости­гали лиц, не заслуживших народного сочувствии.

Недолго наслаждался Иван господарством — у него от­няли таким же образом, каким он похитил его у Богдана. Иван только для вида принял было магометанство. Сделав­шись господарем, он снова стал христианином и выказы­вался перед народом ревностным защитником православной веры. Это не могло не вооружить против него Диван, и таким настроением воспользовался господарь Валахии: он в Константинополе начал искать молдавского престала для своего брата, которого не столько любил, сколько хотел сбыть с рук. Соперник обвинял Ивана перед турецким пра­вительством в отступничестве от магометанства и в сноше­нии с поляками; в самом деле Ивон по вступлении на престол посылал в Польшу посольство с целью утвердить дружественные сношения между двумя народами. Наконец, валахский господарь предложил, что если брата его, Петра, возведут на господарство, то последний обязывается пла­тить Турции двойной харач, 120 000 червонцев вместо 60 000. Последнее предложение было сильнее всех пред­ставлений и убеждений; к этому содействовали много в пользу господаря Валахии подарки, которыми он осыпал членов дивана.

В Яссах явился посол от султана Селима и потребовал от Ивона двойного харача, прибавляя, что если Ивон на это не согласится, то найдется другой, который даст требу­емую сумму, и что во всяком случае Ивон должен следо­вать в Константинополь для подачи отчета в управлении Молдавиею.

Ивон созвал сенат и представил боярам, что опасность угрожает не одному ему, но всему народу. «Если бы я сам, — говорил он, — пожертвовал собою, это бы не спас­ло моих подданных. У султана есть в запасе другой госпо­дарь, который готов платить 120 000 червонцев в год, а плата такой суммы должна разорить Молдавию; притом же если теперь без всякого повода с нашей стороны потребова­ли двойной харач, то после могут потребовать и тройной, и четверной». Слова Ивона казались очевидною истиною. Сенаторы — говорит Горецкий — как будто пробудились от тяжелого сна. «Лучше смерть, чем поношение!» — вос­клицали они, и все поклялись защищать оружием свои пра­ва и свою собственность. Посол селимов отправлен был хотя с просьбою о сохранении спокойствия, но без подар­ков, как следовало по молдавскому обычаю. Зная, что жре­бий брошен, Ивон начал вооружаться и отправил в Польшу посольство просить помощи.

Оно не имело успеха: король Генрих и чины Речи Поспо­литой не только отказали в помощи господарю, но объявили, что никому из польских подданных не позволяется участво­вать в войне с Турциею. При этом Фредро, как человек госу­дарственный, поместил рассуждение, очень любопытное, как выражение понятий о политике, с какими поляки хотели вы­казываться в его время. Сознавая выгоды, какие имела бы Польша от вмешательства в дело Ивона, Фредро оправдывает своих соотечественников в том, что они не подали ему помо­щи: причиною этому он полагает то, будто поляки сообразно с старинным правилом предков не привыкли насильственно расширять свои владения и хотели жить в мире с соседями. В другом месте автор противоречит себе: он укоряет поляков за то, что упустили из виду возможность присоединить к своему королевству Чехию и Венгрию, попавших под власть немец­кого императора, к прискорбию Фредро, везде показывающе­го нерасположение к. немцам.

Ивон обратился тогда к украинским козакам. Он пригла­сил — говорит Горецкий — легкую и малую горсть тех поля­ков, которые по берегам Днепра и Черного моря приобретали добычу и назывались в Польше казаками. Фредро не употре­бил вовсе имени казаков, он называет их легкою польскою конницею, охотниками, жившими над Днепром и по берегам Черного моря для добычи, которую отнимали у турков и татар. Главным предводителем этой толпы Горецкий и Фредро назы­вают Сверчовского. В другом месте Фредро говорит, что они были римско-католического вероисповедания. Таким обра­зом, можно бы подумать, что здесь дело идет не о наших укра­инских козаках, а о каких-то охотниках из природных поляков, если б малороссийские летописи[1] не указывали пря­мо, что на помощь Ивану приходили не поляки, а русские под предводительством своего гетмана Свирговского, или Сверговского, однозвучного с именем Сверчовского, упоминаемого у польских писателей. До сих пор имя Свирговского и его поход в Молдавию прославляются в народной южнорусской поэзии, а этого бы не могло быть, если б Свирговский и его сподвижни­ки были поляки и притом римско-католического исповедания. Одна неизданная малороссийская летопись, упоминая очень кратко о походе казаков в Молдавию на помощь Ивону, назы­вает предводителя их Дружко-Сверховский.

К этому-то Свирговскому (или Сверчовскому) Ивон послал посольство, когда казаки возвращались из похода про­тив турков. Воевать с неверными, по понятию козака, была его обязанность, и потому нетрудно было уговорить Свир­говского с товарищами. Одна народная песня выражает просьбу молдаван таким образом:

Ой, мы волохи, мы христиане,

Та не милуют нас бусурмане,

Вы, козаченьки, за виру дбайте,

Волохам-христианам на помичь прибувайте!

Конисский[2] говорит, что Свирговский согласился помо­гать Ивону с разрешения польского правительства, но Горец­кий и Фредро говорят, что казаки пошли в поход несмотря на запрещение правительства. В народной песне о Свирговском упоминается о каких-то ляхских комиссарах[3] приходивших к гетману перед походом. Это не может доказывать справед­ливости Конисского: могли приходить с дозволением и запре­щением, и, кажется, последнее справедливее, потому что польское правительство старалось всегда соблюдать мир с Турциею по возможности, и беспрерывные походы казаков против мусульман навлекали постоянное негодование этого правительства.

Горецкий насчитывает 1200 человек под начальством Свирговского при отправлении его в Молдавию, Фредро — 1300. В летописях Грабянки и Ригельмана (переписывавше­го Грабянку и других летописцев) Свирговский отправился в Молдавию с 140θ человек. Конисский не говорит, сколько было у Свирговского войска, а выражается только, что он пошел в Молдавию с войском малороссийским: во всяком случае Конисский полагает у Свирговского число войска несравненно значительнее того, какое ему дают другие ле­тописцы, ибо до вступления в Молдавию он разделил его на два отряда, из которых половину послал под начальст­вом Ганжи к Бухаресту, а другую половину сам повел к Галацу и в то же время отправил кошевого Покотилу на лодках к устью Дуная, чтобы не пропускать турецких де­сантов. Но все более старые и достоверные источники по­лагают у Свирговского небольшой отряд, и поэтому сказание Конисского не может быть принято. Но в таком случае если у Свирговского было не более 1300—1400 че­ловек, то что такое сам Свирговский? Из польских истори­ков не видно, чтобы Свирговский был гетман в том значении этого слова, какое мы привыкли придавать ему и какое дают ему летописцы. При Сигизмунде Августе и Ген­рихе Валуа число козакав было так велико, что странно покажется, каким образом гетман отправляется в чужую землю с таким малым количеством подчиненных? Однако все историки малороссийские — Самовидец, Грабянка, Ригельман, Миллер и другие, не известные по имени, утвер­дительно говорят, что Свирговский был гетман, и между тем дают ему отряд войска менее полуторы тысячи чело­век. Народная песня также называет его гетманом. Недоу­мение легко разрешается: польские историки не могли назвать его гетманом, потому что признавали гетманами только тех, которые были утверждены в этом звании пра­вительством, а такие гетманы возникли в Украине уже по­зже; что же касается до небольшого числа, ходившего со Свирговским, то в тот воинственный век казацкие предво­дители часто предпринимали дальние походы с малым вой­ском без больших приготовлений. Свирговский не мог брать с собою большого числа воинов, ибо пределы Украины тре­бовали защиты от беспрерывных нападений крымцев. Ка­жется, народная песня, в которой оплакивается смерть Свирговского, намекает на то, что масса козаков оставалась в Украине во время его похода и даже мало знала, куда ушел ее главный предводитель: в этой песне Украина, тос­кующая по своему гетману, или козаки спрашивают у буй­ных ветров, кречетов и жаворонков: что сталось с гетманом и где он простился с жизнью?

Приглашенные молдавскими послами козаки направи­лись к границам Молдавии. Передовые гонцы от господаря поздравляли их с прибытием в страну и привезли им съестных припасов. Сам Ивон с боярами и войском стоял в поле, гото­вясь сделать им торжественный и достойный воинов прием. Когда ему дали знать, что козаки приближаются, он с отбор­ной конницей в кругу избранных сенаторов выехал навстре­чу. Он приветствовал Свирговского речью и не кончил ее, заплакавши, — как говорит Горецкий, — и взяв за руку вож­дя, пригласил в обоз на походную пирушку; козаки последо­вали за ними, а когда выезжали в молдавский обоз, их приветствовали выстрелы пушечные. Мгновенно явилось столько пеших молдаван, сколько было конных козакав (а весь отряд козаков состоял из конницы), взяли лошадей и угощали овсом, в то же время самих всадников позвали на ро­скошный обед. Свирговский и сотники обедали в просторном шатре Ивона, простые козаки в других шатрах. После пира по приказанию господаря козацким старшинам поднесли сереб­ряные мисы, наполненные золотою монетою. После долгого пути — было им сказано — вам надобно денег на баню и на подкрепление изнуренных своих сил. «Не словами, а делами желаем доказать вам, — отвечали козаки, — что не боимся - смерти: ценим выше всего рыцарскую славу, и прибыли в ваш обоз не с надеждою получить жалованье, а единственно для того, чтобы доказать вам доблесть нашу, когда явится драго­ценный случай сражаться за христианство против неверных». Только после усиленных просьб Ивона и молдавских сенато­ров козаки согласились принять денежный подарок. По окон­чании пира они отправились в приготовленные для них шатры, и тогда новые посланцы Ивона принесли им шестьсот талеров и превосходного вина в шести стогвах, в которых обыкновенно волохи хранили воду во время переходов через степи. «Это господарь присылает вам выпить за его здоровье», - сказали им.

На другой день утром господарь сам посетил Свиргов­ского и сотников и пригласил их на совет. Когда козаки пришли в его шатер, он проговорил им речь, которую Горецкий передает в таком виде.

«Если б я, храбрые, мужественные рыцари, не был убежден в вашей верности, доблести и непоколебимости, никогда бы я не призывал вас из вашей далекой отчизны для трудного и опасного дела. Но, побуждаемый несомни­тельными свидетельствами, я пригласил вас помочь мне ва­шими трудами и рыцарской опытностью в войне с Селимом, жестоким врагом моим. Назначая вам плату, я страшился, чтоб она не была ниже заслуг ваших, но каков бы ни был исход нашей войны со ·злобным неприятелем, я доставлю вам, рыцари, в изобилии припасов, конского кор­му, денег. Помня старинные доблести ваши, вы, конечно, поддержите в этой войне славу, которая гремит о вас в свете. Искренне благодарю вас, что, будучи сами христиа­нами, прибыли ко мне, христианину; обещаю всегда быть благодарным за ваше ко мне участие. Хотя число ваше не­значительно в сравнении с моею опасностью, но один вид ваш так ободряет меня, как будто бы мне прислали отку­да-нибудь двадцать тысяч. Не скажу, чтобы силы турков были непобедимы, но должен сознаться, что счастие удиви­тельно служит им. Некогда они были ничтожны, но возрос­ли не столько через мужество, сколько через злодеяния и коварства. Верно, бессмертный Бог позволяет злодеям так долго и безнаказанно свирепствовать, приготовляя им тем жесточайшую кару, чем -более накопится их грехов. Итак, если турки были до сих пор счастливы, то это происходило по предведению и по воле Бога, дабы тем тяжелее было их падение, чем выше они вознеслись. Не могу более говорить от слез: сами можете отгадать и уразуметь, как расположе­но мое сердце к вам, а что даст нам судьба, разделю с вами пополам!»

Речь эта — говорит Горецкий — произнесена была по-польски. Всего вернее, речь эта сложена была автором по старому обычаю подражать древним писателям; впрочем, Ивон мог и должен был говорить в таком тоне. В ответ на нее Свирговский, по известию того же историка, говорил господарю так: «Не плата твоя, Ивон, привела нас сюда, — плату мы считаем последним делом; а привел нас к тебе воинственный жар: желаем сражаться с коварным и свире­пым врагом христианства. Не станем толковать о плате, а какова будет наша судьба, конец войны покажет. Довольно с нас будет той награды, что мы, если удастся, изгоним своими руками из твоих пределов врага и принудим его к условиям выгодного примирения. Ты же, который пойдешь вместе с нами, видя нашу судьбу. будешь ожидать и себе того, что нас постигнет. Нам не страшны силы турков; предавая будущее в руки Провидения, мы смело идем на врага, чтобы освободить от него твои владения».

Речь Свирговского ободрила Ивона. Веселая пирушка снова скрепила дружбу молдаван с русинами. Это было 20 марта 1574 года.

И в Константинополе готовились. Султан отправил 30 000 турков и 2000 венгров к валахскому господарю, при­казывал присоединить к ним его собственные силы и, вор­вавшись в Молдавию, посадить на господарстве брата, а Ивона схватить и отправить в Константинополь. Валахский господарь немедленно собрал свое войско и стремительно перешел через реку, которую Горецкий называет Молдавою, но которая, кажется, была Серет. Он быстро шел на врага, думая выиграть скоростью. Но эта-то именно скоро­сть — говорит Фредро — повредила ему. Он думал застать неприятеля врасплох, а между тем от дневных и ночных походов воины его утомились, лошади были изнурены; на­добно было отдохнуть. Господарь думал, что Ивону вовсе неизвестно, как близки враги ею; он надеялся, что во вся­ком случае победа неизменна, и позволил войску отдыхать на приволье. Но Свирговский, который был главным распо­рядителем в войске Ивона, давно уже по горам, у вод, вез­де, где благоприятствовала местность, расставил стражей и узнавал о движении неприятелей, а когда донесли ему, что враги отдыхают на чужой земле, он выступил с двумя от­рядами козаков, т. е. четырьмястами, взял шесть-тысяч молдаван и в том числе знавших по-турецки, приказывал подчиненным хранить молчание и стремительно бросился на передовой турецкий отряд. Горецкий говорит, что в нем было сорок, Фредро — что в нем было триста человек. Как бы то ни было, казаки принудили его сдаться, и Свиргов­ский выведал о численности и положении неприятелей. По известию Горецкого, пленные показали в войске валахекого господаря 70 000 волохов, 30 000 турков и 3000 венгров. Фредро же говорит, что пленные эти показали все свое вой­ско в числе 60 000 человек. Если -пленные говорили тогда правду, то, без сомнения, сказание Фредро в этом случае заслуживает больше вероятия, потому что победа, какую впоследствии одержали казаки и молдаване, должна пред­полагать меньшее количество неприятельского войска. Свирговский по-прежнему приказал своему отраду хранить молчание и дал знать Ивону, требуя, чтобы он как можно скорее явился со своим остальным войском. Пока Ивон прибыл, Свирговский разослал своих расторопных казаков пешими в кусты, в высокую траву, на холмы; они или нагнувшись или ползли на брюхе; сам Свирговский дейст­вовал с ними и положение неприятеля было им осмотрено, а неприятель вовсе не подозревал близости врагов. По при­бытии Ивона Свирговский, не доверяя храбрости молдаван в такой мере,· как своим, предложил господарю поставить тяжелую конницу с пешими стрелками в закрытом месте, дабы в случае неудачи молдаване, отступая, могли найти опору. Как опытный и хладнокровный полководец, Свир­говский научал их, как поступать в случае отступления. «Надобно думать, — говорил он, — не только о том, чтобы победить, но и о том, чтобы не быть разбитым. Я со своими казаками первый брошусь на врага, и тогда вы, волохи, идите за мною. Счастие служит отважным, изменяет тру­сам; и вам, козаки, напоминаю о в рожденном мужестве и призываю его». Ивон должен был ударить на неприятеля с трех сторон; на четвертую сторону должен был повернуть Свирговский с казаками.

Была ночь. Козаки подкрадывались тихо. Неприятели спали. По данному приказанию казаки с резким криком бросились на них. Разбуженные враги были поражены стра­хом неожиданности, они никак не предполагали близости тех, против кого воевали... они не могли ни схватить ору­жия, ни седлать лошадей, — козаки били их наповал. Вслед за тем Ивон с валахами бросился на обоз с других сторон; тут неприятели уже окончательно растерялись; все приказывали, никто не знал, кого слушать, куда бросаться, и начали разбегаться врассыпную, покидая оружие; козаки и молдаване повсюду заступали им дорогу и умерщвляли их. Только господарь Валахии да с ним брат его, которого вели на престол, пользуясь всеобщим смятением, успели сесть на лошадей, бросились в озеро, сообщающееся с Ду­наем , и таким образом достигли другого берега Дуная и спаслись от гиб ели. Все войско было истреблено. Земля бы­ла усеяна грудами трупов, оружием; ручьи крови шумели. Но радость о победе — замечает Фредро - едва могла за­глушать досаду Ивана, когда он не нашел между павшими Господаря Валахии и его брата Петра. Четыре дня победи­тели простояли на поле победы; Ивон напрасно искал тру­пов главных врагов своих.

Победители вступали в Валахию, во владения врага Иванова. Варварские обычаи войны в тот век извиняли са­мые неистовые злодеяния в неприятельском крае. Козаки и молдаване опустошали поля, сожигали беззащитные города и селения, умерщвляли старых и малых, насиловали жен­щин и потом их убивали. Отовсюду испуганные валахи раз­бегались; замки и крепости оставались без обороны, и победители занимали их, не теряя ни одного человека. Иван хвалил свирепую ревность своих воинов и козакав и сам поджигал их на неистовства — сам приказывал для забавы умерщвлять беззащитных подданных своего сопер­ника.

Таким образом свирепствуя в Валахии, то расходясь в стороны партиями, то сходясь в одно войско, молдаване и казаки дошли до Браилова. Ивону донесли поселяне, что там скрылся господарь со своим братом. Посреди города Браилова на берегу Дуная находилась сильная крепость, окруженная окопами, рвом и передовыми укреплениями. Ее высокие башни виднелись издали. Самый город был об­несен крепкой стеною. Подступивши к Браилову, союзники поставили обоз свой между гор в таком месте, где его не могли обстреливать с укреплений. Иван послал коменданту письмо такою содержания: «Отдайте мне беглецов из Мол­давии, заклятых врагов моих, господаря Валахни и брата его Петра, которые без всякой причины напали на меня войною, и когда счастие им не послужило, убежали и спрятались здесь. Я желаю единственно отклонить опасность от головы своей, ибо природа и всем животным даровала за­ботливость о жизни. Если же не получу требуемого, то не отступлю от стен и силою буду брать их».

Комендант прислал к нему четырех турок с ответом и вместе с тем с подарками: подарки были — десять пушеч­ных ядер и две стрелы. Ответ его, по известию Горецкого, был в следующих словах:

«Зная, что ты слуга султана Селима, не могу удовлет­ворить твоему желанию, ибо до моего слуха дошло, что ты поразил большое войско султана, которое вело на господарский престол Петра. Приказываю тебе немедленно отсту­пить, а иначе угощу тебя и твоих вот этими лакомствами!»

Раздраженный Ивон приказал четырем посланцам обре­зать носы и уши и повесить их вниз головами в виду кре­пости, чтобы показать, какая судьба по взятии Браилова ожидает всех, кто в нем находится.

Вслед за тем, прежде чем осажденные могли пригото­виться к отражению, казаки и молдаване бросились с лест­ницами к стенам и с криком взобрались на них. Вмиг стены были проломлены — все войско посыпало в Браилов. Ни­кому не было пощады, — говорит современник, — кровь зарезанных лилась ручьями в Дунай; убивали младенцев, отнимая их от матерних грудей. Четыре дня длились убий­ства; победители искали жертв во всех уютных местах, и не только живой души человеческой — собаки не осталось в городе. Наконец, самые здания города были сожжены до основания.

Иван и Свирговский осадили замок. В то время пришло известие, что 15 000 турков идет на выручку Браилова. Козачий вождь представил Ивану необходимость продол­жить осаду браиловскай крепости, дабы не дать осажден­ным опомниться и ободриться, а сам вызывался идти против турков. Ивон присоединил к его казакам около восьми или девяти тысяч молдаван. Свирговский опять одержал победу, и обязан был ею своей расторопности, бы­строте и умению кстати организовать войско. Только тыся­ча турков спаслась бегством. Остальные легли на поле.

Беглецы спрятались в Тейне. Свирговский погнался за ними, но услышал, что около Тейны собираются свежие силы турков и крымских татар. Казацкий предводитель не решался броситься в опасность, когда видел возможность скорее быть побежденным, чем победить, и потому послал к Ивону, советуя ему на этот раз оставить Браилов и спе­шить к Тейне. Ивон, покорный во всем советам своего со­юзника, немедленно прибыл. Турецко-татарские силы были разбиты, Тейна взята и сожжена, жители обоего пола ист­реблены. У Горецкого этот факт представляется неясным: неизвестно, сражение с турками и татарами было прежде ли взятия Тейны, или же после.

Восемь дней после того казаки и молдаване стояли под разрушенными стенами Тейны, между тем шестьсот каза­ков отправились к Белграду, которого половину ограбили и сожгли. Но вот распространяется слух, что от Белграда двигается новое турецко-татарское войско и, не зная о бли­зости неприятелей, идет в беспорядке. Оно, вероятно, или еще не слышало о поражении господаря Валахии, или же предполагало, что неприятели заняты осадою Браилова. Тогда казацкие старшины просили Ивана отправить их на турков. Ивон, называя их своими покровителями, сначала отговаривал их от смелого предприятия, но потом согласил­ся и дал им 3000 молдаван.

Отправившись в поход быстрым шагом, Свирговский скоро дошел до места, откуда было недалеко до неприя­тельского стана. Здесь он организовал строй войска: он не перемешивал молдаван с казаками, но, как и прежде, по­ставил первых позади, а последних впереди, разделив на три отряда: на правой стороне было четыреста лучников с луками, посреди — четыреста человек стрелков с круглыми щитами, а на левой четыреста копейщиков. Ряды волохов замыкали строй сзади. В таком порядке войско стало про­тив неприятелей. Турки, замечая, что число врагов невели­ко, бросились на них с отвагою и уверенностью. Свирговский приказал стрелкам дать по ним залп, потом правое крыло пустило на левое крыло турецкого войска град стрел, в ту же минуту копейщики спешились и пошли колоть турков копьями. Турки были сбиты в толпу и тем давали возможность казакам разом поражать их. Наконец, волохи по данному знаку налетали на конницу с криком. Конница обратилась назад и смяла пехоту: все побежало. Со стороны союзников убито — по уверению Горецкого — только три казака и 100 молдаван; Фредро увеличивает число последних до 120. Ивон стоял издали и любовался поражением неприятеля. По окончании побоища ему при­вели — по сказанию Горецкого — двести, а по сказанию Фредро -— двести пятьдесят человек. Господарь приказал их провести через два ряда пехоты и изрубить. Сам пред­водитель турецкого войска был схвачен казаками: он был богат и предложил им большой окуп за себя. Фредро гово­рит, что он предлагал им золота весом вдвое против того, сколько весил сам, и втрое столько же серебра и сверх того вагу жемчугу. Его благородный вид и гордая осанка — го­ворит Горецкий — могли бы возбудить сострадание, но толпа более ценила слово, данное Ивону; притом же казаки были обогащены добычею, а потому решились отдать его Ивону. Фредро говорит, что, видя их неподатливость, он в отчаянии просил, по крайней мере, умертвить его, но не отдавать Ивану. Козаки и на то не согласились и привели его к господарю. Ивон несколько дней расспрашивал его о положении турецких дел, наконец, приказал изрубить в куски.

После этой победы господарь с козаками двинулись к крепости Уссен, чтобы дать войску отдых. Между тем тай­ные друзья в Константинополе уведомили его, что новая огромнейшая сила собирается на него. Он рассчитал, что все зависит от переправы через Дунай: если он успеет впо­ру преградить неприятелю путь через эту реку, отделяв­шую Молдавию от Турецкой земли, то самые огромные силы не могут повредить ему. Поэтому он обратил внима­ние на этот пункт и поручил стражу на Дунае старому другу своей юности, баркалабу (коменданту) хотинскому Иеремии Чарнавичу: по известию Горецкого, он дал ему для того 30 000, а по известию Фредро — только 12 000 войска, но самого отборного. Чарнавич должен был на ле­вом берегу Дуная расставить караулы, которые обязаны были замечать явление турков на противоположном берегу, следить за их оборотами и давать знать один через другого Чарнавичу: днем — посредством пушечных выстрелов, а ночью — посредством зажженных огней.

Отправляя Чарнавича, Ивон с умилением целовал его, а Чарнавич, стоя на коленях, присягнул в верности.

Отрядивши Чарнавича, Ивон распустил свое войско для отдыха, приказав быть готовым по первому звуку трубы, твердо уверенный, что Чарнавич не дозволит туркам пере­правиться через Дунай. В самом деле, говорит Фредро: ско­рее бы турецкий султан погиб, чем победил Ивона, если б не погубила последнего измена. Чарнавич прибыл к Дунаю и вскоре на противоположном берегу увидел огромные ту­рецкие силы. Оба польские историка полагают число их до 200 000; Фредро говорит, что у них было до ста пушек. Горецкий поясняет, что пушки у них, как и у волохов, были каменные. Сначала турки попробовали было в не­скольких местах начать переправу, но тотчас отступили, увидя на другом берегу войско, готовое препятствовать им. Паши разочли, что лучше достигнуть цели посредством зо­лота. К Чарнавичу явились посланцы из турецкого войска, принесли ему в подарок 30 000 червонцев и просили при­быть на тайный разговор с господарем Валахии. Иеремия соблазнился подарками и продал свою присягу: он отпра­вился за Дунай к господарю.

«Ты человек мудрый, — сказал ему господарь, — ты сам видишь и разумеешь, что Ивону невозможно удер­жаться. на господарстве; он разгневал Селима, разбил его войско и заплатит за то, во что бы то ни стало, собственной головой, а господарство Молдавии достанется иному. Пока еще есть время приобрести себе расположение Селима ус­лугами. Легко начать войну, а трудно вести ее, и та же сила недостаточна в конце войны, какая была достаточна в начале; начать можно как-нибудь, а окончить надобно не­пременно победой. Следует нам вступить в братство и дружбу: это лучше, чем воевать. Правда, Ивон рассыпает богатства, да не следует верного отметать для неверного. Ты уже получил 30 000 червонцев, скоро получишь более; наконец, если хочешь дружеского совета, то не должно тебе соединять своих добрых обстоятельств с дурными обстоя­тельствами Ивона. Позволь свободно перейти за Дунай туркам, которых Селим посылает в огромном числе в Молдавию, чтобы поймать Ивона. Если этот край будет завое­ван, то ты тогда получишь величайшие почести; теперь нужно только, чтобы переход через Дунай был скрыт до времени от Ивана; когда перейдем Дунай, тогда уже легко будет поймать мятежника, истребить его полчища и в один час отмстить за прежние наши поражения».

Чарнавич, упоенный обещаниями, принял условия, во­ротившись на левый берег Дуная, снял караулы с берега и оставил туркам свободную переправу.

Об этом свидании Чарнавича рассказывает один Горец­кий; Фредро не упоминает о нем, а говорит, что Чарнавича искусили на предательство турецкие послы, заплатили 30 000 червонцев и обещали дать вдвое после переправы.

Когда турецкие силы переправились через Дунай, Чар­навич отправился к Ивону с тем, чтобы заманить в поги­бель. Он известил его, что никак не мог преградить неприятелю путь через Дунай; но силы его еще пока могут быть сокрушены, если Ивон поспешит со всем войском. Го­рецкий говорит, что Чарнавич известил Ивона, будто тур­ков всего до 12 000, а Фредро говорит, что он назначил их число в 30 000.

Немедленно войско было собрано; Иван с молдаванами и казаками 9 июня 1574 года стоял за три мили от турец­кого обоза и приказал окапываться шанцами. Господарь объявил, что все должны на завтрашний день ожидать бит­вы. Какое-то грустное предчувствие распространилось в обозе. Самые козаки, столь отважные, начали задумывать­ся . Собравшись у Свирговского, сотники начали рассуждать о настоящем положении дел. «Волохи часто продавали свое отечество, — говорили казаки. — Волохи по природе изменчивы, Иеремия подозрителен. Малый окоп может быть достаточен для того, чтобы удерживать неприятелей; не удивительно ли, что высокие берега быстрой и широкой реки не были достаточной преградой для них?»

«Мы готовы сражаться, не заботясь о жизни, — говори­ли другие старшины, — но нельзя идти на явную гибель, когда видим дурные распоряжения; непонятно, почему Ивон доверил такое важное дело Иеремии Чарнавичу и не придал ему товарища, который бы мог быть и советником, и вместе с тем стражем и свидетелем верности».

Они отправились толпою в шатер господаря.

«Достопочтенный господарь! — сказал Свирговский. — До сих пор мы были тебе верны и вместе с тобою сража­лись против свирепого неприятеля; ты сам знаешь, где и чего мы заслужили. Теперь опять готовы сражаться за тебя до последней капли крови, и враг только по нашим трупам может взойти в Молдавию. Но мы видим необходимость исследовать и обсудить наше положение; бросившись в се­чу, не зная ни числа, ни планов неприятеля, мы можем попасть в такую засаду, где нас истребят, как стадо скотов. Итак, объясни нам, как ты думаешь сражаться с врагом».

«0, мужественные рыцари, милейшие мне более собст­венной жизни, — сказал Ивон, — знаю я доблесть вашу, помню ваши поступки в продолжение всей войны. Никогда не ввергну я вас на погибель неприятелю и не позволю торжествовать неприятельским замыслам. Недалеко отсюда стоит Чарнавич: он встретил врага и изведал все его намерения. Я никому не мог столь охотно доверить этого важ­ного дела, как тому, который оказывал мне верность в самых труднейших обстоятельствах жизни, был товарищем моего изгнания и скитальчества. Он сам донес мне, что турков не более 15 000, да если бы их было и 30 000, то мы можем ополчиться на них с Божией помощью».

«Я советую тебе, господарь, — сказал Свирговский, — пока удерживать войско на одном месте, а мы, козаки, от­правимся на неприятеля, поймаем кого-нибудь из их обоза и узнаем достоверно о числе и планах турков».

Ивон согласился и дал им шесть тысяч молдаванской конницы.

Они наткнулись на шесть тысяч отборной турецкой кон­ницы, содержавшей передовой караул. Козаки и молдаване вступили с ними в битву и разогнали. К несчастию, в руки их попался только один пленник, и тот был смертельно изранен. Он уверял их, что турков ничтожное число, и тотчас испустил дыхание. Козаки поняли, что он солгал.

«Нет сомнения, — сказал Свирговский, вновь явившись в шатер Ивона, — что неприятели пришли несравненно в числе большем того, какое тебе сказал Чарнавич. Это вид­но ясно из того, что мы встретили такую огромную пере­довую стражу. Господарь! Советуем тебе подумать о себе и убедиться собственными очами в верности Чарнавича».

Ивон отвечал им:·

«Нечего бояться; я знаю, кому верить. Мы скоро узнаем о числе неприятелей. Я пришел сюда для того чтобы до последнего дыхания охранять отечество от врагов».

Ивон расположил свой обоз близ озера, вытекающего из Дуная. Всего войска у него, кроме рабочей прислуги, было 30 000. Он разделил его на тридцать рядов: перед каждым рядом поставлены были каменные пушки, которых числом всех было восемьдесят. Пехота была отделена от конницы. Лучшее его войско, в числе 13 000 конницы, находилось у Чарнавича; пехота, которая была в обозе, большею частью состояла из поселян, вооруженных косами и киями. Многие из них, привязанные к Ивону, который умел вообще заслу­жить расположение простонародья, просили его находиться при козаках как при лучшем войске.

В то время, когда Ивон устроивал в боевой порядок вой­ско, турки не показывали своих сил, скрытых за близлежа­щим возвышением. Ивон перед устроением войска всходил один раз на холм и не увидал ничего. Окончивши устрое­ние, он снова взошел на тот же холм и увидел огромней­шие полчища.

Измена Чарнавича стала для него очевидна.

Ивон закричал, чтобы к нему привели Чарнавича. Но посланный воротился к господарю без Чарнавича и объявил ответ Чарнавича, что он не может явиться, потому что сей­час вступает в битву с-турками за своего господаря.

В самом деле, перед глазами Ивона, следившею за дви­жениями Чарнавича, последний повел свой отряд на тур­ков.

Но едва только обе стороны обменялись ударами, как вдруг по приказанию Чарнавича весь отряд понижает зна­мена, бросает копья и мечи, снимает шлемы и преклоняет головы. Вероятно, изменник привел своих воинов в такое положение, что они были окружены со всех сторон и как будто принуждены были сдаться. Таким образом Чарнавич мог обмануть своих подчиненных, которые тогда думали, что не измена, а необходимость заставила полководца при­казать им положить оружие.

Войско Ивона при виде предательства пришло в смяте­ние — отступило назад. В отчаянии молдаване кричали, что все пропало. Но Ивон не упал духом, ободрял уныва­ющих и приказал ударить на турков. Турки поставили впе­реди своих рядов. изменников-молдаван, передавшихся к ним. Увидя это, Ивон приказал направить преимуществен­но на них орудия; Они все погибли, но турки, защищаясь их грудьми, успели дойти до неприятельского войска.

Тогда Свирговский ударил на них сбоку. Турки начали бежать. Но опытный казацкий вождь тотчас заметил, что это делается с хитростью, — что турки хотят заманить вра­гов в засаду, под выстрелы своих пушек. Козаки не погна­лись за ними.

Снова турки бросились на молдаван, и началась крово­пролитная сеча. Падали с лошадей турецкие и молдаван­ские мужи, — говорит современник, — пыль и дым закрывали клубами солнце; нельзя было слышать челове­ческого голоса; пушкари не. видали, куда направлять вы­стрелы. Ивон, не теряя ни на минуту бодрости, громким голосом дает команду своим воинам. Турки подались назад, поражаемые выстрелами каменных молдаванских пушек. В эту минуту так походила на поражение турков, что даже жители лежавшего за Дунаем города Облачина, смотря с высоких стен на битву, собирались убегать, думая, что вра­ги по следам разбитых турков появятся на правом берегу Дуная.

Но вдруг свод небесный затмился, загудела порывистая буря и вслед за нею пролился дождь.

Это был неисправимый удар для молдаван. Дождь под­мочил порах, и пушки не могли более действовать.

Когда стало разъясниваться, турки и татары, раздра­женные бывшей неудачей, ударили на молдаван с ужасным бешенством. Густою толпою понеслись они на пушки, ко­торые уже не стреляли: враги врезались в ряды волохов — и волохи побежали. Мусульмане гнались за ними и резали растерянных, как стадо. Козаки храбро погибали в битве; от тысячи двухсот осталось их только двести пятьдесят.

К казакам ехал Ивон, неся в руках знамя, которое слу­жило для войска знаком, куда всем собираться. Молдаван­ская пехота толпилась в беспорядке, убегая с поля. «Одно присутствие духа, — кричал на молдаван Иван, — одно только может избавить нас от опасности».

Он обратился к козакам.

«Вижу, доблестные мужи, что измена Чарнавича приве­ла нас к погибели; но где наши тела полгут под неприя­тельскими мечами, там и я положу свое тело, а душа полетит к небу».

«Смерть неизбежна, Иван, — отвечал Свирговский, — смерть, достойная рыцарей; я не страшусь ее, лишь бы только головы наши были отомщены; но чтобы не радова­лись эти псы, враги христианства — отступим далее, пока есть возможность!»

Козаки сошли с коней и смешались с рядами пехоты; сам господарь оставил коня и шел вместе с простыми вои­нами. Козаки начали тянуть за собой пушки и успели ста­щить их до шестидесяти; Ивон при этом показал такую телесную силу, что один потянул пушку, которую едва две­надцать человек могли сдвинуть с места, — говорит Горец­кий. Значительная часть пушек была набита большим количеством пороха и покинута — в надежде, что турки вздумают стрелять из них и они разорвутся со вредом для стреляющих.

К вечеру 9 июня за тысячу шагов от побоища Ивон остановился на развалинах недавно сожженной деревни. У него оставалось еще двадцать тысяч пехоты. Он приказал окапываться и сделал гибельную ошибку— в окопах не было воды. Вечером 10 июня турецкое войско появилось в таком огромном числе, что взор не мог проследить конца его рядов. Ночью кругом по горизонту поднялось пожарное зарево. Турки жгли соседние села, чтобы отнять у неприя­телей продовольствие.

На заре 11 июня турки начали стрелять в молдаванский обоз, но ядра не достигали цели: обоз был очень высок. Напротив, молдаванская пехота, стоя на валах, стреляла в них метко из огнестрельного оружия и луков. Так прошло три дня.         .

13 июня явились посланцы от главного предводителя турецкого войска в обоз молдаванского господаря.

Они предложили ему сдаться на милосердие турков, по­ложить оружие и не подвергать более напрасной опасности ни своих, ни турецких воинов.

Ивон отвечал:

«Несомненно вижу, до какого положения я приведен, однако есть у меня еще мужественная пехота — могу вам нанести поражение; но во всяком случае моя судьба реше­на, и потому не отказываюсь сдаться, но только тогда, ког­да предводители поручатся в моей целости и седьмикратно утвердят присягою те условия, какие предложу им я сам».

Он выслал послов за окопы, а сам собрал на совет во­лохов и козаков.

«Печален для нас настоящий день, мужественные рыца­ри, — сказал он, — нам остается или сдаться, или умереть в этих окопах. Каков будет ваш совет: сдаться ли нам или запереться в обозе и приготовиться к неизбежной смерти, или, наконец, вступить в славную битву и погибнуть, на­несши вред неприятелю. Смерть, во всяком случае, есть предел страданий; смерть освобождает тело от мучений, очи — от взирания на то, что возбуждает негодование; смерть переносит нас в вечность, где мы будем созерцать лицо Божие».

«Смерть для нас, Ивон, — отвечал Свирговский, — ни­когда не была и не будет страшною. но если ты решился ударить на неприятеля, мы с большей охотою падем со сла­вою, чем, взятые в неволю, окончим жизнь среди мук и поруганий, тем более, что нельзя доверять клятве, данной неверными христианам».

Так думали казаки, но волохи предпочитали условия принять, если только они будут сносны; в противном слу­чае изъявляли готовность положить головы в битве.

Ивон несколько времени колебался, наконец, решился сдаться; к этому его побудило особенно то; что воины его должны были изнывать от жажды в окопах, где не было ни капли воды.

«Лучше мне, — сказал он, — отдаться в руки врага и перенести жребий, какой меня ожидает, нежели по моей вине будут умирать тысячи народа. Буду медлить ответом послам, пока они согласятся присягнуть на условия, кото­рые я подам им, а когда присягнут, тогда положим ору­жие».

Он позвал турецких послов и сказал: «Я сдаюсь, если каждый из ваших вождей и начальников семь раз присяг­нет на следующие условия: во-первых, даровать свободный возврат казакам через Днестр; во-вторых, меня самого, це­лого и невредимого, доставить Селиму султану, моему го­сударю. О волохах я не говорю: они подданные султана и должны быть ему верны. Если вы нарушите их свободу или будете их убивать, вред от этого будет султану или тому, кого он назначит правителем Молдавии».

Тогда отправились в турецкий обоз послы Ивона, и в присутствии их турецкие предводители седьмикратно при­сягнули хранить предложенные условия. После того турец­кие вожди приблизились к молдаванскому обозу и пригласили Ивона в свой обоз как приятеля.

Ивон вышел к ним; его правожали казацкие вожди и волохи.

«Если всемогущему Богу угодно предать меня в руки ваши, — сказал Ивон турецким старшинам, — то я прошу вас во имя веры вашей и воинской чести, которою вы по­клялись, даровать козакам с их лошадьми и движимостью свободный возврат; они достойны уважения и почтения всех народов. Если же вы против их ожесточены, то от­мстите им на мне: я готов все перенесть за них».

Он оборотился и сказал:

«Тяжелая судьба разлучает меня с вами, а потому каж­дому из вас даю эту десницу и уверяю, что пока останется дух в этом смертном теле, до тех пор ваше -имя буду со­хранять в благодарной памяти».

Ивон прощался с волохами, раздавал им золото и дра­гоценности, потом опять обратился к козакам, раздал им все свое оружие, сказал:

«Если бы горсть ваша была вдвое более или, по край­ней мере, была цела, не сомневаюсь, что при Божией помощи я бы избавился от этих неверных псов и выгнал бы их с земли, которую мне Бог назначил. Теперь, если Бог меня избавит от жестоких и свирепых врагов и если паши, как поклялись, приведут меня к Селиму, я могу поклясться, что опять возвращусь в Молдавию. Прошу вас сохранить меня до того времени в памяти. Тогда я дам важнейшие места в моем владении людям вашего племе­ни, и все, что после меня останется, будет ваше; верность, мужество и непоколебимость ваша мне известны. Возьмите теперь эти драгоценности в награду удивительной вашей преданности, которую вы мне оказали. Вечно сохраню бла­годарность в сердце; клянусь творцом-Богом, которому вас поручаю».

Раздавши оружие казакам, он отправился в· турецкий лагерь. Это происходило 14 июня 1574 года.

Его привели к главному предводителю Капуд-паше. Во время разговора с ним Ивон резкими выражениями вывел его из себя; паша ударил господаря мечом. Тогда янычары бросились на него и отрубили ему голову. Тело Ивона привязано было к двум верблюдам и разорвано пополам, а голову вложили на копье. Его кровью — говорят Горец- кий и Фредро — турки намазывали острия своих мечей, думая через то получить силу и мужество Ивона. Горец- кий прибавляет, что эту кровь они давали лизать своим лошадям, думая, что через то лошади приобретут бодрость и живость, а кости Ивона употреблены были на оправу оружия.

По смерти Ивона турки бросились на молдаван, вы­шедших из обоза, и истребляли их без разбора. Видя пре­дательство, козаки, не надеясь на возможность возврата, хотели было броситься снова в окопы, но они были заняты врагами. Тогда, устроившись в ряд, они решились отразить нападение к удивлению турков. Несмотря на данную присягу турки бросились на них с оружием. Почти все казаки, сражаясь геройски против несравненно большего числа врагов, погибли; только немногие попались в плен. Горецкий называет последних по именам; это были: Свиргов­ский, Козловский, Сидорский, Янчик, Копытский, Залеский, Решковский, Соколовский, Либишовский, Цишовский, Суцинский, Богшицкий. Турки пытались обра­тить их в мусульманство, именем Селима обещая им богатств а.

«Лучше мы будем влачить бедственную жизнь, — отве­чали они, — чем пользоваться богатством на пагубу души».

Это благородство тронуло врагов. «В целом Польском королевстве, — сказали они, — нет подобных вам воинст­венных мужей».

«Напротив, — отвечали козаки, — мы самые послед­ние; между своими нет нам места, и потому мы пришли сюда, чтобы или пасть со славою, или воротиться с военною добычею».

Горецкий говорит, что они были выкуплены от родственников за огромные деньги. Но конец Свирговского изо­бражается не так русскими источниками. Все южнорусские летописи согласно утверждают, что Свирговский не воз­вратился в отечество. Миллер говорит, что турки запро­сили за него такую огромную сумму, что в Украине не нашлось людей, которые бы согласились истощать за него свое достояние. Украинские летописи глухо повествуют, что после нескольких (именно четырнадцати, по Самовидцу) счастливых сражений он через измену потерпел пора­жение и погиб со всем войском. Конисский, Повесть о том, что случилось на Украине, и одна ненапечатанная летопись прямо говорят, что Свирговский погиб под Килией.

Народная песня описывает плачевный конец гетмана и тоску о нем в Украине таким образом:

-Як того пана Ивана,

Що Свирговського гетьмана

Та як бусурмани пиймали

То голову ему рубали,

Ой, голову ему рубали

Та на бунчук вишали

Та у сурьми вигравали,

3 его глумовали.

А з низу хмара стягала,

Що воронив ключа набигала,

По Украини туманн слала,

А Украина сумовала,

Свого гетьмана оплакала.

Тоди буйнии витри завивали:

Де ж ви нашого гетьмана сподивали?

— Тоди кречети налитали:"

Де ж ви нашого гетьмана жалковали?

— Тоди орли загомонили:

Де ж ви нашого гетьмана схоронили?

— Тоди жайворонки повилися:'

Де ж ви з нашим гетьманом простилися?

— У глибокий могили Биля города Килии!

На турецкий линии.

Н.И. Костомаров

Из книги «Козаки»



[1]    Лет. Самов. Москва, 1846 г.,. с. 2. Повесть о том, что случилось, на Украине. Москва, 1847 г. 3. О малор. народе, Миллера, Москва, 1846 г. с. 4. Ист. о врезельной брани (рукоп.). Лет. пов. о Мал. Рос. Ригельмана, Москва, 1847 г., 1. с. 22. Ист. Русс. Конисс , Москва. 1846 г., с. 22.

[2] Ист. Рус., с. -23.

[3] Укр. песн. Моск., с. 73.

Читайте также: