Показать все теги
« ...О, если бы мог кто туда заглянуть,
Назвал кочегарку бы адом!»
Старинная русская песня
«Сопля антелегенская, куды ты, к дьяволу, пропал?!» — тонкий с подвизгом возглас, наконец, дошёл до его сознания. Чтобы избежать более ощутимого тычка, Алексей, с трудом преодолевая усталость, начал лихорадочно и потому нерасчётливо перебрасывать лопатой уголь, скорее угольную пыль, к проёму, соединяющему бункер с котельной.
Кочегара, к которому его неделю назад определили в подручные, все звали «мухой». Алексей не сразу догадался, что это — фамилия, так как по имени его никто не звал, а своими быстрыми передвижениями и прилипчивой назойливостью он действительно напоминал это досаждающее существо
Муха был небольшого роста, лет тридцати пяти отроду, сухощавый и жилистый, в котельной всегда только в глянцево-чёрных рабочих штанах, неизвестно как держащихся на узких костях. Алексей всякий раз его не узнавал в столовой команды, когда видел на нём другую одежду с неожиданно розовым телом, выглядывавшим через ворот грубой рубахи, и негустыми рыжими патлами, вольно, без косынки свисающими с головы. Здесь, при скоплении людей он был непривычно молчалив, однозначно отвечал на вопросы или коротко огрызался на грубые подначки окружающих. Меняла его облик и манеры работы. Что особенно поражало Алексея — удивительная лёгкость, с какой мелькал в его руках почти двухпудовый, длинный лом, когда он вбрасывал его в жерло открытой топки, вороша жаркую лаву и возбуждая затихающее пламя.
Кроме подачи угля, под руку Мухе на подручном лежал и шлак, что было уж совсем мучительным делом. Топок у каждого судового котла было три. Таким же неподъёмным ломом нужно было подорвать спёкшуюся отгоревшую иассу из-под незанятой Мухой топки, вытащить лопатой шлак в металлическую тачку, стоящую тут же и, задыхаясь от едкого и жаркого дыма, отвезти в кормовой конец кочегарки между тремя парами котлов, у которых извивались, как в преисподней, такие же чёрные и блестящие от пота фигуры. Когда кончался неустойчивый досчатый путь, тачка упиралась в нишу вертикальной шахты. Нужно было изловчиться и опрокинуть её в широкую стальную бадью с тросом, идущим наверх. Затем, вращая тугую рукоять, поднять бадью на уровень верхней палубы и ждать, когда такой же, как он, подручный другого кочегара, но уже за пределами кочегарного ада, освободит в море бадью, крикнув вниз об этом, и она пустой вновь вернётся на своё место. А он поднимется наверх, чтобы опорожнить бадью другого подручного и затем укатит освободившуюся тачку к своему котлу.
Пока ещё были в бункерах, как рассказывали, запасы английского «кардиффа», доставшиеся вместе с судном по репарации из поверженной фашистской Германии, перевозка шлака вручную не требовалась — его выбрасывали в море эжектора. Но закончился могучий «кардифф», и котлы «сели». Шёл неимоверно тяжёлый первый послевоенный год. Та пыль, которую Пароходство в Одессе получало от невосстановленных ещё шахт Донбасса, в основном, из отвалов, не способна была поднять нужное давление в котлах. Его слабого тепла хватало только для неполной нагрузки главных паровых машин, толкавших судно со скоростью не 12-14 узлов, а лишь 5-6, другие же механизмы, без которых можно было обходиться и, тем более, эжектора, стояли. Поэтому чуть ли не главной «механической» силой в котельной была обыкновенная тяжёлая тачка. И всё бы ничего, да пароход качало и иногда сильно. Тогда в процесс передвижения колеса и ног нужно было вносить цирковые трюки. Безуспешные попытки противостоять стихии отражались на костяшках рук, где кожа, даже при рукавицах, разбитая о бока котлов, не успевала затягиваться, а с предплечий не сходили волдыри от ожогов. Всё это постоянно ныло от пота и въедливой пыли и заставляло быть виртуозом, балансируя по узкому проходу с доской посредине. Рубаха в котельной почти не использовалась из-за духоты, жара и необходимости частой стирки, поэтому между открытой кожей и окружающей враждебной средой какая-никакая защитная прослойка отсутствовала.
На этот раз в угольном бункере Алексея подстерегала беда. Штывая лопатой слежавшееся под крутым наклоном липкое угольное вещество, он забыл предостережения и не сразу заметил, как высокий чёрный клин отделился от стенки бункера и под влиянием внешнего толчка стал не осыпаться а, загибаясь, падать. Когда он вдруг заметил, что сотворил, было поздно. Всё внезапно исчезло, погасло вместе с окликом кочегара. Сколько продолжалось небытие, он бы не ответил, Однако, худо и добро часто ходят рядом. Не слыша ответа и не видя в проёме ожидаемого угля, Муха заглянул в бункер и увидел там лишь торчащие из-под чёрной массы ботинки, как он потом сказал Алексею. Первое, на что натолкнулся взгляд очнувшегося подручного, это встревоженное лицо откопавшего его кочегара. Он же и помог ему выбраться наверх, хотя до окончания вахты ещё оставалось больше часа. Всё тело ныло, в голове стоял шум, а ноги стали ватными. Это происшествие, как оказалось, сыграло положительную роль и в их отношениях и в освоении Алексеем этой каторжной, как он всегда потом считал, работы. Однако, прежде чем уроки усвоились, довелось ему споткнуться ещё раз.
Надо сказать, что судно, предназначавшееся для Дальнего Востока и с сахалинским именем Крильон, было недавно переведено на Чёрное море — промежуточный пункт перегона — из Ленинграда и балтийский экипаж ещё только начали менять. Своё основное назначение — перевозку поездов между материком и островом ему предстояло выполнять там, а здесь его экипажу было доверено доставить на родину многочисленную диаспору армян, проживавших в Болгарии. Запасы продуктов на судне по широким нормам для зарубежных рейсов пока не истощились, да и вновь «Крильону» предстоял, теперь из Одессы, дальний рейс, поэтому питание было отменным, несравнимым с курсантским, а восьми часов между вахтами — более или менее достаточно, чтобы вновь идти кидать шлак и уголь.
Обычно, сменившись с вахты и добравшись к себе в каюту, где жило ещё трое таких же «подручников», он, умывшись до пояса, наскоро завтракал или ужинал в столовой и падал на койку, подстелив под себя кусок старого полотна. Поспав пару часов, он мылся в душе, основательно ел и, уже раздевшись, добирал свой отдых до следующей вахты. Но этот раз, в полночь его растолкали из глубокого, уже «чистого» сна. Прошло только четыре часа после смены, а его вызывали в другую, чтобы кого-то, кто заболел, подменить. Но об этом он узнал потом, а в тот момент, вроде проснувшись и сев на койку, он тут же непроизвольно завалился на нагретую постель. Второго вызова не последовала, как не было и обычного напоминания о своей смене. Алексей проснулся сам уже в привычное время от неясной тревоги а, пробудясь, понял причину: он не вышел на вахту!
Быстро одевшись и не поев, спустился в кочегарку, но у своего котла увидал другого подручного, а механик послал его к капитану. Алексея охватила тревога. Капитаном судна был пожилой, немногословный и строгий, совершенно седой моряк с резкими чертами морщинистого лица, а также с многочисленными орденами, медалями и лентами ранений на его парадной тужурке. Сейчас он сидел в своей каюте в рабочей одежде и, оторвавшись от карты, подозвал Алексея поближе.
— Ты знаешь, что мы ещё живём по законам военного времени и тебя за невыход на вахту ждёт суд и тюрьма? — спросил капитан. Вспомнилось, что об этом был разговор, когда в порту кадровик их оформлял на рабочую практику. Говорили о том же и в родной Ростовской Мореходке, отправляя их в Одессу. Но эта неприятное теоретическое предостережение в его сознание тогда не проникло, ибо человека в шестнадцать лет ведут по жизни чаще чувства, а не разум и память.
— Да, — тем не менее, ответил он.
Капитан не сразу отреагировал на ответ. Он внимательно рассматривал худенького сжавшегося паренька и лишь после долгой паузы, показавшейся тому вечностью, произнёс:
— Ломать тебе жизнь не буду. Ты ещё достаточно молод, чтобы зарубить на своём сопливом носу, что другого такого прощения у тебя не будет. Запомни — подвести в море товарищей и есть преступление! Иди!
Урок был коротким и действенным. Вспомнилось, что свидетелем такого же по силе влияния, но уже не разрешённой законом «воспитательной» меры он был с месяц тому назад.
Они стояли в Одесском порту. Накануне их возвращения из Болгарии у одного из кочегаров обнаружилась пропажа — исчезли недавно купленные ботинки. И вдруг, уже в порту, кто-то из экипажа увидел на Привозе одного из новеньких, пришедших к ним только что, моряков. Он продавал эту пару. Через день ожидался уход в новый рейс. Возвращаясь вечером из города, Алексей услышал в одной из соседних кают какое-то пыхтенье и «охи». Дверь была неплотно закрыта, и через щель он увидел, как четверо кочегаров кулаками перебрасывают между собой уже едва стоящего пятого — того новенького, охотника за чужими вещами. «Экзекуция» заканчивалась, и Алексей услышал, как кинутому на койку одесситу кто-то из четверки «морского правосудия» без обсуждения предложил принести завтра пострадавшему новые ботинки, а самому списаться с судна.
И если он этого не сделает, то в открытом море, ночью окажется за бортом без второго предупреждения. Больше его Алексей не видел, как и не слышал больше о воровстве в экипаже.
Такие уроки не проходили даром. Море всегда диктовало неподдельное товарищество при грубоватых, соответственно внешним условиям, отношениях. Поэтому любой устоявшийся судовой коллектив, являясь носителем этих отношений, «образовывал» и шлифовал новичков под ранжир традиций. Но, уж если случалась беда, то трагедии удавалось избежать именно благодаря морскому товариществу, помноженному на мудрость и волю капитана. Ведь независимо от государственной системы на судне в море — свой закон. Если и есть в жизни бог, царь и отец в одном лице, так это капитан морского судна. В порту всё идёт в обычном береговом жанре. Но в море непререкаемость авторитета капитана возникает с первыми оборотами винта.
И ещё одно событие этого же периода, но совсем иного характера, врезалось в память Алексея.
Утром следующего дня они вошли в Севастопольскую бухту. Цель посещения знаменитого города-крепости была жизненно важной. В военное время родилась необходимость защиты кораблей от коварного минного оружия. Работа наших замечательных учёных ускорялась войной и кровавым опытом. Более того, несмотря на усиленное траление фарватеров даже год спустя после окончания боёв, нет-нет да и встречалась вдруг по курсу судна сорвавшаяся с якоря и болтающаяся на волнах «рогатая смерть», которую и им приходилось засекать и давать координаты патрульным кораблям для уничтожения. В Севастополе же специальная служба с оснащённым кораблём проводила работу по ликвидации интенсивности магнитного поля судов, провоцирующего активность мины. Размагничивание и было их севастопольской задачей.
Интерес к Севастополю вызывался не только его известностью, но и отдыхом от измотавшей вконец их, зелёных салаг работы.
«Крильон», обмотанный, как упаковка, кабелями, стоял на пустынном рейде Севастополя, а Алексей, ещё не знающий, что вся его сознательная жизнь будет неразрывно связана с этим городом, с другом-однокашником Василием, получившие увольнение на берег, ходили по его многострадальной земле. Газеты и радиосообщения не могли передать всего того, что они увидели. Уничтоженный город по берегам уникальной бухты молчал. Не было слышно никаких звуков, кроме шума от редких специальных машин сапёров, минёров, отрядов солдат и матросов, работающих на расчистке завалов. Нет зданий, деревьев, пригодных дорог, есть остовы, кое-как приспособленные под жильё, торчащие почти без крон стволы с новыми побегами, очень редкие гражданские фигуры, как тени, дороги и тропы, которые так назвать можно только условно. Да таблички «Осторожно, мины» там, где сапёры еще не закончили свою опасную работу. Впечатление от увиденного можно передать одним словом — потрясение. Полное однообразие разрушения, хаоса. Можно как-то осмыслить уничтожение человеческих творений землетрясением — Природа- мать! Но какая-то человеческая общность приходит, не спросив, к другой, чтобы сломать, унизить, поработить и убить! Чем оправдать такое явление?! Даже у зверя в повадках подобного нет. Об этом им думалось тогда. Позднее, вместе со всеми строя и восстанавливая разрушенное врагом, Алексей постепенно приходил к мысли, что разум мирового сообщества должен, по меньшей мере, запретить всем государствам Земли военную агрессию и экологические преступления под страхом наказания всеобщим осуждением и применения экономических санкций...
Спустя два дня, они покидали Севастополь, а в недоступной внешнему взору утробе судна — котельной опять продолжалось сотворение силы движения судна посредством великого напряжения человеческих сил, только вместо весла в руках всё того же человека была лопата.
Статья из альманаха «Морской архив», №3 (4), 2012
Председатель редакционного Совета Марков А.Г.
Главный редактор Маслов Н.К.
